их друзей, а у меня хмель выветрился из головы начисто. Жан-Жак никак, ну никак не ассоциировался с обезглавленным женским трупом. Это был какой-то бред. Дядя Степа тихонько открыл гараж, мы вошли, запах нитрокраски и резины ударил нам в ноздри. Затем Степа притворил дверь и включил свет. С невольным страхом я обвел взглядом помещение, приготовившись увидеть... ну, не знаю, лужу крови, изуродованный труп... Гараж был как гараж. Канистры, ведра, шланги, рваные камеры. Только у левой стены возле двери высилось нечто громоздкое, завернутое в рогожи, почти подпиравшее потолок. Дядя Степа сдернул рогожи, и нашим взорам предстала... Мы просто обалдели от изумления! Огромная беломраморная женщина шла на нас широким победным шагом. За плечами у нее развевались округлые крылья, прозрачный хитон облеплял сильное тело, длинное одеяние трепетало от встречного ветра, билось вокруг ног. Она была вся в бурном движении, в полете, эта удивительная статуя. Мы не сразу поняли, что у нее нет ни головы, ни рук. - Такую и привез, - пробормотал дядя Степа, - а я ни при чем... Я аккуратно краном взял... Мы не слушали его. Мы не могли глаз оторвать от прекрасной статуи. Ей-богу, я слышал свист штормового ветра, хотя отлично знал, что никакого ветра не было и быть не могло в застоявшемся воздухе гаража. Наконец я опомнился. - Кто это? Откуда она здесь? - Кто это? - Леня Шадрич сверкнул на меня очками. - Это Ника Самофракийская! - Он приблизился к статуе, благоговейно разглядывая глубокие складки ее одеяния. Теперь и я припомнил, что видел эту самую Нику на репродукциях. Кажется, она хранилась в Лувре. - Где Жан-Жак раздобыл такую великолепную копию? - проговорил Виктор. - И для чего? - подхватил я. - Неужели он поставит Нику в своем цветнике и будет в ее тени пить чай с вареньем? - Скажешь тоже! - Дядя Степа, видя, что мы не собираемся обвинять его в порче статуи, успокоился и даже повеселел. - Чай с вареньем! Он в субботу ночью обратно ее повезет. - Куда? - спросили мы с Виктором в один голос. - Это не знаю. Откуда и куда - не говорил. Я по его просьбе подал автокран в четыре часа утра, выгрузил эту... гражданочку из СВП и сюда привез. Уж вы, ребятки, не выдавайте, он мне крепко молчать велел... - Постой, - сказал я удивленно. - Ты выгрузил ее из СВП? - Откуда ж еще? Мы с Виктором переглянулись. - Дядя Степа, - медленно проговорил Виктор. - Такими вещами не шутят. Ты уверен, что Иван Яковлевич привез эту статую в СВП? - Да чего вы ко мне привязались? - рассердился вдруг дядя Степа. - Раз говорю, значит уверен. Ну, посмотрели и давайте отсюда. - Ребята, - подал голос Шадрич. Он сидел на корточках перед постаментом статуи и что-то внимательно разглядывал. - Тут инвентарный номер Лувра. - Он показал нам овальную наклейку на постаменте. - Это не копия, это сама Ника. Час от часу не легче! - Давайте, давайте, - торопил дядя Степа. - Запираю гараж. Скоро должна была приехать Ленка, и я потащил Виктора и Шадрича на станцию. Я всегда встречал ее, когда она возвращалась из города. Джимка, не отягощенный раздумьями, легко бежал впереди. А мы были именно отягощены. Господи боже, почему Жан-Жак летал на СВП-7? Один, втайне от всех, не дожидаясь пробного рейса? Признаться, я испытал некоторое восхищение. Даже зависть... Что ни говорите, а для такого дела нужна большая смелость. Не знаю, решился бы я полететь вот так, один, в неизвестность. Мало ли что: застрянешь в глуби веков - и никто никогда тебя не разыщет... И на кой черт ему понадобилась Ника Самофракийская? Похищение такой статуи - да это же скандал на весь мир! А может, не похищение, а... Ну, не знаю, некий эксперимент, в который нас почему-то не посвятили... Ленка выпрыгнула из вагона электрички и пришла в восхищение при виде нашего почетного караула. - Дамы и господа! - воскликнула она, поднеся ко рту кулачок, наподобие микрофона. - Разрешите мне выразить вам благодарность за горячий и, я бы сказала, весьма теплый прием. В общем, у нее неплохо получилось. Но нам сейчас было не до хохм. Я отобрал у Ленки связку книг, и мы пошли в поселок. - Представьте, кого я видела в публичке, - болтала Ленка, держа Виктора и Шадрича под руки. - Вашего Жан-Жака! Мы навострили уши. - Что же он там делал? - спросил я. - Я увидела его в зале и говорю Наташе: "Знаете ли вы, что сей ученый муж - руководитель отдела, в котором работает мой ученый муж?" - Ленка засмеялась, и Шадрич вдруг неестественно громко заржал. - А она мне говорит, - продолжала Ленка, - "ну и задал мне работы этот ученый товарищ. Ему понадобилось несколько номеров разных парижских газет за последние числа августа 1911 года..." - Одиннадцатого? - воскликнул я. - Да. Наташа разыскала ему подшивку "Пари суар". Кажется, он изучал там объявления. "Пожилой коммерсант ищет молодую блондинку, склонную к полноте, для