- А Грачева? - спрашивает Рудаков. - Его, конечно, тоже, но уже после них. Но вот и Ямщиков! Вы нас оставьте, пожалуйста, наедине. - О, Татьяна Петровна, наконец-то вы!.. - радостно восклицает Анатолий, но, сообразив, что разговор с нею будет, видимо, официальным, смущенно извиняется: - Простите, пожалуйста... Вы, наверное, будете меня допрашивать о драке с этими подонками, и потому всякие эмоции с моей стороны, конечно, неуместны. - Да, к сожалению, разговор будет официальным, - сдержанно улыбается Грунина. - Что поделаешь - таков закон. Расскажите мне об этой драке поподробнее. Ямщиков теперь уже гораздо спокойнее и обстоятельнее сообщает ей все то, о чем так бурно поведал в минувшую полночь своему другу. - А вы не смогли бы описать внешность напавших на вас? - просит Грунина. - Едва ли это мне удастся, - пожимает плечами Ямщиков. - В темноте не разглядел, да и некогда было рассматривать, пришлось обороняться. Ведь их было четверо. Впечатление о них самое общее - этакие гривастые субъекты в доспехах хиппи. - Но двух вы имели возможность разглядеть получше. Они, насколько мне известно, были гостями Марины. - Да я и там на них не очень смотрел - были более приятные для меня лица, - улыбается Анатолий. - А вот этого вы не узнаете? - спрашивает Грунина, протягивая Ямщикову фотографию парня с худым, длинным лицом и локонами средневекового лучника. Ее раздобыл где-то участковый инспектор, обнаруживший труп Бричкина на Конюховской улице. - О, этого помню! Этот действительно был у Марины. Она сказала мне даже, что он самый нахальный из ее "поклонников". И в драке вчерашней участвовал активнее других. А теперь вы скажите, пожалуйста, Татьяна Петровна... Ох, извините меня, ради бога, что называю вас по имени! На допросе это, наверное, не положено, но язык не поворачивается называть вас гражданином инспектором. Ну, а что, скажите, было нам делать: обратиться в бегство или защищаться? - Никто вас за это и не винит. Я просто уточняю картину происшествия, потому что все гораздо серьезнее, чем вы думаете. Не заметили вы в руках напавших на вас парней ножа или другого острого предмета? - Нет, не заметил. Да и не было, наверно... - Почему так думаете? - А потому, что они были страшно разъярены, особенно тот, которого вы мне показали. Даже камень пытался схватить, к счастью, камень этот оказался слишком тяжелым. А будь у парня финка, он бы не задумываясь пустил ее в ход. Его прямо-таки силком уволокли от нас приятели, когда решили ретироваться, видя, что мы за себя умеем постоять - я ведь боксер и самбист, а у Десницына, хоть он и бывший богослов, чертовски увесистый кулак. - Ох, Толя! - вздыхает Татьяна. - Я тоже должна бы вас гражданином Ямщиковым называть, но и у меня язык не поворачивается... А дело-то очень серьезное. Убит ведь этот "самый нахальный поклонник" Марины Грачевой. Всадил ему кто-то нож в спину на той самой улице, где вы дрались. - Что вы говорите! - изумленно восклицает Ямщиков. - Выходит, что подозревать теперь могут и меня и Десницына?.. - Формально - да. - Эти подонки - дружки Бричкина - с удовольствием, конечно, покажут на меня! Двое из этих "дружков" уже находились в отделении милиции за ночной дебош. Они разбили окна в одном из домов на соседней с Конюховской улице и пытались избить прохожего. К тому же оказали сопротивление доставившим их в отделение работникам милиции. Допрашивая их, Грунина не задавала им прямых вопросов, но по косвенным заключила, что об убийстве Бричкина им ничего не известно. Могло оказаться, конечно, что убили его они сами в пьяной драке и потому помалкивали, но, скорее всего, это не их рук дело. Не похоже, чтобы и Грачев имел к этому отношение. Ему не следовало бы тогда приглашать Бричкина в гости, чтобы потом не привлечь этим внимания к себе следственных органов. А не замешан ли здесь Туз?.. Чем больше думала Грунина о причастности Каюрова к убийству Бричкина, тем тверже укреплялась в своей догадке. Но даже если это не Туз и не его подручные, все равно он не упустит теперь случая обвинить в этом Ямщикова и Десницына, а скорее всего - запугать их возможностью такого обвинения... С какой целью, однако? Это Татьяне было не очень ясно, но весьма возможно, с целью шантажа. И ему очень может пригодиться для этого бесследно исчезнувший четвертый участник ночной драки. Все попытки работников милиции обнаружить его были пока безуспешны. Допросила Грунина и Марину Грачеву. Девушка произвела на нее хорошее впечатление. Об убийстве Бричкина ей тоже ничего не было известно. О самом Бричкине она сказала: - До седьмого класса мы учились с ним вместе. Он и тогда не давал мне житья своим ухаживанием. И даже когда его исключили из школы за вечную неуспеваемость и хулиганство, продолжал ко мне приставать и отвязался только после того, как я пригрозила пожаловаться на него