Сергей Евгеньевич Вольф. Завтра утром, за чаем --------------------------------------------------------------- Повесть Ленинград, "Детская литература", 1974 OCR: Борис Толстиков --------------------------------------------------------------- ======================== Перед вами новая книга писателя Сергея Вольфа. Это повесть о будущем - о школе и школьниках двадцать первого века. Конечно, интересно читать о школе, у которой есть свой межпланетный корабль... Но еще интереснее, еще важнее знать, какими будут люди будущего. Будут они настоящими людьми или просто-напросто приложением к новейшей технике. История, которая случилась с шестиклассником двадцать первого века Митей Рыжкиным, как раз это и показывает. Читайте... ======================== ПЕРСОНАЖИ ПОВЕСТИ Дети: МИТЯ РЫЖКИН - ученик Особой высшей детской технической школы М2 НАТКА ХОЛОДКОВА РАИСА ВИШНЯК ИРИНА ВИШНЯК ВЕНЯ ПЛЮКАТ КИИ УТЮГОВ ГАРРИК ПЕТРОВ ГРИША КАУ ЛЕКА ШОРОХОВ ЛУША ЛАРИНА Ребята из старой школы: ЖЕКА СЕМЕНОВ ВАЛЕРА ПУСТОШКИН РИТА КУУЛЬ Взрослые: ПАПА МИТИ РЫЖКИНА - инженер Высшей Лиги МАМА МИТИ РЫЖКИНА ЗИНЧЕНКО РАФА ЮРА ВАЛЕРИЯ ПАЛЫЧ ДИРЕКТОР ОСОБОЙ ТЕХНИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ ЭЛЬЗА НИКОЛАЕВНА ЛЫСЫЙ ХОЛОДКОВ ШЕЯ-ПНЕВ Упоминаются: ЧЕЛОВЕК ИЗ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ДИНА СКАРЛАТТИ - кинозвезда МАЛЬЧИК-МУРАВЕЙ СТАРУХА В ШОРТАХ АЛИСА - девочка из сна ЖОРА ФАРАОНОВ ЧУЧУНДРА - хомяк и другие Время действия - XXI век. Место действия - земной научный городок и межпланетная станция Аякс "Ц". ======================== Ума не приложу, какой смысл был запихивать меня учиться именно в эту школу. Я учился, как все, в обычной, нормальной школе, не особенно блестяще учился, ничего не скажешь, но и неплохо - без троек, по крайней мере, и вдруг понеслось-покатилось... В последнее время, я заметил, мой папа как-то странно поглядывал на меня, когда я за утренним чаем, во время обеда или ужина, от нечего делать начинал развивать свои, как он иногда говорил про них, завиральные идеи. Честно говоря, он глядел на меня не как на дурачка, нет, а просто с каким-то неожиданным для меня любопытством, и вот однажды (помню, дело было в субботу, мы завтракали, я торопился в школу, а он был свободен), ничего не подозревая и даже не думая, что что-то может произойти, я сказал ему (а скорее, и не ему, а просто так, в воздух), что птеродактили, на мой взгляд, существуют наверняка, что это только в легкомысленном двадцатом веке не только верили, но и сомневались в этом одновременно, а сейчас - так просто неудобно. - Птеродактили существуют, - сказал я, - и формула Бэкко из "Химии красителей" элементарно это доказывает. Ну просто элементарно! Вспомни анализы красителей древнейших тканей на устойчивость. Блуждающий кобальт скорлупы яйца птеродактиля... Я говорил это, болтая под столом ногами, и вдруг увидел, что по папиному лицу загуляли какие-то острые волночки, глаза его расширились, а брови вытянулись уголками вверх, как крыши на старинных домиках. Он быстро встал из-за стола, снял телефонную трубку и отщелкал номер; я хорошо знаю щелчок, с которым нажимается каждая кнопка нашего аппарата, и сразу же сообразил, что он звонит в мою школу. - Товарищ директор? - сказал папа. - Вас беспокоит отец Рыжкина из шестого "д". Позвольте ему пропустить сегодня занятия. Нет, он здоров. Он очень нужен мне. Да-да. Я надеюсь, что за один день он не отстанет от класса. - Немного неестественно папа подмигнул мне. - Да. Благодарю вас. - Ну, пошли, - сказал он мне. - Куда? Не в школу? - спросил я. - Нет, не в школу. После поймешь. Занятно было гадать, что он там такое задумал, и я не стал расспрашивать. x x x Мы покатили на его стареньком роллере вдоль нашей улицы, мимо парка "Тропики" и круглого здания Главного Управления Института низких температур к центру, после через центр вниз, по круто спускающемуся к речке Майскому проспекту, мимо папиного конструкторского бюро Высшей Лиги "Пластик", вдоль речки, мимо тренировочного космодрома завода "Факел" и, наконец, переехав мост, остановились вскоре уже за городом (городок наш небольшой типа спецспутник), возле дубовой рощи, у низкого белого дома с надписью: "Особая высшая техническая детская школа No2". В пустом вестибюле папа отыскал схему школьного здания и пульт с кнопками. Кнопок было полно, он нажал "кабинет директора", на схеме зажглась маленькая красная стрелка и медленно поползла по схеме от вестибюля по коридорам, прямо к кабинету директора. Мы с папой проделали тот же путь и остановились перед кабинетом. - Стой тут и жди меня, - сказал папа, постучался и вошел. Я остался один возле открытого окна. В коридоре было пусто и тихо - шли уроки. Я подошел к двери класса рядом, но в щелку ничего не сумел рассмотреть. Тогда я прижал к ней ухо и услышал, как