чтения вслух"... По-моему, Ленку забавлял оглушительный хохот Шадрича, и она старалась вовсю. Я же шел и мучительно соображал, пытаясь составить единую картину из разрозненных кусков. Итак, Жан-Жак тайком летал на СВП-7 в Париж и привез оттуда Нику Самофракинскую. Судя по тому, что сказала Ленка, летал он в 1911 год. Во всяком случае, он проявлял интерес именно к этому году. Спрашивается: для чего ему это понадобилось? Проверка возможностей контакта на малых удалениях во времени? Но вряд ли он стал бы это делать без нас. Изучение эстетической ценности древнегреческого шедевра? Опять же сомнительно: Жан-Жак физик, а не искусствовед. Я вспомнил, Ленка рассказывала мне с месяц назад, что Жан-Жак берет у нее в институтской фундаменталке французские учебники и словари. Я думал, что он готовится к приезду французов, а теперь этот незначительный факт предстал передо мной в новом свете. Он свидетельствовал о том, что Жан-Жак заранее готовился к путешествию во Францию начала века. Да и вообще я знал: все, что он делает, всегда бывает основательно подготовлено. Он не то чтобы тривиальный педант, а просто в нем сидит очень точно выверенный механизм. Одна только слабость была у Жан-Жака: он любил читать нам нравоучения на морально-этические темы. "Андрей, - говорил он мне, к примеру, - не кажется ли вам, что вы слишком развязно ведете себя в присутствии Семена Семеныча? Вы перебиваете его, закуриваете, не спрашивая разрешения. Нельзя же так, дорогой мой. Вы забываете, что..." Впрочем, он умел вовремя останавливаться, так что его назидания обычно не выходили за терпимые рамки того, что называют "отечески пожурил". Не помню уж, кто первый прозвал его Жан-Жаком. Может быть, даже я. Но кличка прилепилась к нему прочно. Да и верно: Жан-Жак Руссо - это точный перевод на французский язык имени, отчества и фамилии: Иван Яковлевич Рыжов. Задает, однако, нам загадки наш уважаемый Жан-Жак. Мы с трудом дождались субботы. Если дядя Степа не соврал, сегодня ночью Жан-Жак собирался отвезти свою мраморную богиню обратно, и мы хотели поймать... вернее, застать его на месте... Словом, нам нужно было кое-что выяснить. Ночь была довольно темная. Сквозь облачное покрывало процеживалось ровно столько лунного света, сколько требовалось для того, чтобы в двадцати метрах отличить человека от дерева. Слабо белел ангар, площадка перед ним, мокрая от недавнего дождя, слегка отсвечивала. Мы долго ждали, укрывшись в тени деревьев, и порядочно озябли. Виктор беспрерывно шмыгал носом и бормотал что-то относительно ночного зефира, который струит эфир, хотя он не хуже меня знал, что гипотеза эфира давно уступила место теории поля. Леня Шадрич был тих и задумчив. Джимка, вызвавшийся провожать меня, немного нервничал, вздрагивал при каждом шорохе и чуть слышно скулил. Я уж думал, что ничего сегодня не будет, когда вдруг послышалось далекое ворчанье мотора. Через десять минут на площадку перед "стойлом" выехал автокран, слабенько высвечивая себе дорогу подфарниками. Под стрелой крана покачивалось на тросах нечто громоздкое. Мы притаились и наблюдали. Шадрич довольно громко лязгнул зубами - кажется, его била дрожь. Да и у меня, признаться, что-то тряслось внутри, должно быть, поджилки. Слишком уж фантастическим выглядело это ночное представление. Из кабины автокрана вышел человек в плаще и шляпе. Он осмотрелся и отпер ворота "стойла". Затем мы услышали, как заработал мотор крана. - Пошли, - сказал я, и мы тихонько перебежали к воротам "стойла". Я заглянул внутрь в тот самый момент, когда раздалось характерное низкое пение автомата предметного совмещения. Ника, обернутая рогожами, исчезла в грузовом отсеке. На мостике СВП появился Жан-Жак. Он сказал дядя Степе, высунувшемуся из кабины автокрана: - Поезжайте, Степан. Встречать не нужно. Автокран задним ходом выехал из ангара, а Жан-Жак спустился с мостика, чтобы запереть ворота изнутри. Дальше медлить было нельзя. Не затем мы мерзли тут полночи, чтобы увидеть, как Жан-Жак улетит по своим загадочным делам, махнув на прощание голубым платочком. Дядя Степа заметил нас, выехав из ворот, лицо у него было испуганное. Я приложил палец к губам - молчи, мол, и шагнул в ворота, но Джимка опередил меня. - Пшел вон! - услышал я сдавленный голос Жан-Жака. Джимка подбежал к нему, ласково виляя хвостом. - Пошшел вон! - Жан-Жак огляделся, должно быть, в поисках чего-нибудь, чем можно метнуть в собаку, и увидел меня, а за мной безмолвные фигуры Виктора и Шадрича. - Так, - сказал он, помолчав. - Что вам здесь нужно? Ей-богу, я малость оробел, услышав его начальственный голос. - Добрый вечер, Иван Яковлевич, - стесненно сказал я и прокашлялся. Конечно, глупее этой фразы ничего нельзя было придумать. - Куда это вы собрались? - Что за скверная манера подсматривать? - строго сказал он. - Мало ли