о ожидать так долго ученые не пожелали. Ре- зультатом их настойчивых радиограмм и был мой досрочный от- зыв из отпуска. Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки на- бивались багажом ученых и контейнерами с пищеконцентратом. И только в последний день выдалось у меня несколько свободных часов, и я поехал в Дубов. Со стесненным сердцем шел я по улицам жилого купола. Нич- то здесь особенно не переменилось, только очень разрослись в скверах лианы и молочай, лишь названием напоминающий своего земного родственника. Да еще - рядом с компрессорной станци- ей поставили новый клуб, украшенный цветными фресками с ве- нерианскиы пейзажем. В палисаднике у входа играла с куклами девочка лет трех. Она раздвинула зеленые плети лиан и высунула свою хорошень- кую рожицу. Я спросил, как ее зовут, но она не ответила, глядя на меня с любопытством. Дома был только отец. Он при- нял меня радушно, угостил превосходным пивом, но ни о чем особенно не расспрашивал. Оказывается, за годы моего отсутс- твия у меня появилась сестренка - та самая девочка с кукла- ми. Вот оно как, а я даже не знал. Нелегок был для меня разговор с отцом. Он то и дело пере- ходил на менто, но я понимал его плохо. Отец спросил, не со- бираюсь ли я бросить космофлот и вернуться на родину, то есть на Венеру. "Жаль, - сказал он, выслушав мой отрицатель- ный ответ. - Мы начинаем осваивать Плато Сгоревшего Спутни- ка, нам нужны люди". Я прошел по комнатам, испытывая необъяснимую горечь от скрипа половиц, и от простого и грубоватого, знакомого с детства убранства, и еще оттого, что не висит больше на сте- не в моей комнате та цветная фотография - с лесным озером, лодкой и Дедом. В дверях стояла моя сестренка - ее звали Сабина. Выходя, я погладил ее по черноволосой голове, и она мне улыбнулась. Подумать только: у меня есть сестра! Давно уже не встре- чались мне люди, имеющие братьев или сестер: так уж сложи- лось на Земле, что в большинстве семей - если не считать на- родностей, отставших в развитии, - было по одному ребенку. А здесь, на Венере, не боятся перенаселения. Наоборот, здесь нужны люди... Я присел и протянул к Сабине руки. Но сестренка не спеши- ла ко мне в объятия. Улыбка на ее славной мордочке сменилась опасливым выражением. Она ничего не знала обрате, я был для нее чужим... У дома, в котором прежде жил Том Холидэй с семьей, я за- медлил шаг. Вот окна, из которых когда-то выглядывала ма- ленькая Андра. Они раскрыты, и видно, как пожилая чета, сидя за пианино, играет в четыре руки что-то тихое и печальное. А вот и плавательный бассейн. Тут, как и прежде, резвятся и барахтаются мальчишки. Я вспомнил, как Холидэй учил тут Анд- ру фигурным прыжкам в воду. Я сел в вездеход и через шлюзкамеру выехал из яркого дневного света купола под сумрачное клубящееся венерианское небо. По обе стороны дороги потянулись плантации желтых мхов. Эти бесконечные желтые мхи всегда вызывали у меня щемящее чувство. Как-никак они были первым пейзажем моего детства... А вокруг чашей поднимался дикий горизонт Венеры, струился горячий воздух, и сверхрефракция качала из стороны в сторону чудовищный ландшафт. Впервые мне пришло в голову, как трудно приходится здесь летчикам. И еще я подумал, что следовало разыскать Рэя Тудора, моего школьного друга, - разыскать и поговорить с ним по душам... если только такой разговор ока- жется возможным. Но времени было в обрез, надо было спешить обратно на ко- рабль. В космопорту меня захлестнули дела, тут уж было не до воспоминаний. Био-, пара-, и психо- (так прозвали мы с Роби- ном ученую команду) сплошным потоком потекли к пассажирским лифтам. Один ученый спорил на ходу с коллегой, размахивал рукой, сквозь стекло шлема я увидел сердитые глаза и небри- тые щеки. Часа три мы с Робином размещали наших беспокойных пасса- жиров, стараясь сделать так, чтобы дискомфорт, неизбежный при такой перенаселенности корабля, был минимальным. Всю дорогу в салонах и отсеках не умолкали споры. Я иног- да выходил послушать. Разнобой в высказываниях был изрядный, но в целом ученых можно было разделить на две основные груп- пы: одни признавали за примарами полное право на самостоя- тельное развитие, исключающее какое-либо вмешательство, дру- гие требовали именно вмешательства. - Вспомните, что говорил Стэф, - слышал я мягкий голос, полный раздумчивости. - Представьте, что пройдет несколько поколений, венерианская социальная психика стабилизируется, и они заинтересуются психикой коренных обитателей Земли. Их ученые тучей налетят на наши города, обклеят всех нас - на- ших потомков, разумеется, датчиками и начнут изучать каждое движение и каждую мысль. Хорошо будет? - Хорошо! - немедленно ответил энергичный, не знающий сомнений голос. - Право ученого на исследование не может быть ограничено ареалом обитания. Стэф забыл собственную практику. Я работал с ним в Меланезии