ы ничего не знали, если бы не подарок, сделанный ему западногерманским туристом, да рассказ о нем Фоменко, который утверждает, что Травицкий не только фанатик, но и "темная личность". - Есть у него для этого причины? - Мы тоже задали ему такой вопрос. Он пообещал нам представить убедительные доказательства. А пока сообщил, что Травицкий часто бывает в порту, когда приходят иностранные пароходы. Один раз мы действительно видели его на Приморском бульваре. Он ходил полчаса вдоль Потемкинской лестницы и ушел, так и не спустившись в порт. - И это был день, когда пришел в Одессу иностранный пароход? - В тот день в Одессу прибыл итальянский лайнер. Потом в наш порт приходили другие иностранные пароходы, в том числе и итальянские, но Травицкий больше ни на Приморском бульваре, ни в порту не появлялся. - Может быть, его что-то насторожило? Он мог заметить, что за ним... - Это исключено. - А почему не допустить, что насторожил его Фоменко? Раз он хотел его изобличить, то, наверное, ходил за ним буквально по пятам. - Мы предупредили Владимира, чтобы он прекратил свое шерлокхолмство. - Что вы знаете о самом Фоменко? - Он сын известного в городе врача. Мечтал пойти по стопам отца, но не набрал нужного количества баллов на вступительных экзаменах. Это бы он еще перенес, надломила его неразделенная любовь. Влюбился в "скверную девчонку", как заявил его отец. Мало того, что она не ответила взаимностью на его любовь, стала издеваться над ним, узнав, что он внук священника. А священник этот добровольцем на фронт пошел во время Великой Отечественной войны и погиб смертью храбрых. - Как же девчонка эта могла!.. - Могла, Татьяна Петровна. Она действительно скверная, жестокая девчонка. С нею Володя Фоменко познакомился в типографии. После неудачи с поступлением в институт он устроился туда учеником наборщика. Но когда поссорился с этой девчонкой, видимо, ей назло решил поступить в духовную семинарию. "Мой дед был честным русским патриотом, - заявил он ей, - и я тоже докажу всем, что можно быть священником и настоящим человеком, патриотом и борцом за мир". Отец Фоменко считает, что у Володи был "нервный срыв" и только потому поступил он в семинарию. А когда его сына исключили из семинарии, доктор буквально ликовал. Вас заинтересовало что-нибудь в биографии Владимира Фоменко? - Заинтересовало. - Что же именно? - То, что он работал в типографии. Можете вы организовать мою встречу с ним? - Попробую. 20 Владимир Фоменко худощавый, высокий, красивый молодой человек с нервными движениями тонких рук. Голос у него негромкий, но торопливый, будто он боится, что его не дослушают, потому, наверное, спешит высказаться прежде, чем его прервут. Татьяна Владимира не торопит, дает возможность "разрядиться". - Сначала я считал Травицкого истинным борцом за православие, - слегка заикаясь, быстро говорит Фоменко, - а оказалось, что он - всего лишь мелкий клеветник... - А вы читали произведения, которые он вам давал? - спрашивает Татьяна. - Сперва просто так их распространял по просьбе Травицкого, а потом решил почитать. Они там за рубежом безо всякого разбору все печатают. Видать, им страшно хочется хоть каких-нибудь доказательств гонения на верующих за их убеждения у нас. Особенно папа римский старается. Специальную конгрегацию по вопросам восточной церкви создал у себя в Ватикане. Очень уж печется о согласии между католицизмом и православием, однако с непременным условием признания православием верховной власти папы римского, как наместника Христа на земле. - Вам-то откуда все это известно? - удивляется Татьяна уверенности, с которой говорит Фоменко. - Моя мама итальянка. Ее родственники часто пишут ей из Италии, присылают журналы. Она и меня итальянскому обучила. Я много интересного в журналах этих вычитал. Но теперь совсем другими глазами на все смотрю. Читаю то, о чем раньше и не слышал, чего семинарское начальство читать не позволяло. Диспуты Луначарского, например, с митрополитом Введенским. Здорово его Анатолий Васильевич разделывал. Вот бы поприсутствовать на таких баталиях! Сейчас прямо не отрываясь читаю все атеистические произведения Луначарского. - А "отец Феодосий" чему же вас учил? - любопытствует Татьяна. - Он старался нам внушить, что современная наука не только не противоречит религии, а чуть ли не подтверждает ее. Папу римского, Пия Двенадцатого, кажется, цитировал нам. Его обращение к "папской Академии наук" на тему "Доказательства бытия бога в свете современного естествознания". - И убеждало вас это в чем-нибудь? - Тогда казалось убедительным. Он приводил нам высказывания западногерманского епископа Отто Шпюльбека, который будто бы доказал, что только в старом естествознании, с его законами о строгой причинности всех физических явлений, не было места для бога. А новое естествознание, подчиняющееся