меня. Нет, никто не умер... Наверное, что-то нехорошее случилось с моими варварами, и он пришел позлорадствовать". -- Вы пугаете меня, дядюшка. Как можно говорить молодой женщине, что у нее будут морщины? На вашем месте я бы скрыла правду, дабы прежде времени не травмировать свою любимую племянницу. "Если попросить его сокрыть правду, тогда он захочет сказать ее скорее", -- подумала она. Так и вышло. -- Увы, дражайшая племянница! Правда не станет ждать! Мне придется ее сказать, как это ни прискорбно. Прошу вас выйти из бассейна, ибо опасно слушать горестную весть в воде: вы рискуете захлебнуться! "О, нет, это мы оставим для концовки!". Подумав так, София потупила взор и со смущением проговорила: -- Ах, дядя, как же вам не стыдно! Кроме этой воды, мне нечем прикрыть мою наготу! "Ну и стервочка!", -- мелькнуло в голове Марцеллина; он всегда восхищался утонченным кокетством племянницы и ее умением держать удар. "Погоди, стервочка, ты еще не догадываешься, что тебя ждет!". Князь Корнелий потянулся к перламутровым застежкам, демонстрируя намерение ссудить племяннице свой калазирис. -- Дядюшка, не надо! Ваш калазирис так идет вам; я бы лучше одолжила у вас вашу звезду. -- Мою звезду?! -- Да, дядюшка. Она мне очень нравится. -- А разве у вас нет своей? -- Увы, дядюшка! Вы же знаете, мой отец считает, что я еще мала носить такую красивую звезду. -- Он ошибается, дорогая. Вам звезда сенатора будет в самый раз. Хотите, я попытаюсь переубедить вашего отца? -- Пожалуй, не стоит. Ибо если мой отец отдаст мне свою сенаторскую звезду, то в качестве ответной любезности я должна буду уговорить его уступить вам кресло первого министра -- а я, признаюсь, не хочу, чтобы мой отец остался ни с чем! Прошу, милый дядюшка, не заставляйте меня выбирать между вами, ведь я от всего сердца люблю вас обоих. "Браво! -- подумалось князю Корнелию. -- Она просто прелесть! Как жаль, что для первого министра есть лишь одно кресло, и это кресло ждет, когда в него сяду я". -- Дражайшая племянница, вы знаете, сколь скромны мои личные амбиции. Для меня нет большего счастья, чем служить вам и оберегать вас от превратностей судьбы. Вот почему я счел уместным принести горестную весть лично: ибо, как говорят, лучше услышать о неприятностях от друга, чем выуживать их из врага! "Такой друг, как ты, опаснее всех моих врагов, вместе взятых, -- подумала София. -- Только тебе доставляет удовольствие мучить меня ожиданием самого страшного, ты, муж, преисполненный козней различных и мудрых советов25!". -- Вы мой самый преданный друг, дядюшка: благодаря вам я уже почти успокоилась. Теперь любую печальную новость я приму с надлежащим смирением. -- Вот как?! -- его губы чуть вздрогнули. -- Даже весть о дерзком бегстве злокозненных еретиков Ульпинов?! Удар был нанесен коварно и жестоко. Из-под прищуренных век князь Корнелий внимательно наблюдал за реакцией Софии. -- Что вы сказали, дядя? -- промолвила она в надежде выиграть время, дабы понять, зачем он шутит столь безжалостно и прямолинейно. -- Марк и Януарий Ульпины бежали нынче ночью. -- Дядюшка, мне кажется, нынче ночью вам приснился дурной сон, который вы поспешили объявить явью. Я нахожу вашу шутку неудачной. -- Вы теряете время, милая Софи, -- с непритворной горечью изрекли уста сенатора. -- Ульпины сбежали не во сне, а наяву. -- Не может быть!.. Ей вдруг стало холодно в горячей ванне. Эпопея Ульпинов в одно мгновение пронеслась в ее мозгу. Она вспомнила, скольких трудов имперскому правительству и Святой Курии стоило раскрыть тщательно законспирированный заговор еретиков-маркианцев; она вспомнила волнующий показательный процесс по делу Марка и Януария, завершившийся полным разгромом зловещей секты; она вспомнила собственную блестящую речь в столичном Конгресс-центре, из каковой речи всякий мог понять, кому принадлежит решающая заслуга в искоренении маркианской скверны; она вспомнила все это -- и ей стало страшно. Безраздельная победа над еретиками-маркианцами была одним из самых внушительных ее козырей к предстоящим выборам первого министра; если теперь выяснится, что этот козырь выскользнул из ее рук, -- не говоря уж о том, сколь опасны беглые ересиархи сами по себе! -- с мечтой о Квиринале придется расстаться надолго, если не навсегда. Она не могла не признать, что Корнелия Марцеллина привела к ней в это утро более чем веская причина. Он не стал бы так шутить. -- Они бежали, -- с гневным трепетом произнес между тем сенатор, -- и тем явили дерзкий вызов Небесным Аватарам, нашей Божественной власти и лично вам, моя бедная племянница! "Вот еще не хватало, чтобы он тут начал меня жалеть", -- подумала София. Она представила себе, как потешается дядя в душе над ее бедой, как упивается ее поражением и, следовательно, собственным торжеством, -- и она едва сдержалась, чтобы не явить ему стыдные