Аскольд Якубовский. Аргус-12  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРАСНЫЙ ЯЩИК *  1 Шел дождь. Капли его в слепящей голубизне прожекторов казались летящими вверх. Будто густые рои варавусов. А их-то на площадке и не было. Ослепительный свет отбросил ночную жизнь Люцифера в темноту, что так густо легла вокруг. Дождь лил... Вода текла на бетон, был слышен ее громкий плеск. Я наблюдал, как грузят шлюпку. Первым принесли Красный Ящик. Я произнес формулу отречения, снял Знак и положил его в Ящик -- тот мгновенно захлопнулся. И тотчас же около него стали два человека. Подошел коммодор, приложил руку к шлему, а те двое нагнулись, взяли Ящик и понесли по трапу. Вдоль их пути стал, вытянувшись, экипаж ракетной шлюпки. Я отошел. Вода стекала с шлема коммодора, бежала по его лицу. Вода блестела на костюмах экипажа, на их руках, лицах. Голубой блеск воды, сияние, брызги, искры... Прожекторы лили свет, и людей на площадке было много. Но никто не смотрел на меня, хотя всего несколько минут назад я был Звездным Аргусом, Судьей и имел власть приказывать Тиму, этим людям, коммодору "Персея". Всем! Еще несколько минут назад я был частью Закона Космоса, его руками, глазами, оружием. И вот пустота, ненужность. И показалось -- был сон. Сейчас Тим подойдет, хлопнет меня по плечу. Я проснусь и увижу солнце в решетке жалюзи, и Квик подойдет ко мне и станет лизаться. Но это был не сон. Люди еще не смели глядеть мне в глаза. Я еще был стоглазым, недремлющим Аргусом -- в их памяти. Все ушло... Жизнь моя -- прошлая -- где она?.. Где ласковая Квик?.. Где мудрый Гленн? Где я сам, но только бывший?.. Они ушли -- Гленн, Квик, я, -- ушли и не вернутся. Ничто не возвращается. ...Ящик унесли. На это смотрел Тим, глядели колонисты. Большие глаза Штарка тоже следили за Ящиком. И хотя я не видел его рук, спрятанных за спину, я знал -- на них наложена цепь. Мной. Ящик унесли. Коммодор обернулся и с сердитым лицом отдал мне честь. Махнул рукой. И тотчас другие двое увели Штарка. И уже сами вошли переселенцы. Они поднимались по скрипящему трапу, понурые и мокрые от дождя. Входили молча. На время установилась тишина. Стих водяной плеск. Я услыхал далекий вой загравов и тяжелые шаги моута (он топтался вокруг площадки, и время от времени скрипело дерево, о которое чесался моут). Снова вой, снова тяжелые шаги. И чернота ночи, хищной и страшной ночи Люцифера. От нее отгораживали нас только столбы голубого света. Но сейчас ракета взлетит, огни погаснут, и будет ночь, страх, одиночество. Будет Тим и его собаки. Погрузили ящики с коллекциями Тима -- все сто двадцать три. Подняли трап. Старт-площадка опустела. С грохотом прихлопнулся люк. Налившаяся на него вода плеснулась на мои ноги. Сейчас они улетят, Аргусы улетят в Космос. А я остаюсь один, сколько бы Тимов и собак вокруг меня ни было. Улетают -- а я остаюсь, брошенный, несчастный, одинокий Аргус. Это обожгло меня. Я рванулся к люку. Я подбежал и, не достав, ударил кулаком по маслянисто-черному костылю, на который опиралась шлюпка. Ударил и опомнился от боли, вытер испачканный кулак о штаны. И отступил назад. Тут-то меня и схватил Тим. Он держал меня за руку и тянул к краю площадки. Я пошел. За нами двинулись собаки. Мы сошли вниз с площадки -- теперь на ней стояла только ракета. На носу ее, метрах в двадцати пяти или тридцати над землей, горела старт-лампа. Красные отблески ее стекали с ракеты в водяных струях. Завыли стартеры. Их вой был пронзителен и тосклив. Стотонная ракетная лодка выла и стонала, стонала, стонала. Такого переизбытка тоски я даже не смог бы вместить в себя. Ракета стояла среди голубых столбов света, стонала и выла. Казалось, она звала кого-то, звала подругу, чтобы только не быть одной. Люцифер стих перед этим железным воем. Никто здесь не мог тосковать и кричать так страшно. И я впервые думал о металле с состраданием, как о живом. Боль и усталость металла... Я понял их. Я вспоминал железные скрипы перегруженных ракет, плач металла под прессом, стоны конструкций. Разве боль не может обжигать молекулы самого прочного металла? "А ну, кончай жалобы, ударь кулаком!.. Грохни!" -- приказывал я ракете. Включили двигатели. Люцифер затрясся под нашими ногами от их работы. Собаки прижались к нам. Шлюпка выпустила раскаленные газы. На их белом и широком столбе она приподнялась и неохотно, туго вошла в воздух. Замерла, повиснув, словно раздумывая, лететь или остаться. И вдруг рванулась и унеслась. А мы остались внизу, опаленные сухим жаром. Мох, сумевший вырасти среди плит старт-площадки, горел. Грохот шлюпки умирал в небе. Теперь ей надо идти на орбиту, к шлюзам "Персея": там будет их встреча, там кончится ее одиночество. А мое? Я долго ничего не слышал, кроме застрявшего в ушах грохота шлюпки. Наконец стали пробиваться обычные