а провел ею по усам. - Давненько, - сказал он, щуря влажные и черные, как маслины, глаза. - Хотите виски, инспектор? В кабинете все было по-прежнему. Два розовых кресла гостеприимно выгибали спинки возле низкого столика. На зеленой стене напротив висела крышка от унитаза, разрисованная итальянской княгиней Эсмеральдой Русполи. Говорили, что Кноуде заплатил бешеные деньги за это единственное, если не считать розовых кресел, украшение своего служебного помещения. Вилли не любил помпезности, он считал себя поклонником строгого стиля. Женщины в его заведении поэтому тоже были экипированы в соответствии со вкусами Вилли. Их туалет составляли короткие блузки, туфли и желтая лента в волосах. Вилли не хотел, чтобы женщины бегали совсем голышом. "Это неприлично, - повторял он. - И потом блузки придают интимность обстановке. Создается нечто вроде домашнего уюта. А он так необходим в наше беспокойное и безжалостное время"! Вздохнув, Вилли менял тему и начинал говорить о лошадях. В них он тоже понимал толк. Коун сел в розовое кресло и вытянул ногу. Левый ботинок снова жал, хотя инспектор и смазывал его одеколоном. Поэтому в ответ на приветствие Вилли Коун поморщился и сказал недовольным голосом: - Садитесь, Вилли. Терпеть не могу, когда кто-нибудь торчит надо мной столбом. Виски можете не доставать. Вилли переступил с ноги на ногу, спрятал щеточку и присел возле столика. Он перебрал в памяти происшествия последних дней, но ничего особенного не припомнил. Мелкие скандальчики, которыми была наполнена жизнь кабака, для полиции интереса не представляли. Лично за собой Кноуде не числил никаких прегрешений. Но он знал, что Коун зря в его заведение не потащится. И решил на всякий случай быть настороже. Инспектор тоже знал, что за птица Вилли Кноуде, и не торопился. Он пошевелил пальцем в ботинке. Боль унялась. Инспектор ухмыльнулся и спросил, здоров ли Вилли. Кноуде вытащил щеточку, повертел ее в пальцах и прищурился. - Бросьте играть, инспектор, - сказал он грубо. - Вам это так же интересно, как ослу Коран. Коун укоризненно покачал головой. - Нехорошо, Вилли. Вежливость украшает джентльмена. Нервы тоже полагается беречь. В вашем положении особенно, - подчеркнул он последние слова. - Мое положение вас не касается, - бросил Вилли отрывисто. - Почему же? Неужели вы думаете, что я зашел сюда только затем, чтобы полюбоваться на вашу физиономию? Вы ведь умный человек, Вилли. В свое время вы, по-моему, окончили колледж. Кноуде засопел, набычился. На щеках его выступили красные пятна. Он не любил, когда ему напоминали о днях далекой юности. - Ближе к делу, инспектор, - сказал он угрюмо. - Я привык ценить свое время. - Ну что ж, - согласился Коун, - к делу так к делу. - Он сделал паузу и холодно оглядел собеседника. - Суть в том, Вилли, что вчера ночью произошло убийство. Вы, надеюсь, были знакомы с Бредли? Так вот, вчера ночью Бредли убили. - Я могу вам только посочувствовать, - откликнулся Кноуде. - Не торопитесь, Вилли, - перебил его Коун. - Я еще не задал главного вопроса. Попытайтесь меня понять. Бредли убили вчера ночью, и вчера же ночью исчез еще один ваш знакомый - шах Бен Аюз. А где были ночью вы, Вилли? - Вы все там в полиции сошли с ума, - рассердился Вилли. - Где я был вчера? А где я был позавчера? А где буду сегодня? Может быть, вам нужно точно знать, в какие часы я хожу в сортир? - Может быть, - сказал Коун. - Но прежде ответьте на мой вопрос. Вилли уставился немигающим взглядом в глаза Коуну. Инспектор пошевелился в кресле и буркнул: - Ну? - Я был здесь, - сказал Кноуде. - Всю ночь? Один? - Нет. До двенадцати я сидел в кабаре. Слушал Лилиан. Потом вместе с ней пил здесь виски. В двенадцать пришел Бен Аюз. Мы говорили о лошадях. - Потом? - Он ушел около трех. - Где сейчас Лилиан? Вилли взглянул на часы. - Вероятно, в своей уборной. - Она присутствовала при вашей беседе с Бен Аюзом? - Да. - Значит, шах ушел в три? - Примерно. - Он говорил, куда пойдет? - Сказал, что пойдет спать. - А когда он к вам пришел, как он выглядел? Не был ли расстроен? Или возбужден? Кноуде пожал плечами. Ничего особенного он не заметил. Возможно, Лилиан что-нибудь увидела. Но она дала бы знать об этом ему, Вилли. А она ничего не сказала. Коун задумчиво смотрел мимо Вилли. Перед глазами мельтешила разрисованная крышка от унитаза. Она мешала думать, и Коун отвел глаза. Вилли не врет. В этом Коун не сомневался. Однако его показания можно истолковать как угодно. Бредли был убит где-то около двенадцати ночи. Бен Аюз появился в клубе в двенадцать. На машине расстояние от места убийства до клуба можно преодолеть за полчаса. Но зачем? Зачем тащиться в клуб, трепаться о лошадях? Ведь это посещение не обеспечивало шаху алиби. Это с одной стороны. С другой, выходило так, что Бен Аюз к убийству Бредли не имел отношения. Тогда куда же он девался? Что случилось с ним на отрезке пути между клубом и "Орионом"? Вилли перебил его размышления вопросом: - Вы что, инспектор, подозреваете шаха? Коун не ответил. Повернулся к Вилли: - Вам еще надо объяснить, Вилли, каким путем в ваше благопристойное заведение попадает "Привет из рая". - Это не мое дело, - сказал Кноуде. - Если какая-то девка нахваталась наркотика, то это не значит, что честный человек должен нести за нее ответственность. - Вы знаете о том, что каждый случай употребления "Привета из рая" тщательно расследуется, а виновный привлекается к суду? - Ну и что? Судите эту девку. - Ее снабдил наркотиками шах. - Чушь! - У нас есть доказательства. - Липа, - сказал Кноуде. - Между прочим, Вилли, это уже второй случай. Тогда вам удалось выкрутиться. Сейчас я в этом не уверен. Дело, кажется, приняло широкую огласку. И я не могу поручиться, что ваше имя не будет фигурировать в сегодняшних вечерних газетах. Полагаю, мало приятного лицезреть себя в числе причастных к убийству Бредли. - Я не причастен. И вы это знаете. - Я-то знаю, Вилли. Журналисты не знают. Вы якшались с шахом. Может, вы и в самом деле болтали с ним о лошадях. Никто ведь не слышал, о чем вы беседовали. Есть только факт. И есть другой факт. Пока неопровержимый. Шах - спекулянт запрещенным наркотиком. И есть третий факт, Вилли. Шах угощал "Приветом из рая" одну из ваших девушек. Не надо обладать выдающейся фантазией, чтобы связать эти три факта и соответствующим образом прокомментировать. В глазах Вилли появилась тревога. Он хоть и не отличался острым умом, но был достаточно сообразителен, чтобы уяснить: в словах Коуна есть резон. Если начнется следствие, то нетрудно угодить под арест. И в то же время все это выглядело так чудовищно, что мозг Вилли отказывался что-нибудь понять. Коун будто угадал его мысли. - Обстоятельства складываются не в вашу пользу, Вилли, - сказал он. - Пока полиция не разыщет шаха, вы единственный свидетель. Вы последний, с кем он встречался, перед тем как исчезнуть. Вы и Лилиан. - Не трогайте Лилиан. - Это не ваша забота, Вилли. Думайте о себе. Постарайтесь припомнить все, что вам известно о шахе. Ведь не только о лошадях вы с ним говорили. - Честное слово, о лошадях. Шах - знаток. О своем прошлом он мне ничего не рассказывал. - А о любовницах? Вилли покачал головой. - Нет. И знаете что, инспектор? Я могу поклясться, что Бен Аюз не давал наркотик этой Магде из кордебалета. Она или все выдумала, или... - Что? - Лилиан говорила, что ей эта женщина не нравится. Что она когда-нибудь... - Вилли задумался. Ему не хотелось говорить Коуну о подозрениях Лилиан. И он, выдержав паузу, сказал уклончиво: - Она не наша, эта Магда. - Как это понимать? - спросил Коун. - Она пришла к нам из Лиги. Из этой, как ее, Ассоциации борцов. Там ведь сейчас не только старые девы. Магда сказала, что в Лиге у нее произошел крупный скандал. Что уход ее к нам - месть. Мы не допытывались, в чем там дело. А Лилиан сказала мне: "Вилли, это шпионка. Можешь мне поверить". Я посмеялся. Теперь же не знаю, что и думать. Коун встал. Сообщение Вилли показалось ему любопытным. Но он зевнул и сказал, что у Кноуде просто больное воображение. Насчет Магды инспектор выразился более определенно и заметил, что суда ей не миновать. Да и самому Вилли надо призадуматься. Из клуба инспектор ушел не сразу. С полчаса он опрашивал служащих. Но ничего существенного не узнал. Кроме того разве, что шах, выйдя из клуба, свернул направо. Направо - значит, к "Ориону". Впрочем, подумал Кноуде, это ровным счетом ничего не означало. Алиса Кэрри, проводив Коуна, вернулась в комнату и распахнула окно. Потом недолго постояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел полицейский инспектор, отошла к зеркалу, поправила волосы. В зеркале Алисе была видна часть улицы и угол дома Броуди. Из-за угла показался старик. Он прошелся возле дома, затем решительно пересек улицу. Алиса поняла, что Броуди собрался идти к ней. И тут же услышала звонок. - Нам надо поговорить, - сказал Броуди, входя в комнату. Алиса молча указала ему на стул. Резко запахло спиртным. Женщина поморщилась. Визит этот удивил ее. Она догадывалась, что приход старика связан с посещением полицейского. Последнее было понятно. Инспектор выполнял свой долг. Он искал убийцу. Ему нужны были свидетели. Все это было просто, как апельсин, и Алиса отнеслась к расспросам Коуна, как к важному и необходимому делу. Но зачем явился этот красноглазый старый пьяница? Алиса привыкла уважать старых людей. Этот не вызывал иных чувств, кроме отвращения. Она была уверена, что жизнь Броуди была соткана из мелкой лжи и пакостных поступков по отношению к своим ближним. Коун мог бы поколебать эту уверенность. Но он умолчал о прошлом Броуди. Поэтому старик ни на что, кроме молчаливого презрения, не мог рассчитывать. С этого он и начал разговор. - Вы можете презирать меня, - сказал он, пьяно ухмыляясь. - Это ваше личное дело. Мне