одарно взглянул на говорившего - пожилого морщинистого японца в сером костюме. Вежливый стюард провел Кравцова в отведенную для него каюту, на плохом английском языке объяснил, что ванная в конце коридора. - О'кей, - сказал Кравцов и бросился на узкую койку, с наслаждением потянулся. - Послушайте! - окликнул он стюарда. - Не знаете, в какой каюте разместился инженер Макферсон? - Да, сэр. - Стюард вытащил из кармана листок бумаги, посмотрел. - Двадцать седьмая каюта. На этом же борту, сэр. Через две каюты от вас. Кравцов полежал немного, глаза стали слипаться. Осторожный стук в дверь разбудил его. Тот же стюард скользнул в каюту, поставил в углу чемодан Кравцова, погасил верхний свет, неслышно притворил за собой дверь. Нет, так нельзя. Так и опуститься недолго. Кравцов заставил себя встать. Его качнуло, пришлось упереться руками в письменный стол. Качка, что ли, началась. А может, просто его качает от усталости... "К чертям, - подумал он. - Хватит. Завтра же подаю это... Тьфу, уже слова из головы выскакивают... Ну, как его... Рапорт". Он собрал белье и вышел в длинный, устланный серым ковром коридор. Навстречу, в сопровождении Брамульи и Штамма, шел высокий человек в светло-зеленом костюме, у него была могучая седая шевелюра и веселые зоркие глаза. Кравцов посторонился, пробормотал приветствие. Высокий человек кивнул, Брамулья сказал ему: - Это инженер Кравцов. - А! - воскликнул незнакомец и протянул Кравцову руку. - Рад с вами познакомиться. Морозов. Кравцов, придерживая под мышкой сверток с бельем, пожал академику руку. - Мы в Москве высоко оценили вашу работу на плоту, товарищ Кравцов, - сказал Морозов. - Вы вели себя достойно. - Спасибо... Сверток шлепнулся на ковер. Кравцов нагнулся за ним, и тут его опять качнуло, он упал на четвереньки. - Ложитесь-ка спать, - услышал он голос Морозова. - Еще успеем поговорить. Кравцов поднялся и посмотрел вслед академику. - Мерзавец, - сквозь зубы сказал он самому себе. - Не можешь на ногах держаться, идиотина... В ванной он с отвращением взглянул на свое отражение в зеркале. Хорош! Волосы всклокочены, морда небрита, в пятнах каких-то, глаза провалившиеся. Охотник за черепами, да и только. Кравцов принял ванну, потом долго стоял под прохладным душем. Душ освежил его и вернул интерес к жизни. В коридоре было тихо, безлюдно, плафоны лили мягкий свет. Возле каюты N_27 Кравцов остановился. Спит Уилл или нет? Дверь была чуть приотворена, Кравцов подошел и согнул палец, чтобы постучать, и вдруг услышал надтреснутый женский голос: - ...Это не имеет значения. Только не думай, что я приехала ради тебя. - Прекрасно, - ответил голос Уилла. - А теперь лучшее, что ты можешь сделать, это уехать. - Ну нет. - Женщина засмеялась. - Так скоро я не уеду, милый... Кравцов поспешно отошел от двери. "Норма Хемптон - и Уилл! - подумал он изумленно. - Что может быть общего между ними?.. Не мое это дело, впрочем..." Он вошел в свою каюту. А каютка - ничего. Маленькое, но уютное жилье для мужчины. Он поскреб реденькую бородку. Побриться сейчас или утром?.. Кравцов щелкнул выключателем - и увидел на столе пачку писем. 17 Он проснулся с ощущением радости. Что это могло быть? Ах, ну да, письма от Марины! Он читал их и перечитывал до трех часов ночи... Сколько же времени сейчас? Ого, без двадцати десять! Кравцов вскочил, отдернул шторки и распахнул иллюминатор. Голубое утро ворвалось в каюту. Он увидел синюю равнину океана, небо в легких клочьях облаков, а на самом горизонте - коробочку плота, накрытую белой шапкой пара. Солнце слепило глаза, и Кравцов не сразу разглядел тонкую черную нитку, вытягивающуюся из клубов пара и теряющуюся в облаках. Отсюда загадочный столб казался даже не ниткой, а ничтожным волоском на мощной груди Земли. Так, пустячок, не заслуживающий и сотой доли сенсационного шума, который он произвел в мире. Взгляд Кравцова упал на листок бумаги, лежавший поверх пачки писем. Улыбаясь, Кравцов поднес листок к глазам, снова прочел слова, написанные кривыми печатными буквами: "Папа, приезжай скорее, я соскучился". Это Марина водила Вовкиной рукой. Внизу был нарисован дом, тоже кривой, из его трубы шел дым завитушками. Ай да Вовка, уже карандаш в лапе держит! Ну ладно, надо идти завтракать, а потом разыскать Морозова. Если он, Кравцов, здесь не нужен, то с первой же оказией... Он вздрогнул от неожиданности: зазвонил телефон. - Александр? Вы уже позавтракали? - услышал он глуховатый голос Уилла. - Нет. - Ну, тогда вы не успеете. - А что такое, Уилл? - В десять отходит катер. Вы не успеете. Идите завтракайте. - Я успею! - сказал Кравцов, но Уилл уже дал отбой. Кравцов торопливо оделся и выбежал в коридор. В просторном холле его перехватил какой-то журналист, но Кравцов, пробормотав "Sorry" [извините (англ.)], побежал дальше. Он попал в узенький коридор, в котором ревел вентилятор, и понял, что