о-бык-но-венных труб! - плачущим голосом говорил Привалов. И это было, конечно, чистой правдой. Но правдой было и то, что Багбанлы несколько раз приезжал по вечерам в институт и о чем-то совещался с Приваловым, и что водной из комнат лаборатории сооружалось нечто удивительное. О "сверхтаинственной" установке могли бы кое-что рассказать инженеры Потапкин и Костюков да еще лаборант Валерка Горбачевский, но им было велено помалкивать. Что до Колтухова, то он не одобрял "прожектерской" горячки, охватившей институт. Самых шумливых спорщиков он вызывал к себе в кабинет, предлагал высказаться, а потом окатывал ушатом холодных сомнений и язвительных замечаний. - Не уподобляйтесь, - говорил он, - тому мольеровскому герою, который услыхал краем уха, что морские порты приносят большую выгоду, и - хлоп! - тут же предложил проект: "Во Франции все берега пустые король пусть превратит в порты морские - огромный соберет тогда доход..." У себя в чуланчике Колтухов продолжал возиться со смолами. Иногда, приготовив новый состав, он отправлялся в Институт физики моря - благо идти было недалеко, - прямиком в лабораторию Опрятина. Расплавив смолу в формочке, он помещал ее между обкладками конденсатора, подключенного к сильной электростатической машине. Пока смола заряжалась, Колтухов мирно беседовал с Опрятиным, рассказывал ему всякие случаи из своей жизни. - Ваша электретная смола - долго она сохраняет статический заряд? - спросил однажды Опрятин. - Смотря как зарядить, - ответил Колтухов. - Твой директор рассказывал, что ты на каком-то острове монтируешь установку с генератором Ван-де-Граафа. Вот если от такого генератора зарядить... - Боюсь, это будет еще не скоро, Павел Степанович, - улыбнулся Опрятин. - Мы только начали монтаж. - Жаль. Колтухову очень хотелось получить смолу с сильными электретными свойствами, чтобы применить ее для изоляции подводных трубопроводов. Он полагал, что изоляция, имеющая статический заряд, не даст электрохимическим процессам коррозии разъедать трубы. Тонкий слой такой изоляции будет дешевле и надежнее современных многослойных покрытий. - Я, конечно, и раньше знал о свойствах электретных смол, - сказал Колтухов, - да в голову не приходило. А тут, видишь, этот... как его... Матвеев надоумил. - Матвеев? - Помнишь, я тебе рассказывал про старинную рукопись? На пляже мы еще лежали... - Помню. - Опрятин насторожился, взгляд его стал внимательным и острым. - А какая, собственно, связь? - Матвеев пишет, видишь ли, что индусы носили в горы какую-то смолу, - неторопливо сказал Колтухов. - Оставляли ее на высоких вершинах, и там она, дескать, получала "небесную силу". Вот я и подумал: может, индусы, сами не зная, что это такое, использовали энергию космических лучей - ведь на большой высоте она особенно эффективна. А в смолах они толк знали. И, говоря по-современному, получали они мощно заряженные электреты. - Мощно заряженные электреты, - негромко повторил Опрятин и побарабанил пальцами по столу. - Да, это интересно... Нас часто поражает прозорливость великих ученых прошлого. На многие десятки лет вперед они умели предсказывать направление развития науки. Более ста лет назад Майкл Фарадей выразил твердую уверенность в том, что в будущем появится специальная наука о взаимосвязях и управлении. Он даже дал этой "науке будущего" название - "кибернетика" [от греческого слова "кибернос" - рулевой, управляющий]. Он же предсказал, что в электричестве должна быть найдена прямая аналогия с магнетизмом. Магнитный брусок намагничивает железо - передает ему свои свойства, а сам их при этом не теряет. Фарадей считал, что когда-нибудь тело, заряженное электричеством, сможет передавать заряд другому телу, а само при этом не разрядится. По своему обыкновению, Фарадей дал этому "будущему веществу" название - "электрет" [по аналогии с английским произношением слова "магнит" - "магнет"]. В двадцатых годах нашего века японские ученые Сато и Эгучи заметили, что некоторые смолы, расплавленные и остывшие в сильном электростатическом поле, между обкладками конденсатора, заряжаются и делаются постоянными, совершенно новыми источниками электричества. Они, подобно магниту, передавали свои свойства, не теряя их. Это и были электреты. Если электрет разрезать, то на новых концах возникают новые полюсы. В годы войны японцы широко применяли полевые телефоны без батарей, с электретами [электреты большей частью делают из естественных смол, воска, канифоли; в последнее время в поисках мощных электретов ученые приготовляют их из серы, стекла, пластмасс; электреты применяются и в ядерной технике, для счетчиков]. Юра все чаще засиживался в колтуховской "смолокурне". Ему нравилось готовить новые составы пластмасс по рецептам Павла Степановича и производить электрометрические измерения заряженных смол. Колтухов был доволен своим помощником. Он рассказывал Юре об