какая-то писклявая девчонка что-то там такое городит по поводу теоремы эллипсовидного тела - мне стало скучно, и я снова вернулся к открытому окну. Вдруг я сообразил, что если подальше высунуться из окна и если окно директора открыто, вполне можно будет услышать, о чем они там с папой говорят. Я так и сделал, почти дотянулся головой до дубовой ветки возле окна и сразу же понял, что все в порядке - идея была правильной. Я услышал: - Конечно, дело мое, может быть, выглядит несколько глуповато. - Это был голос папы. - Я член Высшей Лиги, сам ведущий инженер группы, лет пятнадцать работаю на "Пластике", я в этом разбираюсь и сам считаю, что моя просьба к вам более чем странна. Во-вторых, мне известны порядки вашей школы: обязательные вступительные экзамены летом, плюс собеседование ребенка с группой преподавателей, а сейчас как-никак занятия уже начались. В-третьих - и это самое главное! - мне абсолютно ясно, что подымать такой вопрос даже в середине учебного года было бы просто смешно, но еще смешнее говорить об этом третьего сентября, всего через три дня после начала учебного года. Вполне законно напрашивается вывод: летом родители об этом и думать не думали. Да, это точно, так оно и было, скрывать не буду. Мало того, сама эта мысль вдруг возникла у меня именно сегодня, всего какой-нибудь час назад, и, тем не менее, я рискнул приехать к вам и просить вас о невозможном - как-то проверить моего сына на предмет обучения в вашей школе. Ай да папа! Куда махнул!! - Вы верно заметили по поводу экзаменов. - Теперь это был голос директора. - Сейчас их принять уже невозможно. Впрочем, невозможно и собеседование. - А вы сами, лично, не могли бы побеседовать с сыном? - Это нетрудно, но мое мнение не является решающим в школе, у нас решение принимает весь коллектив преподавателей, и только в особых случаях... Это уже он ляпнул зря. - Вот, вот именно. Я вас очень прошу, побеседуйте с мальчиком. По-моему, извините за нескромность, случай особый. Наступило долгое молчание, а потом папа снова заговорил. Интересно было его слушать. Особенно потому, что сам-то я вовсе и не собирался учиться в этой школе. Он даже не предупредил меня ни о чем, а мне и так было хорошо, и в нормальной школе. - Я-то все хорошо понимаю, наверное, к вам не раз заходили сумасшедшие родители, которые пытались вас убедить, что их сын гениален. - Он что-нибудь конструирует? - спросил директор. - Да нет... Нет, этим он не занимается. - Математику прилично знает? Разумеется, в рамках обычной школы? - Да как вам сказать, - папа замялся. - Вообще-то не думаю. Четверки, пятерки, всякое бывает, но без троек, это уж точно. - Тогда я вас не понимаю, - сказал директор. - Видите ли... Как бы это вам сказать... У него полно идей. Именно идей. Самых разных. Он развивает их бесконечно. Честно говоря, я даже устал от этого. Нет, вы не подумайте, что я хочу вам его спихнуть. Просто... Одним словом, его рассуждения сначала казались мне смешными, я в них не особенно-то и вдумывался, потом они начали меня раздражать, ну, а после... после я вдруг - не понял, нет, просто почувствовал - что-то в них, в его идеях, наверное, все-таки есть, плюс ко всему, когда он развивает их, ведь не дурака же он валяет, правда? И я очень прошу вас... Вы бы послушали, что он нафантазировал с кобальтом из формулы Бэкко. Надоел он, наверное, директору до чертиков, потому что тот сказал вдруг очень бодро: - Ладно. Давайте его сюда. x x x - Сколько тебе лет? - спросил он. У него были белые здоровенные (как стрелы в обе стороны) усы. - Двенадцать с небольшим, - сказал я. - А когда, во сколько лет ты бросил играть в игрушки? - А я и сейчас играю, - сказал я. - У меня есть шикарный плюшевый медведь. - Он робот? - Нет, зачем мне робот? Так мне нравится больше. - Ты любишь купаться босиком? - Не-а... Лучше в ластах. (Только потом я узнал, что среди обыкновенных вопросов он иногда задавал мне вопросы по схеме, специально разработанной для школ этого типа учеными-психологами. К примеру, если бы я на вопрос: "Ты любишь купаться босиком?" ответил: "А разве купаются не босиком?" - это было бы не в мою пользу.) - Летать тебе приходилось? - Да, но недалеко, только на промежуточные станции. - Какие именно? - Селена-один и Селена-два, - соврал я. Вообще-то я был только на Аяксе и на Днестре-четвертом, но это было слишком близко... Притом врал я не ради выгоды, просто было неудобно. - Мороженое любишь? - Еще бы. Только не на палочках. - А почему? - Быстро тает. - Ты думаешь, из-за палочек? - А как же, - сказал я. - Именно. Палочки-то делают по старинке, из сосны. Я как раз недавно об этом задумался, вспомнил, как мы в третьем классе рассматривали под микроскопом срезы различных пород деревьев. У сосны совершенно особая структура волокон, и технические условия, как мне