свидетельства овладевшего ею отчаяния. -- Как это случилось, дядя? -- Некто взломал цепи и выпустил еретиков на волю. Мои друзья случайно обнаружили это на рассвете. "Как же, случайно!", -- пронеслось в мозгу Софии. На ум тотчас пришла идея связать побег Ульпинов с интригами дяди против нее. "Если удастся доказать, что побег еретиков был устроен с целью навредить правительству и мне лично, можно будет задать вопрос: "Cui prodest?"26 -- и ненавязчиво намекнуть на дядю. Он, конечно, отопрется, однако репутация его будет подмочена. Никогда не станет первым министром человек, которым мог быть замешан в преступлении против богов: requiescat in pace27". "Она размышляет, стоит ли топить меня, дабы выплыть самой, -- думал, глядя на Софию, князь Корнелий. -- Сейчас она придет к выводу, что захлебнется прежде, чем я утону". "Дядя слишком умен и осторожен, чтобы играть в такие опасные игры, -- думала княгиня. -- Возможно, это ловушка. Дядя чист, либо уже успел измазать грязью других. Он не стал бы являться ко мне с таким сочувствующим видом, не будучи убежденным в своей абсолютной неуязвимости". -- Кто еще, кроме ваших друзей, дядя, знает о бегстве еретиков? "Умница, -- отметил сенатор. -- Она сразу переходит к делу". -- Понятия не имею, дорогая. Кто угодно может увидеть оборванные цепи и поднять ложную тревогу. Софии едва удалось скрыть изумление. -- Вы сказали: "ложную", дядя? -- Разумеется, милая Софи. Разве какой-нибудь случайный прохожий может быть уверен, как уверены мы с вами, что всевидящие боги позволили злокозненным еретикам бежать?! Ответ сенатора прозвучал зловеще и двусмысленно, однако София уловила в нем главное -- а главным были слова: "случайный прохожий". "Это становится интересным, -- подумала она. -- Неужели дядя собирается помочь мне избежать скандала?! Невероятно...". -- Вы совершенно правы, дядя. Аморийцы не поверят никому, кто возьмется утверждать, будто такие страшные преступники, как эти Ульпины, вольны бежать из-под присмотра самих Высоких Богов! -- Не поверят, при одном условии: если еретики будут скоро схвачены. "Он прав, -- отметила София. -- Если Ульпинов поймают в течение дня, можно будет сделать вид, что никакого бегства не было". -- Я рада, что вы сообщили мне первой, дядя. Я тотчас подниму на ноги всех секретных агентов. -- И поступите опрометчиво, дражайшая племянница. -- Опрометчиво?! -- Не следует недооценивать ересиархов, милая Софи. С момента бегства прошло прилично времени. Бьюсь об заклад, Ульпины уже покинули космополис либо заползли в такую нору, в которую вашим агентам просто не придет в голову заглянуть... "Он опять прав, -- с досадой подумала княгиня. -- Неужели он оказался настолько самонадеян, что все-таки связался с этим делом?! Может быть, "нора", которую он имеет в виду, -- один из его дворцов?! Конечно, никто не осмелится подумать, будто сенатор Империи способен прятать у себя беглых еретиков. Нет, это глупо -- хотя и объяснило бы, к чему он клонит: он надеется получить от меня нечто взамен Ульпинов". -- ...Я нисколько не сомневаюсь, что в самое ближайшее время вам удастся разыскать еретиков, и они не уйдут от карающей длани богов, -- продолжал между тем Корнелий Марцеллин. -- Однако, -- здесь сенатор позволил себе чуть заметно ухмыльнуться, -- "ближайшее время" может растянуться на день, на два, на три... к чему гадать? И все это время вы будете нервничать, моя милая Софи, а я, как любящий дядя, буду нервничать вместе с вами. К чему нам такие сложности?! -- Уж не хотите ли вы, дядя, сказать, что знаете, где скрываются Ульпины?! -- пряча под лукавой усмешкой охвативший ее трепет, спросила София. Сенатор скрестил руки на груди и, желая, как видно, насладиться прелестью текущего момента, рассмеялся. "Он меня провоцирует, -- поняла она. -- Разумеется, он Ульпинов не прячет. Чего же он добивается?! О, нет, неужели опять...". -- Вы само совершенство, прелесть моя, -- сказал сенатор. -- А вода в вашем бассейне настолько чиста и прозрачна, что я имею счастье лицезреть nitor splendens Pario marmore purius28. Простите, я отвлекся: ваши волнующие контуры заставили меня забыть о цели моего визита. -- Отнюдь! По-моему, вы уже добились, чего хотели, дядюшка: сперва горькая для меня весть, затем некие туманные намеки... Вы, я вижу, явились, дабы испортить мне настроение на целый день! -- вспылила София, погружаясь в воду по самое горло; в действительности же она таким способом подталкивала дядю к откровенности; она знала, что аромат настойки орхидеи уже должен начать действовать. "Погоди, дорогая, придет время, и у тебя с утра будет такое настроение, которое уже никто никогда не сможет больше испортить", -- со злорадством подумал князь Корнелий. Вслух он воскликнул: -- Полноте, дражайшая племянница! Вы понимаете меня превратно. И вот вам доказательство моей сердечной