Евгений Войскунский. Командировка ----------------------------------------------------------------------- С сайта журнала "Если". ----------------------------------------------------------------------- Я сидел за компьютером, сочиняя отчет о вчерашней пресс-конференции Кимвалова. Пресс-конференция была скучнейшая (все понимали, что предложенный Кимваловым новый налог на развитие культуры - пустая фантазия), но если ты работаешь в отделе информации "Большой газеты", то изволь писать этот отчет, причем писать так, чтобы те, кто будет его читать, хотя бы не испытывали отвращения к печатному слову. Взять, например, и вписать как бы между прочим: "А костюмчик на товарище Кимвалове, невзирая на скудные средства культуры, тянул долларов на триста". - Дима, - заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, - быстренько к шефу. Ну, быстренько - это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить. Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: "Входи смело, но не вздумай трепаться". - Рассохин, - сказал главный, - вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать "Пожарского". - "Пожарского"? - переспросил я. - А, этот крейсер недостроенный... А кому продать? - А черт их знает. Не то Чили, не то Перу. Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо - не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах? - Надо откликнуться, - продолжал шеф. - В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск. Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино- и телеобозрения). Уж я ей все выскажу - больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня "наивное выражение", Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества - ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте - сидели в клубах табачного дыма. - Мадемуазель Ракитина, - позвал я, - выйдите на минутку. Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза. - Плохая новость, - сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. - Я улетаю в Приморск. - В Приморск? - В ее глазах мелькнуло удивление. - А зачем? - Там возня вокруг недостроенного крейсера. - Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань. - Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить. - Ну, неделя - это немного, - улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. - Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим. В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты "Приморское слово". За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец "Дмитрий Пожарский" по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также - по сведениям из неофициального источника - с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весьма дельно, правда, несколько витиевато - типичный провинциальный журналист. Меня позабавило имя приморского мэра - Родриго Ибаньес. Вспомнились латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении в годы моего детства, - уж не они ли виноваты в том, что новорожденным стали давать имена героев этих фильмов? Ну да, а теперь они подросли, заняли административные и иные должности в государстве Российском, всегда чутко откликавшемся на глупости всякого рода... Я-то эти сериалы не смотрел, а родители не отрывались, и особенно обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на свете, она обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали несправедливо или кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: "Ну что, нашелся Лукас?" - бабушка Соня смотрела на меня сквозь слезы и слабо отмахивалась. А однажды сказала: "Димочка, что ты можешь в этом понять? Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы впервые видим простые человеческие чувства". Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла. От мыслей о бабушке меня отвлек шум, возникший впереди, в салоне первого класса. Кто-то орал на весь самолет: - Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю? Слышался взволнованный женский голос: - Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это "Массандра". - "Массандра"! - гремел Головань. - Деготь, разведенный уксусом, вот шо это такое! Позовите командира корабля! - Но, товарищ Головань, - в женском голосе были слезы, - командир же ведет самолет... - Ведет автопилот! А командира - немедленно ко мне! С Голованем не соскучишься, он же не может без скандала. Я вспомнил, как Настя сказала, что Головань "тоже" летит в Приморск. И, наверное, тоже по поводу злосчастного крейсера. Я закрыл глаза, чтобы подольше удержать перед мысленным взглядом Настино лицо. В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в Москве холод и слякоть, а