и напомню ему об этом. - Но здесь не Меланезия, старший. Уровень развития прима- ров нисколько не отличается от нашего, и навязывать вопреки их желанию... - Да никто не собирается навязывать. Уже полвека сущест- вует общеобязательное правило профилактических осмотров. Примар ты или не примар - ты прежде всего человек, и, следо- вательно, будь добр по графику являться на осмотр. А как ос- матривать, какой аппаратурой пользоваться - это уже дело исследователя. - И не нужно для этого осмотров, - сказал скрипучим голо- сом маленький человек, в котором я узнал того, сердитого, с небритыми щеками. - Дети примаров! Продуманная система наб- людения, набор резко чередующихся тестов - и дети примаров, именно дети разного возраста, дадут ответы на все вопросы. Если бы мне дали возможность закончить исследование... И тут начался еще более яростный спор: кого надо исследо- вать - примаров или их детей, и возможно ли в короткий срок разработать мероприятия космического масштаба, чтобы изме- нить специфику отношения и "венерианское поле-психо-физиоло- гический комплекс примара". Я не дослушал и вернулся в рубку. Робин дремал в своем кресле. Я подождал, пока он откроет глаза (он каждые десять минут корабельного времени открывал глаза, чтобы взглянуть на приборы, такую выработал привычку), и спросил, не знает ли он этого маленького, небритого. Робин сверился со списком пассажиров и сказал, что это Михайлов, известный космопсихо- лог. - Михайлов? - переспросил я. - Постой, постой. Не тот ли... - Тот. - Робин, как всегда, понял с полуслова. Михайлов составлял программы исследований индивидуаль- но-психических качеств будущих пилотов. Его коньком были тесты "реакция на новизну обстановки". Мы хорошо помнили, как нас, сдавших испытания и вконец измученных, выстрелили из автобуса катапультами, скрытыми в сиденьях. Должно быть, я скверный человек. Я испытал светлую ра- дость оттого, что этот самый Михайлов сидит себе в четвертом салоне, нисколько не подозревая, какую штуку мы сейчас с ним выкинем. Дело в том, что инструкция космофлота предоставляла право командирам кораблей устраивать учебные тревоги. Обычно на хорошо освоенных трассах пилоты не делали этого. Но сейчас я решил использовать свое право. Параграф 75 предусматривал выход пассажиров в скафандрах из корабля, и я предвкушал, как Михайлов будет болтаться на фале и в его глазах отразит- ся ужас космической пустоты. А для полного выявления "реак- ции на новизну обстановки" можно будет сделать, чтобы фал Михайлову попался подлиннее, чтобы он оказался дальше всех от корабля, а гермошлем пусть ему попадется с выключенной прозрачностью. Робин хохотнул и радостно потер руками, выслушав меня. Мы принялись разрабатывать учебную тревогу, но тут Робин вдруг пошел на попятный. - Ладно, Улисс, не надо, - сказал он с сожалением. - Слишком много народу в корабле. - Устроим тревогу только для четвертого салона, - не сда- вался я. - Не надо, - повторил Робин. - Удовлетворимся признанием возможности выпихнуть его за борт. Я и сам понимал, что не надо. Но пусть Михайлов скажет спасибо Робину, этому добрячку. Лично я довел бы шутку до конца. На Луне нас ожидал сюрприз - один из тех, на которые столь щедро наше управление. Естественно, по окончании спецрейса я собирался "догу- лять" отпуск. Незачем и говорить, как я соскучился по Андре. У Робина тоже были свои планы. Он начал какую-то работу на Узле связи, да и вообще, как я знал, был привязан к Луне крепким узелком. Но никогда не будет порядка в космофлоте. Я знаю историю авиации, всегда интересовался ею. Когда-то атмосферные лет- чики жаловались на свое суматошное начальство и говорили, что авиация начинается там, где кончается порядок, и это пошло с тех пор, как Уилбер Райт украл у Орвилла Райта плос- когубцы. Послужили бы они в космофлоте! Итак, только разгрузили корабль, как нас вызвал Самарин. Мы предстали пред его не столько светлыми, сколько утомлен- ными очами, готовые к любому подвоху и заранее ощетинившие- ся. - Садитесь, Аяксы. - Самарин оглядел нас так, будто вмес- то носов у нас были гаечные ключи. Затем он задал странный вопрос: - Вы ведь любите науку? - Любим, - сказал я с вызовом. - А что? - Я это знал, - добродушно сказал Самарин. - Понимаете, ребята, надо немного поработать для науки. - Все мы работаем для науки, - сделал блестящее обобщение Робин. - Прекрасно сказано, - согласился Самарин. - Так вот, в частности... В частности оказалось, что некоторые из ученых, вынужден- ных убраться с Венеры, не пожелали тем не менее от нее отс- тупиться. И вот что затеял Баумгартен: набить корабль специ- ально созданной аппаратурой, вывести его на околовенерианс- кую орбиту и провести длительное исследование космического комплекса, называемого собственным полем Венеры, - и все это, разумеется, для выявления его, поля, воздействия на жи- вой