заблудился. Назад! Расспросив дорогу, он выскочил, наконец, на спардек и сразу увидел глубоко внизу катер, приплясывающий на волнах у борта "Фукуоки". Прыгая через ступеньки, Кравцов сбежал по трапу на верхнюю палубу. Возле группы людей остановился, переводя дыхание, и тут его окликнул Али-Овсад: - Зачем пришел? Я сказал, тебя не будить, пусть спит. Тебе инглиз сказал? - Да. Где он? Али-Овсад ткнул пальцем в катер: - Там. Ты не ходи, отдыхай. - Отдыхай-мотдыхай... - Кравцов с досадой отмахнулся и бочком пролез сквозь тесное кольцо журналистов к Брамулье и Штамму. Они разговаривали с давешним пожилым японцем возле трапа, спущенного к катеру. Кравцову было стыдно за свою сонливость. Он стесненно поздоровался, и Брамулья, схватив его за руку, подтащил к японцу: - Это инженер Кравцов. Морщины на лице японца раздвинулись в улыбке. Он втянул в себя воздух и сказал высоким голосом: - Масао Токунага. - И добавил на довольно чистом русском языке: - Удалось ли вам отдохнуть? - Да, вполне... Так вот он, знаменитый академик! Когда-то, двадцать пять лет тому назад, он с первой группой японских ученых обследовал пепелище Хиросимы и выступил с гневным заявлением против атомного оружия. Ходили слухи, что Токунага поражен лучевой болезнью. Вид у него и в самом деле неважный... - Господин Токунага, - сказал Кравцов. - Разрешите мне пойти на катере. - А вы знаете, зачем отправляется катер? - Нет... Токунага тихонько засмеялся. - Но я хорошо знаю плот, - сказал Кравцов, чувствуя, как краска заливает лицо, - и... смогу быть полезен... Тут подошел академик Морозов. - Последние известия, Токунага-сан, - весело сообщил он. - Локатор показывает высоту столба около тридцати километров. Он движется со скоростью восьмисот метров в час, но это надо еще проверить. - Тридцать километров! - ахнул кто-то из журналистов. - Так. Ну, все готово? - Морозов ступил на трап. - Кравцов, вы с нами? - Да! - Поехали. Они спустились в катер, и тотчас матрос оттолкнулся от нижней площадки трапа, и катер побежал вдоль белого борта "Фукуоки". Морозов помахал рукой, Токунага грустно закивал в ответ. Кравцов поздоровался с Уиллом, Джимом Паркинсоном и Чулковым. - Вы тут как тут, - сказал он Чулкову. - А как же! - ухмыльнулся тот. - Куда вы, туда и я. - Без завтрака? - спросил Уилл. - Ерунда, - сказал Кравцов. Уилл задумчиво посмотрел на него, попыхивая трубкой. Кроме них, на катере был не знакомый Кравцову белобрысый парень в пестрой рубашке с изображением горы Фудзияма. Он возился с приборами, негромко переговаривался с Морозовым. Приборов было пять или шесть, самый большой из них напоминал газовый баллон, самый маленький, в деревянном футлярчике, парень держал в руках. По мере приближения к плоту разговоры на катере затухали. Все взгляды были прикованы к Черному столбу, подымающемуся из облака пара. Теперь он уже не казался Кравцову безобидным волоском - в нем было что-то жуткое и грозное. - Н-да, - сказал Морозов после долгого молчания. - Неплохим хвостиком обзавелась матушка-Земля. Вода возле плота была неспокойна. Катер подошел к причалу, и Морозов прежде всего велел спустить в воду контейнер с термометром-самописцем для долговременных замеров температуры. Затем перетащили приборы в кабину грузового лифта и сами поднялись на верхнюю палубу плота. Ух, как на раскаленной сковородке... Кравцов с беспокойством взглянул на Морозова: все же пожилой человек, как он перенесет такую дьявольскую жарищу? Морозов, мокрый от пота, натягивал на себя скафандр из стеклоткани, и все поспешили сделать то же самое. - Все слышат меня? - раздался в шлемофоне Кравцова голос Морозова - по-русски и по-английски. - Отлично. Итак, начинаем первичные измерения. Замеры будем делать через каждые двадцать пять метров. Юра, у вас все готово? - Да, Виктор Константинович, - ответил белобрысый парень. Он был, оказывается, техником-прибористом. - Ну, начали. Джим Паркинсон пошел вдоль рельсов к середине плота, разматывая рулетку. Отмерив двадцать пять метров от борта, он обмакнул кисть в ведерко с суриком и сделал красную отметку. Морозов нажал кнопку и прильнул к зрительной трубке, которая торчала из контейнера, похожего на газовый баллон. Он смотрел долго, его глаз освещался вспышками света из трубки. Затем Морозов вытащил записную книжку, снял с правой руки рукавицу и принялся писать. Юра тем временем снимал показания с двух других приборов, а Уилл возился со своим магнитографом. Кравцову Морозов поручил замеры радиоактивности. Юра и Чулков перетащили приборы к отметке, сделанной Джимом - здесь было 225 метров от Черного столба, - и замеры были повторены. Джим ушел с рулеткой вперед, отмеряя очередные двадцать пять метров, и Кравцов поглядывал на него с беспокойством. Конечно, до столба еще далеко, но кто его знает, на каком расстоянии он сегодня начнет притягивать... - Товарищ Кравцов, - раздался голос