ь тебе то же самое, но ты так принимаешь близко к сердцу каждый пустяк... Между прочим, кошек я сама посоветовала не брать. - И напрасно! Я бы перенес кошек на корабле. Примирился бы... - Вот этого и опасались, что ты заставишь себя примиряться. - Ладно о кошках, не терплю их! Скажи лучше, что делать? - Самое важное - что в совместной работе МУМ и Голоса появились рассогласования. Если это правда, то это серьезно. - Пойду проверять, - сказал я. В рубке вдоль стен шествовал Граций. Он с обычной неспешной серьезностью выполнял свои новые обязанности. Они сводились пока к беседам с Голосом обо всем на свете и о многом прочем. - Голос, - сказал я, - как работа с мыслящими машинами? - Обе МУМ слишком медлительны, - пожаловался он. - Ты рассчитываешь варианты быстрее? - Я не так глуп, Эли, чтобы утверждать это. Рассчитывать быстрее МУМ невозможно. Но я уже говорил тебе, что не перебираю варианты. Я сразу нахожу ответ. - Да, ты говорил. Но как это возможно? - Варианты появляются во мне сразу. Мое дело - взять верный, а отброшенные даже не проникают в сознание. Я их оцениваю в целом, а не перебором причин и следствий. МУМ еще не вычислила всех вариантов, когда я подсказываю решение. Это немного путает ее работу, но ни разу не направило нас по неверному пути. Я обратился к Грацию: - И ты мыслишь готовыми оценками, а не сравнением вариантов? - Стараюсь, Эли, - ответил он величаво. Все это было не то и не так, как представлялось Ирине. Я пошел к Олегу. Он повел меня к себе. Я еще не бывал у Олега дома, все встречи происходили в служебных помещениях. Посреди комнаты стоял круглый столик, вокруг него кресла, на стенах висели портреты знаменитых звездопроходцев, среди них и мой. Я загляделся на портрет Андре: пышная, как бы пылающая шевелюра обрамляла бледное, тонкое лицо, глаза Андре смеялись. Он был все-таки очень похож в молодости на Олега, только теперь мода на завитые локоны прошла. - Сфотографировано на Оре? - В день высадки на Сигме, где отца захватили невидимки. Вера доставила эту фотографию маме, когда вы с Ольгой и Леонидом продолжали путь к Персею. Что ты мне хотел сказать, Эли? Я рассказал о требованиях Эллона, о просьбах Ирины. Олег слушал бесстрастно и только раз улыбнулся, когда я упомянул, что, по ее мнению, подавил собой всех. - Тебя, кажется, это задело, Эли? - Неприятны такие обвинения. - Не расстраивайся. Я не из тех, кого можно принудить против воли. Если я соглашаюсь с тобой, то потому, что ты прав. Это содружество, а не потеря самостоятельности. Очень жаль, что Ирина этого не понимает. - И много другого не понимает, - добавил я. Олег ровно кивнул головой. Я сказал, что отступать назад неразумно. Голос создает новую систему управления кораблем, и она эффективней реализованной в МУМ. - Все дело в том, Олег, - сказал я, - что конструкторы использовали в мыслящих машинах лишь одну особенность человеческого мышления: способность рассуждать, способность выводить следствия из причин, то есть строить логическую цепь. Каждое разветвление логической цепи дает один вариант оценки ситуации. Но мышление человека не исчерпывается этим. И в трудных ситуациях узость машинного мышления грозит крупными неприятностями. Я привел такой пример. Каждый знает, что такое мать. А машине, чтобы уяснить все богатство понятия "мать", нужны сотни тысяч признаков и фактов. Мы увидели пейзаж города и восклицаем: "Как красиво!" Но машине, чтобы точно восстановить наше восприятие, нужно перечислить все здания, все улицы, все деревья, все облака над улицами, а в каждом здании описать его архитектурную красоту и историческое значение, и начать с кирпичей, с красок стен, с перекрытий, с фундамента и еще черт знает с чего, и тогда красота, которую мы постигаем мгновенно, будет достигнута в качестве нескорого результата бесчисленного ряда сопоставлений и совпадений - венцом безмерной цепочки причин и следствий. - Ты машиноборец, Эли! - сказал Олег, улыбаясь. - Не берусь судить, прав ли ты. Но ты сказал о возможных крупных неприятностях. Неприятности в рейсе командующего близко касаются. Что ты имел в виду? - Только то, что любая цепь в любую минуту может порваться в любом из звеньев - и весь длиннейший расчет станет абсурдом. Вспомни аварию на "Таране". В какой-то момент были перепутаны несколько следствий и причин. И вся логическая цепь полетела в пропасть! МУМ стала выдавать неверные решения. Еще хорошо, что она выключила себя. Среди абсурдных команд могла попасться и такая, как взорвать корабль или направить аннигиляторы на другие звездолеты. - МУМ снабжены системой самоконтроля, Эли. - Я говорю о ситуациях, когда и самоконтроль может отказать. - Ты уверен, что с Голосом подобные неприятности невозможны? - Если он внезапно не сойдет с ума. Он мыслит целостными образами. Он и рассуждает, и высчитывает, но это у него лишь подсобный