электретах и, как ему самому казалось, тонко и ловко внушал этому покладистому, немного легкомысленному парню, что опыты с поверхностным натяжением - затея пустая и, может быть, даже вредная, что вообще надо всегда стоять "на практических рельсах", а не витать в "беспочвенных облаках". Однажды он послал Юру к Опрятину заряжать очередную порцию смолы. Опрятин принял Юру любезно, провел в лабораторию, к электростатической машине, сам помог включить ее. Юра живо осмотрелся. В лаборатории работало несколько человек в белых халатах. Один из них, грузный и лохматый, сидел спиной к Юре у стола, на котором стояли аквариум, обмотанный спиралью, и ламповый генератор. "Хорош генератор, - подумал Юра. - Не то что наша кустарщина!" - Высокой частотой занимаетесь? - спросил он как бы между прочим. - Одна из наших побочных тем, - ответил Опрятин и внимательно посмотрел на Юру. - А почему вас интересует высокая частота? - Да нет, просто так... Тут в лабораторию вошел рослый мужчина в синей спецовке, в котором Юра с удивлением узнал Вову Бугрова. - Товарищ Бенедиктов, - сказал Вова густым, хрипловатым голосом, - получите корм для ваших рыбок. Лохматый человек, сидевший возле лампового генератора, обернулся, кивнул, принял из Вовиных рук два бумажных пакета. Юра так и впился взглядом в его широкое лицо с припухшими веками. - Здорово! - Вова направился к Юре, протягивая руку. - Ты чего у нас делаешь? - Привет, дядя Вова... Бенедиктов, поднявшись, высыпал из пакета в аквариум щепотку корму. Опрятин подошел к нему, они о чем-то заговорили. - Ты разве здесь работаешь? - спросил Юра, все глядя на Бенедиктова. - Лаборантом, - сказал Вова. - По науке пошел, понятно? Меня знаешь как уважают? Я тут кружок организовал, классической борьбы. Для научных работников, которые поздоровее. Хочешь, ходи на занятия. - Слушай, дядя Вова, чем тут у вас Бенедиктов занимается? - понизив голос, спросил Юра. - Бенедиктов? Научный работник он, по рыбной части. А еще я знаешь что делаю? - Вова расхвастался не на шутку. - Изобретаю, брат. Электросиломер делаю - во! - Он отогнул кверху большой палец. Зарядив смолу, Юра кинулся к себе в институт. Он ворвался в лабораторию и заставил Николая оторваться от толстой подшивки трубных стандартов. - Колька, новости есть! Глотая в спешке слова, он рассказал о встрече с Бенедиктовым, и о ламповом генераторе, и о Вове. - Высокая частота - и рыбы? - Николай провел ладонью по крутому лбу. - Непонятно. Опрятин ведь уровнем моря занимается... - Вот бы спросить у этого Бенедиктова про ящички! - Так он тебе и скажет! - Не скажет, - согласился Юра. - Зело мрачный у него вид. Ну, я пошел. Пал Степанов ждет. - Иди, иди, смолокур несчастный!.. - А ты? Знаешь, кто ты такой? Дикий кот. - Почему? - удивился Николай. - Есть такой тип ученых - дикие коты. Которые рассчитывают на случайность. - Ладно, ладно, иди, - сердито сказал Николай. - Нахватался у Колтухова словечек!.. К Юре действительно быстро прилипали разные словечки. После знакомства с рукописью Матвеева он стал кстати и некстати вворачивать в свою речь старославянские словечки - все эти "зело", "сиречь" и "дондеже". С его легкой руки они разлетелись по институту. Теперь институтская молодежь называла чертежи не иначе, как "грунт-рисы" и "зейгер-рисы", а масштаб - "мачтапом". Кроме того, Юра увлекся индийской гимнастикой фиксированных поз - "хатха-йога". Он донимал двух молодых инженеров из Бомбея, проходивших в институте практику, просьбами продемонстрировать "четыре дыхания" и был очень удивлен тем, что индийцы оказались малосведущими по этой части. Он раздобыл затрепанную книгу индийского йога Рамачарака, изданную в 1910 году в Санкт-Петербурге. Книга пошла по рукам вместе с копиями, снятыми Юрой с фотографий в журнале "Физкультура и спорт", где изображались позы "хатха-йога". Многие увлеклись этой необычной гимнастикой. Но пока один только Юра освоил позу сидящего Будды - "лотос" или, иначе, "падмасану", из которой он, опрокинувшись назад, упершись в пол теменем и держась руками за ступни скрещенных ног, переходил в великолепную "матсиасану". А в последнее время Юру будто подменили. Он стал Удивительно тихим и молчаливым. Он избегал разговоров и совершенно перестал улыбаться. Не подходил к телефону, когда его вызывала Валя, обеспокоенная затянувшейся размолвкой. Даже с Николаем он почти не разговаривал, а на вопросы отвечал междометиями или кивками. Вернувшись после доклада в институт, Николай принялся изучать профили дна и сведения о грунтах порученного ему участка. Звонок возвестил о перерыве. Лаборатория опустела. Но Николай не поднялся из-за стола. Он задумчиво рисовал какие-то завитки и кудряшки. Потом отрезал от края ватмана узкую полоску. Один конец ее прижал к столу, перекрутил второй на полоборота и склеил концы вместе. Долго смотрел он на получившееся продолговатое звено с