звуки: рев моута, лязг панцирей собак, пробные крики ночников. Испустив крик, они притаивались, проверяли, нет ли опасности. Я услышал дождь, вдруг припустивший. Прожекторы гасли один за другим. И ударил хор ночников. Они пели, свистели, орали, били себя в щеки -- словно в барабаны. Они квакали, трубили в трубы, визжали, гремели в железные листы. Звуки нарастали, становились нестерпимыми для слуха ультразвуками. Я зажал уши. Собаки зарычали. Тим выругался и выстрелил вверх. От вспышки и грохота выстрела ночники притихли. -- У меня что-то с нервами, -- сказал мне Тим и лязгнул затвором ружья. -- Пойдем домой, -- предложил я. -- Я тоже устал. -- Еще бы не устать, -- сказал Тим. -- Ого! Теперь с месяц ты будешь как вареный. Ног не потянешь. Еще бы, могу себе представить. Конечно, устал... Здравствуй, красавец! Он включил наствольный фонарь. Свет его уперся в морду моута. Тот стоял, положив ее на тропу и раскрыв пасть, широкую, как ворота. Его глаза были склеротически красные, подглазья обвисли большими мешками и подергивались, слизистая рта белесая и складчатая. По коже его ползали белые ночники. Тогда я включил свет вдоль дороги от старт-площадки к дому. Посаженные тесно, как грибы, вспыхнули лампы. Ярко. Моут шарахнулся. В темноте затрещало сломленное им дерево и стало медленно падать. Вот ударилось, захрустело ветками, легло... Теперь мы могли безопасно идти -- световым коридором. -- А ты прав, -- сказал мне Тим. -- Со светом оно спокойнее. И мы пошли. Собаки загромыхали в своих скелетного типа панцирях. Псы были чертовски сильны мускулами этих аппаратов. Пока шли, стих дождь и небо прояснилось. В разрывах туч выступали звезды. Где-то среди их мерцания был "Персей". Шлюпка, наверное, уже в шлюзах звездолета. Должно быть, сначала из нее вышел угрюмый коммодор, затем вынесли Красный Ящик и вывели Штарка. А за ним шли неудачливые колонисты -- с чемоданами и свертками в руках. Их скоро высадят на материнской планете и будут презирать до конца их серой, ненужной жизни. А Люцифер станет ждать следующих колонистов еще несколько месяцев, лет или несколько десятков лет. Тим и собаки ушли в дом. Я остался во дворе. Я стоял и искал "Персея". Еще час назад, Аргусом, я свободно видел его. И вот теперь не могу. А с колонией покончено, это ясно. Мало людей в здешнем секторе. Но где же звездолет? Где? И тут я увидел его. Небо -- ударом -- заполнила световая вспышка. Звезды исчезли -- в небе загорелось новое солнце. На Люцифер легли глубокие дрожащие тени. Двигатели "Персея" работали. Тени сдвинулись, и я понял -- звездолет летит, несет в другой сектор переселенцев и Штарка. Видя движение этого солнца, я гордился. Мы, люди, удивляли себя своей мощью. Мы смогли сработать "Персей" и создать Закон Космоса. Кто нам мог препятствовать? Только мы сами. За "Персеем" расходился светящийся конус. Пять дней моей жизни уносится со звездолетом -- меньше недели назад Красный Ящик прибыл сюда на ракете "Фрам". Да, это было всего шесть дней назад. ...Капитан Шустов с двумя людьми вынес из ракетной шлюпки и поставил ящик с регалиями и оружием Аргуса на площадку. И встал рядом, широко расставив ноги, держа руку у шлема. Его люди положили руки на кобуры пистолетов. С угрюмым любопытством они смотрели на нас. Мы с Тимом встречали их. Пахло гарью. На боках шлюпки были вмятины, люди усталы. Я глядел на них, работяг Космоса, глядел на Красный Ящик. И ощущал невольную дрожь... Это был восторг первой встречи, свидания, не знаю чего еще. 2 Тим -- сумасшедший работник. Ночь, а он сидел за столом и работал. Он писал -- как всегда. Очки он где-то забыл и писал, водя носом по бумаге, обметая ее бородой. Писал жирным карандашом, крупными буквами, чтобы видеть их свободно. Потом он станет читать свои заметки, дополняя их по ходу чтения подробностями и соображениями. Я принял душ, переоделся, прилег. Тут же поднялся. Я ходил и пытался освоиться с положением. Я хотел вернуться в прежнюю свою жизнь и не мог. Словно бы утерял ключ и стоял, уткнув нос в белую дверь, крепко запертую. Дверь твердая и холодная... Кто поможет мне?.. Тим?.. Ники?.. Ники стоял рядом -- многолапый робот, мой покровитель, почти друг, и моргал огнями индикаторов, улавливая мою смуту. -- Хочу стать прежним, стать прежним, -- твердил я. Но где-то глубоко в себе я все еще был Аргусом и Судьей. Я преследовал Зло и размышлял о нем, холодея от негодования. -- Хочешь есть? -- спросил Тим и ответил: -- Конечно!.. Покормлю-ка я вас каким-нибудь кулинарным ископаемым. Он поднялся, стал готовить еду (и диктовать машине). Он ходил между столами и плитой и диктовал. В то же время готовил ужин: налил воды, чайник поставил на огонь; вынул из холодильника два куска мяса и бросил их на сковородку. Но теперь эта готовка на ощупь не смешила меня, как раньше. Я тоже ходил мимо полок со строем банок. В них -- образцы. Я помогал собирать их, рискуя собой. Но какая это, по сути, мелочь. Тим диктовал: -- "...