уту не дотянете до трех часов ежедневной совместной работы. 3 В отчете Ромеро обстоятельно рассказано, как пробудилась из дремоты МУМ и ожили все механизмы "Волопаса", как ослабла гравитация на планете после раскрытия ее в мировом пространстве и как все мы, освобожденные от перегрузок, наполнили воздух грохотом авиеток и шумом крыльев. Повторять все это не имеет смысла. Не буду останавливаться и на том, как наладили связь с галактами, как они не сразу поверили, что мощнейшее космическое страшилище разрушителей перестало им грозить, и как, после долгих упрашиваний, согласились допустить наш звездолет в свои владения, но предупредили, что при обмане кара будет жестокой... - Ух! - сказал я Мэри с облегчением, когда Ромеро отправил галактам согласие на их условия. - Запуганы эти таинственные создания!.. Ладно, на днях выступаем. Посоветуй, кого брать, кого оставить. - Я посоветую взять меня. Помнишь, я тебя предупредила: где ты, Кай, там и я, Кая. Относительно же других не скажу, чтоб Ромеро потом не разгласил, будто адмирал под башмаком у своей жены и ничего не решает, не спросив ее согласия. Кого ты собираешься взять? - Ромеро и Осиму обязательно. Также Орлана и Гига. Вероятно, Лусина и Труба, парочку пегасов и драконов... - И Громовержца? - Ты имеешь в виду Бродягу? Его оставим на планете. Ты не смотрела, каков Мозг в новой ипостаси? - Смотрела - забавен. Не знаю только, кто перестарался - ты ли, снабжая его телом, или он, эксплуатируя доставшееся. В свободный час я выбрался к Лусину. Он выгуливал Бродягу на специальном драконьем полигоне. Я полетел туда на пегасе, в сопровождающие напросился Труб. Я спросил, как ему нравится возрожденный к новой жизни дракон. Ангелы драконов недолюбливают, хотя и не враждуют с ними, как пегасы, но Громовержец и у ангелов пользовался уважением. - Посмотришь сам, - оказал Труб таинственно. Дракон парил в поднебесье так высоко, что ни ангел, ни пегас не могли добраться до него. Я спешился на свинцовом пригорочке, рядом уселся Труб. Пегас пасся на золотой равнине, с досады на ее бесплодие постукивая по золоту копытом. Бродяга, углядев нас, понесся вниз и причалил неподалеку. Возрожденный дракон выглядел величественней прежнего. Из пасти вываливался такой гигантский язык огня, а вверх поднимался такой густоты дымный столб, что я в испуге бы отшатнулся, если бы не знал, что огонь этот не жжет, а дым не душит. И приветственные молнии, ударившие у моих ног - две ямки в золоте обозначили попадание - были если и не грозней молний Громовержца, то и не уступали им. - Отличная работа, Лусин, - похвалил я. - Импозантный зверь. Лусин сиял. - Новая порода. Поворот истории. Поговори с ним. - Поговорить с драконом? - удивился я. - Но он же не сможет мне ответить. Крылатые создания Лусина были немее губок, Громовержец не составлял исключения. Лусин объяснял, что в генетический код огнедышащих драконов в спешке заложили неудачную конструкцию языка и что теперь придется переделывать пасть и гортань, чтоб ликвидировать недоработку проекта. - Поговори, - настаивал Лусин. Глаза дракона, обычно кроткие, насмешливо щурились. Впечатление было такое, будто он подмигнул. - Привет тебе, Громовержец! - сказал я. По-моему, ты великолепно вписался в новую жизнь. Дракон ответил человеческим голосом. Не видя, как он разевает пасть, я заподозрил бы, что разговаривает спрятавшийся поблизости человек. - Мое имя не Громовержец, Эли! - Да, Бродяга! - сказал я, смешавшись. Воскрешение дракона не так поразило меня, как появление у него дара речи. Радость Лусина вырвалась наружу бурной тирадой. Лусин выбрасывал из себя слава орудийными залпами: - Говорю тебе - поворот! Новые горизонты. Эра мыслящих крылатых ящеров. Разве нет, правда? Выпалив эту длиннющую речь, Лусин изнемог. Он вытер глаза, обессиленно прислонился к крылу дракона. Оранжевая чешуя летающего ящера подрагивала, будто от внутреннего смеха. Выпуклые зеленоватые глаза светились лукавством. В беседу вмешался Труб: - Изумительное творение! - Труб дружески огрел дракона крылом по шее. - Ангельское совершенство, вот что я тебе скажу, Эли! Я наконец справился с изумлением. - Как ты чувствуешь себя в новом образе, Бродяга? Тебе нигде?.. Я хочу оказать, черепная оболочка просторна? - Ногу нигде не жмет, - ответил он голосом пижона в новых штиблетах и захохотал. Внешне это выразилось в там, что из распахнутой пасти посыпались огненные шары в облаках дыма. - Посмотри сам. Он взмыл в воздух и кувыркался в вышине, то удалялся, то возвращался, то глыбой рушился вниз, то ракетой выстреливал ввысь, то замирал, паря. И все фигуры он проделывал с таким изяществом, так был непохож на прежнего величавого, но неуклюжего Громовержца, что я не раз вскрикивал от восторга. Лусин, сложив молитвенно руки, только вертел головой. Решив, что