перекрученной стороной и думал. Потом, взяв карандаш, Николай повел черту вдоль звена, пока черта не замкнулась. Она обошла обе стороны бумажной полоски, хотя карандаш не отрывался и ни разу не пересек ее ребро. Это бумажное звено было моделью математического парадокса, известного под названием "поверхность Мебиуса". С математической точки зрения, такое звено не имело толщины, а его поверхность не делилась на наружную и внутреннюю. Это была поверхность - и только поверхность. Окно в область Неведомого, открытое математикой. Если б Николай не перекрутил полоску, то получилось бы простое звено - вроде тех, которые клеят для елочных украшений. Оно имело бы внутреннюю и внешнюю поверхности, разъединенные толщиной бумаги. Николай сделал второе звено с закруткой в ту же сторону, попробовал вложить его в первое. Это оказалось невозможным: ведь, вкладывая одно звено в другое, подобное, мы обращаем внутреннюю поверхность одного звена к внешней поверхности другого. Но если оба звена не имеют ни внешней, ни внутренней поверхности, то как их совместить? Он взял ножницы и разрезал звено вдоль, но оно не распалось на два узких звена, как можно было ожидать, а просто стало вдвое длиннее, но зато потеряло "одноповерхностные" свойства. Николай еще раз разрезал кольцо вдоль - теперь оно разделилось, но оба получившихся звена оказались продетыми друг в друга. Бросив звенья, Николай подпер голову руками. А что, если сделать такую "сукрутину"? Взять медную трубку прямоугольного сечения, нагреть ее, перекрутить на полоборота... А дальше? Включить в выходной контур генератора? Николай встал. Где Юрка? Куда он делся? Раньше Юра перед звонком на перерыв обычно вытаскивал бутылку кефира и торжественно объявлял: "Время звенеть бокалами". А теперь - просто исчезает. Николай отправился на поиски. В коридоре трое молодых техников разбирали хаггардовскую "Дочь Монтесумы". - "Драв суорд, ю дог", - монотонно читал один из них. - Значит, э-э... "тащите меч, вы собака..." - Зачем так буквально? - остановился возле них Николай. - Надо по смыслу: "Защищайся, собака!" Вы Костюкова не видели? - На этом этаже - нет, - ответили ему. - Мы были и в австерии и в кружале. Значит, в столовую и буфет можно не заглядывать. Николай поднялся этажом выше и вошел в бильярдную. Игра шла на трех столах. Сухо постукивали шары. Ожидающие своей очереди подсказывали игрокам и издевались над неудачными ударами. Юры здесь не было, но Николай ушел не сразу. Сам он играл неважно, но любил смотреть на эту тригонометрическую игру, требующую верного глаза и твердой руки. Недаром более ста лет назад Гаспар де Кориолис подолгу наблюдал за игрой знаменитого Менго, автора книги "Благородная игра на бильярде", Менго, впервые снабдившего кий кожаной наклейкой, что позволило применять "крученые" шары. Понаблюдав, Кориолис написал "Математическую теорию бильярдной игры" - книгу, из-за которой до сих пор иные незадачливые студенты проклинают теорию удара упругих тел, поворотные ускорения, Кориолисовы силы инерции и самого Кориолиса с его бильярдом. До конца перерыва оставалось двадцать минут. Николай махнул рукой на поиски. Купив в буфете бутерброд, он вышел во двор. В тенистом уголке между вибрационным стендом и айлантами, что росли вдоль стены, он вдруг увидел Юру. Юра сидел на земле, скрестив босые ноги, но не по-турецки, а наоборот, уложив ступни на бедра, подошвами кверху. Ладони на коленях, глаза полузакрыты, голова опущена: это была "падмасана" - поза Будды. Николай шагнул было к новоявленному йогу, но передумал и тихонько пошел назад. Ему повстречалась уборщица тетя Дуся. - Что с дружком твоим случилось? - А что? - Вон глянь - сидит в том уголку не по-человечьему. Весь перерыв, цельный час, сидит - не шелохнется. Уже который день. Может, головой повредился? - Может быть, - кивнул Николай и поспешил в лабораторию. "Позвонить Вале? "Вряд ли она что-нибудь знает: Юрка все еще не помирился с ней. Позвоню его матери", - решил он. Юрина мать была встревожена. Оказывается, уже несколько дней, как Юра почти ничего не ест. Уходит на работу ни свет ни заря, а возвращается ночью. Вчера вовсе не ночевал дома. На вопросы не отвечает. - Я сама хотела тебе позвонить, Коля. Что с ним творится? Николай пообещал узнать, что творится, и положил трубку. После работы он незаметно последовал за Юрой. Проследил за ним до пригородного вокзала электрички, сел в соседний вагон и на каждой остановке поглядывал, не выйдет ли он. Юра вышел на маленькой станции около заброшенного, малопосещаемого пляжа. Николай в два прыжка подскочил к станционному ларьку и спрятался за ним. Кажется, Юрка не заметил. Он шагал по платформе не оборачиваясь. И походка у него какая-то другая стала - неторопливая, деревянная... Сонный продавец подозрительно посмотрел на Николая и сказал грубым голосом: - Чего надо? Николай купил полкруга кривой и