техники, механики, но и люди самых далеких, ничего общего не имеющих с космическими исследованиями профессий. В институт непрерывно шли письма из разных городов. Москвичи, ленинградцы, рязанцы, туляки предпочитали являться лично. И весь этот поток сдерживал Травин, пропуская к Батыгину лишь тех, кого тот вызывал. Все участники экспедиции, уже отобранные Батыгиным и прошедшие тренировочные сборы, проходили дополнительную проверку в различных врачебных комиссиях. Немалая работа в эти дни выпала на долю врача-психиатра Нилина: он еще раз, после тренировки, обследовал всех кандидатов в экспедицию, и к его заключениям Батыгин прислушивался очень внимательно. Здоровяку Безликову, к его немалому неудовольствию, пришлось вновь встретиться с Нилиным. Он помнил его первое, не очень-то благоприятное заключение и поэтому невольно волновался. Едва переступив порог кабинета, он воинственно спросил: - Ну что, опять вы мне насчет к'айностей начнете толковать? Прошу обойтись без шуток! - Какие там шутки! - маленький подвижный Нилин резво подбежал к Безликову, взял его за руку и подвел к креслу с высокой спинкой. - Усаживайтесь поудобнее, не волнуйтесь. Постарайтесь думать о чем-нибудь постороннем... - Тоже мне - тео'етик! - картавя, возразил Безликов. - Думать о посто'оннем! Кто же это сможет! Нилин, не отвечая, склонился над прибором, а Безликов почувствовал, что его начинает бить мелкой дрожью. Нилин словно ничего не замечал, и в эти минуты Безликов люто ненавидел его. - Ско'о вы, что ли? - нетерпеливо спросил он и дернулся в кресле. - Не надо, не надо волноваться, - ласково увещевал Нилин, не глядя на своего пациента. - Зачем же волноваться? Заключение врач вынес прежнее: экспедиция не противопоказана, но в поведении пациента возможны и крайности. - Я бы вас в резерв зачислил, - безжалостно добавил Нилин. Безликов, утратив от негодования дар речи, выскочил из кабинета. Он помчался напрямик к Батыгину, чтобы поведать тому о несправедливости врача, и Батыгин его немного успокоил - сказал, что заключение врача не так уж категорично, и надо надеяться, что все разрешится благополучно. Безликов собрался уже уходить от Батыгина, когда на пороге его кабинета появился Травин и сказал: - Николай Федорович, к вам философ Якушин. - Философ?.. Просите, - Батыгин удивленно пожал плечами. В кабинет вошел высокий, средних лет мужчина в темно-сером, в красную искру костюме. Батыгин поднялся ему навстречу. - Мой визит, наверное, вас немного озадачил? - Не скрою... - Между тем все очень просто. Мне хотелось бы принять участие в вашей экспедиции. Удивительно ясные, почти прозрачные глаза Якушина выжидающе остановились на Батыгине. - Но с какой целью? - Я мог бы оказать вам серьезную помощь при обобщении материала... - Вы занимались раньше астрогеографией? - Нет, и сознаю, что мне придется немало поработать. Но философия, имея дело с самыми общими закономерностями, спасает конкретные науки от ползучего эмпиризма... - Видите ли, при всем моем уважении к философии я не вижу оснований брать в экспедицию философа... Вы говорите - обобщать. Допустим. Но чтобы обобщать - не обязательно лететь с нами. Вы сможете заняться этим, когда мы вернемся на Землю... Иное дело - будь у вас вторая, необходимая в экспедиции специальность... Я охотно взял бы в экспедицию специалиста геолога или геофизика, обладающего широкими философскими познаниями... Но в данном случае... Прошу извинить меня, но ничем помочь не могу... Когда удрученный отказом Якушин удалился, Батыгин, развивая свою мысль, сказал Травину и Безликову: - Нам в экспедиции действительно не помешал бы философ. Еще сто лет назад Маркс писал, что философы лишь различным образом объясняли мир, а дело заключается в том, чтобы его изменить... Преобразование природы планет - вот чем предстоит заниматься науке. И философам найдется, где приложить свои знания и силы... - Все это верно, - отозвался Травин. - Но состав участников экспедиции так ограничен... Разговор Батыгина с Якушиным, свидетелем которого Безликов оказался совершенно случайно, глубоко запал ему в душу. "Философия! - думал Безликов. - Вот что он противопоставит доктору Нилину и его скверному аппарату". Правда, раньше Безликов никогда специально не интересовался философией, но ему казалось, что он легко наверстает упущенное. И если он в дополнение к своим обширнейшим знаниям прибавит еще философию - Батыгин непременно возьмет его в экспедицию!.. Наконец наступил долгожданный момент: аппаратура астрогеографического института приняла сигнал, подтверждающий, что ракетный астроплан с лабораторией в корпусе встретился в космических пространствах с Марсом. В непосредственной близости от планеты звездолет пересек неширокий пояс радиации, окружающий магнитное поле Марса, и благополучно опустился на поверхность планеты. Астрогеографический институт оповестил об этом телеграфные агентства, и наутро весь мир узнал о новой победе человека над природой. Но бурной радости это известие не вызвало, и даже Батыгин находился во власти иных дум: всех беспокоила судьба Джефферса и его экипажа. Буржуазные газеты печатали статьи под крупными заголовками: "Джефферс приближается к Марсу!" "Он будет первым!" Однако, несмотря на оптимистический тон статей, все понимали, что до победы еще далеко, что, быть может, через несколько дней человечество узнает о трагедии, которая разыграется в пятидесяти миллионах километров от Земли, - там, куда еще не залетали люди... ...