я оставил за поворотом, вон там в рощице. - Не думал, что у этой развалюхи есть хозяин, - сказал Коун. - Это так, - согласился Робинсон. Он шмыгнул носом и хихикнул. - Я ему так и говорил. Настоящий хозяин съехал отсюда с месяц назад. - Старик снова хихикнул. - Уехал искать счастья. Все теперь ищут счастья. Да только мало кто знает, где оно лежит. Вот и Грант. Мы ведь с ним дружили. Он жил здесь лет пятнадцать. И все время чего-то боялся. Когда собрался в город, боялся попасть в автомобильную катастрофу. Дрожал, когда падали цены на рынке. А потом вдруг продал ферму. - Вы видели нового владельца? - перебил Коун. - Два раза. Он не похож на фермера. Типичный горожанин. Говорил, что покупает ферму для сдачи в аренду. Конечно, такому джентльмену не к лицу ворочать вилами. Я-то это сразу смекнул. Да и он не скрывал, что в нашем деле не смыслит. Он попросил меня присмотреть за владением, пока не подыщет арендатора. Третьего дня он заезжал ко мне. Мы выпили по стаканчику. Он сказал, что нашел арендатора. Попросил меня привести в порядок дом. Заплатил не скупясь. Не мог же я отказать, как вы полагаете? - Конечно, - сказал Коун. - Ну а я не торопился, - развел руками Робинсон. - То да се. Думал, не к спеху. А оно вон как обернулось. Словом, я сюда не заглядывал, инспектор. Теперь-то, раз уж вы здесь, не знаю, что и делать. Деньги-то я взял. Коун похлопал старика по плечу. - Ничего, - сказал он. - Ключи-то он вам оставил? Может, сказал, как его зовут? - А как же, - ухмыльнулся старик. - Зовут его Диксон. Грейвс ковырял носком ботинка землю, безучастно прислушиваясь к разговору. Коун выплюнул потухшую сигарету и так посмотрел на Робинсона, что тот поежился. - Диксон? - спросил он хрипло. - Вы сказали - Диксон? А имя? Кнут? Робинсон кивнул. - Идемте в дом, - сказал Коун. Старик снова кивнул и пошел к своей машине. Через три минуты дребезжащий "форд" подкатил к дому. Робинсон захлопнул дверцу, подергал ее и протянул Коуну связку ключей. - Два от комнат, - сказал он. - Третий от входа. Они вошли в дом. Коун попросил Грейвса открыть ставни. Гуськом они обошли весь первый этаж. Робинсон шел последним и говорил: - У Гранта здесь были столовая, кухня, кладовки и ванная. Коун слушал старика и оглядывал помещение. В столовой, довольно обширной комнате с тремя окнами, выходящими во двор, не было никакой мебели. На полу лежал толстый слой пыли. Чувствовалось, что после отъезда Гранта сюда никто не заглядывал. В кухне тоже не нашлось ничего интересного. На второй этаж вела лестница. Подойдя к ней, Коун попросил Грейвса посветить и внимательно осмотрел ступеньки. Пыли на них не было. Так же, впрочем, как и в прихожей. Грейвс отметил это обстоятельство неопределенным мычанием. Лестница заскрипела, когда трое стали подниматься наверх. Робинсон не преминул заметить, что Грант никогда не был хорошим хозяином. Он, Робинсон, терпеть не может, когда в доме что-нибудь не в порядке. А Гранту было на все наплевать. Он даже не хотел перенести ванную поближе к спальням. Пятнадцать лет вся семья по утрам бегала вниз. Разве это прилично? В двух спальнях было пусто. В третьей стоял старый диван. - Когда он отдал вам ключи? - спросил Коун Робинсона. - Да третьего дня и отдал. Сказал, чтобы я привел дом в порядок. Коун пошел вниз. Грейвс и Робинсон двинулись за ним по скрипучей лестнице. Во дворе инспектор задал Робинсону еще вопрос: - Он часто бывал здесь? - Не могу сказать, - ответил старик, подумав. - Я его видел два раза. Когда он купил ферму. И третьего дня. Он заезжал ко мне. - А соседи? - Мой дом ближе всех. Две мили. Коун пытался сообразить, для чего Диксону понадобилась эта ферма. Интересно, колдунья в курсе дела? Судя по всему, дом нужен был как тайное прибежище. Здесь можно переночевать, не привлекая ничьего внимания. До города тридцать миль. Ближайший сосед в двух милях. Но для чего все это? И почему Бредли не отправил донесение с Никльби? Что-то он узнал об этом "Копыте" в ту самую ночь. Лифтер говорил Фримену, что Бредли вел себя беспокойно, несколько раз подымался на этаж, где жил шах. Вниз спускался по лестнице. Видимо, в "Орионе" находился в ту ночь неизвестный, который следил за шахом. Бредли следил за ним, а за Бредли тоже следили. Но почему Бредли ничего не сказал Никльби? Почему он действовал самостоятельно? Неужели прав Фримен, предположивший, что Бредли не доверял Никльби? Он отдал книжку лифтеру-земляку. Этого никто не мог видеть: дело происходило в кабине лифта. И, наверное, Бредли рассчитывал получить ее обратно. Наверное, он полагал, что для него предстоящее ночное приключение особой опасности не представляет. Но книжку тем не менее он предпочел не брать с собой. Почему? Грейвс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его челюсти ритмично двигались, перекатывая жевательную резинку. Робинсон копался в моторе