организм. - Нет ничего проще, - сказал я. - Запустите спутник с со- баками на венерианскую орбиту, и пусть он крутится сколько надо. Можно и с мышами. - Я всегда ценил твой светлый ум, Улисс, - отозвался Са- марин. - Мыши - просто великолепно придумано. Только вот когда вы с Боргом затевали самовольное испытание, ты ведь отказался от мышей. Или от собачек? Я промолчал. - В том-то и штука, - продолжал Самарин, - организм чело- века слегка отличается от мышиного, а на Венере живут именно люди. - Ты хочешь, старший, чтобы все эти дурацкие воздействия испытывали на нас? - Ну почему же? На корабле будет группа исследователей. Конечно, их могут заинтересовать и ваши реакции. Я охотно послал бы другой экипаж, ребята, но... - Понятно, - сказал я. - Другого, как нарочно, нет сейчас под рукой. Он поглядел на меня одним глазом, закрыв второй. Не было пилота в космофлоте, который бы не знал: если Самарин смот- рит вот так, в половину оптических возможностей, то ничего хорошего не жди. И верно, разговор у нас получился безра- достный. Самарин не без ехидства заметил, что слышал краеш- ком уха, будто я собираюсь лететь за пределы Системы. Я за- пальчиво подтвердил: мол, так оно и есть, и тогда он выска- зался в том духе, что такой полет смогут доверить только очень опытному пилоту. И дисциплинированному, добавил он. А я заявил, что готов в любую минуту лететь куда угодно наби- раться опыта, только не крутиться вокруг Венеры, уж от этого кручения никакого опыта не наберешься. И дисциплины тоже. В конце концов, мы пилоты на линии Луна - Юпитер. Тут Самарин схватился за голову и завел свою любимую пес- ню: мол, он совершенно не понимает, почему должен губить здоровье, общаясь с пилотами, вместо того чтобы лежать в га- маке под пальмами на островах Фиджи. Обычно это означало, что пора заканчивать разговор. Что было делать? Откажись мы наотрез, Самарин вызвал бы из отпуска какой-нибудь другой экипаж, все равно ведь надо кому-то лететь. Да я бы и не уп- рямился, если б дело не касалось Венеры. Мы переглянулись с Робином, он хмуро кивнул. На какие жертвы не пойдешь ради науки... Выйдя от Самарина, я заторопился на Узел связи, чтобы за- казать радиоразговор с Андрей. Робин придержал меня. Никогда еще я не видел его таким удрученным. - Улисс, - сказал он, глядя в тусклую даль главного селе- ногорского коридора, - мы с тобой налетали немало мегамет- ров... Я знал, что наступит этот трудный для нас обоих разговор. Не стоило его тянуть, все было и без того ясно. Я послал ему менто: "Все ясно". Он покачал головой. Как он был похож в эту минуту на сво- его отца - лобастый, с квадратной нижней челюстью. - Нет, Улисс, я все-таки скажу... И сказал, чудак этакий, что решил уйти из космофлота, по- тому что его привлекает работа на Узле связи (семейная тра- диция, ну как же!), и что космическая связь сулит интерес- нейшие перспективы. Кроме того, он женится на Ксении. И этот полет к Венере будет его последним полетом. Я понимал, как не хочется ему идти в этот полет, он ведь может затянуться надолго, но тем не менее Робин решил идти, потому что знал, как тоскливо мне будет одному. Ведь к ново- му напарнику не скоро привыкаешь, да и какой еще попадет- ся... Честно говоря, я не представлял себе кого-то другого в кресле второго пилота, просто не мог представить. Я похлопал Робина по спине и сказал, что все в порядке. Все правильно. И абсолютно ясно. Спустя час мне дали разговор с Андрей. Мой вызов застал ее не то на симпозиуме, не то на коллоквиуме, я увидел на экране лица, белые и черные, и сразу вслед за тем остались только глаза Андры: она поднесла видеофон близко к лицу. Родные глаза, серые, в черных ободках ресниц. Они расшири- лись, когда я сообщил о новом неожиданном рейсе, в них мне почудился даже испуг. - Это надолго? - спросила она. - Да, наверно, - сказал я. - Что поделаешь, я тебя пре- дупреждал: не выходи замуж за пилота. Я смотрел на экран и ждал, пока мои слова дойдут до Земли и пока придет ответ. Изображение на экране застыло на нес- колько секунд - как всегда. Но вот зазвучал ее голос, а изображение не шелохнулось: Андра не улыбнулась. - Улисс, это очень, очень плохо. Это просто ужасно... Ты никак не можешь прилететь сюда? - Нет. Нужно перегнать корабль на "Элефантину", там его будут начинять приборами. - Хоть на несколько дней, - сказала она. - Улисс, приле- ти, прилети! Я встревожился. Махнуть на все рукой, отказаться от рейса и кинуться к ней... Но как теперь откажешься?.. - Что-нибудь случилось? - спросил я. - Ничего не случилось... - Она чуть не плакала. - Родная моя, русалочка, и мне без тебя невмоготу... Слу- шай! Я вернусь из рейса и возьму отпуск на полгода. Полгода будем вдвоем. Она коротко вздохнула и улыбнулась мне. И сказала: - Ну, ничего не поделаешь. Улисс, я, наверно, скоро уеду в экспедицию в Конго. - К пигмеям? - Да. Мы