ая за нами из космоса, прослушивая радиостанции, оно вошло в контакт с космической станцией "М-37", на которой вел свои работы профессор Гарга. Дальнейшее вам известно. Все действия облака свидетельствуют о том, что в новых условиях оно изменило свою первоначальную программу. - Это было очевидно, - пробормотал Питиква, закрывая глаза. Кажется, он собирался дремать. Аксель нахмурился. - Напомню вам, доктор, - резко сказал он, - что мы это установили совсем недавно. - Да-да, недавно, - сонно согласился психолог. Оскар Альфредович невозмутимо молчал. Я уже не знал, зачем я здесь нужен. Все эти теории я и так испытал на своей шкуре. - Коротко говоря, облако решило ставить опыты на людях. Работы Гарги подсказали направление этих опытов, - продолжал Бригов. - Цель? - перебил Оскар Альфредович. - Рациональная перестройка человеческого общества. Подготовка будущего соседа и союзника приматов для совместного использования энергии Галактики. Возможно, подготовка запасной базы для переселения. Как сидите, цели самые благородные. - Бригов развел руками. - Но разве оно не понимало, что для перестройки не хватит сил? - холодно продолжал представитель Совета. - Вероятно, - ответил Бригов. - Однако облако только указывало нам путь. У меня создалось впечатление, что ему совсем было безразлично наше мнение. Ну, примерно так, как человек производит опыты с колониями муравьев. Все невольно усмехнулись. Питиква приоткрыл веки, внимательно взглянул на меня. Я догадался: сейчас спросит. - Как твое мнение, Март? - Мне казалось, - начал я неуверенно, - когда я с ним разговаривал... мне казалось, облако скрывает свою настоящую цель, просто говоря - врет. Простите... И еще - иногда я тоже чувствовал себя подопытным... Мои сбивчивые слова почему-то пробудили старого Питикву. - Правильно! - сказал он громко. - Получается логическая несуразица - это с нашей точки зрения. Забыв свою прежнюю программу, машина с другой планеты вмешивается в чужую жизнь, причем взваливает на себя неразрешимые задачи и поступает очень глупо. Где же разумный анализ обстановки, система контроля и прочие, прочие механизмы, необходимые в столь сложном космическом аппарате? Где они, я вас спрашиваю? - Спросите лучше у облака, - буркнул Бригов. - Давно бы спросил, если б вы вовремя построили установки, - парировал психолог. - Впрочем, это не помогло бы. Спрашивать бесполезно. Аксель и я с удивлением уставились на Питикву: что, мол, еще надо, когда облако в наших руках? - Вы хотите сделать сообщение? - спросил представитель Совета. - Да! - Питиква медленно поднялся. Он стоял перед нами, как огромная черная гора с белой шапкой снегов на вершине, и загадочно улыбался. - Мои рассуждения просты. Если предположить, что под влиянием внезапных факторов в этой машине произошли какие-то нарушения, все несуразные, на наш взгляд, поступки облака будут вполне естественны. Могло так случиться, что при облете белого карлика, когда изменилась траектория последнего шара, сильный потенциал замкнул в нем определенные цепи. Подобное ненормальное состояние бывает, как вы знаете, и у наших электронных систем. - Машинная шизофрения? - серьезно спросил Бригов. - Сумасшедший с Ориона - я тебя правильно понял? - Точный диагноз пока бы не ставил, - иронично отвечал психолог. - Мы еще не знаем устройства системы. Однако, проанализировав с этой точки зрения тактику облака и все его сообщения, особенно тот блок записей, который принес нам Снегов, Центр Информации составил примерную модель машины. Питиква включил экран и началась пляска столь сложных математических символов, уравнений, графиков, что я сразу же сдался, стараясь не пропустить только выводы - общечеловеческие, понятные слова. А они гласили примерно следующее: в сложнейшей конструкции приматов работала только часть информационно-программного устройства, остальные системы или не принимали активного участия, или же были повреждены. Воцарилось молчание. Бригов вскочил с места, забегал по залу. - Еще не хватало лечить космических идиотов, - бубнил он под нос. Потом остановился, резко повернулся к врачу: - Ты, Джон, все это придумал, ты и расхлебывай! - Успокойтесь, - сказал Оскар Альфредович, хотя, судя по блеску глаз, он и сам был не менее других взволнован неожиданным выводом. - Что вы предлагаете, доктор? - Как сказал Аксель Бригов - лечить. И лечить не менее терпеливо, чем больного человека. Я нисколько не шучу. Во-первых, путем переговоров Центра Информации с облаком, для чего будет составлена специальная