своего "форда", который не хотел заводиться. Легкий ветерок шуршал опавшими листьями. В рощице у дороги щебетала какая-то птица. Внизу шумела река. Робинсону наконец удалось завести мотор. Он вытер пот со лба и подошел попрощаться с полицейскими. - Вы забыли отдать мне ключи, - напомнил Коун. Он смотрел выжидательно. Старик похлопал себя по карманам и протянул связку Коуну. - Мне можно ехать? - Да, - сказал инспектор. Когда "фордик" скрылся за поворотом, Грейвс, провожавший его глазами, повернулся к Коуну. Его глаза красноречиво выражали нетерпение. Он не понимал, почему медлит инспектор. Но спросить об этом не решался. - Заприте дом, - сказал Коун. И пошел к обрыву. Он не слышал, когда к нему подошел Грейвс. Шум реки заглушал шаги. А может быть, то, что он увидел под скалой, отвлекло его внимание настолько, что он забыл о Грейвсе. Хотя в этом, на первый взгляд, не было ничего особенного. Возле мыса река делала поворот и под самой скалой образовывала относительно тихую заводь. Вода была мутной, дно не просматривалось, несмотря на то, что глубина, видимо, была небольшая. Но Коун и не пытался разглядеть, что делается на дне. Он зачарованно смотрел на трепыхавшийся лоскуток черной ткани. Течение рвало его, тянуло в сторону, а он то тонул, то вновь появлялся на поверхности воды, оставаясь на прежнем месте. Коун подумал, что он увидел этот лоскуток сразу, еще тогда, когда они только приехали на ферму. Только он не привлек его внимания. Но в памяти остался. Другие мысли, бродившие в голове, когда он впервые подошел к обрыву, заставили его забыть о том, что мелькнуло перед взглядом в пенных бурунах под "Копытом". Потом, после осмотра фермы, ощущение чего-то забытого, недоделанного вернулось. Недаром ему так не хотелось уезжать отсюда. Грейвс, дышавший за его спиной, тоже увидел черный лоскут. - Что это, инспектор? - спросил он. Коун смерил взглядом расстояние до воды. Не меньше тридцати метров. На вопрос Грейвса он только пожал плечами, хотя смутная догадка уже шевелилась в его мозгу. - Туда нельзя спуститься? - спросил он Грейвса, понимая, что вопрос праздный. Грейвс вытянул шею и пробормотал: - Без веревки ничего не выйдет, инспектор. - Ну так давайте веревку, - скомандовал Коун. И, увидев, что Грейвс не понял, добавил: - Садитесь в машину. Сообщите о находке Грегори, захватите все необходимое, врача, людей - и сюда. Я подожду. Оставшись в одиночестве, Коун уселся на крыльце и просидел так в задумчивости до прибытия полицейских машин. Он не удивился, когда парни вытащили из реки труп шаха Бен Аюза с камнями на шее и на ногах. Именно об этом он подумал, когда смотрел на черный лоскут, трепыхавшийся в волнах. Осмотр трупа принес полиции еще одну странную находку. В руке мертвеца был зажат золотой медальон. Внутри медальона ничего, кроме мокрой грязи, не было обнаружено. На теле шаха явственно просматривались следы борьбы. Смерть наступила в результате асфиксии, - констатировал врач. Говоря проще, шаха задушили... Коуна и Грегори вызвал шеф. Коун требовал немедленного освобождения Вилли Кноуде. Господин Мелтон поморщился, но согласие дал. Затем Коун заявил, что он должен допросить Эльвиру Гирнсбей, Перси, Бекки, и добавил, что неплохо было бы побеседовать с профессором Кирпи относительно Кнута Диксона. К его удивлению, шеф молча кивнул головой. Коун сказал также, что он хотел бы побывать в клинике профессора Кирпи. На это господин Мелтон ответил маленькой речью, в которой коротко охарактеризовал профессора как человека безусловно порядочного и находящегося вне всяких подозрений. Он заметил, что Коуну незачем ни ездить в частную клинику, пользующуюся отличной репутацией, ни посылать туда кого бы то ни было. Пресса не должна трепать уважаемое имя ни в каких аспектах, заявил шеф. - Но ведь Диксон - пациент Кирпи, - упрямо сказал Коун. - Диксон никогда не содержался в клинике, - произнес шеф. - Полиции нельзя пользоваться слухами. Полиция должна руководствоваться фактами и логикой. - Профессор не отрицал, что Диксон - маньяк. - Я приглашу профессора, - сказал шеф. - Вы, Коун, можете присутствовать на беседе и задавать вопросы. В рамках приличий, конечно. Кроме того, Коун, - жестко добавил шеф, - вы увлекаетесь. Вы запустили дело о наркотиках. Вы забыли о фирме "Дорис". - С фирмой все ясно, - сказал Коун. И подумал, что он грешит против истины. Если с фирмой "Дорис" и была некоторая ясность, то такой отнюдь не наблюдалось с фирмой "Менгери". Но о "Менгери" Коун не говорил шефу. И не собирался сообщать кому бы то ни было, пока не узнает что-нибудь определенное. - С фирмой все ясно, шеф, - повторил он. - Так ли? - спросил шеф. Грегори вмешался в разговор. Он подтвердил слова Коуна о фирме "Дорис" и высказал сожаление, что теперь, когда выяснилось, что шах убит, оборвалась ниточка, ведущая к торговцам наркотиками. Надо