брату. Задала Грунина Марине несколько вопросов и о брате. - Знаете, - задумчиво ответила ей Марина, - по-моему, он кое-чему все-таки там научился. Я исправительную колонию имею в виду... Не то чтобы совсем уж, но и не тот теперь, что был. Во-первых, пить бросил. Работа, говорит, у меня такая, что либо кончай пить, либо переходи на другую, по меньшему разряду и не с тем заработком. С микронами ведь дело имеет, а с ними нужна твердая рука. - Так совсем и не пьет? - не очень поверила ей Грунина. - В сравнении с тем, что было, так почти совсем. И вообще стал, по-моему, над многим задумываться... Вот если бы только не дружки его прежние! - тяжело вздохнула Марина. - А что за дружки? Собутыльники? - Если бы только собутыльники! - снова вздохнула Марина, но чувствовалось, что ничего больше об этом не скажет, и Грунина решила пока не настаивать. Начиная допрос Десницына, Грунина не смогла удержаться от того, чтобы не сказать: - Вот уж никак не ожидала этого от вас, бывшего богослова... - А я более всего удручен, - с неожиданной для Груниной решительностью восклицает Десницын, - тем, что мне постоянно напоминают о моем духовном прошлом. Разве не ясно вам, что с ним все кончено? А за свой поступок, совершенный прошлой ночью, а готов нести ответственность по всей строгости закона, хотя нисколько в том не раскаиваюсь, ибо поступил, по-моему, как подобает гражданину. К тому же просто не имел права оставить своего товарища в беде. - Вас в этом никто не обвиняет. - Тогда я вас, простите, не понимаю. Чего же вы от меня не ожидали? Того, что обороняться буду, а не уговаривать напавших на нас подонков разойтись с миром? Или в соответствии с учением Христа, когда они ударили меня по левой щеке, я должен был подставить им правую? Нет, гражданин старший инспектор, я вполне сознательно дрался с ними и очень горжусь, что мы с Ямщиковым обратили их в бегство... - А я повторяю, - теперь уже весело улыбаясь, прерывает его Татьяна, - что ни в чем вас не обвиняю. И если хотите знать мое личное мнение - действовали вы, как настоящие мужчины. - Правда? - улыбается теперь и Десницын. - Но я обязана выяснить у вас, как все это происходило. Один из напавших на вас хулиганов был ведь найден минувшей ночью убитым. - Так вот оно что! Тогда я постараюсь вспомнить все поподробнее. В какое время, кстати, произошло это убийство? Примерно около двенадцати? Ну, а мы с Ямщиковым сели в такси в половине двенадцатого. Нет, номера его я не запомнил. Вернее, просто не обратил на него внимания. Но Анатолий разговорился с шофером, которого, как и меня, звать Андреем. Потому, наверное, и запомнилось его имя. В разговоре выяснилось еще и то, что мы были последними его пассажирами. Работа его кончалась в двенадцать. - А не сказал он вам случайно, из какого автопарка его такси? - Нет, этого мы у него не спрашивали... Хотя, позвольте, он, помнится, сам сказал, что ему по пути с Анатолием, который хотел заехать на Автозаводскую улицу к Олегу Рудакову. Пригодится вам это? - Пригодится, Андрей Васильевич. Скорее всего, это такси из девятого таксомоторного, который находится под Автозаводским мостом. Записав все показания Десницына в протокол и подписав его вместе с ним, Татьяна, прежде чем отпустить Андрея, говорит: - А теперь я хочу дать вам совет: если вас будут шантажировать, уверять, что есть свидетели, которые докажут ваше соучастие в убийстве Бричкина, немедленно дайте мне об этом знать. И ничего не бойтесь. - А я и так ничего не боюсь. 12 Рудакову сегодня нелегко проводить политбеседу. Отвлекают тревожные мысли о Ямщикове и Десницыне. Он не сомневается, что они ни в чем не виноваты, но все-таки немного волнуется за них: как-то они там отвечают на вопросы Татьяны Петровны? А беседа становится очень горячей, и больше всех задает ему вопросы Грачев. Он уверяет, что один его знакомый был недавно за границей и, вернувшись, рассказывал, будто там теперь никакой разницы между буржуазией и рабочими не существует. И у тех и у других собственные машины, загородные дома и кое-что иное. Многие инструментальщики только посмеиваются над этими баснями, а он стоит на своем: - Рудаков агитатор, пусть он и объяснит мне, как же все-таки обстоит там с этим дело, чтобы я потом сам мог разоблачать эту брехню, если, конечно, это брехня. - Да при чем тут брехня? - ворчит кто-то. - В Америке действительно многие рабочие на колесах, почти у всех машины. - А почему? - спрашивает Рудаков. - Вот ты и ответь! - выкрикивает Грачев. - Да потому, что положение современного пролетариата, занятого на поточно-конвейерном производстве, требует высокой профессиональной и территориальной мобильности, - отвечает Рудаков. - А ты попроще! - снова подает голос Грачев. - Тут люди грамотные, - усмехается Рудаков, - сами понимают, что прежний фабрично-заводской пролетариат имел дело с