з потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали. - Клаус, - сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, - ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостере- жению внимательно. Его-то я знал - это был отец Робина, специалист по межз- вездной связи Анатолий Греков. - Да, да, - отозвался Баумгартен, - главное - без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность! - О последствиях надо думать, - сказал Стэффорд после ко- роткого молчания, - но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам при- дется побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. - Стэффорд энергично рубанул ладонью воз- дух. Глава третья ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ Хорош был лес, мягко освещенный утренним солнцем. Я смот- рел из окна на зеленую стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине поселка космонавтов. Никогда еще у меня не было такого превосходного жилья - залитого солнцем и лесной тишиной. Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры... Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола мое- го родного поселка Дубова, - плантации желтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искаженном реф- ракцией горизонте - этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов. Помню одно из самых ранних впечатлений детства - изумле- ние, вызванное фотокарточкой. Эта фотокарточка, цветная, ве- личиной чуть ли не с окно, висела в комнате моего деда. Дед, молодой и совсем не похожий на себя, каким я его знал, ко- ричневый от загара и мускулистый, стоял в полный рост на но- су парусной яхты. Он улыбался. И улыбалась сидевшая на корме яхты молодая красивая женщина - моя бабушка, которую я не помнил совершенно. Я зачарованно разглядывал синюю воду озе- ра. темно-зеленый лес и домик - белую башенку под красной крышей-конусом - на дальнем берегу, голубое небо с облаками вразброс. Может, именно тогда впервые шевельнулось во мне желание увидеть этот странный мир воочию? Не знаю. Как одержимый накидывался я на книги. Трудная история че- ловечества развертывала передо мной своп страницы, я погло- щал их с жадностью, но безмерно далеко от меня трубили ее беспокойные трубы, слишком чужим казался земной водоворот событий. Более всего волновали меня путешествия. Плавания Колумба и Магеллана, капитана Кука и Беллинсгаузена, затер- тые льдами нансеновский "Фрам" и седовский "Святой Фока", подвиг Миклухи-Маклая, трагический исход экспедиции Скотта, первые шаги пионеров космоса - вот что владело моим вообра- жением. Дубов - так назывался поселок, в котором я родился, памятник Дубову на плато Пионеров был такой же привычной частицей детства, как палисадник перед домом, как огненные сполохи полярного сияния. Не сразу понял я, чем была Венера для Дубова и его товарищей, первыми из землян ступивших на ее поверхность. "Злая", "бешеная" планета, "планета-чудови- ще" - странно было читать эти слова: ведь тут был мой дом... Конечно, я понимал, что люди, сделавшие первые шаги по Венере, ничем не были защищены от бешенства черных теплонов. Надежные куполы поселков появились миого позже. Я понимал это, но... Представьте себе снежного человека, о котором много писали в прошлом веке, а нашли только в нынешнем,- представьте, как он сидит у себя дома - в уютной снежной но- ре на склоне Чомолунгмы - и преспокойно жует корешки како- го-нибудь гималайского рододендрона, и тут он видит, как сквозь вьюгу, измученные, обмороженные, полуживые, лезут к вершине первовосходители... Отец пытался приохотить меня к агротехнике, мать - к ме- теорологии (это были едва ли не главные области деятельности примаров), но я не испытывал ни малейшего желания возиться с селекцией мхов и запускать радиозонды. Мне было тесно и душ- но под толстым одеялом венерианской атмосферы, меня ждали звезды, которые я видел только в фильмах и атласах, ждали синие озера Земли, ждало распахнутое настежь пространство. Настало время - я кончил школу и засобирался в дальнюю дорогу. Мать плакала, отец хмуро помалкивал. Мой друг Рэй Тудор в последний момент смалодушничал - не устоял перед до- водами своего отца, решил остаться на Венере. "Здесь тоже много интересной работы, - сказал он мне. - Мы должны прод- вигаться в ундрелы". "Ну и продвигайся, - ответил я. - Жаль, что ты передумал, Рэй..." Мне и в самом деле было жаль. Вдвоем не так страшно покидать привычный мир. "Может, оста- нешься?" - спросил Рэй по менто-системе. Я покачал голо- вой... Я улетел на Землю и поступил в Институт космонавигации. Быстро промчались годы учения. "Разве у вас не бывает кани- кул?" - спросила тогда мать. Наверное, это было дурно - ни разу не провести отпуск дома, на Венере. Но Земля не отпус- кала меня. Я носился в аэропоездах с континента на конти- нент, забирался