воздушных пируэтов с нас хватит, Бродяга распластался у пригорка. - Садись, Эли, прокачу. Говорил он не очень чисто, шипящие слышались сильнее звонких, к тому же он шепелявил. Я как-то потом посоветовал ему взять у Ромеро урок произношения, но он возразил, что произношение Ромеро слишком монотонно. У меня он тоже учиться не захотел: я хриплю, у Мэри голос глубок, у Осимы - резок, Лусин же не разговаривает, а мямлит. Дракон доказывал, что лишь у него идеальный человеческий выговор, вскоре его манере речи будут все подражать, шепелявость и шипящие не портят, а облагораживают его речь - в них отзвук полета наперегонки с ветром. Вообще Бродяга за словом в карман не лез. - Полечу с условием, что ты больше не будешь кувыркаться в воздухе, - сказал я. Лусин свистнул пегаса и пристроился с правого бока дракона, Труб полетел слева. Вначале мы шли чинной крылатой тройкой - вроде звездолета между двумя планетолетами, настолько крупнее своих спутников был Бродяга. При этом дракон так натужно махал крыльями, будто еле держал равнение. Труба он ее обманул, но мне показалось, что и вправду Бродяге долго не снести группового полета. А затем, неуловимо изменив ритм, он мигом вынесся вперед - до нас доносились лишь укоризненные крики Труба да обиженное ржанье пегаса. Дракон летел, как ракета, легко и мощно, он уже не махал крыльями, а лишь свивал и развивал туловище - судорога пробегала по телу. С тех пор полет Бродяги и его потомства изучен во всех подробностях, но тогда я удивился и испугался. В шуме разрезаемого драконом воздуха, точно, было что-то не так свистящее, как шепеляво-шипящее. Цепляясь за гребень, чтоб не свалиться, я крикнул - и едва услышал себя, так был силен поднятый Бродягой ветер: - Трубу с пегасом за тобой не угнаться. Зачем ты их обижаешь? Бродяге не пришлось напрягать легкие для ответа: - Не обижаю, а знакомлю с собою. - Подождем их, - взмолился я, когда ни ангела, ни пегаса не стало видно. - Ждать - долго! - пробормотал он пренебрежительно и, повернув, помчался с той же быстротой назад. Когда мы сблизились, над пегасом вздымалось облачко пара да и Труб был не лучше. Обычно огнедышащие драконы не показывают и трети скорости Бродяги. - Хорошо? Плохо? А? - допрашивал меня Лусин. - Я же сказал тебе - отлично! Но что в тебе осталось от прежнего неподвижного Мозга-мечтателя, мой резвый Бродяга? - Все мое - во мне! - похвастался дракон и так дернулся, что я едва удержался на гребне. Я попросил не выражать радости столь бурно. Он с увлечением крикнул, не слушая: - И уже не в мечтах, а на деле! Мирно болтая, мы потихоньку возвращались к драконьему полигону, когда чуть не произошла катастрофа. Дракон, до того тихо махавший крыльями, вдруг радостно закричал, взвился вверх и помчался куда резвее прежнего. А я не удержался на гребне и полетел вниз. И если бы Труб не подхватил меня на лету, я наверняка бы разбился о металлическую поверхность планеты. Ангел бережно опустил меня на почву, рядом опустился пегас. Лусин и Труб были белее водяной пены, я тоже не глядел героем. Пегас злобно ржал и бил копытом. Инстинктивная вражда его народа к драконам получила новую пищу. Уносившийся дракон быстро превратился в темную точку. - Взбесился, что ли? - спросил я. - Любовь, - оказал Лусин. У него отлегло от сердца, когда он убедился, что я невредим. И теперь он опять готов был восхищаться любым поступком дракона. - Удивительное чувство. Ошалел. - Допускаю, что любовь - чувство удивительное, но еще удивительней, что из-за его шальной любви должен погибать я. Разве я ему соперник? Из объяснения Лусина я понял, что в стаде Лусина четыре драконицы, а Бродяга почувствовал себя настоящим мужчиной. Он решительно оттеснил других драконов и яростно ухаживает сразу за четырьмя драконицами, особенной же его привязанностью пользуется белая, она моложе и кокетливее других. Когда белянка появляется в воздухе, Бродяга закатывает такие курбеля, что страшно смотреть. Сейчас в отдалении пролетела пеструха, к той Бродяга похолодней. - Я рад, что подвернулась пеструха, а не белянка, - сказал я. - Угрожавшая мне опасность, вижу, была прямо пропорциональна силе его любви. Но рассей мои недоумения, Лусин. Сколько помню, у твоих драконов строжайшая моногамия, Андре даже пошутил как-то: "Драконическая верность". - Любовь, - повторил Лусин, пожимая плечами. - Ужасное чувство. Бездна непостижимого. Не понять. Лусин всю жизнь прожил холостяком. Ему, конечно, не понять любви, даже драконьей. Минут через десять мы сноса увидели Бродягу. Он промчался мимо, что-то выкрикнув на лету. За ним тянулся густой шлейф дыма. - А сейчас он, очевидно, спешит к белянке? - предположил я. - На Станцию, - оказал Лусин. - Его дежурство. Андре не терпит опозданий. Я должен сделать здесь отступление от связного рассказа. Ни одно мое