трое в медицинских халатах. Такибае обернулся и вскинул пистолет. Чокнул затвор... Выстрела, однако, не последовало. - Сволочи! Шпионы проклятые!.. - Ваше превосходительство, мы получили указание полковника Атанги исполнить предписание ваших врачей! - Я не верю больше своим врачам! - вне себя зарычал Такибае. - Я не хочу никаких врачей!.. Он попробовал было отбиваться, но санитары крепко схватили его за руки и за ноги и тотчас же распластали поперек кровати. Один из них стянул штаны с адмирала и шприцем, извлеченным из блеснувшего цилиндра, сделал укол. Такибае взревел, дернулся раз-другой и затих. Санитары отпустили его, перевернули на спину и тотчас вышли из помещения через железную дверь, отодвинув засов. Все произошло столь стремительно, что я долго не мог опомниться. Когда дверь закрылась и все звуки стихли, я осторожно подошел к Такибае. Глаза его были открыты. Но это были глаза скорее животного, нежели человека. На лице обильно высыпал пот, на губах пенилась слюна. - Что они сделали с вами? В ответ я услыхал мычание идиота... Между тем наступила ночь, и в спальне сделалось довольно темно. Только вспыхнувший во дворе светильник тускло озарял часть спальни - кровать с простертым на ней телом человека, которому я не мог искренне сочувствовать, но которого не мог и ненавидеть, понимая, что и он жертва. Мне хотелось уйти. Но я не знал, куда идти. Темные коридоры и пустые залы наполняли меня ужасом. Пока я раздумывал, что делать, сидя в глубоком кресле подле камина, скрипнула железная дверь. Чья-то тень метнулась к кровати, где лежал Такибае. В рассеянном свете уличного светильника возник на мгновение человек в маске и перчатках. Я тотчас понял все, бесшумно сполз с кресла, вжался в каминную нишу... Яркий луч карманного фонаря зашарил по каменному полу... Фонарь погас. Послышалась возня, хрипы и сдавленные крики. Что там происходило, возле окна, я разглядел не сразу... Навалившись на Такибае, убийца душил его, но - странное дело - оглушенный инъекцией, он яростно сопротивлялся. Это меня поразило больше всего. Я даже подумал, что зря он мучит себя... Они скатились с кровати и боролись на полу уже в густой темноте. Видимо, предсмертный ужас пробудил в Такибае какие-то новые силы. Или он, действительно, был очень крепок физически? Кто-то рассказывал мне, что, боясь покушения, он усердно качал силу. Убийца не ожидал встретить столь отчаянного сопротивления и постепенно сдавал сам - шумное дыхание его становилось все короче. Раза два Такибае удавалось сбросить со своего горла руки в резиновых перчатках, - леденящий душу вопль оглашал спальню, напрочь лишая меня способности соображать. Тело мое била лихорадка, челюсти сжались до боли... Наконец, я услыхал глухие удары - убийца решил действовать по-иному. Каждую секунду я ожидал, что все окончится, но борьба почему-то продолжалась. Неожиданно Такибае вскочил на ноги. Мелькнуло разорванное страхом лицо. Рубашка в черных пятнах - я догадался, что это кровь... Неведомая сила вытолкнула меня из убежища. Руки, скользнув по каминной решетке, нащупали металлический прут. Это был совок, каким в давние времена хозяева замка набирали угли, - для утюга, для медной постельной грелки... Я боялся, очень боялся. Хорошо помню, что боялся, но не помню, как очутился возле борющихся. Убийца снова сидел верхом на своей жертве - Такибае уже беспомощно дрыгал ногами... Я стукнул убийцу совком по голове, не ощутив силы своего удара. Он слабо вскрикнул и отвалился от жертвы. Адмирал, икая, как отравленная кошка, пополз на четвереньках к окну. Вспыхнул электрический свет. Перепачканный кровью, совершенно на себя не похожий, Такибае на коленях стоял возле торшера, с хрипами хватая воздух. Его тошнило. Он захлебывался и плевал тягучей слюной. Ближе ко мне, на полу, лежал чернокожий. - Кто это? - давясь, спросил Такибае. - Кто? Я перевернул тело. Маска была сорвана. В пространство уставились выпученные глаза. Лицо было незнакомо. - Нужно добить... Я не мог и слышать об этом. Тогда Такибае, шатаясь, добрался до брошенного мною совка и принялся долбить череп уже мертвого человека... Такибае был невменяем. Я в изнеможении лежал в кресле. Пахло чем-то мерзким. - Надо позвать людей! Такибае обернулся, оскалив зубы, ничего не ответил и вновь поднял железный совок... И тут в дверь вошла женщина в переднике. Она несла что-то на подносе, покрытом салфеткой. Увидев лужи крови и Такибае с чугунным совком, женщина завизжала и бросила поднос. Сразу же в спальню прибежали люди. Видимо, охранники. - Что здесь произошло? - закричал один из них, грубо встряхивая меня за плечи. - Покушение, - сказал я, зная, что подонку все хорошо известно. - Его превосходительство нужно искупать и переодеть. Через час ему выступать. Охранник смотрел на меня с