то в горы, то в тайгу, мне хотелось вобрать в себя многообразие мира, а более всего - найти то лесное озеро, что было на фотографии у деда. Я перевидал множество озер, иногда говорил себе - вот оно! Но всякий раз что-нибудь оказывалось не так, полной уверенности не было, и зеленоглазый бес странствий гнал меня все дальше и дальше. Сказочно прекрасна была Земля. Иногда я как бы примеривал к себе поступок деда. Он был немногим старше, чем я, когда с первой волной колонистов по- кинул Землю и обосновался на Венере. В те далекие времена прочно была обжита Луна, полным ходом шло освоение Марса, что же касается Венеры, то она пользовалась скверной репута- цией планеты, непригодной для жилья, активно враждебной че- ловеку. Мой дед и другие пионеры не вняли трезвым голосам предостережений. Они высадились близ Северного полюса Венеры и поставили первый купол на плато Пионеров. Программа коло- низации была составлена заранее со всей возможной тщатель- ностью, и едва ли не главным ее пунктом была селекция так называемых венерианских мхов. Колонисты проделали изумитель- ную работу: опустили на поверхность планеты облака странных микрорастений, питавшихся атмосферной влагой, и скрестили эту летучую аборигенную растительность с особо жаростойкими сортами земных кустарников. Так появились на плато Пионеров первые плантации желтых мхов. Земля поддерживала нечеловечески тяжелый труд венерианс- ких пионеров всей своей индустриальной мощью. В полярной об- ласти возникла целая промышленная зона - энергоустановки, опытные теплоотводные башни, предназначенные для отвода внутреннего, подоблачного тепла вертикальными потоками в верхние слои атмосферы. Впоследствии, когда селекционеры стали выращивать на плантациях венерианские дыни в масшта- бах, превзошедших внутреннее потребление, были построены фабрики пищеконцентратов. Теперь Венера не только потребля- ла, но и посылала на Землю плоды трудов своих колонистов. Я пытался представить себя на месте деда, променявшего зеленые леса и озера Земли на раскаленную каменную пустыню, иссушенную адским дыханием черных теплонов. Прекрасное голу- бое небо - на вечно клубящиеся угрюмые тучи,.. на жизнь в скафандре.. Не знаю, решился бы я на такой шаг... Да, я был по рождению примаром. Примаром второго поколе- ния. Но нити, связывавшие меня с Венерой, были теперь разор- ваны навсегда. Моя переписка с родителями почти заглохла - лишь по праздникам мы обменивались поздравительными радиог- раммами. Конечно, я мог бы попросить Самарина, начальника космофлота, перевести меня на линию Луна-Венера. Но этого-то мне и не хотелось. В печати и по радио продолжали много го- ворить и спорить о примарах, об их обособлении, о каких-то сдвигах в психике. Я прислушивался к этим спорам не то чтобы со страхом, но с холодком жути. В голову приходили тревожные мысли, невольно я начинал отыскивать в себе примарские чер- ты... Тудор не услышал призыва о помощи или услышал. но не по- мог, - но я-то тут при чем? Хватит, хватит! Не хочу больше думать об этом... Хорошо на Земле: нормальная комната с окнами. Не то что крохотная каморка на Луне. Ну и теснотища там, в Селеногорс- ке! Я погладил оконное стекло. Потом как бы увидел себя со стороны и поспешно убрал с лица улыбку, потому что чувство- вал, что она тупая-претупая. Во всяком случае, не к лицу межпланетному волку. "Бен-бо!" - вспомнилось мне почему-то. Я знал, где тут начальное звено ассоциации, но углубляться в это не хоте- лось. Просто я сказал себе: "Бен-бо! Почти два года ты мота- ешься на линии Земля-Луна. Вот так межпланетный волк! Ту- да-сюда, туда-сюда -как маятник гравиметра. Бен-бо! Ты добь- ешься перевода на линию Луна - Юпитер или уйдешь из космоф- лота. Ведь взяли Антонио вторым пилотом на линию к Марсу..." Но я знал, что все это ох как не просто! Пилотов с каждым годом становится больше, а линий больше не становится. Даже наоборот: закрыт один из рейсов к Венере, а ежегод- ный облет Плутона заменен полетом раз в два года. Остальное там делают автоматы. Дальние линии, дальние линии... ...Плещутся о берег, очерченный Плутоном, Звездные моря... Я опять погладил стекло и только тут вспомнил, что могу открыть окно. Вот что значит отвыкнуть от земного уюта! Вместе с лесной свежестью в распахнутое окно влетела да- лекая песня. Пять дней праздников на Земле! Отосплюсь. Всласть почи- таю. Я подошел было к коробке инфора, чтобы узнать код ближай- шей библиотеки и заказать себе книг, но тут загудел видео- фонный вызов. Робин подмигнул мне с круглого экранчика: - С земным утром, Улисс. С праздником. - С праздником, Робин. Когда ты успел наесть такие щеки? - Просто опух со сна. Поехали на Олимпийские? - Нет, - сказал я. - Зря. А что будешь делать? - Читать. - Зря, - повторил он. - Твой могучий интеллект не постра- дает, если