действие ее вызвало столько нареканий, как перевоплощение Мозга. Ромеро доказывает, что в этом акте проявилась моя любовь к гротеску. "Величественный страдалец, могуществом разный богу, вдруг превратился в нечто ординарное, летающе-пресмыкающееся", - пишет он. Я протестую против такого толкования моих решений. Мозг был величествен и совершенен для нас, ибо масштаб его функций превосходил самые смелые наши мечты о том, на что сами мы способны. Но ему все мы тоже казались совершенством, ибо телесные наши возможности были для него недостижимы, а недостижимое всегда величественнее, чем достижимое. Я не уверен, что в звезде больше совершенства, чем в крохотном муравье. В поведении Бродяги было не меньше своего, хоть маленького, но совершенства, чем в действиях управителя мирового пространства. Он был и там и тут всеобъемлюще и исчерпывающе на своем месте - скорее так. И еще одно, перед тем как я расстанусь с Третьей планетой. Тело Астра было перенесено на "Волопас". Здесь он лежал в прозрачном саркофаге, а неподалеку - та сумка, с которой он нес склянки с жизнетворящими реактивами. Склянки лабораторий "Волопаса" опустели, их содержимое Мэри вылила на планету. Я слышал недавно, что на золоте и свинце этой планеты пробился мох - первая поросль жизни. Лучшего памятника Астру, чем возбужденная им эпидемия жизни, и пожелать нельзя. Сам я ни разу не входил в помещение с саркофагом - Астр всегда был со мной. 4 Интересующихся подробностями полета к галактам я опять отошлю к отчету Ромеро. Там подробно расписано, как "Волопас" отчалил от Третьей планеты и как больше двух месяцев мы мчались в сверхсветовом пространстве к звезде Пламенной - вокруг нее вращались почти полтора десятка планет, населенных галактами, - и как мы страшились, что будем перехвачены крейсерами разрушителей, и как недалеко от Пламенной нас повстречал звездолет галактов и приказал выброситься в эйнштейново пространство - у галактов, как и у людей, сверхсветовые скорости в окрестностях планет запрещены. И как потом командир корабля галактов предложил мне перейти к нему на борт, а "Волопасу" продолжать курс в кильватере. С этого события я и начну свой рассказ. В планетолет погрузились четверо - Ромеро, Мэри, Лусин и я. Орлана и Гига мы с собой не взяли, и они, кажется, обрадовались, что не им первым встречаться с галактами. Осиме предосторожности галактов казались подозрительными. - Если будет плохо, сообщить об этом вы не сможете. Но если будет хорошо, вам дадут информировать меня об этом. Итак, в день, когда я не услышу голоса адмирала, сообщающего, что вам хорошо, буду знать, что вам плохо. - И тогда вы, храбрый Осима, атакуете галактов и уничтожите их звездолет вместе с нами, - так я вас понял? - спросил Ромеро, усмехаясь. - Буду действовать по обстоятельствам, - коротко бросил Осима. На экране планетолета вырастал зеленоватый шар, похожий на крейсера разрушителей, но меньше их. Мы падали на звездолет, как на планету, но не успели удариться о него, как открылся туннель и нас плавно всосало. Способ причаливания напоминал принятый на наших кораблях, и мы ожидали, что вскоре очутимся на площади, где швартуются легкие космические корабли. Вместо этого мы оказались в темноте. Свет вдруг погас во всех помещениях планетолета. Незнакомый человеческий голос отчетливо проговорил: - Не тревожьтесь. У вас обнаружено три процента искусственности. Когда мы выясним характер ее, вас выпустят. Я услышал, как Ромеро стукнул тростью о пол. - Проще бы спросить нас самих, какая у нас искусственность. У меня, например, кроме восьми зубов, двух сочленений и трех синтетических сухожилий, замененных еще в молодости, нет ничего искусственного. - Не проще, - возразил тот же голос. Нас, очевидно, слышали. - О многих формах своей искусственности вы не догадываетесь. - У меня легкие - синтетика, - уныло пробормотал Лусин. - Упал с пегаса. В Гималаях. Старые легкие поморозились. - На Земле тоже проверяют астронавигаторов, прибывающих издалека, - продолжал рассуждать вслух Ромеро. - Но там предохраняются от заноса болезнетворных бактерий, а не от искусственности. - Искусственность грознее бактерий, - прозвучал тот же голос. - Но ваша неопасна. Можете выходить, друзья. Вспыхнул свет, но не наш - от генератора, а наружный - широкое, радостное сияние лилось в окна. За прозрачной броней окон простиралась зеленая равнина - луга, перелески, невысокие холмы, ручьи и реки, бегущие за горизонт. По берегам рек, у опушек лесов высились дома - причудливо разнообразные, то башни, устремленные вверх, то изящные жилые ограды, замыкавшие внутри себя сады. В воздухе проносились яркие, как цветы, птицы, и змееобразные животные, схожие с летающими факелами. А над просторам, зданиями и летающей живностью вздымалось небо, синее, тонкое и такое светящееся, какого мне еще не довелось видеть. - Отлично нарисовано! - сказал Ромеро. - Куда совершенней наших стереоэкранов. Однако я не представляю себе, как шагнуть на эту иллюзорную сцену. - Выходите, друзья! - повторил еще приветливей голос. - Мы вас ждем. Я отворил дверь и вышел наружу. Планетолет стоял на лугу. Вокруг толпилась галакты, по облику - братья тех, кого мы видели на картинах альтаирцев и на скульптурных изображениях Сигмы - огромные, нарядно одетые, прекрасные, как греческие боги, удивительно похожие на нас и вместе с тем - совсем иные! Я соскочил на землю и попал в объятия одного из хозяев. Больше всего в своей жизни я горжусь тем, что был первым человеком, обнявшим галакта! 