Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Виктория Угрюмова
 From: puziy@faust.kiev.ua
 Date: 3 Feb 1999
---------------------------------------------------------------


     И куда они лезут со всеми своими узлами и чемоданами?  Толкаются,
пыхтят,  норовя занять самые удобные места.  Это ни к чему, потому что
удобных мест в моей лодке  нет:  старая  она,  дряхленькая,  протекает
постоянно, и я аккуратно законопачиваю дырки просмоленными тряпочками.
Человеки взволнованны, и настроение у них разве что не предпраздничное;
а,  впрочем,  их тоже можно понять. В их стылой и скучной жизни всякое
путешествие в радость.
     - Извините?  Мы долго будем ...э-ээ...  добираться?  - лысоватый,
толстенький, в  роговых  очках.  Костюм  серый  и  добротный,  но  без
излишеств. С понятием пассажир.
     - А куда торопиться? - спрашиваю я. - Вы же, считайте, в отпуске.
     - Но все-таки, - настаивает он...
     Многие из них суют мне деньги.  Суют воровато и не от души,  а по
обязанности - везде нужно подмазать,  и здесь,  значит, тоже. Хотя что
от этого изменится - грести я, что ли, стану иначе? Но деньги беру все
равно: мне тоже нужно на что-то жить;  правда, обидно, но до моих обид
никому нет дела.
     - Простите, здесь мокро, у вас коврика нету? Резинового?
     Я отрицательно качаю головой.
     Раньше, бывало,  возмущался; пытался объяснить, что мы тут все не
на ослепительно-белом лайнере в лазурных водах Карибского моря,  а  на
дохлом корыте в паршивой речонке - темной, мутной, где местами, словно
пятна жира на супе,  плавают островки ряски.  И всего-то делов  мне  -
перевезти  их  на  другой  берег.  Посудина у меня вместительная,  это
правда; но не прогулочный катер.
     - Скажите, а эта баржа не утонет?...
     Отчего же,  часто отвечаю я на такой  вопрос.  Очень  даже  может
потонуть. Так что крепче держитесь за свои чемоданы.
     Пугаются...
     Как только мою старушку не называли:  и баржой,  и лодкой, и даже
паромом какая-то дама окрестила в полном помрачении ума,  не иначе.  Я
ее как   сейчас   помню   -   вся   невразумительная  и  растрепанная.
Встревоженная. Вопросов задавала  уйму,  и  вконец  надоела  остальным
пассажирам. Прямо  по  анекдоту:  у  лифтера  спрашивают  -  что самое
трудное в вашей профессии?  Эти головокружительные подъемы, от которых
захватывает дух?  - Нет,  - отвечает. - Тогда эти жуткие спуски, когда
кажется, что вот-вот оборвешься?  - Нет.  - Тогда что же?  -  Вопросы.
Исключительно, дурацкие вопросы...
     Многие едут как на работу,  изредка - как на отдых. Большинство -
в неизвестность.
     Некоторые, правда таких немного, здесь целыми семьями. Дети шумят
и  веселятся,  галдеж  стоит  невероятный,  но  я  не против.  Ребячий
возраст,  он условностей не приемлет,  от того дети быстрее  ко  всему
приспосабливаются:  просто  воспринимают  все,  как  есть.  Не  то что
взрослые с постоянным разыскиванием причины и следствия.
     Мудрые люди, я давно заметил, странствуют практически без багажа.
Так оно сподручнее будет.  И в этом они сродни  детям,  которым  тоже,
кроме любимой игрушки, засунутой в карман, ничего, по сути, не нужно.
     Кто-то плачет.  И  чего,  спрашивается?  Пусть  плачут  те,   кто
остается.  Даже мудрость такая была у древних:  при расставании девять
десятых тоски берет себе остающийся,  и только одна десятая  достается
отъезжающему...
     - Отъезжающие, приготовьтесь! - кричу я внушительно. - Отплываем!
     Может, надо кричать "отплывающие"?
     - А сейчас дядя покатает нас на лодочке...
     Покатаю, отчего же не покатать.
     Я мерно плещу веслом,  выводя свою  старушку  на  середину  реки.
Течения здесь почти нет,  и это мне только на руку.  Я давно плаваю по
этому маршруту, и могу провести здесь любое судно с закрытыми глазами.
     Сотни раз говорил начальству,  что лодка устарела - и морально, и
физически. Однажды пойдет ко дну, и утоплю всех к такой-то бабушке. Но
они не слушают; а если слушают, то не вникают... Их дело. Сам-то я так
привык за эти годы к своей ладье (по-настоящему это  все-таки  ладья),
что мне  становится  страшно,  когда  я  представляю,  что мне выдадут
какое-нибудь другое плавсредство.  По этой причине я не особо  напираю
на начальство.  Обойдусь как-нибудь. Главное, заранее предупредил, чем
снял с себя ответственность. Ответственности я не люблю.
     От нечего делать,  рассматриваю пассажиров.  Многие лица  кажутся
мне смутно   знакомыми,   будто  я  их  возил  уже  когда-то.  А  есть
пара-тройка таких,  насчет которых я просто уверен.  Эта  загадка  все
больше и больше занимает меня, особенно, в последнее время: я-то возил
их только в одну сторону.
     Правда, я  понимаю,  что на моей реке и на моей ладье свет клином
не сошелся.
