тебе нужно? - Вы только выслушайте меня, - вяло сказал Арт. Тело его медленно подрагивало от слабости. - Мне от вас нужно только одно - какой-нибудь сарай. Поставьте туда ведро воды и заприте меня там. Так, чтобы я не мог выйти. Что бы я ни делал, как бы вас ни умолял, не открывайте. Если даже я не буду шевелиться, не открывайте. Если я буду просить у вас чего-нибудь, не отвечайте и не открывайте. Откройте через две недели. Если я буду жив, дадите мне немножко молока. Я не прошу у вас одолжения. Вот, возьмите, здесь почти двести НД. Можете забрать деньги и выстрелить в меня сейчас. Я вам только спасибо скажу. Можете застрелить меня в сарае. Можете вообще не открывать его. Ежели я не подохну, хозяин, я бы просил у вас только одно - разрешения проработать у вас потом годок. Без гроша. Бесплатно. Мне нужен будет только кусок ржавой трубы... Знаете, такой, что пахнет ржавым металлом. Он пришел в себя и открыл глаза. Он лежал на спине и смотрел на дощатую крышу. Ах да, конечно... Старик все-таки поверил ему. В косом солнечном луче, проникавшем сквозь какую-то щель, плясали пылинки. Луч казался таким плотным, что его можно было взять в руки, на нем можно было подтянуться, из него можно было сделать петлю и надеть на шею. По телу его первой легкой волной пробежали сокращения мышц. Начинались судороги. Мускулы то затвердевали, напрягаясь в бесцельном слепом усилии, и в теле его разливалась острая боль, то вдруг расслаблялись, оставляя его дрожащим от слабости. Потом ему стало жарко, и он купался в ручьях пота. Он никогда бы не поверил, что человек может так потеть. Его начало тошнить. Судорожные сокращения желудка следовали одно за другим, скручивали его, выкручивали, комкали, ломали, корежили. Он умирал. Он знал, что умирает. Мыслей не было. Была боль. Ее нельзя было локализовать. Она плескалась по всему телу, то тупая и ноющая, то пронизывающая и острая, как взвизг механической пилы. Времени не было, не было больше ни начала, ни конца, ни дня, ни ночи. Не было луча, и не было синих глаз, танцующих в этом луче. И не было лучей, танцующих в синих глазах. Их не было, и они были. Мысли и образы, боль и воспоминания распадались, расщеплялись на обрывки, кусочки, осколки, молекулы, атомы. Качалась, качалась туфля, висевшая на ржавой трубе. И кто-то жалобно моргал, и на эти извиняющиеся глаза обрушивался оспенный кулак. Он завыл. Ему казалось, что вой сотрясает стены сарая, рвется наружу, но это был всего-навсего жалкий хрип. Арт потерял сознание, но и беспамятство не приносило облегчения. Однажды ему показалось, что над ним склонилось лицо старика. - Дайте мне закурить, - прошептал Арт. А может быть, только хотел прошептать. Он не знал. Он знал только, что, если старик даст ему зажженную папиросу, он сумеет поджечь сено и удрать, когда загорятся стены. Или сгореть. Что именно, было не так важно. Лишь бы не эта бесконечная пытка. Но то ли старик покачал головой, то ли он вообще пригрезился - сигареты не было. Была пытка. Он не Знал, сколько прошло дней. Иногда он с трудом становился на колени, погружал голову в ведро с водой и пил. Несколько раз он вяло отмечал про себя, что вода в ведре почему-то не убывает, но мысль тут же куда-то ускользала от него. Он ослабел. Судороги все еще сотрясали его тело, но уже с меньшей силой. Темнота по-прежнему клубилась в нем, но рвота стала мучить его реже. Иногда ему удавалось по нескольку минут подряд удерживать мысли от головокружительного хаоса. Это были самые страшные минуты. Они были населены Мэри-Лу, Эдди Макинтайром и капитаном Доулом. Он подползал к стенам сарая и пробовал разбить голову о стесанные бревна, но он был слишком слаб. Он пытался нащупать хоть что-нибудь похожее на веревку, но ничего не нашел. Временами он стал впадать в