наплевать. Считайте меня дерьмом. Полицейский тоже решил, что я - дерьмо. Даже выпить со мной не захотел. Подумаешь, цаца. А вы знаете, кем был Броуди до войны? Алиса пожала плечами. С нее было достаточно того, что она сейчас знала. - Что вы на меня уставились? - спросил Броуди. - Я еще не настолько пьян, чтобы ничего не соображать. Кстати, есть у вас виски? Нет? Ну, конечно. В добропорядочных семействах этот напиток не пользуется спросом. Мы живем в эпоху процветания. А много вы получаете в своем магазине? Почему вы не выходите замуж? - Идите вон, - негромко сказала Алиса. - Уйду, - буркнул старик. - Но сначала мы с вами побеседуем. Когда я был моложе, то умел говорить с красивыми женщинами. Теперь я не сплю по ночам по другим причинам. - Идите вон, - повторила Алиса. - Но-но, - сказал старик, пристально разглядывая Алису. - Выгнать меня вы еще успеете. А инспектор сидел у вас долго. И у него приятное лицо. Умные глаза. Такие глаза не смогут предать, скажете вы. Сколько вам лет? Двадцать пять? Тридцать? В этом возрасте пора уже кое-чему научиться. Осторожности хотя бы. - Я не хочу с вами говорить. - Захотите. Я сделал глупость, что не пришел раньше. Но кто мог знать, что он появится? Я понимаю: вы глупы и наивны. Вы мыслите прямолинейными категориями и за деревьями не видите леса. А в лесу прячутся чудовища. И они сожрут глупую Красную Шапочку. Разве вы не видите, что живете в мире ряженых? Разве не понимаете, что на маскараде лучше не открывать лица? Кому нужна ваша правда? Вы - анахронизм. Полицейский заходил только к вам и ко мне. Наши дома расположены близко к перекрестку. Наши окна глядят на то место, где был убит полицейский. Мы с вами возможные свидетели. И нам надо договориться об идентичности наших показаний. Может быть, еще не поздно... Он замолчал, опустил голову. Алиса вдруг увидела его сухие, исчерченные вспухшими венами руки. И что-то похожее на жалость шевельнулось в сердце. На мгновение она забыла, что перед ней сидит человек, заслуживающий только презрения. Она отругала себя за те неосторожные слова, которые сказала инспектору. Может, следовало помолчать. Но что, в сущности, она сказала? То, что известно всем. То, что сам Броуди не только не скрывал, но даже афишировал. - Я не понимаю вас, - сказала она. - Достаточно, что я понимаю, - откликнулся Броуди. - Я сказал инспектору, что в ночь убийства спал, как сурок. Старый мерзавец привык лгать, думаете вы. И еще вы думаете, что лгу я с корыстными целями. Да, я дрожу за свою шкуру. Но меня волнует и целость вашей. Может, вам это неприятно слушать, но это так. Вы наивны. Я уже в который раз повторяю это. Вы даже представить не можете, что инспектору моя ложь в данной ситуации нужнее вашей правды. Алиса изумленно подняла брови. Броуди выдержал паузу и заговорил вновь: - Да. Я еще не все свое виски выпил. Мне не хочется доживать свои дни в комнатах, окна которых закрыты железными решетками. Мне кажется, что и вы - молодая женщина - не стремитесь в тюрьму. Поэтому вы должны прислушаться к моим словам. Нам надо договориться. - О чем? - Дьявол! Да об этом я вам толкую целый час. Когда вас позовут в полицию, - а вы можете быть уверены, что они позовут, - вы скажете там, что ничего не видели. Спали. - Но я и так ничего не видела. - Что же вы сообщили инспектору? - Сказала, что слышала ночью, как у дома остановилась машина. - И не подходили к окну? - Нет. Броуди потер лоб, тряхнул головой и пробормотал: - Старый дурак. Вообразил, что и другие любят, как ты, выть по ночам на луну. И пошел к двери. На пороге остановился. Поморгал и спросил: - Это вы и сказали инспектору? - Да, - ответила Алиса, удивляясь внезапной перемене настроения старика. - И еще сказала, что вы лжец и пьяница. Броуди крякнул и захохотал. Так, хохоча, он вышел на улицу. Алиса видела, как тряслись плечи старика, когда он переходил дорогу. Зачем он приходил? Чего боялся? Почему успокоился, выведав у нее то немногое, что знала она сама? Конечно, Броуди видел что-то ночью. Он опасался, что и Алиса видела это и рассказала инспектору. Что же он видел? "Моя ложь ему нужнее вашей правды". Какие странные и страшные слова. Но долго раздумывать Алисе не пришлось. С улицы донесся крик Броуди. - К дьяволу! - орал он. - Вонючая дрянь! Затем послышался звон стекла. Алиса подскочила к окну и увидела высокую женщину в темном платье. У ног ее валялись осколки бутылки. Птичье лицо женщины было испуганным. Она нелепо взмахнула руками и, спотыкаясь, побежала через улицу к дому Алисы. Алиса решительно вышла ей навстречу. Она подхватила запыхавшуюся незнакомку под руку и ввела ее в дом. - Ужасный человек, - сказала незнакомка, отдышавшись. - Спасибо вам, милочка. Скажите мне, как вас зовут? Ибо, когда мы окажемся пред ликом Предержащего, я должна буду произнести ваше имя. Последняя фраза неожиданной гостьи дала понять Алисе, с кем она имеет дело. Ругательства Броуди тоже получили объяснение. Она была наслышана об Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности, или блюстителях, как они называли себя. Возникшая из многочисленных союзов и обществ, столь разношерстных, что, казалось, не найдется идеи, их объединяющей, Лига эта год от года крепла, процветала и росла, как тесто на дрожжах. Она впитала и растворила в себе и Общество покровителей певчих птиц, и Клуб ревнителей старых добрых обычаев, и Ассоциацию ищущих бога в ближнем своем. Членами Лиги были миллионеры и бедняки, адвокаты и полицейские, священники и клерки, прачки и коммивояжеры. У Лиги был свой печатный орган - газета "Кодекс", финансируемая папашей Филом, тоже членом Ассоциации. Блюстители не только пропагандировали свои взгляды. Они недаром называли себя борцами. Ассоциация имела своих представителей как в государственных учреждениях, так и в самых различных заведениях типа кабака Вилли Кноуде, где они претворяли в жизнь директивы Лиги. Понятие устоев нравственности включало в себя целый комплекс идей. На первый план выдвигалась проблема очищения души человека от скверны цивилизации и приобщения его к Богу посредством этого очищения. Алиса, конечно, никогда не пыталась постичь всю глубину философских доктрин Лиги. Она знала, что блюстители часто скандалят в ночных клубах и ресторанах. Слышала, что они забредают и в квартиры. Поэтому приход высокой женщины к Броуди не вызвал у нее удивления. Результаты этого посещения в виде разбитой у ног представительницы Лиги бутылки тоже, по мнению Алисы, не могли быть иными. Она и сказала об этом женщине. - Увы, милочка, - фальцетом пропела та. - Мы не властны в своих поступках. Воля Предержащего привела меня к этому человеку. Он указал мне на этот дом. Он наполнил меня желанием помочь погрязшему в грехе и укрепил мои помыслы приказом спасти еще одну душу. Я шла сюда исполненной великого очистительного назначения. Я шла сюда, чтобы рассказать нечестивцу о том, что его ждет, просветить его беседой и указать тропинку к тому пути, который один ведет к стопам Предержащего. Алиса вздохнула, из вежливости сделав это незаметно. Откровения Блюстительницы оставили ее равнодушной. Туманные фразы были непонятны. Алиса любила жизнь. Припадать к стопам Предержащего она не собиралась. Она могла посочувствовать Броуди, который выразил свое отношение к этой скучной материи резко и недвусмысленно. Конечно, сама Алиса так не поступила бы. Такт и бутылка из-под виски - слишком разные вещи. Но она с удовольствием закрыла бы двери за этой женщиной, похожей на черную ворону. А та уходить не собиралась. Начав говорить, она уже не могла остановиться. Великое очистительное назначение неудержимо рвалось из нее наружу. И Блюстительнице было безразлично, на какой объект оно изливалось. - И упадет оно, - бормотала женщина, сверля Алису взглядом. - И не упадет оно. И расколется смрадом и копотью. И вырастет из него поганый гриб на потеху сатане. И обнимет мир сатана и захохочет. И распахнет ворота адовы. И уйдут к нему все, кто не очистился, и примет их сатана и будет мучить вечно. И пойдут туда все отступники, нарушающие устои. Таково, милочка, предначертание Предержащего. И случится все скоро. Недалек час. Готовы ли вы? - Я не понимаю, - сказала Алиса, вторично зевнув украдкой. Она думала о том, как выпроводить гостью, сделав это возможно деликатнее, и плохо ее слушала. - Я не понимаю, - повторила она, - к чему мне надо готовиться? - Я открою вам, милочка, - понизила голос Блюстительница. - Я скажу: оно близко. Каждый его ощущает, но безотчетно. Только мы понимаем до конца. Ибо мы ближе всех к престолу. Разве вы не видите, как люди мечутся в страхе? Слабые погрязают в грехе, убегают в вертепы, тонут в разврате. К ним в первую очередь направляет нас Предержащий, их надо быстрее вызволить из бездны. Но есть еще качающиеся. Они клонятся то сюда, то туда. Внешне они выглядят благополучно. Но и их терзает страх. Он приходит по ночам, во сне... Блюстительница перевела дыхание. Воспользовавшись паузой, Алиса мягко заметила, что ее ночные страхи не терзают, и намекнула на необходимость, по ее мнению, сократить этот затянувшийся разговор. Женщина, казалось, не обратила никакого внимания на слова Алисы. Она стала уверять Алису, что той крайне нужно сейчас, сию минуту, переоценить всю свою жизнь, исповедаться перед Блюстительницей во всех грехах - тайных, явных и мысленных, а затем она, Блюстительница, приведет ее в лоно хранителей устоев. После этого акта душа Алисы обретет покой, а видения, которые мешают ей спать, отойдут в сторону. И кроткая, деликатная Алиса не вынесла этого натиска. Бутылки под руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами, произнеся их возможно убедительнее. - Моя душа, - сказала она, - обретет покой, когда вы уйдете отсюда. Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она слишком резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она плохо знала блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы. - Вы сердитесь, милочка, - пропела она. И зашептала: - Это он в вас. Страх точит душу. Страх томит тело. Душа не ведает, что говорят уста, потому что вы - качающаяся. А сатана близко. Он тут, не ушел еще. Он всегда там, где убивают. Ждет... Алиса насторожилась. - Ждет... - повторила Блюстительница. - И я жду. Я пришла, чтобы отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но я - посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх, который приносит сатана. Он принес его сюда ночью. Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом Броуди, а теперь эта фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и тот же вопрос. "Моя ложь нужнее вашей правды", - сказал Броуди. "Признайтесь, милочка, что он разбудил вас", - говорит эта дура. Да полно, дура ли она? Напустила туману. Выпытывает. И Алисе стало по-настоящему страшно. Она почувствовала себя беспомощной девчонкой, упавшей в глубокую яму. Она пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на дно. А сверху на нее смотрят инспектор, Броуди и Блюстительница, смотрят и говорят в один голос: "Признайтесь, милочка". В чем она должна признаться? Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего надо прогнать эту ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса вскакивает и из прихожей говорит решительно: - Я ухожу. Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед за Алисой к двери. - Напрасно, милочка, - говорит она. - От страха не бегут! У сатаны быстрые ноги. Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко. "...и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер. Замок за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся в бесконечность. - Мне страшно, - сказал Карл. - Уйди! - прорычал Лрак. Они оба любили Изабель. Бель... Ель... Ль... Пустота. Ничто и все! Карл и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал Карл. Говорил Лрак. Оборотни стонали, когда приходила Она... На... А... - Мне трудно, - сказал Лрак. - Убью, - прорычал Карл. Изабель звенела, хохотала, билась в истерике. Ке... Е... Буква - логарифм. Человек - логарифм. Загадка бытия. - Я, - сказал Карл. - Я, - сказал Лрак. Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?.." Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и шлепнулась на пол обложкой вверх. На обложке было написано: "Кнут Диксон. "Логарифмы бытия". Книжка - бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей модной литературы. Критики писали, что Диксон - новое слово в авангардизме, что он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет "Логарифмов" в спину реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы Диксона печатались на первых полосах газет. Болтали, что его счет в банке вырос до неприличных размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его книжке. Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск в свое заведение. Но Диксон там не показывался. Говорили, что он предпочитает проводить ночи в магазине - салоне амулетов, хозяйка которого - Эльвира Гирнсбей - недавно стала его любовницей. Говорили много. Рассказывали, что один ловкий репортер, решив подработать на популярности Кнута, задал ему вопрос: - Как вы относитесь к коммунизму? Тот ответил одним словом: - Логарифм. - Потом, видя, что репортер вытаращил глаза, многозначительно добавил: - Мое бытие исключает этот вопрос. Кто-то пустил слух, что Кнут Диксон - шизофреник, бежавший из дома умалишенных. Кто-то сказал, что если оно и так, то это еще ровно ничего не значит. Профессор Кирпи, видный психиатр, резонно заметил, что тридцать процентов шизофреников - гениальные люди. Статистика убила неверие. Население страны доверяло цифрам. Цифрами измерялось состояние миллионеров. Цифрами оперировали экономисты, доказывавшие, что уровень благосостояния среднестатистического человека за последние годы неуклонно растет. Цифры, правда, показывали, и рост преступности, и увеличение числа дорожных катастроф, и даже количество наркоманов и алкоголиков. Но всему находилось объяснение. Катастрофы? Стало больше машин. Наркоманы? Из-за коммунистической опасности средний человек нервничает. Если ликвидировать опасность, то и наркоманов станет меньше. Общество было идеально устроенным механизмом, раз и навсегда запущенным Творцом. И регулировать отношения в этом обществе мог только Творец. Папаша Фил, Кнут Диксон, господин Мелтон, Вилли Кноуде и иже с ними являлись послушными исполнителями его воли. И что бы они ни делали, это было угодно Творцу. Действиями полиции тоже руководил Творец. Так, по крайней мере, полагалось считать Коуну. Но сам Коун этого не считал. Он всегда хотел знать больше, чем ему полагалось по нормам, установленным для инспекторов полиции. Этим он отличался от своего коллеги Грегори. Его