как-то респектабельно, элегантно. Я бы так не смог подпрыгнуть, если бы даже тренировался месяц. - Очень просто. - И... - Пока я знаю столько же, сколько и вы. Генри Клевинджер откинулся в кресле и искоса посмотрел на меня. Должно быть, он решил, что обязан передо мной извиниться, потому что откашлялся и сказал: - Мистер Дики, я, разумеется, понимаю, что наше прошлое свидание у меня в доме было... Но вы должны понять... Дело касалось не только меня, но и доктора Грейсона и всего этого места. - Он сделал широкий жест рукой. - Я прекрасно понимаю. Все это, право, пустяки. Меня усыпили, перевезли сюда, месяц держали в камере без окна... Стоит ли говорить о таких мелочах? - Мистер Дики, я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей Научной Церкви и надеюсь, что смогу в будущем быть вам полезен... Было бы грустно, если бы вы не смогли подняться выше личной обиды. Поверьте, я вполне искренен с вами. Я не смог бы кривить душой в минуты, когда за стеной оперируют моего сына. Я посмотрел на Генри Клевинджера. Священный Алгоритм, сколько в нем было уверенности в своей правоте, сколько благородства! В минуты, когда за стеной лишают жизни человеческое существо, купленное за деньги. И если на самом деле все не так, меньше всего в этом виновен сам Клевинджер. Удивительно все-таки эластична наша Первая Всеобщая, если в ее лоне прекрасно устраиваются Клевинджеры... "Я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей..." И ведь действительно, наверное, обладает... И тут я сказал себе: "Хватит, Дин Дики. Ты все-таки забываешь, что человек, сидящий перед тобой, потерял сына. Он не знает об этом сейчас, но он узнает..." Дверь в коридор распахнулась, и двое в белых халатах выкатили из операционной каталку. На ней лежало тело, прикрытое простыней. - Это... - Клевинджер привстал в кресле, но тут же понял, что перед ним. Как завороженный, он уставился на то место, где под простыней должна была быть голова и где ничто не поднимало простыню. Вслед за каталкой из операционной вышел Грейсон. Он стянул с себя шапочку и вытер ею лоб. Он был все-таки незаурядным актером - столько в жесте было спокойной усталости хирурга, который только что благополучно провел трудную операцию. - Ну как, доктор? - Отлично, мистер Клевинджер. Я бы даже сказал, что у вашего сына тело еще лучше, чем было. Недаром мы не даем нашим слепкам бездельничать и поддерживаем их в хорошей форме... - Благодарю вас, доктор Грейсон, - с чувством сказал Клевинджер. - Вы спасли мне сына. Могу я взглянуть на него? - Только с порога операционной и только секундочку... - Я понимаю, я понимаю. Мы все трое подошли к двери, и доктор Грейсон распахнул ее. На столе, укутанный простынями и повязками спал Лопо. Но если бы я не знал, что это Лопо, я бы вполне мог принять его за Оскара Клевинджера. Генри Клевинджер прерывисто вздохнул в протянул руку Грейсону. - Доктор, я... - Вы можете спокойно лететь домой хоть сегодня же. Когда Оскар сможет вернуться, мы вам сообщим. Что касается денег... - Я помню, доктор. - Я в этом не сомневаюсь... 18 Как ты себя чувствуешь, Лопо? Он неуверенно посмотрел на меня и хотел было тут же по привычке спрятать глаза, но вспомнил, что я ему говорил. - Я спал. Не хотел, а спал. Теперь, когда он не отводил взгляда, я впервые увидел, какие у него удивительные глаза - доверчивые и нетерпеливые. Как у ребенка. - Так нужно было, Лопо. И давай договоримся, теперь я буду называть тебя не Лопо, а Оскаром. - Оскаром? - Да. Оскаром. Так звали твоего человека-брата. Он умер. - Что значит "умер"? Ушел в Первый корпус? Почему я его не вижу тут? Мы ведь в Первом корпусе? - Да, Оскар, в Первом. Представь себе, что ты видишь птицу. - Какую птицу? - Все равно какую. Просто птицу. - Просто птиц не бывает. Есть урубу, колибри, марканы, байтаки... - Ну хорошо. Ты байтака. В тебя выстрелили из ружья и попали. Что с тобой станет? - Я упаду на землю. А может быть, застряну в сучьях и меня будет трудно найти. - Это понятно, дорогой... Оскар. Но ты будешь живой? - Нет, конечно. Байтака не будет живой. - Но ведь она не попала в Первый корпус? - Нет. Байтака не слепок и не человек. Зачем ей в Первый корпус? Я вздохнул. Я на мгновение представил себе, что мне со временем придется объяснять ему, как функционирует биржа и что такое университет. Но Лопо-Оскар не вызывал у меня раздражения, я испытывал к нему покровительственное чувство. Я улыбнулся и положил ему на голову руку. Я не большой дока по части ласки, но мне этот жест почему-то всегда кажется необыкновенно интимным. Лопо-Оскар замер на мгновение. Как зверек, который и боится чужого прикосновения, и рад ему. - Ты смягчаешь мое сердце, - мягко сказал он. - Как покровительница. Она также кладет мне иногда руку на голову... Мне вдруг стало стыдно за те чувства, что я испытывал к бедной Изабелле Джервоне. Если мое сердце тянется к этому существу, что же должна была испытывать немолодая, некрасивая, одинокая женщина, которая с риском для жизни научила его словам? Она любила его. Она убила Оскара Клевинджера, убила себя и спасла