В Институте астрогеографии, в зале, предназначенном для демонстрации телепередач с Марса, Виктор после долгого перерыва встретил Костика Курбатова. Тот возился у приемников вместе со старым сподвижником Батыгина, специалистом-радиотехником Станиславом Ильичом Лютовниковым. Виктора удивило, что Костика допустили к управлению сложнейшей аппаратурой, но, очевидно, он этого заслуживал... Костик сильно изменился - это был уже не длинный нескладный юноша, а стройный, со спортивной выправкой молодой человек. Специальная тренировка, усиленные занятия спортом сделали свое дело. Виктор слышал, что особых успехов Костик добился в легкой атлетике; совершив тройной прыжок за семнадцать с половиной метров, он показал результат международного класса... И только хохолок по-прежнему воинственно торчал на макушке у Костика, придавая ему забавный вид... Но сейчас Виктора больше всего интересовали радиотехнические способности бывшего товарища по тувинской экспедиции. Близилось время, когда на звездолете сработают механизмы, раздвинутся титановые борта, и на поверхность Марса выползет похожий на танк звездоход. Послушный радиосигналам с Земли, он отправится в путешествие по планете, и люди увидят на экране все, что попадет в объективы его приборов... Увидят - если Лютовников и Костик сумеют принять радиосигналы с далекой планеты... А если не сумеют?.. Виктор неожиданно разволновался, и ему захотелось побежать к Батыгину и спросить у того, верит ли он, что сигналы будут приняты... Но Виктор никуда не побежал. Он просто разыскал глазами Батыгина. Зал имел полукруглую форму, и ряды кресел ступеньками спускались к центру зала, туда, где в первом ряду сидел Батыгин. Виктор видел его широкие застывшие плечи, высоко поднятую, немного откинутую назад голову, большие руки, лежавшие на подлокотниках... И Виктору подумалось, что разум, волю, желания всех сидящих в зале Батыгин сейчас вобрал в себя, что он могуч, как никогда раньше, и все по силам ему... Нет, никакой случайности не произойдет. Пейзажи Марса непременно появятся на экране... А в зале стояла ничем не нарушаемая напряженная тишина. Ни вздоха, ни скрипа кресел. Все не отрываясь смотрели на темный экран. Лютовников и Костик застыли у аппаратов. Экран словно вздрогнул, и светлая узкая полоска прошла по нему снизу вверх. Лютовников что-то сказал Костику. Тот молча кивнул. По экрану прошла вторая светлая полоса, потом третья, четвертая, полосы вдруг расплылись, замелькали одна за другой со все возрастающей скоростью, наконец экран посветлел, но затем снова потемнел и принял странный синевато-фиолетовый оттенок. Лютовников и Костик возились с регуляторами, но цвет экрана не изменялся. В зале было нежарко, но с Лютовникова и Костика от волнения градом лил пот. Прошло довольно много времени. Картина не изменялась. - Не направлены ли объективы телеаппаратов в небо? - спросил Батыгин; он произнес это тихо, для Лютовникова, но услышали все, и вздох облегчения пронесся по залу. - Конечно! - воскликнул кто-то на задних рядах. - Просто объективы направлены в небо! Лютовников и Костик одновременно ухватились за регулятор. Тишина стала еще напряженней, еще невыносимей... На экране по-прежнему виднелось синевато-фиолетовое марсианское небо. Но вдруг оно словно поплыло перед глазами зрителей, и на экране, в его левой нижней части, появилось красно-бурое пятно с белыми полосами - поверхность Марса. Как по команде, все зрители сразу наклонились в сторону экрана, и было странно, что крик восторга не потряс стены, что люди не сорвались со своих мест, не бросились вперед... Виктор сидел, судорожно стиснув кулаки, глотал воздух пересохшим от волнения ртом, хотел и не мог закричать "ура!" Не смея оторваться от экрана, он ощупью нашел чью-то руку и крепко стиснул ее... А на экране перед зрителями расстилалась равнина с грядами невысоких пологих холмов - заснеженная, безжизненная. Вероятно, звездоход стоял на вершине одного из холмов, и потому так хорошо была видна вся местность. - Снег, - раздался в абсолютной тишине голос Батыгина; Виктор на секунду отвел глаза от экрана и увидел, что Батыгин сидит теперь, откинувшись на спинку кресла, и плечи его не кажутся больше застывшими. - В северном полушарии, где приземлился наш звездолет, сейчас лето, - продолжал Батыгин. - Значит, он опустился в районе полюса. Это очень удачно. Мы направим астролабораторию на юг и сможем проследить, как изменяются природные условия. Пусть звездоход повернется вокруг собственной оси, - обратился Батыгин к Лютовникову. - Хотелось бы увидеть с этого холма как можно больше. ...