любви к вам: я отвечаю утвердительно на ваш вопрос. -- Я не верю своим ушам, дядя: вам известно, где прячутся Ульпины?!! -- Именно так, милая Софи. Причем они до того убеждены в собственной безопасности, что вы свободно можете войти к ним, а они вас заметят лишь тогда, когда вы наденете на них оковы. -- Вы нечеловечески жестоки, дядя. Вам должно быть стыдно. -- Но за что, дорогая?! За то, что я спасаю вас от грандиозного скандала? О, если слушать все, что клевещут на меня мои враги, мне бы выгоднее было утопить вас, дабы возвыситься самому! -- Значит, вы не шутите? -- Клянусь водами Стикса, милая Софи, какие уж тут шутки! -- Уйдите прочь, дядя. Вы ранили мое сердце. Ах, сколь наивным ребенком я была до сей поры! Мне казалось, вы любите меня. Я не желаю вас больше видеть. -- А Ульпинов видеть желаете? -- Ульпинов? -- Их самых. Разве они вас уже не интересуют? -- Где я могу их увидеть? -- В моем дворце. Последние удивительные слова Корнелия прозвучали настолько буднично, что София, забыв, где она находится, наполовину высунулась из воды. Восхищенный взгляд дяди и сладострастное выражение на его устах отрезвили ее. Она испугалась и собралась спрятаться обратно в бассейн, затем вспомнила, что пылкий Марсий Милиссин, по всей вероятности, наблюдает за ее поединком с дядей; по телу ее прокатилась жаркая волна возбуждения -- и она, сделав вид, что по-прежнему не замечает своей наготы по причине охватившего ее изумления, не стала погружаться в воду. Но князь Корнелий, конечно же, разгадал ее игру; он, разумеется, понятия не имел, что кто-то, а тем более его собственный шурин, подглядывает за ними; зато он видел мгновенно затвердевшие и увеличившиеся в размерах соски на сводящих с ума полушариях Софии. Впрочем, он еще был очень далек от того, чтобы сойти с ума. -- Вы сказали, дядя, Ульпины в вашем дворце? Я не ослышалась?! -- Ничуть, моя дражайшая. И я готов их выдать вам, как только вы сами того пожелаете. "Дядя сегодня бесподобен, -- подумала София. -- Он мне крутит голову уже целый час, а я все не могу понять, какую игру он затеял. Что ж, придется сыграть отступление!". Она пронзила его насмешливым взглядом и небрежно бросила: -- Но прежде я добуду приказ о вашем аресте, дражайший дядюшка, за укрывательство особо опасных государственных преступников. -- Вы этого не сделаете, милейшая Софи, -- от души рассмеялся князь Корнелий, -- потому что я сенатор Империи, меня нельзя арестовать! -- Даже сенатора можно арестовать по обвинению в государственной измене, милейший дядюшка. -- Максимум, чему я изменил, дражайшая Софи, это обычаю не давать рабам патрисианские имена. И вот тут София Юстина поняла все. Корнелий Марцеллин славился своей коллекцией, если можно так выразиться, экзотических представителей человеческого племени. По всему свету разъезжали его агенты и покупали, где только можно, всяких уродцев, гигантов, карликов, мутантов, разноцветных -- в общем, таких, которые уже не были животными, но так и не стали полноценными людьми. Помимо содержания этого паноптикума, которым сенатор очень гордился, он имел обыкновение отыскивать двойников знаменитых личностей и даже иногда презентовал первых для театральных и цирковых представлений. Используя подобным образом двойников, князь Корнелий нередко приобретал весомую власть и над оригиналами. Однако София никогда не боялась увидеть среди рабынь дяди свое живое отражение: как известно читателю, дочь Тита Юстина полагала себя совершенно неповторимой личностью. -- Правильно ли я вас поняла, дядя: одного вашего раба зовут Марк, и он стар29, тщедушен, похож на крысу... -- Совершенно верно, милая племянница, а другого раба я назвал Януарием, потому что приобрел его в январе месяце. Уж не знаю, зачем я их купил, наверное, какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что эти никчемные рабы когда-нибудь да пригодятся... Молодой княгине хотелось расцеловать своего зловещего дядю. Конечно, он был ее враг -- но враг этот нынче предлагал спасение! -- Ваше чутье выше всяких похвал, мой самый любимый дядюшка, -- лучезарно улыбаясь, молвила она. А он, не отрывая глаз от ее совершенного тела, лишь по пояс пребывающего в воде, приложил обе руки к груди и изрек самым проникновенным тоном: -- Dukle laudari a laudato viro.30 -- Vir bonus et prudens,31 -- в тон ему ответила София Юстина. "Как приятно созерцать двух самых талантливых в этой стране негодяев, ненавидящих друг друга, но, тем не менее, совместно стряпающих мошенничество в деле, касающемся государственной ереси! -- с удовольствием подумал князь Корнелий. -- Страшная тайна свяжет нас, меня и ее, пока мы живы. О, как досадно, что одни лишь мы присутствуем на сцене и что театр пуст!". Читатель помнит: один зритель все же есть -- не в зале он, а подглядывает из-за кулис, где его оставила София. -- И что