о стукнет не то восемьсот, не то девятьсот, я уж не помню, я тысячи дел вел с Птицами, а среди Бород, - так и вообще провел около шести лет. -Все это, конечно, хорошо, непонятно только, зачем ты засунул меня в эту преисподнюю? В ночной темноте и с темными стеклами на глазах даже его глаза не могли рассмотреть хозяина сколько-нибудь явственно, но он с лихвой компенсировал это образом из Сплетенных Снов, воспринимая его, как некий сгусток сплетенных в сложнейшее, уникальное переплетение символов. Юлинг слушал его, повернув лицо чуть боком, и было оно у него, как у хитрого маньяка: -Не-ет, дорогой мой, ты неправильно понял... Моя земля - такое место, где каждый полностью свободен в своем выборе. За что и люблю ее. За что и живу здесь, наскучив - всем и перепробовав - все. - И тут, словно только сейчас осознав происшедшее, достойный отшельник только развел руками. - И как это только удалось - ТЕБЕ! -А что, другие не возвращались? -Ты второй. Из пятнадцати. -Остальные умерли? -Никто-о не знает...Неужели же ты сам не почувствовал всей относительности этого понятия? -Почувствовал. Даже более того - прочувствовал. Настолько, что по сю пору удивляюсь, как это мне до сих пор удается не ввалиться назад - в Сны? Сколько лет я провел там? -Лет? Несколько меньше девяти месяцев. От зачатья до родов проходит больше времени. -Что ж... Это может быть, хотя и казалось мне, что прошли бесчисленные века, причем у многих людей одновременно. Короче, - я хочу, чтобы ты, старик, отправил меня домой, потому что рабство мое кончилось. -Не могу. Это просто не в моих силах. Я знаю кое-какие фокусы Птиц, но у меня нет их карт. - Позови Елену. - А больше тебе, - совсем ничего не надо? - Старик, - проданный в рабство сделал коротенький, какой-то нечеловеческий шажок вперед и вытянул перед собой уродливые, скрюченные лапы с изборожденными кривыми когтями, - я выживу здесь и один, без тебя. А если у меня и нет какого чувства к тебе, то это склонность к милосердию. И гуманизма совсем мало осталось. Ты понял меня? - Придет утро, - спокойно начал Юлинг, и вдруг взорвался, - да ты только погляди на себя! Вот придет утро, ты и поглядись попросту в воду!!! Куда и к кому ты собираешься возвращаться? Утро и впрямь пришло. Разумеется, - по прежнему не было и речи о том, чтобы снять с себя глухие стекла с Земли Оберона, и оттого виданное им в отражении оказалось особенно впечатляющим. Ртутно-серый рассвет только еще разгорался, а из воды на него глянула морда рептилии, гигантского хамелеона, с чешуйчатыми, омозолелыми шрамами на впалых, туго натянутых на кости щеках. Еще более толстые и страховидные нашлепки красовались на его лбу, месяцами упертом в битый камень. Волосы, слипшиеся в жуткий серый гребень, и редкая белесая щетина там, где не было шрамов, по виду очень сильно напоминавшая бледные ростки погребного картофеля. Разумеется, к вышеописанному два громадных, беззрачковых, матово-черных "глаза" подходили как нельзя кстати. Тощее голое тело, покрытое омозолелыми, рубцовыми, безобразными подушками, особенно толстыми на голенях и коленях, на локтях и предплечьях, руки, больше всего похожие на лапы злобного пресмыкающегося, скрюченные, стянутые рубцами, с отблеском первых лучей ленивого, серого солнца на кривых когтях. И в ответ на его движенье чудище в ручье тоже склонило голову на бок и издало глухой хрип. -Ну, - спросил старик, тополиной пушинкой слетевший с обрыва и вмиг оказавшийся рядом, - нагляделся? Только имей ввиду, что внутренне ты похож на себя прежнего еще меньше, чем внешне. Ку-уда меньше! -Не страшно, - словно со стороны он услыхал свой спокойный голос, - я научился искать пути, найду и этот. А что до меня, то я теперь, скорее, не "не", а "не только" то, чем был раньше. С этими словами он с уверенностью человека, лезущего к себе в карман достал со дна ручья двух моллюсков, расколол их панцири один о другой, и разом втянул в себя мякоть, после чего, подпрыгнув, вцепился в неровности обрыва, прильнул к нему, словно прилипнув, вытянул вверх руку и вмиг втянулся наверх. Там он сел в углу хижины и снова замер, не отвечая на осторожные вопросы хозяина. К следующему утру рубцы его полностью разгладились, кожа обрела нормальный цвет, а жуткие, как у верблюда, омозолелости отслоились и толстым слоем слезли с тела. Проснувшись поутру, Юлинг Об увидал перед собой очень худого, прямоплечего, высокого юношу с довольно паршивой белесой бороденкой. За долгие годы своей жизни человек из рода Обов повидал много такого, что иному показалось бы прямо-таки невероятным, привык ко всему, но теперь все-таки был поражен, хотя виду все равно не подал и сказал только: -Ну резвец! А не с собой что-нибудь этакое можешь? Еще только проговаривая эти слова, Юлинг уже начал спохватываться, но слово изреченное, как известно, суть вещь необратимая. Стоявшее перед ним существо, услыхав такие слова, вздернуло голову прежним своим птичье-ящеричьим движением, враз утратив только что обретенное человекообразие, и вытянуло руки вперед. Раздался уже знакомый ему звук, как будто бы