Изображение на экране сдвинулось, и перед глазами зрителей медленно поплыли заснеженные пространства. - Снег неглубокий, - сказал Батыгин. - Глубина его не больше десяти сантиметров. Обратите внимание - кое-где проступают из-под снега красно-бурые пятна грунта, особенно на южных склонах холмов... - Никаких признаков жизни! - вздохнул кто-то в зале. - Никаких! Батыгин узнал голос Светланы и улыбнулся. - А в Антарктиде много бы вы обнаружили признаков жизни?.. Потерпите, вот спустимся южнее... Снова стало очень тихо, слышалось только легкое потрескивание аппаратов, автоматически переносивших марсианские пейзажи с экрана на кинопленку. С негромким щелканьем включился микрофон, и голос астроклиматолога, дежурившего у приемных аппаратов, произнес: - Получены первые сведения о погоде. Температура два градуса тепла, ветра нет, штиль... Микрофон выключился. - А недавно был сильный ветер, - сказал Виктор. - Видите заструги?.. Ветер дул с северо-востока. Сделав полный оборот, звездоход остановился. - Начинайте путешествие на юг, - распорядился Батыгин. Снова на экране медленно поплыли заснеженные пространства. Это продолжалось час, два, три, пять, шесть часов. У наблюдателей затекли спины, до рези устали глаза, но никто не покидал зал, каждый боялся пропустить тот момент, когда на экране покажется что-нибудь неожиданное, живое... Но, сколько ни вглядывались астрогеографы, на мертвой поверхности планеты не удавалось обнаружить никаких признаков жизни. Изображение на экране рывком сдвинулось вверх, и сине-фиолетовая полоска неба исчезла. - Звездоход пошел под уклон, - пояснил Лютовников. Да, звездоход действительно шел под уклон. Это продолжалось около получаса, а потом он принял горизонтальное положение, но небо так и не появилось на экране. - Наверное, загораживает противоположный склон! - неожиданно громко сказал Свирилин, геоморфолог, ставший специалистом по рельефоведению - науке о формах поверхности планет. Свирилин тотчас умолк и смущенно потер рукою подбородок. - Что же вы?.. Продолжайте, - подбодрил Батыгин. - Вам, как говорится, и карты в руки. - Мне ка-а-жется, - сказал Свирилин, и лоб его страдальчески наморщился, - что звездоход спустился на дно большой тектонической долины. Да, да! - осмелел он. - На склонах видны выходы коренных пород. На далеком противоположном склоне, наконец появившемся на экране, действительно виднелось что-то, очень напоминающее сильно растрескавшиеся красноватые скалы. - Ни кустика, ни травинки! - опять вздохнула Светлана. Включился микрофон. - Температура опустилась до нуля, - сообщил невидимый астроклиматолог. - Ветра по-прежнему нет. Штиль. - Наступает ночь, - пояснил Батыгин. - Ночь, конечно, относительная, потому что в это время года в околополюсном районе северного полушария стоит полярный день. Кто-то в зале не сдержал тяжелого вздоха: - Н-да, и уйти - не уйдешь, и высидеть - не высидишь. У нас тоже ночь? - Двенадцатый час. И, пожалуй, нам всем пора отправляться по домам, - сказал Батыгин. - Будет еще много таких напряженных дней, и, надо полагать, самое интересное - впереди. Аппаратура переснимет пейзажи, и потом мы просмотрим кадры... Свет в зале не зажигали, но все стали понемногу расходиться. - Я останусь, - сказала Светлана. - А ты? - она тронула за руку сидевшего рядом Виктора. - И я останусь. Виктор посмотрел на те места, где сидели Денни Уилкинс и Надя. - Крестовин ушел. И Надя с ним. Светлана быстро, предупреждая дальнейшие разговоры, приложила теплую ладонь к губам Виктора. Это было так неожиданно и так хорошо, что Виктор забыл и о Марсе и о марсианских пейзажах. Светлана тотчас убрала руку, но губы еще долго сохраняли это удивительное ощущение - нежное, теплое, и он никак не мог заставить себя сосредоточиться... Придя в институт, Батыгин первым делом спросил, имеются ли вести от Джефферса. Ему ответили, что ничего нового нет. Батыгин молча прошел в демонстрационный зал. Там еще почти никого не было. Лютовников и Костик стояли у аппарата, но астротелевизор не работал. - Временно прекратили прием передач и остановили звездоход, - объяснил Лютовников. - Можно настраиваться на прием? В зал вошла большая группа сотрудников института и среди них Безликов. Сейчас он был настолько увлечен наблюдениями за Марсом, что забыл о философии, хотя его портфель и пополнился новыми справочными изданиями. Безликов сел в первом ряду, солидно положив ногу на ногу. - Начинайте, - попросил Батыгин, обращаясь к Лютовникову. Экран еще оставался темным, но в зале послышались странные звуки, напоминающие