универсальным оборудованием, требовавшим большого стажа работы. На таких предприятиях не только рабочие дорожили местом, но и сами их хозяева опасались потери уже обученных кадров. Рабочие этих заводов и фабрик обычно концентрировались вокруг территории своих предприятий и не нуждались в быстром и дешевом массовом транспорте. - А сейчас у них разве не так? - Современному поточно-конвейерному производству крупных капиталистических стран требуется теперь такая рабочая сила, которую можно быстро переподготовить и перебросить с одной работы на другую. Нынешнему капиталистическому конвейеру уже не нужна высокая профессиональная подготовка. Ему необходима лишь устойчивая интенсивность труда, физическая выносливость, способность быстро переключаться на новую работу, внимательность, готовность переносить большие нервные нагрузки. - А при чем же тут автомобили? - все еще недоумевает Грачев. - Вот тебе и раз! - невольно восклицает его сосед. - А как же он без собственного автомобиля приедет свежим на такую работу? - И не в том только дело, - уточняет Рудаков. - Это рабочий уже нового типа, он не очень квалифицирован, но лучше образован. И живет не всегда рядом с производством, а часто за десятки километров. Но так как частный и государственный транспорт обслуживает уже сложившийся, в той местности поток пассажиров, хочешь не хочешь, приходится приобретать собственную машину. В таких условиях это уже не роскошь, не комфорт, а первая необходимость. - А деньги на машину где же взять? - Их приходится с боем вырывать у хозяев поточно-конвейерного предприятия. Да и сами условия такого производства понуждают его хозяев повышать заработную плату своим рабочим, чтобы они имели возможность получать лучшее образование, лучше питаться и отдыхать. Без этого им не выдержать бешеного темпа конвейерного производства, а хозяевам - конкуренцию других предпринимателей. И как ни парадоксально, но именно предприятия с самой высокой зарплатой оказываются ареной наиболее острых классовых столкновений. - А я снова хочу вернуться к машинам, - шумит Грачев. - Выходит все-таки, что не все там нуждаются в машинах. Те, кто работает не на поточно-конвейерном производстве, например. Для них это все же не первая необходимость, а комфорт. - Конкуренция делает свое дело во всей капиталистической промышленности, - отвечает на его вопрос Рудаков. - Более высокий уровень интенсивности труда поточно-конвейерных предприятий постепенно распространяется и на другие отрасли капиталистического производства, перестраивая потребности рабочей семьи. И одна из этих потребностей - мобильность, необходимость иметь свой автомобиль, чтобы не быть привязанным только к ближайшему заводу. - И все-таки не у всех, наверно, такая нужда. - Однако приходится покупать автомобили почти всем. Ведь стоит только одной трети жителей какого-нибудь пригорода купить собственные машины, как местная автобусная линия становится нерентабельной, и компания снимает ее. И тогда две трети населения оказываются вынужденными покупать себе собственные машины (большей частью, правда, уже подержанные), чтобы было на чем вовремя добираться до своего завода или службы. - Там не напишешь жалобу в "вечерку" на плохую работу городского транспорта, - смеется кто-то. - Не пожалуешься в райисполком или Моссовет. В "свободном мире" всех интересует лишь собственная выгода. А Рудаков, заключая беседу: - Вот почему в Америке никого не удивляют безработные, приезжающие за даровой похлебкой на собственных автомобилях. И конечно же, ни о каком обуржуазивали рабочего класса там и речи быть не может. ... - Вот и снова встретились мы с вами, гражданин следователь, - добродушно улыбаясь, говорит Груниной Грачев, вызванный ею на допрос. - Не послушались, значит, моего совета, не пошли в актрисы? Стало быть, работа эта вам по душе. А вот зачем снова допрашивать меня собираетесь, не пойму что-то. Не дозволяется разве отмечать в семейной обстановке такое событие, как получение родной сестрой аттестата зрелости? Компания, не скрою, была веселой. Попели, потанцевали - молодежь ведь. Ну и выпили малость, однако в пределах нормы. Это раньше позволял я себе переборы, а теперь... - О том, каким вы стали теперь, говорить, по-моему, рано, - прерывает Грачева Грунина. - Это "теперь" только еще начинается, и от вас зависит, как оно сложится. Но допрашивать я вас буду не о том, как вы отметили получение аттестата зрелости. - Так в чем же дело тогда? - А дело в том, что один из ваших вчерашних гостей убит этой ночью неподалеку от вашего дома. - Убит?.. - слегка дрогнувшим голосом переспрашивает Грачев. В глазах его растерянность, значит, это новость для него. - Вот уж чего никак не ожидал. Все ведь было очень мирно, никто не перепил. Разве вот только Васька Бричкин? Так он вообще оболтус, несерьезный малый... - Зачем же вы тогда пригласили его на праздник сестры? - Учился он с Мариной в одной школе и был в нее влюблен еще со школьной скамьи, как говорится. Так это с ним, наверное, случилась беда? Его это убили?.. - Да, его. - Но кто? Кому этот жалкий забулдыга мог стать поперек пути? - С вашей помощью я и хотела бы это выяснить. Когда он ушел от вас? - Около одиннадцати... В общем-то, я сам его выпроводил. Решил, что ему уже хватит. Со своим корешем Филькой Паниным он и ушел. Этот Панин может вам, пожалуй, больше моего теперь помочь. Они с Бричкиным закадычные друзья. - А когда разошлись остальные гости? - Примерно через четверть часа. Перечислить, на верное, нужно, кто был у меня? Пока Грачев называет фамилии своих гостей, Грунина торопливо думает: "Похоже, что он действительно ничего не знает об этом убийстве. Чистая случайность, что оно произошло, или, может быть, Каюров решил избавиться от такого "неуправляемого" помощника, как Бричкин? Скорее всего, было у них в ту ночь бурное объяснение. Не так, видно, вел себя Бричкин у Грачева, и особенно потом, на улице, как ему предписывалось. А Каюров вспыльчив... Может быть, и не хотел убивать, а только проучить. Ну, а теперь сложившуюся ситуацию он, наверное, постарается использовать для запугивания Ямщикова и Десницына..." - Вот и все, что я могу вам сообщить, гражданин старший инспектор, - заканчивает свои показания Грачев. - И совершенно чистосердечно, безо всякой утайки. А что касается убийства Бричкина, то ни малейшего представления не имею, кто бы мог это сделать. Безобидный был малый... - И никогда ни с кем не дрался? - Ну кто же из мальчишек не дерется? Дрался, конечно. Это ведь у них почти спорт. - Мальчишке этому было, однако, уже около двадцати. К тому же за подобный вид спорта, как мне достоверно известно, он имел несколько приводов в милицию. Не мог он подраться с кем-нибудь, покинув ваш дом? - Был навеселе, и потому не исключено... - А приревновать Марину вашу к кому-нибудь у него не было оснований? - Какие же основания? Она вообще ухаживанием его пренебрегала. Помнится, даже просила меня как-то шугануть его от нее. - Ну, тогда вопросов к вам больше не имею, - заканчивает допрос Татьяна, а сама думает: "Значит, нет у него пока желания набросить тень подозрения на Ямщикова. Напротив, выгораживает вроде. Не упомянул даже, что Бричкин пытался схватиться с Анатолием из-за Марины у него в доме". 13 Олегу Рудакову очень хочется встретиться с Груниной, но об этом нечего сейчас и думать. Убийство Бричкина добавило ей хлопот, и она, конечно, не располагает свободным временем. Однако после допроса Грачева Татьяна сама заходит в комнату общественного конструкторского бюро, надеясь встретить там Пронского. Ей все еще не верится, что он всерьез предложил инструментальщикам сконструировать механическую ищейку. Увидев Виталия в окружении инструментальщиков, она отзывает его в сторону. - Здравствуй, Виталий! Ты, значит, решил окончательно заморочить им головы электронной собакой? - Почему заморочить? Я с ними об этом совершенно серьезно. К тому же не обещаю, что соорудить кибернетическую ищейку будет легко. И все-таки Татьяна не верит в серьезность его замысла. - А вы как к этому относитесь? - спрашивает она подошедшего к ним инженера-электроника. - Я имею в виду фантастическую идею Пронского. - Замысел Виталия Сергеевича, конечно, очень смелый, - осторожно отвечает на ее вопрос электроник, тоже еще довольно молодой человек. - Боюсь даже, что слишком... - Я отвечу вам на это вот какими словами, - самодовольно улыбается Пронский. - "Нужно иметь храбрость поверить в свои убеждения, иначе самое интересное, что могло прийти вам в голову, у вас из-под носа заберут другие, более отважные духом". Хоть это и не мои слова, но я их вполне разделяю. Так как Пронский говорит довольно громко, к нему подходят инструментальщики, члены конструкторского бюро, окружая его и Татьяну тесным полукольцом. Анатолий Ямщиков иронически произносит: - Еще бы вам не согласиться со словами основателя кибернетики Норберта Винера! - А почему все здесь говорят только о кибернетике и электронике? - спрашивает Пронского Друян. - Вашу синтетическую овчарку, как я это себе представляю, можно создать лишь по законам такой молодой науки, как бионика. - Какой молодой науки, Гурген! - восклицает Ямщиков. - Академик Капица сказал: "Бионику часто называют молодой наукой. Это неверно. Ведь еще господь бог занимался бионикой, создавая людей по образу и подобию своему". - Я вижу, вы все тут большие эрудиты, - теперь уже не столь самоуверенно улыбается Пронский. - Э, какие там эрудиты! - пренебрежительно машет рукой Гурген. - Просто почитываем кое-какую научную и техническую литературку. - В "Творце и роботе" у Винера много остроумных мыслей, - замечает молчавший до сих пор Рудаков. - Он считает, что