5 Мы полулежали на лугу у речки - четыре человека и напротив десять галактов в ярких одеждах. Чувствовали мы себя превосходно, но я с опаской подумывал, не посетило ли меня новое сновидение, вроде тех, что возникали в Империи разрушителей. - Ну, хорошо, гостеприимные и прекраснодушные хозяева, - сказал Ромеро. - Мы попали в царство невероятного, ставшего повседневностью. Если вы хотели нас поразить, вам это удалось. После того как сам я стал частью иллюзорного пейзажа, не удивлюсь, если в следующую минуту закачаюсь на стебле, как вон тот сизый цветок. Здесь чудеса обыденны, как ваши здания, как ваш превосходный человеческий язык. Галакты дружно рассмеялись в ответ на признание Ромеро. - Никаких чудес, люди, - возразил один, сообщивший перед тем, что на человеческом языке его зовут Тиграном. - У галактов чудо, то есть отклонение от естественных законов природы, считается проступком, хотя, в принципе, творить чудеса каждый из нас способен. Детям мы, конечно, разрешаем чудеса, но галактов детского возраста мало. А в том, что мы говорим по-человечески, тем более нет чуда. Разве мы не расшифровали депеш "Пожирателя пространства" и разве вы не разобрали наших ответов? Ромеро обвел тростью пейзаж: - Но эта стереокартина!.. Такое совершенство иллюзии! - Иллюзии нет. Ты находишься в реальном пространстве. - В реальном? - переспросил Ромеро, хмурясь. - Я не так наивен. Диаметр вашего звездолета максимум километр. А здесь до горизонта не меньше двадцати пяти, да и за горизонтом равнина, очевидно, не обрывается в бездну... - За горизонтом - леса, потом море, мы еще поплаваем в нем, люди, потом снова лес и река, опять леса... Каков твой рост? Около двух с половиной тысячных километра? Тысячи две километров по окружности будет, если считать по твоей мерке. - Итак, планету в две тысячи километров, то есть шестьсот в диаметре, вы уместили внутрь шара, у которого у самого диаметр всего километр? И хотите, чтоб я поверил, что это не чудо и не иллюзия? Галакты опять рассмеялись, и так радостно, словно наше сомнение осчастливило их. - И все-таки нет ни чуда, ни иллюзии. По мере того как вы погружались внутрь звездолета, специальные устройства уменьшали размеры ваших тканей. К сожалению, мы еще не можем сокращать живые ткани в той же пропорции что и искусственные. Это было одной из причин, правда не главной, почему нас встревожили элементы искусственности в вашем организме. Мы были бы в отчаянии, если бы вы предстали перед нами изуродованными - одна нога короче другой, один глаз нормальный, другой крохотный. Ромеро схватился рукой за рот. - У меня уменьшились искусственные коренные зубы! - А я - хорошо дышу, - объявил Лусин. - Странно. Синтетические легкие. - Все нормально, - объяснил другой галакт, этого на человеческом языке звали Лентулом. - Искусственное легкое было недостаточно эффективным, потому что взяли слишком большую массу для твоей грудной клетки, Лусин. Теперь легкие опали, и у нас ты будешь чувствовать себя лучше, чем раньше. - Вы сказали, что... гм... возможный перекос в нашем организме не главная причина, почему вас обеспокоили элементы искусственности? - продолжал Ромеро. - Я хотел бы знать, если не секрет, какова же главная причина? По прекрасному лицу Тиграна пронеслась тень. - Секретов у галактов нет, все открыто для каждого. Но это рассказ о печальных событиях, разделивших Персей на два враждующих лагеря. Именно вопрос о том, повышать или понижать степень искусственности у живых существ, привел к войне между галактами и разрушителями. Повышение искусственности в организмах давно уже у нас объявлено злом. Искусственность - легкий путь конструирования. Мы настрого закрыли себе все легкие пути. Объяснение Тиграна породило кратковременное молчание. Потом заговорила Мэри: - Поразительна красота обширной страны, вмещенной в ваш звездолет! На наших кораблях имеются парки и городок, но они крохотны. Людям незнакомо вмещение большого в малое. - О, этому мы вас быстро научим! - воскликнул Лентул. Мэри поблагодарила Лентула улыбкой и закончила: - Но вот что меня смущает - зачем вообще это? У людей суровость