целый день волновал вопрос: почему не состоялся завтрак у шефа? Можно было, конечно, просто спросить об этом у господина Мелтона и получить тривиальный ответ. Однако Коун не любил тривиальных ответов. Вечерняя беседа с Вилли Кноуде тоже не удовлетворила Коуна. Выходя из ночного клуба, он подумал о владелице салона амулетов - Эльвире Гирнсбей, о ее связях с шахом, а потом с Кнутом Диксоном. И решил хоть мельком, но взглянуть на эту женщину. Красный куб-кристалл был недалеко. И Коун поехал туда. Но ему не повезло. Эльвиры Гирнсбей в салоне не оказалось. Коун никогда не покупал амулетов. В его сознании амулеты почему-то ассоциировались с суеверием. Открывая вертящуюся дверь салона, он думал, что увидит внутри его витрины с безделушками. Ибо снаружи в этом странном магазине витрин не было. Толстое красное стекло не пропускало света. Загадочный куб-кристалл не выставлял на обозрение бездельникам свои сокровища. Только над входом вспыхивала и гасла скромная неоновая вывеска "Амулеты". С одной стороны, это подчеркивало солидность учреждения, которое не нуждалось в крикливой рекламе. С другой - молчаливо свидетельствовало, что амулеты - вещь серьезная. - Ведь не будет же аптекарь выставлять напоказ яды, - сказала Коуну симпатичная смуглянка, встретившая его у входа. Она моментально сообразила, с кем имеет дело, и не стала скрывать этого. "Господин полицейский ошибается", - сказала она, когда Коун признался, что путал амулеты с сувенирами. Амулеты - это совсем, совсем другое. И если господин полицейский желает убедиться, она может показать ему это. Но Коун уже и сам видел, что амулеты - это действительно "совсем, совсем другое". Его поразило, во-первых, то, что куб-кристалл, казалось, не имел никаких внутренних помещений. Ни перегородок, ни прилавков здесь не было. Обширное помещение можно было даже считать пустым, так мало в нем было вещей. В центре зала на постаменте из красного пластика два скелета сосредоточенно рвали друг у друга какой-то черный шнурок. Вдоль стен тянулись шкафы-стеллажи с выдвижными ящиками, на каждом из которых белела надпись. В глубине зала был отгорожен стойкой уголок, напоминавший обыкновенный тир. На стойке лежало несколько пистолетов. А метрах в восьми скалил зубы манекен. На лбу у него и в том месте, где полагается быть сердцу, были приклеены мишени. - Уютно, - усмехнулся Коун, кивнув на скелеты. - О, - протянула смуглянка. - Это создает настроение. Если господин полицейский желает, то... Господин полицейский пожелал. Смуглянка легонько подхватила его под локоть и подвела к стене. Затем щелкнула выключателем. Верхний свет погас. Зато осветился постамент. По скелетам побежали тени. Коун мог бы поклясться, что скелеты зашевелились. - Смотрите, смотрите, - прошептала смуглянка, прижимаясь плечом к Коуну. И он увидел, как из темноты к борющимся скелетам шагнула фигура в балахоне с обрывком веревки на шее. Фигура воздела руки и застыла, повиснув в воздухе. Это было так неожиданно, что Коун вздрогнул. Рука непроизвольно опустилась в карман. Смуглянка вцепилась в нее и горячо зашептала: - Что вы, господин полицейский! - Действительно, - смущенно пробормотал Коун. Смуглянка включила свет. Коун пристально посмотрел на нее. В глазах женщины он уловил искорки смеха. Инспектор улыбнулся тоже, стряхивая наваждение. - Это сделал наш Перси, - с гордостью сообщила она. - Он открыл секрет одного польского колдуна. Мы показываем это людям впечатлительным. Но господин полицейский, - смуглянка лукаво взглянула на Коуна, - конечно, понимает, что это бутафория. И господин полицейский, наверное, думает, что у нас все так. Тогда господин полицейский ошибается. У нас все - настоящее. Если вы желаете, то мы можем вам предложить веревку, на которой был повешен Кальтенбруннер. Три доллара за сантиметр. Это очень недорого, если учесть, что каждый сантиметр приносит счастье, эквивалентное счастью разделенной любви. Два сантиметра - это счастье удачливого игрока. Три - исполнение большинства ваших желаний. Веревку мы храним вот тут. Она подвела Коуна к шкафу-стеллажу и показала табличку на ящике. Там было написано: "Веревка Кальтенбруннера". - Каждый амулет хранится в ящике в полной темноте, - сказала смуглянка. - Свет убивает их силу. Госпожа Эльвира Гирнсбей сделала это открытие. Жаль, что вы ее не застали. Она бывает здесь после одиннадцати часов. В двенадцать амулеты испускают флюиды счастья. А госпожа так хочет быть счастливой. - Смуглянка вздохнула. - Ей надо также многое забыть. Амулеты помогают. Они помогли ей найти Кнута. Вы его знаете? Нет? Это великий человек. Госпожа Эльвира, кажется, нашла то, что ей нужно. - А вы? - спросил Коун. Смуглянка уклонилась от ответа. - Вот здесь мы храним индийские амулеты, - сказала она, подталкивая Коуна к соседнему шкафу-стеллажу. - Наши агенты ездят по всему миру. Ведь так трудно добыть настоящее. Я могла бы вам показать очень любопытные вещи. Иногда это просто пучок травы. Иногда резная фигурка из кости. Наконечник стрелы. Или птичий помет. Суть амулета - в его внутренней силе, в его назначении. Одни из них, как я уже говорила, приносят счастье, другие оберегают от пули, третьи сулят удачное плавание. Мы ведем огромную работу по выявлению свойств каждого амулета. Каждая вещь подробно описывается и снабжается инструкцией для пользования. Ибо это тоже важно. Некоторые амулеты нужно носить на шее, другие держать в руке. Есть и такие, которые действуют на расстоянии. Их можно хранить в ящике письменного стола, в сейфе. Но обязательно в темноте. - Занятно, - пробормотал Коун. - А это зачем? - указал он на тир в углу. - Гарантии, - лаконично сказала смуглянка. И пояснила: - Сейчас в большом ходу амулеты, оберегающие от пули. Но бывают покупатели, которые не верят. Нам приходится убеждать. Подойдите сюда, господин полицейский. Возьмите пистолет. Вы ведь хорошо стреляете? Женщина покопалась в одном из ящиков и достала оттуда нечто похожее на медальон. - Попробуйте попасть в лоб манекену, - предложила она. Коун повертел в руках пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Фигура качнулась. В мишени появилась дырка от пули. - А теперь, - сказала смуглянка, - я повешу ему на шею амулет. Эта ладанка хранит на себе след поцелуя возлюбленной английского короля Ричарда Львиное Сердце. Стреляйте, - скомандовала она, встав рядом с Коуном. Коун выстрелил. Дырка от пули появилась в стене рядом с манекеном. Инспектор хмыкнул и выстрелил снова. Пуля опять прошла мимо. Он рассердился и нажал на спусковой крючок три раза подряд. Результат был тот же. Коун бросил пистолет на стойку, буркнул: - Фокусы. - Стреляйте из своего, - сказала смуглянка. Коун недоверчиво взглянул на нее. Но предложение принял. И опять промазал. - Если хотите, - сказала женщина, - я могу сама встать там. Иногда мы это делаем. - Вставайте! Смуглянка спокойно прошла за барьер, сняла ладанку с манекена, надела ее себе на шею, отодвинула манекен в сторону и заняла его место. Глаза ее улыбались. Коун поднял пистолет, прицелился. Потом опустил руку. - Нет, - пробормотал он. - Нет, милашка. Если ты вздумала меня попугать, то ты ошиблась. Отодвиньтесь вправо, - резко сказал Коун. Смуглянка покачала головой. Коун спрятал пистолет. Женщина медленно вышла из-за барьера, сунула ладанку в ящик. Она была явно смущена. А Коун подумал, что он был бы плохим полицейским, если бы не воспользовался ее растерянностью. - Госпожа Эльвира будет недовольна? - спросил он. Смуглянка кивнула. - Это впервые, - прошептала она. - Я не смогла. Я знала, что вы не будете стрелять. Но мне стало страшно. У вас было такое злое лицо. Меня никто еще не просил сойти с этого места. Они не догадывались. А вы... - И на глазах смуглянки показались слезы. - Как вас зовут? - спросил Коун. - Бекки. - Вас могут уволить за это? - Да. Госпожа Эльвира очень строга. И если она узнает... - Она не узнает, - сказал Коун. - Но вы, Бекки, должны сказать мне одну вещь. Бекки благодарно взглянула на инспектора. Она ответит на любые вопросы. - Вчера ночью вы были в салоне? - О да. - Госпожа Эльвира тоже? - Ода. - Кто еще? - Кнут Диксон, Перси, Фримен из "Трибуны", господа, которых я плохо знаю, потом пришел Бен Аюз. Это было часа в три. - Что они делали? - Как всегда. Говорили. Немного пили. - Что-нибудь странное вы заметили? - Госпоже Эльвире было неприятно присутствие Бен Аюза. И все... - Когда ушел Бен Аюз? - Часа в четыре. - А остальные? - Кнут Диксон вышел вслед за шахом. Потом ушел Перси. За ними примерно через полчаса уехал журналист Фримен. Он у нас часто бывает. Под утро разбрелись остальные. - Госпожа Эльвира о чем-нибудь говорила с вами? - Нет. - Хорошо, Бекки. Я буду хранить нашу маленькую тайну. А вы ничего не говорите госпоже о моем посещении. Я побеседую с ней сам. Пока, Бекки. Да, кстати, рекламации на амулеты к вам поступают? - Что вы, господин полицейский. Ведь те, кто живет, считают, что им помогают амулеты. А мертвые не приходят. Не так ли, господин полицейский? - Да, - сказал Коун. - Мертвые не приходят... Возвращаясь домой, инспектор купил книжку Кнута Диксона. Полистал ее и кинул в угол, где уже лежала вчерашняя газета с обстоятельным описанием событий в "Орионе", а также загадочного убийства Бредли. Имя Вилли Кноуде, как и догадывался Коун, фигурировало в отчете. Упоминалась и фирма "Дорис". На все лады склонялась фамилия Бен Аюза. Про амулеты в газете не было сказано ни слова. И про несостоявшийся завтрак господина Мелтона тоже. Где-то в районе последнего факта проходила демаркационная линия, которую Коуну еще предстояло пересечь. Линия эта охранялась провидением. Но об этом Коун не знал. 2. БУТОН Утро выдалось серым. "Западный ветер", - подумал Коун. Этот ветер всегда приносил плохую погоду. Он дул с моря, переваливал через невысокий