кажется, возникают особые - тепло так и прет из руки по палочке. И мороженое тает, и сосну зря губят. - Забавно, - сказал он. - Только не говори "прет" - это некрасиво. Назови мне подряд десять любых животных. Смешной был старик! - Лошадь, - сказал я. - Улитка. Гусь. Муравьед. Свинья. Попугай. Рысь. Белка-летяга. Жираф. Лягушка. Подосиновик. - Причем здесь подосиновик? Это вымерший гриб. А я просил тебя назвать десять животных. - Вот именно, - сказал я. - Десять животных. А гриб я назвал одиннадцатым. Приятно было валять дурака - в школу-то для особо одаренных детей номер два я и не метил. - С тобой не соскучишься, - сказал директор и взмахнул усами. После он написал на листе бумаги длиннющую формулу и показал мне. Я сразу же узнал ее, вспомнил, хотя и позабыл, откуда я ее знаю. - Ха! Да это же формула Газеличева-Шлакбаума, - засмеялся я. - Симпатичная штуковина. Только, по-моему, здесь "пи" не в квадрате, а в кубе. - Действительно, - сказал он задумчиво. - Я ошибся. Впрочем, не в этом дело. Я просто хотел узнать, знакома ли тебе эта формула, хотя ее наверняка нет в вашей программе. - Знакома, - сказал я. - Я иногда почитываю кой-какую дополнительную литературу. - А формулу кривой графика эффекта Лупешкина знаешь? - спросил он. - Из теории газов? Знаю. Там еще "игрек" скользящий, верно? - Верно, - сказал директор и добавил почему-то очень строго: - Кстати, несколько лет назад Лупешкин преподавал в нашей школе. А тебя не пугает вид ночного звездного неба? - неожиданно спросил он. Я задумался и сказал: - Пожалуй, нет. Нет, точно не пугает. Когда-то я боялся, а потом перестал. - Ты хотел бы стать инженером Высшей Лиги? - Да вроде бы и нет. Не очень. Спица в папино колесо! - А почему? - А я и сам не знаю. - А кем бы ты хотел стать? - Может быть, садовником, хотя я и не уверен. - А почему именно садовником? - Да трудно сказать, по-моему, приятно повозиться в саду, и еще у меня есть гипотеза созревания некоторых видов плодов в зависимости от характера и силы источника направленного искусственного света. Охота была бы проверить. - Ладно, - сказал он вдруг усталым голосом. - У меня полно дел. Вот, передай отцу эту бумажку. - И он что-то написал на листочке. - Пусть отдаст в школьную канцелярию. А сам приходи завтра к первой лекции в шестой "б". Папа, видно, слышал весь наш разговор, высунувшись, как и я, в окно в коридоре, потому что, как только директор сунул мне в руку свою бумажку, он влетел в кабинет, радостно улыбаясь. - Все! - сказал директор. И началась учеба в новой школе. x x x Не скажу, что мне было как-нибудь особенно трудно учиться, но сначала, конечно, пришлось поднажать - все-таки программа была куда сложнее, чем в обычной школе, да и вообще другая. Я поднажал, вошел, так сказать, в курс дела, а дальше все пошло само по себе, как и раньше. Правда, было много обычных предметов: история, география, химия, языки и литература, но на первом месте стояли математика и физика. Самым старшим классом был, как и везде, седьмой, а самым младшим не первый, а третий, и в каждом или в нескольких сразу была своя специализация, уклон. Например (как в моем) - моделирование космических кораблей, или проблемы освоения космоса, или проблемы теле- и радиосвязи... Сначала, пока я еще не подружился с классом и больше помалкивал, я никак не мог понять - где же оно, это самое моделирование кораблей, потому что мы изучали физику и чистую высшую математику и ничего не моделировали, но потом скоро все прояснилось. Оказывается, порядок в школе был такой. Раз в неделю в класс приходил представитель какой-нибудь фирмы или научного центра. Он знакомил нас - в общих чертах - с проблемой, над которой они работали, и предлагал нам (смех!) помочь им в ее разрешении. К примеру, он рисовал на доске модель нового корабля, сообщал нам его назначение, тип корабля, вес, величину и спрашивал, какие, с нашей точки зрения, должны быть у корабля направляющие крылья - их размеры, рисунок, способ крепления и т. д. Как я потом узнал, нам было неизвестно - действительно ли такая проблема разрешалась, или это было просто выдумкой для нас, ну, чтобы нас проверить, что ли, поэтому каждый из нас (на случай, если все это было правдой) должен был отнестись к проблеме с полной серьезностью. Но весь фокус в том-то и заключался, что от нас вовсе не требовалось в присутствии этого представителя заниматься сложными математическими расчетами того же самого крыла, от нас требовалось только развить свою идею, именно идею, - например, просто нарисовать это крыло, или сказать, на что оно, с нашей точки зрения, похоже, или - какие изменения в существующих конструкциях мы имели в виду. Когда мы всем классом сидели против этого представителя и стенографистки, мы имели право говорить как угодно - все вместе, или перебивая друг друга, или