оцепенение. Теперь уже не было ничего. Даже боли. Было только загустевшее, вязкое время, остановившееся время, застрявшее время, без прошлого и будущего и уж подавно без настоящего. Арт пришел в себя от тишины. Густой, плотной, негородской тишины. И слабости. И странного, позабытого спокойствия. Ему захотелось встать, но он не мог. Он не мог даже вспомнить, каким мышцам для этого нужно сократиться. И он подумал, что обидно было бы умереть сейчас, когда впервые за долгие, долгие дни он не мечтал о смерти. Когда за стеной раздалось собачье поскуливание, щелкнул замок и открылась дверь, он даже не мог повернуться. Старик стоял над ним, с ужасом и жадностью вглядываясь в него, а он даже не мог открыть глаза, потому что свет нестерпимо давил на них, причиняя боль. Должно быть, и собака тоже всматривалась в высохшее бесплотное существо, распростертое на провонявшей соломе, потому что она больше не скулила, а дышала часто-часто, вывалив от изумления язык. - Ну и ну, - пробормотал старик. - Это ж надо... А ведь жив, хотя, надо думать, скоро помрет... Не может душа на костях жить. Что с тобой делать, доходяга? - Он потер шершавой расплющенной ладонью свое лицо, дыхание его прервалось, и он судорожно вздохнул. - Разве что попробовать несколько капель молока ему влить? Ты как считаешь, Фидо? Старик ушел за молоком. Свет уже не причинял такой боли глазам, и Арт осторожно открыл их. Боже мой, как он устал. Он подивился слову "устал", которое употребил мысленно, и хотел было улыбнуться, но не смог. Старик вернулся с баночкой молока и ложкой. - Это ж надо, - сокрушенно и вместе с тем возбужденно пробормотал он, - что теперь с людями делают... Это что ж делается, ежели люди сами себя... А? - чувствовалось, что старик привык разговаривать с собой. - Это как же понять? Это кто же скажет? Зачем? Он приблизил ложку ко рту Арта, и, видя, что тот не открывает его, неуклюже подсунул свои пальцы под его губы, и приоткрыл ему рот. На мгновение Арт испытал страх перед приближавшейся снова тошнотой, но несколько пахнувших не по-городскому капель благополучно просочились сквозь его высохшую гортань, и Арт с благодарностью опустил веки. 4 Арт окреп довольно быстро. Молодой его организм, словно истосковавшись по свежему воздуху, спокойной, тяжелой здоровой работе и простой пище, спешил обрести утраченные силы. Старик жил на крошечной ферме один. Он бы, конечно, давно разорился, если бы попытался выжать из нее хоть какой-нибудь доходишко, но ему помогал сын, состоятельный химик, живший в Бельвью. - Понимаешь, - медленно говорил по вечерам Арту старик, и в его выцветших глазах тлело недоумение. - Понимаешь, сын - он, слава богу, меня не забыл, как другие, - зовет меня: приезжай, мол, ко мне в ОП. Здесь, мол, спокойно. Почти не стреляют, не грабят. А по мне, так зачем спокойствие, если живешь за колючей проволокой, как скот какой-нибудь? Конечно, на фермах, бывает, и нападут, отстреливаться приходится. Но так далеко нарки редко забредают... Ты вот первый, - старик посмотрел на Арта и улыбнулся. - Да у меня и взять-то нечего. Разве что трактор. А на кой он нарку? Его еще продать нужно, а кому опять же нужен старый трактор, когда мелких ферм почти и не осталось? Обратно же Фидо выручает... Она чужого человека за милю учуивает... Конечно, иногда хочется поболтать с живым человеком. Вроде тебя, - старик неумело улыбнулся. - Ну ничего. С собакой поговоришь, с домом, с трактором... А потом и подумаешь, а они-то там, в джунглях или ОП, говорят друг с другом? Старик еще не привык к живому собеседнику и каждый вечер убаюкивал Арта бесконечными монологами. Он рассказывал о себе, о сыне. О том, как на его глазах менялась жизнь, как белое снадобье заразило страну. Он рассказал, почему не хочет даже видеть своего