два-три дня не почитаешь. - Что ты понимаешь в интеллектах? - сказал я. - Поезжай и прими участие. Может, лавровый венок заработаешь. Где-то здесь, в лесу, вспомнил я, должно быть озеро. Нет, не то, что на дедовской фотографии, но тоже хорошее. Пойти, что ли, поискать его - и весь день в воде, в пахучих травах, в колыхании света и тени... А ночью - костер, прохлада, да- лекие звезды, звезды, звезды... Набрать книг, еды - и пять дней блаженной тишины и одино- чества... В следующий миг я схватил видеофон и набрал код Робина. - Ты еще не ушел? - Я перевел дух. - Я еду с тобой. - Вот и прекрасно! - Робин пристально смотрел на меня. - Что-нибудь случилось? - Ничего не случилось. Встретимся через полчаса у стан- ции, ладно? Ничего не случилось. Решительно ничего. Пилот линии Зем- ля-Луна желал провести праздник Мира, как все. Желал принять участие в Олимпийских играх и веселиться вовсю, как все лю- ди. Мы встретились с Робином у станции трансленты. Сразу пе- рескочили с промежуточной полосы на среднюю, быструю, и по- неслись мимо лесного приволья, мимо мачт инфор-глобус-систе- мы, мимо домиков из гридолита, так умело подделывающего фак- туру древесного ствола и шершавого гранита. Робин принялся расхваливать своего мажордома - это ста- ринное словцо, обозначающее домашний автомат, недавно вошло в интерлинг. - Настроился на сверхзаботу, - говорил Робин, посмеива- ясь. - Непременно хотел мне всучить дождевик и шляпу. - А мне ленивый попался, - сказал я. - По-моему, он бесп- робудно спит. - Ты просто его не включил. - Может быть. Транслента широким полукругом огибала старый город. Скуч- ные ряды одинаковых домов-коробок. Серые, многоэтажные. Странно, подумал я: предки были энергичны и умны, а вот в строительстве жилья не хватало им, что ли, фантазии. Впро- чем, не в фантазии дело. Дворцы и монументы они умели стро- ить. Помню, какой восторг охватил меня в старом Ленинграде. А старую Венецию не так давно - всю как есть - поставили на новые сваи, теперь уж навечно. Я не любитель музеев, но в Венеции хотел бы побывать. Нет, не в отсутствии фантазии де- ло. Уж очень много других забот было у предков. А строитель- ные материалы были просто ужасны. Впрочем, забот и нашему поколению хватает... В старом городе ритмично бухало, что-то рушилось, взлета- ли столбы пыли, и вибраторы быстренько свертывали их. У ав- томатов не бывает праздников. Никогда, наверное, не кончится работа по благоустройству Земли. Сейчас вот поветрие - прочь из городов, покончим с уплотненностью, скученностью, зеленая мантия планеты. Своего рода культ зеленого дерева. Но настанут другие времена, и кто знает, какие новые идеи будут обуревать беспокойный род человеческий... На миг сверкнула далеко внизу яркой синью река, и мы въ- ехали в новую часть города. Мы высадились на центральной площади и попали в людской водоворот. Куда они вечно торопятся, эти девчонки? И почему им всег- да весело? Вот бежит навстречу стайка - в глазах рябит от ярких полосатых юбок. Увидели пузатый кофейный автомат, плеснувший кофе мимо подставленной чашки,- смех. Попалась на глаза реклама нового синтетика - смех. Увидали нас, одна шепнула что-то другим,- смех. Я невольно оглядел себя. Ничего смешного как будто. Кос- тюм, правда, не новый, пластик пообтерся, потерял блеск. - Ты прав, пора выбросить, - сказал догадливый Робин. - Пошли в рипарт. В зале рипарта - полно парней. Разглядывают образцы, спо- рят о расцветках. Дивное времяпрепровождение! Хотя - празд- ник. По праздникам рипарты всегда забиты. Ну, где тут мои размеры? Я вспомнил Стэффорда - серый биклоновый костюм, синий платок. Недурно он выглядел. Вот нечто похожее. Цвет хоро- ший, серый, как дома в старом городе. У автомата узколицый парень моего роста старательно наби- рал код этого самого костюма. Потом вдруг отменил заказ, стал набирать другой. Я терпеливо ждал. - Как думаешь, - обернулся он ко мне, - не взять ли и тот, полосатый? - Возьми обязательно, - сказал я. - И тот, в розовую клетку, возьми. Ты будешь в нем неотразим. Хватай все, какие есть. Парень нахмурился: - Ты со всеми так разговариваешь? - Только с едоками, - отрезал я. На нас стали оборачиваться. Парень хмуро меня разгляды- вал, задержал взгляд на моем значке. - Ты болен, - сказал он, с сожалением покачав головой. - Чем это я болен? - Космической спесью. Робин потащил меня к другому автомату, ворча нечто в том смысле, что я одичал на Луне и разучился разговаривать с людьми. Мне стало немного не по себе, но я был уверен, что дело тут не в "одичании", а в том, что просто я не люблю, когда набирают больше, чем нужно. - Откуда ты знаешь, сколько ему нужно? - урезонивал меня рассудительный Робин. - Тебе достаточно одного костюма, а этому человеку понадобилось два - что ж тут такого? - Вот-вот, - не сдавался