бог создал дьявола, чтобы было с кем вести увлекательную игру с риском проиграть - дьявол ведь, как известно, искусный мастер интриг. Отсюда Винер делает вывод, что человек, конструируя машины, с которыми он тоже ведет игру, соперничает с богом, становясь почти таким же творцом. - Станем и мы с вами творцами, если нам удастся сотворить самообучающуюся, а вернее самоусовершенствующуюся собаку, - продолжает мысль Рудакова Пронский. - Которая будет совершать свой поиск методом проб и ошибок? - спрашивает Гурген. - Этот способ перебора возможных вариантов хоть и приводит в конце концов к правильному решению, - уточняет Пронский, - не очень, однако, эффективен. Поэтому мы будем вести перебор вариантов не постепенным приближением к верному решению, а скачками. - Кажется, это называется эвристическим программированием? - замечает Ямщиков. - Но не это сейчас главное, - вмешивается в их спор электроник. - Главное - это принципиальная возможность осуществить замысел Виталия Сергеевича... - С этого мы и начали в прошлый раз наш разговор, - поворачивается к нему Пронский. - Я, помнится, привел вам слова автора книги "Проблема узнавания" Бонгарда, который сказал, что создание роботов, сколь угодно близко имитирующих поведение человека (а я добавлю от себя: тем более животного), не противоречит никаким известным в настоящее время законам природы. Так что никакой мистики и несбыточной фантастики в замысле моем нет. Он бросает испытующий взгляд на Татьяну, но она, уже не слушая его, направляется к выходу. До ее слуха доносятся лишь слова Ямщикова, обращенные к Маврину: - Что-то ты, Вадим, понурый какой-то сегодня? Не блеснул, как всегда, остроумием, ни единого слова даже не вымолвил... Да, Маврин сегодня действительно озабочен чем-то. Это заметила и Татьяна. Чего бы это? С тех пор как он женился на Варе Кречетовой, с лица его редко сходила блаженная улыбка. А поженились они сравнительно недавно, как только получили квартиру. Выйдя с завода, Татьяна останавливается возле кафе, построенного заводскими комсомольцами по собственному проекту и названного очень просто - "Наше кафе". Обслуживается оно тоже комсомольцами на общественных началах. А так как помещение его очень маленькое, всего на пятьдесят человек, то пользуются им различные цеха завода по очереди, и главным образом по пятницам, соревнуясь друг с другом в придумывании оригинальных программ. На одной из таких "пятниц" Татьяна уже побывала. Пригласили ее комсомольцы инструментального цеха. Кафе хоть и считалось комсомольским, гостями его были и пожилые рабочие. Однако право быть приглашенным требовалось заслужить. К заслугам же относились не только выполнение производственной нормы, но и "праведный образ жизни", как в шутку говорили заводские комсомольцы. И уж конечно, в "Наше кафе" не проникал ни один любитель выпить. Кстати, спиртных напитков в нем вообще не было, лишь чай и кофе разнообразнейших сортов и способов приготовления. На первом таком вечере все пили чай и кофе под органную музыку Баха, записанную на магнитофонной ленте Олегом Рудаковым с его краткими пояснениями. И хотя они не всегда соответствовали замыслам Баха или той трактовке его замыслов, какую давали им знатоки органной музыки, зато были по-своему интересны и оригинальны. Заглянув в широкие окна "Нашего кафе", Татьяна замечает там Варю Кречетову. Она, правда, теперь уже Маврина, но все по-прежнему называют ее Кречетовой. - Здравствуйте, Татьяна Петровна! - увидев Грунину, радостно кричит в открытое окно Варя. - Заходите, пожалуйста! Торопливо распахнув стеклянную дверь, она выбегает на улицу и берет Грунину под руку. - Вы очень-очень мне нужны, Татьяна Петровна! Давайте присядем вот тут в уголке, чтобы нам не мешали. - Похоже, что у вас что-то интересное затевается? - спрашивает Варю Грунина. - Вон и Валя Куницына, и еще девушки из инструментального. - Готовим вечер. Нам в этом кандидат философских наук Боярская помогает. Помните, я вам о ней рассказывала? Это та самая, которая помогла Андрею Десницыну от бога отречься. Вечер назначен на пятницу. Хорошо бы, если бы и вы чего-нибудь подсказали. Но об этом потом. Вы моего Вадима сегодня не видели? Каким он вам показался? - Случилось разве что-нибудь? Почему вы так встревожены? - Ох, боюсь я, что может что-нибудь случиться! - грустно вздыхает Варя. - Видно, тот жуткий мир, из которого он вырвался, снова его... Нет, нет, пока ничего! Но со вчерашнего вечера он уже не совсем тот... - Да не волнуйтесь вы так, Варя. Расскажите-ка все, как говорится, по порядку. - Никакого тут порядка - все перемешалось! Но, в общем-то, началось, видимо, с того, что Вадим отказался пойти в гости к Грачеву. И тогда тот ему сказал: "Это не я, это Туз велел тебя пригласить". А вы ведь сами, наверное, знаете, кто такой этот Туз. - И Вадим сам вам все это