ненавистью. - Разве он в состоянии выступать? - Это необходимо, - сказал я, разумеется, безразличный к тому, сможет выступать Такибае или не сможет. - Вызовите медперсонал... И устроившись поудобней в кресле, я крепко заснул. Спал я вовсе без сновидений, видимо, около часа. А потом сразу подхватился. В спальне все так же горел свет. Кровать была аккуратно застлана, ковер, вероятно, заменили. Подле меня стояла Луийя. Она была в переднике, и я тотчас вспомнил, что именно она вошла в спальню и вызвала охрану. Я почувствовал, что меня будут сейчас хвалить, и я хотел этого. Об убитом я как-то не думал. - Хорошо, что вы пробудились, - сказала Луийя дружески. "Во что мне все это обойдется? Такибае обречен. Лучше было, пожалуй, вообще не встревать. Раньше всех гибнет тот, кто больше всех суетится..." - Молитесь богу, что Такибае остался жив. Иначе вас обвинили бы в убийстве. Все было рассчитано на это. Человек, возвратившийся из лагеря повстанцев, завербован, не так ли? Она рассуждала вполне логично. "В таком случае, выходит, я спас себя... Спас ли?.." - По радио уже передано сообщение, что коммунистические агенты покушались на Такибае. Вы понимаете, о каких агентах может идти речь, если сюда, в загородную резиденцию, не может проникнуть даже мышь? - Тот... опознан? - Мысль о мести забеспокоила меня. "Здесь не рай, здесь самый настоящий гадючник!.." - Говорят, у него до неузнаваемости разбито лицо. Якобы вы или Такибае... - Ложь! Такибае долбил ему затылок, но лица не трогал! - И тем не менее лицо преступника превращено в студень. Думаю, вам понятна причина... Меня загоняли в тупик. Как бы я ни поступил, что бы ни сделал, я все равно оказывался виновным. - Все это меня совершенно не трогает. Я здесь случайный человек и сегодня же уезжаю... - Что вы, - воскликнула Луийя, - все рухнет, если вы не поддержите теперь Такибае! Негодяи сцепились между собой, и мы должны помочь им разоблачить друг друга перед народом! - Вы думаете, кому-нибудь это надо? Кто-нибудь пробудится? - Если бы я была убеждена, что никто не пробудится, я бы и не жила вовсе на свете, мистер Фромм. Но я знаю, что природа, вопреки всему, порождает честных людей. В какую бы грязь их ни втоптали, приходит час, когда они бросают вызов. Возможно, их подталкивает личная трагедия. Но это час подлинной жизни, и наш долг - не оставить пробудившихся, поддержать, потому что они и образуют народ. Народ - сообщество, связанное памятью о подвижниках. Всем, кто прозрел и встал на борьбу за справедливость, мы обязаны благодарной памятью... - Я не хочу даже видеть Такибае! - Вы непременно должны пойти к нему теперь же! - умоляюще воскликнула Луийя. - Он собирается сделать важное заявление. Необходимо, чтобы рядом был кто-либо из порядочных людей! - С меня довольно! Я не хочу ни с кем конфликтовать! - Настоящий писатель всегда живет и работает в конфликте, - Луийя прижала руки к груди. - Настоящий писатель всегда желает совершенства и нетерпим к порокам!.. В кабинете Такибае сидели те, кого я меньше всего ожидал увидеть, - полковник Атанга и посол Сэлмон. - А, герой, - Сэлмон протянул мне руку. - А выглядит так, будто и мухи не обидит. И вот тебе на - пристукнул отпетого негодяя, сорвал партизанам панихиду! - Зато позволил нам арестовать по подозрению в заговоре чистоплюйчиков, к которым трудно было подступиться. Мы набили ими пустующие угольные склады. В Куале не осталось яйцеголовых. Народ полностью здоров и готов к выполнению любых распоряжений! - Атангу переполняло самодовольство. - Господа, - захлопал в ладоши Сэлмон. Так учитель начальной школы привлекает внимание расшалившегося класса. - Нам пора в зал. Сейчас туда запустят журналистов. - Мы им отвели четверть часа. Они прохрюкают роли и оставят нас в покое. Ваше превосходительство, мы рассчитываем, что вы скажете несколько слов... - Пожалуй, - хмуро сказал Такибае. Он был сломлен, это тотчас бросалось в глаза. - Только покороче, - попросил Сэлмон. - Нашими мемуарами они займутся позднее... Час назад мною получено сообщение, что еще двенадцать человек бежали с японских рудников. Предположительно, все присоединились к банде Око-Омо. - Прекрасно, - сказал Такибае, - чем больше, тем удобнее. Бабочку ловят сачком, а для клопа сачка еще не придумано. Сэлмон и Атанга переглянулись. Сэлмон взял под руку Такибае, и все мы по парадной мраморной лестнице спустились в большой зал, где галдело уже более сотни человек. В основном меланезийцы - чиновники, полицейские, их жены или любовницы. Были тут и белые, среди которых я тотчас заприметил епископа Ламбрини и Макилви. Были и куальские торговцы и еще какие-то люди с камерами и блицами. Через растворенные настежь двери они сновали из зала на зеленую лужайку и обратно. - Шабаш нечистой силы, - наклонясь ко мне, шепнул