прием. Естественно, он имеет преимущество перед машинами. - Я согласен с тобой. Считай, что ты опять подмял меня под себя и навязал свою волю. Трудные ситуации наверняка будут. - Кто из нас скажет Эллону и Ирине, что их просьба вторично отклоняется? Олег какое-то мгновение колебался. - Скажи лучше ты. Мне трудно разговаривать с Ириной. Она без памяти от своего руководителя. - Но это смешно! Наши звездные друзья - друзья, не больше. Любовь - чувство лишь для особей одной природы. Оно куда уже товарищества. Ирина путает два несходных чувства. Олег рассеянно глядел мимо меня. - Я слышал, что ты влюблялся в некую Фиолу, змею с Веги. Разве змеи одной с нами природы? - Юношеское увлечение! Все нас с Фиолой разделяло, а соединяло очень немногое. Я это скоро понял. - Ирина тоже это поймет, но не уверен, что скоро. 7 Мы вступили в ядро. Как спокойно звучат слова "вступили в ядро"! Как будто была межа, отделяющая ядро от околоядерного пространства, и ту межу пересекли. Не было межи, не было даже особенною сгущения звезд - в любом шаровом скоплении их напрессовано гуще. Но мы вступили в ядро, сразу поняв, что уже в ядре. Звезды вдруг стали шальными. Я продиктовал "вдруг" и "шальные" и задумался. Астрофизик упрекнет меня в приписывании мертвым телам человеческих свойств. Ничего не могу поделать, самое точное описание поведения светил будет это: ошалели! То, что светила светили, было уже не самым характерным, Они неистовствовали, это было важней. Этого не передать словами! Нужно самому окунуться в хаос бешено налетающих, дико отлетающих звезд, чтобы содроганием души, не одними глазами постигнуть: вокруг забушевал взрыв, и сам ты среди летящих сияющих осколков не больше, чем темная пылинка! Мы знали звездные скопления - и рассеянные, как Плеяды, и два скопления Хи и Аш в Персее, и шаровые, вроде того, через которое пролетали. Там звезды были как звезды - висели в своих координатных узлах, их взаимные расстояния почти не менялись. Гармония звездных сфер там звучала мелодией всемирного тяготения, там был порядок. А здесь господствовал хаос! Какая гармония во взрыве? И когда одна звезда настигала соседку, из каждой выносились дымные протуберанцы, и у меня возникало ощущение, что одна вырывает у другой из головы клок волос. - Эли, я не способна рассчитать траекторию ни одного из светил, - почти с испугом сказала Ольга, когда мы вчетвером сидели в командирском зале. - Законы Ньютона здесь перекрыты какими-то силами, вызывающими беспорядок. Ядро кипит. И я не могу понять, что вызывает кипение звезд. Какая гигантская мощь нужна, чтобы так нарушить звездное равновесие! Олег задумчиво разглядывал звездоворот на экранах: - Не кажется ли вам, друзья, что мы наблюдаем взаимное падение звезд в одну кучу? С последующим превращением их всех в разлетающуюся туманность! - Это станет гибелью Галактики, - ответила Ольга. - В ней больше ста миллиардов звезд, половина сосредоточена в ядре. Если ядро взорвется, от других звезд, в том числе и от нашего Солнца и от Персея демиургов и галактов, ничего не останется, кроме пыли. - Зато разумные наблюдатели на других галактиках обрадуются, что зафиксировали появление еще одного квазара, - утешил я их. - Я начинаю думать, что мы поступили опрометчиво, ворвавшись в эту кипящую звездную кашу, - продолжала Ольга. - Олег, мне кажется, сверхсветовые скорости здесь опасны. Теперь я перехожу к событию, показавшему, что беспокойство Ольги было оправданно. Мы опять вчетвером сидели в командирском зале. Осима вел корабль, Ольга производила расчеты, мы с Олегом тихо разговаривали. Внезапно Ольга с удивлением сказала: - У меня получается, что нас несет к гибели. Наверно, я где-то ошиблась! Я сказал великодушно: - Ты почти никогда не ошибаешься, Ольга, но в данном случае наврала. Ничем не вызванная гибель двух звездолетов все-таки менее вероятна, чем арифметическая погрешность при расчетах. Переставь где-нибудь минус на плюс. - Я проверю еще раз, - сказала она. В этот момент раздались сигналы Большой тревоги: заревели сирены, заквакали пусковые реле боевых аннигиляторов, замигали аварийные лампы. На табло засветилась зловещая надпись: "Генераторы пространства - первая готовность!" Я схватился за переговорную трубку, но меня опередил Олег. - Голос, что случилось? - крикнул он. Мы услышали, что кучку беспорядочно метущихся звезд, среди которых пробирались корабли, вдруг, словно судорога, охватило единое движение. Они все летят в свой геометрический центр, а в нем в данный момент находимся мы. Звезды рушатся одна на другую и при взрыве неминуемо захватят нас. Единственный выход - в канале новосотворенного пространства вынестись из звездной кучки. - Мы делаем расчеты, - информировал Голос. - Сомневаюсь в удаче, - спокойно оценила положение Ольга. - Запасов всей эскадры не хватит на прокладку туннеля наружу. Я вызвал