Отмечается появление биомассы типа С No13 (неоформленной, подвижной). Изменения в ней вызваны, по-видимому, передачей генетической информации от уже оформленных объектов. Отмечаю также бурное образование химер. Интенсивность биожизни этой планеты не сбалансирована, и биомасса производится в чрезмерном изобилии. Я мог бы сказать при наличии демиурга (он усмехнулся и подмигнул бумаге), что данное божество впало в творческое неистовство". Какой бы ты хотел соус? -- Все равно. -- "...Мы можем оказывать на биомассу типа No13 направленное воздействие, -- диктовал он. -- Применяя гамма-излучение и препараты Д-класса, вызвать нужный нам эволюционный параллакс планеты. Но лучше использовать Люцифер как склад генетических резервов. Также намечается решение вопроса антигравитации". ...Сковородка трещала, он топтался и бормотал, собаки, положив головы на лапы, смотрели на меня своими прекрасными золотыми глазами. Доги, огромные черные псы. Взгляд их спокойный. У них желтые брови и морды, ласковые к нам глаза, мощные лапы. Я почмокал -- они вильнули хвостами. Я подошел к зеркалу и стал искать в себе признаки Аргуса -- уширенный лоб, бледность кожи и невыносимый блеск глаз. Но мог отметить только свою чрезвычайную худобу. Кожа лица воспалена, глаза усталы. И Тим выглядит плохо, и собаки кожа да кости. Вот три их опустевшие лежанки. Досталось нам всем, крепко досталось. Я кривляюсь у зеркала, пытаясь вернуть прежний блеск глаз, и не могу. Но вижу-за неделю я постарел. У глаз легли морщины. Они узкие, как волос, эти морщинки всезнания. Губы... Здесь еще жесткая и горькая складка Судьи. А еще во мне сознание -- я прикоснулся к чему-то огромному, словно бы летал без мотора или вспрыгнул на пик Строганова. Тим диктовал: -- "...Планета требует ученых типа классификатора. Для творца Гленна время еще не пришло. Законом работы..." Я думал: братья Аргусы, звездные Судьи... Сколько времени еще я мог быть с вами?.. День?.. Неделю?.. И сейчас объем знаний Аргусов разламывает мою голову. Они гложут, грызут мозг. Забудутся ли они? Войдет в меня прежний мир? Зачем я согласился? Но те, кого выбрали Аргусы, не могли отказаться. Такого случая не было, Аргусы его не знали. Иначе они бы сказали мне. Да и не отказался бы я, даже сейчас, все зная. -- "...И запальные в смысле генетики организмы". Готово, садись! Тимофей снял сковородку, понес к столу и поставил на бумаги. Я ощутил в себе сильно изголодавшегося человека. Мне захотелось есть сокрушительно много. Тим ставил тарелки, разливал чай в большие чашки. По обыкновению, он болтал за едой. Жуя, запихивал себе в рот огромные куски. Подошли собаки, положили морды на край стола. Тим бросал им кусочки мяса и обмакнутого в подливку хлеба. Похудели, бедняги. Тим отощал, у собак до смешного заострились носы. Они плоские, словно долго лежали под ботаническим прессом. -- Ты понимаешь, -- говорил, жуя и давясь, Тимофей, -- мы с тобой уникальные люди. Я имею честь быть универсалом-ботаником, зоологом, этологом, дендрологом, чертезнаетчемологом. Ты затесался в Аргусы благодаря этой каналье Штарку. Силен мужик... Нам с тобой, по сути дела, надо писать мемуары. Он захохотал, взял горсть сахара и, повелев: "Терпеть!", положил на носы собак по кусочку. Те, скосившись на сахар, недвижно и серьезно ждали разрешения есть его. -- То, к чему ты прикоснулся, -- втолковывал Тим, -- огромно. Аргус! Подумай сам, сколько бы ты мог еще быть им без опасности смерти?.. Неделю? Думаю, что три дня. А там истощение протеинов, анорексия и т. п. Хоп! (Собаки подкинули и схватили кусочки.) Но ты должен хранить память о прикосновении к чему-то титаническому. ...И у меня такое же бывает, когда я в одиночестве обозреваю здание науки. (Он покраснел.) Ощущение, что я коснулся огромного, лезу на снежный пик. Слушай, может, нам махнуть на север, освежиться и поохотиться? Все же полюс, снега, мохнатое зверье. А? -- Посмотрим, -- сказал я, думая, отчего он повторяет мои соображения. А звучало бы: "Воспоминания Аргуса-12". Вспомним, вспомним... Итак, прилетел "Фрам", абсолютно неожиданный. Он скинул на Люцифер ракетную шлюпку. Аппаратура наша разладилась в грозу, мы не приняли сигналов и копошились во дворе. Было ясно, Люцифер просматривался на большем расстоянии. Вдруг из солнечной голубизны ринулось, гремя и пуская дым, длинное тело. Люди! Ракета! Мы с Тимом (и собаками) лупили к площадке во весь дух. Одеться толком не успели, бежали налегке. Затем капитан Шустов, Ящик из красной тисненой кожи. Обряд Посвящения и все остальное. Я -- АРГУС Аргусы говорили мне -- Обряд возник давно. Утверждали -- истоки его терялись во времени. Я же