какое у меня задание, я не обязан вам докладывать. Сейчас же идите по домам. Вот как! Мы же еще и виноваты... - Позвольте, - вступил в разговор Виктор. - Вы хорошо знаете приказ о подготовке первого рейса. На каком основании... - При чем тут рейс? - Жан-Жак повысил голос. - Мне надо кое-что проверить. Ступайте, я не нуждаюсь в вашей помощи. - А Ника Самофракийская? - воскликнул я. Меня уже зло начало разбирать. - Как она попала из Лувра в багажник СВП? - Ну если вы в курсе, - уже другим тоном проговорил он, - то вам, вероятно, известно, что сегодня я должен отвезти ее назад. - Разрешите, мы вас проводим. - Не надо. Я сам знаю дорогу. - И все-таки мы вас проводим. Верно, ребята? Жан-Жак махнул рукой и полез в СВП, а мы за ним. Жан-Жак сразу прошел к пульту и защелкал клавишами путевой программы. Затем кивнул Виктору, и тот включил хронодеклинатор. Коротко пропели пускатели... На мгновение застлало глаза... Я огляделся. Все было привычно в рубке. Но я-то знал, что мы уже мчались против течения Времени! Как хотите, а это был исторический миг! Я удивлялся Виктору: вид у него был самый будничный. Но потом и я взял себя в руки. То, что я узнал в полете, потрясло меня настолько, что... Нет, пусть дальше Леня Шадрич рассказывает. Он не из нашего сектора, и поэтому из нас троих он самый объективный. 3. ИЗЛАГАЕТ ЛЕОНИД ШАДРИЧ Как мы вылетели, не помню. Перед глазами был туман: очень странное ощущение - не сон, не обморок, а... полное отключение. Не знаю, сколько это продолжалось, по потом прошло. Я посмотрел на свои часы, они показывали двенадцать минут первого, то есть время вылета, а ведь мы летели уже довольно долго. Я приложил их к уху. Часы стояли. Андрей насмешливо улыбнулся и сказал Виктору: - Посмотри на этого лопуха. На меня, значит. А Виктор сказал мне: - Брось. В рейсе тиканья простых часов не услышишь. Наш путь займет время между тиком и таком. Хочешь узнать собственное время, посмотри на хроноскоп. Я посмотрел, и напрасно, потому что хроноскоп, которым они так гордятся, - какой-то нелепый сундук с окошечками, показывающими не время, а некое Эйнштейново число, индекс Козюрина и гиперболический ареакосинус кого-то или чего-то. И все это вместе не то интегрируется, не то логарифмируется, я никогда не находил здесь особенной разницы. А когда я попросил толком сказать, который час, Андрей начал мне толковать, что для жителей фотона, не имеющего массы покоя, времени не существует вообще. Так как я не житель фотона, то ничего не понял и попросил оставить меня в состоянии покоя. Потом я вспомнил, что в грузовом отсеке лежит великая статуя. Ника Самофракийская! Я сказал, что хочу спуститься вниз и как следует ее осмотреть. Ведь не каждый день выпадает такой счастливый случай. Но Андрей язвительно заметил, что легче спуститься в преисподнюю, чем в грузовой отсек во время рейса. Будь я менее деликатен, я бы, конечно, нашел, что ответить на его вечные шуточки. Жена у него такая милая женщина, а сам он... Впрочем, я отвлекся. Виктор сказал, что если я очень хочу посмотреть на Нику, то он предоставит мне возможность. Он щелкнул какой-то кнопкой, и в полу засветился экран. Я увидел внутренность грузового отсека. Там лежал огромный куль, обернутый рогожами и обвязанный грязными веревками. Я попросил выключить экран. Вот когда я пожалел, что ничего не взял с собой почитать. На полочке возле пульта хронодеклинатора лежали несколько математических журналов и какая-то книга. Я потянулся и взял ее. Это был Жюль Верн - седьмой том собрания сочинений, выпущенного довольно давно, в 1956 году. Я полистал книгу и положил обратно: не люблю я Жюля Верна. В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию. - Мы летим в Париж? - спросил я. - Да, летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, - сказал Андрей. - Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год? Рыжов или, как они его называют, Жан-Жак не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал. Мне вдруг пришла в голову интересная мысль. - Ребята, вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре? - Да, - ответил Андрей. - Мы хотим и мы сделаем это. - Понимаете, ребята, - продолжал я, - до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой... Они оба воззрились на меня. - Дальше что? - сказал Андрей. - И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в Древнюю Грецию, в то время когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы... - Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, - сказал Андрей. Тысяча девятьсот одиннадцатый год - это шестьсот тысяч часов назад. А твоя Древняя Греция... В каком веке, кстати, создали Нику? - Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры. - Ну, это будет... - Он задумался. - Примерно двадцать миллионов часов назад, - сказал Виктор. - Да, это