Такибае. - Сплошь дрянь... Но я им оборву хоботки - я объявлю о допущении оппозиции и согласии на создание коалиционного правительства. Посмотрим, как они запляшут... Я был взбудоражен и подавлен: какое значение для меня лично могли иметь изменения в бюрократической структуре Атенаиты? Беспокоило, что я оказался втянут в зловещие события и приобрел опасных врагов. Атанга, окруженный распорядителями, уточнял задачи корреспондентов. Такибае приветственно махал рукой в зал, делая вид, что повсюду видит сторонников и друзей. Вдруг лицо его исказилось гримасой: - Сволочи! Выкрали текст речи! Он шарил по карманам костюма. Конечно, впустую... Сэлмон, стоявший на лестнице ниже Такибае, вытягивал шею, стараясь расслышать разговор. Я подумал, это и лучше, что украден текст. В противном случае они вывели бы Такибае из игры новой инъекцией. Он был обречен - чиновники в передних рядах со снисходительным любопытством смотрели на своего вчерашнего кумира. Несомненно, все они готовы были валить вину на одного Такибае. Это освобождало их от ответственности соучастия. Назойливый бородач протянул Такибае микрофон. - Итак, прошу представителей демократической мысли задавать вопросы, - шагнув к микрофону, сказал Атанга. - Не забывайте, господа, в вашем распоряжении всего пятнадцать минут. После покушения адмирал Такибае намерен провести серию консультаций, таким образом, время его поневоле ограничено... Людская масса зашумела, придвигаясь и требуя тишины. Над головами людей вспыхивали магниевые вспышки. Зажглись стоявшие по краям зала ослепительные юпитеры. - Господа, - Такибае нервно наморщил лицо, - обойдемся без вопросов... Ложь, которую часто повторяют, воспринимается как правда. Вот почему все негодяи не перестают лгать... Это был почти прежний Такибае. Изумленный зал притих. Покусывал губы Сэлмон. Атанга, глядя себе под ноги, пальцами счищал с языка волос, может, воображаемый. - Распространяют слухи, что я болен, невменяем и прочее... Ложь! Ложь тех, кто хотел бы видеть меня в гробу!.. Мы, конечно, немного зашли в тупик. Мы создали слишком бюрократическую, почти тюремную структуру, при которой человек не может быть уверен ни в чем: ни в доходах, ни в работе, ни в самой жизни. Мы привыкли к безответственности и не хотим видеть, как мы отстали... Идеалы нельзя навязать... Сэлмон иронично кашлянул и вытащил пилочку для ногтей. Атанга с тревогой покосился на Сэлмона. Люди в зале напряглись: Такибае всегда увлекал неожиданным поворотом мысли. - Где нет официальной оппозиции, там процветает неофициальная, - продолжал Такибае, и мне показалось, что он уже с трудом развивает свою мысль. - Пришла пора разрешить оппозицию. И придется отказаться от мысли, что она будет сформирована из полицейских и тайных агентов... Все мы не усидим на стульях, если по-прежнему будем препятствовать развитию политической жизни... Невежественный народ легко поддается коммунистической пропаганде, а она повсюду... Мы сами плодим ее... Вот вы, газетчики, прирожденные пачкуны, про себя, наверно, думаете: пришла пора решительных реформ... Реформы, революции, справедливость! Право ходить по любой стороне улицы, право менять рваную обувь... Сопляки, зеленые бананы!.. Я первый среди вас ухватился бы за революцию. Но революция - еще большее безобразие, она все перемутит, перекрутит, выплеснет на поверхность еще более алчных и недостойных людей... Да, нынешняя власть разложилась, она мерзка, и сам я - негодяй над негодяями!.. Я не заметил, кто первый захлопал, но зал разразился криком и овацией. Это было сделано, конечно, чтобы сбить Такибае с толку. И цель была достигнута. Воспрянувший на минуту, он потерял нить. Голос его возвысился до крика: - Побольше барабана, сукины дети! Дурак, читающий наизусть стихи, уже наполовину поэт!.. В зале захохотали. - В детстве у меня часто болел живот, - сказал Такибае. - Мой приемный отец лечил меня водкой... "Очень мило!" - пропищал женский голос. Люди засмеялись и вновь зааплодировали, выставляя Такибае законченным шизофреником. Ловко, ловко они это придумали! Атанга дал знак: два дюжих санитара подхватили под руки Такибае. Он кричал еще что-то в микрофон, но в общем шуме невозможно было разобрать, что именно. Такибае повели в комнату рядом с лестницей. Иные из репортеров ринулись на выход - Атанга озабоченно потрусил вслед за ними. Возник хаос. Но - грянула танцевальная музыка, и прислуга, одетая в ливреи, раскрыла двери в банкетный зал, где стояли столы с выпивкой и закуской. Публика валом повалила туда. Зазвякали тарелки и вилки, зазвенели рюмки. Чтобы не быть белой вороной, я затесался в толпу жующих. Вооружившись бокалом вина и салатом из рыбы, яиц и морской травы, я принял независимый и равнодушный вид, - уподобился публике. Все эти бюрократы и бездельники говорили только по-английски. - ...