рассказал? - уточняет Татьяна. - Я имею в виду разговор его с Грачевым. - Ну да, как же! Силком я это из него вытянула. Слово, однако, пришлось дать, что в милицию об этом не заявлю. - Но ведь я тоже из милиции... - Вы для меня не милиция, вы мой друг. И не сомневаюсь, что подскажете, как нам быть. Похоже, что этот Туз не оставит теперь Вадима в покое. Зачем-то он ему понадобился... - А почему Вадим не решился мне сам об этом рассказать? - Считает, что такого опытного бандита вам не просто будет поймать. Если же Туз дознается, что Вадим вам о нем рассказал, то тогда... Не думайте, однако, что это он за себя так испугался. Опасается, как бы Туз или дружки его чего-нибудь мне не сделали... - А чем Вадим объяснил Грачеву свой отказ пойти к нему в гости? - Тем, что не пустила. - Не думаю, чтобы это объяснение удовлетворило Туза, - задумчиво покачивает головой Татьяна. - Что же Вадим собирается делать дальше? - Не знаю... Наверно, и сам еще не решил. Но я его одного теперь ни на минуту не оставляю. Из конструкторского бюро он зайдет за мной сюда. Домой мы поедем вместе. - Ого, какая вы храбрая! - улыбается Татьяна. - Уж во всяком случае, в обиду его никому не дам! - решительно вскидывает голову Варя. - Мы ведь сегодня должны были пойти в гости к дяде. Он пригласил нас к себе еще на прошлой неделе. Вадим был так счастлив, с таким нетерпением ждал этого дня... И вот вдруг объявил мне утром: "Знаешь, Варюша, лучше нам не ходить к нему пока".- "Да ты что!" - изумилась я. "Не могу, говорит, честно смотреть ему в глаза. Опять у меня такое состояние, как тогда, когда должен был проникнуть к Леониду Александровичу по поручению Корнелия. Был я, правда, в то время простой пешкой в его руках, но и теперь меня не покидает предчувствие, что снова придется выведывать что-то в доме твоего дяди". И вы знаете, может быть, он и прав... В общем, я не стала настаивать, дядя сразу бы заметил его испуганные глаза... Вся надежда теперь только на вас, Татьяна Петровна. - Я постараюсь сделать все возможное, - обещает Татьяна, - нужно только, чтобы Вадим ставил меня в известность обо всех заданиях Туза, если тот от него что-либо потребует. - Я обязательно постараюсь его уговорить. А как нам сообщать вам об этом? Татьяна быстро записывает номера своего служебного и домашнего телефонов на листке блокнота и протягивает Варе. А к ним уже подходит Валентина Куницына, невысокая, худенькая, миловидная - одна из лучших разметчиц инструментального цеха. Создание этого кафе - в значительной мере ее заслуга. В те дни, когда переходит оно в распоряжение инструментальщиков, Валя не покидает "Нашего кафе", пока внутреннее убранство и все детали замысла не достигнут почти такой же микронной точности, как и разметка деталей, которые проходят через ее руки в инструментальном цехе. - Ну, что вы тут уединились? - укоризненно говорит она Татьяне Петровне и Варе. - Нам так нужен ваш совет, Татьяна Петровна. Хотим серьезно поговорить в нашу "пятницу" о модах и их причудах. Попытаться найти закономерность в их стихии. Валя учится в заочном художественном институте и очень начитанна. Грунина имела возможность убедиться и в ее хорошем вкусе. - А о каких модах? - спрашивает ее Татьяна. - О дамских, конечно. - Ну, тут я вряд ли чем-нибудь смогу помочь вам, - беспомощно разводит руками Грунина. - Они, по-моему, вне всякой логики и здравого смысла - сплошная стихия. - А мы хотим все-таки попробовать обуздать эту стихию, - задорно вскидывает голову Валя. - И вы могли бы нам в этом помочь, Татьяна Петровна. - Ох, боюсь, что вы переоцениваете мои возможности, - вздыхает Татьяна. - Но я постараюсь оправдать ваши надежды, только не сегодня. Если вас устроит, я заеду к вам завтра. - Да, пожалуйста, мы очень вас просим, и хорошо бы в это же время. Мы все после работы - прямо сюда. - Постараюсь, - обещает Татьяна. Оставшись вдвоем с Валей Куницыной, Варя спрашивает ее, понизив голос: - Ну, а с Анатолием у тебя как? - А никак. - Даже в кино не ходите? - Даже... Варя вздыхает. - Ты-то чего так переживаешь? - удивляется Куницына. - Было разве у меня с ним что-нибудь? - Но ведь могло же... - Могло, да не было, и очень тебя прошу, никогда больше не спрашивай меня об этом. 14 Профессор Леонид Александрович Кречетов плохо чувствует себя в последние дни. Ничего вроде не болит, а настроение подавленное. Наверное, оттого, что не ладится работа. Хотел популярно изложить некоторые свои научные идеи для молодежного журнала, но без формул и математических расчетов ничего пока не получается. Все выглядит упрощенно, примитивно... Да и статью для научного журнала тоже придется переделывать, хотя в ней не нужно ничего адаптировать. Тем, кому она адресуется, язык чисел и формул понятнее образных сравнений и метафор, лишь бы только расчеты были точными, безошибочными. Он ведь не