лабораторию. На малом экране высветился Эллон. - Эллон, - сказал я. - Мы попали в опасную передрягу. Возможно, только гравитационная улитка может спасти звездолеты. Свяжись с Голосом. Он ответил с мрачной веселостью: - Улитка вышибла в ад целую планету, выбросить два звездолета проще. Пусть только ваш парящий любимец признается, что не способен прокладывать курс меж звезд, и я выправлю ошибку. Через минуту Голос сообщил, что аннигиляция активного вещества избавления от звездного взрыва не даст и единственная надежда - выскальзывание по гравитационной улитке. На звездных экранах зажглось около сотни светил размером с Венеру. Они увеличивались, зловеще накаливались. Я вспомнил, что в юности в Плеядах вот так же со стесненным сердцем следил, как со всех направлений звездной сферы на нас рушились недобрые огни. Но те огни, маленькие, пронзительно-зеленые - космические крейсеры разрушителей, - были пылинками в сравнении с гигантами, охватывавшими нас отовсюду. Сто солнц падало на нас! Они вскоре и стали размером с Солнце - ослепительно белые, голубоватые, радужные, мутно-багровые, темно-вишневые... Обе звездные полусферы превратились в исступленно пылающие костры. Было ясно, что еще до того, как звезды начнут сталкиваться и взрываться, оба корабля превратятся в облачко пара. Я вызвал Голос. - Рано, Эли, - ответил он. - Мы с Эллоном поджидаем удобного момента. Все источники энергии переключили на генератор метрики, "Змееносец" шел в кильватере "Козерога". Камагин прислал мне шутливое приободрение: "Адмирал, в мое время говорили: на миру и смерть красна. У нас она будет светла!" Шутка показалась мне мрачной. А затем мы увидели, как два солнца вырвались из общей массы и помчались навстречу одно другому и на линии их движения оказались звездолеты. Даже того утешения, что перед смертью удастся полюбоваться вселенским пожаром, не было. Оба светила взорвутся раньше, чем остальные подоспеют в общее месиво, а до их взрыва испаримся и мы, если не выскользнем по искривлению пространства. - Включение! - услышал я тройную команду, в ней смешались мелодичный даже в такую минуту Голос, выкрик Эллона, приказ Олега. Страшная боль свела судорогой мое тело. Мельком, каким-то боковым взглядом, я увидел, как бьются в своих креслах Осима и Ольга, как Олег схватился рукой за горло, будто разрывая удушающие петли. А картина на экране была так фантастически непредвиденна, что я на какое-то мгновение забыл о боли. Летящие солнца столкнулись, но взрыва не было! Одно проходило сквозь другое. Они мчались друг в друге, не смешиваясь, не растворяясь, не разжигаясь от страшного удара. Они даже не изменили шарообразной формы. Одно было ощетинено протуберанцами, протуберанцы показались мне огненными змеями на голове какого-то космического арана. Другое летело в короне, в светлом венце, в призрачно-нежном гало. И ни один протуберанец не изменился, когда солнце проносилось сквозь солнце, они так же прихотливо извивались, исторгались, вспыхивали, тускнели. И гало второго солнца лишь немного потускнело от яркости первого светила, но не исчезло, не истерлось, оно было такое же нежное, такое же призрачно-светлое. Солнце прошло сквозь солнце, и теперь они разбегались. Столкновение совершилось - и его не было. Взрыв, неизбежный, неотвратимый, не произошел. Мы были в царстве фантомов. Не было другой реальности, кроме судорог и боли в каждой клетке и жилке! Я кинулся к Олегу. Он с трудом просипел: - К Эллону! Об Ольге и Осиме я позабочусь. Я выскочил в коридор и упал. Ноги меня не слушались. Я не мог заставить их двигаться последовательно. Они начинали движение одновременно, я заносил вперед левую, тут же поднималась и правая. Так я несколько раз падал, прежде чем сообразил, что шагать уже не могу, а способен только перепархивать, как демиурги. Я запрыгал к лаборатории обеими ногами, но еще не дошел до нее, как восстановилась нормальная походка. Лаборатория выглядела как после землетрясения. Движущиеся механизмы сорвались со своих мест, только стенды покоились, где их поставили. Эллон распластался около генератора метрики и судорожно дергал руками и ногами. Около на коленях стояла Ирина, с плачем звала его, тормошила и целовала. Она повернула ко мне залитое слезами лицо. - Помогите! Он умрет! Я этого не переживу! Общими усилиями мы подняли Эллона и усадили в кресло. Ирина опять опустилась на колени: - Ты жив! Ты жив! Я люблю тебя! Ты мой единственный! Эллон с усилием поднял веки. У него были мутные глаза. - Ирина, - простонал он. - Ирина, я жив? Она еще страстней целовала его. - Да, да, да! Ты жив, и я люблю тебя! Обними меня, Эллон! Он приподнялся. Он с трудом стоял на ногах. - Обними! - требовала Ирина, прижимаясь к нему. - Обними, Эллон! На этот раз он посмотрел на нее осмысленным взглядом. - Обними? - повторил он с недоумением. - Тебя обнять? Зачем? Закрыв