разработали очень интересную программу, Стэффорд одобрил. Эту работу мне зачтут как диплом. - Вот и хорошо, русалочка! Поезжай. Только будь осторожна с купанием, там ведь крокодилы. - Ну, какие теперь крокодилы, Улисс! - Как поживают братья конструкторы? Кстати: нашли тогда Феликса? Я ведь так и не знаю. В тот вечер, когда мы сидели в гостиной конструкторского бюро, Феликс незаметно ушел. Никто не обратил на это особого внимания. Но на следующий день Феликса нигде не могли найти. На вызовы он не отвечал, да и не мог ответить, потому что видеофон валялся в его комнате под кроватью. Думали, к вече- ру вернется. Нет, не вернулся. Конструкторы всполошились, Борг засел за инфор-аппарат, посыпались запросы. А следующим утром меня срочно вызвали в Управление космофлота... - Нашли на четвертый день, - сказала Андра. - Он шел по лесу куда глаза глядят и, конечно, заблудился, страшно обес- силел... Если бы не биолокатор, то не знаю... случилось бы несчастье... - Черт знает что! - сказал я. - Что с ним творится? Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались. Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры. Снова "Элефантина". Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами - или, если угодно, над нами - плывет голубой шар Земли. Где-то тамлес в пестром осеннем убранстве, и мой дом с освещенными окнами, и Андра... Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыноси- мое зрелище! Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и за- мечаниями личного характера - такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры. - Варвар! - вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. - Ты хочешь, чтобы корабль развалился в самом начале ускорения?! - А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? - отшучивался монтажник. Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие мон- тажники, появлялся их главный. - Да бросьте вы, ребята, - урезонивал он нас. - Не разва- лится ваша колымага. Мы же несем полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном. Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а все-таки чем-то отличается от других - должно быть, именно тем, что он наш. Буксиры доставляли к причалу био-, пара- и прочную психо- аппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века: Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти - Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости. Наезжали контролеры из космофлота - знакомиться с перео- борудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, па- ра- и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получит- ся. Контролеры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчи- тано и согласовано с управлением. Одному такому контролеру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит ее, бумагу, в аварийный вы- числитель. Контролер обиделся и сказал, что дерзость - не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях - на тех, что теперь встретишь разве в музее,- еще в то вре- мя, когда мы заучивали таблицу умножения. Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из со- седней комнаты доносилась колыбельная - это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не соби- рался спать. Он был очень похож на Антонио - такой же верт- кий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро... ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни. Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шепо- том требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная плане- та, вокруг которой медленно крутилось кольцо - ни дать ни взять Сатурн. Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспе- хах, и вдруг - видно, на что-то случайно нажал - от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина зап- рыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со сту- ла, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза. - Превратили квартиру в детский сад, - проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев. Антонио засмеялся. - Это Хансен привез, отец Дагни, - объяснил он. - Да вы слыхали про него - известный конструктор детских игрушек. - Нет, мы не слыхали, - сказал Робин и придвинул к себе вазу с миндальным печеньем. - Не может быть. Такой добродушный толстяк, похожий на Криц-Кинчпульского. - А кто этот Криц... как дальше? - спросил я. - Его тоже не знаете? - Антонио громко вздохнул и возвел глаза к потолку. - Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навез игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу - он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец... - Дагни, - подсказал Робин. - Мы догадались. Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим. - И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз "Оберон" стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнера- ми... - Знаем, - сказал я. - Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг "Элефантины" - ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза - ни за что! "Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?" - "Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел". А у самого в глазах страх. Да что там страх - ужас! - Тише, не кричи, - сказал Робин. - По-моему, это вы кричите, - сказал Антонно. Он оглянул- ся на дверь детской и понизил голос: - Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. "Не понимаю, говорит, как можно так жить - без земли, без неба, в этом черном пространстве". И улетел на шарик. - Ну и что удивительного? - сказал Робин. - Все дело в привычке. Мы привыкли к черному небу, а он - к голубому. - Не он, а оно, - поправил Антонио. - Человечество! - Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, насторажива- ясь. - А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь - вечно в скафандре, в чуждых условиях... - Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом - отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых... а, да что говорить! Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню... - Пойду спать, - сказал я, поднимаясь. Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей курт- ки. - Улисс, ты не думай, что я... Конечно, перенаселение, теснота - все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Ка- кие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени... - К тому времени, - сказал я, - на "Элефантине" проходу не станет от твоих детей. И они будут поносить своего папоч- ку, который трусливо переложил на них все заботы. Спокойной ночи. Глава четырнадцатая Б И О-, ПАРА-, ПСИХО-... Всему бывает конец. И настал день, когда монтажники за- кончили работу. Комиссия проверила, мы с Робином погоняли корабль на разных режимах, бумаги были подписаны, а когда бумаги подписаны - тогда все. Так уж принято в космофлоте. С Земли прилетели члены экспедиции - трое био-, пара- и просто психологов: специалист по составлению тестов Михай- лов, улыбчивый, деликатный Нагата и мой старый знакомый Ба- умгартен, возглавлявший экспедицию. Я не очень ему обрадовался. Странно: этот высокий неск- ладный человек, которому было далеко за шестьдесят, как буд- то молодел с каждым годом. Вообще я замечаю, что люди, склонные к патетике, стареют медленнее, чем обычные смерт- ные. Все они особо жилистые, что ли. Баумгартен был необыкновенно приветлив. В его бледно-го- лубых глазах светилась отеческая ласка, когда он беседовал с нами о цели экспедиции. Я сказал, что раз уж нам выпало та- кое счастье - лететь с ним, - то очень бы хотелось, чтобы исследователи вели наблюдение за самими собой, а нас с Роби- ном оставили в покое. Баумгартен простер руку и торжественно ответил, что мы должны гордиться участием в такой экспеди- ции, что мы, пилоты, - цвет человечества, оптимум, что у нас высокая пространственная смелость, самоконтроль и еще что-то в этом роде и, кроме того, высокие показатели групповой пси- хологии. И поэтому мы будем для участников экспедиции неким психоэталоном. Во как! Накануне старта я снова говорил с Андрой. Был просто ра- диоразговор, без телевидения, и я жалел, что не могу загля- нуть ей в глаза. Голос Андры звучал спокойно, ровно. Она го- товилась к поездке в Конго, и, наверно, мысли ее сейчас были заняты только пигмеями. Она просила меня не задерживаться - будто речь шла о пешей прогулке по окрестностям Веды Гумана. "Прилетай поскорее, Улисс!" Эти ее слова я без конца повторял про себя, пока буксир волочил наш корабль к месту старта. Ну, а потом, когда мы включили двигатели и начали разгон, меня обступили привычные заботы, и тут уже, естественно, было не до Андры. Мы с Робином вывели корабль к Венере и легли на курс спутника. Орбита была выбрана такая, чтобы нам никто не мог помешать, а вернее - чтобы мы никому не мешали. Больше от нас вроде бы ничего не требовалось: что делать пилотам на режиме спутника? Мы чередовали минимум физических упражнений с едой и сном, ну и, понятно, читали книги и развлекались разговорами. Космофлотское начальство рекомендует пилотам использовать свободное время для глубокого изучения инструк- ций и последней технической информации. Мы не стали пренеб- регать полезным указанием, потому что мы - дисциплинирован- ные пилоты. Раскрыв "Инструкцию по выводу корабля серии "Т-9" с круговой орбиты вокруг населенных планет", мы приня- лись распевать ее, пункт за пунктом, на мотив одной из попу- лярных песенок Риг-Россо. Хорошо получилось! То ли я пел слишком громко, то ли перевирал мотив, но Робин совсем скис от смеха. Он уже не мог петь - задыхался и кашлял, а я рас- певал вовсю, стараясь держаться поближе к переговорной тру- бе. И в салоне, конечно, услышали. В дверь рубки постучались, вошел Баумгартен. Он вытаращил на нас глаза и спросил на своем нестерпимом интерлинге; - Что это значит? - Мы изучаем инструкцию, - сказал я. А Робин изо всех сил пытался напустить на себя серьезный вид. - Изучаете инструкцию? - недоверчиво переспросил Баумгар- тен. - Да. По мнемоническому методу. А что? Баумгартен пожевал губами. Губы у него были тонкие, лило- вого цвета. - Вот что, пилоты, - сказал он. - Первая часть исследова- ния, пассивная часть, завершена. Закончена. - Прекрасно! - воскликнул я, потирая руки. - Можно схо- дить с орбиты? - Если ты шутишь, - последовал ответ, - то очень неудач- но. Крайне. - Ты нам скажи, старший, - вмешался Робин, - скажи, что нужно делать, и мы сделаем. Баумгартен одобрительно кивнул. - До сих пор, - начал он торжественно, - наша аппаратура принимала нужные нам параметры суммарного поля Венеры и нак- ладывала их на параметры биоизлучений экипажа в нормальных условиях. Да, в нормальных. - Он сделал значительную паузу, и я подумал, что надо бы разразиться аплодисментами. - Но теперь мы перейдем к серии активных экспериментов, - продол- жал он.- Нужно создать катализированные условия. Наша кол- лективная психика должна побыть в изоляции. - Ну что ж, - бодро сказал я, - давайте все выйдем за борт и будем болтаться на фалах разной длины. Прекрасная изоляция для коллективной психики. - Нет. Мы создадим сурдо-условия на корабле. Выключим ос- вещение, связь, систему ориентации, все виды измерителей времени. Да. Для сенсорной депривации надо выключиться из времени. Разговор становился серьезным. - Хоть мы и на круговой орбите, старший, - сказал я, - но все равно место корабля в пространстве должно быть всегда известно командиру. Не могу принять то, что ты предлагаешь. - Ты хорошо знаешь инструкцию, Улисс, - провозгласил Ба- умгартен. - Недаром тебя рекомендовали для этого полета. Посмотри сюда. Он протянул листок, мы с Робином быстро пробежали его и убедились, что он украшен подписью Самарина. Легче справиться с метеоритной пробоиной, чем с такой бу- магой. Я бы предпочел пробоину. И Робин тоже. Вот не ожида- ли, что Самарин подпишет такое! Ну что ж, наше дело - выпол- нять. Работать для науки так уж работать для науки. Положим, так сказать, живот на алтарь. В соответствии с этой самой инструкцией мы с Робином поз- волили обклеить себя датчиками. Хорошо еще, что они были без проводов, маленькие и легкие. На головы нам натянули шлемы, которые прижали к темени и затылку особо ответственные дат- чики. Наши пассажиры тоже как следует обклеились. Ну да, эксперимент общий, а мы, пилоты, - психоэталон... Перед тем как выключить свет и приборы, я последний раз взглянул на координатор, на календарь и часы, а затем на клубящийся диск Венеры. Затем наступила полная темнота. Мы выключили все, в том числе и искусственную тяжесть. Пунктуальный Баумгартен само- лично запломбировал часы. Плохо он нас знает. Мы не стали бы украдкой поднимать крышку, чтобы узнать, который час. Кроме того, он запретил бриться: по щетине сложно определить, что вот, скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бо- родку - судить о времени нельзя. Но нас, пилотов, не удивишь сурдо-условиями. Мы все это "проходили". А с годами приходит еще и опыт. Недаром нас от- бирают так жестко и придумывают тесты вроде того, Михайловс- кого. В общем, мы люди здоровые и тренированные, и чувство времени сидит в нас крепко. Трудно объяснить, как это получается. Должно быть, первое дело - желудок. Не хочу говорить что-либо дурное о желудках наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе, мы с Робином вели отсчет времени, и я не думаю, чтобы мы сильно ошибались. А поскольку корабль двигался по орбите с постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином свое- го рода умственной гимнастикой. Вот только датчики нам досаждали. От них чесалось тело, а Баумгартен строго предупредил, что чесаться нельзя: это, мол, исказит запись чувствительных приборов. Я хорошо запом- нил пункт инструкции, в котором говорилось: "В точках кон- такта датчика с кожей возможно возникновение ощущения зуда, что не представляет опасности и является идиоматической ре- акцией соответствующих рецепторов. Для прекращения указанно- го ощущения необходимо сосредоточить мысли на другом, не за- нятом датчиком участке тела, мысленно перенеся датчик туда. Самовольное снятие датчиков не допускается". Мы сосредоточивались и мысленно переносили все свои дат- чики на кожу Баумгартена, Михайлова и Нагаты. Вопреки инс- трукции, это помогало нам не очень радикально. В промежутках между едой, сном и шахматами по памяти мы с Робином спорили. Мне не давали покоя мысли о приспособлении человека к инопланетным условиям, и я не раз заводил разго- вор об этом. - Чепуха, - наплывал из тьмы ленивый голос Робина. - Про- ще изменить венерианскую атмосферу, чем приспособить к ней человека. - Изменение атмосферы длится веками. - Адаптация человека тоже потребует многих столетий. - Адаптацию можно ускорить, - упорствовал я, - если выра- ботать систему тренировки. Забыл, как мышей заставляли жить под водой и они приспосабливались? Робин усмехнулся - я чувствовал это в кромешной тьме. - Дед рассказывал, - вспомнил он, - как в прошлом веке один цыган отучал лошадь от пищи. И она было совсем привык- ла, но - издохла. Знаю я эти эксперименты. - Твой Дед расскажет! Я серьезно говорю, Робин. Каким только воздухом не дышали предки человека, и ничего, приспо- соблялись к изменениям. Вопрос в скорости привыкания. Важен психологический фактор... И я припоминал все, что читал или слышал о людях, произ- вольно останавливавших собственное сердце, об индийских йо- гах, которые подолгу обходились без дыхания... Я умолкал, лишь когда Робин начинал мерно дышать, что свидетельствовало о спокойном, глубоком сне. Пожалуй, я решился бы на небольшой опыт - уж очень любо- пытно было попробовать хоть на миг вдохнуть ядовитую смесь газов, имитирующую венерианскую атмосферу. Но, пока я разду- мывал, Баумгартен дал новое указание... Он заявил, что для полноты сурдо-условий нам надлежит по- меньше двигаться и что мы слишком много шумим и мешаем им, психологам. Пришлось отказаться от моей затеи. По правде го- воря, я не очень жалел об этом. Томительно тянулись дни, складываясь в недели. В рубке нам нечего было делать, мы сидели в каютах или в кают-компа- нии, иногда для разнообразия выходили, вернее, выплывали в кольцевой коридор. Держась за поручни, мы приближались на ощупь к каюте Баумгартена. Из-за двери доносилось легкое жужжание, щелчки каких-то невидимых измерителей. Там были сосредоточены все записывающие и запоминающие приборы"психо- пульт", как мы называли этот исследовательский пункт. Датчи- ки, которыми мы были обвешаны, как иная ютландская корова бубенчиками, сообщали "психопульту" всякие сведения о нашей психике. Быть может, записывалось и то, что мы говорили? Не знаю. Плавая у двери этой каюты, мы с Робином обменивались менто (в условиях сенсорной депривации менто-общение идет особенно хорошо) и начинали громко хвалить Баумгартена: - Замечательный, редкий человек. - А как блестяще он придумал эту прекрасную экспедицию! - Да, это будет большой вклад. - А как он красноречив! - И дальновиден. - Вот ты будешь спорить, но я уверен, что по душевным ка- чествам с ним можно сравнить только Михайлова. - Нет, я не спорю. Михайлов тоже прекрасный человек. - Помнишь, какие занятные тесты он для нас придумывал? - Еще бы! Они всегда доставляли нам такую радость. И так далее в том же духе. Мы щадили только Нагату. Улыб- чивый японец не жаловался, но мы чувствовали, что он плохо переносит невесомость и темноту. Вряд ли он теперь улыбался. За обедом Робин, наловчившийся управляться во мраке с густи- ватором, вручал всем брикеты в соответствии с заказанным вкусом. Нагата прежде всегда заказывал рисовую запеканку, а теперь на вопрос Робина он слабым голосом отвечал, что ему все равно. Однажды, выплывая из кают-компании, я столкнулся с каким-то мягким предметом, поймал его и обнаружил, что это брикет. Мне это не понравилось. Нервные расстройства в кос- мосе обычно начинаются с потери аппетита. В тот раз я ничего не сказал. Но недели через две произо- шел такой случай. Мы сидели в кают-компании и молча жевали обеденные брикеты. Вдруг раздался голос Михайлова: - Не виси, пожалуйста, у меня за спиной. Я удивился. По-моему, весь экипаж сидел за столом, Немно- го погодя Баумгартен спросил: - Кто висит у тебя за спиной, Леонид? - Не знаю. - Голос Михайлова теперь звучал неуверенно. - Кто-то висел... - Тебе показалось, - сказал Баумгартен. И тут я не выдержал. Если дело доходит до галлюцинаций, то пора прекращать эксперимент. В таком духе я и высказался. - О каких галлюцинациях ты говоришь, Улисс? - Если кому-то мерещится, что за его спиной стоит чело- век, то... - Почему уж сразу галлюцинация? - скрипучим голосом ска- зал Михайлов. - Тебе разве никогда ничего не мерещится? - Нет, - ответил я раздраженно. - Мне - нет. - Улисс, - сказал Баумгартен, - это очень хорошо, что ты заботишься о здоровье своих коллег по эксперименту. Очень хорошо. Но мы полагаем, что нет никаких оснований для трево- ги. Я пожалел о своей вспышке. Раздражительностьэто ведь тоже симптом космической болезни. Я постарался вложить в свой го- лос как можно больше теплоты и спокойствия: - Ну, раз так, будем крутиться, пока не кончится продо- вольствие. А когда кончится, мы будем ловить брикеты, кото- рые плавают в воздухе. Надеюсь, они не потеряют своих вкусо- вых качеств. Воцарилось молчание. Мы с Робином пожелали коллегам по эксперименту приятного аппетита и, держась за поручни, вышли из кают-компании. Минут через десять, а может, через двадцать я вспомнил, что не взял из холодильника тубу с витаколом - наш обычный десерт. Да и Робин, кажется, позабыл взять свою. Хоть я и был несколько взвинчен, а оставаться без десерта не пожелал. Я выплыл из каюты и направился в кают-компанию. Оттуда нес- лись голоса, что-то наши пассажиры засиделись сегодня за обедом. Я подошел ближе - и невольно остановился. - ...