по очереди - стенографистка все равно успевала записать идеи каждого из нас и против идеи каждого поставить фамилию. После все эти сведения - наши идеи - поступали в распоряжение научного центра и каким-то там образом обрабатывались. Кое-что из того, что мы болтали, оказывалось сущей чепухой, но кое-что шло в дело, и тем ребятам, чьи идеи пригодились, все это записывалось потом в личную карточку учащегося. До того момента, когда ученики школы сдавали все выпускные экзамены, никто и не знал, что именно записано в его личной карточке. Так делалось, чтобы мы не задирали нос раньше времени. По-моему, вполне мудро. Кстати, у этой школы был свой собственный старенький, но довольно-таки крепкий еще планелетик для коротких расстояний, и мы иногда летали с субботы на воскресенье куда-нибудь недалеко в космос и знакомились с работой научных центров промежуточных станций. В общем, ничего себе было учиться в этой школе, не скучно. x x x Честно говоря, это было очень здорово, что мы иногда летали в космос. Я так даже думаю теперь, что если б не полеты, мне было бы все равно, где учиться - безразлично. В основном, кто летал в космос? Те, кто там работали временно или надолго переселялись туда жить, с семьей и детьми. Мальчишки вообще летали редко; мне, например, до поступления в эту школу только дважды и удалось, вместе с папой. Некоторые, кто очень хотел, как-то умудрялись пристроиться к экипажам на тренировочном космодроме завода "Факел", но и то не всегда, а теперь я мог летать довольно часто. Летать было хорошо, можно даже сказать, что именно в полетах я как следует и познакомился с классом, в школе я все же стеснялся новых ребят и девчонок, а здесь как-то все получалось само собой. В классе народу было немного, меньше, чем в простой старой школе, всего двенадцать человек, и я более или менее быстро разобрался, с кем поинтереснее дружить. Девчонок было мало - три: сестры Вишняк, обе жутко умные и серьезные, и Натка Холодкова, беленькая такая, длинноногая, удивительно веселая и заводная. Она очень любила кого-нибудь заводить, на лекциях вечно вертелась и шутила, и ей ставили иногда четверки по математике; в общем, на мой взгляд, слишком заметная какая-то девчонка, но все равно она мне нравилась. А потом я еще больше ее зауважал, когда узнал, что в четвертом классе она получила специальную премию Высшей Лиги за расчет малого биоускорителя. Из мальчишек мне больше всего нравился Веня Плюкат, довольно-таки тихий паренек, поклонник и знаток искусства, молчаливый, но на самом деле совсем нескучный человек. Он любил придумывать смешные кроссворды и постоянно что-нибудь рисовал в блокноте, даже на лекциях, но это ему не мешало. Еще мне заочно очень нравилась одна девочка, и я даже жалел, что она ушла из нашего класса и вообще из спецшколы: с ней-то наверняка интересно было бы дружить - такая Луша Ларина. Точно, о ней много вспоминали и даже показали мне ее большой портрет в школьной галерее знаменитостей: Лушенька Ларина в парке "Тропики" на фоне цветущих малиновых кактусов. Веня Плюкат сказал, чтобы я обратил внимание на то, что у Луши суриковский нос, я кивнул, ничего не поняв, но что у нее фантастической красоты длиннющая, почти до земли, коса. - это я видел. В общем, вот главное, она придумала, на мой взгляд, гениальную штуку, вернее, общую идею: такая сахарная таблетка или просто кусочек особого сахара, кидаешь его в чай, размешиваешь, размешиваешь - хоп! - пересластил, тогда начинаешь крутить ложкой в обратном направлении - и сладость делается все меньше и меньше. Об этой ее штуке по чистейшей случайности узнали светила науки философского сектора Высшей Лиги, и теперь она учится в детской философской школе на какой-то жутко отдаленной межпланетной станции, принадлежащей именно философскому сектору. Серьезно, я иногда очень жалел, что она больше в нашем классе не учится и не летает с нами в космос на практические занятия. На промежуточные станции нас возил на нашем планелете старичок космонавт Аркадий Палыч, пенсионер. Правда, он был крепкий старикан. Работал даже инструктором на космодроме "Факела" и машиной управлял отлично. Частенько он ворчал во время полета, что "Воробей" (ну, наш планелетик) никуда не годится и ему пора на свалку. Я спросил его однажды (мы как раз летели на Аякс "Ц" на практические занятия), почему он так говорит, может, вообще на "Воробье" летать опасно, но он сказал, что нет, ерунда, лететь-то неопасно, двигатель у него хоть и древний, но работает идеально, а вот система управления - седая старина, уж до того старомодная, что даже противно. - А мне, - сказал я, - наоборот, нравятся всякие старинные вещи. У папы, например, лежат дома часы 1973 года - ужас до чего забавные и славные: смотришь на них и улыбаешься. И жалко, что вот лошадей с телегами нет на