я. - Типичная психология едока. Мы переоделись в кабинах, а старые костюмы сунули в пасть утилизатора. Я взглянул в зеркало - вылитый Стэффорд, только потоньше и ростом пониже и, уж если говорить всю правду, совсем некрасивый. Носатый, с обтянутыми скулами. Мы вышли на улицу как раз в тот момент, когда из женской половины рипарта выпорхнула пестрая стайка девушек. Конечно, беспричинный смех и волосы по последней моде - в два цвета. Нам было по дороге, и Робин стал перекидываться с ними шу- точками. Я тоже иногда вставлял два-три слова. И посматривал на одну из девушек, что-то в ее тонком смуглом лице вызывало неясно-тревожные ассоциации. Это лицо связывалось почему-то с беспокойной толпой. Вдруг она с улыбкой взглянула на меня и спросила: - Не узнаешь? И тут меня осенило. Но как она переменилась за два года! Ведь была совсем девчонкой - с надежной отцовской рукой на хрупком плече. А теперь шла, постукивая каблучками, высокая девушка, и на ней сиял-переливался золотистый лирбелон, на котором теперь помешаны женщины, и зеленые полосы на широкой юбке ходили волнами. - Здравствуй, Андра, - сказал я. - Здравствуй, Улисс. Будешь участвовать в играх? - Еще не знаю. Ты теперь живешь здесь? - У нас дом с садом в спутнике-12. Это к северо-востоку отсюда. - Как поживают родители? - спросил я. - Они... - Андра запнулась. - Отец снова на Венере. Я читал, что Холидэй улетел на Венеру в составе комиссии Стэффорда. Значит, он еще не вернулся. Что-то затянулась ра- бота комиссии, и никаких сообщений оттуда... - Как он там? - спросил я как бы вскользь. И тут же по- нял, что ей не хочется отвечать.- Ну, а что ты поделываешь? - О, я после праздников улетаю в Веду Гумана. Веда Гумана - гигантский университет, в котором было сос- редоточено изучение наук о человеке,- находилась неподалеку от нашего Учебного центра космонавигации. - Я поступила на факультет этнолингвистики. Ты одобряешь? Я кивнул. Шла огромная работа по переводу книг со старых национальных языков на интерлинг, и если Андра намерена пос- вятить себя этому делу, ну что ж, можно только одобрить. Я понял, что ей хочется расспросить обо мне, но рассказы- вать ничего не стал. Да и, в сущности, не о чем было расска- зывать. Мы сели в аэропоезд и спустя десять минут очутились на олимпийском стадионе. Это был не самый крупный стадион в Европейской Коммуне, но и не самый маленький. Его чаша славно вписывалась в доли- ну, окаймленную зелеными холмами. С одной стороны к стадиону примыкала Выставка искусств - буйный взлет фантазии, зага- дочная улыбка. радостный сон ребенка, уж не знаю, как еще назвать эти легкие строения, кажущиеся живыми существами. Над стадионом вспыхивали и гасли разноцветные буквы, складывались в слова, рассыпались, плясали. Каждый мог зайти в специальную кабину и набрать нужное слово или фразу - и буквы послушно выстроятся над стадионом. Сейчас висело в го- лубом небе: "Я подарю тебе, дорогая, лучшую из своих моле- кул". Это был припев из песенки Риг-Россо в последнем стере- офильме. Гомон, смех, песни. Пестрый хоровод трибун... В толпе, подхватившей нас, затерялись Андра и ее подруги. Нас с Робином понесло к западным трибунам. - Кто эта девушка? - спросил Робин. - Андра, - сказал я и повторил еще раз: - Андра. Знаешь что? Мы будем состязаться. - Ладно. Но когда ты начнешь петь, жюри попадают в обмо- рок. - Ну и пусть, - сказал я легкомысленно. - Пусть падают, а я буду петь. Мы пошли к заявочным автоматам, и вдруг, откуда ни возь- мись, бурей налетел на нас Костя Сенаторов. - Ребята! - закричал он во всю глотку и принялся нас тис- кать в объятиях. - Тысячу лет! Ну, как вы - летаете? А у ме- ня, ребята, тоже все хорошо! Инструктор по атлетической под- готовке. Здорово, а? Хорошо, ребята, замечательно! Знаете где? В Веде Гумана! - Молодец, Костя! - сказал Робин. - Я подарю тебе лучшую из своих молекул. Костя зашелся смехом. - Вы - заявлять? Правильно, ребята, замечательно! Ну, увидимся еще! - Костя нырнул в толпу. А я вспомнил, как Костя бил кулаком по рыхлой земле, и лицо у него было страшно перекошено, и он завывал: "Уй- ду-у-э..." Молодец Костя, не раскис, нашел себя в новом за- нятии. Не всем же быть пилотами. Робин уже опять перешучивался с девушками. Я потащил его к заявочному автомату. Запись заканчивалась, а атлетов, же- лающих состязаться, было сверх меры. Но для нас, космолетчи- ков, сделали исключение, пропустили вне очереди, и мы полу- чили номер своей команды и личные номера. В десятке, которая нам противостояла, я узнал узколицего парня из рипарта. И конечно, этот едок оказался моим сопер- ником. Такое уж у меня счастье - жребий всегда выкидывает со мной странные штуки. Дошла очередь и до нас. Я легко обогнал моего едока на беговой дорожке. Затем нам пристегнули крылья. Я сделал хо- роший разбег, сильно