тонкой колбасы. Потом спрыгнул с платформы и, увязая в песке, пошел к прибрежным скалам, за которыми скрылся Юра. С вершины песчаного гребня он осторожно огляделся. Никого. Только мрачноватые скалы, песок да зеленая вода. Мерные шорохи волн, бесконечно бегущих на берег... Волоча за собой длинную тень, Николай пошел по гребню дюны. И вдруг замер: в расщелине между скалами, заросшей диким гранатом, что-то мелькнуло. Крадучись, Николай подошел ближе - и увидел Юру. Он только что разделся и остался в одних трусах. Вот он сел на песок и тщательно, при помощи рук, скрестил ноги - босыми пятками кверху. Морда у него глубокомысленная. Зажимая пальцем то одну, то другую ноздрю, делает какое-то особое дыхание. Выучился факирским штучкам... Дальше что? Положил ладони на колени, закрыл глаза, застыл, как изваяние. Ладно, подождем, решил Николай. Он сел на плоский слоистый камень, взглянул на часы. Над взморьем прошелся ветер, стало прохладно. Небо быстро заволакивалось тучами. Через полчаса Николай выглянул - Юра неподвижно сидел в той же позе. Тени удлинялись прямо на глазах, а потом вовсе исчезли: тучи серыми кораблями подплыли к солнцу, низко висевшему над морем, и занавесили его. Николай прыгнул с камня на мягкий песок и, раздвинув кусты, встал перед Юрой. Тот даже бровью не повел. - Эй ты, Вишну-Кришну, - сказал Николай, - довольно с ума сходить. Юра не пошевельнулся. Николай рассвирепел. - Сейчас же прекрати! - заорал он. - Анахорет! - Если можно, - тихо сказал Юра, открыв глаза, - не кричи так громко. Мне это неприятно. - А когда тебя на комсомольское бюро вытащат, приятно будет? А ну, вставай. Живо! На, жри! - Он вытащил из свертка колбасу и сунул ее Юре под нос. - Жри, мерзавец! Я тебе покажу, как плоть умерщвлять! Юра крутил головой, отворачивался. Произошла короткая схватка, и Николаю удалось запихать один конец колбасы в рот "анахорету". Юра отчаянно замычал, дернулся, но Николай крепко держал его. Сопротивление было сломлено. Чтобы не задохнуться, Юре пришлось откусить колбасу. Он быстро прожевал кусок, а дальше пошло еще быстрее. - Не наваливайся, - командовал Николай. - Ешь понемногу, а то подохнешь. Что, вкусно? - Нет ли у тебя зубочистки? - спросил Юра, покончив с колбасой. Николай уселся рядом с другом. - Вчера всю ночь здесь просидел? И сегодня собирался? Ну-ка, объясни, какого дьявола ты ударился в мистику. - Никакой мистики. Я проводил физиологический эксперимент. А он требует одиночества. Вот и все. - Что за эксперимент? Помедлив, Юра потянулся к своим брюкам и вытащил из кармана записную книжку. - Понимаешь, - сказал он, - я прочитал о системе "раджа-йога". Вот послушай: "йоги считали "хатха-йогу" - "низшую йогу" - не гимнастикой, а подготовкой к высшему сосредоточению, системе "раджа-йога" - "высшая йога", которая основана на том, что при надлежащей тренировке ума можно достичь высоких уровней познания... Дальнейшие стадии йога ведут к интуитивному прозрению...". - Откуда взял? - Из Джавахарлала Неру. А вот из Ромена Роллана: "Является ли система йога высшим духовным состоянием, открывшим путь к дальнейшим знаниям, или же это только род самогипноза, я не знаю. Хорошо известно, что чрезмерное увлечение методом йога приводило..." Ну, и так далее... - Ну-ка, ну-ка? - заинтересовался Николай. - К чему приводило? - Он, выхватил у Юры записную книжку и дочитал цитату: - "...приводило к печальным последствиям для разума человека". Очень правильно! - Он выразительно посмотрел на Юру. - Я подхожу как материалист, - защищался Юра. - Чисто экспериментально и сознательно. Надо отбросить от себя все постороннее и сосредоточиться. Дисциплина тела, минимум движений, минимум еды. Тогда разум обостряется, приходит новая интуиция... - Чушь! - закричал Николай. - "Интуиция"! Тут и не пахнет материализмом. "Хатха-йога" - дело понятное, мы из нее берем физкультурную часть, отбрасывая оккультно-философскую основу. Но зачем ты полез в "раджа-йогу"? Юра промолчал. - Признавайся! - продолжал Николай. - Ты хотел таким диким путем разгадать тайну трех ящичков, да? Быстро сгущались сумерки, и первые капли дождя упали на песок. Юра встал и, прыгая на одной ноге, натянул брюки. - Знаешь, Колька, - сказал он. - Мне в голову пришло: а вдруг этот Бенедиктов - потомок Бековича-Черкасского? Фамилии у них одинаково начинаются... Николай захохотал. Он хватался руками за кусты и вытирал глаза и никак не мог остановиться. - Это... это все, что ты познал?.. - стонущим голосом произнес он наконец. - Своим обострившимся разумом? - Новый взрыв смеха сотряс его. Юра обиженно моргал. Но потом не выдержал, тоже засмеялся. Под припустившим дождем друзья побежали к редким огонькам станции. Мокрые, с тяжелыми комьями грязи на туфлях, они поднялись на платформу и укрылись под навесом в ожидании электрички. - Юрка, - сказал Николай, отдышавшись немного, - ты способен сейчас на серьезный разговор? - Способен. - Когда ты перестанешь метаться из стороны в сторону? С кем ты, в конце концов: с Колтуховым или с нами? - Да у нас не получается что-то... - Обожди, - прервал его Николай. - Скажи лучше: ты помнишь такую штуку - поверхность Мебиуса? 