шала девочка. - Надо же. Посиди, я сейчас, - сказала Табачкова и пошла к телефонной будке, напротив которой остановилась. Приложила к уху трубку и задумалась. А куда, собственно, звонить! Набрала "01", но ей ответили, что пожарная такими делами не занимается. По "03" спросили: "Живая? Не замерзла?" - "Нет еще", - успокоила она. "Так что же вы хотите?" - услышала в ответ. "09" объяснил, что нет такой службы, которая снимала бы с балконов растяп - вдруг завтра им вздумается кукарекать на крыше. Нечастые прохожие на этой улице замедляли шаги, но, узнав, в чем дело, весело хмыкали и спешили к новогодним столам. Женщина на балконе и впрямь выглядела комично, и эта комичность беспокоила. Смех смехом, а человек может если не замерзнуть, то простудиться и заболеть. Сломала бы она, поскользнувшись, руку или ногу, ей давно бы уже оказали помощь. А за такой вот кажущейся веселостью положения не сразу разглядишь опасность. - У меня есть перочинный нож, - сказала девочка, смышлено оценив обстановку. Достала из коробки длинные серебристые нити. - Привяжем его, чтобы не затерялся в снегу, если упадет мимо. - И отметила; - Она в халате и тапочках на босу ногу. Они связали несколько нитей в одну, прикрепили к ней нож и забросили на балкон. Женщина подхватила ножик, стала ковырять им в замочной скважине, но бесполезно - замок не поддавался. - Нужно позвонить соседям, - опять смекнула девочка. Решение было таким простым и правильным, что она чмокнула ребенка в щеку. Надо же, в своей гордыне вообразила, что никто, кроме нее, не поможет человеку, попавшему в беду. Вскоре на балкон посыпались связки ключей, один из которых оказался подходящим - из множества ключей всегда найдется нужный. "Снегурочка" махнула им рукой, стряхнула с халата снег и скрылась в дверях балкона. - Темно, - сказала девочка. - Теперь мы уже ни за что не найдем Камыша. - Наверное. Но согласись, мы не потратили время зря. - Да, - кивнула девочка. - Где твой дом? Девочка назвала улицу, и минут через десять они были у ее дома. - Не волнуйся, я скажу, что ты ездила со мной. Едва ступили в коридор, как под ноги им выкатилось что-то мягкое и большое. - Он пришел! - вскрикнула девочка. - Твой тоже вернется, ты не грусти! - Нет, - мужественно призналась она. - Мой уже не придет. Нужно было спешить. Подруги, наверное, уже приехали и волнуются, куда она запропастилась. Что ж, навестит своих знакомцев завтра, а сейчас - домой. Домой! Какое, однако, перед праздником сумасшедшее движение. Хотя бы добраться без происшествий. Вот наконец и двор. В подъезде встретила соседку, живущую этажом выше, над ее квартирой. Соседка шла и тихонько напевала песню, услышав которую, она остановилась как вкопанная. "Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!" - пела молодая женщина. - Катюша, что это вы поете? Что за песня? Спросила так взволнованно, что женщина смутилась. - Да не песня это вовсе, а так, моя колыбельная. Для сынишки придумала. - Твоя? - выдохнула она. - Так это ты пела, совсем рядышком?! - Что с вами! - Катюша испуганно посмотрела на нее. - Нет-нет, ничего. А ты куда? И где твой сынишка? Новый год где встречаешь? - Какой там Новый год! - отмахнулась Катюша. - Бегу в аптеку за горчичниками. Василек опять простудился. - Что же ты его самого оставила? - Ничего, поплачет и успокоится. - Иди-ка домой, а я съезжу. - Зачем же, я сама. - Иди-иди. Она снова выкатила мотоцикл из подъезда и помчалась в аптеку. Удивление и смутная вина овладели ею. Подумать только, по всему городу ищет этот голосок, такой жалобный, грустный, одинокий, а он живет над ее квартирой... Ты распластал меня на холсте, и волосы мои превратились в травы, руки - в деревья. Ты расчленил, разъял меня на части, и где-то среди банок гуаши, акварелей, эскизов, кисточек, тюбиков масляной краски затерялось главное - моя свеча. Ты любишь мои руки, глаза, губы, но так странно, что даже ночью, когда и светлячок выглядит лампой, тебе не видно моей свечи. А она мерцает сквозь сорочку, одеяло, пытаясь высветить всего тебя. Ты же, прикасаясь ко мне, ворчишь: "Какие холодные пальцы-лягушата! И когда