оттолкнулся шестом, он гибко спружинил и выбросил меня в воздух, а я расправил крылья. Люблю полет! Крылья упруго вибрировали и позванивали на встречном ветру, я вытягивал, вытягивал высоту, а потом перешел на планирова- ние. Приземление после такого полета - целая наука, ну, я-то владел ею. Я вовремя сбросил крылья, погасил скорость и мяг- ко коснулся земли. Мой соперник приземлился метров на трид- цать позади, несколько раз перекувырнулся через голову, и это обошлось ему в десять потерянных очков. Стрельба из лука с оптическим прицелом. Лишь две из моих десяти стрел не попали в цветную мишень. Но узколицый стре- лял не хуже и набрал столько же очков, что и я. Потом - фехтование. Я пытался ошеломить противника бурным наступательным порывом, но он умело отразил атаку и заставил меня обороняться, в результате я потерял шесть важных очков. Разрыв в очках, который мне принесла победа в свободном полете и беге, сокращался, и мною овладел азарт. Кроме того, было и еще нечто, побуждавшее меня изо всех сил стремиться к победе. Это нечто, как я подумал потом, восходило к старин- ным рыцарским турнирам, которые и гроша бы не стоили, если б на балконах не сидели прекрасные средневековые дамы. Над стадионом плясали буквы, складываясь в слова. Вдруг возникло: "Вперед, Леон!" Что еще за Леон? Я метнул диск, чуть не достав до этого Леона, и снова увеличил разрыв в оч- ках. Теперь осталась интеллектуальная часть состязаний. Сей- час я положу этого фехтовальщика на лопатки. Я попросил его припомнить третий от конца стих из поэмы "Робот и Доротея". К моему удивлению, узколицый прочел всю строфу без запинки. Ну подожди же! Надо что-нибудь из более давних времен... И я решил убить его вопросом: "Был ли в ис- тории литературы случай, когда кривой перевел слепого?" Он поглядел на меня с улыбкой и сказал: "Хороший вопрос". И продекламировал эпиграмму Пушкина: Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод. Затем он задал мне вопрос: кто из поэтов прошлого вывел формулу Римской империи? По-моему, здесь был подвох. Никогда не слышал, чтобы поэты занимались такими вещами... Нам предложили сочинить стихотворение на тему "Ледяной человек Плутона", положить его на музыку и спеть, аккомпани- руя себе на фоногитаре. Много лет подряд телезонды передавали изображения мрачной ледяной пустыни Плутона, пока в прошлом году не разразилась сенсация: око телеобъектива поймало медленно движущийся бе- лесый предмет. Снимки мигом облетели все газеты и экраны ви- зоров и породили легенду о "ледяном человеке Плутона". Все это, разумеется, чепуха. Планетолог Сотников утверждает, что это было облако метана, испарившееся в результате какого-то теплового процесса в недрах Плутона. Вот в таком духе я и написал стихотворение. Приэтом я остро сознавал свою бездарность и утешал себя только тем, что за отпущенные нам десять минут, пожалуй, сплоховал бы и сам Пушкин. Я схватил фоногитару и начал петь свое убогое творение на мотив, продиктованный отчаянием. Впоследствии, когда Робин принимался изображать этот эпизод моей биогра- фии, я хохотал почти истерически. Но тогда мне было не до смеха. Сознаюсь, мне очень хотелось, чтобы мой противник спел что-нибудь совсем уж несуразное. Но когда он тронул струны и приятным низким голосом произнес первую фразу, я весь нап- рягся в ожидании настоящей поэзии. Вот что он спел, задумчиво припав щекой к грифу гитары: Кто ты, ледяной человек? Вопль сумеречного мира, Доведенного до отчаянья Одиночеством? Призрак безмерно далеких окраин, Зовущий на помощь, На помощь? Или ты появился из бездны Грядущих времен, Чтобы напомнить людям, живущим в тепле, Что их Солнце Не вечно? Кто ты, ледяной человек? Короткий вихрь рукоплесканий пронесся по трибунам. Должно быть, за. нашим соревнованием следило много зрителей, наст- роивших свои радиофоны на наш сектор. Я опередил противника в решении уравнений. Но в рисовании он опять меня посрамил. В заключение нам предложили тему для десятиминутного спо- ра: достижимость и недостижимость. Мой противник выдвинул тезис: любая цель, поставленная человеком, в принципе дости- жима при условии целесообразности. Надо было возражать, и я сказал: - Достижим ли полет человека за пределы Солнечной систе- мы? Точнее - межзвездный перелет? Он пожал плечами: - По-моему, сейчас доказана нецелесообразность полета к звездам. - Значит, он недостижим? - Недостижим, поскольку нецелесообразен. - А я считаю, что если бы возникла возможность такого по- лета, техническая возможность, то появилась бы и целесооб- разность. Возможно - достижимо. Невозможно - недостижимо. Вот и все. - Ты слишком категоричен, - сказал узколицый. - Была ведь возможность достичь расцвета цивилизации роботов, но челове- чество сочло это нецелесообразным, и началась знаменитая