тем самым Лопо. Какая мать могла сделать больше? - Отдохни, Оскар, боюсь, что мы с тобой слишком много говорили. - А ты уйдешь? - спросил он меня. - Да. - И выйдешь из Первого корпуса? - Да. - И увидишь Заику? - Да. - А я могу пойти с тобой? - Нет, Оскар, ты должен остаться здесь. - Да, - вздохнул он - ты говоришь правильно. Из Первого корпуса никто не выходит. Знаешь что? - Его лицо вдруг озарилось улыбкой, - может быть, мне дадут твердую руку или ногу, называется про-тез, и тогда я смогу выйти и увидеть Заику? Так ведь бывает. - Нет, никто не заберет ни твоих ног, ни твоих рук, Оскар. Ты теперь не слепок Лопо, ты человек Оскар. Ты обменялся с твоим больным человеком-братом. - И я теперь не увижу Заику? И своего младшего брата Лопо Второго? И покровительницу? Тогда я не хочу быть человеком. Я хочу быть слепком. Я думал, что в Первом корпусе отнимают и слова, и те картинки, что живут в голове. А ты мне оставляешь все. Я не могу так... На второй день пришлось привести Заику. Когда она вошла в комнату и увидела Лопо, она вся засветилась. Засветилась улыбкой и тут же печально погасила ее. Ее бедный маленький ум не мог ничего понять. Из глаз выкатилось несколько маленьких и удивительно ярких слезинок. Она замерла в двух шагах от Лопо. Я чувствовал, как она колеблется. Она боялась протянуть руку, чтобы не спугнуть пригрезившегося ей Лопо. И хотела коснуться его. Я почувствовал комок в горле. Старый сентиментальный дурак. Лопо тихо позвал: - Заика... Она сделала еще полшажка к Лопо, а тот все стоял, не двигаясь с места. Почему? Может быть, он не хотел напугать ее? Может быть, он хотел, чтобы она пересилила страх? И, словно в ответ на мои мысли, он нежно пробормотал: - Не бойся. Она вся сжалась, напряглась, зажмурилась и, словно слепая, неуверенно протянула вперед руку. И коснулась протянутой руки Лопо. И забыла обо всем. И он. Они нежно касались друг друга, снова и снова проводили ладонями по лицам, по телу, заново создавая себе друг друга. Я никогда не думал, что два нелепых слова "Заика" и "Лопо" могут произноситься так по-разному. Они ухитрялись вложить в эти слова все, что чувствовали. Месяца через полтора меня позвал к себе доктор Грейсон. Должно быть, он тоже почувствовал, что наши отношения после той ночи, когда Изабелла Джервоне убила Оскара Клевинджера, изменились. Я постучал и вошел в его кабинет. Он слегка приподнял зад и кивнул мне. И встать не встал, и сидеть не остался. - Я слышал, - сказал он, - что дела у вас идут неплохо. Я пожал плечами. Что я ему мог сказать, когда все здесь прослушивается насквозь? Я не сомневался, что он не раз слушал наши разговоры с Лопо. - Вчера я разговаривал с Генри Клевинджером. Нежный отец соскучился по сыночку. - Мне показалось, что Грейсон раздражен. - Я уже намекнул ему, что операция прошла не совсем гладко, что мы столкнулись с мало понятым случаем частичной потери памяти, но состояние Оскара все время улучшается Вот, - Грейсон протянул мне несколько листков бумаги и конверт. - Мне пришлось заплатить за это целую кучу денег. Здесь различные детали семейной жизни в доме Клевинджеров, имена приятелей и приятельниц Оскара, их привычки и, разумеется, фотографии. Я даю вам неделю, чтобы вы с ним хорошенько все это проштудировали, а потом вы вернетесь с юным Клевинджером в лоно любящей семьи. Первое время Оскар будет жить вне дома, и уж, конечно, не вернется в университет. Он будет жить с вами в гостинице. - Но как на это посмотрит его семья? - Я уже сказал, что кое о чем предупредил мистера Клевинджера. Пока память полностью не восстановилась, да и вообще пока Оскар не окреп в достаточной степени, ему лучше не находиться в чересчур эмоционально насыщенной атмосфере семьи. - Но наш Оскар ведь должен будет увидеться с отцом, матерью и сестрой? - Конечно. Но лишь в вашем присутствии. А вы уж постараетесь, чтобы, с одной стороны, у них не возникло никаких подозрений, с другой - чтобы все выглядело вполне естественно. Чтобы Лопо старался, внушите ему мысль, что судьба Заики будет зависеть только от него. - То есть? - Вы ему скажете, что если он хорошо сыграет свою роль, мы пришлем ему туда Заику. - Но... ведь ее двойник - я имею в виду ее человеческого двойника - может... - Да нет же, это лишь версия для Лопо. Конечно, она никуда не уедет отсюда. Ее существование оплачивают, и я отнюдь не собираюсь возвращать эти деньги. - Но Лопо... Он... - Он нас мало интересует. Нам важно, чтобы папаша и вся семья убедились, что их сынок вернулся, а там видно будет. Вы меня понимаете, мистер Дики? - Не слишком, доктор Грейсон. - Им и в голову никогда не придет, что их Оскар на самом деле Лопо. Если же позднее и возникнут какие-то сомнения, они скорее всего решат, что от этой операции у него что-то стряслось с психикой. А такие вещи в приличном обществе афишировать не принято. Теперь вы понимаете? - Да, понимаю. - Теперь о вас. Когда вы в качестве помона начали разыскивать Синтакиса и довольно быстро вышли на Генри Клевинджера, я мог вас просто убрать. Уверяю вас, это было бы совсем нетрудно. - Не