лицо ладонями, она зарыдала. Я взял ее под руку. - Ирина, Эллон не может тебя понять. Она вырвалась: - Что вам надо от меня? Вы злой человек! Вы сами никого не понимаете! - Не до тебя, Ирина! Прекрати истерику! Эллон, что произошло? Ты включил генератор метрики? Он говорил еще с трудом: - Адмирал, я не успел ничего сделать. Меня вдруг стало крутить и бросило на пол. - Он с прежним недоумением посмотрел на Ирину. - Что с тобой? Ты что-нибудь повредила? Она сумела взять себя в руки, даже улыбнулась, только голос ее был нетверд. - У меня все в порядке, Эллон. Я буду прибирать лабораторию. Она отошла. Эллон повторил, что упал в момент, когда собирался запустить оба корабля в улитку. Я вспомнил, что ничего не знаю о Мэри, и послал вызов. Мэри чувствовала себя неважно, но постепенно отходила. Приступ боли застал ее, когда она собиралась в свою лабораторию, она сумела дотащиться до кровати. - Не тревожься обо мне, Эли. Занимайся делами. Теперь надо было спешить в рубку. В ней все было без изменений. Я в изнеможении прислонился к стене. Меня поддержал Граций. Галакт был бледен, но на ногах тверд. Я пробормотал через силу: - Голос, Граций, какие это были чудовищные фантомы! До меня как бы издалека донесся Голос: - Эли, то не были фантомы. Солнце неслось на солнце не в мираже, а в действительности. - И они столкнулись? И не произошло взрыва? И солнце прошло сквозь солнце? Граций, ты что-нибудь понимаешь? Мы попали в мир, где отменены законы физики! Даже тяготение упразднено! Граций выглядел не менее растерянным, чем я. Голос продолжал: - Во мне внезапно разорвалась цепь времени. Я был в прошлом и будущем одновременно, но не было настоящего. Меня выбросили из моего "сейчас". Это была ужасная мука, Эли. Время во мне как бы кровоточило. И из прошлого я не мог воздействовать на будущее, ибо не было "сейчас", через которое шли все воздействия. У меня раскалывалась голова от неспособности что-либо понять. В ту минуту я был способен только на простые действия - кого-то спасать, с кем-то драться, на кого-то кричать... - Голос, я спрашиваю тебя о столкнувшихся солнцах, а не о твоем самочувствии! - Не было столкновения, Эли! Между летящими светилами разорвалась связующая их нить времени. В этот разрыв угодили и мы, и наше время разорвалось тоже... Солнце налетело на солнце не в их "сейчас". Вероятно, одно пребывало в прошлом, а другое вынеслось в будущее. Они лишь пронеслись через место столкновения, но в разных временах - вот почему не было взрыва. Хоть и с усилием, но я начал понимать. - Ты говоришь чудовищные вещи, Голос. Я способен допустить, что Юлий Цезарь и Аттила ходили по одной земле, ставили ногу на одни камни, но не могли столкнуться, потому что их разделяли века. Но чтобы само время разорвалось!.. - Это единственное объяснение. Я возвратился в командирский зал. Олег и Осима чувствовали себя слабыми, но двигались без усилий. Осима снова вел "Козерог". С подавленным чувством смотрели мы вскоре на вычисленный машинами итог. Даже в горячечном бреду нельзя было заранее вообразить себе то, что казалось таким простым на ленте расчетов. Звезды реально неслись одна на другую, но в миг, когда взаимное их тяготение достигло какого-то граничного предела, у них нарушилось течение времени. Время разорвалось, перестало быть синхронным. Разрыв составлял микромикросекунды для микрочастиц, секунды для нас, тысячелетия для солнц. Эти вневременные секунды едва не прикончили нас, - еще надо будет разбираться, почему мы уцелели. И почему время нормально одинаково для любых частиц и космических масс, а величина разрыва его так зависит от массы, мне тоже неясно. Но для микрочастиц было достаточно и микромикросекунд, чтобы не столкнуться в одновременности. А для светил сдвиг во времени в тысячелетия гарантировал свободный проход через то место, где они, не будь такого сдвига, столкнулись бы и взорвались. Все было ясно. Это была непостижимая ясность. Вечером к нам с Мэри заглянул Ромеро. Он чувствовал себя не лучше других. Он сказал, что только на Мизаре не сказался разрыв времени, пес бодр. Гиг тоже почти не сдал, а Труб заболел. Ромеро назвал происшествие драмой в древнем стиле. Писатели старых эпох охотно живописали ужасы, возникавшие от расстройства течения времени. Он называл много имен, среди них я запомнил Гамлета и Агасфера, Мельмота и какою-то Янки у короля Артура. Исторические изыскания Ромеро меня мало тронули. Разрыв психологического времени - а только о нем шла речь у древних - приводил к страданиям души. Мы же столкнулись с физической аварией времени - и от нее трещали наши кости и поскрипывал сверхпрочный корпус корабля! - Почему ты такой хмурый? - спросила Мэри, когда Ромеро, легко постукивая тростью по полу, удалился к себе. - Ведь все окончилось благополучно. - Благополучно окончилось только начало. А каково продолжение? Я со