же, дядюшка, ваш январский подарок похож на сына ересиарха? -- Не совсем, моя милая Софи, лицо другое, равно как и старый раб не вполне смахивает на самого ересиарха. -- Ох, это так печально! -- Пусть такая мелочь не тревожит вас, дражайшая племянница. При поимке еретики наверняка окажут сопротивление, и стражам порядка придется применить силу... "Он предлагает разукрасить собственных рабов так, чтобы их нельзя было отличить от избитых до полусмерти Ульпинов, -- поняла София. -- И все-таки это очень рискованно!". -- У меня есть идея получше, -- заметила она. -- Мой старый слуга мэтр Давид способен творить чудеса с человеческими лицами. -- Разумно, -- кивнул сенатор. -- Но вы, конечно, понимаете, что после этой демонстрации своего искусства мэтру Давиду придется исчезнуть навсегда. -- Он нас не выдаст, -- быстро сказала София. -- Я бы на вашем месте не стал рисковать, дорогая. Кто знает, чего ждать от иудея. К тому же он всего лишь ваш раб. -- Уже нет. Я его отпустила... -- Тем более, -- кивнул Корнелий. -- Вам останется лишь чуть подтолкнуть его по направлению к богам. Ну же, Софи! К чему сомнения? Omnes una manet nox.32 -- А в ваших рабах вы уверены, дядя? Они не подведут?! -- Я пообещаю им свободу, -- с сатанинской ухмылкой сказал сенатор, -- и я думаю, они согласятся, так как известно, что я всегда держу слово. -- А я добавлю им немного денег, -- подхватила княгиня, -- чтобы они имели чем оплатить услуги Харона. -- Уж вы не поскупитесь, дражайшая племянница: денег должно хватить на всех. -- Кого еще вы имеете в виду? -- Всех, кому суждено сопровождать так называемых Ульпинов по дороге из Темисии в Пифон. Ведь мы же не хотим, чтобы наши друзья раньше времени поняли, что мы намерены принести их в жертву богам! -- Вы опять правы, дядя: это было бы слишком жестоко. Корнелий Марцеллин и София Юстина с облегчением рассмеялись, скрепляя этим смехом свой удивительный союз -- и, заодно, смертный приговор ни в чем не повинным людям, слишком ничтожным, чтобы их жизни имели собственный вес в глазах обоих потомков Великого Основателя. Внезапно княгиня оборвала смех и сказала: -- Дражайший дядя! Вы оказываете мне большую услугу, которую я принимаю по единственной причине: я не желаю доставлять вам огорчение своим отказом. "Нет, она совершенно очаровательна в своей кокетливой невинности! -- подумал Корнелий. -- Она сидит здесь, демонстрируя мне свои обнаженные прелести, а еще более чудесные прелести пока скрывая -- и зная, как страстно мечтаю я прикоснуться к тем и к другим, -- и делает мне одолжение тем, что я ее спасаю! О, если бы она была иной, я перестал бы ее любить и уважать!". -- Вы само великодушие, милая Софи! -- Скажите, дядя, могу ли я что-нибудь для вас сделать? "Умничка, ты не забываешь об оплате. И верно: за мою услугу тебе придется дорого заплатить! Право же, я даже не знаю, как начать..." София заметила, как заалели уши сенатора. -- Не смущайтесь, дражайший дядюшка, говорите! Я вся во внимании! -- Мне ничего от вас не нужно, я счастлив уже тем, что развеял вашу грусть, -- выдавили его побелевшие уста. "Сейчас я нанесу ответный удар, -- с наслаждением подумала она, -- и погляжу, удастся ли тебе отбить его, пафосской веры сын!". -- Я ничего не слышу, дядя, вы говорите так тихо! Прошу вас, подойдите ко мне. Или нет, стойте, не подходите, боюсь, вода и пена забрызгают ваш чудесный калазирис; я сама подойду к вам. С этими словами она вынырнула из бассейна вся. Князь Корнелий побледнел: черными были только волосы на голове, все остальное тело оказалось белее самого нежного молока; даже лобок был тщательно выбрит, и сенатор едва сумел отвести от него потрясенный взор. -- Слишком хороша, чтобы испытывать смущение... -- пробормотал он. Она почти вплотную подошла к нему и заглянула в его глаза. -- Теперь я вас услышу, дядя, -- с придыханием произнесла она. -- Прошу вас, говорите! -- Вы хотите знать мое самое заветное желание? -- перебарывая спазм в горле, прошептал Корнелий. -- Да, и обещаю его исполнить. -- О-о-о... -- застонал сенатор. -- Вы, воплощенная Афродита, родившаяся из пены этого бассейна, и я, первый человек, сумевший по достоинству оценить вас... Тут София услышала негромкий стон в отдалении, который издали уста, более близкие ей, чем уста князя Корнелия, -- и она поняла, что зашла в своей игре чуть дальше, чем позволяли чувства Марсия Милиссина. Она прошла через упоительное наслаждение, когда пикировалась с дядей, зная, что любовник видит ее, -- но теперь наслаждение превратилось в страх, в подлинный ужас. "Если Марс ворвется сюда, мы погибнем, все трое", -- пронеслось в ее мозгу, и она мгновенно приняла решение. Оттолкнув дядю, она с криком бросилась обратно в бассейн. А он, увидав ужас, отразившийся на ее лице, и не зная истинной его причины, решил, что это его слова внушили Софии такой