законам квантовой физики, ведет будто бы человека к "вратам бога и религии". И он не голословно, а на примерах это нам доказывал. Вот бы поговорить об этом с настоящими учеными-марксистами. - Так в чем же дело? Нет разве в Одессе таких ученых? - Есть, конечно, - смущенно произносит Владимир, - но мне к ним неудобно... Они моего отца хорошо знают и то, что я в духовной семинарии был... - Но ведь вы ушли из нее. - Все равно неудобно... - Ну хорошо. Запишите тогда все эти вопросы и передайте мне. Я знакома с одним известным московским ученым, попрошу его ответить вам на них. - Спасибо, Татьяна Петровна! Это очень мне пригодится. Я тогда кое-кого из бывших моих товарищей по семинарии постараюсь просветить. Вы себе представить не можете, как они, богословы отечественные и зарубежные, нас одурманивают! - Я это представляю себе, Володя... - Нет, вы это просто не можете себе представить. У вас жизненный опыт, знания, твердые убеждения, а у нас, молодых и зеленых... - Вы только не волнуйтесь так, Володя... - Я не волнуюсь, Татьяна Петровна, я негодую. Все злопыхатели там, на Западе, учат нас, как надо жить, во что верить. Архиепископ Иоанн из Сан-Франциско, например. Этот бывший русский князь, бывший архимандрит и настоятель православного храма святого Владимира в Берлине, прослуживший в этом храме до конца войны и благословивший поход Гитлера против России, теперь читает нам душеспасительные проповеди по радиостанции "Голос Америки" и покровительствует всем антисоветчикам. "Нужно его как-то переключить на другую тему, - тревожно думает Татьяна, - нельзя ему так взвинчиваться..." - Вы мне много интересного рассказали, Володя, только слишком уж большое значение придаете таким одержимым, как архиепископ Иоанн... - Вы думаете, он одержим верой в господа бога? Ненавистью к Советскому Союзу он одержим! Не может такой человеконенавистник верить в бога. - А магистр Травицкий верит? Вы сказали, что он фанатик. - Это в семинарии считают его фанатиком, а по-моему, жулик он, а не фанатик! Спросил как-то, не могу ли достать типографские шрифты. Но это уж не знаю для чего... - Ну, а вы что ему ответили? - Это было еще до того, как меня выставили из семинарии. Я тогда не успел в нем разобраться и даже немного уважал за эрудицию. Он не объяснил мне, зачем ему шрифты, а я постеснялся расспрашивать. Да и чего было спрашивать, раз я не мог эти шрифты достать. Не воровать же их было из типографии, хотя теперь думаю, что он не стал бы меня отговаривать, если бы я сказал ему, что смогу их украсть. - А вас исключили только за то, что вы Травицкому нагрубили? - Не только... - Если это секрет, то я не настаиваю, - почувствовав смущение Владимира, говорит Татьяна. - Никакого секрета, Татьяна Петровна, просто противно говорить об этом человеке. Я ведь был совсем зеленым и во многом не мог разобраться. Без конца задавал ему вопросы. Спрашивал, например, как понимать свободу совести? Как исповедовать религию? Или, может быть, свобода совести разрешает быть атеистом? Хоть не очень охотно, но ответил он мне на это положительно. Тогда я снова: "А почему же в Америке, в которой будто бы гарантируется свобода совести, существует обязательная религиозная присяга в виде клятвы на Библии, а в некоторых штатах неверующих не принимают на государственную службу?" - И что же он на это? - Ответил шуткой. Сказал, что один не очень умный человек может задать столько вопросов, что на них и сто мудрецов не смогут ответить. Но я продолжал задавать ему новые вопросы. Спрашивал, почему в Библии написано, будто всякая власть от бога? Советская власть, значит, тоже от бога? Я был ему нужен, и он не доносил на меня ректору. А когда я отказался выполнять его задания, он тотчас же все ректору выложил, да еще и присочинил. Я потом много думал об этом и ни капли не сомневаюсь теперь, что он темная личность. Но я непременно его разоблачу. - Может быть, я помогла бы вам или подсказала что-нибудь? - Нет, Татьяна Петровна, позвольте мне это самому. 21 Дионисий Десницын не возлагает больших надежд на поездку Татьяны Груниной в Одессу. Что сможет она там узнать о Травицком, в какие планы его проникнуть? А тем более во взаимоотношения его с Корнелием Телушкиным. В семинарию она ведь не пойдет, а так у кого же ей узнать что-нибудь интересующее ее? Да и в самой семинарии в замыслы его едва ли кто-либо посвящен. А если и посвящен, то не станет же выкладывать их сотруднице Министерства внутренних дел. Нет, ничего она там не добьется, время только потеряет. А то и того хуже - Травицкого насторожит. Действовать, конечно, нужно здесь, в Благове, да поэнергичнее. Не может быть, чтобы этот парень, которого Телушкин привлек к осуществлению своих целей, ни о чем не догадывался. Он, наверное, в самом деле крепко травмирован, однако