сомневаюсь. - Я предпочел привезти вас сюда. Во-первых, мне всегда здесь нужны люди вашей профессии. Лишняя пара опытных глаз в Нове - это большое дело. А потом мне давно хотелось проверить самому, как действует принцип "промывания мозгов". - Это то, что делали со мной? - Совершенно верно. Старинный способ. Теперь у нас есть ускоренные методы с применением химических препаратов, но все они не слишком надежны. Вначале мне казалось, что промывание удалось на славу, но, очевидно, я выпустил вас немного рановато. Надо было больше расшатать вашу психику... - Благодарю вас, - сказал я и посмотрел на Грейсона. Он не улыбался. Он говорил будничным голосом, выражение лица у него было самое обычное. Мне вдруг показалось, что он давно сам сошел с ума. - За время пребывания здесь и с Лопо-Оскаром вы будете вознаграждены. Если вы откажетесь от денег, они останутся на вашем счету. Если вы захотите, можете вернуться к вашей работе помоном. - А если меня спросят, где я был? - Вас не спросят. Вас не только не спросят, но вам даже незачем будет возносить вашей Машине инлитву о пребывании здесь. - Почему? - Это уже не так важно, мистер Дики. - Доктор Грейсон слегка улыбнулся, и улыбка была самодовольной. "Священный Алгоритм, - подумал я, - неужели Машина что-нибудь знает о Нове? Нет, не может быть..." - Вы вылетите со своим подопечным ровно через неделю. Когда прибудете на место, остановитесь в гостинице "Савдет вэлли"... 19 Все было готово к отъезду. Нельзя сказать, чтобы у нас с Лопо-Оскаром было особенно много вещей - всего один небольшой чемоданчик. Но самый ценный багаж - пленку с записью нашего разговора с Грейсоном и фотокассету, которую я тайком заснял в Нове, - я зашил накануне в подкладку куртки. Машина должна была подойти ровно в три, и я уже начал поглядывать на часы, когда вошел Халперн. - Вы знаете порядок отъезда? - спросил он. - В каком смысле? Я разговаривал с доктором Грейсоном, и он... - Я говорю о самом отъезде. Я пожал плечами. Что ему надо от меня? - У нас здесь строгий порядок. Вещи каждого уезжающего из Новы подвергаются строгому досмотру. Как вы понимаете, кто-то мог бы захотеть взять с собой фото, видеозаписи и так далее... Доктор Халперн посмотрел на меня, и я почувствовал мгновенный укол страха. Быть уже почти на аэродроме и так глупо попасться... Я, конечно, думал о том, что с пленкой и фото связан известный риск, но что они здесь устроили настоящую таможню - такое мне в голову не приходило. Нужно было, наверное, сделать вид, что все это меня волнует очень мало, но я боялся выдать себя. Я никогда не был хорошим актером. - У вас один чемодан? - спросил Халперн. - Да. - Откройте его. - Пожалуйста. Халперн откинул крышку, вынул несколько вещей, почти не глядя засунул их обратно и закрыл чемодан. Сейчас он скажет мне: достаньте все из карманов... Начнет ощупывать карманы. Руки и ноги у меня стали мягкими, тряпичными. Халперн щелкнул замком чемодана и поднял голову. Страха уже не было. Спокойствие оцепенения. - Фотографии, фотопленки или стереозаписи у вас есть? - Очень сожалею, но мы не успели сняться. - Я думаю, мы оба как-нибудь переживем. Значит, нет? - Нет, - сказал я и тут же вспомнил слова пактора Брауна: "Правда - опасная вещь. К счастью, она встречается не часто". - Ну и прекрасно. - Машина уже, наверное, внизу. Нам можно идти? - Мне надо было что-то обязательно говорить, чтобы меня не выдало мое собственное лицо. - Да, конечно. - Оскар, возьми чемодан. Прощайте, доктор Халперн. - Прощайте... Да, кстати, мистер Дики, если не ошибаюсь, вы взяли со склада три магнитные кассеты для магнитофона. Одну вы израсходовали на разговор Лопо с Заикой... А больше я у вас в комнате не нашел... - Халперн посмотрел на меня, и мне показалось, что он едва усмехнулся. Итак, я все-таки мышь, призванная потешить кота. Что ж, тешить - так тешить. - Вы уже хорошо изучили мою комнату... И ту пленку... - Значит, пленок у вас нет? - Нет. Подмигнул он или мне показалось? Наверное, все-таки показалось... Через полчаса мы были уже в самолете. У меня не было ощущения неожиданной и нежданной свободы. У меня вообще не было никаких ощущений. Мне хотелось спать. Не успел я опуститься в кресло, как тут же глаза сами собой закрылись. Я проснулся, потому что Оскар потянул меня за руку. - Дин, смотри, что это? Внизу под нами расстилалась облачная страна. Бело-розовые облака обладали плотностью снежных равнин, и глаз невольно искал цепочки лыжников, сани и рождественские избушки. - Это облака, Оскар. Но ты спросил меня слишком громко. Если бы рядом были люди, твой вопрос удивил бы их. Это мог бы спросить совсем маленький мальчуган, но не взрослый парень. Вообще, Оскар, дорогой, прежде чем задать вопрос мне, посмотри сначала вокруг - не слышит ли кто-нибудь. - Прости... Но раз раньше я всегда видел облака снизу, а теперь сверху, значит, мы летим высоко... - Оскар, у тебя положительно научный склад ума... Мы прилетели поздно вечером и сразу поехали в заказанную нам гостиницу. "Сансет вэлли" оказалась довольно хорошим загородным отельчиком, и нас