знаю -- и Обряд, и Аргусов родили достижения техники и изобретательность сильных человеческих умов. Смысл Обряда был велик. Среди чужих солнц в пору редкого движения ракет (путь их рассчитывался по секундам) правосудие обездвижело, а Закон изменился. Преступлением против Закона Космоса были и редчайшие отказы в помощи одних людей другим, когда жизнь и тех и других балансировала на острие и приходил соблазн сохранить одну жизнь за счет другой. Нарушением (и преступлением) Закона становилось угнетение инициативы -- ею двигалось освоение новых планет. Непрощаемым Преступлением считали то, когда в страхе (или гордыне) человек сметал чуждую ему биожизнь с открытой планеты и творил новую -- из машин и железа. Так же расследовали катастрофы. Это Аргусы нашли утерянный звездолет "Еврипид", они же разыскали исчезнувшую экспедицию Крона. Последнее было трудно, в том секторе нашлась только малая спасательная ракета. И Аргус, служитель Закона, рискнул собой и сделал нужное. Исполнение Закона поручалось человеку, который был на той же самой планете (или в том же звездном секторе), где случилось Зло. Это обычно был человек бесхитростный, полный благожелательности (другого бы не допустили к Силам, подчиненным Звездным Аргусам). Человек этот сталкивался с космически сильным Злом (пример с Генри Флинном, сошедшим с ума и единолично пиратствовавшим в секторе 1291 "А"). Небходимость родила необычайные изобретения -- любой человек мог бороться со Злом, каким бы оно ни было сильным, -- остальные люди занимались неотложными работами. Ящик красной тисненой кожи вмещал в себя все необходимое. Его везли туда, где случалось Зло (легенды говорят -- он и сам перемещался в пространстве). Тот, на кого падал выбор, становился Судьей и Аргусом. Он преследовал Зло, побеждал его, судил, карал... Иногда Аргус погибал, но Закон шел твердым и четким шагом по этим безлюдным планетам. И мне хотелось идти, искать, гибнуть и торжествовать. ("Меня, бери меня", -- подсказывал я Красному Ящику.) Шустов снял шлем и вытер лоб. Лицо его было озабоченным. -- Слушай, Иван, -- спросил Тимофей, -- зачем эта штука здесь? Что случилось? На планете нас только двое. Шустов помолчал. -- Ну и жара у вас, ребята, -- сказал он. -- Как вы тут еще не сварились? Душно, сероводородом тянет. Ад!.. Я, собственно, вез сыворотку на Мекаус, да какой-то дурак убил здесь человека, вот меня и нагрузили. А он все тебе сам скажет, Ящик-то. Такие дела, Тимофей. И повернулся ко мне: -- Эй! Я тебя узнал, ты Краснов и погиб на "Веге". А, Тимофей, чудеса с этими погибшими? То и дело их встречаешь живыми (а я и на самом деле был мертв, но стал жив). Ребята! Положите руку на эту штуковину. Быстрее, быстрее -- я спешу. Если, конечно, согласны стать Аргусом, Судьей и так далее и восстановить справедливость? Я шагнул вперед, положил руку. -- Согласен. И Тим шагнул, положил руку: "Согласен". Красный Ящик спросил ровным голосом автомата: -- Георгий Краснов, вы согласны выполнять Закон, требовать выполнения Закона, преследовать нарушившего Закон? -- Согласен! (Я ощутил нараставшую теплоту в крышке Ящика. Но рука моя была спокойна.) -- Георгий Краснов, я обязан предупредить об опасности -- вы по коэффициенту Лежова заплатите годами жизни за дни работы. -- Я согласен. -- Вы знаете мифическое значение Аргуса? Недремлющего? Стоглазого? -- Да! Автомат сказал: -- Тогда вы Судья, вы -- Звездный Аргус номер двенадцать. Я сказал: -- Да, это я. Он сказал: -- Я передам вам Знание Аргусов. И хотя из ракетной шлюпки Ящик с трудом вынесли двое, я взял его на руки. Я отнес его в сторону, под куст коралловика, открыл и вынул регалии Звездного Аргуса. Я надел его бронежилет и белый шлем, повесил Знак --пятилучевую звезду. И тотчас капитан, козырнув мне, заторопился по трапу. Люди его спешили, оглядываясь на меня. Их словно сдул ветер. (Я и сам ощутил его: потянуло холодом, прошумело в деревьях.) И друг Тим отвернулся, а собаки прижались к нему. Ибо во мне уже была сила Закона и не было в Космосе власти, равной моей. Я все видел. Само небо открылось мне: сквозь густоту дневного воздуха я ясно увидел созвездия, облака звезд. Они горели грозно. (Я видел, но не верил себе.) Я видел (еще не веря себе) -- приближался, идя мимо, звездолет "Персей". Сообразил -- он мне будет нужен. Да, нужен. Я приказал и ощутил, как он, громадный, оборвал свой полет и пошел сюда -- для меня. Знал (и не веря себе) -- он будет через пять дней, там уже рассчитывают режим торможения. Я сделал это, я могу все. А что это все?.. Я могу останавливать ракеты, ломать злую волю и видеть человека насквозь. Я увидел тебя, Штарк. Ты принес Зло на мою планету. Поберегись! ...Голове было жарко в тяжелом шлеме. Бронежилет широковат (это к лучшему -- климат тропический), пистолет неудобно тяжел и велик. При каждом шаге он ударял мне по бедру. ...