страх. Это изумило его; София не была наивной девочкой -- будь он проклят, если она не знала, чем все закончится, с самого начала; с какой бы стати ей иначе приглашать его сюда, в зал бассейна?! -- Ох, дядя, простите меня, -- выкрикнула она из воды. -- Простите, ради Творца и всех великих аватаров! Я смутила вас. Вы, чистый, непорочный человек, благородный князь, явились, чтобы спасти меня, а я, растленная девчонка, расхаживала тут голой перед вами! О, дядя, мне так стыдно! "Да она просто издевается надо мной! Забери меня Эреб! Ей -- стыдно?! Ей, выставившей мне на обозрение свой выбритый лобок! Клянусь -- чем бы мне поклясться? -- а-а-а, дьявол, клянусь твоим хвостом, копытами и рогами, заставлю я ее о содеянном пожалеть!". Похоже, огонь ярости, воспылавший меж глазных щелей сенатора, не на шутку испугал Софию. Она поняла, что сделала неверный ход, -- и перешла в наступление: -- Вы тоже, дядя, хороши! Почему вы не остановили меня? -- Да потому, дражайшая София, -- проскрежетал Корнелий, -- что я безумно вас хочу, хочу с самого вашего детства, и будь я проклят, если вы этого не знаете, опять же, с самого вашего детства! "Марсий, милый, ради Творца, молю, держи себя в руках! -- пронеслось в мозгу Софии. -- Какая же я дура, что позволила тебе смотреть нас и слушать!". -- Ступайте, дядя, прочь! -- вскричала она. -- Страшные вещи вы говорите! Это великий грех, думать об инцесте! Я же ваша племянница, дочь вашей родной сестры! "К Эребу! А мне плевать, кого ты дочь! Я даже собственную дочь...", -- едва не выкрикнул сенатор Марцеллин. Однако он сдержался; проиграв в одном, он не имел права проигрывать повсюду. Скорее по инерции, чем в порыве гнева, он воскликнул: -- Может, то и грех! Но я столь сильно люблю вас, София, что готов упасть к вашим ногам, готов пресмыкаться пред вами, как презренный раб, готов, наконец, письменно оформить отказ от всех возможных притязаний на Квиринальский дворец -- лишь бы на одно мгновение познать ласку вашего божественного тела! Нет, никакие усилия тренированной воли не смогли сдержать искреннего изумления, отразившегося на лице Софии Юстины. Она и не подозревала, что дядя готов зайти столь далеко в своем безумном желании обладать ею. В то же мгновение раздался крик и грохот, заставивший его замереть с выражением холодного ужаса на лице, а ее -- всего лишь закрыть глаза от страха, потому что ужас она уже испытала. "Это конец, -- решила она, -- сейчас Марс ворвется и убьет его". Однако ничего подобного не случилось: после крика и грохота явилась тишина, какая бывает на кладбище в ночь новолуния. Когда она открыла глаза, Корнелия Марцеллина не оказалось в зале. София Юстина застонала от горечи и обиды. Партия, развивавшаяся так красиво на всем своем протяжении, неожиданно завершилась, вопреки всем правилам древней игры, позорным поражением обоих игроков. Но нет! Партия продолжалась -- сенатор Марцеллин, выйдя откуда-то из-за ее спины, в упор на нее глядя, спросил: -- Кто это был, София? -- Какой-нибудь мой раб, -- пролепетала она, чтобы что-то ответить. Он криво усмехнулся: -- Ваш раб! Воистину, ваш раб, более счастливый, чем я, сенатор! -- Молю вас, замолчите! -- простонала она. -- А не замолчу? "Так вас заставят замолчать", -- ответил ему ее взгляд. Корнелий Марцеллин помолчал минуту, размышляя над ситуацией, а затем сказал: -- Сдается мне, нам с вами ничего не угрожает, милая племянница: ваш раб не осмелится на нас напасть. -- О, вы его не знаете, дядя, -- он осмелится напасть даже на дьявола, если почует, что дьявол угрожает мне. -- Но я-то вам не угрожал. -- Молю вас, замолчите. -- Я знаю ваших рабов, милая Софи. Среди них нет столь смелых, чтобы решили выступить против дьявола. -- Этот раб у меня недавно. Вы его не знаете. -- Зато я знаю вас! Позволите ли вы какому-то рабу, тем паче недавно приобретенному, подслушивать нас? Да ни за что! -- Вы невозможны, дядя. Любой на вашем месте давно б уже меня покинул. -- А я не уйду. Мне любопытно, кто же нас подслушивал. Клянусь Гадесом, Софи, это мое право -- знать, кому еще, кроме вас, я имел глупость выболтать свои тайны! -- Ну хорошо, -- устало вздохнув, проговорила княгиня, -- я скажу. Вам нечего опасаться, дядя: это был мой муж. -- Ваш муж?! -- сенатор сделал большие глаза и рассмеялся. "Я делаю ошибки, одну за другой, -- с отчаянием поняла София. -- Он мне не верит! Но не могу же я ему сказать, кто там в самом деле!". -- Я верна своему мужу, как Лукреция была верна Тарквинию Коллатину, да будет вам известно, и сомневаться в моей верности ему вы не имеете права! -- с достоинством истинной царицы воскликнула она. -- В вас от незабвенной Лукреции, моя дражайшая, лишь только то, что ваша мать, моя сестра, носит имя Лукреции, -- со смехом отозвался Корнелий. -- Еще скажите, что вы любите своего мужа Юния Лонгина с того