действительно ждал двухкомнатный номер на третьем этаже. Клевинджеру я решил позвонить лишь утром, чтобы у Оскара было время отдохнуть после дороги и еще раз повторить много раз отрепетированную нами сцену встречи. Перед тем как улечься, Оскар вдруг сказал мне: - Ты знаешь. Дин, мне не светло здесь, - он показал себе на грудь. - Почему? Ты ведь вырвался из Новы в другой, большой мир. Мы увидели лишь малую часть его, но поверь мне, он необыкновенно велик и разнообразен. - Я знаю. Ты говорил мне. Я верю тебе. Я верю каждому твоему слову, но... этот мир, наверное, слишком велик. Когда я думаю, сколько тут людей, у меня становится тесно в голове. В Нове мир маленький, но ты все знаешь. Сегодня ты работаешь на огороде, завтра, может быть, на уборке, послезавтра на кухне... И все остается одинаковым. И только изредка кто-нибудь уходит в Первый корпус. А здесь... Здесь мне тревожно. И мы не знаем, что будет завтра. - Завтра мы увидим твоего отца. Ты не забыл, как ты назовешь его? - Нет. Я скажу: спасибо, отец. И широко разведу руки в стороны - вот так - и положу их ему на спину. - Это называется обнять. - Обнять. Но мое сердце не такое спокойное, как в Нове. И твое тоже. Я смотрю на тебя и чувствую: ты тоже неспокоен. Уже не в первый раз я заметил, что Оскар - я уже и мысленно стал называть Лопо Оскаром - обладает удивительным чутьем. Он мгновенно улавливал душевное состояние близкого человека. - Ты привыкнешь, Оскар. - Может быть, но сейчас я хочу обратно. Я хочу в Нову, хочу быть рядом с Заикой. - Оскар, подумай, что ты говоришь. Ты рвешься обратно в тюрьму, из которой только что вышел. Может быть, ты боишься быть человеком? Может быть, ты хочешь остаться слепком? Но ведь все равно и в Нове ты не был слепком. Оскар несколько раз уже открывал рот, чтобы ответить мне, но останавливался. Наконец он посмотрел на меня и сказал: - Ты не понимаешь, Дик. Из всех людей только покровительница и ты... Для остальных я был слепком. Они кормили нас, давали одежду, работу, но никто ни разу ни о чем не спросил меня. Я был для них просто слепок, вещь. - Но здесь... - Здесь? Пока и здесь на нас все смотрят так же, как на слепков в Нове. Сквозь. Не замечая. Может быть, ты ошибся. Дин, и мы попали в другую Нову? - Нет, дорогой, я не ошибся. Ты должен понять: здесь очень много людей и те, кто не знает друг друга, уже поэтому могут относиться друг к другу только как к слепкам. - Вот видишь. Дин, я же тебе говорил. - Он зевнул. - Я хочу спать. Не беспокойся, я помню все, что должен сказать завтра... Я погасил свет и вышел из комнаты. Оскар не ошибался: меня не покидало какое-то тоскливое беспокойство. Почему мне было так тоскливо, беспокойно? Как было утешительно, когда в трудную минуту, при сердечном одиночестве я мог погрузиться в гармонию, ощутить себя частицей мира и Первой Всеобщей... Я потерял эту способность. Будь проклята та минута, когда я вошел в дом Синтакиса. Если бы я только знал, что потеряю для себя Священный Алгоритм, я бы предпочел снять желтую одежду помона, но остаться в лоне Первой Всеобщей и постоянно ощущать живую связь с Машиной. Но, может быть, я еще смогу вернуться... Если бы был жив пактор Браун. Он умел улыбаться, как больше никто на свете. Улыбкой полупечальной и полувеселой, полумудрой и полунаивной. Я был молод и любил говорить о больших вещах. Я просил у него ясных ответов. Он качал головой и бормотал: "Никогда не требуй ответов на большие вопросы. Только маленькие люди умеют отвечать на большие вопросы". Было так тихо, что я услышал биение собственного сердца. Нет, это была не гулкая успокаивающая тишина погружения, а ночная тишина, источавшая скрытую угрозу. Хватит, Дин Дики, сказал я себе. Похоже, что ты потерял не только Священный Алгоритм, но и элементарную способность анализировать. Ты все-таки был помоном, а сейчас сидишь и ловишь оттенки своих настроений. Ловец ощущений. В чем может таиться угроза? Ведь у Грейсона действительно не было другого выхода, как попытаться выдать Лопо за Оскара. А раз это единственный выход - Грейсону можно поверить. Он может сто раз быть гениальным параноиком, но пока что во всей его жизни определенная логика была. Отсюда вполне понятно, почему он так заботится о нас, вплоть до заранее заказанного номера. Прекрасно. Завтра мы встречаемся с Генри Клевинджером. Судя по тому, как он вел себя до сих пор, отец он довольно спокойный, и его вполне удовлетворят и Оскар, и встреча, и наши объяснения, и необходимость пожить Оскару еще какое-то время вне семьи и вне университета. Ну, а потом? Почему Грейсон так неопределенно говорил о дальнейших планах? Не мог же он всерьез рассчитывать, что Лопо станет Оскаром Клесинджером? И тут я понял, что подсознательно противлюсь одной простенькой и настойчивой мыслишке, которая уже давно пытается влезть тайком в мою голову. У Грейсона скорее всего действительно нет никаких планов. Потому что они ему не нужны. Как станем не нужны и мы, едва только сыграем отведенные нам роли. Отцы-программисты, что может быть проще и безопаснее, чем отправить Оскара