Морозова. - На каком расстоянии потянуло вчера вашего Чулкова к столбу? - Примерно десять метров. - Десяти не было, - сказал Чулков. - Метров восемь. - Ну нет, - возразил Кравцов и, окликнув Джима, повторил вопрос по-английски. - Ровно двенадцать ярдов, - заявил Джим, - ни дюйма больше. Морозов коротко рассмеялся. - Исследователи, - сказал он. - Вот что: поставьте приборы на тележку. Паркинсон, вернитесь. Будем продвигаться вместе. Палуба вдруг заходила ходуном под ногами. Долговязый Джим упал на ведерко с краской. Юра повалился на спину, прижимая к груди ящичек с кварцевым гравиметром. Уилла кинуло на Морозова. У основания столба яростно и торопливо заклубился пар, плот заволокло белой пеленой. Понемногу толчки затихли и прекратились вовсе. Ветер разматывал полотнище пара, гнал его кверху. Пятеро в серо-голубых костюмах из стеклоткани стояли тесной кучкой - бессильные перед грозным могуществом природы. - Кажется, скорость столба возросла, - проговорил Уилл, задрав голову и щуря глаза за прозрачным щитком. - Это покажут локационные измерения, - сказал Морозов. - Ну-с, продвигаемся вперед. И упрямые люди шаг за шагом приближались к столбу, толкая перед собой тележку с приборами и разматывая рулетку. Замер на отметке 200 продолжался полтора часа: пришлось ждать, пока маятниковый гравиметр, взбудораженный толчками, придет в нормальное положение. На отметке 125 Морозов велел всем обвязаться канатом. На отметке 100 Джим обнаружил, что краска в ведерке кипит и испаряется; Юра протянул ему кусок мела. На отметке 75 Уилл сел, скрючившись, на тележку и коротко простонал. - Что с вами, Макферсон? - обеспокоенно прозвучал голос Морозова? Уилл не ответил. - Я отведу его на катер, - сказал Кравцов. - Это сердечный приступ. - Нет, - раздался слабый голос Уилла. - Сейчас пройдет. - Немедленно на катер, - распорядился Морозов. Кравцов взял Уилла под мышки, поднял и повел к борту. Он слышал тяжелое дыхание Уилла и все повторял: - Ничего, старина, ничего... В кабине лифта ему показалось, что Уилл потерял сознание. Кравцов страшно испугался, принялся тормошить Уилла, снял с его головы шлем, и свой тоже. Лифт остановился. Кравцов распахнул дверцу и заорал: - На катере! Двое проворных японских матросов взбежали на причал. Они помогли Кравцову стянуть с Уилла скафандр. Слабым движением руки шотландец указал на кармашек под поясом своих шортов. Кравцов понял. Он вытащил из кармашка стеклянную трубочку и сунул Уиллу в рот белую горошину. - Еще, - прохрипел Уилл. Его отнесли на катер, положили на узкое кормовое сидение. Один из матросов подоткнул ему под голову пробковый спасательный жилет. - Срочно доставьте его на судно, - сказал Кравцов старшине по-английски. - Вы понимаете меня? - Да, сэр. - Сдайте мистера Макферсона врачу и возвращайтесь сюда. - Да, сэр. Катер отвалил от причала. Кравцов постоял немного, глядя ему вслед. "Уилл, дружище, - думал он с тревогой. - Я очень к вам привык. Уилл, вы не должны... Вы же крепкий парень..." Только теперь он заметил, что солнце уже клонилось к западу. Сколько же часов провели они на плоту?.. По небу ползли облака, густые, плотные, они наползали на солнце, зажигались оранжевым огнем. Духота мертвой хваткой брала за горло. Кравцов надвинул шлем и вошел в кабину лифта. Потом, медленно идя в шуршащем скафандре по верхней палубе, окутанной паром, он испытал странное чувство - будто все это происходит не на Земле, а на какой-то чужой планете, и сам обругал себя за нелепые мысли. Он подошел к серо-голубым фигурам - они все еще делали замеры на отметке 75 - и услышал обращенный к нему вопрос Морозова, и ответил, что отправил Макферсона на судно. Морозов был чем-то озабочен. Он сам проверил показания всех приборов. - Резкий скачок, - пробормотал он. - Поехали дальше. Держаться всем вместе. Они двинулись, локоть к локтю, толкая перед собой тележку, на которой стоял контейнер с маятниковым гравиметром. Остальные приборы несли в руках. Джим разматывал рулетку. Они не прошли и пятнадцати метров, как вдруг тележка сама покатилась по рельсам к столбу. - Назад! - ударил в уши голос Морозова. Люди попятились. Тележка с контейнером катилась все быстрее, влекомая загадочной силой. Облако пара поглотило ее, потом она снова вынырнула в просвете. Там, где кончались рельсы, она взлетела, будто оттолкнулась от трамплина, мелькнула серым пятном и исчезла в клубах пара. - Вот она! - крикнул Чулков, тыча рукавицей. На высоте метров в двадцать между рваными клочьями пара был виден столб, бегущий вверх. Он уносил контейнер, а чуть пониже к нему прилепилась тележка... Вот они скрылись в облаках... Люди оторопело смотрели, задрав головы. - Тю-тю, - сказал Чулков. - Теперь ищи добро на Луне... Джим бормотал проклятия. А Кравцов чувствовал страшную усталость. Каменной тяжестью налились ноги. Скафандр весил десять тонн. В висках стучали медленные молотки. - На сегодня хватит, - услышал он голос Морозова. - Пошли на катер. 