страхом жду завтрашнего дня. Завтрашний день прошел благополучно. И еще несколько дней минули без происшествий, если не считать происшествием зрелище беспорядочно снующих светил. А затем опять зазвучала Большая тревога, и каждый поспешил на свое боевое место. На экранах обрисовалась знакомая картина: звездный рой вокруг и все звезды посыпались на нас. Осима испуганно закричал, что это тот же звездный рой, где мы уже побывали. Олег потребовал от Голоса справки. Голос передал, что звездное окружение - то самое! - Мы мчимся в наше прошлое! - Олег, побледнев, влился глазами в горошинки, быстро выраставшие в солнца. - Мы мчимся в наше будущее, - поправила Ольга. - Но это будущее уже было в прошлом. Я переводил взгляд с нее на Олега, с Олега на Осиму. Я отчетливо ощущал, как во мне ум заходит за разум. Полет в будущее, которое является прошлым, означал, что мы угодили в такое искривление времени, где нет ни начала, ни конца и где каждое мгновение является одновременно и прошлым и будущим. До сих пор похожие ситуации служили темой фантастических романов, но никто и не подозревал, что завихрение времени может обнаружиться реально. - Мы в кольце времени, Олег, - сказал я. - И, судя по тому, что прошлое настало очень быстро, диаметр кольца невелик. Мы будем теперь безостановочно гоняться за собой, как пес за собственным хвостом. Твои намерения, Олег? Олег не потерял решительности: - Постараемся не попадать в то будущее, которое является нашим прошлым. Эллон, готовить включение генераторов метрики! Голос, дать на включение команду до повторного разрыва времени! Теперь оставалось только ждать. Снова обжигающе засверкали на экранах сто разрастающихся солнц. Снова два бешеных светила вырвались из роя и исступленно понеслись одно на другое. Я весь сжался, готовясь к новому удару по нервам и тканям, которого на этот раз, может быть, и не перенес бы. Но летящие одно на другое солнца стали тускнеть и закатываться. И больше не было компактного звездного роя, была прежняя звездная сумятица и толкотня, - может быть, лишь немного погуще и посумбурней. Мы вырвались из опасного промежутка между сшибающимися светилами в обычную звездную сутолоку ядра. - Разрыв времени был не просто разрывом, - с облегчением сказала Ольга. - Он еще означал и выброс в прошлое. Ведь только из прошлого мы могли мчаться в будущее, которое уже было. Я переадресовал ее соображения Голосу. Тот первый открыл разрыв времени. Они могли поспорить вдосталь и выдать что-либо важное. Меня больше беспокоило, что скольжение по гравитационной улитке не выбросило нас за пределы ядра, а подтолкнуло вглубь. Этот факт мне показался тревожным. 8 Трубу было совсем плохо, мы с Мэри посетили его. Старый ангел лежал на мягкой софе, свесив на пол огромные крылья. Лицо Труба, постаревшее, морщинистое, было серым, как его сивые бакенбарды. По привычке он расчесывал их кривыми когтями, но так медленно, так слабо, что Мэри не удержалась от слез. Ангелу прописали все виды лечения и все роды лекарств, но было ясно, что дни его сочтены. Он и сам знал, что смерть приближается. - Эли, разрыв времени не по мне, - шептал он горестно. - Ангелы не могут существовать одновременно в разных временах. Ты ведь знаешь, адмирал, у нас дьявольски крепкий организм, мы способны вынести любую физическую нагрузку. Но разновременность нам противопоказана. Мы принципиальные одновременники. Все остальное для нас - катастрофа. Мэри утешала Труба, я не мог. Женщины, не раз замечено, готовы восстать против очевиднейшей очевидности, если она противна их чувству. Я молча слушал, как она убеждала ангела, что курс лечения не закончен, а когда закончится, Труб не встанет, а взлетит с постели. Возможно, она и сама верила своим уверениям. Труб не верил, но смотрел на нее с благодарностью. Вошел Ромеро и шепотом спросил, о чем я думаю. Я думал о том, что разрыв времени почти не отразился на мертвых предметах, а на всех живых, кроме Мизара, отозвался тяжкими потрясениями. Ромеро погладил Мизара, прилегшего у его ног. Умная собака не сводила глаз с Труба. Она слышала, что я сказал о ней, но не откликнулась. Хотя благодаря стараниям Лусина она отлично разбирала человеческую речь, сама она по своей собачьей деликатности не вмешивалась в разговоры. - Вы указали на важный факт, Эли. Вероятно, сдвиг времени по фазе или разрыв его, как считает Голос, был в нашем корабельном мирке таким крохотным, что предметы и реагировать на него не успели. За период в одну-две секунды ничего ведь практически не меняется в мире вещей. Но для живой клетки, особенно нервной, несуществование в течение секунды уже подобно крохотной смерти. В дальнейшем нам придется считаться с этим фактом. - Хуже всех пришлось Трубу. - Я, как и Ромеро, говорил шепотом. - Удар по нервным клеткам привел к тяжелой болезни. Страдания души породили муки