тут - ласковое солнце. Легкий ветерок совершенно лишен московского сволочного упорства. Стоят, не торопясь облететь, акации. Одним словом - юг. Голованя встречала делегация со старательно-радостными улыбками. Начался у них целовальный обряд, снова вошедший в моду. А я выискивал в толпе встречающих Валентина Сорочкина, которому перед вылетом дал срочную телеграмму. Почему-то он рисовался мне с маленькой кудлатой головкой на длинной шее. Обычно такие, длинношеие, обожают совать нос не в свое дело и склонны строчить обличительные письма. Вдруг я увидел картонный квадратик с надписью: "Рассохин, мы вас ждем". Парень, высоко державший этот квадратик, был белобрыс, синеглаз и улыбчив, желтые брови домиком. Шея была нормальной длины. Его крепкую фигуру облегал джинсовый костюм. Такие типчики, подумал я, не откажут себе в опасном удовольствии покрутить хвост тигру. Сорочкин усадил меня в старый обшарпанный "Москвич" и повез в гостиницу "Приморская". Он не умолкал ни на минуту. Городская администрация весьма встревожена прилетом Голованя - влиятельного парламентария, главы патриотической фракции, который не раз высказывался за достройку крейсера и, конечно, намерен воспрепятствовать его продаже. Но Голованя будут всячески умасливать. Слушая Сорочкина, я поглядывал по сторонам. Когда-то в детстве я был с родителями на курорте близ Приморска, и город запомнился пышной зеленью и зеленой же горой, на верхушке которой стоял белоколонный ресторан. Зелень была и теперь, а ресторана на горе - как не бывало. Впрочем, может, это была не та гора. Над полукруглой площадью, уставленной торговыми палатками-киосками, висело огромное полотнище: "100-летию Октября - достойную встречу!" Вот и гостиница - дом советских времен с могучими фигурами тружеников серпа и молота на тяжелом фронтоне. Забронированный Сорочкиным номер оказался вполне приличным - одноместным, с ванной, но без горячей воды. Я умылся холодной и, выйдя из ванной, увидел на журнальном столике бутылку вина и рулет, нарезаемый расторопным Сорочкиным. - Это вы зря, Валентин, - заметил я. - А может, я как раз сторонник продажи крейсера. - Это вы так шутите? - хохотнул Сорочкин. - Наше местное полусладкое вам понравится. Войдите! - крикнул он на стук в дверь. Вошел невысокий человек лет пятидесяти, явно пренебрегающий бритьем. На голове у него косо сидел синий выцветший берет. Помятое лицо с набрякшими подглазьями имело выражение немедленной готовности постоять за свои попираемые права. - Знакомьтесь, - представил Сорочкин. - Спецкор "Большой газеты" из Москвы Дмитрий Рассохин. Главный строитель "Пожарского" Шуршалов Иван Евтропович. Обменявшись рукопожатием, мы сели за столик. Главный строитель быстро хлопнул стакан местного полусладкого и принялся очень громко, словно на митинге, поносить нынешние времена, федеральные и городские власти, а также негодяев, норовящих украсть с крейсера все, что на нем есть. - Вчера унесли пеленгатор с крыла мостика, - кричал он. - На кой черт им нужен пеленгатор? Нет, тащат все! Подбираются к навигационной рубке, рубка на запоре, но их не останавливают никакие замки! Воровская страна! - Разве крейсер не охраняется? - спросил я и отхлебнул из стакана. Вино и впрямь было приятное. - Охраняется, конечно. Но охрана - солдаты местного полка, которым платят ничтожное жалованье. Могут эти мальчишечки, я вас спрашиваю, устоять перед взяткой?! - Голос Шуршалова выдал мощное крещендо. - Неужели никого из воров не поймали? - Ловили! Я сам неоднократно. Но они неуязвимы. Все равно, говорят, крейсер идет на продажу. - Сколько примерно нужно денег на достройку? - Четыреста миллионов. Главным образом - на электронику, на зенитно-ракетный комплекс. По проекту крейсер должен был стать ультрасовременным боевым кораблем. А теперь, через столько лет... - Шуршалов горестно махнул рукой и влил в глотку еще полстакана. - Если он все равно безнадежно отстал... ну, морально устарел, что ли, - сказал я, - то, может, действительно имеет смысл его продать... - Ни в коем случае! - Главный строитель трахнул кулаком по столику. - Столько в него вложено труда и... Дайте средства, и мы сумеем сделать вполне боеспособный корабль. Я писал об этом во все инстанции, на самый верх писал - ни один гусь не откликнулся. Им плевать на крейсер, на оборонную мощь, на все им плевать, лишь бы усидеть в своих вонючих креслах. - Иван Европович, - начал было я, но он меня перебил: - Евтропович! - Простите, Иван Евтропович. Сегодня прилетел сюда Головань... - Какой Головань? - Ну, Игнат Наумович, депутат, председатель фракции... - А, Игнат Наумыч. Он же из этих мест, из Гнилой слободы. Ну и что Головань? - Он сторонник достройки крейсера. Надо бы вам к нему обратиться. - Пробиться, - поправил меня Сорочкин. - Через кордон охраны местных политиканов. - Пробьюсь, - пообещал Шуршалов и яростно поскреб небритый подбородок. - А вас, Распопов... - Рассохин, - поправил я. - Вас попрошу написать в газету. Мы все еще, черт дери, великая держава, хотя и отодвинутая на задворки. Нам нельзя без сильного флота. Крейсер "Дмитрий Пожарский" должен войти в строй. Я подумал, что очерк можно начать с этих слов. После его ухода Сорочкин подсел к телефону: - Будем теперь отлавливать нашего Ибаньеса. - А кто это? - Председатель горсовета, по-старому, мэр. Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко. В городе его называют просто: наш Ибаньес. Пока он трудился у телефона, я подошел к окну. Площадь отсюда, с третьего этажа, выглядела почти как во времена реформ. Горожане толпились у палаток-киосков, у некоторых стояли длинные очереди. Что они там покупают? - подумал я. С тех пор как исчезли импортные товары, торговля в стране резко оскудела. А здесь, гляди-ка, что-то еще осталось. Ну да, юг. Фрукты-овощи. А очередь, наверное, за маслом, за сахаром, которые отпускают по талонам. У гостиничного подъезда хлопотали в поисках корма голуби. Один из них вдруг распустил веером одно крыло и стал, курлыча, кружиться вокруг сизой голубки. - Дмитрий! - позвал Сорочкин. - Наш Ибаньес на проводе. - Здравствуйте, Родриго Михайлович, - сказал я в трубку, пропуская это дурацкое "Ибаньес". - Я Дмитрий Рассохин, спецкор "Большой газеты"... - Знаю, уже знаю, - послышался высокий, немного в нос, голос. - А по какому делу пожаловали в наши края? - По поводу крейсера "Пожарский". Когда вы смогли бы меня принять? - Так. "Пожарский", понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше не смогу. - Хорошо, - сказал я, - в три часа. Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось сначала прокатиться в порт, посмотреть на крейсер, стоящий у стенки судостроительного завода. Мы допили вино. Сорочкин уехал в свою редакцию, а я решил прилечь отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с кровати одеяло и улегся на диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном я вызвал в памяти лицо Насти. Садясь в потрепанный "Москвич", я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки - широкий полотняный китель, как у пожарного. - Что у вас под кителем? - спросил я. - Меховой жилет, что ли? Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса: - Я напал на след заговора. - Какого заговора? - Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по горсовету. Как раз наступает двадцать пятое октября, понимаете? Годовщина по старому стилю. Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть? - Ну, с крейсера, ясно же. - В голосе Сорочкина послышалась досада. - Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев подготовит одну из пушек к стрельбе. - Какой Братеев? - Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил срочную на БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик! - Валя, - взмолился я, - не говорите загадками! - Да ну вас, Дмитрий, - отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную платанами улицу. - Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше - этого я пока не знаю. - Кто это Анциферов? - Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии. - Ну, выведут курсантов - а дальше что? - Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион. - Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете. - Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю. Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался. - А помнишь, - говорила одна детским голоском, - как Виктория рожала, а Энрике принял роды? - Ты все перепутала, - возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. - Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто. - А вот и не Альберто, а Адальберто! - прошамкала третья, с провалившимся ртом. - Сама все путаешь. Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но "парка" уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно: - Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа! - Еще бы, - подтвердила старушка с детским голоском. - А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор? - Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме. - А как ее любил Диего! Ах, как любил! - Разве Диего? А не Альберто? - Нет, Диего! Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой "Москвич". Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске - в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером. - Ну и как? - Нинель сияла от гордости. - Замечательный факт, ведь правда? - Мы надеемся, - произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, - что в "Большой газете" найдется место для подготовленной нами статьи. - Ну что ж, - сказал я, - давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым... Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу. - А они что - вооружены? - спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос. По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки - ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним. Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара - рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним - вы не поверите - с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы... - Это Братеев, он наш сосед, - шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы... Как она сюда попала?.. Или это не она?.. - Настя, - позвал я негромко. Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд. Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина... Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин. - Дмитрий, что с вами? Вам плохо? - Плохо, - кивнул я. - Очень плохо. - Дать валидол? Валокордин? - Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса. Да нет, уверял я себя, это не она... Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам? Однако что-то саднило в глубине души. Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов. Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. "Шумит, как улей, родной завод", вспомнил я слова из старой-престарой песни. Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината. - Прошу зайти ко мне, - сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. - Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам... - Сейчас придет директор, - сообщил он, положив трубку. - Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим. Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком. - Ну, в чем дело, Мартик? Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал: - Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про "комаров"? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда... Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились... Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя... Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают "комары" с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим "ребятишкам" боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось! - Ну, тогда, - кричал в трубку директор, - не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и... Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя. Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд: - Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная - голову оторву! Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее. - Кто это - "комары"? - спросил я. - Курсанты военно-морского училища, - пояснил Сорочкин. - У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно - и обучение. - У них в училище, - встрял Давтян, - не все такие "комары". Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре. - На что рассчитывает Комаровский? - поинтересовался я. - Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии... - Да нельзя этого допустить! - Сорочкин, что называется, сверкнул очами. - Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера - а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск - известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября! Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье "Дмитрия Пожарского". Тоже мне "Аврора"! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же - основной закон, запрещающий насильственные действия... А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась? Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск? Я спросил у Сорочкина: - А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь? - Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем. - Да, - сказал я. - Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега. - Тоже красиво, - усмехнулся он. - Если хотите, буду вас так называть - Лопе де Вега. Неспешно мы подъезжали к мэрии - солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся "новыми русскими". Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань остановил их. - Вы ко мне, граждане? - вопросил он зычно. - К вам! К вам, Игнат Наумович! - раздались голоса. - Защиты, отец родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать? Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит... - Эс-Эн-Гэ! - Головань надул щеки, как всегда это делал перед значительным заявлением. - Это уродливое образование доживает последний год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами - куда им деваться со своей бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест платить ей денежки... - Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество... - Электричество! - бурно подхватил Головань. - Закроем наглухо кран на нефтяной трубе - и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам: пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии - введем войска, не позволим! - Игнат Наумыч, - кричал главный строитель Шуршалов, размахивая беретом. - Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат Наумыч! - надрывался он. - А-а, крейсер! - услышал Головань его отчаянный вопль. - Крейсер "Дмитрий Пожарский" должен быть достроен, это я вам говорю! Нельзя его продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но не на продажу, нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать - и Чили, и Перу! - Тут Головань неожиданно пустил слезу и проговорил жалостливым тоном: - Вы, наверно, знаете, шо мой младший брат Вениамин, кровиночка, пропал в перуанской сельве... - Игнат Наумыч, так как насчет хурмы... - Пропал, исчез! - плача, выкрикнул Головань. - Я послал его установить связь с "Тупаку амару", была с ними договоренность о межпартийных обменах - а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу! Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок, и он звучно высморкался. - На достройку "Пожарского", - кричал Шуршалов, - нужно всего четыреста миллионов! - Да, деньги! - Головань схватил главного строителя под руку. - Жен заложим, а деньги достанем, брат мой, страдающий брат! Может, там уже съели тебя дикари... - Не позволим! - выкрикнул прилично одетый щекастый человек в зеленой шляпе. - Не позволим съесть твоего брата, Наумыч! Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот, подумал я, простейший способ содержать свою обувь в порядке. Пожилой ротозей медленно хлопал глазами, он держал в руках плакат: "Свободу Сундушникову!" - Кто это - Сундушников? - спросил я у Сорочкина. - Делец, - ответил он. - Из этих, из новокомсомольских деятелей, молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но попался на хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в тюрьме, но сидит в комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут. Подводят под амнистию. - Амнистия не потребуется. Его освободят, как только бабахнет "Пожарский". Сорочкин пристально на меня посмотрел. - Послушайте, Дми... то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть. Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы... - Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. - Я взглянул на часы. - Без пяти три. Я бегу к вашему Ибаньесу. Где мы с вами встретимся? - Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию. Она вон за тем углом, метров сто пятьдесят. Газета "Приморское слово". Когда я, миновав последний - секретарский - кордон, зашел в кабинет мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета, меня поразил огромный портрет Маркса и Ленина - оба стояли в полный рост за креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а Ленин, в кепке, улыбался с хитростью - оттого, наверное, что дело было сделано. Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу - маленький, толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у него были как будто крашеные. - А, корреспондент, - сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. - Вот, знакомьтесь, - кивнул он на сидящего у приставного столика крупного мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. - Наш начальник УВД. - Полковник Недбайлов, - привстал тот и пожал мне руку. - Вот, Хулио Иванович, - сказал мэр (будем так уж его называть), пригласив и меня сесть за приставной столик, - приехал корреспондент из Москвы разбираться с крейсером. - А чего разбираться? - Полковник завозил пол столом огромными ботинками. - Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил. - Вот, - кивнул мэр. - Таково наше мнение. Оно родилось не вчера, и пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич? Вы запишите, Дмитрий Сергеич, - сказал он, увидев у меня в руках раскрытый блокнот, - что продажа авианосца есть наилучшее решение данной проблемы. Денег на достройку судна нет и не будет. - Это спорный вопрос, Родриго Иба... Михайлович, - сказал я. - Требуется четыреста миллионов, это не такая уж безумная сумма. - Я так и думал: вы уже встретились с Шуршаловым! Не слушайте его. - Мэр постучал указательным перстом по неожиданно звонкому лбу. - У него тут заклинило. Четыреста