и это несмотря на повышенный режим психополя, - ус- лышал я слабый голос Нагаты. - Я не замечаю в его поведении особых изменений. - Слишком мало времени прошло, - возразил голос Михайло- ва. - Пока очевидно усиление инстинкта противоречия, а мы прекрасно знаем, что это часто влечет за собой нарастание эгоизма. - Часто, но не всегда. Вспомни индекс Решетова... - Здесь, коллега, особый случай конфликта среды с нас- ледственностью. Нужно еще по крайней мере три месяца. Будучи изолированной от привычной среды, примарская наследствен- ность, вероятно, даст своеобразные проявления. Мы получим материал огромной важности. - Все это так, - сказал Баумгартен. - Лично я ни на се- кунду не сомневаюсь в ценности эксперимента. Но меня беспо- коит, коллеги, да, беспокоит ваше состояние. Три месяца! Лично я выдержу. Без сомнений. Но ты, Леонид... - Оставим этот разговор, - проскрипел Михайлов. - Я вы- держу сколько потребуется. Они стали пробираться к выходу, я отпрянул от двери и, отпустив поручни, взлетел. Некоторое время я барахтался у потолка. Они прошли, вернее, проплыли подо мной. Наконец мне удалось нащупать поручни, и я, позабыв о витаколе, добрался до своей каюты, лег и пристегнулся. Долго не мог я прийти в себя. Вот как, значит. Вся эта экспедиция затеяна только для того, чтобы... Не знаю, чего было больше в моих беспорядочных мыслях - растерянности или злости. А, так вы ждете не дождетесь, чтобы сын венерианских при- маров выкинул что-нибудь. Ну, хорошо же!.. Робин преспокойно спал, ровно дыша, этот абсолютно урав- новешенный землянин, эталон спокойствия и благоразумия. Я растолкал его и сказал: - Отдери свои датчики и выкинь в утилизатор. - А что, эксперимент окончен? - спросил он живо. - Нет. Но твои датчики им не нужны. Это маскировка. Или, может, для эталона... Тут я осекся. Мне вдруг пришло в голову, что проклятые приборы могут записать разговор. - Так что? - спросил Робин. - Отклеивать датчики? - Нет. Я пошутил. - Из всех твоих шуток эта - самая неудачная, - недовольно сказал Робин, перевернулся на другой бок и тут же заснул. А я сидел в кресле, пытаясь привести мысли в порядок и выработать план действий. Прошло, наверное, около часа. Робин проснулся, зевнул. - Кто здесь? - спросил он. - Ты, Улисс? - Да. - Я сосредоточился и послал менто: "Помоги мне завтра". - Повтори, - тихо сказал он. Я повторил и добавил: "Ни о чем не спрашивай. Только по- моги". - Ладно, - сказал Робин. Утром следующего дня (если я не ошибался в своих расчетах времени) я засел в рубке и принялся постукивать по тем тру- бопроводам, которые могли провести звук в каюты психологов. Вскоре в рубке появился Баумгартен. - В чем дело, пилоты? - спросил он. - Какой-то стук. - Ничего, - сказал я. - Регламентный осмотр корабля. Начало было хорошее. Потом мы с Робином направились в кольцевой коридор. Я знал, что Баумгартен следует за нами. Я нащупал лючок дистрибутора, с треском открыл его и позвякал в шахте ключом. Робин, должно быть, понял, какую игру я за- теял. Он спросил: - Ну как? - Примерно двадцать восемь, - сказал я. - Это еще ничего. Только бы не тридцать. Умница! Лучшего напарника у меня никогда в жизни не бу- дет. - Что все-таки происходит? - спросил Баумгартен. - Регламентный осмотр корабля, - ответил я ровным голо- сом. - Какой может быть осмотр в темноте? - раздался голос Ми- хайлова. Ага, он тоже здесь. Отлично. Я не ответил, только посвис- тел, как бы в раздумье. В условиях сенсорной депривации свист звучит особенно зловеще. - Пойдем дальше? - сказал Робин. - Да. - Может, зажечь фонарик? - услышали мы тихий голос Нага- ты. - Прошу пассажиров разойтись по каютам, - сказал я. Разумеется, они не разошлись по каютам. Они шли за нами, тревожно прислушиваясь к звяканью открываемых люков и нашим отрывочным и непонятным им замечаниям. Раза два я почти не- чаянно натыкался на кого-то из психологов. Потом мы пошли обратно в рубку. - Одну минутку, Улисс, - окликнул Михайлов. - Мы должны знать, что делается на корабле, и я прошу... - Занимайтесь своим делом, - сказал я таким тоном, каким ответил бы на вопрос случайного пассажира капитан работорго- вого парусника, только что застреливший пару матросов. Мы скрылись в рубке. Время от времени я постукивал по ма- гистралям. К обеду вышел один Робин, и, конечно, психологи не сумели у него ничего выведать. Так продолжалось и на следующий день. Тревога нарастала, это чувствовалось по многим признакам. В каюте Баумгартена шел какой-то бурный разговор. Робин приносил мне брикеты в рубку. Прошло еще несколько дней. Я лазал впотьмах по кораблю,