18 - Хочешь чаю? - спросила женщина. - Нет, - ответил Уилл. Он лежал в своей каюте, сухие руки с набухшими венами вытянулись поверх голубого одеяла, - руки, сжатые в кулаки. Лицо его - загорелое и бледное одновременно, - было неподвижно, как лицо сфинкса. Нижняя челюсть, обросшая седой щетиной, странно выпятилась. Норма Хемптон сидела возле койки Уилла и вглядывалась в его неподвижное лицо. - Я бы хотела что-нибудь сделать для тебя. - Набей мне трубку. - Нет, Уилл, только не это. Курить нельзя. Он промолчал. - Теперь тебе не так больно? - Теперь не так. - Три года назад ты никогда не жаловался на сердце. Ты изнуряешь себя работой. Ты забираешься в самые гиблые места. За три года ты и трех месяцев не провел в Англии. Уилл молчал. - Почему ты не спросишь, как я очутилась в Японии? - Как ты очутилась в Японии? - спросил он бесстрастно. - О, Уилл!.. - Она прерывисто вздохнула и подалась вперед. - Не думай, пожалуйста, что мне хорошо жилось эти три года. Он оказался... Ну, в общем, в июне, когда освободилось место корреспондента в Токио, я попросилась туда. Я ушла от него. - Ты всегда уходишь, - сказал Уилл ровным голосом. - Да. - Она невесело засмеялась. - Такая у меня манера... Но вот что я скажу тебе, Уилл: мне очень хочется вернуться. Он долго молчал. Потом скосил глаза, посмотрел на нее. - Ушам не больно? - спросил он. - Ушам? - Да. Слишком тяжелые подвески. Норма невольно тронула пальцами серьги - большие зеленые треугольники с узором. - Я узнала из газет, что ты здесь, на плоту, и поняла, что это мой последний шанс. Я телеграфировала в редакцию и отплыла на "Фукуоке". - Уйди, - сказал он. - Я хочу спать. - Ты не хочешь спать. Мы уже не молоды, Уилл. - Голос женщины звучал надтреснуто. - Я бы набивала тебе трубку и сажала розы и петунии в цветнике перед домом. Хватит нам бродить по свету. Мы бы проводили вместе все вечера. Все вечера, Уилл... Все оставшиеся вечера... - Послушай, Норма... - Да, милый. - Говард пишет тебе? - Редко. Когда ему нужны деньги. Он уже не очень-то нуждается в нас. - Во мне - во всяком случае. - Все-таки, он наш сын. И ты бы мог, Уилл... - Нет, - сказал он. - Довольно. Довольно, черт побери. - Хорошо. - Она провела ладонью по одеялу - погладила его ногу. - Ты только не волнуйся. Может, налить тебе чаю? В дверь постучали. - Войдите, - сказал Уилл. Вошел Кравцов, всклокоченный, в широко распахнутой на груди белой тенниске и помятых брюках. - Ну, как вы тут? - начал он с порога и осекся. - Простите, не помешал? - Нет. Норма, это инженер Кравцов из России. Кравцов, это Норма Хемптон, корреспондентка. Норма тряхнула золотистой гривой и, улыбаясь, протянула Кравцову руку. - Очень рада. О вас писали во всем мире, мистер Кравцов. Читатели "Дейли телеграф" будут рады прочесть несколько слов, которые вы пожелаете для них... - Подожди, Норма, это потом, - сказал Уилл. - Вы давно вернулись с плота? - Только что. Как вы себя чувствуете? - Врач, кажется, уложил меня надолго. Ну, рассказывайте. Кравцов, торопясь и волнуясь, рассказал о том, как Черный столб притянул и унес тележку с контейнером. - Вот как! Что же это - магнитное явление или, может, гравитационное? - Не знаю, Уилл. Странная аномалия. - А Морозов что говорит? - Морозов помалкивает. Сказал только, что горизонтальная сила притяжения растет по мере приближения к столбу не прямо пропорционально, а в возрастающей степени. - Что же будет дальше? - Дальше? Новые измерения. Ведь сегодня были грубые, первичные. Теперь на плоту установят дистанционные приборы постоянного действия. Они будут передавать все данные оттуда на "Фукуока-мару". Ну, Уилл, я рад, что вам лучше. Пойду. - Мистер Кравцов, - сказала Норма Хемптон. - Вы должны рассказать мне подробнее о столбе. Кравцов посмотрел на нее. "Сколько ей лет? - подумал он. - Лицо молодое, и фигура... А руки - старые. Тридцать? Пятьдесят?" - Вы что-нибудь ели сегодня? - спросил Уилл. - Нет. - Вы сумасшедший. Сейчас же идите. Норма, оставь мистера Кравцова в покое. - В восемь часов будет пресс-конференция, миссис Хемптон, - сказал Кравцов. - Почему в восемь? Назначена на шесть. - Перенесли на восемь. Кравцов кивнул и пошел к двери. Он распахнул дверь и столкнулся с Али-Овсадом. - Осторожно, эй! - сказал старый мастер; он держал в руках заварной чайник в розовых цветочках. - Я так и знал, что ты здесь. Иди, кушай, - проговорил он строго. - Голодный ходишь-бродишь, совсем кушать забыл. - Иду, иду. - Кравцов, улыбаясь, зашагал по коридору. От голода его слегка поташнивало. Али-Овсад вошел в каюту Уилла, искоса глянул на Норму, поставил чайник на стол. - Пей чай, инглиз, - сказал он. - Я сам заварил, хороший чай, азербайджанский. Такого нигде нет. 19 Косматая шапка туч накрыла океан. Свежел ветер, сгущалась вечерняя синь. На "Фукуока-мару" зажглись якорные огни. Покачивало. У входа в салон, в котором должна была состояться пресс-конференция, Кравцова придержал за локоть румяный молодой человек. - Товарищ Кравцов, - сказал он, дружелюбно глядя серыми улыбчивыми глазами. - Неуловимый товарищ Кравцов, разрешите представиться: Оловянников, спецкор "Известий". - Очень рад. - Кравцов пожал ему руку. - Вчера не хотел беспокоить, а сегодня утром пытался поймать вас за фалды, но вы бежали со страшной силой. Будучи вежливым человеком, вы мне кинули английское извинение... - Это были вы? - Кравцов усмехнулся. - Извините, товарищ Оловянников. На сей раз - по-русски. - Охотно, Александр Витальевич. Возможно, вам небезынтересно будет узнать, что перед отлетом из Москвы я звонил вашей жене... - Вы звонили Марине?! - Я звонил Марине и заключил из ее слов, что она прекрасно к вам относится. - Что еще она говорила? - вскричал Кравцов, проникаясь горячей симпатией к улыбчивому спецкору. - Говорила, что очень вас ждет. Что дома все в порядке, что ваш Вовка - разбойник и все больше напоминает характером своего папку... Кравцов засмеялся и принялся трясти руку Оловянникова. - Как вас зовут? - спросил он. - Лев Григорьевич. Если хотите, можно без отчества. Мама ваша здорова, она тоже просила передать привет и что ждет. С Вовкой поговорить не удалось - он спал младенческим сном. Марина просила захватить для вас журналы на испанском, но я, к сожалению, спешил в аэропорт... - Большущее вам спасибо. Лев Григорьевич! - Не за что. Они вошли в салон и сели рядом на диванчике возле стены. В ожидании начала мировая пресса шумно переговаривалась, курила, смеялась. Норма Хемптон загнала в угол Штамма и, потрясая львиной гривой и блокнотом, извлекала из австрийца какие-то сведения. Али-Овсад, принарядившийся, в синем костюме с орденами, подошел к Кравцову и сел рядом, заставив потесниться его соседей. Кравцов познакомил его с Оловянниковым, и Али-Овсад сразу начал рассказывать спецкору о своих давних и сложных отношениях с прессой. - Про меня очень много писали, - степенно текла его речь. - Всегда писали: мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке. Я читал, думал: разве Али-Овсад всегда стоит на буровой вышке? У Али-Овсада семья есть, брат есть - агроном, виноград очень хорошо знает, сыновья есть. Почему надо всегда писать, что мастер Али-Овсад стоит на буровой-муровой? - Вы правы, Али-Овсад, - посмеиваясь, сказал Оловянников. - Узнаю нашу газетную братию. Мастера превращать человека в памятник... - Ай, молодец, правильно сказал! - Али-Овсад поднял узловатый палец. - Человека - в памятник. Зачем такие слова писать? Других слов - нету? - Есть, Али-Овсад. Это самое трудное - найти другие, настоящие слова. В спешке не всегда удается... - А ты не спеши. Если каждый будет свою работу спешить - работа плакать будет. В салон вошли Токунага, Морозов, Брамулья и два незнакомых Кравцову человека. Они прошли за председательский стол, сели. Разговоры в салоне стихли. Поднялся Токунага. Замигали вспышки "блицев". В притихшем салоне раздался высокий голос японца: - Господа журналисты, от имени президиума МГГ я имею честь открыть пресс-конференцию. Оговорюсь сразу, что пока мы можем сообщить вам только самые первоначальные сведения и некоторые предположения, которые, - я подчеркиваю это, господа, - ни в какой мере не претендуют на абсолютную истинность и нуждаются в многократной проверке. Два переводчика переводили гладкую, несколько церемонную речь японца на русский и английский языки. - Итак, что произошло? - продолжал Токунага. - Шесть лет назад на глубине сорока двух километров от уровня океана было приостановлено бурение сверхглубокой скважины. Долото перестало дробить породу, а подъем труб оказался невозможным по необъяснимой причине. Вы помните, господа, споры и гипотезы того времени? Мы тогда установили международный график дежурств у скважины - и не напрасно. Теперь, на шестом году, произошло новое, более серьезное событие. Предварительно напомню, что скважина бурилась в дне глубоководного желоба - там, где, по нашим расчетам, толщина земной коры значительно меньше. Вышла ли скважина в глубинную трещину, растревожило ли плазменное бурение нижележащие слои - неизвестно. Можно предположить, что Черный столб - это вещество глубочайших недр, находившееся в пластичном состоянии под действием огромного давления; оно нашло где-то слабое место и поднялось вверх, ближе к границам коры. Встретив на своем пути скважину, оно начало медленно, а потом быстрее и быстрее подниматься наружу. Кто-то довольно удачно сравнил это с выдавливанием зубной пасты из тюбика. Вещество, как вы знаете, выдавило из скважины колонну труб и, значительно расширив скважину, продолжает столбом подниматься вверх, несколько отклоняясь к западу. Химический состав и физическая структура столба пока неизвестны. Видите ли, господа, многие ученые считают, что таблица Менделеева верна только для обычных давлений и температур. А на больших глубинах, где действуют чудовищные давления и высочайшие температуры, строение электронных оболочек атомов изменяется: в них как бы вдавливаются орбиты электронов. А еще глубже электронные оболочки атомов смешиваются. Там все элементы приобретают совершенно новые свойства. Там нет железа, нет фосфора, нет урана, нет йода, нет никаких элементов, а только некое универсальное вещество металлического характера. Так мы полагаем. Вы, вероятно, знаете, что храбрая попытка получить образец вещества столба, к сожалению, не удалась. Бесспорно одно: это вещество обладает особыми свойствами... 