быта составляет одну из притягательностей профессии звездопроходца. Наши конструкторы и не собираются обеспечивать экипажу звездолета все земные удобства, земную совершенную защиту от всех опасностей... У нас это называется романтикой дальних странствий. Галакты переглянулись. Ручаюсь, вопрос Мэри показался им нетактичным. Но приветливость в голосе Тиграна - он отвечал Мэри - не изменилась: - Вкратце наш обычай можно выразить так: каждый вправе затребовать все те возможности, которые посильны обществу. И, наоборот, никого нельзя лишать того, чем пользуется хотя бы один член общества. Поэтому мы обязаны обеспечить экипажу дальнего корабля такие же удобства, какими пользуются остающиеся. Иначе был бы нарушен принцип равноправия - путешественники жили бы иначе, чем обитатели планет. К сожалению, полностью осуществить это не удается, прекрасная страна в звездолете, так восхитившая вас, далеко не столь прекрасна, как наши планеты. Из этого несовершенства нашей цивилизации вытекают многие печальные выводы. - Не надо отправлять галактов в дальние экспедиции, раз на кораблях им не так удобно, как на планетах, - иронически подсказала Мэри. Ее темные глаза вспыхнули. - Да, приходится отказываться от многих экспедиций, - подтвердил Тигран, улыбаясь еще приветливей. Беседой снова завладел Ромеро: - Вы сказали - равноправие. У нас тоже равноправие, социальное, в смысле обеспеченных каждому общественных возможностей - еды, жилья, учения, работы и прочего. Но гарантировать каждому, что его полюбит та, которую он полюбит, - нет, это уж сам старайся завоевать ее любовь, тут тебе общество не слуга. - Да, любовь, - оказал галакт, качая головой. - Трудная вещь - индивидуальная любовь. Ужасно необъективное чувство. Какой-нибудь ничем не выдающийся субъект становится дороже всех в мире. Мы знаем об этом несправедливом чувстве, нарушающем совершенное равноправие, но пока мало что можем с ним поделать. Впрочем, мы об этом думаем и о некоторых путях решения этой извечной проблемы мы еще поговорим. - Хорошо, оставим пока любовь, - настойчиво добивался чего-то своего Ромеро. - Вы сказали - экипаж звездолета... Если есть экипаж, то, очевидно, имеется и командир? И командир, очевидно, отдает команды, обязательные для экипажа, а ему, естественно, не приказывают? Не так ли, любезные хозяева? Тигран покачал головой: - У нас нет командиров. Звездолетом командуем мы сообща. Механизмы корабля настроены на наши мозговые излучения. Как все мы согласно пожелаем, так и будет. - Но если появятся разногласия?.. - В команду подбираются близкие по характеру. Расхождений между нами не бывает даже при чрезвычайных происшествиях. Теперь и Ромеро затруднялся что-либо сказать. Галакт обратился ко мне: - Ты один не проронил ни слова. Почему? - Я слушал вашу беседу. - У тебя нет к нам вопросов? - По крайней мере, сотня. - Мы слушаем тебя. То, о чем спрашивали галактов мои друзья, было важно, конечно, но имелись проблемы, интересовавшие меня много больше, чем ликвидация необъективной индивидуальной любви. - Я хочу знать, что вам известно о рамирах и как возникла война между галактами и разрушителями? Сами того не желая, мы тоже вступили в борьбу с разрушителями и уже по одному этому считаем вас естественными своими союзниками... Галакты опять переглянулись. У людей переглядывание является очень приблизительным эквивалентом обмена мыслями, речь совершенней раскрывает мысль, чем взгляд. Но галакты искусней нашего пользуются взглядами, - правда, и глаза их огромны. Тигран, видимо, получил согласие товарищей на информацию нас о войне в Персее. - Рассказ будет долгий, - заметил он. Мы расселись удобнее на лугу. Речка тихо журчала, это была настоящая вода, не ядовитые никелевые растворы, как у разрушителей. И зелень, покрывавшая берега, пахла земной травой, хоть ни в одной из травинок я не мог признать знакомой. И леса, поднимавшиеся стеной - зеленые неведомые деревья, - раскачивались и шумели вполне по-земному. На другом берегу возвышался дом, он походил на старинные земные виллы с башней и балконами. А вверху тонко светило голубое небо, такое нежное и яркое, что глазам становилось радостно. И воздух, звучный, прохладный, чистый, сам лился в грудь, он был вкуснее даже воздуха Оры. Мы находились в идеальном месте для тихой радости, для наслаждения природой, а галакт неторопливо вел рассказ о черных тысячелетиях, о погибавших звездных народах, о разрушенных планетах... Я передам его рассказ своими словами. 