можно же его чем-то расшевелить. Есть, должно быть, люди, с которыми он дружил. - Слушай, Андрей, - обращается Дионисий к внуку, - а тот приятель твой, который помог милиции бандитов в нашем доме взять, в каких отношениях с этим Вадимом? Послушался бы он его, если бы... - Едва ли, - задумчиво покачивает головой Андрей, - не думаю, чтобы послушался! А вот Олега Рудакова, пожалуй. Его он больше других уважал. Мы все его нашим вожаком считаем. - Это не тот ли, который у вас на заводе бригадиром? - Сейчас он уже мастер инструментального цеха. - Так в чем же дело тогда? Почему ты не можешь попросить его приехать к нам для встречи с Мавриным? Разве Рудакова не интересует его судьба? - Но как же мы эту встречу организуем? - Уж это я беру на себя. А сейчас мне нужно собираться. Просил навестить его отец Арсений и, конечно, не без причины. Кстати, у меня мелькнула одна идея. Сейчас сколько? Семь? Ну, так я как раз к его традиционному вечернему чаю успею. Ужинай без меня. Дионисий Десницын бывал у ректора не раз. Последнее время редко, правда, но в доме протоиерея Арсения Благовещенского все ему хорошо знакомо. Тут ничего не изменилось за последние тридцать, а может быть, и все пятьдесят лет, все, как при его покойном отце, тоже протоиерее. После смерти жены живет отец Арсений одиноко, дети разъехались по разным городам, отца навещают редко, стесняются его духовного сана. А он, добрая душа, и не винит их за это, лишь бы здоровы да счастливы были. Вот уже второй час сидят за чаем два старых человека, мирно толкуя о творце, которому один давно уже перестал служить, а другой все еще служит. Они не осуждают друг друга, говорят спокойно и откровенно. Десницыну вообще нечего таить, а отец Арсений наедине с Дионисием не лукавит. - Я слабый человек, - признался он как-то Дионисию. - Это о таких, как я, Иван Петрович Павлов сказал: "Есть слабые люди, для которых религия имеет силу". Мне хорошо с богом, спокойно. Все, что ни случись, можно его благоволением или гневом объяснить. - А вы вроде и ни при чем? - На все воля господня, - вздохнул отец Арсений. - Удобная философия, - рассмеялся Дионисий. Благовещенский не возражал. Но он и не притворялся, ему действительно было бы нелегко без бога. Он в него искренне верит и не позволяет рассудку усомниться в существовании всевышнего, не мучается этим вопросом, считает, что худа не будет, если бога и не окажется. Ну, а если он есть, а ты в этом сомневался? Тогда ведь... Впрочем, и это его не волнует, он не позволяет себе таких сомнений. Арсения, однако, не упрекнешь в примитивности, он читает не только богословскую литературу, но и кое-что из научной. А при встречах с иностранными богословами, позволяющими себе за рюмкой водки разные шуточки в адрес "дремучих православных традиционалистов", отвечает им на вполне научном уровне: "Вот вы полагаете, что многие психические травмы и стрессы у православных прихожан от чрезмерно строгого следования букве священного писания. А я считаю, что все наоборот. Травмы и стрессы, скорее, от модернизаций, от постоянных пересмотров и приноравливаний к современности, тогда как традиционное восприятие и Евангелия и других священных книг действует подобно психотерапии". Вот и сейчас, сидя под старинными образами, отец Арсений терпеливо слушает Дионисия, не только не возражая ему, но и не пытаясь вникнуть в смысл его слов, пропуская их мимо ушей. - Я вас знаете за что уважаю, Арсений Иванович? - говорит Дионисий. - За то, что вы не мудрите. Верите себе в бога, как верили когда-то, когда и науки-то никакой не существовало. А теперь человек так много и достоверно знает, что для бога не остается места. Дионисий делает паузу, отпивая чай из блюдца и раздумывая, как дальше вести беседу. - Нужно ли в связи с этим хитрить, подтасовывать факты, придумывать, по сути дела, новую религию? - вопрошает он Арсения, помолчав с минуту. - Когда вы мне сообщили о замысле Феодосия, я сначала подумал, что это никому не повредит. А потом, поразмыслив хорошенько, решил, что церкви, а точнее, нашей семинарии и вам лично, как ее ректору, это может принести большие неприятности. Через внука и жену его, кандидата философских наук, попросил я навести справку у серьезных ученых о "пришельцах" и о возможности оставления ими научных сведений для земного человечества. Оказывается, многие ученые очень в этом сомневаются. Некоторые из них полагают даже, что мы во Вселенной одиноки. В связи с этим, в случае опубликования "находки" Феодосия, мы будем выглядеть жалкими фальсификаторами. Зачем же нам такая слава? Да и владыка наш как еще на это посмотрит. К тому же изготовление шрифтов да еще печатание пусть даже древнейших текстов без разрешения на то властей как бы не вошло в противоречие с Уголовным кодексом. Арсений Благовещенский теперь само