4. БЕНЕДИКТОВУ И ОПРЯТИНУ ПРИХОДИТ В ГОЛОВУ НОВАЯ ИДЕЯ, ДЛЯ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ КОТОРОЙ НУЖЕН МАТВЕЕВСКИЙ НОЖ Вторая цепь сейчас в Лионе, третья - в Анжере, а четвертую, говорят, утащили, черти, чтобы связать ею Сатану. Ф.Рабле, "Гаргантюа и Пантагрюэль" - Наконец-то! - воскликнул Опрятин, прочитав письмо, отпечатанное на официальном бланке. Бенедиктов оторвался от микроскопа, взглянул на физика: - Что случилось? Тонкие губы Опрятина кривились в улыбке. Он прошелся по лаборатории, привычным жестом погладил себя по жидким волосам. - Ничего, - сказал он, покосившись на Бенедиктова. - Занимайтесь своим делом. Чем же обрадовало Опрятина письмо с московским штемпелем? Еще летом, когда Бенедиктов показал ему ящичек от исчезнувшего ножа, Опрятина взволновали латинские буквы, вырезанные на одной из стенок ящичка. AMDG... Сразу встало в памяти: древний подземный ход в Дербенте, труп диверсанта, небольшое распятие на груди и рядом - толстая пластинка на золотой цепочке и те же буквы, выгравированные на ней... Теперь Опрятин знал, что существует три ящичка. И третий - дербентский - хранил в себе некий "ключ тайны". Опрятин завязал осторожную переписку - вначале с Дербентом, а потом и с Москвой, потому что диверсантское снаряжение, как выяснилось, было отправлено куда-то в столицу. И вот - долгожданное письмо: диверсант оказался итальянским морским офицером-подводником из Десятой флотилии торпедных катеров, известной внезапными нападениями человекоуправляемых мин на английские военно-морские базы в Гибралтаре, Александрии и на острове Мальте. В сорок втором году часть флотилии - "Колонну Маккагатта" - перебросили в Крым. А когда гитлеровцы прорвались на Северный Кавказ, "Колонна Маккагатта" сконцентрировала в Мариуполе подводные лодки-малютки и самоходные торпеды, управляемые "подводными всадниками" в аквалангах, чтобы перебросить их к новому морскому плацдарму - на Каспий. Темной осенней ночью лейтенант Витторио да Кастильоне, офицер Десятой флотилии, прыгнул с парашютом над каспийским побережьем возле Дербента. Вероятно, ему было приказано изучить подводные подходы к порту и наметить объекты для налетов человекоуправляемых торпед. Итальянец забрел в старые каменоломни - и нашел там свою гибель. Должно быть, он так и лежал бы, придавленный обвалившимися камнями, если бы Опрятин случайно не наткнулся на него... Впрочем, Опрятина не слишком заинтересовала история диверсанта. Почему именно у него оказался ящичек, связанный с загадочным ножом, - это тоже не вызвало у Опрятина особого интереса. Гораздо важнее было другое: ящичек не пропал, и Опрятину теперь известно, где он находится. "Подведем итоги, - подумал он. - В одном ящичке была рукопись Матвеева. В другом - нож. Что же в третьем? Наверное, нечто очень важное, проливающее свет на древнюю тайну". Что ж, скоро он овладеет этой тайной. Николай Илларионович удовлетворенно потер руки. Институт физики моря вел подготовку к подъему уровня Каспия. Это была грандиозная работа, но основывалась она на чрезвычайно простом расчете: проливной дождь может дать 1,5 миллиметра осадков в минуту. Если такой ливень в течение года будет непрерывно низвергаться на участок моря длиной и шириной по тридцать километров, то к концу года уровень моря поднимется на три метра. Воду для ливневания должно было "одолжить" Черное море - там предполагалось создать мощный ядерный реактор-кипятильник. Новый отечественный способ получения ядерной энергии позволял создать такую установку. При термоядерных реакциях материя превращается в дикий хаос, в котором свободные ядра и электроны носятся с бешеной скоростью, развивая в веществе температуру в сотни миллионов градусов. Но, использовав идею, высказанную еще в 1950 году Таммом и Сахаровым и несколько позже сформулированную академиком Курчатовым, можно изолировать плазму - электронно-ядерный газ, - придав ей локальную форму мощным магнитным полем. Новая отрасль науки - магнитогидродинамика - позволила приступить к решению этой проблемы. Когда из глубины Черного моря взовьется гигантский фонтан водяного пара, целая система направленных антенн заставит нескончаемое облако серой змеей ползти над Кавказским хребтом. А каждый кубометр облака - целый грамм воды! Дойдя до участка ливневания на Каспийском море, облако попадет в зону мощного электростатического поля, и сконцентрированные водяные пары, потеряв тепло и превратившись в воду, ливнем обрушатся в море. Проблемой занимался большой коллектив ученых и инженеров. Надо было поставить массу экспериментов и разрешить тысячи