20 Было уже за полночь, когда Кравцов вышел из прокуренного салона. Болела голова, поламывало спину. Зайти бы к врачу, какую-нибудь таблетку проглотить. Да разве разыщешь в этом плавучем городе санчасть?.. Али-Овсад и Оловянников потерялись где-то в толпе корреспондентов, ринувшихся после окончания пресс-конференции к радиорубке. Кравцов не совсем представлял себе, в каком коридоре находится его каюта. Он спустился по первому попавшемуся трапу. Опять пустой коридор, устланный джутовой дорожкой. Двери, двери. А номера кают - четные. Надо перейти на другой борт. Вообще надо разобраться на "Фукуока-мару", где что. Кажется, не день и не два придется здесь прожить. Еле передвигая ноги от усталости, он брел по коридору, и в голове вертелся навязчивый мотивчик: "Позарастали стежки-дорожки... где проходили милого ножки..." Где-то впереди прозвучал обрывок разговора по-английски, раздался взрыв смеха. Потом послышались меланхолические звуки банджо. Распахнулась дверь одной из кают, в коридор вышли коренастый техасец (его голова была повязана пестрой косынкой) и еще двое - монтажники из бригады Паркинсона. Они были сильно навеселе. - А, инженер! - воскликнул малый в косынке. - Ну что вы там навыдумывали с учеными джентльменами? - Пока ничего не придумали, - устало ответил Кравцов. - Выходит, зря денежки вам платят! Кравцов посмотрел на красное, возбужденное лицо техасца и молча двинулся дальше, но тут один из монтажников остановил его. - Минуточку, сэр. Вот Флетчер, - он мотнул головой на техасца, - интересуется, не упадет ли этот проклятый столб на Америку. У него, сэр, полно родственников в Америке, и он беспокоится... - Пусть он напишет им, чтобы они поставили над домами подпорки, - сказал Кравцов. Монтажники покатились со смеху. Из соседней каюты выглянул Джим Паркинсон со своим банджо. Он кивнул Кравцову и сказал: - Иди-ка спать, Флетчер. - Я бы пошел, - ухмыльнулся техасец, - да вот беда: боюсь пожелтеть во сне... Снова взрыв хохота. Кравцов, морщась от головной боли, поплелся по коридору дальше. "Позарастали стежки-дорожки... Где проходили... дикие кошки..." Он свернул в поперечный коридор и чуть не носом к носу столкнулся с Али-Овсадом. - Ай балам, ты куда идешь? Я там был, там не наша улица. Такой большой пароход - надо на углу милиционера ставить. - Действительно... А куда этот трап ведет? Они поднялись по трапу и оказались на верхней палубе. Здесь было понятнее. Они прошли на спардек и уселись, вернее улеглись, в шезлонгах. Судно покачивалось, поскрипывало. В свете топовых огней было видно, как низко-низко плыли смутные облака. - Дождь будет, - сказал Али-Овсад. Кравцов, глубоко вдыхая ночную прохладу, смотрел на тучи, беспрерывно бегущие над судном. "Что за чепуху нес этот Флетчер? - подумал он. - Боюсь пожелтеть во сне - что это значит?" - Саша, - сказал Али-Овсад. - Помнишь, толстый журналист что спросил? Бог обиделся на бурильщиков и послал Черный столб. Кравцов улыбнулся, вспомнив вопрос корреспондента "Крисчен сенчури" - не является ли столб божьим знамением? - и ответ Току наги, попросившего, ввиду отсутствия серьезных доказательств существования богов и ограниченности времени, задавать вопросы по существу. - Такой хорошо одетый, на министра похож, а не знает, что бога нет. - Али-Овсад поцокал языком. - А я думал, он культурный. - Разные люди бывают, Али-Овсад. Вот ваш друг Брамулья тоже имеет привычку обращаться к господу-богу. - Э! Просто так, привык. Саша, я не совсем понял, зачем япон про Хиросиму вспомнил? - Про Хиросиму? Ну, этот, в пестрой рубашке, из "Нью-Йорк пост", кажется, спросил, откуда вообще берется энергия. Что-то в этом роде. Токунага и ответил, что, по Эйнштейну, энергия равна произведению массы на квадрат скорости света в пустоте и, значит, в одном грамме любого вещества дремлет скрытая энергия - кажется, двадцать с лишним триллионов калорий. Она может проявиться как угодно. И тут он добавил, что с частичным проявлением этой энергии они, японцы, познакомились в Хиросиме... Кравцов умолк. Странная фраза Флетчера - "боюсь пожелтеть" - снова вспомнилась ему, и вдруг он понял ее смысл. Понял и