и меня на тот свет после встречи с Клевинджером-старшим? Доктор Грейсон все сделал - вы сами видели Оскара. А то, что несчастный юноша исчез, погиб, сгорел, сбежал, утонул, - боже, какой грустный случай. Пожалуй, действительно было бы безопаснее для него сразу переехать в дом-крепость в Хиллтопе, но, с другой стороны, в его состоянии... Такой трагический случай, ай-ай-я-й... Бедный Оскар Клевинджер, какая ирония судьбы, только что остался жив после катастрофы на монорельсе - и вот вам, пожалуйста. От судьбы, выходит, никуда не денешься. Говорят, с ним был еще кто-то? Да, какой-то помон, снявший желтую одежду. Эта их Первая Всеобщая с ее полицейскими монахами - чего от них можно ждать. Стоп, Дин Дики, сказал я себе. Хватит тянуть изо рта бесконечную гирлянду слов. Ты не иллюзионист, и за вытащенные изо рта гирлянды никто тебе не заплатит. Надо что-то делать. А что? Я пожал плечами и начал раздеваться. По крайней мере, до завтрашнего дня нам с Оскаром ничего не угрожало. Если я, конечно, прав. В чем, признаться, никакой уверенности у меня не было. Но пактор Браун говорил: "Всегда чувствуй себя мишенью. Эго единственный способ, чтобы в тебя не попали..." 20 Я сидел за рулем своего старого доброго "шеворда" и тихонько напевал. Дорога весело неслась на нас, кидалась под колеса машины, и мы безжалостно давили ее. Зачарованный Оскар сидел тихонько, не шевелясь. Ста миль в час было более чем достаточно для существа, которое за восемнадцать лет жизни не знало другого транспорта, кроме своих ног. Впрочем, сто миль - скорость, вполне достойная даже для тридцатишестилетнего горожанина, и я не спускал глаз с шоссе. Я и напевал только для того, чтобы забаррикадировать голову от вчерашних ночных мыслей и спокойно вести машину. Скоро и Хиллтоп. Справа на площадке для отдыха стоял огромный красный фургон "Филипп Чейз Перевозка мебели". Не фургон, а чудовище. Я пронесся мимо, и на мгновение мне почудилось, что в кабине фургона что-то вспыхнуло. Бинокль, например. Пора, Дин Дики, пугаться собственной тени. А может быть, и действительно пора? Я оторвал глаза от дороги и бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора. Как будто, ничего особенного. Ярдах в ста позади приземистый серый "джелектрик", который все время идет за нами, но мало ли машин проезжает по шоссе. Может быть, тоже в Хиллтоп. Удивительный городок Хиллтоп. Никаких тебе контрольно-пропускных пунктов, никаких шлагбаумов и определителей личности. Здешние жители не доверяют двум-трем стражникам, которыми вынуждены довольствоваться обитатели охраняемых поселков. Здесь каждый дом - настоящая крепость, разве что без рвов с водой и поднимающихся мостов. Вместо них дома окружены оградой, освещенной полосой, как государственная граница, с дюжиной различных детекторов, ловушек и тому подобного Обитатели Хиллтопа надежно отгорожены этими стенами и своими миллионами, потому что человек, у которого нет миллиона, жить в Хиллтопе не может. Он, впрочем, и человеком здесь не считается. Немудрено поэтому, что вокруг Хиллтопа вечно вертятся телеразбойники и стараются исподтишка снять, как живут настоящие люди. Вот и мы, едва въехали в Хиллтоп, сразу привлекли к себе внимание открытой машины с эмблемой в виде глаза на боку. Операторы навели на нас длиннющие телеобъективы и следили за нами на расстоянии пятидесяти ярдов - предел, за которым, по определению Верховного суда, частная жизнь граждан уже не является частной. А вот и дом Генри Клевинджера. Форт, а не дом. С удивительным чувством повернул я к нему. Вот так же один раз я уже подъезжал к этому дому, а вывезли меня, не спрашивая моего согласия, накачанным какой-то дрянью. Я собрался было остановить машину у металлических ворот, как они открылись и тотчас захлопнулись за нами. Решетчатый забор тут же ощетинился полудюжиной телеобъективов. Будь я Генри Клевинджером, я бы заменил решетчатую ограду сплошной, а сверху накрыл все крышей. Или - еще лучше - зарылся бы в землю... Не успели мы остановиться, как из подъезда вышел Генри Клевинджер. Он не бежал, но и не шел медленно. Он встречал сына после долгой разлуки. Генри Клевинджер знал, как вести себя. Он, наверное, чувствовал телекамеры кожей. Говорят же, что есть люди, которые чувствуют радиоволны. - Оскар, - проникновенно сказал Генри Клевинджер и раскрыл объятия. На секундочку у меня екнуло сердце, но Оскар лицедействовал с уверенностью профессионала. Долгие годы, в течение которых он играл роль слепка, не прошли даром. - Отец, - пробормотал он, и голос его чуть дрогнул, - спасибо тебе за все... - Как ты себя чувствуешь? - Как видишь отец, прекрасно... Я скромно стоял в сторонке. Экс-помон, присутствующий при встрече лже-сына с чужим отцом. - Здравствуйте, мистер Дики, - наконец мистер Клевинджер заметил и меня. - Большое спасибо за все, что вы сделали для моего сына. Прошу вас... Мы оказались в знакомой мне комнате. - Тонисок? - спросил хозяин, и я не мог сдержать улыбки. Мне показалось даже, что я хихикнул. Клевинджер недоуменно посмотрел на меня. Он не привык, чтобы люди в его