одновременно свистели в несколько маленьких свистков, а кроме того, - скрипели и поскуливали. Юлинг Об попробовал было вдохнуть, но не смог, как не смог выдавить ни единого слова из стиснутого безжалостной судорогой горла. Он сумел только глухо захрипеть, после чего побагровел и начал медленно оседать на пол. Бессмысленные тусклые шары таращились на него слепо и беспощадно, как будто, сменив глаза, человек сменил и душу за ними. Тогда, все силы, все остатки гаснущего сознания собрав, Юлинг все-таки сумел сложить пальцы в иероглиф Априорного Языка, без перевода знакомого всем, прошедшим Голубые Ходы Земли Юлинга. Хороший знак многое может сказать даже без предварительного сговора, но к этому моменту Безымянный и сам ощутил некоторую неладность складывающейся ситуации и прекратил дальнейшие эксперименты. Юлинг Об сидел на полу, сухо, задушенно перхая, и растирал шею, когда гость осторожно тронул его за плечо. -Прости, старик. Я и впрямь не хотел ничего такого... Честно. -Верю, - тут он снова неудержимо закашлялся, - ты просто трогал разные кнопочки, и смотрел, что получится... Все одно как дураку доверить, к примеру, линейный активатор... Но ты ничего такого себе не воображай. Я просто не ожидал. -Я справлюсь! -Нет! -Почему? Я же могу! -Потому что не каждый, кто может поломать часы, может считаться часовым мастером, и не всякий, способный воткнуть нож, есть готовый хирург. -Не хочешь ли ты сказать, что мне надлежит стать врачом? -Почему бы нет? Это не самое худое ремесло во вселенной. Верный кусок хлеба, кстати. -Так ты знал?! -Нет. Только сейчас пришло в голову. -Так что тогда нужно делать? -Ты у меня спрашиваешь? - Юлинг как ни в чем не бывало заржал. - Но ты ведь, кажется, в достаточной мере познакомился с моими методами? Собеседник его охотно, - даже, может быть, слишком охотно присоединился к нему, а потом, в самый разгар веселья, вдруг разом оборвал смех. Патриарх, впрочем, кажется даже и не заметил этого и продолжал хохотать, судорожно трясясь и вытирая мутные слезы, всей душой радуясь своей шутке. Гость вежливо дождался окончания и только потом отреагировал: -Остроумно. Но мне почему-то, - вы только поймите меня правильно, - почему-то не очень весело. Будьте добры, - поясните. -В глубокое место. Сразу. Безвыходно. Лично я рекомендую Суланский, к примеру, университет. И даже не столько его ученые мужи (хотя у них хватит ума, - по крайней мере не портить), сколько больные и гости со всего Поля Миров и извне. Будешь слушать, смотреть и думать. *XVII. Первый виток. Гончар* Наверное, не нужно было этого делать. Почти точно - не нужно. Но я, к сожалению, начал входить во вкус, а соблазн был велик. Не нужно было этого делать, но оч-чень хотелось, и искушение оказалось слишком велико для меня. Это бывает. Кроме того, - я начал искренне опасаться, что со временем такая роскошь, как искушение, попросту перестанет для меня существовать. Есть риск, что со временем я просто перестану понимать, почему это может быть "нельзя", если мне хочется. Да я давеча так и начал: -Лучше бы, конечно, этого просто не делать, но слишком велик соблазн. -Какой? И она подняла на меня такие в этот миг спокойные глаза, такого бесконечного доверия полные, что мне стало страшно. -Чисто мальчишеский, дурацкий соблазн, исключительно с целью похвастать. -Что мальчишеский - хорошо, а что дурацкий, - так я просто не поверю. -Факт. Месяц сейчас называется маем, самое начало, а тепла настоящего мы еще не видели, а ты б-ле-едная, как рыбь-е б-рю-ухо, а потому есть соблазн пригласить тебя в одно исключительно симпатичное место, где это можно будет поп-пра-авить. -Угу. Это как в тот раз? А того самого дедульки не будет? -Скажем - это оч-чень маловероятно. -Тогда конечно. А когда? В воскресенье? -Ни в коем случае. Есть предложение смотаться с географии. Только, чур, - не паниковать и не впадать в изумление. -А что - опасно? -Вряд ли... Скорее, - может быть неожиданно. Парк "Имени Тридцатипятилетия ВЛКСМ" был типичным творением эпохи Превращения-Родины-В-Цветущий-Сад, только спустя надлежащий период времени. Поближе к входу - узкие асфальтированные дорожки, на обочине которых высились оштукатуренные кирпичные тумбы неизбежного цвета "беж", увенчанные бетонными чашами. Чаши, в свою очередь, содержали окаменевшие остатки земли, из которой некогда произростали "анютины глазки", а на нынешнем этапе сохранилась только редкая травка самого жалкого вида. Тут же поблизости, за высоченной оградой из металлической сетки виднелись аварийные, испокон веку не работавшие качели-карусели, а также вообще непонятно для какой цели сделанная железная дорожка окружностью метров в двести, с намертво законсервированным подвижным составом и проржавевшими рельсами, которая, по свидетельству папы, не работала вообще никогда. Еще близь входа кое-где виднелись облезлые, покосившиеся, вечнозапертые киоски и столь же облезлые, но еще и почерневшие гипсовые пионеры с неизбывным воодушевлением дули в свои гордо задранные гипсовые горны, да кое-где еще скрипели и брякали жалостно вымирающие фонари с вылупленными лампочками под насквозь проржавевшими жестяными колпаками. Чуть же в глубину парк незаметно, без всякого усилия переходит в обыкновенный пригородный лесок, частью которого он, по сути, и является. Из которого, вообще говоря, и возник путем насильственного привнесения некоторых черт цивилизации. Из-за своей удаленности он никогда не был особенно популярен среди тельняшечной молодежи и посещался преимущественно любителями природы, одиночества и влюбленными парочками. Как, например, нами. А в это время года здесь и вообще было безлюдно. Асфальтированные дорожки с окружающим их серо-зеленым гипсовым гарниром мало-помалу перешли в обыкновенные кривые стежки. Ковер прелых листьев прокалывали тонкие зеленые иглы первых в этом году травинок, а воздухе чувствовалось то неуловимое, неразлогаемое на части, что называется "пахнет весной". Сырость? Таящийся в тени холодок? Чуть-чуть почему-то гарь? Листовой тлен? Сумасшедшая решимость почти что никакой еще травы? Или все это вместе с чем-то еще, да, кроме того, не гул ли крови в собственной буйной голове? Есть, конечно, время и поопаснее, это начало лета, но об этом почти никто никогда не догадывается. Дорога поначалу... "Дорога поначалу исподволь шла вверх, взбираясь на один из тех бесчисленных пологих холмов, что рассекают на множество частей наши равнинные места, а потом также плавно перекатилась вниз. Здесь она больше напоминала рытвину в насквозь промытом рыжеватом песке, и девушка не сразу заметила произошедшую вокруг перемену. Стряхнув пот со лба, мимолетно удивилась еще, что от недавней прохлады не осталось и следа, солнце греет по-настоящему, а налетевший незнамо откуда ветерок пахнул в лицо истинным, без подделки зноем, но потом она все-таки подняла голову, огляделась, и почувствовала, как сердце ее вдруг словно бы ухнуло в какую-то невидимую яму. Потому что вокруг, по сторонам, на склонах холма расстилался совсем - совсем иной лес. Гигантские, неимоверно-ветвистые деревья с трещиноватой черной корой росли довольно редко, будто старались держаться друг от друга подальше, а громадные ветви их, что по размеру сами не уступали хорошим деревьям, были густо покрыты лиловато-сизой, блестящей, темной листвой. Лето. Горячий воздух неподвижен, разморенно-дремотен, в необъятных кронах - ни движения. -Что это, - пораженно спросила она севшим от волнения голосом и словно со стороны слушая собственный голос, - куда это мы попали? -Ш-ш-ш, - провожатый ее счастливо наморщился, прижимая палец к губам, - ведь договаривались же, кажется... Обыкновенная дубрава, крахмальные дубы. И, словно в подтверждение своих слов, он разворошил ногой толстенный слой палой листвы и извлек оттуда побуревший прошлогодний желудь размером побольше собственного кулака. -А представляешь себе, если по голове? Она с опаской взглянула вверх, но услышала его веселый смех: -Ну-ну, не сезон, не бойся... Лучше дай-ка сюда пальто и прочее, а не то испечешься. Он помог ей раздеться, а потом снял и свое рябенькое пальтишько на "рыбьем меху". Открыв свой объемистый, потрепанный портфель, украшенный расплющенными многоугольными пупырьями по кожезаменителю, он сноровисто запихал туда все одежду, а потом каким-то очень естественным, но совершенно незапоминаемым движением свернул и портфель, - так, что тот исчез без следа, и деловито проговорил: -Так оно надежнее будет... И руки свободны, и не денется никуда... Понимаешь, - он мельком глянул на спутницу, - в этих местах подобные штуки еще сходят, а вот подальше - там будет сложнее... С этими словами он опять-таки непонятно откуда извлек потертый кожаный пояс с висящим на нем кривым ножом в металлических ножнах и подпоясался. -А это еще зачем? -А это, понимаешь ли, на всякий случай... Места здесь, вообще говоря, безлюдные, однако же случиться может всякое. Вот дорога, к примеру, откуда-то появилась же... Хотя... При том, что заслуженный нож, по идее, не должен был подходить к потертому школьному костюмчику, он странным образом не выглядел ряженым: перед ней, чуть ссутулившись и держа несколько наотлет длинные, жилистые руки, стоял настоящий носитель Такого Вот Ножа, и тело его смотрелось по-кошачьи упругим и постоянно готовым к действию. Склон, по которому спускались они, становился все более пологим, пока не перешел, наконец, в обширную равнину, и здесь же кончился лес громадных деревьев. Отсюда, с некоторого отдаления, бугристые, покрытые наплывами, скалообразные стволы казались еще более величественными, отрядом испoлинов-богатырей, что собрались для какого-то общего для всех богатырского дела, но и при этом остались по отдельности, каждый сам по себе . Лесистые валы расходились в стороны, и по другой стороне виднелся такой же приземистый пологий вал, поросший черным лесом, и только далеко-далеко за ним висели, словно подвешенные в небе, снега трех высочайших горных пиков. Образованная ими долина, таким образом, имела форму треугольника, - вот только с третьей стороны, как раз там, где посередине бледно-сиреневого неба висело яростно-белое светило, не было ничего, кроме чисто символической линии горизонта. -Прошу, - чуть поклонившись, он указал рукой именно в эту сторону, - ежели, конечно, желаете. -Где мы? Говоря эти простые слова, она чувствовала свои губы странно-чужими, даже как будто онемевшими. Сделанность. Говорила она - и еще кто-то кроме, как будто кто-то другой двигал за нее чуть непослушным языком. -Что? А, это преддверье Страны Сокэй-Ман. С одной стороны - горы, с другой - море, между ними - такой вот лес, так что ничего особенного. Людей нет почти совсем, что в данном случае особенно удобно... Долина почти целиком, насколько хватало взгляда, поросла мощным кустарником с темными, кожистыми листьями, несущими по краям мягкие белесые иглы, и горящими под ослепительным солнцем, словно миллионы темных зеркал. В темной листве там и сям светились продолговатые желтые плоды чуть побольше куриного яйца. Над распаренными, совершенно неподвижными растениями дрожало знойное марево, - такое бывает только зрелым, устоявшимся летом и никогда больше. Стоячий, знойный воздух был перенасыщен сладким, терпковатым запахом кустарника, и они шли между растений никуда не торопясь, в том особом бездумье, которое способен навеять только дремотный, знойный летний полдень, что стоит над таким вот бесконечным, безлюдным простором, над жутковатым в своей безлюдности привольем. Почувствовав, что ей щекочут ладонь, она вздохнула, выходя из блаженной оглушенности: -Войдите. Ответ был вполне традиционный, но произнесен он был вполне автоматически, потому что истинные мысли ее разбрелись бесхозными овцами и блуждали теперь неизвестно где. -Между прочим, - проговорил он, подавая ей один из плодов, - вполне уже съедобно, хотя и недозрело малость... Хочешь? Она отрицательно помотала головой, даже не очень отдавая себе отчет, что делает, но плод все-таки взяла, после чего немедленно о нем забыла. Заросли желтоглазого кустарника постепенно изредились, сошли на-нет, а из-под тонкого покрова почвы истинной сутью здешних мест стал проглядывать кое-где суровый черный камень. Его становилось все больше, фактически - они шли теперь по монолитной черной скале, кое-где разъеденной наплывами серо-фиолетового лишайника, одного из шедевров Фермера и чуть ли ни самого любимого его детища. А потом скала оборвалась вниз отвесной, чуть слоистой ступенью пятиметровой высоты, и внизу были только дюны в черную и розовую окраску - и море. Зеркально-гладкое с отблеском полированного металла, чем дальше, тем светлей, в бесконечной дали без видимой границы сливающееся со светло-сиреневым небом. Не грозная портупея, а, скорее, суконные штанцы и пиджачок смотрелись теперь этаким маскарадным костюмом. Рухлядью, в которую намеренно переоделся герой некоего детектива, чтобы сбить с толку врагов, и здесь, у края обрыва, он поступил вполне в стиле, - ловко спрыгнул вниз, по щиколотку уйдя в черном песок, оборотился и расставил руки: -Прыгай, ловлю! Она замотала головой. -А, боишься?! -Нет. Ловить не надо! Но, спрыгнув, она, конечно же, потеряла равновесие, и спутник, конечно же, подхватил ее, - только не стал пользоваться выгодами, вытекающими из роли Опоры, пусть и мимолетной. Где-то в глубине души ей даже стало на секундочку обидно такое вот противоправно-слишком порядочное поведение. Крупный, до зеркального блеска отполированный черный песок под ногами с виду больше всего напоминал качественную металлическую дробь и горел под лучами яростного светила миллиардами и миллиардами ослепительных радужных искр. Высоченные волны песка, как и везде, красовались своим точеным, раковинным изяществом, и только самые высокие дюны выглядели ветхими и завороженно-неподвижными. Именно на них лежал лиловато-розовый покров, -как, впрочем, и в некоторых ложбинах между холмами песка, и когда с моря доносились слабые порывы ветерка, то вместе с солью, свежестью и йодом моря приходили с розовых дюн волны одурманивающего аромата. От него сразу же, как от легкого хмеля, начинала кружиться голова, и замирало, полное готовности лететь невесть куда, сердце. Заинтересовавшись, девушка подошла поближе: прямо на голом песке росли, густо покрывая его, коротенькие, проволочно-упругие стебельки, мохнатые от густого фиолетового пуха, в котором прятались крохотные зеленые чешуйки листьев. На самой вершине каждого из растений горела маленькая белая звездочка цветка, который и был источником переполняющего здешний воздух запаха. -Песчаная Свечка, - прокомментировал находку ее спутник, - именно она в свое время остановила ползучие пески Большой Пустыни, и теперь неуклонно сжимает кольцо... Я не вполне уверен, что она так уж уместна на пляже, но, с другой стороны, когда пляжей полторы тысячи километров... Он замолчал, и, сощурившись, полоснул ее каким-то непривычным, диковатым взглядом. Сказал протяжно: -А ты не робкого десятка... -Так ты же сам сказал, - она совершенно потрясающе, безупречно пожала плечами, - что здесь никого нет. Чего же бояться? -Так-то оно так... Места здесь и впрямь безлюдные, но все равно они остаются Побережьем, а значит - владеньем Людей с