все начинать почти на пустом месте. Между тем, сказал Грегори, он крайне удивлен решением шефа отпустить Кноуде на свободу. По мнению Грегори, это тот человек, который, несомненно, связан с бандой торговцев. - Увы, - развел руками шеф. - Возможно, вы и правы. Но у полиции нет никаких оснований задерживать Кноуде. Ведь вы не располагаете доказательствами его вины. Закон на его стороне. И мы не имеем права. Особенно теперь. Шеф как будто извинялся перед Грегори. Коун мог быть доволен. Господин Мелтон был сегодня явно не на высоте. Как легко он дал разрешение на то, за что вчера Коун получил нахлобучку. И все это сделал лоскуток черной ткани, который Коун случайно заметил на поверхности воды. Коун сидел против Грегори, молча дымил сигареткой и слушал. Иногда он иронически щурился. - Шах убил Бредли, - говорил Грегори. - А Диксон убил шаха. Это умозаключение теперь можно считать доказанным. Коун не считал это умозаключение доказанным. Во всяком случае, его первую часть. Относительно Диксона доказательства имелись. Они допросили Эльвиру Гирнсбей, Перси и Бекки. Никто из этой троицы не отрицал, что медальон, найденный в руке шаха, висел на шее Кнута Диксона. - Этот амулет, - сказала Эльвира, - должен был принести ему счастье. Я сама изготовила его. - И она поднесла к глазам платочек. - Кнут никогда не расставался с этой штукой, - сказал Перси. Коун с любопытством уставился в лицо художника, овладевшего секретами средневековых колдунов. Ему хотелось бы поподробнее побеседовать с этим парнем с наглым лицом и глазами навыкате. Но времени было в обрез, и он ограничился только вопросами по существу. - Когда вы видели Диксона в последний раз? - Несколько дней назад. - Знаете ли вы, что он купил ферму? - Он этого не скрывал. Эльвира на этот вопрос ответила несколько иначе. - Я сама оформляла купчую. - В свое время вы заявляли мне, что не знаете, куда исчез Диксон. Про ферму вы ничего не говорили. - Перси ездил на ферму. Там никого не оказалось. - Для чего Диксону понадобилась эта ферма? - Он всегда был несколько... неуравновешенным. Эксцентричным. У него могли быть права на причуды. Я не задавала ему таких вопросов, господин инспектор. Я полагаю, что каждый человек волен поступать, как ему подсказывает желание. - Вот как, - буркнул Коун. - Убить шаха ему тоже подсказало желание? Эльвира бросила на инспектора уничтожающий взгляд и отвернулась. Перси на вопрос Коуна о том, для каких целей Диксон приобрел ферму, ухмыльнулся. - Мы мужчины, инспектор. И можем быть откровенны. Эльвира, безусловно, имеет право на внимание. Но когда у тебя десятки поклонниц, то надо как-то выходить из положения. Ферма расположена в экзотическом месте. Пикник в таком уголке... - Нет фактов, - перебил Коун. - Диксон не устраивал там пикников. Ферма запущена. - Ничем не могу помочь, инспектор. Видимо, Кнут не успел... - Вы можете назвать мне хоть одну любовницу Кнута? Кроме Эльвиры, конечно. Перси пожал плечами. - Он мне не говорил об этом. А я не спрашивал. Когда Коун вызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала: - О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую госпожа Эльвира презентовала Кнуту Диксону. Мы раскололи фигурку с острова Пасхи и наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал Анне Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия. - Вы видели ее у Кнута на шее? - Я не знакома с Кнутом, - шепнула смуглянка. - Я ведь говорила вам об этом, господин полицейский. Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как попугай, повторяет то, что напели ей в уши хозяева. А тут еще сбоку сидит Грегори, на которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах ее застыла мольба. Коун мог бы поклясться, что читает ее мысли. Она опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо платят в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только из-за того, что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то. Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в глубине сада. Крепкие чугунные ворота были заперты. Коун долго звонил, пока наконец на дорожке не появилась фигура заспанного привратника. В доме их встретил камердинер - плешивый человек с лицом скопца. На вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось установить, что Диксон почти не жил в этом доме. - Где же он жил, черт возьми? - рассердился Коун. - Заграничные вояжи, - ответил камердинер. - И женщины. Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали в библиотеке, спальнях. - Что-то мне тут не нравится, - сказал Коун, когда они сели в машину. - А что - сам не пойму. - Дом как дом, - проворчал Грегори, устраиваясь на сиденье. - Диксон купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился... Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию. - Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире. Следил за ним. Кстати, в эту версию укладывается и донесение Бредли. Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там между ними произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон не заметил этого. А когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться. Коун молчал. Он думал не о Диксоне, а о его камердинере. Лицо его показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения. Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно: - Не понимаю, что тут смешного. - Я не о том, - сказал Коун. - Просто вспомнил один смешной случай. - Ты не слушаешь меня? - Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в остальном? Что ж, может, ты и прав. - Шеф придерживается такого же мнения, - сказал Грегори, и в его голосе послышались торжественные нотки. - Да, - произнес Коун. - Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни, кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности? - Я думал об этом. У шаха было время. - Уж больно все складно получается. - Коун не мог согласиться с Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот навязывал Коуну. Грегори не знал, например, о том, что Бредли приехал к месту убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное, тоже. Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее шаха висели камни, молчаливо свидетельствующие о желании убийцы спрятать труп понадежнее. Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но за этим преступлением чувствовался холодный расчет, а отнюдь не мотивы ревности. И наконец, Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно они их давали. Эта готовность помочь следствию, это трогательное единодушие, с которым любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру молчать, когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас она же развязала женщине язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то, Пожалуй, и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да и шеф хорош. Сначала он запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время... Звякнул внутренний телефон. - Да, шеф, - сказал Коун. Он кивнул Грегори, положил трубку. Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял пылинку с плеча. Лифт поднял их наверх. Шеф сидел под картиной, изображающей Немезиду. В кресле у стола, положив ногу на ногу, развалился профессор. Он зажигал сигару. Господин Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены. Коун постарался устроиться так, чтобы лучше видеть лицо профессора. Он не ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том, что респектабельный профессор каким-то замысловатым образом оказался замешанным в этой истории с убийством. В душе Коун испытывал даже некоторое злорадство. Он кожей ощущал, что профессору крайне неприятен этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой, ничтожной в общем-то, но все-таки победой. - Начнем, - сказал шеф, обращаясь к профессору. - Господин Кирпи, наши инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте Диксоне, на которого пало подозрение в убийстве. Они полагают, - кивок в сторону Коуна, - что сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию. Профессор вынул сигару изо рта и поискал глазами, куда бы ее пристроить. Господин Мелтон предупредительно подвинул пепельницу. - Я считаю, господа, - важно произнес профессор, - что тут произошла ошибка. Да, ошибка, - повторил он. - Господину Мелтону я уже сообщал об этом. Но господин Мелтон счел необходимым, чтобы я высказал свои соображения вам. Так вот. Видимо, господин... э... Коун решил, что Кнут Диксон мой пациент. Эта ошибка повлекла за собой цепь умозаключений, неверных уже потому, что посылкой для них послужила ошибочная мысль. Я психиатр, господа. И, являясь таковым, конечно, не мог не замечать некоторых странностей в поведении нового друга Эльвиры. Его циклотимии - так мы называем подъем и спады настроений - были выражены довольно ярко. Я даже отмечал легкую маниакальность. На выходах из этого состояния наблюдалась некоторая депрессивность. Однако все это не давало никакого права считать Диксона психически неполноценным человеком, тем более изолировать его от общества. Все мы в той или иной степени циклотимики, господа. Кстати, многие гениальные люди были циклотимиками с явно выраженными переходами от одной фазы настроения к другой - противоположной. Я прошу прощения за это маленькое отступление. Оно необходимо мне, чтобы вы, господа, поняли основную мысль. Я ее изложу возможно популярнее. Эта мысль заключается в том, что быть циклотимиком - не значит быть сумасшедшим. Не столь давно я эту мысль высказывал в печати. Не отвергаю ее и сегодня. Ибо и тогда, и сегодня вопрос ставился о психической полноценности Кнута Диксона как творца и как человека. А теперь позвольте мне вернуться к началу. Господин... э... Коун ошибочно