присутствии хихикали. - Простите, мистер Клевинджер, - я не мог отказать себе в маленьком удовольствии, - я просто вспомнил, что уже однажды вы угощали меня тонисоком. Теперь пришла очередь Клевинджера хихикнуть. - Ну, мы уже с вами объяснялись по этому поводу. Маленькая неприятность... Месяц кошмаров сурдокамеры, добрый доктор Грейсон, ходячие запасные части Новы, Первый корпус, безумные глаза Изабеллы Джервоне, потерянный Алгоритм, - действительно, маленькая неприятность. Клевинджер вопросительно посмотрел на меня, показав бровями на Оскара. Я кивнул на дверь. - Оскар, я бы хотел поговорить с мистером Дики, - сказал Клевинджер. Оскар непонимающе посмотрел на меня. У меня вспотел лоб. Отцы-программисты, откуда же ему знать, что нужно выйти? - Выйди на пару минут из комнаты, - сказал я. Оскар послушно вышел. - Прогресс огромный, - важно кивнул я и погладил себя по воображаемой профессорской бородке, - но месяц-другой ему еще нужно избегать эмоциональных стрессов. Доктор Грейсон, наверное, уже объяснил вам... - Да, да. Неожиданные осложнения. Я, признаться, ожидал худшего. Выглядит Оскар просто великолепно. Как вы думаете, когда он сможет увидеться с матерью и сестрой? Моя жена сейчас гостит у дочери в Элмсвиле... - Трудно сказать, может быть, через месяц или даже раньше. - Вы уверены, что Оскару лучше пока побыть с вами? - Думаю, что да. Так же считает и доктор Грейсон. - Ну, прекрасно. Вот чек, который я вам приготовил, мистер Дики. Не стесняйте себя в расходах... Мне показалось, что Клевинджер даже облегченно вздохнул, когда я выразительно посмотрел на часы. Скорее Генри Клевинджер похож на лжеотца, чем Оскар на лже-сына. А может быть, я просто идеализирую отношения миллионера с сыном. Прочел же я в листках, переданных мне Грейсоном, что особой привязанностью друг к другу они не отличались. Телеразбойников за оградой больше не было. Нашли, наверное, другую жертву. Мы уселись в машину, и я незаметно пожал Оскару руку. - Молодчина, дорогой. Все было хорошо. - Если я знаю, что говорить, мне не трудно обманывать, - горделиво ответил Оскар. Остается научить его, что говорить, и он созреет для нашего мира. Впереди на шоссе, промчалось длинное красное чудовище "Филипп Чейз. Перевозка мебели". Почему вдруг мое сердце испуганно сжалось? Неужели я должен обмирать всякий раз, когда Филипп Чейз перевозит людям мебель? Чистая случайность, но ведь, действительно, в нашем мире безопаснее всегда чувствовать себя мишенью. Может быть, красный фургон промелькнул только что на шоссе, подчиняясь законам теории вероятностей. Ну, а если в эти законы вмешивается чья-то воля? Тогда даже и невероятное вполне может стать вероятным. В кабине пискнет зуммер рации: "Едут", - крикнет возбужденный голос. Водитель проглотит слюну и включит двигатель. А вот и наш зеленый "шевордик" появляется из-за поворота и на всякий случай сигналит. Конечно, водитель фургона видит его и пропустит, прежде чем выехать на шоссе. Это сделал бы даже начинающий автомобилист, а тяжелые турбинные грузовики водят только профессионалы. Человек Филиппа Чейза глубоко затягивается и увеличивает обороты. Мощная турбина тонко подвывает. Пора. Фургон выпрыгивает на серую полоску шоссе, перегородив его красным кузовом. Водитель "шеворда" резко тормозит. Он уже точно знает, что он - мишень. Но поздно. "Шеворд" ударяется носом о "Перевозку мебели". В красном кузове нет мебели. Там грузчики. Ловкие, сильные грузчики. Распахивается задний борт-трап, и через несколько секунд исковерканный "шеворд" уже в красном чреве. Теперь можно не спешить и спокойно сделать с пассажирами "шеворда" то, что намечено подправленной теорией вероятностей. У самого выезда на шоссе я остановился. Чего только не приходит в голову мишени, пока она ждет своей очереди. На то она, впрочем, и мишень. Я решительно развернулся, и через пару минут мы вернулись к Генри Клевинджеру. Что делать, если машина барахлит, а ехать все-таки семьдесят пять миль. Не будет ли он так любезен, чтобы вызвать нам аэротакси? Пилот такси ворчал всю дорогу: "Движение - сплошной "час пик". Аварии - каждый день. Машины старые". Перед самым городом я решил приготовить деньги и полез во внутренний карман куртки. Отцы-программисты, как я мог забыть о магнитной пленке и фото! Я попросил пилота ссадить нас на крыше здания телекомпании "Око" и спустя десять минут сидел в комнате Николаса Дани. Николас - типичный телеразбойник с моральными устоями тигровой акулы. Если бы он мог заснять распятие Христа, то наверняка протолкался бы к самому кресту и попросил легионеров: - Джентльмены, не могли бы вы прибить его еще раз? Мне бы хотелось сделать еще один крупный план. А вас, дорогой, - повернулся бы он к сыну человеческому, - я бы попросил получше войти в роль. Больше драмы, больше мимики - вас же все-таки распинают... И тем не менее у нас с ним добрые отношения. Может быть, потому, что я никогда не пытался устроить себе рекламу с помощью телекамер "Ока". - Николас, - спросил я его, - ты по самой своей конституции способен высидеть десять минут