улицах. По телевизору сказали, что скоро исполнится 75 лет, как люди не пользуются телегами и лошадьми, а очень жаль. Они показали картинку - так мне понравилось. И "Воробей", и его система управления мне нравятся. Аркадий Палыч поглядел на меня, как на больного, и сказал: - Да-а-а, Рыжкин, странный ты мальчик. Даже неясно, как тебя с такими взглядами приняли в спецшколу, с умом твоего склада науку не двинешь. Вот я - старик, вроде бы должен быть консерватором, а ничего подобного: мне все современное больше по душе, чем старомодное, а тебе так просто стыдно. Ты видел в полете ТэЭрЭсЭф - Супер-восьмой? Красавец! Со старта шпарит - глаз радует, как орел... - Вот именно, - сказал я. - Как орел. Как птица. А птица - явление старомодное. Она еще со времен ихтиозавров существует без изменений. Веня Плюкат сказал: - Палыч! А чего это у вас куртка на пуговицах, а не на магнитном захлесте? - Чего? - спросил Палыч. Венька повторил. - Отстань, - сказал Палыч. На сетке экрана телеуловителя Аякс "Ц" был уже виден, и Палыч скинул маленько скорость "Воробья" и внес поправку изменения курса. - Пуговицы надежнее, - сказал он потом, возясь с ручками горизонтального полета. - А этот захлест то и дело размагничивается, ходишь, как дурак, нараспашку. - Вот именно, - сказал Венька. Палыч учуял, куда клонит Венька, разорался для виду и погнал нас из отсека управления в салон, где сидел весь класс и руководитель класса Эльза Николаевна. Там творилось черт знает что. Все визжали, ползали по полу, а Эльза была мрачная и злая - я сразу заметил. - Рыжкин, - сказала она. - Все говорят, что мышь - твоя! - Какая мышь?! Какая мышь?! - заорал я, потому что тотчас все сообразил. - Это хомяк, а не мышь! Еще чего? Неужели вылез из банки? - Ветер детства в голове! - сказала Эльза. - Давно пора знать инструкцию, запрещающую брать в полет животных без спецразрешения. И Холодкову эта мышь укусила! - Это хомяк, - сказал я, сбитый с толку. - Он ручной, умный, его зовут Чучундра. - Как трогательно! - сказала Эльза.- Извинись перед Холодковой. - Ерунда, ерунда! - заорала Натка. - Он меня не кусал, он меня в нос чмокнул, а я от неожиданности напугалась и завизжала - сама виновата. Пока шла эта болтовня и все шумели, я ползал под креслами и искал Чучундру - как он умудрился вылезти из банки, я не знал. Я наконец нашел его в левом дальнем углу салона, он, бедняга, долго дрожал у меня в руках с перепугу и все никак не мог успокоиться. И мне было не по себе. Да нет, я не боялся, хотя я и забыл про эту инструкцию (читать-то я ее читал), просто мне было противно. Почему это, собственно, хомяку нельзя побывать в космосе? Он что, заразный что ли? Ну да, инструкция существует, но с какой стати? Смысла в этом я не видел. В старой школе все было по-человечески, иногда мы тоже всем классом летали на своей "Звезде" на воздушной подушке за город, и пожалуйста, бери с собой кого хочешь, хоть хомяка, хоть львенка, а здесь... Да ну, чушь какая-то. Эльза глядела на меня холодно и надменно. Патка хохотала, и вдруг все, кроме сестер Вишняк, стали уговаривать Эльзу не сообщать обо мне в дирекцию. - Он же новенький, - сказал Ким Утюгов. - Еще не вошел в колею. - Ах вы, мои хорошие! - сказала Эльза. - Сами же по всей школе наболтаете про этот случай, и дойдет до дирекции. Вы когда-нибудь были свидетелями, чтобы я сообщала о вас что-либо в дирекцию? Все заорали, что не были, я обозлился вдруг и сказал: - А я считаю эту вашу инструкцию вздорной! Да и вообще учиться в вашей школе - не моя идея. - Я знаю, - сказала Эльза. - Известно, что это идея твоего отца, вот и обращайся с претензиями к нему, если тебе что-то не нравится. Я замолчал, потому что, в сущности, она была права. - А хомяку в космосе делать абсолютно нечего, - добавила Эльза. Аркадий Палыч включил внутреннюю радиосвязь и сказал в салон: - Алло, гении, готовьтесь! Аякс "Ц" примет нас через две минуты. x x x Мы состыковались с Аяксом "Ц" очень мягко, совсем незаметно, и тут же в салоне стало темно: через три смежные секции приема малых космических кораблей наш "Воробей" мягко заскользил в темноте этих секций в контрольный зал. Искусственный свет в контрольном зале был почему-то неярким, вялым каким-то, не то что на Днестре-четвертом. Аркадий Палыч выскочил из кабины управления, чтобы отдать наряд диспетчеру-приемщику, после открыл люк нашего салона, и все стали по одному выходить в зал. Я задержался в салоне - долго прилаживал дырчатую крышку к банке, куда я снова засунул своего хомяка: взять его с собой на занятия было абсолютно невозможно, уж это инструкция запрещала категорически. Эльза вышла последней. В зале стояли все наши, Палыч и какой-то длинный лысый дядька. Палыч сказал Лысому: - Мастер, как в этом году на Аяксе с едой? Буфет есть? Лысый кивнул и объяснил, что на каждом