Проводив шлюпку, мы с Тимом ушли домой. Я повозился еще с привычными делами: проявлением фото, ремонтом сетки. Но все вокруг меня странно уменьшилось. Двор -- всегда я находил его достаточным для вечерней прогулки -- стал тесен. Я ходил, я топтался в нем -- по мере ускорения своих мыслей. Выглянул Тимофей, пожал плечами и закрыл дверь. Вышел Бэк, робко прополз и у мачты справил малую нужду. Высоко, будто искры, пролетела стая фосфорических медуз. На сетку, булькая горлом, ползли ночники. Но их крики стали тихими -- звуки Люцифера были ничтожно слабы в сравнении с гремевшими во мне Голосами. Я стал Аргусом, и все прежние люди, прежние Аргусы говорили со мной, передавая мне Знание. С ними я пробежал историю Человека, вылезшего в виде ящерицы из Океана и в мучительных трудах создавшего идеальное Общество, Закон, Науку и Ракету. Не скажу, чтобы Знания дали мне счастье. Наоборот, во мне поселилось беспокойство. А вот в чем сила Аргусов: нас стало двенадцать умных, опытных и решительных людей -- во мне одном. Кто мог быть сильнее нас? ...Мы знакомились, мы говорили друг с другом. Их голоса вошли в меня сначала как шорохи, как тени моих мыслей. "Я -- Аргус, -- думал я. -- Как странно". -- Еще не стал, -- шептал один. -- Не стал... -- Ты будешь им, -- сказал второй. -- Ты Аргус... Аргус... Аргус, -- заговорили они, вся их шепчущая толпа. Голоса росли. Громом они прокатывались во мне, оглушая, и уносились... Аргусы говорили со мной. Аргус-9 говорил, что я все узнаю о человеке. Аргус-7 предлагал рассказать мне о мирах. Они твердили советы --разные. -- "Если ты хочешь пользоваться пистолетом, двинь красную кнопку, что на его рукояти". И снова говорят -- о том, что, получив Силу Аргусов, ее надо расходовать бережно, что, будучи сильным, надо беречь (не ломать) волю человека. Аргус-11 твердил мне об истине. Аргус-10 -- "Мы все друзья, все судьи"... И, кстати, напомнил о том, что Закон имеет исключения. -- Я -- Аргус-1, -- заговорил чуть хриплый голос. -- Я чуть не был убит --тогда мы еще не имели бронежилетов. Тебе расскажут, друг, о его свойствах. Я же стану говорить тебе о Законе и о себе. ...В эти часы я прожил их одиннадцать жизней, взял их опыт в себя. Я постарел в тот вечер, побелели мои волосы. Но на один вопрос они не ответили. Не пожелали. Откуда брался страх, рождаемый мной?.. Я предельно добр. Что это? Отзвук силы? Могущества? Излучение?.. Или еще одна сторона доброты? Наши огромные собаки, нападавшие и на моутов, сначала боялись меня (а я так люблю их). Я слышал: вот они заскулили, вот пробуют выть, затягивая хором, глубокими, плачущими голосами. Вот Тим орет на них: -- Да успокойтесь вы! И думает: "Я слышал, слышал об этой проклятой способности, но не верил. Как изобретатели смогли увязать телепатию и гипноз с такими новинками, как его жилет и каска?.. Не постигаю". ...Я -- ходил. В воздухе стыл голубой дождь сетки. Ночники ползали по ней. Разевая рты, они бросали звуки в меня (криком они убивают пищу). Они раздувались, они чуть не лопались от усилий. Мелькали языки, дрожали мембраны. Свет и звал и убивал их. Умирая, они скатывались по сетке в ров. Там их кто-то пожирал, хрустя и чавкая. Вот белая плесень стала вползать по сетке. Она совала ложноножки во все ячеи. Сейчас она вольется внутрь. Но щелкнул электроразряд (автореле!), и она упала вниз большой мучнистой лепешкой. ...Я ходил. Глубокая ночь, светилась равнина. Биостанция поставлена на самом высоком здешнем холме. Я видел голубое свечение равнины, а в нем холмы в виде темных вздутий. Они вливались в небо кронами деревьев. Пустынные места... Выходит, они не были пустынными. За четверть диаметра от нас, на западе, была колония (в ней Зло), там жили люди, прилетевшие с планеты Виргус. Тайно от нас (почему?) колония основана три месяца назад. Я займусь ее делами, я раздавлю Зло. Такова моя цель. ...Утром я пойду в колонию. Мне нужна помощь в дороге, нужен Тимофей с его собаками, необходим "Алешка". Согласится ли Тим?.. Ничего -- уговорю. Как он там? Лежит, закинув руки за голову. Вот думает о моем превращении. Затем некоторое время поразмышлял о судьбе щенят Джесси -- их нужно отнять у матери и переводить на нормальный режим. Спасибо за такое соседство, Тим! Вот улыбнулся в темноту -- воображает себе лица коллег, когда он вернется к ним через пять или десять лет с Люцифера... Думает о Дарвине и Менделе. -- Я вас перепрыгну... Обоих... -- шепчет он. (Я не верю себе: скромняга Тим -- и такое.) -- Спи, спи, милый Тим, завтра ты дашь мне собак и поведешь машину. Сам. А теперь Люцифер... Ты алмаз среди венка мертвых планет этого солнца. Ты обмазан Первичной Слизью, тебе еще предстоит сделать из нее отточенно прекрасных зверей, насекомых и рыб (это только эскизы -- моут и прочие). Но твою, Люцифер, судьбу могут исказить виргусяне. ...