спокойно и не перебивая меня? - Тишина! - крикнул Николае сам себе. - Мотор! Он действительно ни разу не прервал меня, пока я рассказывал ему о Нове. - Можешь на меня положиться. Дин, - торжественно сказал он, когда я замолчал, - я тебя не оставлю. Сколько бы ты ни просидел в сумасшедшем доме, каждое рождество я буду навещать тебя. - Спасибо, Ники, я всегда знал, что у меня есть настоящий друг. Я выудил из кармана прямоугольную магнитофонную кассетку и положил ее на стол. - Это еще не все. Подкладка куртки никак не хотела отрываться, но наконец я вытащил измятые фотокарточки. - И это еще не все. Два с половиной месяца тому назад Оскар Клевинджер, сын Генри Клевинджера попал в катастрофу на монорельсе. У него была безнадежно раздроблена нога и исковеркана рука... Я подошел к двери и позвал: - Оскар, иди сюда, сынок. Оскар вошел в кабинет Николаса и пробормотал: - Добрый день. - Оскар, это мистер Николас Дани. Ники - это Оскар Клевинджер. Сынок, если тебе не трудно, сними брюки и рубашку. Первый раз в жизни я увидел на лице Николаса растерянность. Он даже по-детски разинул рот, глядя на загорелую фигуру Оскара. - Оскар, если тебе не трудно, покажи дяде, как работают твои ручки и ножки. Оскар пожал плечами - жест, которому он уже успел научиться и который успел полюбить, - и стал на руки. Нельзя сказать, чтобы он сделал это профессионально. Он простоял секунды три и грохнулся на пол, но Николас уже закрыл рот. Очевидно, это придало ему энергии, потому что он набросился на меня с вопросами. Он забрасывал меня ими, швырял их а меня. Договорились мы на том, что оригиналы фото и магнитной пленки останутся у него в сейфе, я же получу копии. Кроме того, я сделаю все, что могу, чтобы добыть координаты Новы, потому что найти лагерь в тропических лесах континента - задача практически невыполнимая. В гостиницу я решил не возвращаться. Если мы действительно были с Оскаром мишенью, лучшего стрельбища, чем отель "Сансет вэлли" и не придумаешь. Во-первых, людям из красного фургона известно, что мы остановились именно там, поскольку номер был заказан ими же. Во-вторых, тихий загородный отельчик с симпатичной и внимательной администрацией, которая всегда готова вручить друзьям постояльцев запасные ключи, - разве это не удобно? Вместо этого мы отправились на крошечную квартирку, ключ от которой нам дал Николас Дани. 21 Дежурство было тягостным и бесконечным, как неудачный брак. Два нарка с ножевыми ранами. Не могли разделить одну дозу героина на двоих. Зашивая раны, доктор Пуласки подумал, что занимается на редкость бессмысленным делом. Как только они придут в себя, снова начнут просить, требовать, угрожать - им нужна будет очередная доза белого снадобья. Интеллигентный старичок, у которого кто-то хотел отнять на улице бумажник. Вместо того чтобы извиниться за то, что в бумажнике так мало денег, старичок стал звать на помощь и получил ее в виде удара кулаком по носу. Скорее даже кулачищем, потому что кости переносицы были раздроблены, нос свернут на сторону. Плюс легкое сотрясение мозга. И все за двенадцать НД. Ребенок, сбитый машиной. Элегантно одетый джентльмен с четырьмя перстнями на жирных пальцах и пятью автоматными пулями в груди. Как будто не могли его отвезти прямо в морг... Доктор Пуласки в последний раз не спеша вымыл руки. Каждый палец в отдельности - привычка Можно было идти домой. Он доплелся до дежурной комнаты, снял халат. Он устал. Раньше случалось оставаться на ногах по две смены - и ничего. А теперь стал уставать. И не определишь сразу, где накапливается усталость. Ломит спину, хочется расправить плечи, поглубже вздохнуть, но плечи не расправляются. Доктор Пуласки вытащил из кармана пачку мариси. Единственное, что приносит успокоение и поднимает тонус - сигарета с марихуаной. Вечно сестры оставляют включенным телевизор. Доктор Пуласки хотел было протянуть руку, чтобы выключить его, но на экране загорелся зеленый глаз - "Око". Новости. Черт с ними. Пусть будут новости, хотя новости-то все далеко не новые: чья-то грандиозная свадьба. "Господи, - подумал доктор, - хоть бы раз показали не свадьбу, а развод". Новые весенние модели электромобилей. Волнения безработных. Внезапно доктор Пуласки выпрямился. Из зеленого "шеворда" вылезли двое. Какой-то тип и Оскар Клевинджер. Тот, у которого была раздавлена нога и рука во время катастрофы на монорельсе. И которого забрал из больницы его отец. Надменная скотина. Миллионер. Оскар Клевинджер шагнул навстречу отцу и вскинул руки для объятия. Доктор Пуласки едва успел вскочить и ткнуть пальцем в кнопку стоп-кадра. Оскар Клевинджер застыл с поднятыми руками. Двумя здоровыми руками. Стоя на двух здоровых ногах. Может быть, протезы? Но доктор Пуласки знал, как выглядят люди с протезами всего через два с небольшим месяца после ампутации руки и ноги. Недаром он двадцать лет был хирургом. Этого не могло быть. Кости не могли срастись. Там же не было костей. Он вспомнил рентгеновский снимок. Этого не могло быть. Никогда. И то, что в стоп-кадре стоял улыбающийся Оскар Клевинджер, стоял на здоровых