сына. Его внук участвовал как-то в студенческой демонстрации протеста. Полиция открыла огонь. Семь человек остались лежать на мостовой. И среди них его внук. У сына были слезы на глазах, и голос его дрожал, но он сказал: "И правильно стреляли. Питер у меня единственный, но я готов пожать руку тем, кто нажимал на спуск, потому что эти протестующие безответственные юнцы толкают страну к гибели". Он рассказывал, как люди состоятельные спасались бегством из городов, образуя первые охраняемые поселки - ОП, а города, разрушаясь, превращались в джунгли... Арт слушал его краем уха и думал об Эдди Макинтайре, капитане Доуле, о покойном отце, о матери. О Мэри-Лу он не думал. Он не разрешал себе думать о ней. Об Эдди Макинтайре и капитане думать было хорошо. Они помогали ему поправиться и окрепнуть. Через несколько месяцев он решил съездить в Скарборо. - Ты ведь вернешься? - спросил его подозрительно старик. - Смотри, второй раз я тебя не выхожу. Может, не стоит таскаться? - Вернусь, - кивнул Арт. - Ну, смотри, с богом. Ты ведь не маленький, хотя мог бы быть мне внуком... Возьми немножко денег. Арт вытащил у старика из комода старинный кольт и отправился в город. В первый же день он узнал, что капитана Доула перевели куда-то. Куда - не знал никто. Эдди Макинтайр по-прежнему был в Скарборо, но Арт никак не мог подкараулить его. Казалось, Эдди вообще не выходил из своей квартиры. Идти же прямо к нему не имело смысла. Если он и откроет ему дверь, то только с пистолетом в руке. Скорей же всего вообще не откроет. Не такой он дурак. Самому высовывать нос также не следовало. У Эдди собак хватает. Тут же прибегут с докладом: "Угадай, Эдди, кто появился - Арт Фрисби. Помнишь, у которого девчонка повесилась? Здоровый такой, загорелый". Арт поселился в полуразвалившемся отельчике на Рипаблик-авеню. На лестнице с выбитыми ступенями пахло мочой и рвотой. В крошечной сырой комнате в батареях центрального отопления жалобно булькало. Под потолком висела на проволоке голая лампочка, засиженная мухами. По ночам в коридорах слышались шаркающие шаги, торопливый шепот, неожиданные вскрики. Арт выходил уже несколько раз по вечерам, когда на улице было темно и можно было избегать знакомых лиц, но так ни разу и не видел Эдди, даже издалека. Куда он делся? Раньше, бывало, всегда его можно было увидеть на улице. Или у баре Коблера. Но Арти дважды звонил в бар, спрашивая Эдди, и оба раза ему ответили, что его нет. Оставалось только одно - попробовать подкараулить его около дома. Арт стоял в подъезде Эдди и ждал. У ног его дугой выгнулась худая серенькая кошка, потянулась и с приглашающим мурлыканьем стала тереться о брюки. Наверное, она была голодна, хотела тепла и ласки. Здесь никто не подходил друг к другу без нужды. И уж подавно не ласкались. А те, кто делал это, повисали потом... Стоп. Аут. Нельзя. Раздался стеклянный взрыв. По асфальту брызнули осколки. Кто-то с верхнего этажа швырнул вниз бутылку. На улице послышался шум машины, хлопнула дверца. Шаги по асфальту. Неужели наконец... Арт сжимает старинный кольт, всматривается в сумрак двора. "Так и есть, Эдди. И еще какой-то верзила с ним. На гаком расстоянии и в темноте не попасть. Значит, нужно подождать, пока они войдут в подъезд". Пупырчатая рукоятка кольта раскалена. Кошка, чутьем обитательницы джунглей почуявшая опасность, с разочарованным мяуканьем исчезает в полумраке лестницы. - Ну давай, - слышится голос Эдди, и в проеме двери появляется фигура человека. В одной руке пистолет, в другой электрический фонарь. Еще мгновение - и луч коснется Арта. Он не ждет этого мгновения и стреляет. Звук выстрела оглушает в резонаторе подъезда. Арт выскакивает на улицу, но Эдди уже нет. Арт стоит, прислушиваясь к полумраку. Звука машины не было, шагов тоже. Значит, Эдди где-то здесь, недалеко. Из чьего-то открытого окна слышится ворчание: "Опять расстрелялись, сволочи, дня им мало". Окно с треском захлопывается. Арт стоит спиной к дому. Справа подъезд, где в темноте все еще светит электрический фонарик. "Надо же, - думает Арт, - не разбился". Слева еще один подъезд. "Эдди скорей всего там". Арт начинает осторожно, дюйм за дюймом, придвигаться к левому подъезду. Строго говоря, спокойно думает он, шансов почти нет. Если Эдди ждет его в подъезде, то выстрелит первым. Но не уходить же так... В это мгновение Арт слышит какую-то возню в правом подъезде, откуда он только что вышел. "Вот гад", - слышит Арт тихое проклятие, легкий стон, и вдруг из подъезда, пошатываясь, выглядывает верзила, в которого стрелял Арт. Пока Арт раздумывает, что делать, стрелять ли второй раз или нет, верзила уже успел нажать на курок. Пуля цокает о кирпич. Арт, почти не целясь, стреляет и бежит зигзагами. Выстрелов нет. Он пробегает пару кварталов и переводит дыхание. Не вышло. Чего-то Эдди боялся. Или кого-то. А может быть, все-таки кто-нибудь его заметил и действительно передал Эдди. Раньше он никогда не ходил с телохранителем. - Ну ладно, мистер Макинтайр, - тихонько бормочет Арт, - в другой раз. В гостиницу возвращаться опасно. Если уж Эдди знает, что Арт в Скарборо, он землю носом рыть будет, а найдет его. Людей у него хватит. В крайнем случае и полиция поможет. Не капитан Доул, так другие. Полиция любит Эдди Макинтайра. И не его одного, а наверное, всех эдди макинтайров. Всех до одного. Все они заодно, сволочи. Старик посмотрел на Арта. - Значит, ты вернулся... А я думал, останешься там... - Мистер Майер, я взял ваш старый кольт, вот он. - Спер все-таки? - лицо старика покраснело от негодования. - Как же спер, если я вам его возвращаю? Просто одолжил. Вы же знаете, без пистолета ходить нельзя. - Спер, спер, - зло закричал старик, - все вы теперь такие! Лгать, красть, стрелять и безуметь на своем белом снадобье. Все вы теперь такие. Заразу несете, проклятие! Все вы вокруг отравляете своим смрадным дыханием, все, все... Старик трясся в библейском гневе, в выцветших детских глазах горела, плавилась ненависть. - Простите, мистер Майер. Если вы хотите, я уйду. - Уходи, убирайся! Ты ж сюда заразу принес. Жил, кажется, тихо, никому не мешал, а ты и сюда добрался... Арт повернулся и пошел к двери, а старик вдруг всхлипнул и сказал: - Прости, Арти, я ведь, признаться, думал, что ты станешь мне внуком... Останься, парень... Арт обернулся, помолчал. - Спасибо, мистер Майер, вы меня спасли. Но я вправду, наверное, отравлен и все могу отравить... Вы добрый человек, а мне нельзя быть с добрыми. В моем мире доброта ни к чему. В Скарборо делать ему было нечего, появиться там он не мог, и он перебрался в Уотерфолл. Здесь, по крайней мере, Эдди Макинтайр до него не доберется. В Уотерфолле были свои эдди макинтайры и свои капитаны доулы, которые отличались лишь тем, что принадлежали к другим организациям. Арт нашел дешевую комнатку и несколько дней болтался на улице, присматриваясь к окружению. Раз-другой его попытались облапошить, предлагая героин по чересчур низким ценам, но само белое снадобье не интересовало его. Ему нужен был настоящий толкач, настоящий продавец героина. Только на этом можно заработать, только здесь пахло деньгами. В конце первой недели он знал уже толкача в лицо. Это был тучный медлительный человек, и жирные его щеки мягко лежали двумя расходившимися от подбородка складками. Говорили, что, кроме героина, он еще ссужал деньги под чудовищные проценты. Звали его Толстый Папочка, а настоящего имени не знал никто. Он сидел перед Артом неподвижный, как скала, и лишь торчавшая из мясистых губ сигара жила своей жизнью: то приподнималась, то