согреешься?" С минуты на минуту должны были прийти подруги. Но она так устала, что решила прилечь и немного отдохнуть. Лишь коснулась головой диванной подушки, как ее подхватила, понесла метель. За ней мчался отряд мотоциклистов, шестнадцатилетних мальчишек. Впереди - Чубчик. Они пролетели через весь город и остановились у дома на Московском шоссе. - Вот здесь, - сказала она. Из дому вышла Феодосия с трехпалым псом. - Ай, хороши ребята! - улыбнулась бабка, осмотрев мотоциклетный отряд. - От таких ни один браконьер-разбойник не уйдет. Феодосия трижды свистнула, и хромой пес превратился в златогривого коня, а на плечах ее запестрел плащ в алых маках. - За мной, в Большой каньон! - гаркнула бабка, и отряд помчался за скакуном. А она поехала домой, где ее ждали подруги. И от того, что дома у нее кто-то был, сердце ее согревалось. По пути заглянула в окно Орфея. Нарядный, в белой гипюровой сорочке, он сидел за пианино, а с дивана на него влюбленно смотрели ребятишки и жена. Музыка и покой поселились в этой семье, и она радостная поехала дальше. Нужно было навестить Лимонникова. Отыскала его с трудом. Он жил теперь в другом доме, подарив одну комнату Ларе с ребенком. Лицо Лимонникова было чистым и розовым, а рост увеличен на двадцать сантиметров. Домой, скорей, пока не пробило двенадцать. Они вышли встречать ее. Но почему смотрят такими глазами? И зачем пришел Сашенька? - Что-нибудь случилось? - екнуло сердце. - С Мишуком? Валериком? - Вот уж и испугалась. Все в порядке, - подхватила ее под руку Смурая. - С этим мотоциклом и забыла о своем юбилее. - Нет, правда? - не поверила она, все еще чувствуя противное еканье в груди. - Невера, - улыбнулся Сашенька. - Поздравляю. - И протянул ей букетик фиалок. Они вошли в подъезд. - А тебе идет этот наряд, - усмехнулся он, осматривая ее спортивный костюм, шлем, и неожиданно осекся. Лицо его побледнело. - Что с тобой? - всполошилась она. - Ты?.. Это ты? - с трудом проговорил он. Она непонимающе оглянулась на подруг, и увидела, что они тоже изменились в лице. - Аня, - пролепетала Смурая. - Иди и загляни в зеркало. Пожав плечами, она поднялась к себе, подошла к овальному зеркалу. Рассмеялась. - Ну его, оно сегодня шутит веселее, чем всегда. - Подошла к другому, прямоугольному. - Я же говорила этой девчонке, меня здорово разукрасил морозец. И впрямь девушка. Сняла шлем, стряхнула снег с бровей, щек. Опять посмотрела в зеркало, и глаза ее округлились; оттуда глядела двадцатилетняя Аннушка Зорина. - Что за бес... Зазвонил телефон. Она сняла трубку. - С Новым годом, - сказал голос Аленушкина. - С Новым годом, - ответила она. - Что новенького? - Много кое-чего, - сказала со значением. - Голос у вас сегодня какой-то звонкий, молодой. - И голос? - пробормотала она, и ее стал разбирать смех. - Это все потому, что мне сегодня шестьдесят. - Ну? Поздравляю, голубушка. От всей души! Поймала взгляд Сашеньки: давно не видела этот его взгляд - испуганный, влюбленный, ревнивый. И поспешила повесить трубку. Все трое продолжали смотреть на нее. Тогда, не понимая, что же все-таки происходит, она собралась с духом и, отгоняя туманящие голову мысли, сказала, как можно равнодушней: - Зеркала врут. И мое лицо тоже. Рассудите, как я могла оставить вас в своем возрасте, а сама перескочить назад, в другой? Это было бы предательством. Просто сегодня долго дышала свежим воздухом. - И увидела, как Черноморец стала медленно оседать в обмороке. Едва успели подхватить ее, отвели на диван, потерли виски ватой, смоченной в уксусе. - А где Роща? - обернулась она к Сашеньке. - Почему ты без нее? Он замялся. Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала: - Поехали. - Куда же ты? - бросилась к ней Смурая и расплакалась, недоверчиво касаясь ее щеки, узнавая и любя в ней свою молодость. Она обняла подругу: - Мы скоро вернемся. Привезем Рощу. Нахлобучила шлем и дала Сашеньке знак следовать за ней. Опять снежные звезды леденили ее лицо. Она летела на мотоцикле и думала - вот сейчас увидит Рощу и скажет: - Ты Сашеньку не бросай. Завлекла, так теперь не бросай. Плохо ему будет самому. Он не вредный. Скучным бывает, нудным, капризным. Но ты, пожалуйста, терпи, раз уж связалась с ним. Не слушай подруг, не сбивай себя бабьими сплетнями. Помни: сплошных праздников не бывает. Только с тем и будешь счастлива, кто без тебя не может. Они мчались по уже новогоднему городу - белому, чистому и светлому от снега. И чем быстрее летел мотоцикл, тем крепче обнимал ее Сашенька. Она знала, что это не ее обнимает он, а Аннушку Зорину, или может, Рощу, и улыбалась сомкнутыми губами. Было ей непривычно хорошо от этих объятий и от того состояния души, которое в последнее время все чаще и чаще приходило к ней. Вот наконец встретились. - Здравствуй, Роще! Едем ко мне домой, расскажу тебе все по порядку. Вот он, мой дом. На стене у счетчика висит ключ. Возьми его и спустись вниз. Мотоцикл обычно стоит в подвале. Вот ключ. Ну же, ну! Волнуешься, потому и не лезет в скважину. Спокойней и смелей! Удивляешься, как это я выволакивала его каждый раз по ступенькам вверх? Ничего удивительного - карабкаться вверх хоть и тяжело, но приятней, чем ползти вниз. Не пугайся, он вначале всегда так дерзко рычит, а потом укрощается. Слышишь, в каком нетерпении дрожит его теплое бордовое тело? Держись за мои плечи. Поехали! Нас ждут! Полночь. Улицы пустынны, можно развить скорость и тогда опять почувствуешь ЭТО. Сейчас, еще немного, еще чуть-чуть. Хоть раз в жизни ЭТО надо испытать каждому: когда не поймешь - тебе ли шестьдесят или мне тридцать, тебе ли двадцать или мне восемьдесят и кто ты - Роща или Табачкова, а может, еще кто-то третий, четвертый: Завьялов, Лимонников, девочка с котом, бабка Феодосия, Черноморец, Смурая, Катюша. Ты прекрасна и уродлива, свежа и морщиниста, сильна и беспомощна. Тебя любят и покидают, жалеют и ненавидят. "Будь со мной навсегда" - шепчут тебе и тут же предательски отворачиваются, Кричат "Не уходи!" и выталкивают из памяти вон. И тебе нужно все это перестрадать, во все вжиться, ко всему притерпеться и выдержать. И однажды поймешь: ни дружба, ни любовь, ни удача не проходят, не исчезают, как это тебе казалось раньше. Все с тобой, навсегда, если хоть раз пережил ЭТО: когда у тебя множество глаз и рук, характеров и судеб, имен и лиц, а сердце одно - обыкновенное, маленькое, жалкое, отчаянно бьющееся птахой, готовое вот-вот разорваться. Но может, вовсе и не нужно никуда ехать, чтобы узнать все это, потому что он всегда рядом, зовет и грустит, поет и плачет, тот голосок: "Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!" Весной, когда над городом кружил тополиный пух, на проспекте Кирова открылась выставка местных художников. Среди портретов виноградарей и строителей, ласковых марин и строгих горных пейзажей висела работа Симферопольского художника Александра Табачкова под названием "Амазонка". Картина была написана в охристо-багряных тонах и притягивала фантастичностью сюжета: над крышами пустынного, еще не пробудившегося ото сна города парил силуэт женщины-мотоциклистки. В первых лучах рассветного солнца ее шлем пылал алым цветком, а мотоцикл отбрасывал на улицы города причудливую тень в виде летящего тонконогого коня. Кто-то открыл, что в трех шагах от картины силуэт мотоциклистки неуловимо истончается, становится изящней, из-под шлема выбивается прядь густых волос, и уже на мотоцикле не женщина в летах, а юная, полная сил девушка. Фигура ее напряженно слита с машиной, которая, кажется, вот-вот слетит с полотна и ворвется в зал. У картины вмиг собралась толпа. Всем хотелось поймать эту двойственность изображения. Многие стали узнавать в женщине ту, о которой последнее время рассказывали легенды. Редко когда на выставках подобного рода говорили так много не столько о достоинствах кисти художника, сколько о том, кого она запечатлела. - Эта женщина попала в аварию и теперь в больнице, - уверяли одни. - Ерунда, - кипятились другие. - Ее уже давно нет. А может, никогда и не было, - утверждали третьи. Но ходил по залу высокий седой человек в берете, прислушивался к разговорам и сердито возражал: - Не верьте глупым россказням! Она каждый вечер проносится через весь город на своем мотоцикле. Вы разве не слышите?