предположил, что Диксон - мой пациент. Я понимаю господина Коуна. Долг призывает его выяснить все. Господин Коун обращается ко мне. Логично? Только в том случае, если бы Диксон являлся моим пациентом. Тогда я, возможно, мог бы помочь следствию. Ибо лечащий врач лучше других осведомлен о том, что можно ожидать от больного. Но я не лечащий врач. Я дружен с Эльвирой Гирнсбей. Я никогда не одобрял ее выбора. Но любовь, господа... Любовь ведь не прислушивается к советам. Закончив эту небольшую речь, профессор Кирпи удовлетворенно облизал губы и взял сигару. Господин Мелтон бросил взгляд на Коуна. - Вы считаете, что Диксон мог совершить преступление? - спросил Коун. - Каждый может совершить преступление, - ответил профессор. - Все зависит от обстоятельств. - Обдуманное преступление, - уточнил Коун. - Я полагаю, что высказался довольно ясно, - заметил профессор. - Я сказал, что Диксон не был сумасшедшим. - А шаха вы знали? - спросил Коун. - Нет, - отрезал профессор. Коуну показалось, что он рассердился. Шеф тоже уловил это и заметил: - Коун, вы увлекаетесь. - Пожалуйста, - снисходительно произнес профессор Кирпи. - Я понимаю, господин Коун взволнован этим прискорбным происшествием. Ему, безусловно, хочется проникнуть в тайну. Я не возражаю, господин Коун. Вы можете задавать вопросы на любую тему. Это был щелчок в нос. Коун проворчал: - У меня вопросов нет. Шеф обратился к Грегори. Тот отрицательно покачал головой. А когда они вышли из кабинета шефа, сказал: - Ну и характер у тебя. - Пошел он к дьяволу, - беззлобно сказал Коун. - Циклотимики. Все мы циклотимики, Грегори. А Кнут смылся. Мы никуда не годны, Грегори. Нас надо гнать из полиции в шею. Циклотимики! Профессор отлично промыл нам мозги. Честное слово, Грегори, я проникся к нему уважением. Он ясно дал понять, что нам пора в отставку. Циклотимики, - повторил он, когда вечером встретился с Фрименом. Тот округлил глаза. - Вы что? - спросил Коун. - Никогда не слышали этого слова? - Нет, - покачал тот головой. - Где вы набрались этой премудрости? - Меня просветил профессор Кирпи. Он сказал, что полиция не имеет права совать свой грязный нос в дела, которые ее не касаются. - Даже если это убийство? - Так, Фримен. Вы быстро схватываете суть. Профессор именно это и хотел сказать. А наш глубокоуважаемый шеф смотрел ему в рот и поддакивал. Они ведь друзья с Кирпи. Нет, этого не передашь словами. Это надо было посмотреть. - Нельзя ли пояснее? - спросил Фримен. - А что, собственно, вам не ясно? - в свою очередь задал вопрос Коун. - Все, - сказал Фримен. - Коротко это выглядит так. И Грегори, и шеф, и профессор, и колдунья хотят уверить меня, что убийца шаха - Диксон. А я этому не верю. - Но ведь есть доказательства, Коун. - Не только, Фримен. Есть еще профессор Кирпи. И в этом-то загвоздка. - Вы что-нибудь узнали? - В том-то и дело, что ничего. Даже, кажется, потерял надежду узнать. - Вы великий притворщик, - улыбнулся Фримен. - Циклотимик, - сказал Коун. - Всего-навсего циклотимик, переживающий сейчас очередной спад настроения. Я вполне созрел для похода к Броуди. Пойду брошусь старому пьянице в ножки и буду молить сказать мне, что он все-таки видел ночью из окна своей спальни. - Честное слово? - Да уж куда честнее, Фримен. Мы попали в какой-то порочный круг. Из него надо выпрыгнуть, чтобы дело прояснилось. Я очень надеюсь на Броуди. Старый пройдоха ненавидит Кирпи. Думается, на этой почве мы с ним столкуемся. Может, не сразу. Но иного выхода нет. Я должен найти убийцу Бредли и сделаю это. А потом мы побеседуем с профессором Кирпи на темы, которые далеки от психиатрии. - Вы все-таки что-то узнали? - Нет, Фримен. Но клянусь, узнаю. - Вы здорово сердиты сегодня. - Побывали бы вы в моей шкуре. - Значит, к Броуди? Коун не ответил. Он еще не решил: идти или нет? А господин Мелтон собирался на ужин к господину Домару. Шеф полиции стоял перед зеркалом и мурлыкал песенку про крошку, которая любит топать ножками. Но на настоящего мужчину это не производит впечатления. Настоящий мужчина целует крошку, берет ее на руки и... О дальнейшем песенка умалчивала. Однако господин Мелтон знал о том, что происходит в дальнейшем. Лет десять назад господин Мелтон с полным правом относил себя к разряду настоящих мужчин. Он и сейчас еще полагал, что находится в полной форме. И охотно поддерживал беседы на пикантные темы. Правда, сами женщины уже давно не занимали главенствующего положения в его жизни. Шеф полиции объяснял это себе возросшим объемом работы, огромной нервной нагрузкой и слегка подпорченным желудком. На склеротический румянец на щеках он старался не обращать внимания. На двух взрослых дочерей тоже. Господина Мелтона мало волновала их жизнь и их заботы. Его жена умерла рано. Года два дочери находились в пансионе. Пока там не произошел маленький скандал. Шеф полиции не вникал