мысль. Совместить нашу Нику с той... Вернее, с самой собой, первозданной... Я горячо его поддержал, может, даже с излишней горячностью, потому что Виктор поморщился. - Что у тебя на счетчике хронэргии? - спросил он у Андрея. - Вытянем двадцать миллионов? - Попробуем. Уж больно интересно: доставить в Лувр целенькую Нику. Ну что, Виктор, поехали в Древнюю Грецию? - Была не была, - отозвался тот. Вдруг Жан-Жак открыл глаза. - Позвольте, - сказал он. - Вы забываете, что старший здесь я. Я не даю согласия на рейс за нашу эру. Мы поставим Нику на ее место в Лувре в девятьсот одиннадцатый год и возвратимся. Я очень расстроился, услышав это, но не счел себя вправе возражать. Я только напомнил: - Между прочим, "Джоконду" украли из Лувра как раз в одиннадцатом году. - Причем тут "Джоконда"? - Жан-Жак пристально посмотрел на меня. - Что вы хотите сказать? Я поправил очки. Я всегда поправляю очки, когда сильно смущаюсь. Не мог же я сказать ему, что подумал, что если он увез Нику, то... horribile dictu... [страшно вымолвить (лат.)] то он мог и "Джоконду"... гм... похитить. Я даже испугался этой нелепой мысли. А вот Андрей храбрый. Он сказал это вслух. Жан-Жак взвился в своем кресле, как Зевс-громовержец. И гром, конечно, грянул бы, но тут Виктор сказал: - Что за чепуху несешь, Андрей. Если бы "Джоконду" сейчас увезли из одиннадцатого года, то в дошедших до нас газетах того времени об этом не было бы ни слова. - Это еще надо проверить. Я не хотел вас обижать, - промямлил Андрей в сторону Жан-Жака. - Просто к слову пришлось. - Вы дурно воспитаны, Калачев, - с холодным достоинством произнес Жан-Жак. - Я неоднократно указывал вам на вашу невыдержанность. И собака у вас под стать своему хозяину. Пшел, пшел! - Он ткнул Джимке в нос рифленой каучуковой подошвой, а Джимка, виляя хвостом, лез к нему, потому что "пшел" для него - "иди сюда". - И прошлый раз я не мог от нее отвязаться, и теперь. - Прошлый раз? - спросил Андрей. - Так Джимка летал с вами в Париж? - Да, летал. И очень некрасиво там вел себя. - Вот как! - Андрей усмехнулся и покрутил головой. Я не вмешивался в их разговор. Но было очень жаль, что Жан-Жак запретил нам лететь в Древнюю Грецию. Чтобы рассеяться, я снова принялся перелистывать Жюля Верна. Приключения капитана Сервадака на куске алжирской земли, унесенном кометой Галлией, всегда казались мне очень уж неправдоподобными. Я листал страницы, и надо сказать, мне невольно передавалась увлеченность профессора Пальмирена Розета. На одной из страниц я обратил внимание на сноску, в которой приводился сравнительный вес французских монет. "Золото: 100 франков весит 32,25 грамма" - эти слова были жирно подчеркнуты синим карандашом. - Твоя книга? - спросил я у Андрея. - Нет. Витькина. - С чего ты взял? - сказал Виктор. - Это не моя книга. - Как так? - Андрей удивился. - Она здесь целую неделю валяется, я думал, что ты принес. Тут Жан-Жак сказал: - Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз. Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил его и успел прочесть отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо. - Это вы подчеркнули? - спросил Андрей, поднимаясь. - Французским золотишком интересуетесь? У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом: - Иван Яковлевич, ну что это... Скажите, что все это неправда... Померещилось, приснилось... Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью. - Вы что, с ума посходили? - спросил он. - Чего вы от меня хотите? - Чего я хочу? - закричал Андрей сумасшедшим голосом. - Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил... не позорил звания ученого! Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза ладонью. А Виктор исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем. Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракийскую не с научной целью, а... Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп... - А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, - уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. - Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии... Нет! Все мало... Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи... - Сколько вы собирались запросить с Лувра? - сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито. Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него. - Ну, сколько? - повторил Виктор. - Десять тысяч? - А чего ты спрашиваешь? - вскричал Андрей. - Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит. Жан-Жак прокашлялся. - Горшенин, - обратился он к Виктору, странно усмехаясь. - Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно. Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму... - Сколько? - осведомился Виктор в третий раз. - Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота... Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то... я готов щедро, очень щедро... - Конкретно, - сказал Виктор. - Сколько вы нам отвалите? Я ничего не понимал. Андрей изумленно таращил глаза на Виктора. - Ну, скажем, половину. - Жан-Жак почесал подбородок. - Пятьдесят тысяч франков... - Наполеондорами? - Называйте, как хотите. До первой мировой войны золотые монеты были еще в обращении, я проверил. Вы будете обеспечены на всю жизнь. - Подходяще. Что ж, я согласен. - Виктор! - взревел Андрей. - Погоди. - Виктор, прищурясь, в упор разглядывал Жан-Жака. - Но с одним условием, Иван Яковлевич. Мы вас оставим там, в одиннадцатом году. А из тех шестнадцати с осьмушкой килограммов, которые вы нам дадите, мы отольем золотую плевательницу с вашим барельефом и установим ее у входа в институт - в назидание, так сказать. - Позвольте! - У Жан-Жака глаза побелели от злости. - Это уже слишком! - А грабить музеи - не слишком? - Почему грабить? Мы возьмем с капа... с капиталистов! И кроме того, этих людей давно уже нет на свете... - Не понимаю, почему вы упрямитесь, Иван Яковлевич? - спросил Виктор почти ласково. - Вам будет там хорошо. Купите себе это... цилиндр. Станете изобретать телевидение, пенициллин, нейлон - разбогатеете как не знаю кто. Политикой займетесь. В католики запишетесь. Чего доброго, в премьер-министры выбьетесь. А мы вас будем навещать. Не часто, конечно, но будем. Ну? - Как вы смеете! - закричал Жан-Жак, его белое лицо и желтые волосы были мокры от пота. - Да если бы я хотел украсть, то просто съездил бы лет на сто назад и... м-м... экспроприировал ценности губернского казначейства в нашем же городе... Я подумал, что это вполне логично. Действительно, губернское казначейство - куда проще. Да и к тому же Рыжов в роли гангстера... - Слишком просто для вас! - орал Андрей. - Вы человек с размахом! - Не имеете права! Я вас... Я хотел вас проверить! В общем, поднялся такой шум, что я чуть не оглох. Они все трое дико кричали друг на друга. Виктор требовал, чтобы Жан-Жака высадили в одиннадцатом году. Андрей хотел привезти его обратно, чтобы предать общественному суду. А Жан-Жак, тоже разъяренный, обвинял их в хулиганстве. Наконец они угомонились. Некоторое время в рубке было совсем тихо. Мне не хотелось вмешиваться в их дела, я только напомнил о своей просьбе: если можно, слетать ненадолго в Древнюю Грецию, на остров Самофракию. Жан-Жак махнул рукой и устало закрыл глаза. Виктор принялся перестраивать путевую программу, а Андрей вытащил стопку карт, отыскал нужную и определил координаты Самофракии, или, по-современному, Самотраки. - 40ь3О' северной широты, 25ь3О' восточной долготы, - сказал он. - Даю команду на рули. Все-таки удивительная машина СВП-7! Время со скоростью двухсот миллионов часов в час неслось за бортом, огражденным защитной зоной нуль-времени. Я бы сказал, со скоростью мечты... И ведь никто со стороны не может увидеть машину. Вихрь, дерзкий взлет человеческого гения... Не знаю почему, в памяти всплыли строки Луговского: В небе древний клич уходящих стай, Проплывает путь, за верстой верста. Сердце птичье томит даль безумная, Пелена морей многошумная... Я не птица, но и я вдруг ощутил, как это удивительно верно: сердце томит даль безумная... Нет, не могу выразить даже приблизительно свое ощущение полета во времени... - Ребята, - сказал я, - я преклоняюсь перед вами. Вы победили время. Помните древнейшего бога греческих мифов? Хронос - так его звали. Хронос - олицетворение времени. Ужасный, жестокий Хронос пожирал своих детей. Его сестра - жена Рея спасла Зевса, обманув Хроноса и подав ему вместо Зевса камень. А когда Зевс вырос, он восстал против Хроноса, заставил его извергнуть пожранных детей - новых богов и бросил его в Тартар. Время пожирало людей и события, но вы, ребята, победили его. Вы - новые боги, титаноборцы! Я хотел им еще сказать, что Хроноса изображали с косой и серпом в руках и с ребенком в зубах, что римляне называли его Сатурном, но побоялся, как бы Андрей не поднял на смех мою восторженность. У него способность портить мне настроение. Но Андрей ничего не ответил. Он и Виктор что-то делали у пульта - очевидно, мы приближались к цели. - Замедляю, - сказал Виктор. - Андрюша, поднимись на три тысячи метров, уточнимся визуально. Андрей тронул клавиатуру блока пространства. И вдруг - я чуть не вскрикнул от удивления и восторга - на внезапно вспыхнувшем экране возникла глубокая синь Эгейского моря. Слева показались ярко освещенные солнцем скалистые, изрезанные берега далекого острова. - Вот твоя Самофракия, - сказал Андрей. - Левее! - скомандовал Виктор. - Держи на этот мысок. Стоп! Дай увеличение. Машина замерла во Времени-Пространстве над островом. Да, это была Самофракия! Я сразу узнал знакомые по картам очертания. Увидел каменистые склону горы Фенгари, поросшие темно-зеленым кустарником, и разбросанные