скрип полозьев по снегу и хруст мерзлого грунта под гусеницами трактора. - Что за шум? - недовольно спросил кто-то. - Как что за шум? - обиделся Лютовников. - Нам удалось добиться неплохой слышимости. Вчера вы не обратили внимания, - но мы же не слышали Марса! А это - скрипит снег под гусеницами... За ночь звездоход прошел большое расстояние, и местность изменилась: снегу стало меньше, и теперь он казался синеватым, крупнозернистым, как на Земле перед таянием; толщина снежного покрова не превышала двух-трех сантиметров. Включился микрофон, и дежурный астроклиматолог объявил: - Ночью в районе астролаборатории зафиксирована температура в один градус мороза. Скорость ветра до десяти метров в секунду. Звездоход снова спускался, и прямо в объектив бежал почти свободный от снега красно-бурый склон. На этот раз звездоход пробыл на дне тектонической долины, как определили ее Безликов и Свирилин, значительно дольше - она оказалась шире первой. - А не проехать ли нам по дну долины? - спросил Батыгин. - Она вытянута с северо-востока на юго-запад, - возразил дежурный техник. - Мы уклонимся от заданного курса. - Ничего, - сказал Батыгин. - Может быть, она повернет на юг... И долина действительно повернула на юг... Теперь, после того как все привыкли к сменяющимся на экране марсианским пейзажам, и астрогеографы и астроботаники с нетерпением ждали окончательного разрешения вековой загадки - имеется ли на Марсе жизнь и какая... Все книги, все бесчисленные статьи, посвященные марсианской растительности, даже фотографии, - не казались сейчас убедительными... Только своим глазам соглашались верить исследователи. На дне долины и на пологих участках склонов еще лежал снег, но не он теперь интересовал наблюдателей: какие-то странные низко стелющиеся прутики торчали из грунта... Все пытались получше разглядеть их, и никто не осмеливался первым высказать о них свое мнение... - Неужели растительность? - прошептал астроботаник Громов. - Ну конечно! - восторженно прозвенел голос Светланы. - Наконец-то! Они выглядели жалкими и торчали далеко один от другого, эти прутики, но впервые глаза людей видели жизнь, возникшую и существующую в ином мире, на другой планете! Это уже потом вспомнили об арктических пустынях, уже потом доказывали, что даже там растительность богаче. А в первые мгновения все тянулись к тонким прутикам, как к чему-то родному, близкому, встреченному после долгих ожиданий в космическом далеке... Когда стихли беспорядочные возгласы, когда улеглось волнение и к ученым вернулась способность спокойно наблюдать, Виктор сказал: - Мне кажется, что белое - это не только снег. Нельзя приблизить объектив к почве? Прошло некоторое время, и на экране, увеличиваясь, словно под микроскопом, появился участок грунта. Теперь стало видно, что из-под тонкой снежной кисеи выступают резные голубовато-белые веточки, очень похожие на стебельки земных кустистых лишайников. - Лишайники! - крикнул астроботаник Громов. - Почти копия нашего "оленьего моха"! Значит, как и на Земле, лишайники на Марсе селятся в самых суровых условиях. ...Звездоход продолжал свое путешествие по долине. Теперь в объектив телеаппарата все чаще попадали низкие, приземистые, очень плотные кустики, темнеющие среди нестаявшего снега. По-прежнему слышалось легкое похрустывание грунта под гусеницами... - По-моему, мы вышли за пределы полярной зоны, - сказал астроклиматолог, накануне передававший сведения о погоде. - Здесь снег уже наверняка стаивает. Значит, мы достигли умеренной зоны. - Логично, - согласился Батыгин. - Пожалуй, теперь нам стоит выбраться из этой долины наверх и посмотреть, что делается там. Звездоход полез на склон. Карабкаться ему пришлось долго - лишь через час он выбрался на ровную поверхность. Теперь, куда бы ни поворачивался объектив телеаппарата, на экране виднелись только плоские, чуть всхолмленные пространства, заснеженные, без всяких признаков растительности. И не верилось, что совсем недавно звездоход был на дне глубокой узкой впадины. - Ну, конечно! - сказал Батыгин. - Здесь нет растительности! У нас на Земле растительность дальше всего на север проникает по долинам рек. На Марсе мы пока не нашли рек, а вполне вероятно, и не найдем их, но марсианские долины - это и самые защищенные и самые влажные места. Посмотрите на карту, - попросил Батыгин рельефоведа Свирилина, - есть ли в этом районе "каналы"? - Нет, - сразу же ответил Свирилин. - Я уже смотрел. - Странно... Включился микрофон. - Максимальная дневная температура, отмеченная около часа дня по марсианскому времени, достигала четырех градусов тепла. Зафиксирована на дне долины. На долиноразделе... - Долинораздел! Великолепно сказано! Это же не водораздел, потому что нет рек! - воскликнул рельефовед Свирилин, но на него зашикали, и он умолк. ...