участке есть столовая и стыдно думать, что может быть иначе. Еще Палыч спросил, на сколько времени растянется практическая беседа с нами, Лысый ответил, и Палыч, кивнув, укатил на лифте. Лысый запихал нас в другой лифт, многоместный, замелькали этажи, потом мы остановились, вышли и по узкому полутемному коридору прошли в маленький зал с ярусами, как в цирке, грифельной доской и аппаратурой связи. За столом уже сидела и ждала нас стенографистка. Эльза рассадила нас по местам, открыла портфель и раздала нам большие картонные карточки с нашими фамилиями, чтобы стенографистка могла не спрашивая знать, чей ответ она записывает. Когда мы, наконец, разобрались с этой ерундой и затихли, Лысый сказал: - Ну-с, начнем. Были вы здесь или не были, вам, должно быть, известно, что Аякс "Ц" - типовая промежуточная станция для дальних рейсовых полетов. Это ее основное назначение. Но есть еще и побочное - сейчас здесь начались и ведутся испытания... - Знаем, знаем, - сказал Ким Утюгов. Лысый кивнул стенографистке, и она отметила Утюгу минус в графе "неоправданная трата полезного времени". В этой школе вообще никто никого не ругал за плохое поведение на лекциях или практике, потому что ругать - это тоже неоправданная трата полезного времени, просто преподаватель фиксировал факт нарушения дисциплины и продолжал свою мысль. Довольно-таки скучно все это выглядело, но мудро, никто к нам не приставал, никого не ругал, как хочешь, так себя и веди, но потом, ко дню окончания школы, все это вылезало наружу: хитрым каким-то образом нам кроме оценок по разным предметам выводили еще и общую оценку, среднюю, с учетом поведения за все годы, - нечто вроде личного коэффициента полезного действия. Получалось так, что у любого из нас само должно было проявиться чувство ответственности за собственное будущее. Недурно, правда? Словом, каждый твердо знал, что от этой общей оценки зависит, возьмут его после окончания школы, например, простым инженером на завод или все же зачислят в какой-либо отдел Высшей Лиги. - Сейчас здесь ведутся испытания, - продолжал Лысый, - новых микрокосмолетов для многодневных рейсов. Вот общий вид нового космолета. - И он быстро нарисовал корабль в разрезе, обозначив крестиками узлы, которые были решены по-новому в сравнении со старыми машинами. - В общих чертах конструктивные изменения понятны? - спросил Лысый. Все сказали, что понятны. - Ну и отлично. Да и не в них дело: решены они безукоризненно. Высшая Лига расчет приняла. Неясно лишь с этой вот деталью ведущего двигателя. И он нарисовал знак вопроса и стрелочку от него к самой детали. - Группа никак не может решить общий ее вид и материал для ее изготовления, хотя предварительные расчеты показали, что материал - наверняка пластмасса, неизвестно лишь; какого точно состава. Давайте поимпровизируем по этим двум вопросам: ваш класс был нами выбран не случайно, нас устраивает ваша подготовка по курсу "Химия сверхпрочных пластмасс". Начинаем. Я опять подумал, может, все это липа и тема беседы выдумана, но это, в общем-то, не имело значения, да и, как оказалось после, дело было серьезное, даже - слишком серьезное. По крайней мере - кое для кого. - Холодкова, прошу, - сказал Лысый. - О материале потом, - сказала Натка. - Но стержень детали "эль-три" должен быть в сечении эллипсовидным. Стенографистка застрочила. - Почему? - спросил Лысый. - Уровень трений должен упасть до альфа-разумной. - Та-ак. Все? - Пока да. - Активней, активней! - Предлагаю среднюю кривизну эллипса из уравнения Асатиани, - сказал Веня Плюкат. - Занятно. Принято. - Эллипс вообще не нужен, - сказал Гаррик Петров. - Сечение - круг, эффект снижения трения, как в системе "Пионер-двести одиннадцать". - А в письменном виде можно? - спросили сестры Вишняк. - В чем дело? - Зуб ноет, - сказала Раиса. - А у вас? - спросил Лысый у Ирины. - У нас одинаковые соображения. - Хорошо, пишите. Активней, активней! Не стесняйтесь, перебивайте друг друга, спорьте. Помните о материале. Утюг сказал: - Сечение - квадрат. Система крепления скользящая. Материал - двойная симпоза Эша. - Эш не годится, - сказал Гаррик. - Мал коэффициент хрупкости. - Достаточен, - сказала Раиса Вишняк. - Что, прошел зуб? - спросил Лысый. - Ваша фраза - лишняя трата времени, - сказал Лысому Утюг. - И твоя, - сказал Лысый. - И эта вот ваша, - сказал Утюг. Все заржали. - Ну, разрядились? - спросил Лысый. - Поехали дальше! Гриша Кау сказал: - Предлагаю двойную основу Гуттермана, но обессоленную. - А там и нет соли! - Ну да, нет! - А вот и нет! - Гуттерман вообще не годится, структура слаба. - Почему это еще слаба?! Я молча слушал эту болтовню, хотя наверняка все говорили серьезно. Я все думал о хомяке (хорошо еще, что по инструкции при любом наказании само животное не отбиралось), о детали "эль-три" я тоже думал, но