6 О рамирах галакты знали немного - темные предания, ничего точного. Этот странный народ хозяйничал в скоплениях Персея не то до появления галактов, не то в самом начале галактовой - так бы ее правильней назвать - цивилизации. Ни об облике, ни об образе жизни этих существ известий не сохранилось, следы их деятельности тоже пропали, если не считать такими следами сами планеты. Дело в том, что планетооснащенность - галакт применил именно этот термин - светил Персея в сотни раз выше планетооснащенности других звезд Галактики. В Персее десять - пятнадцать крупных спутников у одной звезды - рядовое явление. Предание приписывает обилие планет в Персее рамирам, умевшим скатывать эти космические шары из уплотняемого пространства. Возможно, сами скопления Персея произошли оттого, что рамиры, вычерпав между звездами запасы свободной пустоты, насильственно сблизили их. - Реакция Танева, - вставил слово Ромеро. - Люди пользуются ею для перестройки своих звездных окрестностей. Могущество рамиров того же порядка или на порядок выше, но не более, как современное человеческое. - Но оно выше нашего, - возразил галакт. - Ни создавать планет, ни тем более разрушать их мы не умеем. Дальнейшие известия о рамирах делаются все неопределенней. Часть рамиров переселилась к ядру Галактики, где происходили какие-то грандиозные перестройки звездных масс, за ними последовали новые экспедиции. Одна за другой пустели созданные рамирами планеты, отряд за отрядом устремлялся к ядру Галактики. И сейчас там происходят звездные катаклизмы, ядро пульсирует, словно его разрывают мощные силы. А в Персее, после исчезновения рамиров, все планетные системы поступили во владение галактов. - И разрушителей, очевидно? - спросил Ромеро. - И сколько понимаю, разрушители и галакты не поделили доставшееся космическое богатство. - Персей принадлежал галактам безраздельно, ибо разрушителей, или, точнее, сервов, мы создали потом. - Разрушители - ваше творение? - Да. Мы их сотворили себе на голову! Не сотворили, а изготовили. Просчет был в том, что разрушители были созданы вначале механизмами. О том, что в организме головоглазов много синтетики - полупроводники, сопротивления, конденсаторы, механические сочленения, - мы знали с битвы на Сигме. Нас и тогда поразило, что сердце у них - маленький гравитатор. У невидимок, как мы узнали вскоре после знакомства с ними, искусственного было еще больше, чем у головоглазов. Но что сервов собирали на конвейере, вмонтируя в механизмы выращенные отдельно биологические ткани, было ново. - Конструкторы галактов, создав сервов, продолжали их совершенствовать, - сказал Тигран. - С каждой новой генерацией понижалась механичность сервов и повышался градус биологичности. Биологическая ткань энергетически самая совершенная. Если рассчитать машину, развивающую на единицу массы наибольшее количество умений, то такая машина может быть только живой. Повышение биологичности сервов было необходимостью, а не прихотью. - Такой же необходимостью вам впоследствии показалось наделение сервов разумом и даром самовоспроизводства, - заметил Ромеро, не тая иронии. - Разумом мы наделили сервов с самого начала. Неразумные сервы нам были не нужны, мы создавали помощников, а не рабов. И отказать им в даре самовоспроизводства, когда другие признаки организма были вживлены, было бы недобросовестно. Правда, разнополостью их не снабдили. Сервы были сотворены бесполыми, но способными воспроизводиться. В те времена бесполость сервов казалась усовершенствованием. Разнополость относили к конструктивным излишествам природы, ибо она обязательно приводит к появлению индивидуальной любви, со всеми ее крайностями и необъективностью. Конструкторы галактов ныне задумываются над существенным умножением полов в живых существах. Двуполость слишком элементарна, грубое противопоставление мужчины и женщины - примитив, который нельзя оправдать ни морально, ни конструктивно. Расчеты показывают, что только шестиполость гарантирует совершенство. Схема такова: один прямой мужчина и одна прямая женщина, но одновременно - левосконструированная и правосконструированная женщина, такие же право- и левосконструированные мужчины. - Мы отвлеклись от сервов, - сказала Мэри, хмурясь. Тигран возвратился к сервам. Сервов проектировали, как совершенство, но получилось уродство. Их избавили от индивидуальной любви, вызывающей искажение реальной картины мира, но зато у них развилось самообожание, еще более путающее объективные пропорции. В эпоху, когда еще продолжалась работа по улучшению сервов, эти незапроектированные черты таились в глубине. Сервами не могли нахвалиться. Умные, работящие, быстро размножающиеся, они легко овладевали расчетами, производили сложнейшие эксперименты в лабораториях, конструктивные их дарования уже и тогда поражали. Но по мере того как от поколения к поколению увеличивалась их биологичность, становилась ясным, что для серва существует один объект, незаконно выделяющийся среди всех других, истинный объект для поклонения - он сам. Самообожание стало у серва из постыдного индивидуального чувства, всегда тайного, открытой формой