На долиноразделе, - продолжал дежурный астроклиматолог, - в три часа дня отмечена температура в один градус тепла. В долине ветра не было. На долиноразделе скорость ветра достигает восьми метров в секунду. Долго все сидели молча, а на экране проплывала заснеженная равнина, такая же безжизненная, такая же бесконечная, как вчера. Снова включился микрофон. - Температура семь градусов мороза, - сообщил невидимый диктор. - Близится вечер, - пояснил Батыгин. - Здесь уже должна быть ночь, короткая, но настоящая. - А в Москве ночь уже давным-давно, - сказал кто-то, и все почувствовали, что очень устали и хотят спать и есть. Скорее даже только спать - прийти домой, лечь, вытянуться, закрыть уставшие глаза... На экране показалось небо - на этот раз красноватое, с золотистыми бликами. Потом почти сразу стемнело. - Все, - сказал Батыгин. - Это на Земле сумерки продолжаются долго, потому что атмосфера рассеивает солнечный свет. А на Марсе атмосфера очень разрежена, и сумерки там коротки. Вспыхнул свет. Люди стали подниматься, устало разминая затекшие спины, ноги. - Ничего, с завтрашнего дня будет полегче, - Батыгин улыбался, вглядываясь в утомленные, с покрасневшими глазами лица своих товарищей. - Завтра мы достигнем районов, где день и ночь чередуются нормально, как им и положено в умеренных широтах. А сутки на Марсе, к счастью, почти равны земным: всего на сорок минут длиннее. Зато сезоны года в два раза продолжительнее земных. Так что нам повезло, если бы наоборот... - Батыгин засмеялся. - С завтрашнего дня начнем отдыхать нормально. Завтра же нам предстоит сделать интересные наблюдения. Сейчас на Марсе начало лета, отступление снеговой границы наверняка продолжается, и мы узнаем, что это за штука - "эффект темной каймы". Помните?.. Вслед за отступающей снеговой границей по диску планеты движется темная кайма... Выйдя из демонстрационного зала, Батыгин отправился на радиостанцию узнать, нет ли новых известий от Джефферса. - Полет продолжается, - ответили ему. - Ничего нового Джефферс не сообщал. "Продолжается... Сколько времени он будет продолжаться? - думал Батыгин. - Три-четыре дня или целую вечность? Если звездолет выйдет на орбиту Марса раньше, чем планета минует место встречи, то есть еще надежда не проскочить мимо; Джефферс сможет повернуть навстречу Марсу. Но если планета пройдет раньше, чем звездолет выйдет на орбиту, - тогда ее не догонишь... Жаль, что так низка скорость наших звездных кораблей. Вырваться из-под власти земного притяжения мы можем, но как нам далеко до подлинно космических скоростей!.." Виктор провожал Светлану домой. Они шли под руку и, устав от необычных впечатлений, молчали. У входов в кинотеатры стояли толпы народа: демонстрировались последние выпуски киноизвестий, и все стремились увидеть Марс, эту загадочную планету... - И все-таки я завидую Джефферсу и его жене, - сказала Светлана. - Они первыми ступят на Марс! - Если ступят! - возразил Виктор. - Знаешь, я почему-то совершенно убеждена, что мы напрасно беспокоимся. Все кончится благополучно. - Я тоже почти уверен в этом. Но Батыгин волнуется. Уж я-то его знаю! - очень волнуется... - Вот заснуть бы и проснуться через пять дней, когда они уже долетят! Впереди Светлана заметила Крестовина и Надю. Они шли медленно, ни на кого не обращая внимания. - Догоним? - предложила Светлана. - Не надо! - Виктор удержал ее. - Вдвоем лучше... Знаешь, о чем я думаю?.. Ведь мы с тобой когда-нибудь сможем полететь так же, как и Джефферс... - Что значит "так же"? - Ну, как он... с женой. - Непонятно, - сказала Светлана. - Что ты имеешь в виду?.. Какая еще жена?.. - Жена - это ты... а я... я... - А ты - это муж? - безжалостно уточнила Светлана. - А мое условие не говорить на эти темы ты успел забыть?.. - Нет, - сказал Виктор. - А если я нарушу условие? - Если нарушишь - пеняй на себя! - Светлана попыталась высвободить руку, но он не пустил. - Что же ты молчишь? - Не Хочу... пенять на себя! Глаза Светланы смеялись, но Виктор этого не заметил... На следующий день они снова сидели рядом на своих постоянных местах. Виктор думал, что Светлана будет сердиться за вчерашнее, но она, наоборот, была весела и разговорчива. ...Темный экран посветлел, и короткие мутно-сизые сумерки быстро сменились ясным синевато-фиолетовым марсианским днем. Звездоход двинулся в путь, в зале снова послышался характерный скрежет гусениц и хруст мерзлого грунта. Даже за короткую северную ночь поверхность Марса успела остыть до двадцати градусов мороза - наблюдатели узнали об этом от дежурного астроклиматолога. Звездоход шел быстро и к середине дня достиг снеговой границы, которая также стремительно - со скоростью ста километров в сутки! - смещалась ему навстречу, к полюсу. - Ну, конечно, - сказал Батыгин. - Вот вам загадочный "эффект темной каймы" - просто грунт, увлажненный талыми водами! Не будем здесь задерживаться. Все-таки больше всего нас интересует проблема жизни