тут и там стада коз и овец, и рыбачьи лодки у берега... Древняя Эллада, залитая серебристо-голубым светом, мирно лежала у нас под ногами... Можете представить, что творилось у меня в душе! Мы начали медленно снижаться, чтобы осмотреть остров и разыскать Нику. Андрей тихонько разворачивал изображение на экране, и перед нами возник белый круглый храм; его верхний ярус состоял из множества колонн, увенчанных конической кровлей. - Арсинойон! - воскликнул я, у меня дух перехватило от счастья. - Выражайся точнее, Леня, - сказал Андрей. - Что это за кафетерий? - Я же говорю - Арсинойон. Его построила в 281 году до нашей эры Арсиноя, дочь египетского правителя Птолемея Сотера. Она посвятила его великим богам. Здесь должно быть сорок четыре колонны... - Верим, верим, не надо пересчитывать. Но где же Ника? - Ники еще нет. Вернее, уже нет... Ну я расскажу, если хотите... После смерти Александра Македонского его военачальники - их называли диадохами - расхватали завоеванные земли. Птолемей Сотер захватил Египет, а Антигон Одноглазый со своим сыном Деметрием Полиоркетом сделался царем этих мест. Конечно, диадохи передрались друг с другом. Деметрий Полиоркет разгромил в морском сражении флот Птолемея - в память этой победы и воздвигли Нику. А позднее Полиоркет был разбит, разгромлен, и Самофракия попала в руки Птолемея. Тогда-то, вероятно, Нику и сбросили с пьедестала и построили Арсинойон... Я рассказывал сбивчиво, торопливо, но ребята, кажется, слушали с интересом. - Понятно, - сказал Андрей. - Раз стоит Арсинойон, значит, Ника сброшена. Виктор, двинь во времени помалу назад. Щелчок включенного хроноквантового генератора, и время пошло назад. Экран затуманился. - Потише, Виктор! Дай минимум. Ага, вот! Над синим-синим морем, на высокой скале, обтесанной в виде крутого корабельного носа, высилась Ника Самофракийская - мраморная богиня Победы. Бурно устремленная вперед, навстречу ветру, она в одной руке, опущенной вниз, держала копье, а в другой - рог, поднесенный к запрокинутой назад голове. Богиня трубила победу! У нее было гордое, прекрасное лицо, и волосы, летящие на ветру... Как она была хороша! И как на месте! Мы слова не могли вымолвить - нас охватил восторг прикосновения к великому искусству. Первым опомнился Андрей. Он оглянулся и ткнул Виктора в бок. Мы тоже оглянулись. Жан-Жак с интересом смотрел на экран. - А что, если его - туда, к диадохам? - тихо сказал Виктор. - То-то они обрадуются, - усмехнулся Андрей. - Ребята, - сказал я, - очень вас прошу, еще немного назад. Надо поймать момент установки Ники. Заснять на пленку, скульптора повидать - ведь он неизвестен, знаем только, что принадлежал к школе Скопаса... Лично я думаю, что Нику изваял сам Скопас - этакая силища. экспрессия... И если мы ее заберем отсюда и переместим в пространстве и времени, Птолемей не сможет сбросить ее с пьедестала и разбить. Спасем Нику! Жан-Жак усмехнулся и покрутил головой, а ребята снова наклонились к пульту. - Постойте? - крикнул я, пораженный вдруг странной мыслью. - А как же наша Ника там, в багажнике? Ведь если она... Ребята покатились со смеху. - Эх ты, лирик, - мягко сказал Андрей. - Титаноборец. На-ка, посмотри. Он включил экран грузового отсека. Я увидел разбросанные рогожи и веревки. Безрукая, безголовая статуя исчезла бесследно. 4. НИКЕЯ Отрывок из поэмы, записанной на магнитофон Л.Шадричем с голоса аэда Память, сограждане, боги даруют нам, смертным, в подарок, В дар драгоценный, дороже железа и меди тягучей, Тонких хитонов дороже и кубков златых двоеручных. Нам же, аэдам-кифаробряцателям, боги велели: Ведать сказанья далеких времен о богах и героях, О чудесах, сотворенных Афиной, о знаменьях Зевса, Песни слагать и тревожить перстами кифарные струны. Люди за то, на пирах услаждаясь звучаньем кифары, Жареным мясом и светлым вином услаждают аэда. Ныне послушность в персты мне вселила Афина Паллада, Памяти силу и мужество голоса мне укрепила, Дабы поведать о чуде недавних времен небывалом: Царь Александр Филиппид македонский, блистающий силой, Богу Арею подобный, мужей-копьеносцев губитель, Некогда мир покорил, овладевши землей и народом. Все же не мог Александр избежать неминуемой Керы: Нет, не копье и не меч, не стрела, заощренная медью, - Тягостный жребий смертельной болезни сразил Александра. Только развеялся дым от костров погребальных, немедля Множество царств меж собой поделили мужи-диадохи, Меднообутые войск предводители, слава Эллады. Были средь них Птолемей, Лисимах и Кассандр богоравный, И Антигон Одноглазый с Деметрием Полиоркетом. Был и Никатор - Селевк, и немало других диадохов. Правил Египтом Сотор Птолемей, предводитель героев, Полиоркет же Деметрий с отцом. Антигоном суровым, Правили Фракией с нашей землей - Самофракой цветущей, Островом вечнозеленым средь моря, обильного