в содержание происшедшего. Он привез дочерей домой и предоставил их самим себе. Единственным требованием, которое он выставил перед девушками, было неукоснительное соблюдение давней семейной традиции: вся семья обязана была завтракать вместе. Традиция эта нарушалась крайне редко. После завтрака господин Мелтон уезжал по делам службы, а дочки занимались чем хотели. Девушки обязаны были поддерживать знакомство только с людьми своего круга. На этот счет шеф полиции был строг. В остальном же он полагался на волю провидения. Иногда он задумывался о том, что неплохо бы пристроить дочек замуж. Но эти мысли приходили и уходили. Господин Мелтон был слишком занятым человеком. Он придерживался современных взглядов на воспитание, которые профессор Кирпи, например, выражал одной фразой: "Не наступай на пятки собственным детям, и они не наступят тебе на горло". Слова эти профессор произнес, конечно, в шутку. Но шутки профессора Кирпи были как афоризмы. Их можно было принимать и за чистую монету. Итак, господин Мелтон собирался на ужин к господину Домару. Он тщательно вывязал галстук и, продолжая мурлыкать про крошку, поднес пальцы к нагрудному карману пиджака. Ему показалось, что платочек высовывается чересчур далеко. Пальцы нащупали в кармашке листочек бумаги. Шеф полиции отлично помнил, что он туда ничего постороннего не клал. Вытащив листок, господин Мелтон развернул его и прочел: "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Подписи не было. Господин Мелтон бросил бумажку на столик. "Любопытно, каким способом они собираются это сделать?" - подумал он и взглянул на часы. Выходить из дома было еще рано, и он решил задержаться в спальне на полчаса. Уселся поудобнее в низкое кресло, развернул книжку и попытался читать. Но то ли книжка была неинтересной, то ли эта записка с упоминанием о смерти выбила мысли шефа из привычной колеи, только он перестал читать, опустил книгу на колени и задумался. Мысли шефа были светлыми и прозрачными, как горный ручеек. Он думал о том, что министр внутренних дел уже стар. Очень стар. Безобразно стар. Он думал о том, что господин Домар весьма благосклонно относится к нему, господину Мелтону. Он думал о том, что господин Домар, наверное, будет президентом. И, наверное, произойдет смена кабинета. Правда, господин Домар угощает отвратительными ужинами. Желудок господина Мелтона после этих ужинов расстраивается так, что в течение трех дней шеф полиции не в состоянии есть ничего, кроме жидких киселей и сливовых компотов. Но что поделаешь? "Париж стоит мессы". Господин Мелтон сделал ставку на Филиппа Домара. Стандартные ужины в общем-то не самое страшное, если хорошенько подумать. Господин Мелтон мог приносить и большие жертвы. И приносил их. И сейчас приносит, если подумать. А министр стар, безобразно стар. "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Ха! Звучит убедительно. Если бы министру послать такую записку? Он уже пережил два инфаркта. А у шефа полиции сердце буйвола. Так говорит профессор Кирпи. Он хоть и психиатр, но в этом деле тоже смыслит. А желудок что ж? Ничего не попишешь: сливовые компоты, диета... Вот только ужины у господина Домара... Да еще рассказы о прошлом. Господин Домар безумно любит говорить о своем прошлом. О безукоризненном прошлом. О тех днях, когда господин Домар еще не был господином, а просто служил на верфи матросом. Потом он плавал. Он начал с юнги и кончил капитаном. А расставшись с морем, занялся бизнесом. Нет, господин Домар не торговал сапожной мазью. Так пишут в книгах для дураков. Чтобы заниматься бизнесом, двух банок сапожного крема маловато. Филипп Домар купил ателье. А теперь создал целый обувной концерн. Теперь Домар - сенатор. И скоро будет президентом. Церковь и полиция. Да. И в полиции должен сидеть дурак. Когда господин Мелтон станет министром, он подумает о шефе полиции сам. Вот бы Грегори приспособить. Но Грегори - человек не того круга. А как бы пригодилась его рабская исполнительность! Впрочем, она и так пригодится. "Смерть ждет вас". "Ну что ж, - усмехнулся господин Мелтон. - Пора". Он встал с кресла, подошел к двери и резко толкнул ее. Две руки обвили его шею. Господин Мелтон мягко отвел их в сторону и увидел смеющееся лицо Лиззи - младшей дочери. - Ты убит, па, - сказала Лиззи. - На этот раз мы выбрали смерть через удушье. - Вы не учли, что я мог сопротивляться, - сказал господин Мелтон. - В правила игры сопротивление не входит, - разъяснила Лиззи. - А ты знаешь, па, мы послали сегодня три записки. Хиггинсам, Ферманам и Паульсенам. И ты подумай, па. Этот идиот Паульсен побежал в полицию. Представляешь, сколько было смеха, когда его оттуда вытурили. У него было такое глупое лицо. Дин хохотал так, что вывернул себе челюсть. - А где Эсс? - поинтересовался господин Мелтон. - Сидят с Дином в голубой гостиной. Мы думаем несколько