внимание. Он знает, что Советская власть всегда была справедлива к духовенству. Это на Западе шумели и шумят о гонениях на православную церковь в Советском Союзе, а он-то знает, что в годы революции судебные процессы над, некоторыми представителями духовенства были вызваны их антисоветской деятельностью. Благовещенский даже прочел статью Ленина "Об отношении рабочей партии к религии", и ему понравились прямые, честные слова вождя русских коммунистов, который заявил: "Глубоко ошибочно было бы думать, что кажущаяся "умеренность" марксизма по отношению к религии объясняется так называемыми "тактическими" соображениями в смысле желания "не отпугнуть" и тому подобное. Напротив, политическая линия марксизма в этом вопросе неразрывно связана с его философскими основами". Отец Арсений хорошо знает, что никакая религия с этими основами не совместима. Но ему известно и то, что марксисты религию не отменяют, а преодолевают терпеливой воспитательной работой. Да и сама советская действительность, преобразующая жизнь советского народа, все основательнее уничтожает ту почву, в которой веками укоренялась и произрастала религия. Как ни печально, но ему приходится это признать. Русского человека, а особенно русского мужика, напрасно многие считали, а некоторые зарубежные богословы и сейчас считают слишком уж религиозным. Он, отец Арсений, проживший долгую жизнь и многое повидавший, что-то не замечал в нем этого. А взять русские сказки народные, поговорки, пословицы, много ли в них религиозности? Скорее, пожалуй, богохульство. А уж здравого смысла и юмора хоть отбавляй. Не единожды размышлял отец Арсений и над устаревшими представлениями об аскетизме русского человека, как бы вытекавшем из его религиозности. Снова ведь приходится перестраиваться, приспосабливаться и утверждать, что речь уже идет не о пренебрежении земными радостями, а о самосовершенствовании, об аскетизме, относящемся лишь к области духовной жизни. Если бы даже отец Арсений не читал об этом в "Журнале Московской патриархии", сама жизнь заставила бы его именно так истолковывать это своим семинаристам. Ох как трудно оставаться на позициях традиционализма под напором новой жизни, потому и приходится идти на сделки не только с собственной совестью, но и с разными фанатиками вроде магистра Травицкого или с такими ловкачами, а может быть, и авантюристами, как отец Феодосий. Ректор Благовской духовной семинарии к тому же не из храбрых, он хорошо знает, что религиозные организации не могут действовать совершенно бесконтрольно. Поскольку существуют они в государстве, то и действовать обязаны в рамках государственного законодательства. - Что же теперь делать, Дионисий Дорофеевич? - спрашивает он Десницына. - Не в милицию же заявлять? - Обойдемся пока без милиции, - успокаивает его Дионисий. - Нужно только услать куда-нибудь Феодосия. В епархию или в ведомство самого патриарха. Найдутся там какие-нибудь дела? - Найдутся. Только я отца Владимира хотел послать... - Пошлите Феодосия, но чтобы он ничего не заподозрил. И желательно поскорее. - Можно даже завтра. - Лучше послезавтра и хорошо бы на весь день. - Постараюсь, - обещает ректор. 22 Снова собираются у Рудакова Анатолий Ямщиков, Настя Боярская и Валя Куницына. Олег сообщает: - Позвонил Андрей. Его дед Дионисий уговорил ректора духовной семинарии послать Корнелия Телушкина на весь день к епархиальному архиерею. У Дионисия Дорофеевича контакт с привратником особняка, в котором заточен Вадим. - Заточен? - удивляется Анатолий. - Почти. Во всяком случае, Вадим на улицу не выходит, так что, может быть, Телушкин его и не выпускает. А завтра будет возможность проникнуть к нему и поговорить. Расшевелить его и объяснить, в чьи руки он попал. Андрей считает, что это смогу сделать только я. И если вы того же мнения... - Нет, я не того же мнения! - восклицает Валя. - Ты извини меня, но с этой задачей тебе не справиться. - Почему же? - хмурится Рудаков. - Вадим всегда уважал меня, и Андрей считает... - А я этого не считаю, - упрямо трясет головой маленькая Валя. - Я лучше знаю Вадима, чем Андрей. И тебя тоже знаю достаточно хорошо. Пожалуйста, не обижайся только, дело слишком серьезное... - Но почему такое недоверие ко мне? - В самом деле, Валя, с чего это ты вдруг?.. - вступается за Олега Анатолий. - Почему - вдруг? Вы просто не знаете, в каком состоянии Вадим. На него никакие доводы Олега не подействуют. Ему сейчас не доводы нужны, а хорошая встряска. Ты сможешь его встряхнуть, Олег? - Что ты имеешь в виду под встряской? - Не переносный, а буквальный смысл этого слова. Взять, как говорится, за грудки и всколыхнуть. Пожалуй, даже дать по морде, а это сможет сделать только Анатолий. - Да я ему не только по морде, - вскакивает Анатолий, - я могу его и вовсе пришибить, если только