Штарк! Я вижу тебя, вижу твой черный профиль. Ты словно вырезан из бумаги -- в тебе сейчас два измерения. Мне еще предстоит уточнить, насколько ты глубок. Поберегись! Ты держишь в руках сейсмограмму. Ты знаешь: садилась ракетная шлюпка, и озабоченность морщит твой покатый лоб... Жалеешь, что не был готов к такому быстрому повороту дела?.. Ищешь новые возможности?.. Думаешь такое: "Мне дорого время. Нужно год-два-три повертеть шариком, и тогда все убедятся в моей правоте и силе и примирятся". ...Тимофей, славный мой человек. Ты не можешь уснуть? Спи, спи... до утра. Позавтракав, ты предложишь мне себя и собак. А еще мы возьмем ракетное ружье. Его понесет Ники. Решено? Я прошел в дом. Храпел Тим, глядели на меня, жались в теплую мягкую кучу собаки. Милые, добрые чудаки... ВТОРОЙ ДЕНЬ АРГУСА За десертом Тимофей огладил бороду, защемил в кулаке, дернув ее вниз, спросил: -- Что намерено делать сегодня ваше величество? Сидеть здесь незачем. Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно? ("Сейчас ты предложишь помощь".) -- Видишь ли, -- сказал Тимофей, кося глазами (я прикрыл рот салфеткой), -- ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за могущество дорого платят. Я слышал, этот жилет... Короче, тебя невозможно убить. Это ложь. А все-таки безопасно ли долго носить на себе вещь таких странных свойств? Посему бери меня, собак, карету. Ты хоть приблизительно знаешь, где эта треклятая тайная колония? Узнаю сопланетников, всегда ерундят. -- Я вижу. Понимаешь -- я вижу место, ландшафт, особенности. Но не координаты, конечно. -- А найдешь на карте? -- Запросто. Там развилка реки и плато с выходами синих горных пород. -- У меня есть фотокарта, я даже разбил координатную сетку. Примерно, конечно. Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивая карту (у него всегда беспорядок). Говорил в то же время: -- На собак надену суперы. "...А сейчас ты мне расскажешь о Штарке и Гленне. Они с твоей земли". -- Занятно, -- говорил Тим, роясь в ящике. -- Мелькнуло имя -- Штарк... Звать Отто? -- Плюс Иванович... Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль щипцов. -- Вспомнил! Встречал -- эгоцентричная штучка. Но зачем ему делать зло? ...Властолюбие? -- рассуждал Тимофей. -- Пожалуй, есть. А еще стремление всегда настоять на своем. Вот его фразочка: "Тысячу раз скажу, а продолблю в голове дырочку". Мозг какой-то безводный -- формулы, принципы, системы. И вдруг короткое замыкание и загадка поведения. Он выступал со статьями о колонизации планет. Гленн... Это сторонник биологической колонизации... Вот карта, чертовка! Хирург-селекционер, будущая знаменитость, мой враг и, наверное, гений. Тимофей достал папку, развязал шнурки и бросил карту на стол, поверх посуды. -- Да, мы с Гленном враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип, не люблю. Карта была тимовская, неряшливая, самодельная. Но съемка вполне прилична. Мы нашли реку и синее плато. -- Километров тысчонок пятнадцать-двадцать, -- говорил мне Тимофей, меряя пальцами. -- Вылетаем в девять? Тогда спешим, туман поднимается. Когда все решилось, я почувствовал новый голод. Я стал брать и доедать все со стола: бутерброды, паштет, куски сахара. Тимофей озабоченно глядел на меня: -- У тебя сильно повысился обмен, хорошо бы тебя проверить калориметрически, -- бормотал он. -- И надо с собой взять всего побольше. Найдем еду у колонистов? -- Конечно. Но Штарк, знаешь ли, что-то мудрит с автоматами. -- Ври больше! -- выкрикнул Тим. -- Будто видишь. Я -- видел. Жуя, я видел плоскогорье. Вдруг дым, обрывки пламени -- я отшатнулся. Из дымного (видимого только мной) что-то косо взлетело, пронеслось по небу, исчезло. А вот смеющийся Штарк. Он какой-то острый. Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, этот Отто Иванович. Губы тонкие, вобранные внутрь их краешки. И все -- нос, подбородок и глаза -- имеет въедливую, шильную остроту. Вот махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то -- широкое -- бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. Я понял -- Штарк ударил первый. Догадался -- та птица на узких крыльях, что летала над нами неделю назад, был его робот. ЧИСЛО 21-е ВОСЬМОГО МЕСЯЦА (дневник Т. Мохова) Странные, напряженные дни. Нужно описать их, чтобы не ушли, не были забыты. Во-первых, колония: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся нам сами? Или помешала авария рации? Тогда все ясно -- сообщение было, но оно не принято нами, его не повторяли, надеясь на колонистов. Затем проблема коллективной личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю косвенными данными, ненадежными ощущениями. Я сразу ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности. (Под рукой не было