усложнить игру. Записки - это скучно. Дин считает, что вслед за записками следует направлять "жертвам" небольшие посылочки. Представляешь, па. Ты раскрываешь бандероль, а оттуда вылетают огонь и дым. Или выпрыгивает лягушка. Эсс говорит, что лягушек надо посылать девушкам. Правда, это здорово, па? - Не знаю, - проворчал господин Мелтон. - Мне кажется, впрочем, что это немного жестоко. - Что ты, па. Просто интересно. Трах, бух! Хлоп - и обморок. А кто выдержит - значит, он сильная натура. Дин говорит, что это лучший метод определения сильных натур. Без обмана. Испытание мужества. Как ты думаешь, па? Господин Мелтон еще не выработал отношения к новой затее. К игре он в общем-то относился снисходительно. Эта игра, изобретенная студентами, завоевала популярность. В первые недели обывателей охватила волна возмущения. Мало кому нравилось получать записки с предупреждениями, подобными тому, какое господин Мелтон обнаружил сегодня. В газетах появились статьи, авторы которых требовали принятия немедленных мер к прекращению безобразия, развращавшего молодежь и без того уже достаточно распущенную. В дело, как и следовало ожидать, вмешались психологи и психиатры. Не остался в стороне и профессор Кирпи. Он выступил в "Трибуне" с пространной статьей. Кирпи писал, что эта игра не представляет какой-либо опасности для общества. Она даже "снимает тенденции агрессивных настроений в среде молодежи". Говоря проще, профессор Кирпи полагал, что игра может стимулировать сокращение преступности. Потенциальные убийцы, по мнению профессора, получили теперь отдушину. Они уже не будут убивать, а будут только играть в убийство. Это, утверждал Кирпи, поведет к тому, что в стране уменьшится количество преступлений. Кроме того, заключил профессор, эта игра создает предпосылки для расширения сфер общения между молодыми людьми. Девушка - "убийца" получает в руки ключик для облегчения знакомства с понравившимся ей парнем - "жертвой". И наоборот. Таким образом, делал вывод Кирпи, усилившаяся за последние годы некоммуникабельность будет сходить на нет, пока не исчезнет совсем. Профессор учел все в своей статье, кроме того, что любое рождение нового неминуемо должно повести за собой и развитие этого нового. Сегодня именно господин Мелтон и был поставлен перед фактом начала этого развития. Посылочки с огнем и дымом закономерно должны были заменить собой записочки. А потом, когда хлопушки приедятся, молодые люди станут искать новую отдушину. Конечно, шеф полиции не думал о том, что его Лиззи или Эсс - потенциальные убийцы. Ни Лиззи, ни Эсс, ни Дин, сын мэра города, не способны убить даже кошку. Для них посылки с хлопушками - игра, шутки, не больше. Да, это немного жестоко. Но в конце концов мы живем в жестокий век. - Почему ты молчишь, па? Тебе не нравится? - Я думаю о твоих словах, Лиззи. Все-таки это жестоко. - Но, па, мы живем так пресно. И Лиззи надула губки. "Крошка топает ножкой", - вспомнил господин Мелтон. Крошке пора замуж. Новые заботы и новые впечатления быстро выбьют из ее головки всю дурь. Эта успокоительная мысль привела шефа полиции в хорошее расположение духа. - Ладно, Лиззи, - сказал он. - Мы еще вернемся к этому вопросу. Сейчас мне просто некогда. - Ты надолго, па? - Не ждите меня. Я приеду поздно. Лиззи повернулась на одной ножке и убежала в голубую гостиную, где Эсс и Дин давно уже ждали ее. - Ну что? - спросила Эсс. - Ты же знаешь, он никогда не говорит прямо. "Лиззи, это жестоко", - передразнила она отца. Дин, парень с хмурым и болезненным лицом, бросил на Лиззи презрительный взгляд и пошел к столику, на котором стояла батарея из разноцветных бутылок. Одет Дин был несколько странно: в красный свитер и плавки. Девушек это, впрочем, не шокировало. На Эсс тоже, кроме купальника, ничего не было. Только Лиззи еще слегка стеснялась. - Твой отец, - бросил Дин, наливая рюмку, - просто старый осел. И не обижайся, пожалуйста. Мой - тоже. И вообще миром правят ослы. Их надо взнуздать. Куда он поехал? К Домару? Осел поехал к ослу. Они будут обсуждать проблемы нравственности. Мой идиот в восторге от доктрин папаши Фила. Он истекает слюной, когда рассказывает дома о болтовне этого ипохондрика. Они хотят навести порядок в обществе. Трижды ослы. Порядок наведет Убийца. - Надоело, - сказала Эсс. - Где этот Убийца? - Будет, - торжественно произнес Дин, сделал глоток и поставил рюмку на столик. - Убийца придет. Настоящий Убийца. Без сексуальных штучек. - А что ты понимаешь в сексуальных штучках? - лениво протянула Эсс. - Лиззи, ты слышишь? Дин заговорил о сексе. - Мне кажется, - промолвила Лиззи, - что Дин слабо приспособлен для секса. - Ты, как всегда, права. Может быть, Дин годен на роль Убийцы? - Едва ли! У него мало фантазии. Дин рассердился. - Вы достойны своего отца, - сказал он. - Глупцы. Они делают пластмассовые скелеты и думают, что