мелких и крупных вопросов, самых разнородных: как отразится снижение солености моря на самочувствии каспийской сельди; насколько увеличится скорость течения в Босфоре; чем возместить потерю пастбищ - полумиллиона гектаров кормового тростника, которым порос обмелевший северный берег Каспия... А чего стоили ведомственные разногласия! Нефтяники желали гибели древнему морю: обнажатся новые нефтеносные площади. Химики стояли за немедленный подъем: надо было спасать залив Кара-Богаз-Гол - крупнейшее в мире месторождение мирабилита. А испарение воды в этом мелководном заливе снижает уровень моря на три-четыре сантиметра в год. - Только три сантиметра, - успокаивали химики. - Целых четыре сантиметра! - ужасались гидрологи... Восьмая лаборатория готовилась к экспериментам по конденсации облаков, и у Опрятина, руководителя лаборатории, было много хлопот. Чего стоило одно только создание опытной установки! Сейчас на отдаленном, безлюдном островке заканчивался ее монтаж, и Опрятин лично руководил работами. С островной экспериментальной базой он связывал и некоторые другие планы. Опрятина в институте уважали за деловитость, но не очень любили за холодно-ироническую вежливость. Как-то раз в предпраздничной стенгазете дали серию дружеских шаржей на сотрудников института. Отношение к Опрятину было выражено двустишием: Всегда подтянут, всегда опрятен - Все, что мы знаем о вас, Опрятин. Николай Илларионович прочел и хмыкнул: шарж ему понравился. - Холодноватый стиль у вас, - сказал ему однажды директор института. - Вы бы как-нибудь потеплее... Знаете, совместные обсуждения, беседы, что ли. Это объединяет коллектив... Опрятин поднял бровь: - Вы хотите сказать, что мой коллектив недостаточно целеустремлен? Нет, этого директор сказать не мог. Восьмая лаборатория отличалась превосходным порядком и четкостью. Появление двух новых сотрудников внесло некоторую дисгармонию в строгую обстановку опрятинской лаборатории. Лохматый, рассеянный Бенедиктов разливал по столам реактивы, бил много посуды и часто устраивал короткие замыкания. Он шумно ругался с Опрятиным, и последний терпеливо сносил это - вот что было особенно удивительно. С появлением Бенедиктова рыбный вопрос вдруг занял важное место в институте. Во всяком случае, все лучшие места в коридорах: Бенедиктов расставил там свои аквариумы. Он без церемоний брал за пуговицу людей из других отделов и подолгу рассказывал им о тайнах рыбьих организмов. Кроме того, он допекал замдиректора по хозяйственной части требованиями на разнообразный корм для рыб. Кормление рыб входило в обязанности нового лаборанта, здоровенного щекастого мужчины с узенькими глазками и рыжеватым хохолком на макушке. Вова быстро освоился с научной обстановкой. Когда он, мурлыча песенку, возился у спектрографа, казалось, что хрупким кассетам и шлейфам угрожает неминуемая гибель. - Ну и лаборантика добыл себе Опрятин! - говорили в коридорах. - Типичный гангстер. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что огромные лапы нового лаборанта умеют легко и даже нежно обращаться с точными приборами. Вова прекрасно паял, старательно проявлял спектрограммы и не очень грамотно, но подробно вел журналы установок, - этого не ожидал от него и сам Опрятин. А когда Вова организовал кружок классической борьбы, к нему прониклась уважением вся институтская молодежь. Дольше всех с опаской поглядывал на Вову замдиректора по хозяйственной части, так как лаборанту приходилось иметь дело со спиртом-ректификатом. Однако тайные наблюдения и опрос институтских шоферов и мотористов, быстро сдружившихся с Вовой, показали, чти новый лаборант не пьет. - Удивляюсь, - пожимал плечами замдиректора. - Такая зверюга - и непьющий... Что слышно у вас на острове, Николай Илларионович? - Заканчиваем монтаж. Завтра как раз собираюсь съездить. Не составите компанию? - С удовольствием бы, да некогда. Уж очень далеко вы забрались, и сообщение неудобное. Задует норд - сиди потом на острове, как Робинзон... "Начальство не склонно к поездкам на остров - что ж, тем лучше", - подумал Опрятин. Быстроходная моторка выбежала из бухты и, задрав нос, потянула за собой пенные усы. Утро было тихое, солнечное, пронизанное октябрьской свежестью. Вова, надвинув кепку на брови, сидел у мотора и думал о том, что вряд ли удастся на обратном пути заскочить на рыбный промысел. В прошлом месяце ему удалось завернуть туда по дороге, купить по дешевке черную икру и потом, в городе, прибыльно ее продать. Но сегодня Опрятин не собирается ночевать на острове, придется везти его обратно, так что об икре можно не думать. Вдруг он навострил уши: сквозь мерный рокот мотора до него донесся обрывок интересного разговора. - Нет, - сказал Опрятин, - не думаю, что они знают про нож. - Почему же они приходили ко мне? - возразил Бенедиктов. - Рита говорит, они интересовались тремя железными коробками. Откуда