помрачнел. Звякнула дверная ручка. Слева возник освещенный овал. Из внутренних помещений вышли на спардек несколько человек; они громко переговаривались, смеялись, чиркали зажигалками. Один из них подошел к шезлонгам Кравцова и Али-Овсада. - Вот вы где, - сказал он. Это был Оловянников. - Недурно устроились. - Он тоже бросился в шезлонг и потянулся. - Черт его знает, что в редакцию передавать, - пожаловался он. - Смутно, смутно все... С трудом пробился к Морозову, просил написать хоть несколько слов для "Известий", - нет, отказался. Преждевременно... Александр Витальевич, вы что-нибудь знаете о теории единого поля? - Знаю только, что ее еще нет. К чему это вы? - Морозов вскользь упоминал; у него какие-то свои взгляды... Представляю себе магнетизм. Могу с некоторым умственным напряжением представить гравитационное поле. Но что за поле возникло вокруг Черного столба? Что за горизонтально действующее притяжение? - Все это связано, - сказал Кравцов. - Нужна теория, объединяющая все теории полей. Вот, как раньше была теория эфира, - и все, и ведь казалась незыблемой... Верю, что скоро появится теория единого поля. - Я тоже, - откликнулся Оловянников. - А то разнобой страшный... Знаете, что очень тревожит Морозова? - Что? - Ионосфера. Скоро, он говорит, столб достигнет ионосферы, и еще что-то хотел сказать, но переглянулся с Токунагой и замолчал. Что может быть, по-вашему? Кравцов пожал плечами. - Удивительное дело, - сказал он. - В некоторых космических проблемах мы разбираемся лучше, чем в недрах собственной планеты. Наша скважина - меньше одного процента пути к центру Земли, а уже напоролись на такое явление... Не знаем, ни черта не знаем, что у нас под ногами... - Он помолчал и добавил, поднимаясь: - Но мы все равно узнаем. Наша скважина - это только начало. 21 Кравцова разбудил гулкий пушечный выстрел. Он бросился к иллюминатору. Темное небо было сплошь в грозовых тучах. Сверкнула молния, снова загрохотал протяжный громовой раскат. Стакан на полочке умывальника, медные колечки портьер отозвались тоненьким дребезжанием. Кравцов поспешно оделся и побежал на спардек. У борта, обращенного к плоту, толпились люди. Они тревожно переговаривались, и раскаты грома то и дело покрывали их слова. Обычно в это время над океаном сияло голубое утро, но теперь было похоже, что стоит глухая полночь. Казалось, все тучи мира тянулись к Черному столбу. Пучки молний вырывались из туч, били в столб, только в столб, и небо раскалывалось от нараставшего грохота. Фантастическое зрелище! Вспышки молний освещали неспокойный океан, и он казался светлее низкого сумрачного неба, и на горизонте белые клинки вели дьявольскую дуэль у столба, окутанного паром. Хлынул ливень. Кравцов увидел Брамулью, протолкался к нему. Толстяк вцепился руками в фальшборт, губы его шевелились. - О, Сант-Яго ди Баррамеда, - бормотал он. - Черная мадонна монтесерратская... Штамм, безмолвно и неподвижно стоявший рядом, повернул к Кравцову бледное лицо, кивнул. - Ну и гроза! - крикнул Кравцов. - Никогда такой не видел... - Никто такой грозы не видел, - ответил Штамм. Удар грома заглушил его слова. "Фукуоку" изрядно клало с борта на борт. Цепляясь за поручни, Кравцов пошел к трапу, спустился в коридор, постучал в каюту Уилла. Откликнулся незнакомый голос. Кравцов приоткрыл дверь, тут судно накренилось, и он влетел в каюту, чуть было не сбив с ног японца в белом халате. - Простите, - прошептал он и посмотрел на Уилла. Уилл лежал на спине, выставив костистый подбородок, глаза его были закрыты. Врач тронул Кравцова за руку, сказал что-то непонятное, но Кравцов и так понял: надо уйти, не мешать. Он кивнул и вышел, притворив дверь. За дверью звякнуло металлическое. По коридору быстро шла Норма Хемптон. Волосы у нее были как-то наспех заколоты, на губах ни следа помады. - Не входите, - сказал ей Кравцов. - Там врач. Она не ответила, не остановилась. Без стука вошла в каюту Уилла. Кравцов постоял немного, прислушиваясь. Глухо ревела гроза, из каюты не доносилось ни звука. "Надо что-то делать, - билась тревожная мысль. - Надо что-то делать..." Он сорвался с места, побежал. В ярко освещенном салоне завтракали несколько японцев из судовой команды. Морозова здесь не было. Токунаги тоже. - Где академик Морозов? - спросил Кравцов, и один из моряков сказал, что Морозов, возможно, в локационной рубке. Кравцов по крутому трапу поднялся на мостик. Дождь колотил по спине, обтянутой курткой, по непокрытой голове. На мгновение Кравцов остановился. Отсюда, сверху, картина грозы представилась ему еще фантастичней. Внизу бесновался океан, буро-лиловое небо полосовали изломанные молнии, рябило в глазах от пляски света и тьмы. Пахло озоном. Мостик уходил из-под ног. По стеклу локационной рубки струились потоки воды. Кравцов рванул дверь, вошел. Здесь, зажатые серыми панелями приборов, работали двое японцев