программа, надо уточнить характер нарушений. Сейчас я бы сказал так: комплекс превосходства - это та функция, которую присвоила себе и последовательно разрабатывала действующая часть машины. Во-вторых, поймав облако на логической несуразице, дадим ему возможность исправить свое устройство. А именно: объявляем, что мы включаем установки, которые его разрядят. - А если оно будет обороняться? - спросил представитель Совета. - Думаю, что самосохранение для него гораздо важнее, чем все остальное. Машину без этого основного правила не станут посылать для разведки планет. - Если не подействует психологический эффект - что дальше? - Тогда мы включим установки, - спокойно продолжал Питиква. - Но будет взрыв! - Взрыва не будет. Мы включим другие установки. А поскольку мы имеем дело с машиной, которая мгновенно распознает, смертельный этот удар или полезный, она не применит никакого оружия защиты. В этом и состоит мой план. - Итак, борьба муравьев с космическим слоном, - миролюбиво согласился Аксель. - Не со слоном, а с машиной, возомнившей себя Наполеоном, - поправил представитель Совета. Мне эта формулировка понравилась. Всю неделю Центр Информации Земли вел невидимую дуэль по лучам мазеров с висящим шаром. Это была борьба идей на предельной для машин скорости. Совет ученых согласился с гипотезой Дж.Питиквы. Она была проверена, и Верховный Совет одобрил план действий. ...Над Байкалом солнце стояло в зените, когда около ста экранов были подключены к специальным камерам, поднятым на гравипланах. За резные двери института я попал только с помощью Бригова, который выудил меня из толпы сотрудников, жаждавших проникнуть в зал. Он гудел от голосов, этот огромный сводчатый зал, где несколько дней назад нас было всего четверо. Но вот стихло. Я увидел вытянутый, как корабль, желтый остров - он резал острым носом набегающие волны. Золотые крыши домов, серый куб за глухим забором, безлюдные улицы. Все уехали. Кап, Мишутка, Лена - где вы сейчас? Где-нибудь на материке, вы ведь так говорите. Все уехали. Странный пустой город. Как новые сети, брошенные на берегу. Сейчас на облако направлены все взгляды. На него - установки. На него - тонкие лучи мазеров. Удастся ли? Голос Питиквы за кадром: - Объявлено, что через пять минут будут включены установки... Напряженная тишина. Та же картина: остров - поселок - облако... Облако - поселок - остров... - Не отвечает, - говорит Питиква. "Не удалось. Оно не в состоянии перестроиться, - думаю я. - Что дальше? Удастся ли дальше?" Я знаю: еще несколько минут, и в облако вонзится сильный разряд. Если Питиква прав, он встряхнет, включит всю систему. Если облако не поймет и ответит смертоносным излучением - блеснет огонь взрыва. Зал ахнул: вспышка озарила облако. Все вскочили, но это не взрыв. Вон оно - облако, на своем месте. И город. И остров. И море. Просто облако просияло. И во весь экран лицо Питиквы. Усталое лицо. - Поступили первые сообщения, - спокойно говорит он. - Система облака включилась в нормальную работу... - Пауза. Питиква продолжает: - Облако возвращает гравилет с пилотом Сингаевским... Медленно и спокойно, как из обычной серебристой тучки, вынырнул игрушечный желтый гравилет. Медленно, круг за кругом парил он над морем, приближаясь к берегу. По этим кругам я догадался, что гравилетом управляли приборы. Вот он сел на высокий каменистый берег. И тут же рядом опустился санитарный вертолет, перекрещенный красными полосами. Врачи бегом к гравилету. Вытащили неподвижного, с болтающимися, как у тряпичной куклы, руками и ногами пилота, перенесли в свой вертолет... Экран погас. ...Я брел по коридору, ничего не видя, ничего не соображая, твердил про себя: "Все, все. Вот и все". За стеклянными стенами, в залитых солнцем залах работали сотни машин, каждая из которых была клеточкой гигантского электронного мозга планеты. Шел обмен опытом двух разных цивилизаций. Великий обмен информацией. Я брел по коридору, представляя, как ежесекундно рождаются новые тома, заполненные одной лишь информацией. Их надо изучать много лет. Но самый главный вывод невозможно спрятать ни в ячейках памяти, ни в толстых томах, он ясен всем: люди давно уже решили, что побеждает мужество. Облако в этом убедилось... Обмен длился три дня. Потом облако объявило, что продолжит полет к своей новой планете, и ушло в космическое пространство. В самый сильный телескоп можно будет увидеть, как светлая точка делает оборот вокруг Солнца. Больше я не встречался с Гаргой. На заседании одной из комиссий Совета я