самого дня, когда ваш отец Тит Юстин заставил вас выйти за него, потому что нуждался в содействии его отца в одном весьма и весьма щекотливом дельце -- вы помните, в каком? "О-о-о... -- мысленно простонала София, ощущая себя загнанной в угол. -- Он видит меня насквозь! Лучше я буду молчать, а для мести выберу другое время". -- Впрочем, дорогая, я не стану требовать с вас княжеской клятвы, потому что вы лжете. -- Да как вы смеете! Пойдите прочь, лукавый Мом! -- Хорошо, я уйду -- и отправлюсь на виллу вашего мужа, где вы были вчера с принцессой Кримхильдой и откуда затем возвратились, совершив незаконный полет над озером Феб, где вас едва не изловили наши доблестные стражи порядка. "Он все знает, все! Но откуда?!! То-то он часто поминает дьявола -- он сам не человек, а дьявол, Аргус тысячеглазый!". -- Так мне уйти, дражайшая племянница? -- Делайте что хотите. И думайте что хотите. Мне уже все равно. Но знайте, -- в голосе Софии Юстины зазвучал металл, -- когда Афродиту загоняют в угол, она становится Гекатой! "Ого-го-го! -- подумал Корнелий Марцеллин. -- Крепко же я ее прижал! Увы, больше она мне ничего не скажет. А хотелось бы знать, кто у нее там прячется. Ничего, когда-нибудь этот счастливчик сам себя выдаст -- вот тогда я его уничтожу и займу его место. А до той поры придется потерпеть! Право же, Софи чересчур хороша, чтобы иметь ее всю и сразу!". -- Не будем развивать эту тему, -- примирительно сказал он. -- Вас удовлетворит, если я начну думать, что в соседней комнате был человек под условным именем Купидон? Она улыбнулась, удовлетворенная изяществом, с которым Корнелий вывел их обоих из затруднительного положения. -- Иногда вы бываете просто неподражаемы, дядя. -- Я учусь у вас, прекраснейшее создание среди всех живущих под Божественным Эфиром. О, если б только вы, рожденная из пены волн... -- Как, вы опять?! Он лукаво подмигнул ей, отчего Софию вновь пронзила нервная дрожь, и заговорщически заметил: -- Сдается мне, ваш Купидон улетел. Он больше нас не слышит. "Действительно, странно. После такого взрыва -- тишина! Уж не случилось ли беды с моим Марсом?", -- подумала она, и сердце отчаянно забилось. Корнелий Марцеллин приблизился к самой кромке воды и, точно желая проверить свое предположение, наклонился к Софии: -- Ну, все еще не верите?! Она вдруг ощутила жгучее желание схватить дядю за ногу и столкнуть в воду, а самой выпрыгнуть -- и поглядеть, как будет он барахтаться в ее бассейне, весь, целиком, в своем роскошном калазирисе, с сенаторской звездой и княжеской диадемой... Она подавила в себе это желание, потому что знала, сколь страшно мстит Корнелий Марцеллин за унижения; пока что была игра -- вот пусть игра игрой и остается! -- Да, пожалуй, вы правы, Купидон улетел, -- и она лучисто улыбнулась ему. -- Ага, значит, это все-таки был Купидон, -- рассмеялся сенатор и вдруг, сменив ироничный тон на страстный, заговорил: -- Вы самая восхитительная женщина на свете, София! Вы лживы до мозга костей, вы способны думать лишь о себе и собственных удовольствиях, вам доставляет радость понукать другими, вас переполняет желание царить над всеми мужчинами сразу, вы полагаете себя центром Мироздания -- и я готов согласиться с вами: вы этого достойны! И я такой! Я ничуть не лучше и не хуже вас! Вся разница между нами только в том, что Творец создал меня мужчиной, а вас -- женщиной! Он создал нас друг для друга, поймите это! Вы читаете мои мысли -- и я вижу вас насквозь! Вместе мы всемогущи! Нас ничего не разделяет, ничего! -- Нас разделяют наши амбиции, -- вздохнула София. -- Там, где каждый из нас мечтает очутиться, есть место лишь для одного. -- И что с того? Второй может стоять рядом. -- Вы это серьезно, дядя? -- Клянусь кровью Фортуната, я никогда не был более серьезен! Вы будете первым лицом в правительстве, когда я его возглавлю. -- Первым после вас? -- Но первым! -- Не выйдет, дядя. Потому что правительство возглавлю я. -- А если это вдруг случится, я буду после вас первым лицом? -- У нас пошел откровенный разговор, так к чему нам эвфемизмы? Вы будете вторым лицом после меня, дядя; я обещаю. -- Поклянитесь княжеской клятвой, Софи, как это сделал я, иначе я вам не поверю. -- Клянусь кровью Фортуната! -- промолвила София, а сама подумала: "В конце концов, как сказал Цицерон, juravi lingua, mentem injuratum gero33. Боги извинят меня, если я обману этого Автолика. Вернее, оправдаю его ожидания: он сам сказал, что я лжива до мозга костей!". -- Итак, вы довольны, дядя? -- Я в совершеннейшем восторге, милая Софи. -- Вы слышите, как часы Пантеона бьют десять? Нам пора заняться Ульпинами, пока наши общие враги нас с вами не опередили. -- Совершенно с вами согласен. Но прежде мне надлежит воспользоваться вашим любезным предложением. -- Я снова вас не понимаю, дядя. Что вы теперь хотите от меня? -- Лично я -- ничего, моя дражайшая племянница. Dixi34, я счастлив уже тем, что развеял вашу грусть. Но моя дочь... -- Ваша дочь?.. -- Да, моя дочь. Вам известно, как люблю я мою Доротею. -- Я тоже люблю ее, дядя. Вы хотите сказать, я могу для нее что-то сделать? -- Полагаю, можете. Дело в том, что моя дочь несчастна. -- В чем же ее несчастье? -- Она влюблена. -- Так это счастье, милый дядя! -- Как посмотреть, милая племянница. Доротея влюблена в человека, который не отвечает ей взаимностью. -- А-а, вот оно что. И вы хотите, чтобы я устроила счастье вашей дочери? -- Только богиня способна это сделать; задача не из легких! -- Неужели? В таком случае соблаговолите сообщить мне имя счастливца. -- Извольте: это Варг, наследный принц Нарбоннский. Нужно сказать, внутренне София Юстина была готова услышать нечто подобное. Дочь сенатора Доротея Марцеллина была скромной девушкой, которой недавно исполнилось восемнадцать, и всегда, сколько знала ее София, всецело находилась под контролем деспотичного отца. Помимо воли своего отца княжна Доротея не осмеливалась даже выйти в город, не то что полюбить кого-то! Следовательно, брак дочери с Варгом нужен был самому Корнелию Марцеллину -- но вот зачем? Тут тоже была загадка, и София Юстина с присущей ей самоуверенностью предприняла попытку эту загадку с ходу разгадать. -- Ваша дочь желает выйти замуж за человека, который бросил нам вызов? В лице Корнелия что-то дернулось, и София поняла, что попала если не в яблочко, то в круг. -- Что вы имеете в виду, дражайшая племянница? -- А разве не этот варвар помог бежать еретикам Ульпинам?! "В яблочко!", -- мысленно воскликнула София. Корнелий даже не попытался что-либо отрицать, а лишь посетовал: -- Вы чересчур умны для женщины, милая Софи. -- Да и вы виртуоз, милый дядя, особенно для мужчины. Кто, кроме вас, додумался бы обезопасить варвара от подозрений, женив его на дочери светлейшего князя?! Мне жаль мою кузину, дядя. Вы хотите сделать Доротею несчастной: Варг ей не пара. -- Напротив: только такой мужчина способен овладеть сердцем моей дочери, не принимая ее всерьез. "Вот оно что, -- подумала княгиня, -- ко всему прочему дядя хочет иметь подле Варга свою лазутчицу. Это начинает казаться опасным!". -- Мне не нравится ваша идея, дядя. Не много ли чести для варвара? В жилах вашей дочери течет кровь Великого Фортуната -- а Варг почти что дикий зверь! -- Уже нет, дражайшая племянница. Благодаря вам нарбоннские галлы обратились в Истинную Веру... -- Вы святотатствуете, дядя, и даже не морщитесь! Варг презирает Истинную Веру, потому и бросил вызов нам, освободив еретиков Ульпинов! Его бы надо примерно наказать... -- О, это было бы весьма и весьма неразумно! "Увы! После всего, что было сделано мной, дабы привязать Нарбоннию к Империи, после всех моих попыток подружиться с герцогом Круном я не могу наказывать его сына, да еще примерно, -- подумала София. -- Это уронит мой авторитет, и весьма, а цепные плебеи моего дяди не упустят случая облаять правительство. Но Варгу дерзость не сойдет с рук: я сделаю так, что отец сам его накажет, Кримхильду же объявит своей наследницей". -- Вы правы, дядя, -- сказала она, -- неразумно из-за глупого поступка мальчишки-варвара ставить под угрозу едва наметившийся мир. -- Вот и я о том, -- улыбнулся Корнелий, который отлично понимал, какие мотивы движут Софией, -- а отыщется ли средство укрепить этот пока еще хрупкий мир, лучшее, нежели брак между аморийской княжной и нарбоннским наследником?! "Или брак между нашим нобилем и их будущей герцогиней", -- мысленно поправила его София. Вслух она сказала: -- Я обещаю вам, милый дядя, сделать все во имя счастья вашей дочери. Вскоре они расстались, по-своему разочарованные, но довольные друг другом. Они знали, что это была "ничья" и что основная борьба развернется в следующих партиях. -- Любимый дядя, -- молвила София Юстина на прощание, -- мне, право же, неловко просить вас, после всего, что вы уже для меня сделали... -- Я внимаю вам, дражайшая племянница. -- О, вы так добры!.. Отдайте мне Интелика. -- София... -- Ну что вам стоит, дядя! Ради любви ко мне -- отдайте мне Интелика! -- Это невозможно. Кимон Интелик -- делегат от народа. -- Я говорю о молодом Интелике, об Андрее, и вы прекрасно поняли меня, дядя. Мечтаю растерзать его; вид этого мерзавца, истекающего кровью у меня на глазах, доставит мне наслаждение. -- Вы кровожадны, дражайшая Софи. Жалкий плебей, homo trioboli,35 не стоит вашего гнева. -- Он оскорбил меня, и я поклялась отомстить. -- Месть сиятельной княгини столь ничтожному созданию? Вы шутите. Я бы вас понял, если бы вы захотели отомстить кому-нибудь, достойному вашей мести, о прекраснейшая из смертных. Например, мне. -- Дядя, отдайте мне этого проклятого плебея, и тогда я не стану вам мстить. У вас наверняка есть на него какой-нибудь компромат. -- Еще вчера не было никакого. -- А сегодня? Постойте, уж не хотите ли вы сказать... -- Ни за что! Это было бы слишком жестоко даже для Андрея Интелика. Сколько раз я предупреждал нашу молодежь: ночью спать нужно, а не гулять по Форуму... "Потрясающе! -- с восторгом, который едва удавалось сдерживать, подумала София. -- Он выдает мне для расправы всю радикальную фракцию! Ай-да аромат букетной орхидеи! Следует почаще принимать дядю в этом бассейне!". -- Милый дядя, ведь вы избавите меня от Интелика, не правда ли? -- Я подумаю, что можно сделать, милая Софи. ...