на Марсе. - Да, что-то марсиане долго не дают о себе знать. У нас на Земле народ гостеприимнее! - пошутил кто-то и посоветовал Лютовникову: - Гоните звездоход, Станислав Ильич. Тут не на что смотреть! - Нет! - запротестовал Свирилин. - А рельеф? - Какой там рельеф! Ни одной горы, плоская равнина... На Земле веселее. - Могу дать справку, - сказал Безликов. - Некоторые астрономы давно предполагали, что на Марсе нет сколько-нибудь значительных возвышенностей. - Астрономы, астрономы! - не сдавался Свирилин. - Они утверждали, что поверхность Марса - идеально ровная и напоминает такыры в пустынях, а мы уже видели долины, скалы, камни на поверхности... И потом - "каналы", вы забыли про "каналы", а их непременно нужно найти! - Что за вопрос! - поддержал рельефоведа Безликов. - О "каналах" нельзя забывать. Вскоре звездоход опять пошел вниз, спускаясь в очередную долину. - Вот теперь мы словно в горах, - сказал Свирилин. - Крутые склоны, большие относительные высоты... Удивительно интересно! - Обратите внимание на растительность, - посоветовал Батыгин. - Она гуще, чем на долиноразделе, но кусты еще не покрылись листьями. Здесь совсем недавно лежал снег. - Николай Федорович прав, - поддержал астроботаник Громов. - Можно ожидать, что кустарники вскоре покроются листвою и местность примет иной вид... - Если так, то при взгляде сверху долина с густой растительностью будет казаться темнее окружающих пространств... - высказал предположение Виктор. - Мы в "канале"! - неожиданно закричал восторженный Свирилин. - Ура! Мы в "канале"! - Мы в "канале", мы в "канале"! - подхватил Виктор. - Именно это я и хотел сказать! Батыгину пришлось наводить порядок. - Во-первых, мы не в канале - в канале, в лучшем случае, звездоход, - внес он некоторую ясность. - Во-вторых, догадка очень правдоподобна. Что "каналы" - это тектонические трещины, предполагалось давно. Известно также, что летом они видные лучше, чем зимой, когда все засыпано снегом. Вот вам, друзья, тайна марсианских "каналов" - это долины с густой растительностью. Молодежь, занимавшая последние ряды, разочарованно молчала. - Может быть... это... все-таки... не каналы? - спросила Светлана. - Как не каналы? - вознегодовал Свирилин. - Каналы! Каналы! Самые настоящие каналы!.. То есть... наоборот! Вовсе не каналы, а то, что считали каналами! - Товарищи! У нас еще будет возможность уточнить предположение Свирилина, - призвал к тишине Батыгин. - Давайте следить за экраном. И действительно, за экраном стоило следить: какое-то странное, похожее на вывернутый пень образование виднелось на склоне долины. - Направьте туда звездоход, - попросил Батыгин. - Уже не ископаемое ли это дерево? Скрюченные черные корни медленно наплывали на зрителей. Сомнений быть не могло: вешние воды постепенно вымыли из грунта когда-то погребенное дерево. - Вот сейчас я жалею, - сказал Батыгин, - что не могу выкопать это дерево, пощупать его своими руками, подвергнуть анализу... - Может быть, это сделает Джефферс... - Запишите на всякий случай координаты находки. Придвиньте объектив вплотную к дереву... В демонстрационном зале стояла тишина. Все молча всматривались в переплетенные корни ископаемого дерева - немого свидетеля иных, более благоприятных условий жизни на Марсе... Находка говорила о многом, но в эти минуты все думали о другом: как ни хороши телепередачи с другой планеты, но заменить экспедиционные исследования они не могут! И все вспоминали Джефферса... Джефферс и миссис Элеонора летели в отдельной каюте, расположенной в передней части астроплана. Каюта была оборудована под спальню и под кабинет. Койки на день убирались, и по каюте можно было пройти, не рискуя на что-нибудь наткнуться. Вообще в ней оставалось довольно много свободного места - гораздо больше, чем в каютах других участников космического полета. Иллюминатор с кварцевым стеклом позволял вести наблюдения за космосом. Обычно у кварцевого иллюминатора сидел Джефферс - его письменный стол стоял так, что он мог писать и вести наблюдения. Космос редко радовал их интересными зрелищами: за иллюминатором виднелось все то же черно-фиолетовое пространство, изредка астроплан попадал в облака сильно разреженного слабо светящегося газа, и тогда на темном фоне вспыхивало множество серебристых искорок. В таких случаях в памяти Джефферса воскресала одна и та же картина из далекой юности: рождественский бал, маскарадные костюмы и блестки, блестки, блестки, которыми все осыпано... Иногда - это случалось редко - Джефферсу удавалось подметить стремительно проносящийся метеор - стрелки приборов начинали метаться по белым дискам; иногда по корпусу астроплана ударяли мелкие частицы твердого вещества, но корпус выдерживал удары, а Джефферс думал, что если вместо этих маленьких обломков небесных тел с астропланом столкнется болид, то дело примет плохой оборот... Звездолет Джефферса