он... - Ну, знаете, - прерывает Ямщикова Настя, - это же не серьезно. Что мы собираемся - выручить его или проучить? - А я повторяю - нужно знать, в каком состоянии Вадим, - стремительно поворачивается к Насте Валентина. - Он невменяем. В каком-то смысле даже почти мертвец. Рассудок его отключен, работают только мышцы да органы пищеварения. А Олег начнет ему... - Ничего я не начну! И вообще не напрашиваюсь в Иисусы, чтобы воскрешать мертвых... - Уже и обиделся! - укоризненно качает головой Валентина. - А ведь мы когда-то твоей выдержке завидовали. - В самом деле, ребята, может быть, взяться за Вадима мне? - спрашивает Анатолий, вопросительно глядя на Олега. - Что ты на меня смотришь? - недовольным тоном говорит Олег. - Как все решат, так пусть и будет. - Только вы его не пришибите там, Толя, - просит Настя. - Ну, я вижу, все за Анатолия, - взяв себя в руки, заключает Рудаков. - Жаль, Татьяны Петровны нет, она бы это не одобрила. Вадим, похудевший, небритый, с всклокоченными волосами, будто его только что подняли с постели, удивленно смотрит на Анатолия, не то не узнавая, не то глазам своим не веря. - Ну, как ты тут живешь, в этой крысиной норе? - спрашивает его Анатолий. - Узнаешь ли еще старых своих друзей? - Друзей? - переспрашивает Вадим. - А кого же еще? Или ты теперь со священнослужителями только? Крест-то тебе выдали уже? Повесил его на шею? За сколько же сребреников предал нас? Какое жалованье тебе тут положили? - Да что ты говоришь такое? Кого я предал? - Всех! Меня, Олега, Андрея, а главное - Варю. - И Варю? - Да, и ее. - Да ты!.. Да как ты смеешь? - Смею, Вадим. Именем Вари смею сказать тебе это. Маврин ошалело смотрит на Анатолия, с трудом вникая в смысл его страшных слов. И вдруг глаза его наливаются кровью, и он замахивается на Анатолия. - Только это тебе и остается, иуда, - спокойно произносит Анатолий, не пытаясь защищаться. - Да я тебя за такие слова!.. - хрипит Маврин, все еще не опуская поднятой руки. - В жизни своей никого не предавал, а ты? Что вы, черт вас побери, вцепились все в меня?.. - Не богохульствуй, Вадим, на тебе крест святой. - Да нет на мне никакого креста! - рвет ворот рубахи Маврин. - Никакой я веры не принимал и никого не предавал!.. - Прости меня, Вадим, но ты же форменный кретин. Как же тогда, скажи, пожалуйста, понимать твое рабство у Корнелия? Ты же тут, как средневековый невольник под охраной какого-то капуцина, вкалываешь на своего бывшего босса... - Какого капуцина? - Ну, бывшего монаха Благовского монастыря, который тут тебя стережет. Я еле прорвался к тебе мимо этого цербера. Да и не в страже твоей дело. Как же ты опять в холуях у Корнелия оказался? Забыл разве, сколько крови он Варе испортил? А ты к нему снова... Нужно же так надругаться над памятью Вари! Мы его ищем чуть ли не по всему Советскому Союзу, а он тут в архиерейском подвале подонку этому религиозные фальшивки какие-то мастерит, чтобы с их помощью веру в бога укреплять. - Что ты несешь, Анатолий?.. - Думаешь, что Корнелий твой сан духовный получил да отцом Феодосием стал именоваться, так от шакальих повадок своих отказался? Не так-то просто от этого избавиться. По себе можешь судить... - Как это - по себе? - Каким ты был, таким, выходит, и остался, и все Варины труды - насмарку. - Замолчи сейчас же, Анатолий! - снова замахивается на Ямщикова Маврин. - А ты бей, раз уж руку поднял. Ты уже вогнал Леонида Александровича в инфаркт, кончай теперь и меня. - В какой инфаркт? - В такой, от которого богу душу отдают. Леонид Александрович ведь думал, что ты из-за Вариной смерти с собой покончил. Вадим трет лоб, силясь понять смысл сказанного. - Как же так?.. - шепчет он чуть слышно. - Почему из-за меня? Кто я ему такой? - Как - кто? - кричит Анатолий. - Ты муж его племянницы! И не потому только. Он вообще к тебе привязался... - Жив он хоть? - Пока жив. - Если он действительно из-за меня, то сообщи ему, что и я жив. И вообще всем: Олегу, Андрею, ребятам на заводе... - Нет, ты для нас все еще мертвец, хуже мертвеца. Пусть уж лучше Леонид Александрович думает, что ты мертв, чем узнает, кем ты стал. - А что я сделал такого? Просто от соболезнований ваших, от самого себя хотел сбежать... - Куда? В тихую обитель, в лоно духовной семинарии? А точнее, снова в компанию Корнелия. Для него ты такая находка, какую ему только сам черт мог подкинуть. Тихий, безмолвный, ко всему безразличный и мастер на все руки. Надо же, чтобы так повезло! Вадим постепенно приходит в себя и заметно преображается. В его потускневших глазах появляется осмысленное выражение. - Корнелий, значит, снова затевает что-то? - спрашивает он Анатолия. - Мне он сказал, что какие-то древнецерковные рукописи хочет восстановить. Не вижу в этом ничего преступного... - Зачем же тогда секретность такая? Почему тайком, в погребе? Рукописи