взаимоотношения. Они были черствы, холодны, равнодушны ко всему, кроме себя. Тело у них было живое, душа - мертва. Искусственность механизма, преодоленная инженерно, психически все умножалась. - Эгоизм как философская система, - заметил Ромеро. - В древности и у людей пытались внедрить эту философию Штирнер и Ницше. Вы просто не нашли метода борьбы с созданными вами демонами зла. Галакты, оказалось, испробовали разные методы воздействия на сервов. Сервов уговаривали, спорили с ними... Под конец было признано, что духовный перекос сервов вызван двойственностью их природы, сочетавшей мертвое и живое, искусственное и естественное. Новый государственный закон объявлял недопустимым внедрение в живую ткань искусственных органов. Отныне сервов полагалось создавать полностью живыми, только это могло выправить их изуродованную психику. Но они не стали ждать переконструирования. Началось массовое бегство сервов с планет галактов. Подготовлено это было хитро. Колонии сервов переселялась на необитаемые планеты, якобы для освоения их. Галакты радовались, что жизнь, начавшаяся в их звездных системах, быстро охватывает все светила Персея. К тому же без сервов с их неприятным характером было проще. А когда галакты уразумели размеры бедствия, было поздно. В межзвездных просторах Персея разразилась истребительная война. И, может быть, самым ужасным было то, что сервы, превратившиеся в разрушителей, не просто завоевывали себе место под звездами, но провозгласили политику уничтожения всего, что галакты насаждали во Вселенной. Галакты, где обоснуются, повышают биологичность разумных объектов, превращая механизмы в организмы, помогая организмам достичь наивысшей степени усложненности. Сервы же понижают биологичность организмов, постепенно превращая живые существа в машины, этап за этапом заменяют животворения конвейерным производством. Несчастные биологические автоматы на захваченной людьми Станции Метрики - все эти операторы, Главный Мозг, Надсмотрщик - наглядные примеры космической политики обезжизнивания и оболванивания... В общем, все, о чем рассказал Тигран, мы знали и раньше. И все же нас поразила глубина противоречий, разделивших галактов и разрушителей. Я задумался, Мэри и Лусин тоже молчали. Ромеро сказал, что людям посчастливилось отыскать свой путь развития, непохожий на пути галактов и их врагов. - Вы оживотворяете механизмы, они механизируют организмы, а мы оставляем механизмы механизмами, а существа существами. Наши машины вооружают, а не разоружают человека. Мы не стремимся сделать машины биологически совершенными универсалами, зато грандиозно увеличиваем их специализированные мощности. На старом человеческом языке, вам неизвестном это называлось так: не путать божий дар с яичницей. - Что такое яичница, я не знаю, - признался галакт. - А что вы превзошли нас в могуществе, мы поняла при первом же вашем появлении в Персее. Я опросил, в какой фазе находится сейчас война галактов с разрушителями. Тигран ответил, что разрушители безраздельно владеют межзвездными просторами, а на своих планетах галакты в безопасности. Дело в том, что ими изобретено оружие, неотвратимо поражающее все живое, и разрушители страшатся его смертельно. Практически они оставили галактов в покое. - Но перспектива? - настаивал я. - Хорошо: они вас оставили в покое, а вы их? Вы примирились с их злодеяниями? - Не примирились, но что мы можем сделать? Перенять разрушительную философию сервов и перейти к их уничтожению, раз перевоспитание не удалось? Это не для нас. К тому же сражения в космосе приведут к смерти многих галактов. Ромеро надменно проговорил: - Вот как - приведут к смерти? А разве на ваших планетах вы не умираете? Или одна форма смерти - приемлема, а другая - нет? - На наших планетах мы - бессмертны. Однако, дорогие гости, вы устали. У нас еще будет случай побеседовать. - Он показал на дом на другом берегу. - Вы будете жить там. - Мне надо соединиться с "Волопасом", - сказал я, вставая. - Если мой голос не услышат, подумают, что мы попали в беду. - О, это просто исполнить! - приветливо сказал Тигран и провел меня к передатчику, который находился неподалеку места, где мы вели беседу. 