тела. - Труб, кажется, чувствует себя лучше. Смотрите, Эли, он задвигался. Но то было не оживление, а агония. Тело Труба свела судорога. Он приподнялся, тяжело забил крыльями. Он пытался что-то сказать, но вместо речи из горла вырвался смутный клекот. Я опустился на колени у ложа, прижался головой к огромной волосатой груди, несколько минут слышал, как неровно, гулкими ударами, билось сердце, и как удары слабели, и как на каком-то ударе, лишь едва-едва стукнув, оно вдруг замолкло. А тело старика и после того, как выключилось сердце, еще дергалось и шевелилось и, медленно окаменевая, вытянулось на ложе. Крылья снова бессильно упали на пол. Труба больше не было. - Все, Мэри! - сказал я, поднимаясь. - Все, все! Еще один друг ушел. Чья теперь очередь? Мэри плакала. Ромеро молча стоял у ложа, слезы текли по его щекам. Я с грустной нежностью вдруг увидел, что неизменная его трость теперь нужна ему не только для подражания древним, а чтобы не пошатываться. Гиг стал рядом с Ромеро и торжественно и скорбно загремел костями. Вечно будет звучать в моих ушах похоронный грохот его костей. Еще один прозрачный саркофаг добавился в консерваторе. Эту ночь я не спал и последующие ночи не спал. Ромеро говорит, что в старину бессонница была распространеннейшей болезнью и люди глотали разные лекарства от нее. Но мало ли какие болезни не бывали в древности! Болезни - одно из тех наследий, которое мы не перетащили в свой век. Мне всегда казалось чудовищным, что люди не могут уснуть, когда надо спать, тем более когда еще и хочется спать! Я останавливаюсь на поразившей меня бессоннице не для того, чтобы живописать свои страдания. Я перенес смерть Веры и Астра, гибель Аллана, Леонида, Лусина - это все были не меньшие потери, чем уход в небытие Труба. Я не спал оттого, что не мог справиться с мыслями. В часы дежурств и встреч слишком многое мешало сосредоточиться. Для размышлений мне нужно одиночество. И я вставал, когда Мэри засыпала, и шел в свою комнату, и смотрел на маленький звездный экран - на нем был все тот же жуткий пейзаж осатанело летящих одно на другое светил, дикая звездная буря, какой-то давным-давно грохнувший на всю Вселенную и с той поры непрерывно продолжающийся звездный взрыв. И я думал о том, что бы мог означать такой звездный хаос, такое чудовищное отсутствие даже намека на порядок, не говоря уже о величественной гармонии звездных сфер? Ольга бросила фразу: "Ядро кипит". Фраза не выходила у меня из головы. Что заставляет ядро кипеть и расшвыриваться звездами, как брызгами? Какой нужен страшный перегрев, чтобы заставить гигантские светила метаться, как молекулы в автоклаве? Не меняет ли перегрев ядра свойства пространства? Вот уж о чем мы мало еще знаем - о пространстве! Оно не пустое вместилище материальных предметов, ибо превращается в вещество и вещество становится пространством. Но что еще мы постигли в нем, кроме такой простейшей истины? Пространство - самая тайная из тайн природы, самая загадочная из ее загадок! А время? Не перегрето ли здесь и время? Мы привыкли к спокойному, ровному, одномерному времени нашей спокойной, уравновешенной звездной периферии, - что мы знаем о том, каким еще оно может быть? Тот, кто видит океан в штиль, может ли представить себе, каким океан становится в бурю? "Здесь время рыхлое, оно разрывается, здесь время больное, рак времени!" - разве не твердил о том предатель Оан? Пустая ли то угроза или предупреждение? И разве не оправдалась его угроза, если то была угроза? Время разрывается, прошлое не смыкается с будущим через настоящее - каждая клетка нашего тела о том вопила! Бедный Труб - жертва разрыва времени! А если бы оно не разорвалось? Все бы мы тогда стали жертвой катастрофы, и звездолеты, и сами звезды. Какой исполинский взрыв потряс бы ядро, взорвись внутри него эта сотня светил! В ядре миллиарды их, но разве тонна атомной взрывчатки не сворачивает миллиардотонные горы? - Постой! - сказал я себе. - Постой, Эли! Это же очевидно - разрыв времени предотвратил взрыв доброй сотни светил! Когда атом летит на атом, молекула на молекулу, их предохраняет от столкновений электрическое отталкивание, их отшвыривает электрическая несовместимость. Благодаря этому мы и существуем - предметы, организмы, произведения искусства: крохотные ядра наших атомов не могут столкнуться лоб в лоб. А здесь, в этом большом ядре? Здесь нет электрических сил, отшвыривающих звезды одну от другой. Зато есть ньютоновское притяжение, толкающее их друг на друга в суматошливой, дикой беготне. Ах, Ньютон, Ньютон, древний мудрец, ты же запроектировал неизбежную гибель для всей Вселенной! И гибель не совершается лишь потому, что действует другой закон, более могущественный, чем твое всемирное тяготение, чем электрическое притяжение и отталкивание, чем даже искривление метрики демиургов - искривление и разрывы времени! Вот