хребет, захватывал по пути запахи заводов химического концерна и, обогащенный, покрывал город вонючим туманным одеялом. Ветер дул три дня. Если он за это время не менял направления, старожилы знали: ветер будет дуть шесть дней, девять и даже месяц. Такова была особенность этого проклятого западного ветра. И поделать с этим ничего было нельзя. Коун встал рано. Побрился, постоял под душем и стал одеваться. Ехать на службу ему не хотелось. Предстояла встреча с Грегори. Вчера им не пришлось увидеться. Коуну было некогда. Кроме того, этот разговор не сулил ничего приятного. Конечно, они оба сделают вид, что ничего особенного не произошло. Грегори отпустит Коуну пару комплиментов, пожелает удачи. Взгляд его серых глаз будет равнодушным. Коун фальшиво посочувствует, скажет несколько добрых слов. Бодрых и лживых. Ибо в душе Коун презирал Грегори. По его мнению, Грегори был плохим полицейским. Да и прежний шеф не жаловал его. Возвысился Грегори при господине Мелтоне. Болтали, что он оказал новому шефу серьезную личную услугу. В это можно было верить. Потому что других заслуг, которые принимаются во внимание при выдвижении полицейских, за Грегори не числилось. Так думал Коун. Так, возможно, стал думать господин Мелтон, отстранивший Грегори от дела. Впрочем, это было не совсем так. Господин Мелтон принял половинчатое решение, о чем Коун узнал сразу же, приехав в управление. И новость не доставила Коуну радости. Он зашел к Грегори. Лысый толстеющий инспектор поднял на Коуна рыбьи глаза и протянул руку. - Привет, Коун, - сказал он. - А я ждал тебя вчера. - Было много дел, - ответил Коун. - Но ты не огорчайся, старина. Случается и хуже. - Шеф здорово сердит, - сказал Грегори, усмехнувшись. - Ему не дают покоя министр и папаша Фил. Вот уж не думал, что из-за этих чертовых наркотиков поднимется такой тарарам. Газеты тоже словно с ума сошли. - Ну, тебе-то теперь что за забота? Рыбьи глаза оглядели Коуна. "Льдинки, - подумал он. - Такие глаза, наверное, бывают у старых тюремных смотрителей". - Разве шеф не говорил тебе? - спросил Грегори. - Что именно? - То, что мы будем работать вместе. - Вот как, - протянул Коун. - Нет, насколько я помню, он мне говорил нечто иное. - Он вчера искал тебя. Вечером, когда мы допрашивали Магду. - Магду? Девчонку из клуба Кноуде? - Она дала важные показания. - Вот как, - снова удивился Коун. Он хотел начать допрос Магды сразу после визита к Грегори. Девчонка вела себя подозрительно. Это Коун понял еще вчера в клубе. Когда же Грегори успел ее арестовать? Видимо, уже после посещения Коуном клуба. Иначе Вилли сказал бы ему об этом. Но что же за показания дала эта девчонка? - Магда работала в фирме "Дорис" на пастоукладочной машине. Она сообщила, что Бен Аюз давал ей наркотики, а она упаковывала их в тюбики. Три тюбика в ночь. Охрана там никудышная: никому в голову не приходило, что кто-нибудь будет выносить с предприятия зубную пасту. Они следили главным образом за складами полуфабрикатов. - Допустим, - сказал Коун. - Но ведь Магда давно в клубе. А там нет пастоукладочной машины. - Она ушла с фабрики. Ей показалось, что один из инженеров выследил ее. Шах устроил девчонку к Вилли. Они изыскивали новый способ маскировки. - Для чего? - удивился Коун. - Зачем этот камуфляж? Ведь если бы наркотик вывозился из страны, тогда это оправдано. А он ввозится. Ты понимаешь? Ввозится. И мы ни дьявола не знаем ни о том, кто ввозит, ни о том, кто торгует. Мы с усердием, достойным кретина, допрашиваем девчонку и верим ей. А она врет. Может, она действительно работала в фирме "Дорис". Не больше. Все остальное - блеф. Вот только почему она врет? - Но ведь тюбик с наркотиком ты нашел, - сказал Грегори. - Нашел, - усмехнулся Коун. - Ты, кстати, не интересовался, как Магда объясняет причины камуфляжа? - Я бы должен обидеться, - сказал Грегори. - За кретина. Но я не сержусь. Да, я интересовался. Тюбики с пастой легко хранить. Ими легко торговать. Магда сказала, что шах был связан с двумя или тремя парфюмерными магазинами. Вот все, что она знает. - Она называла какие-нибудь имена? - Нет. Делом заправлял шах. Магда, правда, намекает что Вилли Кноуде тоже имеет какое-то отношение... - А почему она так легко продала шаха? - Она ревновала его к Эльвире. Хотела отомстить. Нарочно проболталась подружке о том, что шах иногда угощает ее наркотиками. Она знала, что подружка - наша осведомительница. Впрочем, ты читал ведь донесение Бредли? - Читал, - кивнул Коун. - В общем, как я понимаю, мы пока топчемся на месте. Шах исчез, Бредли убит. В наличии есть Магда, которая ни черта не знает, несмотря на то, что сделала сенсационные разоблачения. Он встал. Грегори тоже поднялся. - Я думаю, - сказал он, - что Кноуде... - Кноуде - дерьмо, конечно, - перебил его Коун. - Я тоже было поверил, что он связан с шахом. Однако сейчас я этого уже не думаю. - Как знать. Шеф, например, полага