миллионов! Это он так считает. Наши финансисты подсчитали, что нужно не менее трех миллиардов. Шуршалов тут, простите, всем плешь проел. Превратился, можно сказать, в городскую достопримечательность. Вроде Ханы Пугач. - Хана Пугач? Кто это? - Есть тут одна дама, - усмехнулся мэр. - Перед ней как раз захлопнули выезд евреев в Израиль. Вот она ходит и всем рассказывает... Да не надо это писать, - строго добавил он, между тем как я строчил в блокноте. - Это, знаете, внутренние наши проблемы. - Родриго Михайлович, продажа недостроенного крейсера оскорбляет патриотические чувства многих россиян, - заметил я. - Это отнюдь не внутренняя проблема. Только что я слышал, как у дверей мэрии на стихийном митинге Головань обещал главному строителю, что изыщет деньги на достройку... - Головань... - Начальник милиции состроил пренеприятнейшую физиономию. - Этого трепача надо повесить на столбе у въезда в Гнилую слободу. - В конце чуть не каждой фразы полковник добавлял нечто шипящее - вроде "шиш". - Почему в Гнилой слободе? - Да он оттуда родом, шиш. Он это скрывает, а вы спросите у Пугачихи, это же его сестра, двоюродная, шиш. - С Голованем мы только что имели серьезный разговор, - сказал мэр. - Привели наши аргументы. Вы не слушайте его уличные выкрики. Ему тут приготовлен хороший прием, и можно ожидать, что он... ну, смягчит свою позицию. - Не думаю, что Головань отступит, - сказал я, - но ладно... Денег на достройку нет, хотя, я уверен, будь у правительства политическая воля, они бы нашлись. И вы полагаете, что, если крейсер продать, Приморск получит крупную сумму? - Мы реалисты, Сергей Дмитриевич, - строго сказал Родриго. - И прекрасно понимаем, куда пойдут деньги. Но кое-что нам обломится - это оговорено во всех подготовленных бумагах. Уж, во всяком случае, хватит на покрытие бетоном Ахтырского спуска к центральному рынку. Он стал излагать впечатляющие выгоды, которые ожидают Приморск в результате бетонирования спуска, - это был, наверное, его пунктик. Недбайлов поднялся, встав как бы третьей фигурой на портрете Маркса и Ленина, и, надвинув на густые брови фуражку, направился к двери. Я сказал, перебив Родриго Михайловича: - Простите. У меня вопрос к начальнику милиции. Тот остановился вполоборота: - Ну? - Известно ли вам, что готовится заговор? Что мятежники хотят вывести крейсер на рейд и в полночь выпалить из пушки по мэрии? Тут они оба распахнули свои пасти и принялись хохотать. Сквозь смех выкрикивали: - Да он потонет, как только оторвется от стенки... Выпалит, шиш! Чем? Гнилыми помидорами?.. Где снаряды возьмут? - Снаряды? - Я был смущен тем, что сморозил глупость. Однако моя быстро работающая фантазия подсказала, что где-то есть склад, забитый снарядами. - Уморил ты меня, корреспондент, шиш. - Хулио Иванович вытер глаза тыльной стороной ладони и вышел из кабинета. - Сергей Григорьевич, - обратился ко мне мэр. - Дмитрий Сергеевич, - сердито поправил я. - Извиняюсь. - Мэр протянул мне сигареты, я мотнул головой, и он закурил сам. - Скажите, пожалуйста, - он был страшно вежлив, недаром же его в городе запросто называли "наш Ибаньес". - Кто эти самые "заговорщики"? - Адмирал Комаровский и его курсанты. - Комаровский... - Родриго задумчиво фыркнул носом. Конечно, мы знаем, каких взглядов он придерживается, но - вывести училище... - По моим сведениям, которым вы все равно не верите, курсанты морского училища готовятся разоружить местный полк и произвести в городе аресты по списку. Он у них уже составлен. Выстрел с крейсера послужит сигналом. - И кто же в этом списке значится? - Откуда мне знать? Сами подумайте... Местные демократы, коммерсанты... Может, даже вы состоите в списке, Родриго Ибаньесович. - Ценю ваш юмор, - без улыбки заметил мэр и ткнул сигарету в пепельницу. - Извините, что лезу не в свое дело, но на вашем месте я бы отдал полковнику Недбайлову необходимые распоряжения. - Это действительно не ваше дело, Дмитрий Никифорович, - с непререкаемостью руководителя изрек Родриго и встал, давая понять, что прием окончен. С походной сумкой через плечо я шагал в редакцию "Приморского слова". Мне не нравился разговор с "нашим Ибаньесом", не нравился несимметричный полковник милиции Недбайлов, вообще не нравилось все, что происходило тут, и страшило то, что еще произойдет. Я почти достиг угла, за которым была редакция, когда увидел: в угловой гастроном прошмыгнула Настя. Вот так-так! Устремившись вслед за ней, я сразу попал в беспокойную шумную толпу - выстраивалась очередь за чем-то, суповым набором, что ли. Я озирался, поднявшись на цыпочки. Вон мелькнула рыжая грива. Я стал проталкиваться, преодолевая