ногах, подняв здоровые руки, было для доктора Пуласки оскорбительно. Оскорбительным было то, что он, хирург с двадцатилетним стажем, считает это невозможным, а телевизор доказывает обратное. Он оказался в дураках, а эта богатая сволочь обнимает сына. Они всегда правы. Те, у кого есть деньги. Он затянулся мариси, выключил телевизор, но Оскар Клевинджер по-прежнему издевательски поднимал и опускал руки. Доктор Пуласки знал, что не найдет себе места, пока не увидит Оскара Клевинджера собственными глазами. Он взял телефонную книгу, нашел номер Генри Клевинджера. Чей-то до омерзения вежливый голос сказал, что Оскара Клевинджера в доме отца сейчас нет, а адреса его резиденции в настоящее время он сообщить не может. Он позвонил знакомому лейтенанту в городскую полицию и попросил узнать, где остановился Оскар Клевинджер. Через пятнадцать минут тот позвонил сам и назвал гостиницу. Через полчаса Пуласки уже поставил машину на стоянке и вошел в вестибюль. - Мне нужен Оскар Клевинджер, - сказал он молодому портье с боксерскими плечами. - Одну секундочку, - пробормотал портье и поднял телефонную трубку. - Это портье. К мистеру Клевинджеру посетитель... Простите, - он повернулся к доктору Пуласки, - как ваше имя? - Доктор Пуласки. Оскар Клевинджер лежал у меня в больнице. - Доктор Пуласки, - повторил портье в трубку, выслушал ответ и кивнул доктору. - Пожалуйста, третий этаж, семнадцатая комната. Лифт налево, прошу вас. Портье проворно выскочил из-за стойки и почтительно повел доктора к лифту. "Боже правый, - подумал доктор Пуласки, - неужели же еще осталось такое обслуживание?" Портье пропустил доктора вперед и захлопнул за ним дверцы. Лифт мягко вознесся и тут же затормозил. Триста семнадцатая комната была прямо напротив лифта, и доктор Пуласки вдруг подумал, что будет выглядеть довольно глупо, когда спросит у Оскара Клевинджера, почему у него сгибаются правая нога и правая рука, хотя делать этого не должны. Но он уже поднял руку, чтобы постучать в дверь с красивым медным номером, и знал, что отступать поздно. Однако он так и не постучал. Дверь сама распахнулась навстречу ему. - Пожалуйста, доктор, заходите. - Спасибо, - кивнул доктор и вошел в маленькую прихожую. Человек, впустивший его, повернул в двери ключ. - Мне нужен Оскар Клевинджер, - неуверенно сказал доктор Пуласки. - Я понял внизу, что он сейчас у себя. - Кто вы такой? - Я уже называл себя портье. Доктор Пуласки. Мистер Клевинджер-младший попал ко мне в больницу некоторое время тому назад после катастрофы на монорельсе... - Ну, а зачем он вам? - подозрительно спросил человек, заперший дверь. Он чем-то напоминал портье. Может быть, тем, что у него были такие же мощные плечи и слегка сонные глаза. Доктор Пуласки вдруг почувствовал, как а нем шевельнулась тревога, но он тут же отогнал ее. - Ну, я же врач, вы понимаете... Меня интересует состояние его здоровья. - Зачем он вам? - тупо повторил вопрос человек с сонными глазами. - Я же вам только что ответил. Если его нет, я не настаиваю... - доктор Пуласки повернулся к двери. Сердце его колотилось, и дыхание стало прерывистым. - Последний раз спрашиваю, зачем он вам? Кто вас прислал? Он сам? Или второй? Где они? - Позволите, позвольте, - доктора охватила паника, и он тоскливо подумал, что нужно было все-таки выключить телевизор. - Позвольте, я вас не понимаю... Я смотрел телевизор и увидел в программе новостей "Ока" Оскара Клевинджера и его отца. Меня поразило, что всего через два с небольшим месяца после катастрофы, во время которой ему раздробило ногу и руку, он так поправился... Доктор Пуласки видел, как человек взмахнул рукой. Ему казалось, что взмахнул медленно, лениво, и он не сразу даже соединил это движение с взорвавшейся на щеке болью. Голова его дернулась назад так, что хрустнули шейные позвонки. - Теперь скажешь, кто тебя подослал? Сквозь облако боли доктор увидел сонные глаза, в которых не было никакого выражения. Он опустился на колени. - Клянусь вам, вы можете проверить. Я к вам прямо из больницы. Мне сказал, где они остановились, лейтенант Флешер из городской полиции. Он знает, что я поехал сюда. - А это идея, - послышался второй голос, и из смежной комнаты вышел человек постарше. "Господи, - страстно зашептал про себя доктор Пуласки, - спасибо тебе". - В каком смысле? - Пусть полиция ищет их. Пусть помогут нам. - А почему полиция будет искать их? - Потому что в их номере будет найден труп, а убийцы, очевидно, они. Слова никак не хотели проникать в сознание доктора Пуласки, потому что были чудовищны и несли в себе кошмар. Он открыл рот, чтобы закричать, но старший небрежно поднял руку и выстрелил, словно отмахнулся от надоедливой мухи. - Это ты ловко придумал... Но ведь нас не устроит, если они попадут в лапы полиции. - Об этом ты не беспокойся. Это я беру на себя. Если они их найдут, я буду знать об этом раньше кого-нибудь другого... 22 Оскар смотрел по телевизору очередную передачу с Луны, а я сидел в продавленном кресле Ника Дани и думал, что вовсе не нужно быть дипломированным бухгалтером, чтобы подвести