это то, что надо. - Фи, - сказала Лиззи. - Ди-и-ин, - протянула Эсс. - Принеси мне скелетик с мясом. Можешь ты это сделать? - Боюсь, ты упадешь в обморок. - Скучно, - пожаловалась Лиззи. - Давайте пошлем хлопушку Паульсенам. - Говорят, появился новый наркотик, - задумчиво произнесла Эсс. - У него такое заманчивое название - "Привет из рая". Капля на стакан воды, и ты - в раю. Можно даже прогуляться с ангелом. - Тебе еще не надоел секс? - спросил Дин. Эсс зажмурилась и потянулась. - С ангелом, наверное, интересно, - сказала она. - Ведь он ангел, а не человек. Люди мне надоели. Я не хочу на них смотреть. - Вот придет Убийца... - пообещал Дин. - Глупости, - сказала Эсс. - Сегодня ночью у Эльвиры в "Амулетах" какой-то праздник. Между прочим, болтают, что ее Диксон кого-то убил. Тебе бы, Дин, не мешало познакомиться с ним. - Мой осел говорит, - сказал Дин, - что Диксона ищет полиция. - Мне нравится его книжка про оборотней, - перебила Лиззи. - Замок за границами смысла. Изабель. И игра на окончаниях слов. Бель. Ель. Ль. Пустота. Ничто и все. Как красиво. Правда, Эсс? - А у колдуньи, говорят, интересно, - не слушая сестру, продолжала Эсс. - Там собираются любопытные экземпляры. Может, пойдем? - Папа сказал, - заметила Лиззи, - что туда нельзя. - Трижды осел, - фыркнул Дин. - Папа сказал, - наставительно произнесла Лиззи, - что "Амулеты" сейчас под наблюдением полиции. Ему было бы неприятно... Эсс вздохнула: - А я хотела бы быть на месте Эльвиры. Иметь любовника-убийцу. Чтобы по спине мурашки. А? Сестры переглянулись. Дин резонно возразил, что ее желания противоречивы. Она только что говорила об ангеле. - Ерунда, - сказала Эсс. - Ангел тоже может убивать. Дин - другое дело. Дин не может. - Откуда ты знаешь? - вспылил Дин. - Ты можешь писать записки. Послать хлопушку. Допускаю, что ты в состоянии подсыпать яду в бокал. А вот убить руками... - Эсс, ты забываешься! - закричала Лиззи. - Он мне надоел, дурочка, - ласково сказала Эсс. - Неужели ты не понимаешь? - Ты говоришь страшные вещи, - не унималась Лиззи. - И у тебя такое лицо... - Потому что противно, - сказала Эсс. Дин вылил остатки из бутылки в рот и потянулся за следующей. Эсс хлопнула его по руке. Бутылка покатилась по ковру. Лиззи пискнула. Дин, покачиваясь, пошел на Эсс. Та отступила. Дин сделал еще шаг, зацепился ногой за ковер и упал, бормоча проклятия. Эсс засмеялась и, схватив с кресла плед, бросила его на Дина. Тот поворочался недолго и затих. Эсс обернулась к Лиззи. - Готов, - сказала она. - И так всегда. Но когда-нибудь это кончится. Должно же это когда-нибудь кончиться? - Что? - спросила Лиззи. - Игра, - сказала Эсс. - Должна же она кончиться. Хотя ты ведь дурочка. Ты ничегошеньки не понимаешь. - Правда, - зевнула Лиззи. - Мне только очень скучно, Эсс. Очень. - И мне, - сказала Эсс. - Этот остолоп воображает, что он мужчина. А настоящие мужчины там, Лиззи, - она кивнула на окно. - Они ходят по улицам, ласкают своих женщин и убивают... Ах, Лиззи! Может быть, сейчас какой-нибудь из них проходит мимо нашего дома. Его палец лежит на спусковом крючке пистолета. Или его рука сжимает рукоять ножа. Он идет, чтобы убить... - Убить, - сказал господин Домар. Он пожевал губами и кинул быстрый взгляд на господина Мелтона. Шеф полиции молчал. Он нацеливался вилкой на стандартную котлету. Его желудок, он это чувствовал, уже протестовал. Он протестовал, когда господин Мелтон под взглядом господина Домара вливал в этот бедный желудок бульон, приправленный жгучими пряностями. Он протестовал при виде котлеты. А впереди его ждали еще мучения - господин Домар запивал еду какой-то пакостью шафранного цвета. И господин Мелтон обязан был пить эту бурду, пахнущую корицей. Они сидели в обширной столовой со сводчатым потолком и стрельчатыми окнами. Чем-то эта комната напоминала трапезную монастыря. Может быть, витражами, каждый из которых изображал библейскую сцену. Здесь можно было увидеть и Иону в чреве китовом, и Хама возле пьяного Ноя, и Юдифь, и коленопреклоненную Марию из Магдалы. В простенке между окнами висело колоссальное распятие. Иисуса Христа скульптор выполнил довольно натуралистично. Если бы господин Мелтон не знал, что папаша Фил - Истинный Католик, то он, чего доброго, мог бы принять этого Иисуса за издевательство, за кощунство над верой. Но господин Мелтон этого подумать не мог. Папаша Фил стоял высоко. Так высоко, что никакие оскорбительные мысли до этой высоты не достигали. Иисус скорбно косил глазом в тарелку господина Мелтона. Его голые ноги свисали чуть не до плеча шефа полиции. Возле другого плеча дышал молчаливый лакей. Второй лакей стоял за спиной господина Домара. Больше в столовой не было никого. Говорил в основном господин Домар. Шеф полиции слушал, наклонив голову. Ему приходилось делать два дела: вникать в речь собеседника и прислушивать