летел от Солнца, оно светило ему в хвост "круглосуточно", потому что в космосе Солнцу некуда "заходить" и неоткуда "восходить": смена дня и ночи - это привилегия вращающихся вокруг собственной оси планет. И потому что Солнце светило со стороны Земли, Джефферс так и не мог ни разу разглядеть ее после того, как звездолет покинул астродром. Почему-то, - он сам не мог понять почему, - Джефферса огорчало это обстоятельство, и он втайне мечтал, чтобы астроплан попал в какую-нибудь тень, отброшенную в мировое пространство космическим телом. Тогда Джефферс обязательно увидел бы еще раз Землю, родную Землю, и рассказал Элеоноре, как она выглядит отсюда, из космического далека. Джефферс тосковал по Земле. Он начал тосковать сразу же, как только покинул ее. Но никто, кроме жены, не догадывался об этом: экипаж относился к полету совсем иначе, и Джефферс не раз слышал в кают-компании командного состава восторженные разговоры. Да и в помещениях, отведенных для рядовых участников полета, тоже царило приподнятое настроение. Что же, он не хотел понапрасну омрачать чужую радость, он тосковал один или вдвоем с женой, от которой все равно ничего не мог скрыть. - С Марса ты снова увидишь Землю и расскажешь мне, как она выглядит, - иной раз успокаивала мужа миссис Элеонора. - Она должна быть красива, почти как Венера на земном небосклоне! С Марса увидишь Землю... У Джефферса пока не было особых причин волноваться; он спешил на свидание и верил, что оно состоится. Но в самые последние дни, когда Джефферс убедился, что вылет задерживается и риск не встретиться с Марсом все возрастает, он принял тайные меры предосторожности. Впрочем, слово "предосторожность" не очень точно передает смысл его действий: какие бы меры он ни принял, но если астроплан не встретится с Марсом, все они рано или поздно погибнут... В одну из бессонных ночей на Земле, незадолго до вылета, Джефферс задумался над вопросом не очень приятным: он пытался угадать, как поведут себя члены его экипажа, если астроплан пролетит мимо Марса и они узнают об этом, узнают, что никогда не вернутся на Землю, что им предстоит медленная мучительная смерть в кабинах астроплана?.. Джефферс перебрал в памяти всех своих будущих спутников - пилотов, механиков, техников, ученых... Да, с ним полетят подлинные мастера своего дела, полетят и настоящие ученые-энтузиасты, которые перестанут вести наблюдения только в минуту смерти. Но среди мастеров и ученых - Джефферс отлично знал это - были и авантюристы, решившие пересечь космический простор в погоне за марсианскими сокровищами, подобно тому как когда-то пересекали Атлантический океан, стремясь к берегам Америки, испанские конкистадоры. И пусть не белопарусные каравеллы, а могучий ракетный астроплан несется в неизвестное, пусть несколько столетий отделяет испанских конкистадоров-грабителей от жаждущих золота астронавтов - дух стяжательства остался неизменным. Джефферс знал достоинства этих людей, знал об их бесстрашии, энергии, воле. Но как поведут себя эти люди, отважные и полные энергии, когда поймут, что все их надежды рухнули и сами они обречены на смерть? Тогда, в ту бессонную ночь, Джефферсу стало не по себе. Да, будь на то его воля, он многих бы из них не взял с собою!.. Но у каждого летевшего с ним, - исключая некоторых ученых, - нашлись высокие покровители, которым Джефферс отказать не мог: от них зависело финансирование Института астрогеографии. Джефферс пытался доказать жаждущим наживы молодым людям, что путешествие его более чем рискованное. Но молодые люди, во-первых, были действительно смелы, а во-вторых, не очень-то верили старому ученому, тем более что газеты задурили им головы... Джефферс отклонял кандидатуры только тех, кто не отличался высокими профессиональными навыками: ему нужны были подлинные мастера своего дела, и это понимали все, даже высокие покровители... Так как же поведут себя эти здоровые молодцы, когда поймут, что песенка их спета?.. У Джефферса были основания подозревать, что воля их не выдержит до конца, что кто-нибудь один сорвется, а если сорвется один... "Да, каким способом ни умирай, результат будет один, - мрачно иронизировал Джефферс. - Но все-таки приятнее самому выбрать этот способ, и уж если погибнуть придется рано или поздно, то лучше погибнуть поздно, чем рано, и до последнего дня вести наблюдения и записывать их. Кто знает, какая судьба постигнет в конце концов астроплан!" И Джефферс решил оградить себя и свою жену, на случай трагического исхода, от всего, что могло омрачить их последние дни. В сущности, если бы все вели себя разумно, они смогли бы продержаться довольно долго и не прекращать наблюдения за космосом: кислорода, воды и продуктов хватило бы на год - все бралось с расчетом на обратный путь. Но если надеяться на разумное поведение трудно, следует своевременно принять _меры предосторожности_. Джефферс