     Один из таких,  загадочных, пассажиров сегодня сел прямо напротив
меня. Ничего примечательного в нем нет:  неопределенного возраста,  не
то моложавый,  но старый,  не то юноша,  но потрепанный жизнью.  Серые
глаза. Глаза,  впрочем,  удивительные, ясные-ясные, век бы смотрел, да
мне по чину не положено;  стану смотреть на его глаза,  и посажу лодку
на мель, за что мне потом сильно влетит.
     Но глаза удивительные, точно.
     Волосы не длинные и не короткие,  какие-то пегие.  Улыбка милая и
обезоруживающая. Да  только у меня оружия отродясь не водилось.  Разве
что весло? Веслом ежели припечатать, тоже мало не покажется.
     Улыбается он мне.
     - Что зачастил-то так? - спрашиваю я наугад.
     - Ой,  вы  знакомы?  -  моментально встревает какая-то полнотелая
женщина в  цветастом  платье,  которое  ее  портит  окончательно.  Она
шумная, голосистая  и  неприятная.  И  хотя  я  не имею права питать к
пассажирам симпатию или антипатию,  я награждаю ее таким взглядом, что
она моментально  стушевывается.  Замолкает.  И я испытываю невероятное
облегчение.
     Странный пассажир встает со своего места и подходит ко мне, чтобы
не кричать на всю лодку.
     - Получилось  так,  все  время  приходится мотаться туда-обратно.
Дела.
     - Какие  дела  могут  заставить так мельтешить?  - интересуюсь я,
загребая веслом.  Я человек спокойный,  и в  моей  жизни  есть  только
старая-престарая лодка,  да  древняя мутная река.  Поэтому меня всегда
интересуют рассказы других.  Но со мной редко кто говорит - я считаюсь
обслуживающим персоналом,    а    следовательно,   не   располагаю   к
откровенности. Мне можно ткнуть деньги, но не излить душу.
     - Кого какие, - охотно отвечает пассажир. - Кого - работа, кого -
единственная настоящая любовь.  Многие ради детей,  причем  не  только
своих. Это  уж  как кого зацепит.  Бывает,  что ненависть тоже придает
дополнительный заряд бодрости и энергии.
     Я киваю  головой.  Ненависть,  это  точно.  Ненависть способна на
многое. Бывал я свидетелем последствий взаимной  ненависти,  лучше  не
видеть... Меня самого,  честно говоря,  пугают дальние странствия, это
одна из причин,  по которой  я  и  работаю  в  этой  должности,  и  на
повышение не  пошел.  Но  свойство  других - не бояться перемены мест,
перемены судьбы, чего там еще, - меня ужасно привлекает и интересует.
     - Не  страшно?  - выговариваю я свой самый сокровенный вопрос.  И
тут же пугаюсь, что пассажир не поймет меня правильно: у людей слишком
много причин, чтобы бояться; откуда ему знать, о чем я.
     Но он понимает, к великому моему удивлению.
     - Страшно,  конечно.  Но  только  дураки не боятся. Нужно  только
помнить, что страх губит  разум,  а  потому  полезен  исключительно  в
маленьких дозах, для профилактики. Кстати, как насчет профилактики?
     - Я-то всегда за, но только не положено. Да и взять негде.
     - Не негде,  а где.  Я специально припас.  Я же не новичок!  - он
вытаскивает из внутреннего кармана плоскую,  но объемистую  бутылку  с
кристальной жидкостью. - Вот она, родимая.
     Мы пьем по очереди из отвинчивающейся крышечки. Водка что надо, и
вышибает у меня слезу.
     - Молодец! - говорю я искренне.
     - Это я сейчас такой умный, налегке путешествую. Ты бы посмотрел,
чего мне в первый раз с собой  натолкали!  Чуть  было  не  застрял  на
полдороге.
     Мы смеемся,  но это теперь смешно. Застрять посередине - это едва
ли не худшее, что может случиться с пассажиром.
     Мы еще раз прикладываемся к крышечке. И еще.  Пока в  бутылке  не
остается чуть  больше половины.  Тогда я отказываюсь пить дальше - ему
предстоит нелегкий путь, и эта бутылка успеет пригодиться не раз и  не
два. Отказываюсь  я  с сожалением.  Пока мы неспешно беседуем о всяких
житейских мелочах,  выясняется,  что река закончилась,  и лодка, мягко
прошуршав днищем по песку, легко ударяется в берег.
     Все хватают вещи,  начинается обычная в  таких  случаях  суета  и
толкотня. Людей  хлебом  не  корми,  дай потолкаться или выстроиться в
очередь. В очередь здесь, хвала Всевышнему, выстраиваться не за чем, и
толпа наконец  покидает  мою  старушку,  оставив  после себя привычный
беспорядок. Но я не сержусь.  Большинство из них путешествует впервые,
а впервые все бестолково и нелепо. По себе знаю.
     Странному пассажиру тоже пора.  Он крепко жмет мне руку.  И когда
отнимает свою,  в моей ладони остается монетка. Тяжелая, но маленькая.
Я медленно разжимаю кулак - это серебряная драхма.
     Долгожданная плата за перевоз.
     Я вытираю неуместные слезы и заставляю себя улыбнуться:
     - Ну, удачи тебе. Даст Бог, не раз еще свидимся.
     Светлая душа,  он  легко  спрыгивает с носа моей ладьи на берег и
уходит, маша рукой:
     - Счастливого плавания, Харон!

Last-modified: Tue, 18 May 1999 16:28:59 GMT
Оцените этот текст: