вижном столике и, зверски прищурившись, стал разглядывать их по очереди на свет. - У меня есть проектор, - сказал Володя и полез в свой рюкзак. Он отдал проектор Лавровскому, а потом, немного помедлив, вытащил из рюкзака панели полусобранного прибора. После того разговора с Морозовым идея анализатора любви крепко засела в голове у Володи. В течение трех недель все свободное время он возился с микромодулями. Конечно, толку от прибора не было никакого. Но Володя был упрям. Теперь он разложил перед собой панели с микромодулями и погрузился в хитросплетения схемы. Он забыл обо всем - о постыдном опоздании, за которое еще предстояло держать ответ на Луне, о мучительной размолвке с Тоней и о Лавровском тоже. А между тем Лавровский уже несколько минут пристально наблюдал за ним. - Как ваша фамилия? - раздался его высокий голос, от которого Володя вздрогнул. - Заостровцев? Позвольте, вы не сын ли того Заостровцева, который... Сын? Очень приятно. И вы тоже готовитесь стать бортинженером? Так! Скажите на милость, с чего же это вас повело на бионику? - Он пригляделся к пестрой мозаике микромодулей. - Да еще, насколько я понимаю, на нейросвязи высшего порядка? - Видите ли... - Володя прокашлялся. - Мне пришла в голову мысль относительно... э-э... одного частного случая биоинформации... - Частный случай биоинформации, - повторил Лавровский. Он откинулся на спинку кресла и нежно погладил себя по щеке, как бы проверяя качество бритья. - Вот что, Заостровцев. Расскажите все по порядку. Володя заколебался было. Но Лавровский так и излучал спокойную заинтересованность сведущего человека. И Володя начал рассказывать, опуская, впрочем, детали личного свойства. - Не люблю собак, - ворчал сантехник Селеногорска, медлительный и всегда как бы заспанный Севастьян. - Не положено собак на Луне держать. Пошел вон! - крикнул он на Спутника, пожелавшего обнюхать его ноги. В предшлюзовом вестибюле было, как всегда, многолюдно. Севастьян и другие работники космодрома готовились встретить внерейсовый корабль. Этого же корабля дожидался Морозов, справедливо полагая, что на нем прилетит отставший от группы Заостровцев. Тут же крутились две симпатичные дворняги - Диана и Спутник. Их завез на Луну кто-то из космонавтов и, будучи пламенным почитателем Жюля Верна, дал им клички собак Мишеля Ардана. Собачки оживленно бегали по вестибюлю, обнюхивали герметичные стыки шлюзовых дверей. - Нюхают, - ворчал Севастьян. - Им радио не нужно. Они без радио знают, что Лавровский прилетит. Такой серьезный человек, а любит эту нечисть. Я ему докладываю - блохи от собак. А он мне - блох, дескать, давно вывели. Объясняю: у собак блохи сами собой заводятся - а он смеется... Вскоре после прилунения пассажиры внерейсового - Лавровский и Заостровцев - появились в вестибюле. Морозов тут же отвел Володю в сторону: - Что случилось? Ты ведь шел с нами, а потом куда-то исчез. - Потом расскажу, - ответил Володя. - Если сумею. - Ладно. Чтобы наши объяснения не расходились, ты скажешь Платон Иванычу вот что... Тем временем собаки бурно прыгали возле Лавровского. Биолог потрепал их за уши, а потом преподнес по большому куску колбасы. - Вот вам еще один феномен, - сказал он, остро взглянув на Володю. - На Земле собаки чуют хозяина на большом расстоянии, более того - они точно знают время его прихода. Ну, это общеизвестно. Новейшая теория телеодорации, гипотеза Арлетти - Смирнова... Но объясните мне такое: уже который раз я прилетаю сюда - заметьте, не в определенное время, - а собаки задолго до моего прилунения занимают здесь выжидательную позицию. Ждут не то меня, не то колбасу... - Запах, - несмело сказал Володя. - Телеодорация эта самая. Лавровский замахал на Володю руками, будто отгоняя пчелу. - Да бросьте вы эти словечки! Телепатия, телеодорация и прочие явления дальней биологической связи - всего лишь частные случаи. Жалкие обрывки того мощного канала информации, которым, очевидно, неплохо умеют пользоваться Диана и Спутник. После долгого разговора с Лавровским во время рейса Володя чувствовал себя бесконечно усталым. У него болела голова, болел затылок. Тут на выручку подоспел Морозов. - Извините, - сказал он. - Заостровцеву надо срочно предстать перед руководителем практики. Лавровский спохватился: - Ай-яй, как бы на транспортере мою аппаратуру не перекантовали! - Он рысцой побежал к грузовому отсеку, на ходу обернулся, крикнул: - Вечером загляните ко мне в девятнадцатую! Володя, запинаясь, изложил руководителю практики вполне правдоподобную версию относительно своего опоздания, придуманную Морозовым. - Жаль, жаль, Заостровцев, - пробасил руководитель, не глядя на Володю и водя пальцем по списку практикантов. - Были вы у меня на хорошем счету. Хотел я вас включить в танкерный рейс к Юпитеру, а теперь, само собой, придется заменить... - И он, водя пальцем по списку, забормотал: - Заремба, Зикмунд, Зимников... Володя, ошеломленно моргая, смотрел на ползущий по списку палец, в котором, казалось, сосредоточились все беды последнего времени: трудные отношения с Тоней, странное происшествие по дороге в космопорт... - Платон Иванович, - осторожно напомнил Морозов, - мы с Заостровцевым тренировались в паре, хорошо сработались. - Верно, - согласился руководитель. - А я и вас заменю. - Палец его устремился вниз по списку. - Мухин, Новиков... Тут они взмолились оба - Заостровцев и Морозов. Перебивая друг друга, ссылались на достоинства своих вестибулярных аппаратов, на качество психотехнических тестов и даже на поперечное сечение мышц. Они взывали к человеколюбию руководителя. И руководитель сдался. Он покачал головой и убрал палец со списка. - Ладно, - прогудел он. - Допускаю к медосмотру. Потом разыщите Радия Петровича Шевелева, командира космотанкера "Апшерон", поступите в его распоряжение. Рейс будет зачетным. - Он сунул список в карман, грозно добавил: - И учтите: то, что вам сходило у меня, у Шевелева не сойдет. Лаборант контрольно-медицинского пункта усадил Морозова и Заостровцева на жесткие белые стулья спиной друг к другу и ловко оклеил датчиками их обнаженные торсы, руки и ноги. От датчиков тянулись к пульту тонкие разноцветные провода. Врач, пожилая женщина с властными манерами, защелкала переключателями. Морозов поежился: кожа под датчиками ощутила быстрые бегущие уколы тока. Не в первый раз проходил он предполетный медосмотр, но сейчас почему-то было неспокойно на душе. Надо было отвлечься, думать о постороннем, лучше всего, как советуют опытные пилоты, - о смешном. Но, будто назло, ничего смешного не удавалось вспомнить. В голову лезли одни неприятные воспоминания, связанные с последней практикой здесь, на Луне. Чернышев, стоящий в предшлюзовом зале и наговаривающий письмо к Марте, - никак не мог Морозов отделаться от этого видения. Он и теперь на Луне, Федор Чернышев, завершает подготовку к большой комплексной экспедиции. - Курсант Морозов, - раздался властный голос врача, - не ерзайте и не вытягивайте шею. Морозов послушно замер, даже дыхание затаил. Тихо жужжало в белом шкафу за пультом. Сопел за спиной Заостровцев. Зачетный рейс к Юпитеру - это здорово, продолжал думать Морозов. Только бы скорей уйти... - Все, - сказала врач, щелкнув тумблером. - Осмотр окончен. Жора, отцепи от них датчики. И тут Морозову стало смешно, он не сдержался, прыснул. Врач подняла на него удивленный взгляд. - Ну вот, - сказал Платон Иванович, разгладив широкими ладонями ленту медицинского самописца, к которой был подколот анамнез - карточка с несколькими строчками слов и цифр. - Сонастроенность у вас высокая. Можно сказать - высшая... Морозов и Заостровцев быстро переглянулись. Ну, еще бы! Недаром они тренировались в паре и понимают друг друга с полуслова. - Что же касается индивидуальных показателей, - продолжал руководитель практики своим монотонным голосом, - то тут... не совсем понятно. У курсанта Морозова отмечено подавленное состояние. Депрессия класса ноль-четыре. - Депрессия? - Морозов уставился на него. - У меня депрессия? - Да, - кивнул Платон Иванович и ткнул пальцем в одну из строчек анамнеза. - Вот. Ноль-четыре, - повторил он, как бы сам недоумевая, откуда могла взяться у выпускника-пилота депрессия такого класса. - Само собой, к зачетному рейсу вы не допускаетесь. Очень жаль. - Платон Иванович! - закричал Морозов. - Это ошибка! Нет у меня никакой депрессии! Врет ее машина! Руководитель практики поморщился. - Кричите, как на ипподроме, Морозов, - сказал он. - Что же делать с вами, Заостровцев? - взглянул он на Володю. - С кем еще из штурманов вы работали? Заостровцев переступил с ноги на ногу, прокашлялся. - Тут действительно ошибка, - сказал он неуверенно. - Если у кого-то из нас ноль-четыре, то... - Платон Иванович, - решительно перебил его Морозов. - Я требую повторного осмотра. - Повторный осмотр, о котором вы просите, - руководитель как бы подчеркнул последнее слово, - будет через месяц. Вы сдавали зачет по организации службы и знаете это не хуже, чем я. Ровно через месяц. - Он отвел взгляд от бледного, взволнованного лица Морозова и добавил более мягко: - Вы можете сегодня же вылететь в студенческий дом отдыха. Приведите в порядок свои нервы. Выйдя из каюты руководителя практики, Морозов потерянно побрел по коридору. Заостровцев шел рядом, говорил, что не станет искать нового напарника, попросит перенести зачет на месяц, и они обязательно полетят вместе, только вместе. Морозов уговаривал его не откладывать зачет, лететь с любым другим штурманом, но тот и слышать об этом не хотел. Может, оно и к лучшему, - сказал Заостровцев. - У меня, по правде, тоже сейчас... Он не договорил. - Что - тоже? - спросил Морозов. - В общем, Алеша, полетим через месяц. Ничего страшного. Ну что нам месяц? Успеем еще налетаться за целую-то жизнь. Трудно было смириться с отсрочкой зачетного рейса, но что же делать? Оставалось одно - как-нибудь убить несколько часов до отправления рейсового корабля на Землю. Морозов пошел в библиотеку, порылся в книгах. Что-то не читалось ему. Избегая встреч с однокурсниками, он слонялся по отдаленным коридорам Селеногорска. Один из коридоров вывел его к предшлюзовому залу. Морозовым вдруг овладело желание выйти наружу, под черное небо Луны. У выходного шлюза не было никого, кроме сантехника Севастьяна, дремавшего в углу на диване. Морозов поднял было руку к кнопке шлюзовой двери, но тут Севастьян приоткрыл глаза и спросил: - Ты куда, мальчик? - Я не мальчик, - сказал уязвленный Морозов. - Я курсант. - Курсантам без руководителя выходить нельзя. Порядка не знаете? Каждый приезжий будет себе самовольничать - это какой же порядок? Отойди на три шага. Морозов послушно отступил. - Сам был курсантом, - неторопливо продолжал бубнить Севастьян. - Знаю я вашего брата. - Вы были курсантом? - удивился Морозов. - А что - не похоже? Был. Значок, как у тебя, носил. Реакция меня подвела, а то летал бы не хуже других. Медленную реакцию машина признала. Ну и пусть. Мне быстрой и не очень-то надо. Что смотришь? Не согласен? - Не знаю, - сказал Морозов. - Кому какая нужна. Я предпочитаю быструю. Тут прозвенел звонок, замигала лампа вводного шлюза. Севастьян отправился принимать пришедших. Морозов потоптался в зале, раздумывая, куда идти и чем заняться. Пока он размышлял, в зал вернулся из шлюза Севастьян, а за ним ввалилась шумная компания пилотов. Морозов сразу узнал в ней экипаж комплексной экспедиции и забился в угол, чтобы избежать встречи с Чернышевым. Но Чернышев увидел его. Увидел, широко улыбнулся, подозвал жестом. - Давно с Земли? - спросил он, обняв Морозова за плечи и увлекая за собой в коридор. - Смотри-ка, время как быстро пролетело: был ты еще недавно зеленым курсантом, а теперь - без пяти минут пилот. Когда в зачетный рейс уходишь? - Через месяц, - мрачно ответил Морозов. - Если пройду новый контрольный осмотр. - То есть как? - Чернышев посмотрел на него сверху вниз, хотя Морозов и сам был не малого роста. - Ты не прошел осмотра? Почему? Не было смысла уклоняться от ответа. - Машина признала у меня подавленное состояние. Депрессия класса ноль-четыре. А почему - сам не знаю... Ошибка, наверно... - Ребята, - повернулся Чернышев к своему экипажу. - Обедайте без меня, я позже приду. Он привел Морозова в свою каюту, усадил на диван плеснул в стаканы коричневого шипучего витакола. - Слушай, Алексей, - сказал Чернышев, отпив из своего стакана и горой нависнув над Морозовым. - Машина не ошибается. Ноль-четыре не такая уж страшная степень, с кем не бывало в наш суматошный век, - тут вся штука в том, чтобы знать причину. Тогда можно быстро справиться, если, конечно, сам этого хочешь. А я причину твоей депрессии знаю. Молчи, - сказал он, видя, как вскинулся Морозов. - Это для меня давно не секрет. И для Марты тоже. - Я ей никогда ничего... - Не в словах дело. Она прекрасно все понимает. - Чернышев поставил стакан на столик. - Ты, Алексей, не мальчик уже. Пора научиться владеть собой, а не научишься - уходи из Космофлота, найди другое занятие. Говорю тебе, как друг. Он обхватил Морозова за плечи и рывком поднял с дивана. Теперь они стояли, глядя друг другу в глаза. Морозов знал, что Чернышев ожидает ответа на свои безжалостные слова. Чурбан безмозглый, обругал он мысленно себя. Ну что ты по сравнению с Федором Чернышевым? Да тебе молиться на него, а не ревновать... - Я справлюсь, Федор, - сказал он. Чернышев смотрел испытующе, как бы желая убедиться в твердости его решения. - Справлюсь, - повторил Морозов. - Ну вот и отлично. Речь не мальчика, но мужа... - И, когда Морозов шагнул к двери, Чернышев окликнул его: - Алеша, погоди. Ты вот что: не говори пока с Платоном... - Платон меня на Землю отправляет. В дом отдыха. - Не надо в дом отдыха. Ты в какой каюте? В курсантском общежитии? Вот и сиди там. Ясно? Выскочив из Чернышевской каюты, Морозов вздохнул освобожденно. Черт побери, он научится владеть собой. Вытряхнет из души всю эту муть, это треклятое ноль-четыре. Он сам избрал свою судьбу, и не свернет в сторону. Кончено, кончено! Никаких женщин. No more women. Суровое одиночество - вот что нужно пилоту Как там пели гренадеры? "Наши жены - ружья заряжены..." Он кинулся разыскивать Заостровцева, чтобы предупредить: они не летят на Землю, остаются здесь. Вечером они протиснулись в тесную каютку Лавровского. - Очень рад, - сказал биолог. - Поместитесь как-нибудь на этом сиденье. - Он вынул из холодильника пакет с бананами. - Угощайтесь. - Володя говорит, вы осмеяли его анализатор, - сказал Морозов, быстро счищая с банана кожуру. - Володя говорит неправильно, - ответил Лавровский. - Я не осмеял. Просто не вижу смысла в таком приборе. Ваша затея напоминает эпизод из одной старой повести. Один тип рисуется перед дамой, хочет показать образованность, и между прочим заявляет: в коже у человека, мол, есть микроскопические железки с электрическими токами. Если вы встретитесь с особью, чьи токи параллельны вашим, то вот вам и любовь. - А что за повесть? - спросил Володя. - "Три года" Чехова. В сущности, вы делаете то же самое - только кожно-гальванический рефлекс заменили современными микромодулями. - А по-моему, - сказал Володя, - прибор все-таки не лишен смысла. - Приборы, приборы... - Лавровский поморщился. - Человек, окружив себя техносферой, все более отдаляется от природы. Не потому ли природа не желает отдать ему те инстинктивные знания, которыми так щедро одарила низшие виды? - О каких инстинктах вы говорите? - спросил Морозов. - Смею вас заверить, об очень полезных. Ну, например. Приходилось вам видеть, как заболевшая собака плетется в поле и безошибочно выбирает нужную траву? Для собаки мир - это прежде всего запахи. Снабдите таким обонянием химика - как упростит это его работу, сколько приборов он вышвырнет на свалку за ненадобностью. - Все-таки странно, - сказал Морозов. - Вы хотите возврата к природе? Отказа от технических достижений цивилизации? - Я говорю об одном из возможных ее направлений. - Не знаю, не знаю. Лично я ничего плохого не вижу в том, что вокруг нас механизмы... в том, что приборы стали продолжением наших рук и ног... - Ничего плохого, - повторил Лавровский. - Кроме того, что мы расплачиваемся за это потерей полезных инстинктов. Мы забыли про свои природные анализаторы, разучились ими пользоваться, не умеем включать и выключать их по своему желанию. Мы перестаем доверять самим себе. К чему, когда есть приборы? - Он навел на Володю обличительный палец. - Да что далеко ходить? Вот вы затеяли приборчик, которому хотите передоверить одну из величайших, истинно человеческих эмоций. Вы хотите взвесить, измерить и препарировать саму любовь! Володя, с недоеденным бананом в руке, смущенно потупился. - Может, вы и правы, Лев Сергеевич, - сказал он тихо. - Но ведь мозг в роли анализатора эмоций... не очень-то надежен... Сколько ошибок, сколько несчастных любовей... - Да пусть ошибаются! - вскричал Лавровский. - Хоть это оставьте роду человеческому! Что это, к дьяволу, за жизнь без единой ошибки, вроде ответа первого ученика? Вы докатитесь до того, что предоставите приборам определять, где добро и где зло. Без позволения прибора вы пальцем не шевельнете для спасения погибающего. - Ну, это уж слишком, - сказал Морозов. - Пожалуй, - согласился биолог. - Я сознательно преувеличиваю, чтобы вы поняли, к чему можно прийти, если не спохватиться вовремя. - Что значит - спохватиться? Что нужно, по-вашему, делать? - Сложный вопрос, ответить я пока не могу. Тут надо думать сообща. Всем человечеством, если угодно: ведь это не на десятилетия, а на века программа. Но уже сейчас можно отказаться от многих механизмов, если они не нужны абсолютно. - Это да, - неуверенно сказал Морозов. - От автоматов на парусных гонках - действительно можно... - Вот видите, один ненужный автомат уже есть, и если к нему добавить еще добрую сотню, которую насчитали в нашем институте... Лавровский вдруг умолк и посмотрел на Володю. Тот сидел, запрокинув голову и стиснув виски ладонями, с остановившимися глазами. Морозов тоже вскинул взгляд на Володю. Мгновенный толчок памяти перенес его лет на десять назад - в холодноватую гостиную, где на телевизионной стене-экране плыла навстречу кораблю темно-графитовая поверхность Плутона, а потом - испуганный выкрик комментатора, слепящая вспышка, и Вовка, вытянувшийся на стуле, будто одеревеневший... - Что с тобой? - потряс он Володю за плечо. - Переутомление, - не то спросил, не то констатировал Лавровский. - Да, наверно... - Володя поднялся, на растерянном его лице мелькнуло подобие улыбки. - Да ничего, все в порядке... Извините, мы пойдем. Молча шли Заостровцев и Морозов к себе в общежитие. Тут по всему городку разлился пронзительный звон. Щелкнуло в динамиках общего оповещения, раскатистый голос возвестил: - Внимание! Выход на поверхность запр-рещен! Всем работающим на поверхности - ср-рочно в помещения! Солнечная хр-ромосферная вспышка, восемь минут, готовность ноль! Повторяю... Володя остановился, схватил Морозова за локоть. - Да что с тобой творится? - спросил тот. - Н-не знаю... - Володя двинулся дальше. Ранним утром Платон Иванович вызвал Морозова и сказал своим обычным - деловым и спокойным - тоном: - Не привык я нарушать порядок, но за вас, Морозов, поручился человек, которого я высоко ценю. Отправляйтесь на повторный осмотр. Морозов ворвался в медпункт со словами: "Друг Жора, нацепляй скорее датчики". Врач сделала ему замечание. Тщательнейшим образом она обследовала беспокойного пациента - и на этот раз машина признала его годным. Спустя час, получив разрешение руководителя, оба практиканта предстали перед Радием Петровичем Шевелевым, командиром танкера "Апшерон". Это был один из старейших в Космофлоте пилотов. Невысокий, седой, несколько располневший за последние годы, Шевелев скептически оглядел практикантов и сказал: - Вчера вас отставили от полета, а сегодня вновь назначили ко мне. Как это понять? - Вчера мы были не в форме, Радий Петрович, - ответил Морозов. - А сегодня все в порядке. Шевелев хмыкнул: - Странные у вас колебания формы. Ну ладно. Вылет завтра в шестнадцать двадцать. А сейчас пойдем готовить танкер к рейсу. Они втроем вышли из шлюза. Шевелев решил не брать вездеход, а пройтись "по хорошей погоде" пешочком до космодрома. Шевелев и Морозов шли впереди, вернее, плыли, отталкиваясь от ноздреватой лунной почвы. Заостровцев приотстал от них, передвигаясь мелкими скачками. Мысли у него были невеселые. То, что случилось по дороге в космопорт, и вчерашнее происшествие - пугало Володю. Странно: сидел у Лавровского, разговаривал - и вдруг накатилось что-то, сдавило горло, просверлило мозг. Хромосферная вспышка... Неужели он ее "учуял" прежде, чем сработали приборы?.. С тревогой прислушивался Заостровцев к чему-то непонятному в самом себе. А вокруг шла будничная жизнь. Из шлюза хозяйственного отсека повар выволок огромный бак, поднял его без особых усилий и поставил под прозрачный антирадиационный навес. Это придумал кто-то из селеногорцев: варить компот в вакууме на раскаленной почве. Низкая температура кипения способствовала лучшему экстрагированию. Вакуумный компот был на редкость вкусен, и, пока шел двухнедельный лунный день, его варили неукоснительно. Вдоль склона кратера Эратосфена полз тяжелый вездеход с буровой вышкой: где-то собирались бурить на воду. Пешеходов обогнала машина с белой полосой на борту. Из люка высунулся человек, присмотрелся к опознавательному номеру на скафандре Шевелева и крикнул так, что в шлемофонах задребезжало: - Доброе утро, учитель! Что - молодых выводите? Это был Чернышев. - Залезайте, довезу до космодрома, - сказал он, остановив вездеход. Молодые втиснулись на задние сиденья, а Радии, Петрович уселся рядом с Чернышевым. - Ну что, Федя, - сказал он, когда машина тронулась, - готовишься к Комплексной? - Последние приготовления, Радий Петрович. Хлопотно очень: почти на всех дальних станциях, до Тритона, ставить будем новое оборудование. - Да, знаю. На целый год у тебя программа, я слышал. Когда стартуешь? - Через неделю. Последние грузы принимаю. Вот Лавровский новые зонды привез для Юпитера. Сегодня американцы начнут подвозить оборудование для своих станций. А там - генеральный осмотр и старт. Ну, скажу я вам. Радий Петрович, этот новый корабль класса "Д" - чудо! О такой грузоподъемности, да и скорости, только мечтать приходилось. Возле космотанкера он высадил пассажиров. - Счастливого полета, Федя, - сказал Шевелев. - Мы не застанем тебя, когда вернемся из рейса. Они обнялись. Потом, прощаясь с практикантами, Чернышев спросил: - Ну как, Алеша? - Все в порядке, Федор. - Морозов стиснул ему руку. - Счастливого полета. Чернышев повел вездеход дальше - туда, где высился желто-красный конус его корабля. - Так вот, - обратился Шевелев к своему экипажу. - Перед вами космотанкер "Апшерон" системы Т-2, четвертой серии. Специфика: наличие наружных контейнерных поясов, предназначенных... - Мы проходили Т-2, - сказал Морозов, глядя на корабль Чернышева. - Иначе бы вы не находились здесь, - отрезал Шевелев. - Прошу не перебивать. Назначение контейнерных поясов... тельно не очнувшись от забытья, понял, что перегрузка кончилась. И еще каким-то особым командирским чутьем он догадался, что все на корабле в порядке. Приборы работали. Рядом с красной программной кривой на мнемосхеме появилась золотистая фактическая. Они шли рядом, переплетаясь. Да не приснилось ли ему то, что было? Нет, не приснилось: кривая истинного курса шла не от старта. Она появилась недавно. Возмущение Ю-поля "отпустило" приборы, включилась система ориентации, и теперь командир знал свое место в Пространстве. Все в порядке. Только радио пока не работало. Он посмотрел на молодых. Они спали. Радий Петрович привык смотреть на молодых людей с точки зрения их пригодности к космоплаванию. Судил придирчиво, в характеристиках был сдержан. Полагал, что нажимать кнопки, побуждая автоматы к действию, сумеет каждый. Потому и ценил превыше всего в молодых космонавтах спокойствие, собранность и - в глубине души - физическую силу и стать. Эти двое там, на Луне, не очень ему понравились. Внешность у Морозова, верно, была не плоха, однако парень показался ему излишне бойким в разговоре. Заостровцев тоже был не хлипок сложением, но выглядел пришибленным, неуклюжим. Меньше всего нравились командиру его растерянные глаза. Теперь, после того что случилось, он смотрел на них по-другому. На своем межпланетном веку Радию Петровичу доводилось видеть немало всякой небывальщины. Никогда не забыть ему ревущих призраков Нептуна; там, в пустоте, где никакого звука быть не может, от этого раздирающего рева сдавали нервы у самых закаленных пилотов. Помнил он дикую гонку: корабль уходил от неожиданного потока метеоритов на таком режиме, когда магнитострикторы не справлялись с потоком плазмы и она вот-вот могла прорвать защиту и сжечь корабль. Помнил нападение металлоядных бактерий на корабль у берегов свинцового озера на Меркурии. Да мало ли что могло приключиться за три десятка лет с человеком в космосе! Но чтобы человек без приборов сориентировался в Пространстве - такого не было. _Такого не могло быть_. Радий Петрович посмотрел на Заостровцева. Обыкновенное лицо - худощавое, небритое, с россыпью бледных веснушек вокруг носа. Что за непонятная, нечеловеческая сила в этом парне? Он перевел взгляд на Морозова. Крутой лоб, четкий рисунок подбородка - с виду этому больше пристало... что?.. способность творить чудеса? Разбудить их, расспросить толком... Странная, непривычная робость овладела командиром. Вдруг он услышал знакомое трезвучие радиовызова. Ага, есть связь! Женский голос отчетливо произнес: "Танкер "Апшерон"! Танкер "Апшерон"! Здесь - ССМП. Почему не отвечаете Луне-2? Луна-2 вас не слышит. Танкер "Апшерон"!" Вот как, дело дошло уже до Службы Состояния Межпланетного Пространства! Видно, связисты Луны отчаялись отыскать их, забили тревогу, и теперь за дело взялась самая мощная радиостанция Земли. Командир включил сигнал ответа, быстро заговорил: - Земля, здесь - "Апшерон", вас слышу! Прием. Теперь - ждать, пока эти слова дойдут до далекой Земли. Наконец обрадованно зазвенел женский голос: "Слышу! Командир Шевелев, вас слышу! Сообщите состояние экипажа!" Радий Петрович откашлялся. Надо покороче, не стоит пока вдаваться в подробности. - Корабль и экипаж в порядке, - сказал он. - Контейнеры взять не удалось. Энерговспышка Красного пятна... Тут произошло нечто невообразимо-недопустимое. Командира толкнули в плечо. Практикант Заостровцев, неожиданно проснувшись, отжал командира от микрофонной сетки и закричал в нее: - Тоня, это ты? Тоня, ты меня слышишь? Командир оторопело уставился на Володю. Случай был настолько дикий, что он просто не знал, как реагировать. А из динамика посыпалась радостная скороговорка: "Ой, Володя, я так беспокоилась, прямо не могу! Почему ты не... Ты меня слышишь?" Но в ответ Тоня услышала голос командира Шевелева: - На место, Заостровцев! - и после короткой паузы: - Повторяю: непредвиденная энерговспышка уничтожила контейнерный поезд. Был вынужден стартовать до срока. Сообщите Луне: задержать отправку очередного танкера. Снова потекли минуты напряженного ожидания. "Вас поняла, - ответила Тоня. И неофициальным тоном добавила: - Радий Петрович, что все-таки случилось? Тут очень волнуются..." "Что все-таки случилось? - подумал командир. - Хотел бы я знать, что все-таки случилось". Он сказал: - Корабль длительное время находился в сложных условиях... в условиях отсутствия ориентации. Подробнее сейчас объяснить не могу. Прием. Радий Петрович посмотрел на практиканта взглядом, не предвещающим ничего хорошего. - Вы, Заостровцев, - начал он тоном, соответствующим взгляду. И вдруг, неожиданно для самого себя, закончил: - Вы, кажется, о чем-то хотели поговорить с оператором ССМП? - И поднялся, уступая место Володе. Теперь, когда "Апшерон" шел по нормальной трассе, молчание стало невыносимым. Командир молчал, потому что не знал, как начать разговор об этом, говорить же о другом было просто невозможно. Морозов молчал... кто его знает, почему молчал Морозов. Володя молчал, потому что в человеческом словаре не было слов, которые могли бы выразить то, что с ним произошло. Но в то же время он понимал, что от него ждут объяснений. Он перебирал в памяти события последних недель, но сцепить одно с другим ему не удавалось. Вдруг как бы со стороны он увидел самого себя на зеленой тропинке - той тропинке, где он беспомощно топтался, не в силах перешагнуть... что перешагнуть?.. "Положение хуже собачьего, - подумал Володя с отвращением, - та понимает, только сказать не может. А я - ни понять, ни сказать..." Первым заговорил Морозов: - Я знал одного парня - он помнил наизусть первые пять листов девятизначной таблицы логарифмов. - К чему вы это? - сказал командир и, не дожидаясь ответа, обратился к Володе: - Как вы сориентировались, Заостровцев? Володя ответил не сразу. Он медленно шевелил пальцами, и Радий Петрович с интересом смотрел на эти пальцы, будто ожидая от них чего-то. - Ну вот, - неуверенно начал Володя. - Знаете, бывает, что идешь в темноте... и вдруг чувствуешь, что впереди, очень близко, стена... Что-то срабатывает внутри - и останавливаешься... - А иногда не срабатывает, и тогда расшибаешь лоб, - вставил Морозов. Командир махнул на него рукой. - Дальше, Заостровцев, - попросил он. - Стены... - Володя морщил лоб в раздумье. - Только не прямые... и движутся... Давят... душат... А я ищу, где проход. Сам не знаю как... - Ну и ну, - сказал командир. - Если бы сам не видел - ни за что бы не поверил. Откуда у вас такое... нечеловеческое чутье? - Действительно, - сказал Морозов. - Вроде рыбы в электрическом поле. Или птицы в магнитном. Володя испуганно уставился на него: - Ты на самом деле думаешь, что у меня развилось это... рыбье или птичье? Морозов пожал плечами. Неудачный рейс был подвергнут всестороннему обсуждению, в котором участвовали пилоты, астрофизики и специалисты по приборам. Ввиду того, что Юпитер проявил непредусмотренную опасную активность, было решено оборудовать его крупные спутники - Ио, Каллисто и Ганимед - новейшими регистрирующими приборами высокой защиты и поставить дополнительные исследовательские работы. Решение было обстоятельное. Лишь одного не хватало в нем - анализа бесприборной навигации, осуществленной практикантом В.А.Заостровцевым в условиях суммарных полей высокой напряженности. Так следовало бы записать это. Это не было записано по той простой причине, что командир "Апшерона" умолчал о случившемся. Незадолго до посадки Володя попросил его ничего никому не рассказывать. "Почему?" - удивился командир. "Я бы хотел сначала сам во всем разобраться", - сказал Володя. Командир подумал, что Заостровцев имеет на это полное право. "Хорошо, - сказал он. - Но если вам потребуется засвидетельствовать то, что произошло, я охотно это сделаю". - Временно вышли из строя внешние датчики, - коротко доложил Радий Петрович на обсуждении. - Выбрались по чистой случайности. Должен особо отметить выдержку и хорошую профессиональную подготовку практикантов Заостровцева и Морозова. Подробностей у него не выпытывали. Давно прошли времена, когда в подобных случаях назначались комиссии, проводились дотошные расследования, составлялись нудные акты. Давно уже медицина научно обосновала недопустимость лишних расспросов пилотов, возвращающихся из тяжелых рейсов. Достаточно того, что они сочтут нужным доложить. Правда, кое-кто был удивлен. Командира Шевелева знали как человека крайне скупого на положительные характеристики. Никто не помнил случая, чтобы он в такой превосходной степени отрекомендовал необлетанных новичков. Морозову и Заостровцеву было объявлено, что рейс зачтен. Сам Платон Иванович привинтил к их курткам значки космонавтов. В общежитии их окружили товарищи. Володя помалкивал, зато Морозов говорил за двоих. И практиканты, еще не сдавшие зачетных рейсов, слушали его со вниманием. Они завидовали его удачливости и дерзкой фамильярности, с которой он отзывался о Юпитере. Пассажиры высыпали из рейсового и направились к вертолетной стоянке. Хорошо было дышать не спецсмесью из дыхательного аппарата, а чистым, привольным земным воздухом. Хорошо было идти не по изрезанной трещинами лунной почве, а по зеленой траве, по земле, по Земле. У вертолета Радий Петрович крепко пожал руки Заостровцеву и Морозову. Здесь, в обычной куртке, без скафандра, командир "Апшерона" выглядел очень земным. В его жестком, задубевшем от космических перегрузок лице появилось нечто от доброго старшего брата. - Запишите номер моего видеофона, ребята, - сказал он. - Буду рад вас видеть. Володя сел в вертолет с Морозовым. Не успела, однако, машина взлететь, как он попросил Морозова опуститься. - Что еще за причуда? - проворчал Морозов. - Что ты там потерял? - Приземлись, - сказал Володя. - Видишь справа тропинку? Вот там. Вертолет сел. Володя пошел по тропинке - вначале быстро, а потом все более замедляя шаг. Морозов молча следовал за ним. Впереди было разрыто. Поперек тропинки, вправо и влево от нее желтели кучи вынутого грунта. В траншее копошились, выбрасывая песок, землеройные автоматы. - Энергонный кабель, - сказал Морозов. - Наверно, будут ремонтировать. Или укладывать новый. Володя обернулся к нему, посмотрел широко раскрытыми глазами. - Энергонный кабель, - сказал он. И вдруг засмеялся. Отдых космонавта должен быть активным. Каждое утро Морозов тащил Заостровцева к морю. Они плавали, прыгали в воду на пристежных крыльях, ходили под парусом. Но с каждым днем Морозову приходилось все труднее. Володя упирался, не хотел покидать свою комнату. Небритый, осунувшийся, лежал на кровати с закрытыми глазами - не то спал, не то думал о чем-то своем. Он чувствовал, как обострилось в нем то, непонятное. Казалось, что кабели, провода, беспроводные линии энергопередач - все, что густо оплетает человеческое жилье, кричало ему в ухо, в мозг: "Я здесь!.. Мы здесь!.." Он вздрагивал, когда щелкали обыкновенным выключателем. Невинная магнитная подвеска для мыла била по нервам. Проходя по улицам городка, по саду, он вдруг начинал ощущать каменную тяжесть в ногах - будто его притягивали подземные сгустки металлических руд. Или неожиданно являлось ощущение текучей воды. Ему было страшно. Страшно от сознания, что он перестал быть нормальным. Он читал - еще в детстве, - что были когда-то, в средние века, ведуны, рудознатцы, искатели воды. Их услугами пользовались, но жизнь они кончали в тюрьмах и на кострах. Было ли у них то же состояние, что теперь возникло у него? Ах, если б кто-нибудь из них поднялся из глубины веков, чтобы можно было его расспросить... Он сторонился людей, не отвечал на видеофонные вызовы. Отказался от встречи с Тоней. Зачем он ей нужен такой... ненормальный?.. Она может только пожалеть. А сама испытает... гадливость, брезгливость... неприятное чувство, какое порождает отклонение от нормы. Шестипалость, например... Он не хотел ее жалости... Бежать? Уйти от людей? Да, остается только это... В то утро шел дождь - несильный и приятный дождь, смывший жару последних дней. Под его струями потемнели дома Учебного центра и как бы посуровели на главном корпусе цветные фрески из истории завоевания космоса. Мальчишки с радостными криками бегали босиком по лужам. Морозов с завистью смотрел на них из окна своей комнаты. Хорошо им, беззаботным, бегать под теплым дождиком. У него-то, Морозова, заботы не переводятся. Вот он торчит здесь уже неделю, вместо того чтобы улететь в Москву, повидаться с родителями, а потом махнуть куда-нибудь на Кавказ. Странно: на лунном Кавказе был, а на земном - нет, не доводилось. Только на фотографиях видел зеленые горы и голубые озера. "Погибельный Капказ" - так, кажется, пелось в старинной солдатской песне. А куда полетишь, куда денешься, если Заостровцев залег в своей комнате, впал в оцепенение и не внемлет никаким уговорам? Уж как Морозов звал его лететь вместе, ведь для его родителей Володя не чужой человек. Нет, не хочет Заостровцев. Лишь одно твердит: "Уезжай, Алеша, тебе отдохнуть надо". Вообще-то можно, конечно, вызвать врача из медпункта и оставить Володю на его попечение. Даже лучше было бы так и сделать. Что толку от него, Морозова? Ну, носит Володе какую-то еду, сидит в его затемненной от солнца комнате и уговаривает, уговаривает... Но - нельзя вызывать врача. С такой депрессией, в какую впал Володя, его живо отставят от космонавтики. Тогда-то и пришла Морозову в голову мысль о Лавровском. Вот кого, единственного, послушает Володя. Неловко, конечно, беспокоить такого занятого человека. Да, может, Лавровский уже и позабыл случайного попутчика, случайный разговор в Селеногорске? И все же Морозов решился: набрал номер видеофонного вызова. Биолог, выслушав его, сразу согласился приехать - тем более, что как раз у него были дела в Учебном центре. И вот Морозов ждал его приезда. Дождь между тем припустил и будто смыл ребятню с улицы. Пробежала мокрая собака с поджатым хвостом. Улица опустела. Пусто в городке, пусто в общежитии. Каникулы. Третьего дня забежал к Морозову Костя Веригин. Звал в спелеологическую экспедицию на Кавказ. Заманчиво: Кавказ! От Кости узнал он, что Марта гостит у родителей Чернышева в Воронеже, а Инна Храмцова вдруг вылетела в Петрозаводск, Ильюшка ее туда затребовал, и они там наверняка поженятся. А что - ведь хорошая парочка! Он, Морозов, подтвердил: да, очень хорошая, Илье просто необходимо, чтобы был рядом добрый и заботливый человек. "Это всем нужно", - сказал Веригин. Ну, всем так всем. Он, Морозов, не возражает. Надоело ждать. Надоело смотреть на дождь. Морозов отошел от окна, сорвал со стены гитару и повалился в качалку. Пальцы ударили по струнам. В полный голос он запел песню тех времен, когда только начиналось освоение дальних линий в Системе: Оборотный воздух для дыханья, Для питья - возвратная вода, И хлорелла - чертово созданье - Наша межпланетная еда! От яростных аккордов дребезжали стекла. Морозов заорал припев: Хлорелла, хлорелла, хлорелла, Куда мне уйти от тебя... Тут он умолк: в открытых дверях стоял Лавровский, босой, в подвернутых брюках. Туфли он держал в руке. - Прекрасный дождь, - сказал Лавровский высоким голосом. - Ничего, если я у вас немножко наслежу? - Да сколько угодно! - Морозов сорвался с места. - Садитесь в качалку. Лев Сергеевич! Лавровский оглядел стены, размашисто расписанные знаками зодиака. - У вас очень мило. А я, знаете, с удовольствием прошелся босиком. - Он сел, все еще держа туфли в руке. Обтер платком мокрое лицо, остро взглянул на Морозова. - Ну, так что стряслось с вашим другом? И Морозов, сев напротив, рассказал о происшествии у Юпитера. И о тропинке возле космопорта рассказал, но оказалось, что Лавровский о тропинке знает. - Сориентировался в Ю-поле, - повторил биолог. Некоторое время он сидел в глубоком раздумье, потом спросил: - Вы давно знаете Заостровцева? Ах, с детства! Прекрасно. Проявлялась ли у него в детстве вот эта... ну, необычность поведения? - Н-нет, все было нормально... - Морозов помолчал немного. - Помню только, когда погибли на Плутоне его родители, он как бы окаменел.