как-то все впустую, мысли в голову лезли какие-то тупые, скучные. Мы имели право молчать в этих случаях, никто на нас не давил, но оценку тогда ставили нулевую. Любая мысль оценивалась выше, чем молчание, но по неписаному закону было не принято говорить заведомую чушь, чтобы серьезные люди из науки не ломали себе зря голову и чтобы таким нечестным способом не выскакивать впереди своих товарищей по учебе. Лека Шорохов написал на доске длиннющую формулу, а Натка сказала, что такой вообще на свете нет, Лысый сказал, что, кажется, все же есть, Лека объяснил, что она уже видоизмененная, пусть зафиксируют ее, а объяснять сейчас, как он ее вывел, долго - в группе сами разберутся. Вдруг что-то плавно качнулось во мне, сместилось, и через несколько секунд я понял, что уже стою у доски. - Рисую форму стержня "эль-три", - сказал я. - Пояснить труднее, форма сложной кривизны. Формулы кривых напишу. Я быстро сделал рисунок, написал формулы и добавил: - Предлагаю гибкую двухъярусную пластмассу Дейча-Лядова, но с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой молекулы на повышение активности. - Стоп! - сказал Лысый. - Внимание, тихо. Секунду он подумал, включил видеотелефон и нажал кнопку. На экране появился какой-то грустный толстяк. - Рафа, - сказал Лысый. - Рыжкин предлагает двухъярусную Лядова с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой. Толстяк закрыл глаза, спрятал лицо в ладони и молчал с полминуты, потом убрал руки и с экрана поглядел прямо на меня. - Поясни, - сказал он, - при чем тут семнадцатая? - Я не могу доказать, - сказал я, - но чувствую, что ярусность увеличится до четырех, отсюда эффект повышенной гибкости при мгновенных нагрузках во второй зоне. Он открыл рот, потом еще больше, вдруг замахал руками, крякнул, захохотал и, крикнув: "Привет. Пока. Работайте дальше!" - выключил видеотелефон. - Катим дальше! - сказал Лысый. - Активней, активней! Но активней не получилось. Он сам был виноват - нечего было перед всем классом пороть горячку, если ему понравилась моя идея. Толстого вызывал он зря, мог вполне подождать нашего отъезда, никуда бы я не делся (или работа шла у них кувырком?), а о толстом и говорить нечего - сбил тонус всем ребятам и девчонкам. Я чувствовал себя жутко неловко, хотя и понимал, что совсем не виноват, да и идея моя вполне могла оказаться неверной, а у кого-то из класса - той, что надо. Мы просидели с Лысым еще с полчаса, но беседа шла сикось-накось, ему, вроде, и самому надоело, а потом толстый снова появился на экране, и по его лицу стало ясно, что пора кончать. Он прямо весь светился. - Юра прокрутил часть программы с условиями Рыжкина, - сказал он Лысому. - Все сходилось идеально, потом пошла бяка, но, я думаю, это какая-то ерунда, временно, помехи. Доложили Зинченко, он просил задержать Рыжкина на несколько часов. Все. Привет. Экран погас, Лысый встал, мы - тоже и пошли за ним и Эльзой обратно, к "Воробью". Неловко мне было - дальше некуда. Палыч уже вернулся из буфета и сидел в отсеке управления, за пультом, положив на него руки, на руки - подбородок, внимательно разглядывая через стекло банки моего хомяка. Все залезли в салон, рядом с "Воробьем" остался только Лысый, Эльза и я. Лысый сказал Эльзе: - Результаты и оценки пришлем в школу послезавтра. Позвоните, пожалуйста, родителям Рыжкина, он вернется домой к вечеру на сто семьдесят пятом рейсе. И большое вам спасибо, - добавил он каким-то особым голосом, - за таких учеников, как Рыжкин. - Он положил мне руку на голову, и я завертел ей из стороны в сторону. - Такими учениками можно гордиться. Пока передайте нашу благодарность директору школы устно, позже Лига пришлет письмо. Ну, счастливого пути. Эльза улыбнулась ему улыбкой Дины Скарлатти и отозвала меня в сторону. - Было бы неграмотно в этой ситуации, - сказала она, - забивать себе голову посторонними вещами. Можешь быть спокоен, что в дирекции про хомяка действительно никто ничего не узнает. Да я и не собиралась туда идти. Я обозлился и сказал, как угодно, мне все равно, тем более, что я сам виноват - нарушил инструкцию. - Не злись, малыш, - сказала Эльза. - Это вредно. Я вникла в твое предложение группе - что ж, идея недурна... Поздравляю. - Ладно, - сказал я, - попросите Натку Холодкову забрать хомяка к себе. Эльза пообещала и залезла в салон. Палыч закрыл люк. Мы с Лысым пошли к лифту, и, когда сели в лифт и он нажал кнопку, я увидел, как наш "Воробей" задним ходом под мигание разноцветных лампочек в зале, разрешающих вылет, плавно покатил к створкам пропускающих камер. x x x В небольшой светлой комнате, куда меня привел Лысый, стояли три маленькие программирующие машины типа "Аргус", возле одной, работавшей, крутился паренек лет восемнадцати в больших черных очках - наверное, Юра. Толстяк прямо весь светился от счастья, а