Забыл кошелек и вернулся к ней. А там уже новый любовник. Он так расстроился, что забыл, кретин, спросить про кошелек... - ...Не выйдем из кризиса, пока не стащим с трибуны этого негодяя! Какой больной не хочет казаться здоровым?.. - ...Не принимайте ничего близко к сердцу, это вредит пищеварению! Пусть успокоятся: рабы были раньше, рабы остаются и теперь. Разница только в названии... - ...Сколько ни называй себя ангелом, крылья не отрастут!.. - ...Довольно миндальничать: мы должны давить всех, кто не хочет понять наших идей! Я повторяю: давить!.. - ...Я предпочла бы одно-единственное прекрасное платье, но с условием, чтобы его действительно сделали в Париже... - ...Человек не может отвечать за свои слова. Он вправе говорить, что хочет. Разумеется, я не имею в виду политику... - ...Мы совершенно не понимаем своих лягушек. В Европе, например, и в Америке их дрессируют и показывают за деньги. Устраивают даже мировые состязания по прыжкам... - ...Изнывать на плантации - это не для него. Он прекрасный организатор! Он может делать деньги буквально в пустыне... Поначалу меня забавляли подслушанные реплики. Я скользил от одной компании к другой с хмельной улыбкой на роже. Настроение, однако, падало. Боже, думал я, я ведь жизнь прожил среди таких же людишек и таких же разговоров... Но я себя не осуждал, - для иной жизни требовались иные люди, - где было взять их? Я был обречен существовать среди таких же, как сам, и всякий из нас был обречен... Были времена, когда я хотел уединиться среди природы, зарабатывая на хлеб физическим трудом. Мне казалось, в немногие свободные часы я буду писать вдохновенно и много, у меня появятся стимулы и новое видение мира. Мне порекомендовали подходящую ферму, и однажды - это было в начале весны - я приехал, чтобы договориться с хозяином. Он взглянул на меня как на чудака, однако не захотел упускать заработка и предложил мне мансарду, в которой прежде жила его дочь, скончавшаяся от рака. "В конце концов, в каждой комнате кто-то умирает, - решил я. - И в самых знаменитых отелях, пожалуй, не сыскать номера, где ни разу не спал бы обреченный..." Я стремился подавить в себе брезгливость: заплатил хозяину две тысячи шиллингов вперед и привез свои вещи. Запахи, однако, преследовали меня. Возможно, это были запахи дерева, или пашни, или скотного двора, но мне мерещилось черт знает что - смерть, кладбище, часовня... Со стены смотрела криволицая девушка в тщательно отутюженном платьице. Я чувствовал ее взгляд. Казалось, будто и сам я отчасти существую уже в прошлом... Во мне тоска занялась. Я попросил переставить мебель и снять фотографию. Хозяин огорчился, но не стал спорить со мною и тотчас позвал на помощь сына. Чтобы не путаться у них под ногами, я вышел во двор. То же уныние вызвал во мне старинный дом - побуревшая черепица, в пазах кирпичных стен - слизь моха. Лопоухие свиньи молча следили за мной из своего загона. Я где-то видел их прежде... Слушая колокольный звон, доносившийся из городка в долине, я пошел вниз по булыжной дороге. Я видел красно-коричневые крыши, причудливый шпиль средневековой кирхи, прозрачную зелень городского парка. Печальные звуки, то ослабевая, то усиливаясь, пронизывали пространство. Я спрашивал себя, зачем и для чего живут люди, если ничего не достигают, и ответа не находил... Мне представилось, что я непременно умру на ферме от рака или воспаления легких, и о моей смерти узнают только после похорон... Извинившись перед хозяином, что я напрасно потревожил его память о дочери, я возвратился в Вену. Я не отважился сказать правду, да, по всей видимости, добрый человек и не понял бы меня, существо, словно в насмешку рожденное с голыми нервами и неодолимой робостью перед всяким трудоемким делом... Все мы мечтаем о прежних временах, но едва выпадет оказаться в них, чувствуем, что еще более одиноки и еще более беспомощны. И там нет уюта душе... - Добрый вечер! Некстати, совсем некстати я напоролся на Ламбрини и Макилви. Их окружали меланезийцы. Впрочем, были и белые, вовсе мне не знакомые люди. Его преосвященство называл имена. Я пожимал руки, натужно улыбался, не собираясь никого помнить. Такая же вот тоска, как тогда на ферме Финстерглок, переполняла меня. Я уже знал, что если не улечу завтра, то послезавтра уплыву нелегально на иностранном судне, из тех, что заглядывают в Куале. - Мистер Фромм, - сказал епископ Ламбрини, - меня спрашивают, отчего в мире такая сгущенная атмосфера, отчего так труден путь к миру и согласию и так легка дорога к раздору и конфликту? - Вы, конечно, дали исчерпывающий ответ? - Я говорю, люди - грешники, и все тяготы их тревожной жизни - наказание господа. - Грешники должны покорно нести свой крест, - хмуро добавил Макилви. - Может ли вообще