три? В одной нож, в другой, как вы говорите, они нашли эту рукопись, а что еще за третья? - Это моя забота, Анатолий Петрович. Вы занимайтесь своим делом. - Я-то занимаюсь делом, а вы... - Перестаньте, - прервал его Опрятин. - Мы не одни. Плавно покачиваясь, бежала моторка по сине-зеленому осеннему, прохладному морю. Ветер струился навстречу. Опрятин плотнее запахнул непромокаемый плащ. Бенедиктов чиркал спичками; они гасли на ветру, он сердился и бросал их в воду. Вот и остров. Моторка вошла в маленькую бухточку с приглубым берегом. Заглушив мотор, Вова ловко выпрыгнул на мокрый песок и обмотал фалинь вокруг компрессорной трубы, которую он вбил в грунт еще в один из первых рейсов. Этот неуютный необитаемый островок и был экспериментальной базой восьмой лаборатории. Два месяца назад тупоносая самоходная баржа вылезла плоским брюхом на песчаный берег. Ее передняя стенка откинулась и превратилась в сходню. Морские ужи и черепахи, составлявшие население острова, оторопело смотрели, как из темного нутра самоходки с лязгом и грохотом выползали на берег трактор и гусеничный кран. Со времен войны на острове остался старый дот. Теперь Спецстрой по заказу Института физики моря переоборудовал это приземистое бетонное сооружение под опытную установку конденсации облаков. Бенедиктов и Опрятин поднялись на невысокий глинистый обрыв и скрылись в бывшем доте. Вова остался внизу. Он походил взад и вперед по песку, разминая ноги, потом сел на камень и задумался. А задуматься было о чем. Вот уже два месяца он "вкалывает", как никогда раньше, номерок на табель вешает, а толку? Где ножик, ради которого он согласился работать лаборантом? Где красивая афиша, на которой он, Вова, изображен в белой чалме, с ножом, торчащим из шеи?.. Перед дружками совестно. Приходят, смеются: работничек, в науку ударился. Кончай, говорят, лямку тянуть. Надо кончать. Вот силомер только бы сделать. Занятная будет штука - с кварцевыми пластинами и с этими... тензометрами. Стань на подножку, напряги мышцы - и пожалуйста: прибор силу покажет. Никаких тебе лампочек и звонков - не то что старые уличные силомеры. Наука!.. Ребята из кружка классической борьбы помогают ему с силомером. Хорошие ребята, ничего не скажешь, уважительные. "Владимир Антоныч, Владимир Антоныч"... "Правильно я захват делаю, Владимир Антоныч?" А он им в ответ: "Думать надо! Куда вы ему руку загибаете? Надо в другую сторону! Мы, научные работники, творчески должны подходить..." Эту фразу Вова слышал на собрании по перевыборам институтского месткома. Она ему очень понравилась... Тут он рассердился на собственные мысли. Подумаешь, нашел о чем жалеть! Нож - вот что ему нужно. Гастроли с ножиком по районным центрам... Неподалеку на камень села чайка. Вова свистнул, замахал руками - чайка тяжело взлетела, часто хлопая изогнутыми крыльями. Вова вскарабкался на обрыв и пошел к доту. Соскочив в траншею, он открыл наклонную стальную дверь и вошел в подземный коридор, заставленный стеллажами с аккумуляторами. Коридор вел в круглое помещение с куполом, где стоял двигатель внутреннего сгорания. Отсюда через узкий проем Вова прошел в каземат. Здесь было тесно от лабораторного оборудования. Электрокамин светился докрасна раскаленным нихромом. За столом в ярком свете аккумуляторной лампы сидели Опрятин и Бенедиктов. Опрятин вскинул недовольный взгляд на вошедшего: - В чем дело? Вова стал посредине каземата - руки в карманах, ватник нараспашку, в глазах непочтительная дерзинка. - Ножик обещали? Обещали, - сказал он. - Когда готов будет? Опрятин забарабанил пальцами по столу. - Вот что, милейший, - сдержанно сказал он, - если будете мне надоедать, вообще не получите ножа. Не видите, что ли, - оборудование еще не полностью установлено. Терпение надо иметь. - Я имею, - вызывающе ответил Вова. - Чересчур даже имею терпение. А только предупреждаю: давайте поскорее. - Идите, идите, Бугров. Ознакомьтесь получше с силовым агрегатом - вам придется его обслуживать. Вова сбил кепку на затылок и вышел. Бунт на острове был подавлен. - Не понимаю, - сказал Бенедиктов, - чего вы нянчитесь с этой гориллой? - Какая неблагодарность! - Опрятин покачал головой. - Ведь не кто иной, как эта горилла, добывает вам ваше любимое снадобье. - И в знак того, что это шутка, он вытянутой рукой трижды похлопал Бенедиктова по плечу - так, как это сделал бы робот. Бенедиктов промолчал, только отодвинул подальше свое парусиновое кресло. - Он прав: надо поскорее, - продолжал Опрятин. - Мы не всегда будем здесь одни. Конденсацией облаков тоже придется заниматься, значит - будут приезжать сотрудники. Конечно, вниз я их пускать не стану, но все же... - Послушайте, - прервал его Бенедиктов, - давайте говорить начистоту. Мы с нашими опытами зашли в тупик. Я ищу новые пути, работаю двадцать часов в сутки, а вы... То у вас собрание, то совещание, то вы