она, гарантия устойчивости ядра! Подвижность твоего времени, ядро, весь мир спасает! Нет, это не болезнь, это мощный физический процесс: дисгармония времени обеспечивает устойчивость ядра! Несовместимость одновременности, взаимоотталкивание времени! Но Труб прав - это не для нас, это решительно не для нас! Так я размышлял, то логично, то путано, то холодно выстраивал цепь причин и следствий, то страстно восставал против них. И во мне зрело убеждение, что надо скорей убираться из ядра, пока мы не погибли. Да, правильно, большинство звезд Галактики сосредоточено в ядре. Но жизнь здесь невозможна. Жизнь - явление периферийное. "Нет! - говорит нам ядро, ответ убедителен. Что же, и "нет" тоже ценный результат экспедиции, не ждали ведь мы, чтобы нас всюду встречало одно "да, да, да". Запрет соваться в адское пекло не менее важен, чем приглашение царствовать в новооткрытом раю. Пора убираться из звездного ада! Пора убираться! Именно такими словами я и внес на совете капитанов предложение закончить экспедицию в ядро. Мы начали готовить возвращение в родные звездные края. 9 В одном мы все были согласны: ядро Галактики - гигантская адская печь, пекло вещества, пространства и времени. Почти без возражений приняли и мою гипотезу: разрыв времени гарантирует устойчивость ядра, гармония ядра - во взаимоотталкивании одновременностей! Один Ромеро заколебался. - О, я понимаю, дорогой адмирал, иначе вы и не могли бы объяснить парадоксы ядра. Если будет предложено два решения любой загадки, одно тривиальное, другое диковинное, вы выберете второе. Такова ваша натура. У вас вызывает удивление, только если нет ничего удивительного. - Не понимаю ваших возражений, Павел, - сказал я раздраженно. Разговор происходил после того, как Ромеро вместе с другими проголосовал за мое предложение. - Ваша гипотеза, что убийственный закон тяготения Ньютона ведет мир к гибели... - Не убийственный, а порождающий неустойчивость в больших скоплениях масс. - Да, да, неустойчивость! Все это остроумно, не буду отрицать, мой проницательный друг. Разрыв одновременности, даже сдвиг времени по фазе, безусловно, гарантирует устойчивость ядра, если такой разрыв будет возникать в нужном месте и в нужный момент. Две руки не сомкнутся в рукопожатии, если одна протянута раньше, другая позже. Но видите ли, мудрый Эли, вряд ли уместно решать одну загадку путем выдумывания другой, куда более темной. - По-вашему, я выдумываю разрыв времени? Не скажете ли тогда, Павел, какая причина швырнула вас недавно на пол и заставила потерять сознание? - Разрыва времени я не отрицаю. И что валялся на полу - правда. Факты упрямая вещь - так говорили предки. Но вы ведь создаете новую теорию, а не только описываете факты. Если я правильно понял, вы устанавливаете новый и самый грандиозный закон Вселенной: устойчивость основной массы вещества в Галактике гарантируется неустойчивостью времени. Сохранение звездного мира определено несохранением времени. По-вашему, однолинейное течение времени есть своего рода вырождение его в звездных перифериях. И мы, пользующиеся спокойным временем, зачислены в звездные провинциалы. - Вас это оскорбляет, Павел? В так любимой вами старине считали Землю центром Вселенной, а человека - венцом творения. Вы тоже придерживаетесь такого представления о мире? - Осмелюсь заметить, адмирал: вы считаете меня большим глупцом, чем я есть. Но не могу не признаться: мне как-то обидно, что сама жизнь порождена тем, что время в районах жизнетворения выродилось в однолинейность, что жизнь есть в некотором роде вырождение материи. Если не человека, то жизнь как таковую я всегда считал венцом развития материи. Такое разочарование... - Церковные деятели, разочарованные тем, что Земля - не центр Вселенной, сожгли Джордано Бруно, проповедовавшего эти неприятные истины. Как вы собираетесь со мной расправиться, Павел? - Вы завершаете спор такими многотонными аргументами, что их тяжесть придавливает, великолепный Эли. Нет, я не буду вас сжигать на костре. Ромеро приветственно приподнял трость и удалился, обиженный. А я все больше укреплялся в мысли, что закон всемирного тяготения равнозначен предсказанию гибели Вселенной. Мы рассматривали его как гаранта звездной гармонии лишь потому, что узнали его в дальних районах Галактики, в "вырожденных" районах, как обругал нашу звездную родину Ромеро. Здесь, в кипящем аду ядра, он был зловещим стимулом к всеобщему взрыву. Что может сделать тяготение, мы видели на примере коллапсаров, превращающихся из мощных светил в "черные дырки". Я не просто критиковал закон всемирного тяготения, я опасался его, начинал его ненавидеть. Смешно ненавидеть слепые законы природы. Но тяготение в моих глазах становилось ликом смерти любой материи, не одной высокоорганизованной жизни. И лишь то, что противоречило этому страшному закону, гарантировало существование