тестов, я не смог установить коэффициенты интеллекта "до" и "после".) Но "после" Обряда его лоб стал шире и выпуклей, не то расплываясь в моих глазах, не то сияя. Изменился и лицевой угол, глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в коленном суставе, движения рассчитанные, машинные. Казалось, его толкало нечто, сидящее внутри его. Что еще? Он стал выше. Это и понятно, рост его увеличился от повысившегося тонуса скелетной мускулатуры. Сжимая (по моей просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышенное. Он действительно Звездный Аргус, почти сверхчеловек. Мне тяжело с ним, я словно отравленный -- жжет голову, тошнит, слабость в ногах. Он добрый, честный, открытый, но я испытываю смущение и, пожалуй, страх. В нашу жизнь он принес суету и напряжение. Утром (после завтрака) он вдруг закричал, что всем нужно лечь на пол. Сам же, схватив ракетное ружье (одной рукой!), выбежал во двор. За ним с лаем и ревом вынеслись собаки всей кучей, щенята Джесси заскулили в своем ящике. Я вышел за ним. Георгий крикнул, чтобы я сдвинул сетку. Быстро! Сейчас! Я включил мотор, и небо открылось, голубое, чистое небо, даже медуз не было. И все крики и суета Георгия показались мне в этот момент такой ерундой. Вдруг широкая тень пронеслась над домом. Все задрожало от рева двигателей. Упали комья огня, и -- боп-боп-боп -- вслед этому широкому унеслись три маленьких ракетных снаряда. Их пустил Георгий. Они ушли за крылатым роботом, и за деревьями раздалось еще одно "боп", такое сильное, что упала радиомачта. -- Робота пустил! -- крикнул Георгий. -- Догадался! Отдав ружье Ники, он щурился на небо и почесывал шлем. -- "...Параграф третий: тот, кто направляет автомат на человека, заслуживает наказания первой степени", -- сказал он. -- А точно наведено, у него хорошая карта. О нашей станции он все знал. -- Мерзавец! -- сказал я. -- Пойду глядеть на дело рук своих, -- сказал Георгий. Он вышел, и, ничего не боясь, пошел лесом, и, как бы взлетая, прыгал через кусты. Но какова реакция -- сбил эту чертову штуку, выпустил три снаряда с расчетом. А если бы та ударила прямо в дом?.. И мне стало жутко. Я не боялся моутов и загравов, бациллы Люцифера не пугали меня. Но если прилетает робот и поднимает тебя и твой дом в небеса, в этом есть какая-то скверная жуть. Мой дом... Мне стало жаль его той жалостью, что я порою испытываю к щенятам. Нет, так дело не пойдет, надо спешить. Я пошел налаживать "Алешку". Осмотрел его -- все было в норме -- антиграв под напряжением, горючее в баках. Нажал пуск -- скарп приподнялся до уровня моей груди. Я погладил его: люблю эту штуку. "Алешка" -- большая рабочая скотина с каютой, с плитой и холодильником. Я опустил его, выбросил пару дохлых ночников, тряпкой вытер рули управления, похлопал по подушкам сидений -- хорошо! Занялся двором -- мешали ворвавшиеся во двор всякие летучие, фиолетовые, надоедливые. Они стрекотали, наскакивали на меня, жала их сверкали, как иглы. Я мотором натянул сетку. И вовремя -- подлетали летающие медузы --красные, синие, желтые. Они красиво плыли, словно древние корабли. Но когда спускались ниже, я видел синюю бахрому их качающихся щупалец. Новых не было, все прежние виды -- пузырчатые, медузы-титаны и пр. Я вывел собак и стал одевать в суперы. Вот что я здесь люблю (кроме Георгия и зверей планеты) -- живое тепло собак. Во-первых, они моя дальняя родня. Во-вторых, мне сладко их гладить, трогать, ерошить шерсть. Я люблю их мыть, расчесывать, стричь... Так мило касание их горячих ласковых языков. Но мне стыдно, что я завез псов на эту сумасшедшую планету. Мне хочется просить у них прощения, сказать -- простите, вы сражаетесь и гибнете за меня, но без вас я не смогу здесь жить. Мне нужна ваша ласка, ваша бдительность и ваша любовь. Суперы -- бойцовые панцири. Собственно, к обычному я привинчиваю налобник с шипом сантиметров в тридцать (чертовски трудно научить собаку пользоваться им), добавляю шипы на спину и бока -- по двадцать штук. Хотел бы я увидеть рожу моута, сцапавшего мою собаку. Но прямое оружие собак -- автоматические пасти. Работает их челюстями наспинный робот с передаточной механикой страшной силы. Я одел собак. Они стали фантастически уродливыми и до чертиков опасными. Такими мы и пойдем в колонию. Вот заскулили, машут хвостами, жмутся ко мне. Ага, Георгий... Он перепрыгнул куст, хлопнул моута по морде. В руке его широкоствольный пистолет. Итак, война. -- Ты знаешь, -- закричал он. -- Робот-то здешний. Ни одного клейма! -- Не может быть! (Я удивился.) -- Может! -- А чем так громыхнуло? -- Он нес три ракеты, этот дурак, но у двух отказал механизм сброса. Они и рванули. Кстати, угробили оранжевого бородавчатника. В клочья разнесли! -- Так ему и надо, -- бормочу я. -- Обнаглел, за собаками гонялся, меня