Песчаных Берегов. В любой момент из-за дюн выскользнет десяток тощих, раскосых парней в черной одежде и с ножами за поясом, а предводительствовать ими будет мой... знакомый. Знаешь, что тогда будет? Она не знала, и он продолжил: -Так как я по своей воле не уйду и живым не сдамся, им придется меня убить. Тут, как видишь, все просто... Зато тебя ни в коем случае не убьют, сильно не искалечат, и специально мучить не будут, даже до жилья какого-нибудь проводят - ПОТОМ. Но уж перед этим попользуются в полной мере, а у моего знакомого та-акой темперамент и столько скверных привычек... -Да ну тебя! -Да и сам я, - продолжал он, словно бы и не слыша ее слов, - вдруг чего взбредет в башку? Ведь никто и никогда не сыщет, даже если и жива будешь. Она слышала его учащенное дыхание, смотрела в глаза, бывшие в этот момент необычайно яркими, как у хищника, пристальными, беспощадными, и на миг почувствовала страх, кружащее голову дуновение опасности. Хищно-пружинистое тело, неуловимо-легкие, исполненные ловкой силы движения, - действительно, что захочет, то и сделает, не убежишь и не воспротивишься. Но, переведя дух, все-таки ответила решительно: -Нет, все равно не боюсь. Это уж слишком на тебя не похоже. -Люди, знаешь ли, меняются. А кроме того мне порой кажется, что здесь я и впрямь не слишком-то похож на себя. И ты - не вполне ты. -Глупости говоришь, - она на всякий случай критически оглядела юбку, туфли, пятнадцать лет уже, как свои ноги, - я - это я. -С одной стороны, конечно, так, но... Впрочем, - сама увидишь. Под этим солнцем и в этом воздухе у всех появляется легкий сдвиг. А теперь не скажете ли, какие у вашей милости планы? -Н-не знаю... В смысле? -Например, - эз фор ми, то я пошел купаться. -Так у меня... ничего такого нет. -Э-э-э, - он высунул язык, дразнясь, - можешь и в трусиках искупаться, ты еще маленькая. -Перебьешься! Ишь, чего захотел! -Тогда так: я пойду во-он за ту дюну, а ты останешься здесь. Так и быть, обещаю не подглядывать, ты знаешь, я никогда не вру. Если что случится, - кричи, и вот еще что - поосторожней со здешним солнышком... Вмиг превратишься в недожаренный шашлык. Он ушел, а его Мушка некоторое время глядела ему вслед, испытывая непривычное чувство легкого смятения. Когда маленькая фигурка, тянущая за собой две цепочки слоновьи-округлых, рыхлых, пышных следов исчезла за отрогом черно-розовой дюны, она быстренько разделась, впервые в жизни оказавшись совсем голой перед лицом такого ошеломляющего избытка простора, песка, моря и воздуха. О, она и не представляла себе, что две узенькие полоски материи могут столько значить! Теперь и солнце, и ветер трогали ее везде, где хотели, исподволь разжигая незнакомое ей, ни на что не похожее ощущение пожара в крови, дикого, неистового возбуждения. Глянув на море, она увидела довольно далеко от берега мерно вздымающиеся руки и черноволосую голову среди низеньких гладких волн. Свято выполняя договор, парень ходко удалялся в море, и за ним даже оставался реденький пенный след, как за лодкой. Не-ет, черт с ним, с предупреждением, - соблазн такого вот солнца после пятимесячной зимы все равно сильнее. И с этим решением она рухнула ничком, как подкошенная, на песок, но и тут не обрела успокоения. Коснувшись пересушенного, рыхлого песка, соски ее вдруг отвердели и напряглись, вовсе не способствуя покою, а солнышко продолжало свои предательские ласки, так что уже минут через десять возбуждение переросло в непреодолимое желание буйствовать, кататься по песку, или же просто танцевать какой-нибудь центральноафриканский танец в несколько увеличенном темпе и визжать во весь голос, вознаграждая себя за пятнадцать лет (Какой долгий срок все-таки! Особенно если это вся жизнь.) ПРОКЛЯТОЙ, никому не нужной сдержанности. Но нет, - он может услышать, а поэтому лучше всего будет немножко поохладить свой пыл, а к тому же - полет лучше буйства, а чем, как не полетом, может быть парение в такой вот хрустальной воде?! Вода (чуть холоднее ее крови) с готовностью приняла легкое тело, и тут уж она нашла выход распирающей ее энергии. Руки все чаще и чаще вонзались в прозрачнейшую воду, ноги гребным винтом толкали тело вперед, но нет, внутреннему зуду недостаточно было даже этого бешеного темпа. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!!! И только чуть запыхавшись все-таки, она начала воспринимать что-то вне своего тела. Увидев берег непривычно далеко от себя, она вдруг зло усмехнулась, вспомнив слова своего провожатого: и впрямь она здесь - не вполне она. Давным-давно (например - прошлым летом) она начала бы истошно звать на помощь, просто увидав себя на таком удалении от твердой почвы. А сейчас об этом даже как-то смешновато подумать. Ты! Вода была так прозрачна, что почти беспрепятственно пропускала взгляд на всю свою толщу, туда, где виднелись ажурные белые кубки, по-модернистски приземистые вазы с роскошно-сложным и изысканным черно-красным узором, огромные, чуть сплюснутые шары с ячеистой поверхностью. Тонкие пурпурные ветви сами собой складывались, переплетаясь, в таинственные, неизреченного