мира, - электрические и магнитные несовместимости в атомном мире, большие расстояния между звездами в космосе, а здесь, в ядре, и открытая нами несовместимость одновременности. Тяготение - вырождение материи, ее проклятие, твердил я себе. Всеобщая борьба против тяготения - вот единственное, что сохраняет Вселенную! Голос и Эллон без спора поддержали меня. Не так уж много было случаев, когда самолюбивый демиург и широкомыслящий Мозг сходились в едином понимании. Особенно важна была поддержка Эллона - на него легла разработка способа выскальзывания из ядра, куда нас затягивало все дальше. - Адмирал, я не знаю, почему моя улитка срабатывает в одну сторону, - объявил он однажды. - По расчету, звездолеты должно вынести наружу, а их поворачивает обратно. Я сидел в лаборатории. В стороне, повернувшись спиной, молча работала Ирина. Она не простила мне, что я видел ее слезы и отчаяние. Эллону она простила непонимание ее чувств, а мне не хотела прощать, что я невольно стал их свидетелем. Она отворачивалась, когда я появлялся в лаборатории, холодно отвечала. Я говорил с Эллоном о важнейших вещах, все наше существование зависело от того, найдем ли мы правильное решение загадок, а меня жгло желание оставить поиски, подойти к ней, грубо рвануть за плечо, грубо крикнуть: "Дура, я-то при чем?" - Итак, выхода ты не видишь, Эллон? - Здесь странное пространство, адмирал. Я его не понимаю. - Он помолчал, преодолевая неприязнь, и добавил: - Посоветуйся с Мозгом, он когда-то разбирался в свойствах пространства. Я оценил усилие, какое понадобилось Эллону для такого признания. Голосу, придя к нему, я сказал: - Ты согласился, что надо бежать отсюда. Вывод звездолетов при помощи генераторов метрики не получается. Может, вырваться на сверхсветовых скоростях, аннигилируя пространство? Твое мнение? - Отрицательное! - прозвучал ответ. - Неевклидовы искривления, которыми я закрывал путь звездолетам в Персее, в сотни раз слабее здешних. И еще одно, Эли: там пространство пассивно, оно легко укладывается в заданную метрику. Здесь его рвут бури, в нем возникают вихри метрики, и избави нас судьба угодить в такой вихрь! - А наш испытанный метод аннигиляции планет? - Погибло две трети эскадры, когда применили его. - Там были рамиры. Им почему-то не захотелось, чтобы мы нарушали равновесие в Гибнущих мирах. А здесь рамиров не обнаружено. Сомневаюсь, чтобы разумная цивилизация могла существовать в этом звездном аду. - Можно попробовать и планетку, Эли. Но планет в ядре не было. Среди миллионов промчавшихся на экранах звезд не попалось ни одной домовито устроенной. Здесь даже не было правильных созвездий, простых двойных и тройных светил: звезды мчались дикими шатунами. Это не значит, что отсутствовали сгущения. Сгущений попадалось много. Но после того, как мы еле выбрались, потеряв Труба, из одного такого сгущения, нам не хотелось соваться еще в одну дьявольскую печь, где плавилось время. Но только в таких скоплениях можно было надеяться подобрать планетку. Одно сгущение звезд мчалось неподалеку - гигантский, почти сферический звездоворот. В нем дико кружились светила, рассеивая пыль, как грибные споры, и истекая водородом. Голос предупредил, что внутри звездного вихря бушует то, что можно бы назвать "метриковоротом" - чудовищные завихрения пространства. По расчету МУМ, звездный вихрь был неустойчив. Он должен после возникновения распылить себя в исполинском взрыве примерно через тысячу лет. И в то же время не было сомнения, что звездоворот существует уже миллионы лет. Здесь снова был тот же парадокс, и даже Ромеро стал склоняться к мысли, что одновременность существования звездоворота наблюдается лишь извне, а внутри него одновременности нет. В частном времени каждого светила, может быть и самого звездного роя нет. Осима сказал Олегу: - Адмирал, не отвернуть ли нам назад? Я бы не хотел, чтобы одна моя нога очутилась в прошлом, другая в будущем, а сердце билось лишь тысячу лет назад или тысячу лет впоследствии, - не знаю, что хуже! Я не вмещу в себе такой бездны времен. Олег приказал отходить от опасного скопления. На "Козерог" прибыл для очередного совещания капитанов Камагин. Олег доложил, что простых выходов наружу не существует. - А непростых? - спросил Камагин. Непростых выходов тоже не существовало. В ядре планет не нашли, а аннигиляция звезд не по зубам. - Значит, погибать? - снова спросил Камагин. Вопрос был неуместен. Олег для того и собрал капитанов, чтобы искать избавления от катастрофы. - Я хочу сегодня исправить ошибку, которую совершил больше двадцати лет назад, - сказал Камагин. - Тогда адмирал Эли приказал уничтожить два звездолета, чтобы третий вырвался на свободу. Я протестовал. Теперь предлагаю такую же операцию. Для уничтожения можно взять мой "Змееносец". - Та попытка закончилась неудачей, - напомнила Ольга. Камагин возраз