7 Дом внутри походил на земные гостиницы. Мирный пейзаж в окнах усиливал впечатление, что мы на Земле. Ромеро в салоне водрузил трость между ног и оперся на нее руками. - Трудный орешек, - сказал он хмуро. - Теперь я понимаю, друзья мои, почему они не вышли на помощь трем нашим звездолетам, когда мы появились в Персее. Боюсь, у них мания изоляционизма, как это формулировалось в старину. - Бессмертие на планетах, - озабочено высказался Лусин. - Смертные в космосе. Интересно. - Важно пока одно - они нам друзья, а не враги, - вставил и я слово. - Это и прежде было ясно, - возразил Ромеро. Он готов был затеять новый спор, но я отказался от спора. - Что-то мне в галактах не нравится, - призналась Мэри, когда мы остались одни. - Красивы они божественно. И умны, и обходительны, и благородны, одеты так нарядно, что глаз не отвести. Тебе понравилась его туника? По-моему она не окрашенная, а самосветящаяся... - Ты собиралась говорить, что не нравится в них, а вместо этого все хвалишь. - Не все. В их присутствии я ощущаю стеснение, почти неприязнь. А ведь этот галакт, Тигран, смотрел на меня так, что если бы земной мужчина посмотрел с таким восхищением, я бы почувствовала себя польщенной. - Смотрел он на тебя отвратительно, - подтвердил я. - Если бы земной мужчина посмотрел на тебя так, я завязал бы ссору. Мэра обняла меня за шею. - Как хорошо, что у людей - примитив. Один мужчина и одна женщина. И оба - прямые, без вправо и влево закрученных. - Право- и левосконструированных, - поправил я. - Все равно. Один ты - и этого достаточно! - Нужна еще ты - тогда, пожалуй, хватит. Так мы обменивались шутками, и за шутками таилась снедавшая нас озабоченность. Были бы мы просто людьми, непреднамеренно повстречавшимися с галактами, вероятно, ничего, кроме радости, такая встреча не вызвала. Но мы добивались от галактов действий на общую пользу - задача была непроста. И, лежа в ванной, я размышлял лишь об этом. Никогда я еще не принимал столь отличной ванны. Это была, конечно, вода - но превосходно выделанная. Она нежила и пьянила, успокаивала и радовала. Если бы мне сообщили, что для ванн галакты употребляют особый сорт легчайшего вина или полувоздушный нектар, я поверил бы, не колеблясь, хотя, повторяю, это была вода и не что другое. Замечательная вода, думал я, все более тревожась, надо при случае проверить ее насыщенность радиацией. Из ванны я вышел взбодренный. Мэри уже лежала в постели. - Знаешь, - сказала она, - если привыкнуть к их жизни, то и вправду покажутся страшными лишения дальних странствий. Как по-твоему? - Хорошая ванна, - ответил я. - Да, конечно, лишения некоторых устрашают. В нашей спальне стояло большое зеркало. Нажатием кнопки оно превращалось в веселящий экран, подобие стереотеатра, нажатием другой становилось изображением звездного неба. Сперва мы с Мэри полюбовались картинами на экране: это были пейзажи населенных планет, благоустроенных, роскошных, величественных, галакты заранее приглашали нас порадоваться культуре их быта, восхититься их умением жить. Потом я перевел изображение на звездную сферу. В зеркале, превратившемся в полусферу, густо пылали светила Персея, а среди них, крохотный, красновато поблескивал наш звездолет: "Волопас" покорно плелся в кильватере корабля галактов, освещавшего его своими прожекторами... И хоть я знал, что до "Волопаса" сотни тысяч, если не миллионы километров, все равно он казался рядом, так точно выхватывал его из темноты лазерный осветитель галактов. Мэри окликнула меня: - Эли, о чем ты так напряженно думаешь? Я ответил со вздохом: - Я понимаю, Мэри, все это вздор. Никак не могу отделаться от мысли, что на "Волопас" сейчас нацелены таинственные биологические орудия... И какой-то галакт сидит в эту минуту у пульта, готовит нажать на пусковую кнопку... 8 Мы долго шли курсом на Пламенную, одну из тех "неактивных" звезд, что во время блужданий "Пожирателя пространства" отчаянно взывала к нам: "Выбрасывайтесь вблизи меня, здесь кривизна непрочна". Звезда была как звезда - гигант класса В, поздняя структура, белая, огромной абсолютной светимости - десять тысяч солнц в одном солнце. И вокруг нее вращалось четырнадцать планет, разных по величине, неодинаковых по климату, но однообразно благоустроенных, с совершенством оборудованных... За орбитами же обитаемых планет вращались астероиды с диаметрами от ста до восьмисот километров. Их были тысячи, они составляли замкнутую сферу - защитным пологом прикрывали планеты от вторжения извне. Тигран, сопровождавший нас в прогулках по звездолету, сообщил, что мы причаливаем к одному из астероидов. - Еще одна космическая дезинфекция? - поинтересовался Ромеро. - Не только дезинфекция. - Тигран тонко улыбнулся. - Мне поручено ознакомить вас с нашей космической защитой. - Есть ли названия у астероидов? - спросила Мэри. - Все космические форты первого класса имеют название. Этот называется "Необходимый-3". Меня удивило странное название, но Ромеро разъяснил, что галакты толкуют человеческие слова чаще по прямому, чем по общеустановившемуся значению. "Необходимый", в данном случае, означает не "непременный" или "нужный", а "тот, который не обойти", или, иначе, "необъезжаемый". Высадка на астероиде для экипажа "Волопаса" труда не составила, но для нашего звездолета являлась операцией длительной. Не только люди, но и галакты часами сидели в специальных помещениях, вырастая от крохотных внутрикорабельных куколок до нормальных