смысла исполненные иероглифы давным-давно позабытого языка и навевали смутные воспоминания о том, чего, может быть, вовсе никогда и не было. И, внося акценты, резкие мазки в эту изящную абстракцию, там и сям горели огромные цветы необыкновенно-ярких актиний. И тогда, по-змеиному изогнув тонкое тело, она ушла в тишину и невесомость водной толщи. Распущенные волосы темными водорослями стелились позади, отброшенные трепетали по воле водных струй, как при сильном ветре, дующем в лицо, а кораллы, пестрые раковины и причудливые рыбы Прибрежья с неудержимой силой притягивали к себе, и вдруг напомнившая о себе нехватка воздуха вызвала прежде всего досаду. Чем не полет? Только лучше, потому что не требует усилий для самого состояния парения. Но и здесь, в холодноватом, прозрачном сумраке она не смогла окончательно уйти от соблазнов этой страны. И пусть здесь не было солнца и ветра, вызывающих зуд возбуждения, зато была вода, которая завихривалась маленькими водоворотами во впадинах и выпуклостях тела, коварно проходилась вдоль позвоночника, обтекала грудь, и без того ставшую в последнее время что-то уж слишком чувствительной, крохотными бурунами закручивалась между бедер. И, не в силах противостоять собственной неутомимости но и сознавая одновременно скучную необходимость прекращать буйство и все-таки выходить, она изо всех сил рванулась к берегу. Нет, не сердце, - в груди гудела не ведающая устали турбина. С бредовой, торпедной легкостью преодолев расстояние до берега, она бегом пробежала полосу рыхлого, раскаленного песка и добралась до одежды. Все, хватит! И с этой благоразумной мыслью она уселась на песок, прикрыв голые плечи кофточкой, что добралась до этих мест, будучи перекинутой через руку. Спокойно, насекомое, я обсыхаю, просто обсыхаю... И ничего больше. Необходимо просто-напросто восстановить давешнюю лень путешествия через ленивую, заросшую кустарником равнину. И сердце постепенно смирило свою неистовую, избыточно-могучую деятельность, а раскаленная здешним светилом кровь перестала гудеть в голове. -Эй! - Раздалось из-за песчаной ширмы между мужским и женским пляжем. - Ты уже набезобразничалась? Тогда одевайся скорее, потому что я иду-у!!! Она живо вскочила на ноги и звонко, безотчетно радуясь звучности собственного голоса, как это бывает, по слухам, с хорошими певцами, прокричала: -Не уверены, не входите! Я сей-ча-ас! Стряхивая сухой песок с тела, она еще раз критически оглядела его: может быть, он оттого и не подсматривал, что смотреть особенно не на что? Ну да! Может, вообще оно и так, но только не для него. Уж она-то знает! Им не пришлось, как она того слегка опасалась, карабкаться на крутую каменную стенку. Спутник ее шел себе вразвалочку, никуда не торопясь, деловито и чуть равнодушно поддерживал девушку под руку, и так они поднялись мало-помалу на заросшую "песчаной свечой" гигантскую дюну и двинулись по ее щетинистому, щекочущему голые ноги гребню. Давешнее перевозбуждение сказалось, их слегка разморило, и утомившиеся от воды и солнца тела отяжелели. Вдруг с необыкновенной остротой захотелось есть, казалось даже, что ноги дрожат от неожиданно подступившей слабости. Окинув ее внимательным взглядом, он понимающе кивнул: -Ну что тебе сказать... Могу тебе пообещать зузгу вскорости и что бог пошлет - несколько позже. -Так ты говоришь, - чмокающе просвистала она несколько погодя, обливаясь сладким розовым соком, пахнущим неведомыми духами, - малость недозрелая? -Да, - он с чуть преувеличенной уверенностью кивнул головой, - говорят, кстати, неплохое слабительное. -Ну? - Она на мгновение задумалась, а потом снова потянулась к импровизированной авоське из пиджачка с завязанными на узел рукавами. - Тогда придется умереть. Маме передашь, что ее дочь погибла в борьбе с соблазном. -Это я тебе обещаю. Произнесши эти слова со всей возможной прочувствованностью, он тяжело вздохнул и запустил зубы в очередной плод. Сахар - это прямо в кровь, она наглядно убедилась в этом, когда силы постепенно, но и не мешкая возвратились к ней вместе с легким, игривым сумасшествием сегодняшнего дня. Тогда она твердо решила быть хорошей девочкой и теперь с некоторыми усилиями, но, в общем, придерживалась избранной линии поведения. К этому времени гребень дюны исподволь перешел в удивительно ровную каменную дорогу, все глубже врезавшуюся в скалу, и с каждым их шагом, с каждым поворотом стены по сторонам становились все выше и круче. -Куда это мы идем? -Видишь ли, обратной дороги нет, и возвращаться так или иначе придется другим путем. Но время еще есть, и мы успеем посетить по дороге одно тут местечко. -А мы не слишком долго? Солнце заметно сдвинулось с тех пор, как мы пришли сюда. Повернув ее к себе лицом, он с минуту смотрел ей в глаза, а потом, словно одолев какое-то навязчивое желание, усмехнулся и провел пальцем по ее щеке. -Эта страна напоминает страну эльфов навыворот. Мы можем пробыть тут до вечера, провести несколько дней, проработать месяц или состариться, - и все равно мы вернемся в тот же час и только что не в ту же минуту. В