ки- нороботомахия. Главное условие - целесообразность. В общем, его логику сочли сильнейшей. Он набрал 56 очков, а я 48. Не дотянул по части интеллекта. Дух всегда побеждает грубую материю. Сверившись с нашими номерами, жюри возвестило: -Леон Травинский победил Улисса Дружинина. Мы вместе сошли с помоста. - Так ты Леон Травинский, поэт? - сказал я. - А я-то ду- мал: он - дядя в летах. - Нет, я молодой едок, - засмеялся он. - Беру свои слова обратно, - сказал я. - Не обижайся. - Не обижаюсь. Запиши, если хочешь, мой номер видеофона. Тут его окружили девушки, и он махнул мне рукой на проща- ние. Робин еще состязался. Я выпил под навесом кафе-автомата стакан рейнского вина. Вдруг я понял, что нужно сделать. Я прямиком направился к кабине объявлений и набрал на клавиатуре: "Андра, жду тебя у западных ворот". Она пришла запыхавшаяся и сердитая: - Ты слишком самонадеян. Подруги меня уговорили, а то бы я ни за что не пришла. - У меня не было другого способа разыскать тебя. - Я взял ее под руку и отвел в сторонку, уступая дорогу шумливой про- цессии в карнавальных костюмах.- Когда ты успела так вырас- ти? Мы почти одного роста. - Ты всенародно вызвал меня для того, чтобы спросить это? - Я потерпел поражение и сейчас нуждаюсь в утешении. Она с улыбкой посмотрела на меня. - Ты слышала, как я пел? - Нельзя было не слышать. - Теперь она смеялась. - Ты пел очень громко. - Я старался. Мне хотелось, чтобы жюри оценили тембр мое- го голоса. - Улисс, - сказала она, смеясь, - по-моему, ты совершенно не нуждаешься в утешении. - Нет, нуждаюсь. Ты была на Выставке искусств? - Конечно. - А я не был. Пойдем, просвети меня, человека с Луны. Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Но я уже знал, что она пойдет со мной. Очень выразительно было ее резко очерченное, как у матери, лицо под черным крылом во- лос. А вот глаза у нее отцовские - серые, в черных ободках ресниц. Хорошие глаза. Немного насмешливые, пожалуй. В первом павильоне шли рельефные репродукции со старых кинохроник. Кремлевская стена, Красная площадь без голубых елей, без Мавзолея. Масса народа, плохо одеты, а какие ра- достные лица... И с деревянной трибуны, размахивая старень- кой кепкой, Ленин поздравляет народ с первой годовщиной Со- ветской власти. Стройки, бескрайние поля. Снова Красная пло- щадь, падают кучей знамена со свастикой. Пожилые люди в ста- ринных черных пиджаках подписывают Договор о всеобщем разо- ружении (тот далекий день с тех пор и отмечается как празд- ник Мира). Солдаты в защитных костюмах демонтируют водород- ную бомбу. Переоборудование стратегического бомбардировщика в пассажирский самолет - заваривают бомбовые люки, тащат кресла... "Восстание бешеных" - горящий поселок под огнем базук, автоматчики, спрыгивающие с "джипов". Счастье, что удалось тогда их отбросить от ядерного арсенала... Трудно даже представить, какие беды обрушили бы на мир фашисты, до- тянись они до ракет. Ведь это были не просто кучки безумцев, с ними шли армейские части, с ними были опытные генералы и даже какие-то сенаторы, имена которых давно забыты. В эти критические часы истории дорогу фашистам преградил народ. Ох, какие могучие, какие нескончаемые демонстрации, какая лавина плакатов! Вот оно - массы вышли на улицы... Я засмотрелся. Все это читано, пройдено в школьном курсе истории, но когда видишь ожившие образы прошлого... вот эти напряженные лица, разодранные в крике рты, неистовые гла- за... то, право же, сегодняшние наши проблемы тускнеют... - Улисс, - Андра тронула меня за руку, - ты прекрасно обойдешься без меня. Я пойду. - Нет! Сейчас пойдем дальше. Туда, где тебе интересно. - Мне и здесь интересно, но я уже была... - Она умолкла, внимательно глядя на меня. - У тебя странный вид, Улисс. - Пойдем. - Я счел нужным кое-что ей объяснить. - Понима- ешь, Андра, я подумал сейчас, что мы... мы должны сделать что-то огромное... равноценное по важности их борьбе... - Ты разговариваешь со мной, как с маленькой. Разве это огромное не сделано? Разве не построено справедливое общест- во равных? - Я не об этом. Понимаешь, нам уж очень спокойно живется. - Чего же ты хочешь? Нового неравенства и новой борьбы? - Конечно, нет. Но, с тех пор как создано изобилие продо- вольствия, мы обросли жирком благополучия. Мы очень благопо- лучны. Очень сыты. - Теперь понимаю: ты хочешь устроить небольшой голод. - Да нет же! - Мне было досадно, что я никак не мог ей объяснить. Впрочем, я и сам толком не понимал, чего мне на- до. - Послушай. Только не торопись, все равно я тебя не от- пущу. Вот на Венере что-то произошло, часть поселенцев возв- ратилась на Землю - ну, сама знаешь. И сразу встревожились: как бы через сто лет на планете не стало тесно. Ах, ах, при- дется потесниться, придется вырубать сады. - Но это же действительно очень серьезная проблема - пе- ренаселение. Что хорошего в тесноте? По-моему, она ничем не лучше голода. - Я и не говорю, что лучше. Большая проблема требует большого размаха. Угроза перенаселения? Пожалуйста - добро- вольцы покидают Землю и уходят в космос. За пределы Системы. - Так бы сразу и сказал! Я слышала, как ты спорил с Тра- винским. Странный ты, Улисс! Уйти на десятки лет в космос и вернуться с информацией, которая никому не будет нужна, по- тому что земное время намного тебя опередит, - ну что тут говорить! Давно доказана бессмысленность таких полетов. - Бессмысленность? - Да. Нецелесообразность, если хочешь. - Вот-вот! - сказал я с неясным ощущением душевной горе- чи. - Только это я и слышу сегодня! Рабы целесообразности - вот кем мы стали... В следующем павильоне были выставлены полотна, писанные в новомодной полисимфонической манере. Мне понравилось одно из них - "Шторм на Адриатике". От полотна отчетливо исходил за- пах морской свежести, я слышал посвист штормового ветра, шум волн - это было здорово! Забормотал динамик. Я поморщился - он мешал слушать кар- тину. Андра схватила меня за руку: - Улисс, сейчас будет выступать Селестен. Ну оторвись же от картины! - Кто это - Селестен? - Нет, ты действительно человек с Луны! У вас что, нет там визора? - У нас есть все, что нужно для счастья. Но визор я не смотрю. Ладно, давай своего Селестена. Он оказался дородным и - мне пришло на память старое русское слово - холеным человеком с черной бородкой клиныш- ком и подвижными белыми руками. Зрители так и валили со всех сторон в открытый амфитеатр, а Селестен стоял на помосте и благосклонно улыбался с видом человека, хорошо понимающего интерес к собственной персоне. Он заговорил. Вначале я слушал невнимательно - мне хоте- лось додумать ту мысль, о целесообразности. Но потом Селес- тен меня увлек. - ...Прекрасны и гармоничны, не так ли? Но давайте вспом- ним, какими мы были... Селестен подошел к стеклянному кубу и что-то тронул под ним. В кубе замерцало, задрожало, сгустилось, и вот возникло изображение сутулого, обросшего шерстью существа в полный рост. Низкий лоб, мощные надбровные дуги, длинные руки - словом, типичный неандерталец. - Что дала нам эволюция? - продолжал Селестен. - Таз для прямого хождения, ступню, приспособленную к бегу, ключич- но-акромиальное устройство, позволяющее отводить руку вбок от туловища. - Взмах белой руки, и вокруг неандертальца воз- ник светящийся контур тела современного человека.- На это пошел миллион лет. Миллион лет от неандертальца до кромань- онского человека! Что дали последующие двадцать тысяч лет? Изменения ничтожны. Наш скелет почти неотличим от скелета кроманьонца. Примерно тот же объем мозга, та же способность к хранению информации. Неандерталец исчез, выросло изображение человека совер- шенных пропорций. Фигура стала прозрачной, были видны мерное биение сердца, красные токи крови, взлеты и опадания легких. - Мы прекрасны, мы гармоничны! - воскликнул Селестен. - Но верно ли то, что человеческое тело - предел совершенства? Так ли безупречен неторопливый ход эволюции? Любой зверь на- шего веса сильнее нас, лошадь быстрее, собака телепатичнее, летучая мышь в тысячи раз лучше разбирается в окружающих по- лях. Мы можем существовать в весьма узком диапазоне темпера- тур и давлений, наши желудки не переносят малейших изменений химизма привычной пищи. И вот я спрашиваю: есть ли у нас ос- нования быть самодовольными? Обратимся к истории. Как только древний человек сумел сделать твердое острое лезвие, он прежде всего соскоблил с лица ненужные волосы... Тут по амфитеатру прокатился смех. Селестен потрогал свою бородку и тоже усмехнулся. - Видите, как мы непоследовательны, - сказал он. - Так вот, уже древний человек, пусть еще бессознательно, пытался исправить, улучшить данное природой. А теперь вспомним, о чем мечтала античная Греция... Фигура в стеклянном кубе расплылась, раздвоилась, под че- ловеческим торсом возникли очертания лошадиного туловища. - Греки создали миф о мудром кентавре Хироне, воспитателе Ахилла. Смотрите, как удобно размещены в его торсе мощные легкие и сильное многокамерное сердце, на которое не давит снизу переполненный пищеварительный аппарат - он занял более естественное положение в горизонтальной части туловища. В образе кентавра античные мечтатели объединили прекраснейшие создания природы - человека и коня. Гармонию их тел просла- вили лучшие ваятели древности... - Ты предлагаешь нам обзавестись копытами? - раздался чей-то насмешливый выкрик. - Нам неплохо и на двух ногах! - Не мешайте Селестену! Селестен оглядел амфитеатр со снисходительной улыбкой. - Я не призываю вас превратиться в кентавров и бездумно скакать по зеленым лугам. Моя задача - пробудить свободное воображение, обратить вашу мысль на необходимость совершенс- твования