в морской форме, давешний техник-приборист Юра и Морозов. Мерцал зыбким серебром экран локатора, по нему ползла светящаяся точка. Морозов вскинул на Кравцова пронзительный взгляд: - А, товарищ Кравцов! Что скажете? - Виктор Константинович, - сказал Кравцов, смахивая ладонью дождевые капли со лба, - Макферсону плохо. Эта гроза и качка... - Насколько я знаю, у него дежурит врач. - Да, это так, но... Нельзя ли отвести судно подальше? Из зоны грозы... Морозов кинул карандаш на столик, поднялся. С минуту он смотрел на развертку локатора. - Воздух буквально насыщен электричеством, - сказал Кравцов. - Вы что - медик? - резко спросил Морозов. - Нет, конечно, но посудите сами... Морозов почесал кончиками пальцев щеку. Потом выдернул из гнезда телефонную трубку, набрал номер. - Это... миссис Хемптон? Говорит Морозов. Врач у вас? Попросите его... Ну так спросите, каково состояние Макферсона. - Некоторое время Морозов слушал, хмурясь и подергивая щекой. - Благодарю вас. Щелкнул зажим, приняв трубку на место. - Ладно, Кравцов, - сказал Морозов, берясь за карандаш. - Кажется, вы правы. Мы примем меры, не надо волноваться. 22 "Фукуока-мару", отведенный подальше, снова лег в дрейф. Гроза продолжала реветь над океаном. Молнии взяли Черный столб в кольцо, они непрерывно били в него со всех сторон. Кто-то заметил шаровую молнию: огненный сгусток энергии, разбрызгивая искры, плыл над волнами, повторяя их очертания. В десятом часу утра от "Фукуоки" к плоту отплыл катер - в нем отправилась группа добровольцев, среди них был и Чулков. Возглавлял группу Юра - он получил от Морозова подробные инструкции: где и какие приборы ставить. - Опасно, - сказал Али-Овсад. - Разве нельзя подождать, пока гроза кончится? Но всеведущий Оловянников объяснил, что ждать бессмысленно: гроза пройдет не скоро, может быть, через много дней. Добровольцы в защитных костюмах поднялись на плот и установили стационарные приборы, снабженные автоматическими радиопередатчиками. Теперь в локационной рубке "Фукуока-мару" треугольные перья самописцев выписывали на графленых лентах дрожащие цветные линии. Вычислители обрабатывали поступающую информацию. Ученые непрерывно совещались. Журналистов в приборную рубку не пускали. Они чуяли: происходит нечто грандиозное, надвигается небывалая сенсация. Иные из них пытались уже отправить в свои газеты описание грозы, сдобренное собственными домыслами, но радиорубка не принимала информаций без визы Штамма, а австриец был неумолим. Он безжалостно вычеркивал все, что так или иначе относилось к научным предположениям, и в результате от корреспонденций оставались жалкие огрызки. Несколько раз Токунага и Морозов вели радиопереговоры с Международным геофизическим центром. Юркий Лагранж, корреспондент "Пари-суар", подстерег однажды академиков, возвращавшихся из радиорубки. Он тихонько прокрался за ними по коридору, включив портативный магнитофон, и успел записать обрывок разговора. Нечего было и думать передать бесценную запись в редакцию: Штамм просто отобрал бы магнитную ленту. Долго крепился Лагранж, не желая выпускать из рук добытую сенсацию, и не выдержал наконец. Он собрал журналистскую братию в салон прессы, потребовал тишины и запустил магнитофон. Раздался характерный шорох, а затем приглушенный разговор на английском языке: - ...Скорость возрастает. - Да, он обгоняет нас и не оставляет нам времени. Вы слышали доклад штурмана корабля? Магнитный компас вышел из меридиана. - Очень сложная картина. И все же ваше предположение о магнитах... - Я хотел бы ошибиться, поверьте. Но при такой перестройке структуры... Простите, Масао-сан. Вам что нужно, господин корреспондент? - Мне? - раздался быстрый говорок Лагранжа. - О, cher maitre [дорогой учитель (франц.)], решительно ничего. Я просто... - Ну, дальше неинтересно. - Лагранж под общий хохот выключил магнитофон. - Продайте мне этот текст, Лагранж, - попросил дюжий американец в гавайской рубашке. - Зачем вам, Джекобс? Не думаете ли вы, что ваше обаяние смягчит сердце австрийского цербера? - Моя газета не поскупится на расходы. - Ну, так вы ошибаетесь, Джекобс, - закричал Лагранж и хлопнул себя по бедрам. - Штамм неподкупнее Робеспьера! Я ничего не смыслю в науке, но уж в людях я разбираюсь, будьте покойны! Этого Штамма можно распилить тупой пилой - и все равно... Кто-то дернул Лагранжа за рукав. В дверях салона стойл Штамм, прямой в бесстрастный. - Мне очень лестно, господа, - проговорил он дребезжащим голосом, - что вы не подвергаете сомнению мою профессиональную добросовестность. Штамм прошествовал к столу, положил перед собой папку и строго оглядел журналистов. - Господа, - сказал он, выждав тишины и поправив очки. - Я уполномочен сделать вам экстренное сообщение. Ввиду чрезвычайности положения решено, чтобы вы немедленно информировали свои газеты. Вам раздадут печатный текст сообщения прези