опускалась, нацеливаясь на письменный стол, заваленный бумагами. Серенький стерженек пепла, казалось, вот-вот упадет на бумаги, лежавшие на столе. - Зачем пришел? - наконец спросил толстяк неожиданно тонким голоском. - Хочешь кольнуться? - Мистер Толстый Папочка, - сказал Арт. - Ничего, если я вас буду называть как все - Толстый Папочка? - Я буду польщен, мальчик. Я ведь действительно толстый и действительно папочка для всех моих прихожан Церкви Белого Оракула. - Так вот, мистер Толстый Папочка, в Скарборо есть толкач по имени Эдди Макинтайр. Некоторое время назад он был очень расстроен, что такой видный и взрослый парень, как я, не пробовал снадобья. Он даже пригласил меня домой, даже угостил виски, и, прежде чем я что-либо сообразил - честь-то какая! - у меня в руке уже торчал шприц. Добрый человек Эдди Макинтайр. Потом я познакомился с одной девчонкой. Она все уговаривала меня бросить, но я не мог. Она оказалась сама на крючке - и ей помог добрый Эдди - и повесилась. Я бросил. - Правда ли это, сын мой? - усмехнулся толстяк. - Правда, - сказал Арт. - Сколько ты уже чист? - Полгода. - Почему ты ушел из Скарборо? - Хотел рассчитаться с Эдди, пока не вышло. - Слова не мальчика, но мужа. - Сигара во рту толстяка задумчиво затрепетала, и стерженек пепла наконец надломился и упал. Толстый Папочка помолчал, потом добавил; - Не говори ни слова, мой юный друг. Дай мне возможность потренировать мозги. Сейчас я скажу тебе, что ты хочешь от меня. Героина ты не хочешь, я тебе верю. Отпадает. Убивать всех толкачей ты не станешь, ибо, во-первых, их слишком много, а во-вторых, ты их дитя. Ты даже не мыслишь мира без них, если вообще умеешь мыслить. Ты пришел ко мне, потому что хочешь ухватиться за лиану и чуть-чуть высунуть нос из теплого болота джунглей. Чтоб было, чем дышать, и что жрать, и что положить в карман. Так, мои юный Чайльд-Гарольд? - А кто такой Чайльд Гарольд? - А... Ты думаешь, я сам помню? Что-то литературное. Так верны ли мои рассуждения? - Почти, мистер Толстый Папочка... - Мистер не надо, очень длинно. Толстый можно тоже пропускать. Почему почти? - Я хочу еще встретиться с Эдди Макинтайром. - Прелестно. Достойные устремления. Что ты умеешь? Читать и писать? - Да, - с гордостью кивнул Арт. - Кончил четыре класса. В пятый не ходил. - Стрелять? - Хорошо. - Можешь отжаться от пола? - Раз сто. - Что-о? - жирные щеки оттекли от глаз Папочки и изумленно округлились. Арт сбросил куртку, упал на вытянутые руки и начал легко отжиматься. - Хватит, - вздохнул толстяк, - меня господь обидел телесной ловкостью, но я люблю ее в других. Ты ловок и силен, юноша, ты мне нравишься, но тем не менее я вынужден буду прихлопнуть тебя. Он неожиданно быстро поднял пистолет и нажал на спуск. Грохнул выстрел, но Арт не шелохнулся. Папочка покатился со смеха. Щеки танцевали на груди, а глаза превратились в крохотные дырочки. - Ты меня поражаешь, падший ангел. Почему ты не побежал? - Во-первых, если вы меня действительно хотели бы прищелкнуть, вы бы это сделали давным-давно. Во-вторых, чего же бояться... Я свое отбоялся. - Прекрасные слова, дитя века. С этой минуты ты работаешь на меня, Арти-бой... ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЛАН 1 Арт посмотрел на часы. До трех было еще полчаса. Он перевернулся на спину, подложив под голову руки. Небо было чистым, и лишь где-то совсем высоко едва уловимо белело полупрозрачное перламутровое облачко. Тишина, ленивый полуденный покой жаркого дня. Слева, на шоссе, время от времени проносились машины, но шум их не мешал ему, может быть, даже наоборот, подчеркивал загородную тишину. Арт почти не волновался. Конечно, он знал, что ему предстояло сделать минут через двадцать - двадцать пять, знал, что может остаться лежать там слева, на