принял их. Он позаботился о том, чтобы двери его каюты были сделаны из крепчайшей стали, чтобы они герметически закрывались, и никто не смог бы войти - или ворваться! - к нему. Он поместил портативную, но мощную радиостанцию у себя, в маленькой смежной кабинке, и сигналы на Землю всегда передавал сам: Джефферс не хотел, чтобы какая-нибудь выходка обезумевших людей испортила на Земле впечатление о его последней экспедиции... Но, разумеется, он воспользуется всем этим только в том случае, если экипаж даст повод... Элеонора Джефферс знала о приготовлениях мужа, но относилась к ним совершенно спокойно - они не пугали ее; страшно быть одной, но рядом с мужем... Нет, рядом с мужем она ничего не боялась и готова была бестрепетно встретить любую смерть. - Сегодня астроплан Батыгина достиг Марса, - сказал как-то Джефферс жене. - Если, конечно, не промахнулся. Но русские все рассчитали точно. Жаль, что мы не смогли вылететь в один день с их астропланом!.. Мы сделали все, чтобы успеть, и все-таки немножко запоздали! - Ты волнуешься? - Чуть-чуть. И потом, это же как насмешка: побывать рядом с Марсом и не попасть на него, ничего не узнать о нем! Батыгин, наверное, уже принимает телепередачи и вспоминает обо мне... Марс в эти дни был отлично виден, и Джефферс наблюдал за ним почти круглосуточно, лишь ненадолго уступая место своему ученику Кларку, молодому ученому, которого он особенно любил за бескорыстное служение науке. Много раз в своей жизни Джефферс наблюдал Марс, но никогда еще планета не казалась ему такой прекрасной, как теперь, когда земная атмосфера - этот главный враг астрономов - не мешала любоваться ею. Огромный, красноватый, оплетенный густой сетью "каналов", Марс летел навстречу астроплану, и расстояние между ними уменьшалось с каждой минутой. И все-таки оно уменьшалось недостаточно быстро. Первым понял это Кларк. - Еще есть надежда, - ответил ему Джефферс. - Кажется, не очень большая надежда... - Еще есть надежда, - повторил Джефферс. - Продолжайте наблюдение. Кларк остался на своем месте. Внешне он был спокоен, и Джефферс мысленно похвалил его за выдержку. - Что вы думаете о "каналах"? - спросил Джефферс у Кларка; ему хотелось еще раз подчеркнуть, что он, Джефферс, ценит своего ученика и доверяет ему. - По-моему, можно вполне определенно заключить, что это тектонические трещины в марсианской коре. Знаете, как трескается высыхающий глиняный шар. - Да, - сказал Кларк. - Тайну "каналов" Скиапарелли мы успели разгадать. Но мне жаль старика Лоуэлла. Или нет, мне жаль самого себя: еще мальчишкой я решил доказать всему миру, что марсианские "каналы" - это все-таки ирригационная сеть... - Можете пойти отдохнуть, - разрешил Джефферс. - Я сам понаблюдаю за Марсом. - Если вы не возражаете, я останусь. Мне не хочется отдыхать. - Хорошо, оставайтесь. Но когда вы надумаете отдохнуть и уйдете из моей каюты, никому и ничего не говорите там. - Не скажу, - ответил Кларк. - Зачем волновать людей? Рано или поздно они сами все поймут... На следующий день (экипаж астроплана продолжал жить по земному времени) Джефферс понял, что не один Кларк догадывался об опасном положении экспедиции. За обедом Джефферса прямо спросили об этом. Он ответил, что страхи преувеличены. Ему не поверили и попросили показать расчеты. Джефферс резко оборвал разговор. Ему подчинились. "Сегодня мне удалось предотвратить бунт, - думал Джефферс. - А завтра?.." - Вы можете перебраться в мою каюту, - сказал он Кларку. - Совсем перебраться, - добавил он. - У вас есть оружие? Кларк кивнул. - Мне не хотелось бы, чтоб нам помешали вести наблюдения _до конца_, - пояснил Джефферс. Разговор этот происходил в каюте Джефферса, и миссис Элеонора слышала все. Она сидела в небольшом уютном кресле, взятом специально для нее, и едва приметно улыбалась. - Знаешь, о чем я сейчас вспоминаю, милый? - спросила она у Джефферса. - О вечере в Рио-де-Жанейро, когда мы отдыхали на веранде с Батыгиным. Я вспоминаю о нем потому, что тогда окончательно решила лететь с тобой, и это было очень верное решение, и еще потому, что мы напрасно взяли с Батыгина слово встретиться с нами после возвращения на Землю... - Я перейду к вам, - сказал Кларк. - Раз вы мне разрешаете, я перейду... Через несколько часов Джефферс понял, что Марс уже миновал то место, где они должны были встретиться. Еще через день астроплан Джефферса попал в зону притяжения Марса и резко изменил направление полета... - Получена радиограмма от Джефферса, - сообщили Батыгину в институте. - Он пришел к заключению, что знаменитые марсианские "каналы" - тектонические трещины. - Выводы Джефферса совпадают с нашими, - сказал Батыгин. - Но почему он поторопился сообщить свои наблюдения на Землю? Почему не дождался высадки на Марс?.. Такая торопливость... Что-то непохоже на Джефферса... Батыгин смотрел на радиста так, как будто ждал от него от