эти с помощью архиерея или самого патриарха можно ведь в любой типографии отпечатать. Печатают же они где-то свой "Журнал Московской патриархии" да и другие духовные книги. - Эти на древнецерковнославянском. Говорит, что таких шрифтов ни в одной типографии нет. - А что хоть печатать будешь, знаешь ли? - Не знаю. Мне только печатную машину нужно наладить, а уж остальное они сами. - Какую машину? - Раздобыл Корнелий какую-то допотопную. Видел я, как на таких подпольщики в кинофильмах листовки свои печатали. Все вручную. - Так ведь и он какое-то подпольное дело затеял и будет, наверное, не только религиозные фальшивки печатать. Может быть, даже и антисоветчину. - Да не станет он этим заниматься! Большой ведь срок получил за прежнее и закаялся небось... - Теперь будет поосторожнее. А в случае чего, на тебя сможет все свалить. - Ну, на это пусть не надеется! Это уж придется ему без меня... Я уйду отсюда вместе с тобой. - Ты, значит, уйдешь, а он пусть печатает всякую антисоветчину? - Научи тогда, что же делать? - Посмотри на это Вариными глазами и сам увидишь, в чем твой долг. Можно разве оставить тут Корнелия, чтобы он... - Ты прав, Толя! Нужно как-то ему помешать. Я сейчас взломаю замок на погребе, и мы... - Так он, значит, и тебе не доверяет? Ключа даже не оставил. Закрыл все от тебя, как от милиции. Ломать, однако, мы ничего не будем. Ты останешься тут и будешь... - Нет, больше я не буду! - Это ты забудь, Вадим! Хочешь вернуться к людям - живи по девизу "надо", а не "хочу - не хочу". Принимаешь такое условие? - Принимаю, - не очень охотно молвит Вадим. - Ну, тогда веди себя как и до сих пор - ник чему никакого интереса. Нет тебе ни до чего дела. Делай, что прикажут, и не задавай вопросов. Повозись только с его печатной машиной подольше, а потом заяви, что тебе одному ее не починить, что нужен помощник и что ты знаешь надежного парня, который... - Но ведь я уже почти все там наладил. - Незаметно сломай что-нибудь и проси помощника. Скажи, что на твоем заводе есть парень, который за деньги все, что угодно, сделает. Словом, все нужно так организовать, чтобы твоим помощником оказался я. А уж мы вдвоем доведем это дело до конца. До естественного во всех отношениях конца "отца Феодосия". Завершилось чтоб на этом его эволюция на поприще авантюризма. - Я попробую... - Не попробуешь, а сделаешь все, как надо, понял? - Понял... Сообщи только Леониду Александровичу, что я жив... - Повторяю - что ты жив, это нужно еще доказать делом, - обрывает Вадима Анатолий. - Об этом не забывай. Связь будем поддерживать через Андреева деда Дионисия или через охранника твоего, монаха Авдия. - Но ведь ты же сказал... - Это я слегка сгустил краски. На него можешь положиться, как и на Дионисия. - Андрей тоже, наверное, здесь? Все вы тут из-за меня... - Мы искали только тебя, но раз оказалось, что орудует тут такой проходимец, как Корнелий, мы его не оставим в покое. Ну, будь здоров, Вадим! - Передай привет ребятам и Леониду Александровичу, а я постараюсь... - Ладно, я в этом не сомневаюсь. 23 Корнелий возвращается от епархиального архиерея в шесть вечера. Доложив ректору о результатах поездки, он спешит в особняк Троицкого. - Ну как наш отшельник? - спрашивает он Авдия, подметающего двор. - Что делал в мое отсутствие? - Почти все время почивал. - Обедал? - Поначалу не желал. Мотал головой и ругался. Я не стал принуждать. Голод, однако, не тетка. Съел отшельник этот все, что я на его столе оставил. - Никто не заходил? - Врата и калитка у меня все время на запоре, отец Феодосий. - Спрашивал тебя Вадим о чем-нибудь? - Ни слова не молвил. И чего так замкнулся - не могу уразуметь. Корнелий, не удостоив Авдия ответом, торопливо идет в дом. Вадим лежит на старинном диване лицом к стене. - Привет, старина! - бодро произносит Корнелий. - Сколько же, однако, можно спать? - А я не сплю, - не поворачиваясь, отзывается Вадим. - Бессонницей, стало быть, страдаешь, - шутит Корнелий. Ему хочется растормошить Вадима, заинтересовать предстоящей работой. - Мне Авдий докладывал, как ты тут храпака задавал. Отдохнул, значит, вволю, давай тогда за дело! Повернись хоть, о серьезном хочу с тобой поговорить. - Я и так хорошо слышу. - Ну ладно, слушай так, только повнимательней. Шрифты, какие мне нужны были, привезут сегодня. Дело, значит, только за станком. Там ведь пустяки остались? - Пустяки-то пустяки, только мне их не одолеть. - Чего это вдруг? - удивляется Корнелий. - Почему вчера не сказал? Все вроде шло гладко... - Простую работу делал, потому и гладко. Теперь самое трудное осталось. - Да повернись же ты ко мне наконец! - злится Корнелий. - Что это за фокусы такие? Вадим медленно поворачивается и говорит, не повышая голоса: - Ты на меня не ори, я тебе не Авдий. - Я вообще ни на кого не ору, - уже спокойно