нашей воле только выйти, когда захотим, да и то не вполне. Девушка зябко повела плечами и разом посерьезнела, хотя, если разобраться, в словах его не было ровно ничего страшного. Кроме, разве что, безвозвратности. А за очередным поворотом будто нарочно построенная дорога вдруг окончилась тупиком. После относительно-добродушной внешности окружающих предгорий разом открывшаяся перед ними глубокая долина выглядела воронкой от какого-то исполинского, совершенно невообразимой силы взрыва, или, - скорее, - удара чудовищного молота, чуть ли не насквозь пробившего горную страну. И, ясное дело, это было не так: далеко-далеко внизу, в пропасти полукилометровой глубины выла и грохотала бешеная горная речка, которая подточила и опрокинула здешние скалы, породив долину. Посередине, в кольце пропастей нынешнего и бывшего русла высился остров, - уцелевшая часть плоскогорья, чудовищных размеров приземистая башня со страшно обрывистыми стенами. Вообще же скалы в этих местах были пронизаны частыми, удивительно правильно расположенными вертикальными трещинами и состояли, по сути, из соединенных боками каменных столбов, высоких и узких многоугольных призм. Часть их, поваленная века назад, громоздилась поленницей исполинских дров, аккуратным штабелем, но те, что упали раньше, за тысячи лет стали просто грудами остроугольных глыб. Ширина каменной цитадели в кольце пропастей составляла километра четыре, и совершенно дикой, неуместной на фоне этого космического пейзажа выглядела пышная растительность посередине мертвой скалы. Кроны деревьев переливались через какую-то высокую белую стену, что казалась необыкновенно-нарядной по контрасту с диким, груболоманным, серым камнем. А дальше, чуть возвышаясь над темными кронами деревьев, виднелись, - или только виделись им, - светлые башни дома. -Что это? -Одно из гнезд рода Птиц, потомков матери-прародительницы Птицы. -Хочу туда! -Ты в этом совершенно уверена? Это довольно-таки утомительное занятие для всех, кто не Птица. Но она только упрямо выпятила подбородочек, явно считая излишними всяческие дальнейшие дискуссии. -Для начала, - невозмутимо, будто и не видя выражения ее лица, продолжил он, - надо будет изыскать способ спуститься вниз... С этими словами он подошел к краю пропасти. В глухом реве и грохоте буйной воды то и дело слышался короткий, зловещий лязг, как будто смыкались исполинские челюсти, - это сталкивались между собой каменные глыбы, которые ворочала злобная речка. Казалось, что для достижения любого места ему ПРОСТО нужно было идти. Что достаточно самого по себе факта хождения. Так и теперь: пройдя десятка два шагов по-над пропастью, они нашли подобие неимоверно крутой лестницы. По сути, это была глубокая вертикальная трещина в каменной стене обрыва, и кто-то не пожалел времени, вырубая разновысокие, порой едва намеченные ступени. В этих местах решившийся на спуск едва удерживался в каменном желобе, а оступаться тут не следовало, - поток внизу ждал неосторожного, чтобы схватить, изломать, растереть острозубыми челюстями скал и сожрать, и он-таки успел здорово ссадить руку о камень, когда упрямая девчонка все-таки оступилась, и он едва сумел ее удержать. Грохот в замкнутом с трех сторон пространстве желоба все усиливался, пока не стал страшным, всепроникающим, с почти физической силой давящим на сознание, вопреки доводам рассудка вызывающим ощущение близящейся катастрофы. Когда же, наконец, обрыв на всю свою высоту встал над ними, а их ноги ступили на груды каменных валунов по берегу реки, он указал рукой в сторону реки и гигантского каменного пня за ней: -Все, спустились. Теперь остались мелочи: вплавь перебраться через вот эту вот реку а потом забраться вверх... Кстати тоже ничего страшного, это вроде как по стене небоскреба высотой в семьсот метров. -Ты что, с ума сошел? -Я-а?!! Так это, оказывается, я придумал без всякого снаряжения штурмовать крепость, задуманную, как совершенно неприступная? И только совершенно убедившись в искренности ее раскаяния, он сменил гнев на милость: -С другой стороны, - бояться им тоже особенно нечего... Черный вал, обрубком исполинского бревна преграждавший поток, только притворялся камнем: этот сгусток тьмы, прочно упирающийся в оба берега, совершенно противостоял натиску здешней всесокрушающей смеси бешеной воды с ленивыми каменными глыбами. А приглядевшись, можно было заметить нечто еще более поразительное. Под водой, что была в этом месте раскатана тонким слоем, и над черной полированной гладью непрерывно вспыхивали тысячи голубых и зеленых огней. Казалось даже, что вода в этом месте течет поверх подстилающего ее слоя призрачного пламени. На берегу, нависая над уходящим в него концом черного вала, возвышалась наклонная плита той же совершеннейшей черноты. Воздух над ее поверхностью странно струился, делая зыбким облик всего, что располагалось позади, а над самым краем вспыхивали прозрачные, едва заметные блики, напоминающие отблеск электросварки на прозрачном дыме жаркого костра. - Вот это и есть, по всей видимости, опора предстоящего нам моста... И, хотя