быть какой-либо выход, если прозрение следует только после наказания? - Что до меня, - встрял в беседу меланезиец, щеголяя безупречным английским, - в Лондоне я посещал самый модный теперь философский кружок эмигранта из России. Мистер Кацемин, не слыхали?.. Возможно, я путаю произношение... У него прелюбопытный взгляд на вещи... Слова - слепки реального мира, учит мистер Кацемин. Значит, вовсе не обязательно искать истину в действительности, с тем же успехом ее можно отыскать в словах, единственных оболочках истины. "Словософия" - так называется новое учение. Переставляя слова, найти ключ, отыскать разгадку. Все с ума посходили. Поветрие. Скарлатина для взрослых. И больше всего преуспевают поэты. Послушайте, например, как звучат стихи адепта нового направления: "Истины чрева живого у женщин, торчащих двойной ягодицей..." По-моему, тут что-то есть... - Это не объясняет плачевное состояние мира, - возразил белобрысый, обритый наголо европеец в кожаных шортах. - Вроде бы и умных людей немало, а мир так же глуп, как и вчера... - Вы все о мире, - махнул рукой тот, что посещал модный философский кружок. - Проблемы мира - наши собственные, индивидуальные проблемы. - Только в том случае, - сказал я, - если наши индивидуальные проблемы тесно связаны с проблемами мира. И вообще, если бы во всем был виноват господь бог, он не допустил бы разбирательств своей вины! Я намекал на политический заговор, промывку мозгов и террор. Подспудный смысл моей реплики, конечно, никто не понял, но она послужила новой костью. За нее дружно уцепились спорщики. - Пойдем отсюда, - потащил меня Макилви. - Человек разумный повсюду уже заменен человеком, болтающим о разуме, и это невыносимо. Мы протискались в дальний угол зала. Там можно было спокойно угоститься и спокойно поговорить - под гомон возбужденного сборища. Макилви торопился надраться. - Здорово ты пристукнул этого паразита, - похвалил он, опрокидывая порцию виски. - Если бы ты этого не сделал, сидеть бы тебе сейчас в кутузке! - Они не остановятся на полпути. Поэтому я поскорее хотел бы удрать с острова. - Я помогу, - сказал Макилви, - только признайся честно: на кого ты работаешь? Все останется между нами, клянусь памятью своей матери. - Парень, - сказал я, - я тебе верю, как никому здесь, потому что ты сам добрался до многих истин. Как, по-твоему, кого я могу представлять? - Не знаю. Может быть, Москву. Может быть, Ханой. Но не исключено, что и какую-нибудь Прагу. - Если бы я выполнял волю хотя бы одной из этих столиц, ты бы давно об этом пронюхал. Но я приехал просто от скуки, и ты это знаешь, потому что следил за мной сам и через своих людей. - Пожалуй, - согласился Макилви. - Моим шефам повсюду мерещится КГБ. Им это выгодно - помогает обтяпывать грязные делишки. Нынешний вор громче всех вопит о воровстве. Мы выпили на брудершафт. - Дела принимают скверный оборот, и я бы тоже желал выйти из игры, - сказал Макилви. - Если ты не против, можно завтра сесть на корабль. Плевая посудина, но дотянет нас прямиком до Сингапура... Я пожал ему руку. - Говорят, раньше лицедеи все же молились какому-то богу, - продолжал, раздражаясь, Макилви, - теперь они лгут перед любым алтарем. Они лгут другу, жене, самим себе. Особенно самим себе. И это удел всех, кто теряет последнее пристанище святого. Я не хочу походить на них, нет... Образовался новый вид человека-паразита, достойного физического уничтожения. Куда ни посмотри, трусы и прихлебатели. И разве только насилие довело их до полной потери совести и достоинства?.. Хорошие отношения с Макилви были мне выгодны. Я поддакнул. - Уж не знаю, вера ли тому причиной или культ благородства, но раньше люди имели стыд и совесть. Теперь бог - цель, и никто не стыдится, добиваясь ее. Ни стыд, ни честь не признаются более за первое достоинство человека. Чего мы хотим, если оболган суд, в который бы добровольно пошел современный человек?.. Но без высшей идеи все равно не обойтись - без кумиров человек невозможен. Страх и растерянность перед грядущим породят культ, который оправдает ничтожество. Мы повсеместно движемся к новой деспотии. И то, что деспоты скрываются за фасадами конституций, ничего не значит. - Год от года мы все громче кричим о демократии, и год от года ее все меньше. Я спрашиваю, кто хозяин положения?.. Макилви кусал губы. - Множество заезжих типов с нефотогеничным прошлым. Обилие новых людей, новых контор, и всюду - сговор... Ты знаком с Оренгой?.. За хорошие денежки он приобрел в Европе рукопись, опубликовал ее в США как свое "исследование". Собачий кулич, но местные газеты называют Оренгу "крупнейшим ученым Южного полушария". Кому-то понадобилось скомпрометировать общину, полностью стереть лицо меланезийцам. И этот недоносок - чужими, разумеется, руками - стряпает сейчас