Эйнштейн, который мог сказать, что заслужил право совершать ошибки. Вспомнив эту шутку великого физика, Кречетов откладывает в сторону рукописи и по давней привычке начинает торопливо шагать по своему кабинету. Наблюдая за ним в такие минуты, кто-то из его друзей сказал однажды: "Это похоже на попытку сбежать от самого себя". А Леонид Александрович, вспомнив Эйнштейна, уже не может не думать о нем. Как мудр и остроумен был этот человек! Да, он ошибался в своем отношении к квантовому принципу, но разве еще кто-нибудь из противников этого принципа мог с таким чувством юмора, как Эйнштейн, заявить одному из творцов квантовой механики Максу Борну: "Ты веришь в играющего в кости бога, я - в полную закономерность в мире объективно сущего". А бог, которого Эйнштейн нередко поминает в своих статьях и беседах, разве это тот всевышний, которому поклоняются религиозные люди? В отличие от слепо верующих в предначертанность всего сущего, Эйнштейн чувствовал себя пронизанным ощущением причинной обусловленности происходящего. Для него будущее было не менее определенно и обязательно, чем прошедшее, а религиозность великого физика, по глубокому убеждению Леонида Александровича, состояла лишь в восторженном преклонении перед гармонией законов природы. Сказал же он как-то, что самое непонятное в мире - это то, что он понятен. - Мир, правда, не очень-то понятен, однако безусловно познаваем, но ох с каким трудом даются эти познания! - невольно вздыхает Леонид Александрович. Сегодня ему трудно сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли. Раздумье о научных проблемах то и дело перемежается воспоминаниями о разных мелочах, незначительных происшествиях минувшего дня. Вот опять пришел на память дверной замок, который безотказно служил ему многие годы и закрылся сегодня утром легко и бесшумно, как всегда, а вечером, когда Леонид Александрович вернулся из института, долго не хотел открываться. Скорее всего, испортилось в нем что-то... Какие, однако, имеются детали в таком бесхитростном замке? Тот, что в двери Леонида Александровича, называется врезным - это профессор Кречетов знает точно. Ему известно также, что врезные бывают пружинными и, кажется, сувальдными. У него - пружинный. А вот какие же в нем детали? Спросили бы профессора Кречетова, специалиста по тончайшей физике нейтрино, об устройстве сцинтилляционного счетчика или водородной пузырьковой камеры, он без запинки перечислил бы все основные детали сложнейшей их аппаратуры, но простейший, элементарнейший в сравнении с ними дверной замок, пользоваться которым приходится ежедневно, для него почти загадка. А ведь в сопоставлении со счетчиками элементарных частиц он как одноклеточное против млекопитающего... Нужно будет все-таки вытащить как-нибудь этот заартачившийся замок из двери и заняться его анатомией. А сейчас следовало бы, пожалуй, пригласить слесаря из домоуправления, пусть бы он посмотрел, что там с ним такое. Похоже, что пытался кто-то открыть его другим ключом или отмычкой. Ну, а кто же мог это сделать - грабитель?.. Сама мысль об этом кажется Леониду Александровичу нелепой. Сколько он тут живет, ни разу ни у него, ни у соседей не было оснований тревожиться за свое имущество. Никто на него не покушался. Да у профессора Кречетова и не было ничего такого, что могло бы привлечь воров. Разве только библиотека, но такие ценности не для рядовых грабителей. Ну, а если серьезно, то вора могла бы, пожалуй, заинтересовать его коллекция иностранных монет. Но не специалиста нумизмата, однако. В ней ведь лишь современные монеты всех социалистических и многих капиталистических стран. Главным образом тех, в которых Кречетов побывал. Он и создал-то эту коллекцию лишь потому, что она как бы воскрешала в памяти многочисленные его поездки по Западной Европе, Азии, Африке и Америке. К концу пребывания в каждой из стран он специально подбирал комплекты монет, от самой мелкой до самой крупной. И лишь в этом отношении его коллекция могла представлять некоторый интерес. Ему вдруг вспомнилось почему-то, с каким интересом и даже, пожалуй, с восхищением рассматривал когда-то эту коллекцию Вадим Маврин. Но это было в ту пору, когда он был еще невежествен и дик, когда племянница профессора Варя еще только начинала обращение этого "неандертальца", как называл тогда Вадима Леонид Александрович, в "гомо сапиенс". - Ого-го! - воскликнул он тогда, алчно сверкнув глазами. - Это же черт те какой капиталец! Сплошное золото небось. - В основном, железки, - охладила его восторг Варя. - Сплавы различных металлов, и притом далеко не благородных. Но для человека любознательного тут почти вся история "звонкой монеты" двадцатого века. Она повторила его, профессора Кречетова, шутку, в которой слово "история" было, конечно, не очень точным. Тогда, однако, польститься на такую коллекцию