упругое сопротивление толпы и не отвечая на обидные замечания. В рыбном отделе, над которым висел плакат "Навстречу 100-летию Октября!" с изображением счастливой семьи за хорошо сервированным столом, я едва не настиг Настю. Но тут мне преградил дорогу толстощекий человек в зеленой шляпе. Я оттолкнул его, но он ухватил меня за локоть, и пока я вырывался и препирался с ним, Настя исчезла окончательно. - Какого черта вы в меня вцепились? - гаркнул я на толстощекого. Я узнал его: в толпе у дверей мэрии он вытирал свои полуботинки о брюки соседа. - Убирайтесь! - Прошу прощения, - заворковал тот с приветливой улыбкой. - Вы ведь корреспондент "Большой газеты"? У меня огромная к вам просьба... Я рысью несся по гастроному, все еще высматривая рыжую гриву, но толстощекий не отставал от меня. - В вашей газете две недели назад промелькнула заметка... э-э... информация насчет нашего представителя Аэрофлота в Гвинее-Бисау. - Ну и что? - Его арестовали по подозрению в шпионаже... Нет, нигде не было Насти. У пустого прилавка "Кофе" я остановился и перевел дух. Тут же толстощекий гражданин приблизился ко мне и попытался достать мою ногу своим копытом. - Держитесь от меня подальше! - сказал я зло. - Я не чистильщик ваших сапог. - Извиняюсь! - Зеленая шляпа выразила смущение. - Понимаете, Огарок мой сын, и я убежден, что мальчика просто подставили... - Что за Огарок? - У нас такая фамилия. Витюша с отличием окончил МГИМО, он с португальским языком, и его направили в Гвинею-Бисау представителем Аэрофлота... - Слушайте, что вам от меня надо? - Понимаете, обвинение Витюши в шпионаже в пользу Гвинеи абсолютно смехотворно. Просто он очень общительный. У нас, Огарков, у всех общительный характер. Там, в Бисау, в ресторане, ну, выпивали с тамошними, мальчик, видно, разговорился, а кто-то из его коллег донес. Витюшу тут же выдворили из страны. А какие у него могли быть секреты? Да и просто смешно подумать, что Гвинея-Бисау ведет против нас разведывательную работу. - Совсем не смешно. - Я слегка отпихнул его: мерзавец снова осторожно подбирался к моим брюкам. - Бисау ведет колоссальную подрывную деятельность против России. - Не может быть, - пробормотал он несколько растерянно. - Я бы хотел через вашу газету дать опровержение... Я готов заплатить вам... - Какое опровержение? - Я был очень, очень раздражен. - Мы дадим отклики трудящихся, требующих самого сурового наказания для вашего Огарка. Редакция "Приморского слова" занимала три комнаты на четвертом этаже дома, напичканного всевозможными конторами. В одной из комнат я разыскал Валентина Сорочкина. Он и еще несколько сотрудников газеты сидели кто на стуле, кто на столе, спорили, перебивая друг друга. Сорочкин познакомил меня с коллегами, один из которых показался мне похожим на старого бульдога. - Дмитрий Сергеич, - не удержался и съязвил Сорочкин, - жалеет, что его в детстве не назвали Лопе де Вега. Компания разразилась смехом. - Послушайте, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин, раскачиваясь на стуле, - внесите ясность. Мы тут спорили, какой был курс доллара до "сентябрьского вердикта". Ребята говорят - шестьдесят семь рублей, а я помню, что семьдесят четыре. - Семьдесят два, - уточнил я. В свое время "сентябрьский вердикт" Федерального собрания, упразднивший пост президента федерации и сильно изменивший конституцию, привел к власти левую оппозицию. Были остановлены реформы и взят так называемый ННК - "новый национальный курс". Ожидали от него скорого улучшения жизни. Увы, этого не произошло. Менялись правительства, формируемые парламентским большинством, и каждое обещало, обещало... Вот уже и столетняя годовщина октябрьской революции наступает, а обещанного процветания все нет и нет. - Можете полюбоваться на первого секретаря КПРФ Анциферова, - кивнул Сорочкин на раскрытое окно. - Ровно в полпятого он после сытного обеда выходит на балкон переваривать пищу. Я выглянул в окно. В доме напротив, на втором этаже, на балконе, сидел в соломенном кресле миниатюрный человечек с лысой остроконечной головкой. - Какой маленький, - сказал я. - Прямо недомерок. - Зато страшно деятельный, - добавил Сорочкин. На балконе появился полный человек в желтой, словно надутой куртке и зеленых спортивных штанах. Ветер шевелил его темные волосы. Он стал так, что мы видели его спину и мощный загривок. - Сиракузов, - узнал его Сорочкин. - Специалист по штроблению стен, а по совместительству председатель "Трудового Приморска". У него батальон крикливых старух, и сам он ужасно речист - орет в мегафон, науськивает на евреев и демократов. - Что такое штробление стен? - спросил я