в углу, в кресле сидел маленький, рябой, тихий человечек. Лысый назвал мою фамилию, толстяк и Юра подошли ко мне и долго трясли мне руку, человечек в углу встал тоже, но не подошел, а Лысый подтолкнул меня к нему. - Зинченко, - сказал он, робко почему-то улыбнувшись, и легонько пожал мне руку, и я, потому что сам он ко мне не подошел, а после и потому еще, что вспомнил его фамилию, догадался, что он здесь - самый главный. Он снова сел в кресло, и толстяк потащил меня к Юре и работающему "Аргусу". - Видел когда-нибудь "Аргус"? - спросил он. - Нет, только на картинке, - сказал я. - Приглядись внимательно, что непонятно, спроси. Я стал разглядывать работающий "Аргус", стараясь сообразить, где что и как он работает (машины сходного типа мы изучали в школе), и вдруг, совершенно неожиданно, ну, абсолютно внезапно, очень остро и по каким-то совершенно непонятным причинам почувствовал, что жутко влюблен в Натку Холодкову. Влюблен в нее - и все тут. Мне даже жарко стало, и волосы зашевелились на голове. - Ну, как? Сообразил? - сказал толстяк, этот Рафа. - Что? - спросил я. - А-а... да. Да, в общих чертах. - Черт знает, что делается, - сказал Юра. - Сначала все идет идеально, а потом бред сивой кобылы. Рафа объяснил мне, как ребенку, что в "Аргус" они вкладывают весь (точнее, почти весь) расчет нового микрокосмолета, который Лига признала идеальным, и одновременно предполагаемый вариант детали "эль-три", тогда машина выдает характеристику нагрузок и возможностей всего корабля. До того, как родилась моя, Рыжкинская, идея, все их варианты давали минус-эффект, и вот только теперь "Аргус-М" выдает сплошные плюсы, но... до определенного момента: дальше идет белиберда, сплошные минусы, в чем дело - неизвестно. - Если, - сказал Рафа, - что-то с машиной, то ужасно смешно, что вначале выдается сплошной плюс-эффект, ведь все же показания неверны, все! "Чего они тогда радуются? - подумал я. - Лучше бы домой меня отпустили, хомяк сидит некормленый". - И тут же снова вспомнил про Натку. - А почему нужно ломать именно семнадцатую молекулу? - спросил у меня Юра. - Чует мое сердце, что здесь и зарыта собака. Ярусность-то до четырех меняется, но не во второй зоне. - Во второй, - сказал я. - Да и вообще, если взять другую, не семнадцатую, машина бы с самого начала выдавала минус-эффект. Конечно, я не считал, но мне так кажется, и я... - Уверен? - Абсолютно. Но можно проверить. Я взял мел и сделал расчет прямо у них на глазах. - Да, - сказал Зинченко. - Все верно и гениально просто. Рафа и Лысый согласились, и еще что непонятно, почему же потом все меняется, и вряд ли дело в "Аргусе-М", тогда бы он все выдавал неверно, с самого начала. - Цветы! - вдруг заорал я так, что все вздрогнули. - Цветы! Кто их туда поставил? - И я бросился к "Аргусу-М" и подлез под него (он был высокий, на изящных ножках); за ним на окне стояли в банке с водой цветы. Рядом со мной оказался вдруг Юра, и я услышал голос Рафы: - Это Юрины фантазии. Привез с Земли. А в чем дело? - Бог ты мой, - сказал я, снова вылезая вместе с Юрой и с цветами из-под "Аргуса". - Вынесите их ненадолго отсюда! - Не дам, - сказал Юра. Рафа глядел на меня, вытаращив глаза. - Да ненадолго, - сказал я Юре. - Ты не беспокойся. Юра вышел, вернулся без цветов, и, пока я сидел и хохотал как ненормальный, все смотрели на меня так, будто меня укусила собака или я сам сейчас всех перекусаю. Потом я успокоился и сказал: - Запустите программу снова. Юра трясущимися руками вложил данные группы и мои данные и включил "Аргус". Все собрались возле окошечка итогов и стали внимательно следить за каждой новой строчкой выкладок. - Вот тут, - зашептал Рафа. - Вот тут-то все и ломалось. - А сейчас? - спросил я, когда появилась новая строчка. - Ой, - сказал Рафа, крепко сжав мой локоть. - Ой! Юра (я быстро поглядел на него) стоял бледный. Зинченко - спокойный, вообще без всякого выражения на лице. - Ну, а сейчас? - спросил я, когда появилась новая строчка. Рафа крякнул и шлепнул меня по попе - я покраснел. - Рафа, - сказал Зинченко. - Аккуратней. - Ох ты, щенок! - сказал Рафа, обнимая меня (а я старался вырваться; красный я был - ужас). - Ух ты, наше золотце! - А сейчас - снова верно? - спросил я. - Совпадает? - Мальчик - ты прелесть, - сказал Рафа. - Где ты раньше-то был? И дальше, до самого конца все шло как по маслу. - Уф-ф-ф! - сказал Рафа. - Слушай, Рыжкин, а что это было? А?! - Да так,- сказал я. Я вдруг почувствовал, что жутко устал. - Ерунда, в общем-то. Цветы... Живая природа. Биология все-таки. Вот они и оказывают... - А-а-а! - заорал Рафа, покатываясь со смеху. - Ой, держите меня!.. Биологическое влияние. "Аргус" хоть и "М", а все же "Аргус", ничего не поделаешь, параметры биополя машины меняются... Теперь уже ржали все, после успокоились, Зинченко вытер с