мог, пожалуй, сам Вадим или его шеф Корнелий Телушкин, а теперь смешно даже вспоминать об этом. Леонид Александрович хотя и посмеивается над своими теперешними подозрениями, однако чувство смутной тревоги не покидает его. Чем-то оно напоминает ему то время, когда подручные мистера Диббля охотились за его портфелем с научными материалами. И ведь одним из них был Вадим Маврин, фамилию которого носит теперь его любимая племянница. Разве поверил бы он в ту пору, что Варя может стать его женой? Вадим был тогда простым шалопаем, подпавшим под влияние авантюриста Телушкина, и, не попадись на его пути такая девушка, как Варя, неизвестно еще, как бы сложилась его жизнь. Едва ли исправило бы его одно только наказание. И уж во всяком случае, он не стал бы тем, кем сделала его она. И не в том вовсе дело, кем он работает и сколько получает, - мыслит теперь по-иному, мир видит в других красках. Сам же ведь признался как-то: "Это она, Варя, превратила меня из "неандертальца" в "гомо сапиенс". А теперь у этого бывшего "неандертальца" отличное чувство юмора, начитанность, незаурядное мастерство слесаря-инструментальщика. Варя уверяет даже, будто во всем инструментальном цехе выше его по классу точности только Ямщиков с Рудаковым, которых она вообще считает чуть ли не "эталонными" во всех отношениях и очень гордится дружбой с ними ее Вадима. Размышляя о судьбе Вадима и Вари, Леонид Александрович бросает взгляд на настольные часы. Ого, уже девять! Значит, они скоро должны прийти. Вот пусть Вадим и посмотрит замок. Ему можно будет сказать и о своих подозрениях, а то слесарь из домоуправления еще смеяться станет... Но тут мысли профессора Кречетова прерывает телефонный звонок. - Это я, дядя Леня, Варя, - слышит он в трубке голос племянницы. - Извините вы нас с Вадимом, пожалуйста! Не можем мы к вам сегодня... - А ведь обещали. - Да, правда, обещали, но Вадим сегодня дежурит по штабу заводской народной дружины. Мы не знали, что так случится, потому что сегодня не его очередь. Заболел, оказывается, тот дружинник, который должен был сегодня, и вот Вадим за него... Вы только не обижайтесь на нас, пожалуйста. Я бы могла и одна к вам, но мне хотелось с Вадимом... - Я тоже хочу видеть вас обоих. И в любой день, когда только будет у вас свободное время и желание. - Я передам это Вадиму, он ведь к вам всегда с удовольствием... Так вы не обижаетесь, значит? Леонид Александрович хотя и успокоил Варю, заявив, что из-за таких пустяков смешно было бы обижаться, но чем-то ему этот разговор с племянницей не понравился. Было в голосе Вари какое-то смущение, будто говорила она не совсем то, что хотела бы сказать. Слишком хорошо знал он прямую, не умеющую хитрить натуру Вари, чтобы не почувствовать этого. И на душе его стало еще неспокойнее... 15 Перед тем как попрощаться с Ямщиковым, Олег просит его: - Постарайся, Толя, не ходить пока к Грачеву. - А я и не собираюсь к Грачеву, я к Марине. - Но ведь она тоже Грачева... - Для меня фамилия Грачева - совсем иной мир. Во всяком случае, не тот, в котором живет Марина. В мире Грачева живет в том доме один только Павел Грачев... - Ты цитировал мне в прошлую ночь Стендаля, - прерывает его Олег. - Я потом снял с полки один его томик и стал читать. И знаешь какую мудрую мысль вычитал? Вот послушай-ка, я ее наизусть запомнил: "Полюбив, самый разумный человек не видит больше ни одного предмета таким, каков он на самом деле... Женщина, большей частью заурядная, становится неузнаваемой и превращается в исключительное существо". - Ну, во-первых, Марина не такая уж заурядная. А во-вторых, Стендаль преподал всем нам очень мудрый совет - любить так, чтобы даже самые заурядные из наших возлюбленных всегда представлялись нам исключительными существами. - С этим я целиком согласен, - порывисто протягивает ему руку Олег. - Это и ты мудро сказал. Но будь же мудрым до конца - не ходи сегодня к Марине... - Как же ты, после того что мы только что сказали друг другу, можешь мне это предлагать! - восклицает Анатолий. - Ее уже допрашивала сегодня Татьяна Петровна в связи с убийством Бричкина, и она, конечно, тревожится за меня. Убили ведь парня, который вчера только в ее доме разыграл дурацкую сцену ревности. Знает она, наверное, и о драке его со мной. Легко себе представить, какие мысли теперь у нее в голове... Нет, мне непременно нужно пойти к ней и успокоить! А у Марины в это время происходит бурный разговор с братом. После работы он не пришел домой, как обычно, значит, заходил еще куда-то. Явился часа на два позже, чем всегда, и явно в плохом настроении, однако бодрится. - Ну-с, как у тебя делишки, сестренка? - спрашивает с напускной беспечностью. - Это ты сначала расскажи, как твои-то, - мрачно отзывается Марина. - Что ты имеешь в виду? - настораживается Павел. - Сам не догадываешься? Тебя не допрашив