произносит Корнелий. - Даже на Авдия, хоть он и глуховат. На тебя и вовсе нет причины. Не понимаю только, что это ты вдруг?.. - Почему - вдруг? Просто забыл сказать, что к самому трудному подошел. Думал, что справлюсь. А сегодня поразмыслил и решил, что надо просить чьей-то помощи, а то как бы не напороть... - Нет, Вадим, об этом не может быть и речи. Никого я больше к этому станку не подпущу. - Я знаю одного очень толкового и надежного человека... - Давай не будем больше об этом! - А печатать кто же будет? - Об этом пусть у тебя голова не болит. Вадим не задает больше вопросов, Корнелий тоже молчит. Потом не выдерживает и спрашивает: - Тебя не интересует, что печатать будем? - Не интересует. - Ну и равнодушное же ты существо. Я думал, что тебе Варя твоя... - О Варе ты не смей!.. - повышает голос Вадим. - Извини, я не хотел тебя обидеть. А когда работать пойдешь? - Когда прикажешь. - Я тебе не приказываю, Вадим, а прошу. И постарайся, пожалуйста, обойтись без посторонней помощи. - Постараюсь. - Я сегодня в епархии посоветовался кое с кем, очень заинтересовались там нашей идеей. Если нам удастся ее осуществить, мы с тобой знаешь как прославимся! - Мне слава ни к чему. Пусть уж она тебе одному... - Ладно, я не откажусь, - усмехается Корнелий. - В Москве я посмотрел недавно западногерманский фильм "Воспоминание о будущем". Более грубой подтасовки фактов мне еще не приходилось видеть. Снято, правда, эффектно. Но посуди сам, прилетают инопланетяне на нашу Землю во времена египетских фараонов, и что, ты думаешь, демонстрируют землянам? Высокую науку и технику? Ничуть не бывало! Они сооружают на Земле все то, что и без них умели делать народы того времени: обелиски, храмы и колодцы. Ну разве не смешно? - Мне не смешно и вообще не интересно, - уныло отзывается Вадим. - Тебя наука вообще никогда не интересовала, а из меня мог бы выйти не только никому пока не известный богослов, а крупный, может быть, даже знаменитый ученый. - Так в чем же дело? Почему же ты не стал ученым? - Терпения не хватило. Слишком спешил жить, когда нужно было учиться, а теперь уж поздно... Но слушай дальше. Я опять об этом "Воспоминании о будущем". Чего стоит в нем одно лишь утверждение о "расшифровке" буддийских рукописей. Буддийская литература создавалась ведь в историческое время и переводилась на многие языки. Читают ее в оригинале многие специалисты. О какой же расшифровке может в таком случае идти речь? Нет, это все предельно несерьезно... - Ей-богу, Корнелий... Прости, пожалуйста, Феодосий, - морщится Вадим, - мне это неинтересно. - Ну, в общем, потряс меня этот фильм своей наивностью и порадовал. Порадовал тем, что я иду по иному пути. Не поднятием тяжестей, как в том фильме, потрясут мои "пришельцы" землян, а знаниями, высокой наукой. Я тебе показывал формулу эквивалентности массы и энергии (Е равняется т на с в квадрате). Она, правда, в древнецерковной рукописи записана римскими цифрами, как дефект массы, но, в общем-то, это почти одно и то же. - Зря ты мне это. Сам же сказал, что в науке я не очень... - А мне и не важно, чтобы ты понимал, это я сам себя проверяю. Он достает из кармана небольшую, типа молитвенника, книжку и торопливо листает ее. - Ага, вот! На Западе пишут, что атомная энергия разоблачила пустоту материализма. Бедняги коммунисты, верившие в материальность мира, утратили твердую почву под ногами. Если бог захочет, он сможет превратить любое количество вещества на Земле в пылающую энергию, ибо все ядра атомов представляют собой твердую энергию, и потому материя может превращаться в огонь. Корнелий некоторое время переваривает смысл прочитанного, потом со вздохом произносит: - Ну, это очень уж наивно. Пожалуй, даже глупо. Как они, однако, представляют себе превращение богом вещества в пылающую энергию? Допустим, однако, что бог, превратив материю в энергию, покарает этим коммунистов и атеистов, ну, а верующие куда же денутся, когда будет полыхать наша планета? Слушай, что они еще пишут: "Бог мыслит мир и творит его, реализуя в материи свои идеи..." Ты видел кинофильм "Солярис" по Станиславу Лему? - Не помню даже, когда был в кино. - Наверное, бог, по этой книжонке, подобен океану в "Солярисе", материализующему тайные мысли прилетевших исследовать его ученых Нет, это рискованно преподносить нашим прихожанам, более активно, чем ты, посещающим кино. Они станут слишком примитивно представлять себе бога. А вот высказывания бельгийского математика Леметра о "красном смещении" и "расширяющейся Вселенной" стоит упомянуть. Это уже прямое доказательство "начала мира" и возникновения Вселенной, а стало быть, и явный "акт творения". Жаль, что время этого творения не совпадает с библейским. Полистав книжку, Корнелий продолжает: - Тут есть и цитатки из Альберта Эйнштейна, которые можно