самих себя, на поиски новых биологических форм, ибо наше тело ограничено в своих возможностях по сравнению с мощью разума. Эту ограниченность понимали наши предки. Вот еще одно создание народной фантазии, пленительный образ ста- рой русской сказки. Куб наполнился аквамариновым зыбким свечением, сквозь си- не-зеленый свет обозначилась женская фигура. Прояснилась. Ноги ее слились, превратились в рыбий хвост... - Русалка, - сказал Селестен. - Какая прекрасная мечта - жить в воде, в среде, в которой тело невесомо и движение не ограничено по высоте.., Человечество долго шло по неверному пути, создавая искусственных людей. Все помнят, чем закончи- лось увлечение роботами. Но было бы совсем неплохо нам, лю- дям, перенять у роботов их сильные черты. Наша власть над неживой материей колоссальна. Так почему же мы так робки, так консервативны, когда заходит речь о разумной модификации человека?.. ... - Понравился тебе Селестен? - спросила Андра, когда мы вышли из павильона. - Красноречивый дядя, - сказал я. - Их называют антромо- дифистами, да? Что-то я про них читал. - Он прав - надо совершенствоваться. Надо искать новые, целесообразные формы. - Ну конечно, - сказал я. - Тебе так была бы к лицу еще пара ножек. Или русалочий хвостик. - Я показал рукой, как колышется воображаемый хвост. - Я вижу, ты полностью утешился. До свиданья, Улисс. Я пошла. - Постой! Дай мне номер твоего видеофона. Ведь завтра то- же праздник. Глава четвертая ФЕЛИКС Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тя- жесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах - я в левом, он в правом. Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Под- ножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давле- ния, плавно водила его ноги вверх-вниз. Привык я уже, что по правую руку сидит Робин. Никого дру- гого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна - Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек. Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без ее об- щества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая - и пугливая. Русалочка. Так я ее называл, а она сердилась. Я вспоминал ее оживленное лицо в отблесках карнавальных огней. "Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна - какой уморительный!" Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе ин- тонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации - получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность ин- терлинга. Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: "Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу". Пилоты старшего поколения редко носят свои значки - их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идет космолетчик... Правда, в полете тщеславие слетает с меня, как теплоот- водная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилотанастав- ника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты... вдруг расс- троится фокусировка и ионный поток начнет разъедать ускоряю- щие электроды... Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполня- ют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звездное небо и отыскиваю свою звезду - Арктур. Я Дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: "Паси, паси своего вола..." И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звездный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далекой звезде и мои спутники спят в анабиозных ваннах - ведь нам лететь добрых полвека... Кто-то за дверью подергал ручку. Что еще за новости! Там ясно написано: "Вход в рубку не для пассажиров". Сегодня пассажиров на борту немного - семеро. Самые не- терпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, ин- женер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И еще - Феликс Эрдман, тот самый специалист по хронокванто- вой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе. Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери. Вошел Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, - не привык, видно, к искусственной тяжести. - В чем дело? - спросил я не очень приветливо. Он выгля- дел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреб- лять обращение "старший". - Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? - сказал Феликс. Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит. Я не успел ответить, я только подумал, что это не полага- ется... - Жаль, - сказал он и повернулся к двери. - Погоди, Феликс, - сказал проснувшийся Робин. - Вычисли- тель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс? - Конечно, - проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове! - Садись, Феликс. - Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. - Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная па- нель для составления алгоритмов. Садись,