Отпустив дядю, София Юстина первым делом отправила слуг на Форум. Им надлежало захватить в качестве улик цепи, которыми к "позорному столбу" были прикованы еретики Ульпины, и, соблюдая все предосторожности, снять с этих цепей отпечатки пальцев. Несколькими минутами спустя, еще не покинув дворец Юстинов, Корнелий Марцеллин осознал, какие страшные вещи изрекли его предательские уста. "Не могу поверить, что я все это говорил, -- мысленно клял он себя. -- Будь я проклят, если Софи не подмешала в свою ванну какого-нибудь дурмана! Ecce femina!36 С каждым часом я все больше и больше влюбляюсь в нее...". Вернувшись домой, сенатор послал своих слуг с тем же самым заданием, которое дала своим слугам княгиня София. Скоро слуги князя Корнелия воротились и доложили хозяину, что цепей возле позорного столба они не обнаружили, зато повстречали слуг Софии Юстины, покидавших Форум. Эта новость привела обычно невозмутимого сенатора в такой неописуемый гнев, что слуги, принесшие злополучную весть, не дожидаясь, когда этот гнев обрушится на их головы, поспешили укрыться в апартаментах сердобольной Доротеи Марцеллины. Впрочем, это им не помогло, потому что вскоре хозяин объявился там, и по более веской причине, -- ему предстоял серьезный разговор с дочерью. Идея выдать Доротею за Варга явилась ему спонтанно, не исключено даже, под воздействием дурманящего аромата, но, чем больше князь Корнелий размышлял над этой идеей, тем более замечательной она ему казалась. Он пришел к выводу, что приобрел согласие Софии Юстины на этот брак не столь уж дорогой ценой -- цена, которую придется заплатить самой Софии, будет куда дороже! Настроение его улучшилось; относительно же участи отца и сына Интеликов, сенатор, поразмыслив немного, заключил, что им пока ничего не угрожает. Он, между прочим, оказался прав. Когда княгиня София получила искомые отпечатки пальцев, хитроумный политик победил в ней алчущую мести женщину. Она великодушно пощадила своих врагов -- дабы затем, когда-нибудь, когда это окажется по-настоящему полезным ей, с помощью этих улик превратить своих врагов в своих рабов. Вместе с князем Корнелием ушел мэтр Давид, модельер и цирюльник княгини Софии; он еще не знал, что покидает дворец Юстинов, ставший ему родным домом, навсегда: добрая молодая хозяйка обменяла преданного слугу на ценную услугу своего дяди. А вот князь Марсий Милиссин вскоре вернулся к своей возлюбленной и имел, между прочим, с ней тяжелый разговор. В частности, София строго-настрого воспретила любовнику являться во дворец Юстинов, даже под благовидным предлогом, потому что лукавый, вероломный и к тому же влюбленный в собственную племянницу сенатор Марцеллин наверняка установит тотальную слежку за дворцом княгини Софии, дабы разведать, кто скрывается под "условным именем Купидон". На это князь Марсий заметил, что не станет, подобно презренному уличному воришке, бегать от ищеек мерзавца и извращенца и что первым нанесет удар, попросту вызвав негодяя-сенатора на дуэль. Окончательное объяснение любовникам пришлось отложить, так как майордом доложил хозяйке о прибытии во дворец его светлости герцога Нарбоннского Круна. Крун приехал по приглашению самой княгини, которое она передала через курьера; в приглашении говорилось о важном деле, не терпящем ни малейшего отлагательства. Глава восьмая, в которой благородный варвар решается поднять руку на женщину, а светлейший князь делает долгожданный подарок своей любимой дочери 148-й Год Химеры (1785), день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов Княгиня София Юстина приняла герцога Круна в своем личном кабинете. Комната, называвшаяся кабинетом, представляла собой обширное помещение с огромным столом из красного дерева у широкого фигурного окна, богатыми креслами, покрытыми бархатными паласами, а также длинной двуспальной софой, в которой человек, даже обладающий комплекцией герцога Круна, рисковал утонуть. Правитель нарбоннских галлов застал молодую хозяйку восседающей в одном из названных богатых кресел. Крун поразился изменениям, которые претерпел облик Софии Юстины, а ведь расстались они не далее как минувшим вечером! Прекрасная княгиня была одета в длинное платье сиреневого муара. Это платье не имело ни единого выреза, так