плита была отменно видна со стороны, в тот миг, когда они ступили на нее, окружающий мир исчез, скрывшись в густом, переливчатом мареве. Тогда, взявшись за руки, путники сделали шаг с края плиты, и что-то медленно текло под их ногами, и несло потерявшие вес тела, и, куда ни глянь, виден был только светящийся, суетливый, переменчивый радужный туман, и кружилась голова, потому что не было здесь ни верха, ни низа, ни земли, ни неба, только медленное, едва ощутимое движение. Когда же туман рассеялся, оказалось, что невидимый ручей, подвешенный в небе, выплеснул их на гладкую, чуть наклонную дорогу, ведущую вниз, а путь им преграждала Стена. Ручей, что по крутой дуге, идущей снизу-вверх, принес их, терял в этом месте силу Синего Огня и обычной водой, покорно скатывался по наклону дороги - к ней, словно бы вырастающей из скалы и вздымающейся более, чем на двадцать метров. Возносящейся кверху сотнями и тысячами струй какого-то белесого, полупрозрачного материала. Достигая внизу толщины хорошего древесного ствола, выше они дробились множеством ветвящихся жил, истончающихся, двоящихся, расходящихся веером и снова срастающихся так, что местами образовывалось некое подобие паутины. Внизу же преграда вовсе не была непроницаемой: через треугольный проем, образованный двумя толстыми, срастающимися вверху жилами, они спокойно проникли во двор гнезда. -Ты, - потрясенно спросила она, - уже бывал здесь?! -Здесь - нет. И, должен сказать, это Гнездо не слишком похоже на другие. Те, что я видел, много проще, - валун, грубые каменные стены, газоны из неистребимой низенькой травки, на травке - два-три планера или Крылатых. Иной раз - несколько десятков плодовых деревьев. Это либо выстроено значительно позже, либо у хозяина особые вкусы. Общего только безлюдье... Или, по крайней мере, крайнее малолюдье: последнее время все больше Птиц проводят время в разных удаленных или вовсе непостижимых местах. Так стало после возвращения Вениамина. Вокруг необыкновенно изящного в своей простоте трехэтажного дома, одной стеной прилегающего к ограде, был разбит парк, а весь дальний угол двора занимал печальный, с едва заметной, - очень в меру, - печатью заброшенности. Дом с трех сторон окружала терраса, на которую вели низкие и широкие ступени, частью спускающиеся прямо в эту темную воду. И над водой, над яркими и бесконечно-разнообразными цветами, между густыми кронами деревьев извивались, перекрещивались причудливо перекрученные водяные ленты - родные братья того самого мостика через пропасть, а светило, стоявшее все еще высоко, дробилось в этих висячих ручьях множеством отраженных, изломанных радуг. - Либо новая мода, либо... Либо личная прихоть хозяина. - Он здесь один?!! - Как правило, - в Гнезде хозяйничает один из старейшин рода. Важная Птица в прямом смысле. Остальные живут по мере надобности... Говорил же, - они теперь очень редко бывают дома. И сад, и пруд производили странное впечатление сочетанием изысканности и некоторой запущенности: там, где ступени вели в воду, горело розовое пламя лотосов, а позади, у стены, бурела непросохшая илистая грязь, из которой торчал пожелтевший, причудливо перекрещенный тростник с метелками на конце коленчатых стеблей. На поверхности неподвижной воды этакими символами бренности Всего Сущего лежали первые, немногочисленные еще сухие листья. - А где хозяин? - Так кто ж его знает? Летает где-нибудь по своему птичьему обычаю... Но тот оказался легок на помине: едва они начали подниматься на террасу, у арочного проема высокой двери появился словно бы ниоткуда возникший высокий мужчина в светло-лиловой безрукавке и легких штанах до середины икр. Безусловно, незнакомец был мускулист, мощен телом и атлетически сложен, и руки его висели тяжкими якорными цепями, но всего этого было явно недостаточно, чтобы объяснить чувство страшной, сосредоточенной, нечеловеческой мощи, которым веяло от его неподвижной фигуры, от всего его облика. Впрочем, когда он, при виде молодых людей проговорил что-то по-английски, улыбка его и выражение глаз оказались вполне доброжелательными. - Не понимаю, - развел руками гость, - мы, к стыду своему, толком говорим только по-русски. - Хвала богу и Праматери, - это невеликое препятствие в общении с нашим коленом... Но, право, как удачно, что вы явились именно сейчас: еще пара минут, - и вы не застали бы меня дома. Я залетел буквально на мгновение, чтобы прихватить кое-какие карты... И, словно в подтверждение своих слов, он потряс ящичком серо-фиолетового дерева, который казался маленьким и хрупким в его бугристых лапах, поросших густым золотистым волосом. При первом же взгляде в очень спокойные, серо-голубые, огромные глаза хозяина, у Мушки пересохло во рту. Но, несмотря на это и совершенно неожиданно для себя, она вдруг спросила: -А можно поглядеть? -Пожалуйста, - он с некоторым сомнением оглядел девушку, - а ты раньше когда-нибудь видела наши карты? Из Основной Последовательности? -Нет. -Это несколько меняет дело. Видишь ли, ты рискуешь сильно испугаться, потому что карта карте - рознь... -Нет.