ловил. Георгий подходит, хлопает меня по плечу. У, какая тяжелая, добрая, страшная рука. -- Радуйся, -- говорит он. -- Им завтракает желтый слизень с дом величиной. -- Он светится? -- Там и без него светло. По-видимому, это Большой Солнечник -- он живет в роще коралловидных деревьев. Погрузились. Я сел за пульт управления. Аргус угнездился рядом. Он сидел понурясь, словно из него вынули все кости. Я увидел, как худы и остры его плечи, и у меня сжалось сердце. Ники влез к собакам. Я поднял машину над деревьями, в мир особенных, верхушечных, лесных жителей. Нас тотчас окружили летающие пузыри, на крылья село несколько желтых двухголовок. Они подбежали к кабине и глядели, тараща глаза. Я повернул на юг и дал умеренную скорость. Газовые струи потянулись за нами. Теперь, если у Штарка и есть дальний радар, он ошибется, не заметит нас, так низко летящих. Пролетев километров двести, я повернул на запад. (Здесь джунгли цвели верхушками.) -- Тим, -- спросил вдруг Аргус, -- Тим, ты все там убрал? -- Что? Где? -- Ну, дома?.. Коллекции, фото, записки? -- Основные в сейфах, последние на стеллажах. -- Тим, мне жалко, что так все получилось, -- сказал Аргус. -- Что случилось? -- Он накрыл нас. Он влепил в дом три ракеты. Ты погляди -- дым. Я откинул солнцезащитный козырек и увидел этот дым. Он поднимался из джунглей, тонкий и высокий, как шест. Меня ударило в грудь, и закружилась голова. Я ощутил холодные пальцы Аргуса -- он снял мои руки с клавишей управления. -- Мне жаль, -- повторил он. -- Мне очень-очень жаль. Я зажмурился и подержал свое лицо в ладонях -- они пахли машинной смазкой. Я стал предельно несчастлив. Я родился в подземелье, на холодном Виргусе. Я рос на скупой планете, без животных и деревьев. На Люцифере я нашел для себя все, что мне было нужно, даже в избытке. Мне было хорошо здесь. -- Звездный, -- сказал я. -- Ты ввязал меня в эту историю. Чертов Штарк бы меня не тронул. Зачем я ему? Ну, сижу на станции, ну, собираю образцы. -- Верно. -- Я тебя должен ненавидеть -- коллекции погибли. -- Основные в сейфах. -- Гони к дому! -- заорал я, вскакивая. -- Вот этого я не сделаю. -- Там горят труды наши. И твои тоже, имей в виду. -- А мне что за дело? -- сказал он и заговорил вдумчиво: -- Я как-то отвердел, мне чужды твои тревоги. Я -- стрела правосудия, направленная в Зло, мой путь прям. (Он вздохнул.) Ты не злись, сейчас тебе станет хорошо. Тебе хорошо, хорошо... Ты забыл, тебе хорошо. Он погладил меня холодной ладонью, и мне стало хорошо. Я расслабился, даже глаза прикрыл. -- А коллекции мы соберем новые. Пустим в джунгли роботов-наблюдателей, и будет тебе урожай, -- ласково говорил он. -- Да где же их взять-то, роботов, где? -- У Штарка. А вечером следующего дня Штарк сбил нас. До плато оставался час полета. Близился вечер. Мы пролетели озеро Лаврака. Там, помню, мы с Ланжевеном стреляли по отражениям береговых камней и рикошетом попадали в камни. Такое озеро здесь одно, прочее -- болотистые джунгли. Если повторить это слово тысячу раз подряд, бормотать его не день, а месяц, год, то станет понятна их обширность. Что там творилось, в этих болотах, никто толком не знал, даже я. О доме и коллекциях я больше не думал, на Аргуса не сердился. Меня охватило состояние подчиненности, я отдыхал впервые на Люцифере. Сумеречное, дремотнее состояние. К вечеру мы запеленговали сигналы чужого радара. Автопилот повел скарп по пеленгу. Шли мы как по ниточке. Георгий сказал мне, что слушает Голоса, и зажмурился. Собаки повизгивали, просили есть. Я пошел к ним. Дал охлажденную воду, сунул каждой по галете и стал глядеть в иллюминатор. Я видел лес, размазанный скоростью в ржавые и белые полосы, видел проносящиеся назад летучие существа, слышал удары их мягких тел по корпусу и свист воздуха на его обводах. Свист и мокрые шлепки, свист и шлепки. И вдруг мы наскочили на скалу, ударились в дерево, уперлись в стену. Так мне увиделось -- скала, затем дерево и стена. Меня бросило на пол. Вспыхнул огонь, и в каюту вошел вонючий дым. Нас спасли высокие деревья -- "Алешка" упал на их вершины и провалился вниз. Падая, он заклинился в сросшихся стволах. Результат -- скарп прикончен, мне в кровь разбило лицо, Бэк вывихнул лапу, а Георгий как новенький, хотя кабину буквально разворотило взрывом. Он сбросил лестницу. Я же в оцепенении глядел вниз -- чернота тропического леса, фосфор мхов. Я дрожал в ознобе. Я стискивал зубы, сжимал кулаки и... разрыдался. Георгий же скалился. Он ощупывал себя, хлопая по плечам, по ногам, и говорил мне: -- Ты знаешь, это тело даже не напугалось. Не скажу, чтобы не успело, -- ракету я заметил, она шла встречным маршрутом. -- Отчего же не свернул? -- Инерция массы. Ракета же кинулась в нас из деревьев, как рыбка. Это было красиво. И мечтательно, с эгоизмом вояки, ска