истолковать в пользу всевышнего. Я, правда, прочел недавно статью его в связи с какой-то годовщиной со дня смерти Коперника. В ней он заявляет: "С радостью и благодарностью мы чтим сегодня память человека, который больше, чем кто-либо другой на Западе, способствовал освобождению умов от церковных оков..." Это уже не в пользу не только церкви, но и бога. Так ведь всем известно, что великий физик любил пошутить даже над богом. Сказал же он как-то, что бог - это что-то газообразное... - Он, я вижу, не защитник божий, а богохульник. Зачем же они его в эту книжку? - спрашивает Вадим. - Ну, это смотря какую цитатку из Эйнштейна привести и как истолковать. Зато имя-то какое громкое! Ученые почти все ведь безбожники. Во всяком случае, вреда богу от них больше, чем пользы. Даже те, которые искренне в него верят, объективно подрывают веру в него. Очень метко Энгельс, кажется, сказал, что с богом никто не обращался хуже, чем верующие в него естествоиспытатели. - Но ведь и ты собираешься с помощью цитаток... - Каких, однако! Корнелий довольно потирает руки: - Нужно будет покопаться хорошенько в древнецерковнославянских рукописях, не сомневаюсь, что найдутся в них какие-нибудь высказывания "пришельцев" и о "красном смещении" и о "расширяющейся Вселенной", подтверждающие сотворение мира всевышним. Это будет повесомее перетаскивания "пришельцами" каменных идолов на острове Пасхи! Пошли теперь к печатной машине. Нужно ее поскорее наладить. Ей предстоит немало потрудиться для реабилитации могущества всевышнего. 24 Татьяна пробыла в Одессе целую неделю. Ни ей, ни коллегам полковника Корецкого так и не удалось увидеть в порту магистра Травицкого. Он перестал ходить даже на Приморский бульвар. Но за день до отъезда Груниной из Одессы в областное Управление внутренних дел пришел матрос с итальянского судна и заявил, что он помог неизвестному пассажиру, сошедшему с этого судна, передать чемодан с типографским шрифтом какому-то советскому гражданину, ожидавшему их в подъезде одного из домов на улице Гоголя. - Поверьте мне на слово, я ни за что не стал бы этого делать, - заявил итальянский матрос полковнику Корецкому. - Я слишком уважаю вашу страну. Но меня заставил сделать это один из помощников капитана. Вам я могу признаться, что попался ему однажды с контрабандным товаром (не в вашей стране, конечно). С тех пор помощник капитана держит меня в своих руках. Стоит отказаться выполнить какое-либо его приказание - сразу грозит выдать полиции. - Как вам стало известно, что в чемодане шрифт? - спросил Корецкий. - Я же понимал, что в нем что-то недозволенное, но догадаться, что именно, конечно, не мог. По всему чувствовалось, однако, что какой-то металл. И тогда я схитрил. "А что в чемодане? - спросил я того типа, с которым шел. - Уж не золото ли? Если золото, я отказываюсь нести его дальше. Я честный итальянский патриот и не позволю, чтобы из моей бедной страны вывозили золотой запас в богатый Советский Союз..." Тот тип стал меня ругать. Тогда я бросил чемодан и пошел в сторону порта. Чемодан был слишком тяжел, чтобы нести его одному. Пассажир вынужден был вернуть меня и показать, что в нем такое. Они передали чемодан каким-то людям, которых матрос в темноте не мог как следует разглядеть, один из них, однако, по описанию матроса, напоминал магистра Травицкого... - А если это так, - заключила Татьяна, - то этот шрифт должен оказаться скоро в Благовской семинарии. Все это она сообщила подполковнику Лазареву, вернувшись в Москву. - Я тоже так полагаю, Татьяна Петровна, - соглашается с нею Евгений Николаевич. - У Телушкина уже все готово для печатания подпольной религиозной литературы. По сообщению Дионисия Десницына, Корнелий раздобыл где-то старую печатную машину, и сейчас она у него на полном ходу. Восстанавливать ее пришлось Маврину одному, так как Корнелий категорически возражал против приглашения кого-либо еще. Так и не удалось подключить к этому Анатолия Ямщикова. - Что же мы будем делать дальше, Евгений Николаевич? Вы советовались с комиссаром Ивакиным? - Решено не поднимать лишнего шума и не производить ареста Телушкина в семинарии... - Но ведь его типография не в семинарии? - перебивает Лазарева Грунина. - Все равно это владение семинарии. Когда будет нужно, мы поставим в известность их руководство, и они сами разоблачат Телушкина. - А они не замнут этого дела? - Его уже невозможно замять. Телушкин тоже никуда от нас не уйдет - особняк архиерея Троицкого находится под наблюдением местной милиции. О том, что не Рудаков, а Анатолий Ямщиков встретился с Вадимом, Татьяне стало известно от самого Олега. - Знаешь, - сказал он ей, - вначале я очень расстроился из-за этого... - Хотел предстать передо мной героем? - Если честно, то в какой-то мере было и это. Но главное - не сомневался, что сделаю э