рассказал подробно о том, что происходило при мне на острове, в лаборатории Гарги. В тот же день врачи положили меня в больницу. Не знаю, смог бы я заново пережить всю историю, когда будут разбирать это дело, смог бы снова смотреть, как красный гравилет столкнулся с шаром. Я слишком хорошо помнил каждую минуту за последние полгода. И этот человек - профессор Гарга, сжигаемый стремлением переделать мир, равнодушный к разрушениям, чинимым облаком, и все же боявшийся ответственности, - он больше не был для меня загадкой. Я сказал ему в нашу последнюю встречу, что он предатель. В Совет меня больше не вызывали. В один из дней, лежа на больничной койке, я прочитал в газете краткий отчет о суде над Гаргой. Он признал себя виновным, сказав, что слишком поздно осознал тяжелые последствия своих опытов для здоровья людей, и попросил направить его на отдаленную космическую станцию. Совет согласился с его просьбой. 26 Я улетал к Солнцу. На платформе космодрома нас пятеро в голубых дорожных комбинезонах. Пятеро уже на пересадочной станции. Там мы влезем в неуклюжие, но приятно невесомые скафандры, и ракета, похожая на раздувшуюся гусеницу, понесет нас в кипящее море огня, сжигающее глаза, время, сны, но бессильное против нас, - в солнечную сверхкорону. Не знаю, что я увижу, заглянув в лицо Солнцу, а сейчас смотрю на друзей и стараюсь запомнить их. Андрей Прозоров, Игорь Маркисян, Паша Кадыркин, вы даже не знаете, что я повторяю про себя ваши имена, чтоб потом обычный звук мгновенно рождал в памяти голоса, улыбки, блеск глаз. Я улетаю с товарищами, но мне всегда будет нужна ваша поддержка. Подошел Сингаевский. Он поправился, но все равно остался худущий после заточения в облаке. А рука крепкая. - Счастливец. Летишь. - Ты скоро меня догонишь. - Не утешай. Я просто пришел поглядеть на вас. И не задавайся: обязательно догоню. Скоро сомкнутся толстые двери, взвоет в стартовой трубе ракета, и я превращусь в яркую звезду, которая еще несколько секунд будет сверкать в летнем небе. А на пересадочной станции меня тоже будут провожать. На экране я увижу отца и мать. В честь нашего отлета Земля разрешила получасовой сеанс с Марсом. Я понимаю, как им грустно: они собираются домой на Землю, а я - в обратном направлении. Обычная несуразица в жизни - теперь улетаю я. Но я буду держаться молодцом, буду шутить и смеяться, а потом попрошу отца напомнить, какой у него рост, и тогда окажется, что я уже с него, только он - красивый и седой. А маме я покажу, какой я сильный, ведь я тренировался как проклятый день и ночь все эти полгода, чтоб пройти отборочную комиссию. Мама улыбнется и скажет, что я все равно маленький, хотя перерос ее на целую голову, а глаза ее сверкнут двумя каплями света, выдав тайную гордость: все же какой большой, какой взрослый... Кончатся полчаса, и снова - ракета, маленькая, медленно летящая искра. И вдруг все лица расплываются, отодвигаясь от меня. Я вижу, как бежит по платформе Каричка. Я не встречал ее с того дня, когда мы прощались с Рыжем. А она асе такая - белое платье, пушистое облако волос. Только резкая складка на переносице. И глаза. Они как будто другие. Я смотрю в них, смотрю и наконец нахожу знакомые золотые ободки. - Извини за опоздание - я только узнала. - Каричка сунула мне цветы. - Ну, что ты так смотришь? - Она Улыбнулась. - Хочу запомнить. - Ей я говорю то, что думаю. - Ждал, когда ты улыбнешься. Она отодвинулась от меня, посерьезнела. Большие красные крылья трепетали над нами. - Это опасно? - Она показала на мой знак солнечной экспедиции. Знакомый мотив прозвучал рядом: кто-то насвистывал "Тау Киту". Я готов переплыть океан пустоты, И коснуться огня, и сказать: "Это ты?" - А знаешь, как дальше? - спросил я. - Дальше? Дальше никак. - Песня не кончается. Слушай. Я готов переплыть океан пустоты, И коснуться огня, и сказать: "Это ты?" Только ты не мечтай, не останусь здесь я, Брошусь вновь в океан открытый, Чтоб вернуться к тебе, голубая Земля, С золотым огнем Тау Киты. - Это тебе. Тебе и Рыжу. Она кивнула. А я продолжал, продолжал говорить беззвучно, про себя. Потому что красные крылья трепетали совсем рядом. Сколько я буду жить, я буду помнить тебя, Рыж. Я привезу с собой кусок Солнца и выпущу его над твоей сопкой. Даже когда меня не станет, оно будет гореть. Я вижу мальчишку. Он держит на ладони маленький гравилет, смотрит на него широко раскрытыми глазами, говорит совсем как Рыж: "Это Они делали для нас". Отблеск красных крыльев осветил лицо Карички. Я видел: она меня понимает.