нужное "исследование"... Он и Атанга, оба они пытают людей... Тебя замутит, если я расскажу, что проделывают эти ублюдки... И ты говоришь о прогрессе, демократии, торжестве разума!.. Уж на что свинья Такибае, но Атанга переплюнул и его. Такибае при всех мочился на пол. Атанга упростил и этот признак гениальности... Гнилое общество - вонючие развлечения... Если бы люди знали, что за твари ими управляют! Если бы еще знали, кто управляет управляющими!.. Поверь, выиграет система, которая на всех уровнях управления сможет поставить наиболее способных и наиболее честных. Бьюсь об заклад, нам это не удастся... Он был прав. Но он знал отлично, как и я, что взрыв откровения - та же болтовня, никаких реальных действий не последует, и он, Макилви, будет по-прежнему исправно и усердно служить тем, кого ненавидит. По логике вещей вслед за откровением должна была последовать дымовая завеса. Я чуть не расхохотался, увидев, сколь заурядный маневр проделал Макилви... - Чем мельче человек, тем крупнее памятник он себе заказывает!.. Но я честен, я лоялен, я взял на себя обязанности и буду исполнять их... "Весь прогресс свелся к тому, чтобы непрерывно увеличивать дистанцию от слова до дела. И сейчас они существуют уже сами по себе - слово и дело. Это даже признак хорошего тона - говорить на тему, требующую не слов, а действий... И если человек в прошлом все же стремился получить какую-либо положительную роль, теперь он удовлетворяется, играя ее в воображении... Процветание болтовни - следствие чудовищной бюрократизации жизни..." Шум усилился. Что-то произошло. Закричала женщина. В зале появились полицейские. С каменным зловещим лицом прошагал Сэлмон... Все повторяли потрясающую весть - убит полковник Атанга... После неудавшейся речи адмирала Такибае Атанга собрал представителей прессы в отдельном зале - чтобы разъяснить им их задачи. Но оказалось, что двое ретивых корреспондентов успели уже улизнуть в город. Рассвирепевший полковник ринулся в Куале, где толпы обывателей, заполнившие парк Вачача, пьяным весельем отмечали очередную годовщину свободного президенства. Небо было дымным от фейерверков, оркестрики наяривали танцевальные ритмы, спиртные напитки продавались с десятипроцентной скидкой. Городские власти показывали бесплатно голливудский фильм о ковбоях, используя вместо экрана выбеленную стену общественной уборной. Здесь-то и появились ретивые корреспонденты. Подкрепившись двойной порцией виски, они пустили новость прямо на улицу - о том, что правительство готово допустить оппозицию. Возможно, они сделали это умышленно, зная, что звезда адмирала Такибае меркнет и его заявление, если не попадет на газетную полосу, не повлияет на позицию преемника. Не исключено, однако, что они сообщили новость, потому что в ней блистала надежда на перемену тиранического строя. Как бы там ни было, обыватели пришли в восторг. Сообщение тотчас обросло домыслами и предположениями. Возник импровизированный митинг. В это самое время в парк нагрянул Атанга. Сопровождаемый полицейскими чинами, он с бранью протиснулся сквозь толпу и стянул со скамейки полупьяного грузчика-меланезийца, который как раз говорил о том, что правительство должно отказаться от реконструкции порта, чтобы не лишить работы грузчиков... - Прочь, свинья, - заорал Атанга, взбираясь на скамейку. - Эй, вы! Я полковник Атанга! Тут распространяют гнусные слухи о том, что правительство согласно допустить оппозицию и якобы дать ей несколько портфелей в государственном совете... Это крокодилий кал! Никакого спуску оппозиции! Сегодня мы позволим им выражать свое мнение, завтра они введут повсюду систему коммунистического террора! Место оппозиционеров - в тюрьмах!.. Пухнули подряд два коротких выстрела. Это Верлядски, стоявший в толпе, неожиданно посчитал себя лично оскорбленным и решил наказать злодея, рассеявшего надежды. Тотчас в смятении люди с криком прочь побежали. В темноте было бы легко ускользнуть и экспансивному поляку, но он остался на месте. Прежде чем его сбили с ног, он выкрикнул: "Смерть тирану!" Атанга скончался от полученных ран на месте. За минуту до смерти он еще скрипел зубами и матерился, грозя срыть остров до основания... Макилви протяжно свистнул: - Это меняет дело, старик! Хотел бы я сейчас увидеть морду посла, поставившего на паяца!.. Ах, Верлядски, Верлядски, ты перепутал весь пасьянс! Я был ошеломлен. Я вообразить не мог, что этот рафинированный бездельник решится на политическое убийство. - Может, Верлядски выполнял чью-то волю? - спросил я Макилви. Он пробовал танцевать румбу, которую как раз играл оркестр. Макилви хлопнул меня по плечу и подмигнул. - В таком случае ты просто молодец! - А если нет? - А если нет, скоро всех нас повышвыривают отсюда, как шкодливых котов. Национальное и социальное самосознание - штука опаснее холеры!.. Он повернулся и, прищелкивая пальцами, пошел прочь. "Интересно, - подумал я, глядя на людей, по-прежнему объедающих столы, - кто из них опечален, кто рад?.." Ни одна физиономия, однако, не позволяла сделать определенного вывода. По-моему, всем было безразлично, кто будет командовать, каждого интересовал вопрос, сохранит ли он лично свои позиции. А потом мне пришло в голову другое: люди прячут чувства, потому что не знают будущего лидера; есть ли смысл радоваться или печалиться, пока не известен новый преемник адмирала Такибае?.. Неожиданно я увидел Луийю. - Я вас давно разыскиваю, - шепнула она, увлекая меня в комнату отдыха, почти пустую, где стояли мягкие кожаные кресла. Широкие окна во двор были раскрыты. Я почувствовал теплую сырость: на улице шел дождь. Мы присели у окна. - Собираетесь уезжать? - Луийя раскурила сигарету. - Да. Любым путем - завтра. Луийя сделала несколько затяжек. - Теперь вы многое знаете, мистер Фромм. Писатель не может смотреть и не видеть... Эксплуатация бывает не только социальной. Культурная, идеологическая - это, пожалуй, еще опасней... Мог ли иначе поступить мой брат? Я промолчал. Око-Омо был выше меня: он выбрал путь борьбы, а я знал, что до скончания дней буду собираться пожить не клоня головы. - У каждого свой путь, - словно прощая меня, сказала Луийя. - Когда вернетесь в Европу, расскажите о нашей общей постыдной жизни... Кажется, вы спрашивали, что за объекты строят на плато? - Спрашивал, - я не исключал в тот момент, что кое-что напишу об острове... - Плато - сплошной базальтовый массив. В его восточной части обнаружена пещера, уходящая в толщу породы. Утверждают, что это канал, по которому в незапамятные времена вытекала расплавленная лава. Вот уже год, как в пещере оборудуются дорогостоящие убежища. Для кого они предназначены - секрет, в который не посвящен даже Такибае. Да, видимо, и Сэлмон не знает этого в точности... Хотя, конечно, уступка Пальмовых островов как-то связана со всем этим. Кстати, одно из убежищ смонтировано в скалах над замком. Там выделено местечко и для Такибае. Оно обошлось островитянам в миллионы и миллионы... Да, да, я и прежде, едва услыхав о секретных работах на плато, имел в виду сооружения на случай глобальной войны. Только я думал, что это будет какой-нибудь штаб по управлению войсками или по использованию военных космических объектов. - Надеюсь, Такибае взвесил все последствия своего шага? - Его никто об этом не спрашивал. Во всяком случае, мне было бы кое-что известно... Такибае доверяет мне больше, чем другим. - Такибае знает вашу порядочность, - я не мог не восхититься женщиной, которая жертвовала собой ради того, чтобы помочь своему народу. Да, именно с Луийей я пошел бы на край света - такое чувство во мне возникло. Луийя тряхнула густыми волосами. - Перед тем как он согласился назвать Атангу преемником, он показал мне убежище и дал ключ... Мы вышли на лестницу, которая вела во двор. Слева на площадке была железная дверь, рядом с которой висел за стеклянным окошечком свернутый кольцом пожарный рукав. Это соседство возбуждало мысль о том, что и железная дверь как-то связана с противопожарной безопасностью. Луийя достала ключ. Он висел, оказывается, у нее на шее в виде украшения - медная овальная пластинка с дырочками. Вставила пластинку в прорезь на двери, и дверь тотчас отворилась вовнутрь. Мы очутились в бетонированном коридоре, освещенном, вероятно, от аккумуляторных батарей. - Ну, вот теперь мы углубляемся в толщу скалы, которая нависает над резиденцией, - объяснила Луийя. Голос ее дрогнул. Спертый воздух и глухая тишина действовали на нервы и мне. - А если нас застанут? - Сейчас никому дела нет. Об убежище не знает даже охрана... Эти люди учли все. Случись беда, нельзя будет положиться ни на одну охрану мира. Кто знает, чему сохранит человек верность, когда все полетит в преисподнюю?.. Мы прошли по коридору прямо и затем поднялись ступенек на двадцать. Я обратил внимание на широкую стальную дверь. - Там хранятся запасы воды и продовольствия, а также оружие. Так объяснил Такибае... Одолев еще один небольшой подъем, мы оказались в помещении, напоминавшем по форме отрезок громадной трубы. Здесь находилось нечто, принятое мною вначале за баллистическую ракету колоссальной мощности. "Ракета" покоилась на передвижной платформе, колеса стояли на стальных рельсах, упиравшихся в гранитную стену. - Автономное противоатомное убежище, рассчитанное на пять человек, - сказала Луийя. - В случае угрозы затопления ангара вся штука передвигается к стене, срабатывает специальное взрывное устройство... Она что-то еще объясняла, но слова больше не доходили до меня. Я дрожал мелкой дрожью, сам не зная отчего. На корпусе убежища, разделенного на секции стальными обручами, темнело овальное углубление. Луийя нашарила прорезь и вставила тот же ключ. Машина, скрытая в чреве сооружения, опознала код, по ее сигналу открылся люк и выбросилась лесенка с тонкими поручнями. Я плохо владел собой, поднимаясь в убежище следом за Луийей. Голова кружилась - загробный мир разверзся передо мною... Синий сигнальный свет освещал отсеки, нашпигованные техникой. Глаза разбегались от зловещего совершенства предметов, назначение которых я только угадывал. Над созданием этих чудес трудились, конечно, тысячи умов и тысячи рук... Оставаться в убежище не хотелось, оно подавляло и вместе с тем - страшно! страшно! - манило, как манит раскрытый зев могилы: мы только боимся в этом сознаться, торопясь уйти прочь с кладбища... - Угроза войны - не вымысел, - у самого уха сказала Луийя. Я почувствовал даже колебание теплого воздуха из ее рта. - Время отсчитывается уже в обратном направлении. Завтра уже будет поздно. Но много ли надежд у обманутого, ограбленного, разобщенного, лишенного права на определение своей судьбы человечества?.. Мысль шибанула: немедля покончить самоубийством, здесь же, вдвоем с этой женщиной. Вскрыть себе и ей вены... Но и это было бессмысленно, как все остальное... Я вылез из убежища. Отчаяние владело мною: что, что я мог сделать реально, чтобы не чувствовать себя обреченным на бессмысленную жизнь и бессмысленную смерть? Я ничего не мог сделать, и потому безразличие было моим уделом - полное безразличие ко всему: что будет, то будет... - Убежище напоминает снаряд. Или ракету, на которой хотят скрыться... Человек впервые стал строить свой гроб, используя все ухищрения техники. И мы глядим на этот гроб и не умираем от стыда. - Иногда мне кажется, что люди придумали слова, чтобы скрывать от себя правду, - сказала Луийя, будто бы безо всякой связи с моей репликой. Но связь эта была, была!.. Луийя спустилась по лесенке, лесенка тотчас убралась внутрь - стальная створка поднялась и встала на свое место. - Привести численность человечества в соответствие с возможностями среды, имея в виду миллиарды лет перспективы, посредством ракетно-ядерной войны невозможно. В этом убеждены лучшие умы. И вообще невозможно, не изменяя радикально структуру социальной жизни народов, - сказала Луийя. - Вы знаете, как ее изменить? - По крайней мере, я знаю, что должно измениться... Должны быть вырваны все корни лжи... В странах, где господствует мафия сверхсобственников, кандидаты на главные посты в государстве выращиваются с детства. Их тщательно готовят к будущей роли. Перед бедным народом каждый раз разыгрывают подлый и постыдный фарс... Даже Такибае дважды называл мне разные учебные заведения, в которых учился... Мне было это уже безразлично. Сонливость или апатия одолевали меня. Обратную дорогу мы проделали молча - в каком-то сомнабулическом состоянии. Когда мы вышли из бетонного коридора во двор сверкающего огнями замка и я, глядя на звезды, стал грудью гонять живой и живительный океанский воздух, чтобы вытеснить мертвый смрад подземелья, мне почудилось, что никуда я вообще-то не уходил и никакого убежища не видел. То есть, я сознавал, что ходил и видел, но было противно и горько от того сознания. Ложь, о которой говорила Луийя, была столь чудовищна, что разум отказывался осмыслить ее: кто-то, незримо управлявший моей судьбою, дурачил меня надеждами, а сам приготавливался втайне от меня жить и тогда, когда я должен был сгореть и задохнуться... Луийя смотрела в небо. - Сможете вы рассказать о том, что видели? - Нет, - сразу ответил я. - Зачем будоражить стадо? Все мы все равно обречены, а я маленький человек. - Нет, мы не обречены. Еще не обречены. Еще есть шансы. Но они требуют мужества и жертвы. Они требуют подвига... - Ради чего? Соря непристойными словами, мимо нас прошла кучка перепившихся мужчин и женщин, белых и черных, - откуда они взялись? Кто-то крикнул нам, чтобы мы присоединились и встретили полночь "в обнаженности истины". Какие-то нудисты. Ненавидя их, я завидовал им. - Повсюду все больше презирают конкретный, производительный труд, - сказал я. - Это Вавилон, следствие тотального рабства тела и духа. А Вавилон должен погибнуть. Из этих скотов ни один понятия не имеет о подвиге. - Они живут так, - возразила Луийя, - потому что убедились за годы своей жизни: кого слепит труд, тот остается кротом. А болтовня и демагогия приносят дивиденды. Они убедились, что разрознены, и борцов прихлопывают поодиночке, как мух. Среди них, пожалуй, тоже сыскалось бы мужество. Только ведь некому подать пример и вселить надежду. - А ваш брат? Разве он не подает примера?.. Молчите? Да вы и не можете ответить, потому что пример вашего брата требует самоотречения, веры, а у этих людей, точнее, у всех нас, нет уже ни веры, ни способности к