рыбой. Боги вселили раздоры и зависть в сердца диадохов. Царь Птолемей, меднобронный Сотер, повелитель Египта, Множество черных собрал кораблей, оснастил парусами И на катках повелел их спустить на священное море. Тонких далеколетящих египетских копий собрал он, Луков, мечей медноострых, и масла в амфорах, и мяса. Выйдя в поход, Птолемей с шлемоблещущим войском Вздумал владенья отнять у Деметрия Полиоркета, Дерзко свершив нападенье нежданное с моря. Близ Саламина встретив врагов, корабли Антигона В битву вступили жестокую с войском царя Птолемея. С треском сводя корабли и сцепляясь крюками для боя, Бились мечами ахейцы и копья друг в друга бросали, Кровное братство забыв под кровавой эгидой Арея. Боги решили отдать предпочтенье врагу Птолемея, Полиоркету Деметрию, сыну царя Антигона. Бурно с Олимпа шагнула в сраженье крылатая Ника, Крылья богиню несли над верхушками мачт корабельных. Левой рукою копье поднимала крылатая Ника, Правою, рог прилагая к устам, возвестила победу. Полиоркета избравши корабль, на носу черноостром Стала она, кораблям Птолемея копьем угрожая. ........................................... В сердце своем веселяся, Деметрий отдал повеленье В жертву богам, как пристойно, свершить на брегу гекатомбу. После же войско всю ночь, до восхода багряный Эос, Пищей героев - поджаренным мясом с вином угощалось, С луком сухим, с чесноком благовонным вприкуску - Так же, как вы угостите аэда за это сказанье. В память победы Деметрий искусного вызвал Скопаса, Дабы воздвиг на утесе, над гаванью Самофракийской В память победы морской изваянье крылатыя Ники. Есть меж Кикладами остров, поросший колючкой, Парос, где множество мраморных скал и утесов. Глыбу паросского мрамора выбрал Скопас богоравный Тяжкоогромную, чистую, трещин лишенную черных. Молот тяжелый и острый резец из седого железа В мощные руки зажав, обрубил он излишества глыбы, Сущность оставив богини Победы, стремительной Ники. После, огладивши статую начисто скобелем острым, Воском пчелиным до ясного блеска натер изваянье - Изображенье богини Победы, крылатыя Ники, На корабельном носу устремленный в бурном порыве. ................................................ Гражданам Фракии царь Антигон, победитель Сотера, С сыном Деметрием мирным житьем насладиться не дали: Видно, напрасно им Ника победу дала над врагами. Славы возжаждав, Деметрий с отцом устремились к Афинам, Новые войны начав, угрожая селеньям ахейским. Вечные боги послали тогда предсказанье на остров: Днем, средь сиянья лучей Гелиоса, в глазах у народа Статуя Ники крылатой исчезла с утеса над морем - Будто и не было здесь сотворенной Скопасом Ники крылатой, шагнувшей вперед с корабельного носа. .................................................... В битве при Ипсе погиб Антигон, пораженный железом, Сын же, Деметрий, спасаяся бегством, ушел от погони... 5. РАССКАЗЫВАЕТ ЖУРНАЛИСТ Э.Д.МЕЛОУН Мне с большим трудом удалось уговорить Челленджера поехать в Париж. Всю дорогу он осыпал меня отвратительными ругательствами, как будто я виноват в том, что, кроме ученых, в Лувр пригласили каких-то сыщиков. Но я-то знал старика и помалкивал. Должен признаться, что наш соотечественник, знаменитый сыщик Шерлок Холмс, оказался чрезвычайно хладнокровным джентльменом. Он спокойно выдержал испепеляющий взгляд Челленджера, которого для иного, менее искушенного человека было бы вполне достаточно, чтобы провалиться на месте. Доктор Ватсон, постоянный спутник Холмса, и мой приятель сэр Артур Конан Доил также держали себя как подобает англичанам. Впрочем, и старик вначале вел себя вполне прилично. Он с интересом осмотрел постамент исчезнувшей Ники Самофракийской и загадочные рубчатые следы вокруг. При виде этих следов я невольно вспомнил отпечатки ног кошмарных чудищ возле Центрального озера, которое мы некогда открыли в стране Мепл-Уайта, и сказал об этом Челленджеру. - Чушь! - рявкнул он. - Не лезьте не в свое дело. Он сунул кулак под седеющую бороду и задумался, глядя на ровную, будто перекушенную двумя челюстями, поверхность пьедестала. Затем он взглянул на нас, и сказал зычным голосом: - В этом жалком сборище вряд ли найдется человек, знакомый с работой молодого немецкого ученого об относительности времени, так что и говорить не о чем. - Профессор, - сказал префект полиции. - Позвольте познакомить вас с письмом, полученным дирекцией Лувра. Неизвестный похититель согласен вернуть статую за выкуп - сто тысяч золотых франков. Он пишет, что... - Какое мне дело до ваших полицейских забот! - прервал его Челленджер. - Надеюсь, не для того пригласили меня сюда, чтобы рыскать но парижским трущобам в поисках воров. - Разумеется, профессор, - сказал Холмс. - Но мы бы хотели узнать ваше мнение... - Что вы можете понять в моем мнении? - закричал Челленджер, сверля Холмса яростным