обхаживаете какую-то девчонку... - Девочку не трогайте, - холодно сказал Опрятин. - Я у нее выведал весьма полезные сведения. - Оставим это. - Бенедиктов поднял тяжелые веки и посмотрел на физика. - Помните наш первый опыт? Вы изволили назвать его великой минутой. Как вы его оцениваете теперь? - Я вам уже докладывал. Проявились силы отталкивания. Но проницаемость была. Пусть на мгновение, но была. - Почему же нам ни разу не удалось повторить тот результат? - Очевидно, общая концепция имеет дефект. Сработало нечто, не учтенное нами. - Значит, случайность. А раз так - придется вашу концепцию выбросить в помойную яму. Опрятин пожал плечом. - Ценю ваше умение сильно выражаться, - сказал он сухо. - Что вы предлагаете взамен? - Вернемся к нашему исходному материалу - к ножу. Этим самым ножом, как утверждает Федор Матвеев, он убил какого-то Бестелесного. Как вы объясняете индийское чудо? - Я не очень-то верю в Бестелесного. Но, поскольку нож - это факт, можно допустить, что вещество ножа относительно вещества Бестелесного было нормально, - медленно сказал Опрятин. - Относительно других тел оно было проницаемо-проницающим. И превращение, очевидно, производилось посредством очень несложного оборудования. У меня, Анатолий Петрович, появилась новая мысль... И он рассказал о недавнем разговоре с Колтуховым, об эпизоде из рукописи Матвеева и об электретах. - Понимаете? Очень возможно, что индусы применяли электреты как источник энергии. Есть у электретов одно странное свойство, о котором я много размышляю... - Какое? - Перемена полярности. Скажем, вы приготовили электрет, а через несколько часов он начинает терять свой заряд. Заряд снижается до нуля, а потом возникает снова, но плюс и минус меняются местами. И дальше электрет с поменявшимися полюсами существует неопределенно долго. Иногда это бывает, иногда нет... Какие изменения происходят в веществе электрета? Что за нулевой порог, через который проходит его заряд? Вот вопрос... - Магнит намагничивает, не теряя своих свойств. Электрет заряжает, не теряя заряда, - сказал Бенедиктов, прикрыв глаза и будто вслушиваясь в свои слова. - Прекрасно! Это подтверждает мою мысль... Слушайте! Нужно создать установку, в которой нож будет датчиком. Нож будет заряжать своими свойствами другие тела, перестраивать их структуру подобно своей. Точнее - "заражать" проницаемостью. Несколько мгновении Опрятин молча смотрел на Бенедиктова. - Заражать проницаемостью, - повторил он негромко. - Нож - датчик... Это идея! - Слушайте дальше, - продолжал Бенедиктов. - Если идти по линии "заражения", то надо учесть, чти нож сделан, конечно, не из химически чистого железа, а из стали. Какие еще элементы могут входить в него? - Ну, прежде всего, разумеется, углерод - постоянный спутник железа. Дальше - вредные, но неизбежные сера и фосфор. Нитраты. Известное количество кислорода. Может быть, хром, никель, марганец... - Отлично! Надеюсь, вам известно, что все это, в иных пропорциях, встречается и в живых организмах? Так! Теперь рассмотрим их магнитную восприимчивость. Какова она? Это по вашей части. Опрятин озадаченно смотрел на биофизика: - Вы куда клоните? - Извольте отвечать на вопрос. - Ладно, - подчинился Опрятин. - Вещества бывают: ферромагнитные - с положительной магнитной восприимчивостью, парамагнитные - с ослабленной, и диамагнитные - с отрицательной. Большинство веществ - парамагнетики... Но все это не имеет никакого отношения к живому организму. Белковые соединения обладают особыми свойствами. То, что вы сказали о "заражении", очень любопытно, но живой организм, дорогой мой, оставьте в покое. Он не поддастся. - Не поддастся? Бенедиктов выпрямился в кресле. - Да будет вам известно, - сказал он не без торжественности, - что белок - основа жизни - обладает ферромагнитными свойствами. - Должно быть, вы переутомились, Анатолий Петрович... - А вы отсталый человек! Вам, наверное, известно, что если на парамагнитное вещество одновременно наложить два взаимоперпендикулярных поля - сильное постоянное и слабое переменное, - то вещество начнет поглощать энергию переменного поля. Но вы не знаете, что недавно установлено: в белке, в нуклеопротеидах, есть частицы, которые в этих условиях проявляют ферромагнитные свойства... Бенедиктов вытащил из портфеля толстую тетрадь и начал ее перелистывать. - Вот, я сделал выписки. Опрятин взял тетрадь и погрузился в чтение. Закончив, он поднял глаза на Бенедиктова: - А вы молодец! Он заходил по каземату - прямой, сухощавый, будто приготовившийся к прыжку. - Выходит, мы и с живой материей справимся? - спросил он. - Именно с живой. Не зря я возился с рыбами... Опрятин повернулся на каблуках. - Подведем итоги, Анатолий Петрович. Мы приготовим электрет с перевернувшейся полярностью, он создаст постоянное поле. Усилим его мощным зарядом статического электричества - генератор Ван-де-Граафа у нас