взглядом. - Позволительно будет сказать, мистер сыщик, что хотя объем вашего черепа близок к человеческому, я сомневаюсь, что он вмещает мозг. Вам следует знать свое место - рынок Петтикот-лейн, где вы можете ловить похитителей рваного тряпья. Вы гнусная полицейская ищейка, вот кто вы такой! Годы не остудили бешеного характера старика. Он бушевал не меньше, чем в те далекие дни, когда профессор Иллингворт из Эдинбурга публично заявил, что Затерянный мир, открытый нами в дебрях Южной Америки, - сплошная мистификация. Но ярость Челленджера разбивалась о холодную сдержанность Холмса, как морской прибой о скалы моей родной Ирландии. - Вы неправы, сэр, - вступил в разговор сэр Артур. - Мистер Холмс никогда не служил в полиции. - Я, кажется, беседую не с вами, - немедленно набросился Челленджер на сэра Артура. - Но, если хотите, скажу и о вас. Бросить научную работу, врачебную деятельность и бегать за сенсациями, писать грошовые романы, вызывать духов - вряд ли это отличает ваш уровень, сэр, от уровня игуанодона средних способностей! Я уже жалел, что привез сюда старика. - Однако это уже слишком, - сказал сэр Артур, побледнев. - Вы не смеете разговаривать со мной подобным образом. - Ах, не смею! - взревел профессор, выпячивая грудь колесом. - Так знайте, что мне не раз приходилось проучивать разных нахалов, и не будь я Джордж Эдуард Челленджер, если сейчас не поставлю вас на место! С этими словами он двинулся на сэра Артура. Тот был очень, очень бледен. - Вы не сделаете этого, Челленджер! - воскликнул он. Я попытался остановить старика, но он оттолкнул меня, как ребенка. В следующий момент он кинулся на сэра Артура и обхватил его своими огромными ручищами. Они покатились вниз по лестнице, тузя друг друга. Челленджер продолжал при этом изрыгать проклятия, а сэр Артур только пыхтел, так как его рот был забит профессорской бородой. И тут Холмс вдруг испустил дикий вопль. - Джентльмены, ради бога, остановитесь! Обернитесь, умоляю вас! И мы увидели... Не знаю, как объяснить это чудо, но мы увидели Нику Самофракийскую. Пропавшую Нику! Она будто с неба слетела прямехонько на свой пьедестал. И - еще одно чудо! - у нее теперь были и голова и руки. В одной руке она держала копье, а в другой - боевой рог, приставленный к губам... Боже милостивый! Я просто не верил своим глазам. Челленджер и сэр Артур, запыхавшиеся, красные, стояли рядышком внизу, на лестнице, и тоже изумленно смотрели на прекрасную статую. Затем произошла еще одна поистине невероятная вещь. Рядом с Никой вдруг появился странно одетый молодой человек без сюртука, без шляпы, а у его ног - собака из породы немецких овчарок. Он улыбнулся и помахал нам рукой. Челленджер так и рванулся к нему. - Эй, вы, послушайте! - крикнул он. - Одно только слово: из какого вы времени? - Охотно, - с заметным иностранным акцентом сказал молодой человек. - Сейчас я нахожусь в одном времени с вами... если только вы в самом деле существуете. Это слишком сложно, а у меня нет времени объяснять. Счастливо оставаться! Видение исчезло, растаяло, растворилось в воздухе. А теперь приспело время поставить точку, ибо все то, что я мог бы рассказать, покажется сущим пустяком по сравнению с необъяснимым чудом, свидетелями которого все мы были. Жалею только об одном: приходится рассказывать обо всем этом устно - из-за железного запрета, наложенного на прессу. 6. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АНДРЕЯ КАЛАЧЕВА Утром мы с Виктором и Шадричем встретились, как договорились, возле главного корпуса, чтобы вместе подняться к Семену Семенычу. Я не выспался, был мрачно настроен и остро завидовал Джимке, который после ночных приключений беззаботно отсыпался на своей подстилке. - Семен Семеныч у себя? - спросили мы в приемной. - Да, - ответила секретарша. - Пройдите, он вас ждет. "С чего это он нас ждет? - подумал я. - Неужели Жан-Жак уже успел побывать у него и..." Мы вошли в кабинет. Семен Семеныч и Жан-Жак сидели в креслах друг против друга. По-моему, они только что смеялись, во всяком случае, вид у них был веселый. Ну ясно, уже успел, гад, втереть очки директору. - Садитесь, товарищи, - пригласил Семен Семеныч. - Садитесь и рассказывайте. Я начал рассказывать, но что-то я здорово волновался, у меня першило в горле, и тогда Виктор стал продолжать. Он хорошо говорил - спокойно, точно и веско. Семен Семеныч по своему обыкновению тихонько покашливал, его сухое лицо, перечеркнутое сплошной широкой линией черных бровей, было невозмутимо, хотя мы говорили просто ужасные вещи. - Вот какая история, - негромко проговорил он, когда Виктор умолк. - И не стыдно вам, товарищи? - Нам? - вскричали мы с Виктором в один голос. - Да, вам. Как же вы так легко поверили черт знает во что? - Что значит - легко поверили? - Я вскочил со стула. - Он же сам признался, что запросил выкуп... И