шоссе, знал, что эта тишина может быть последней перед сердитыми плевками базук, истерическим клекотом автоматов, злобным шипением горящего напалма. И был равнодушен. Потому что за одиннадцать лет, что прошли с тех пор, как Мэри-Лу смотрела на него пустыми синими глазами, случилось очень многое и не случилось ничего. Он уже давно не был наивным пареньком из джунглей Скарборо. Вместе с Толстым Папочкой он проделал большой путь. Он был и толкачом, сбывавшим белое снадобье таким, каким он сам был когда-то; и "прессом", выжимавшим из должников ссуды, которые они брали у Папочки под безумные проценты; и мелким служащим в "семье" Филиппа Кальвино; и "солдатом", а потом, когда Папочка стал правой рукой босса, он, в свою очередь, был произведен в "лейтенанты". И сейчас он лежал на опушке сосновой рощицы, метрах в ста от шоссе, и ждал, когда прожужжит зуммер рации. Он снова посмотрел на часы. "Пора бы", - подумал он, и в этот момент рация ожила. - Ты готов, Арти? - услышал он голос одного из своих "солдат", который следил за шоссе с вертолета. - А то они уже миновали поворот у восемьдесят второй мили. - Хорошо, - сказал Арт в микрофон. - Твой вертолет не вызвал у них подозрений? - Как будто нет. Скорость такая же, около девяноста в час, всего одиннадцать машин. Передняя и задняя - полицейские. - Хорошо. Двигай на лужайку, только не виси над шоссе. - Слушаюсь. - Давай, а я вызываю Джефа. Джеф, Джеф... - Да, мистер Фрисби, я готов, - отозвался уже другой голос, молодой и охрипший от волнения. - Твой вертолет в порядке? - Да, мистер Фрисби, все в порядке. - Пора, Джеф. Через несколько минут они появятся. Ты идешь, как мы это отрабатывали на репетиции, метрах в двадцати над шоссе прямо на них и открываешь огонь только по передней машине Причем метров с двухсот, не раньше. Все зависит от тебя, Джеф. Ну, с богом. - Я не подведу, мистер Фрисби. Водитель головной машины конвоя, немолодой уже сержант, привычно бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора, все ли сзади в порядке. Дистанция нормальная, как договаривались, скорость девяносто миль в час - самая подходящая скорость. И риска нет лишнего, и моторы не рвешь, и не ползешь, как черепаха. Как, например, всегда ездит Майк Фернандес. И еще делает из этого принцип. "Я, - говорит, - в ваших гонках не участвую. Не желаю шею ломать". Может, он, конечно, и прав. Шею ломать никому не хочется. С другой стороны, что он имеет за свою осторожность? Зарплату? Многое из нее сделаешь, как же. Вон сын его, говорят, уже из второго класса выскочил, все науки превзошел. Ну и сиди в джунглях. Не морфий, так кокаин, не кокаин, так ЛСД, не ЛСД, так белое снадобье. А не наркотики, сопьется. А чем еще кончают в джунглях? Тут хоть знаешь, за что работаешь. К одной зарплате еще три идет. Нет, что ни говори, а с синдикатом можно иметь дело. Важно знать свое место и не лезть. Я-то знаю свое место. Привычный взгляд сержанта замечает далеко впереди вертолет, скользящий почти над самым шоссе навстречу им. - Опять полиция, - бормочет он. Человек, сидящий рядом с ним, поправляет лежащий на коленях автомат и поднимает бинокль. Цвета полицейские. Но что-то он слишком низко идет. - Ну-ка, ребята, - командует он, не поворачивая головы, двум полицейским на заднем сиденье, - приготовьтесь на всякий случай. Что-то слишком низко он идет. Внезапно вертолет начинает набирать высоту, и в то же мгновение на машину обрушивается дробный град. На ветровом стекле, словно в ускоренной киносъемке, мгновенно распускается цветок. Маленький цветок с лепестками-лучиками, а в середине дырочка. И сползает с сиденья водитель-сержант, который знал свое место в мире и не лез, куда не положено. Машину заносит, еще мгновение - и она перевернется, но человек рядом с водителем успевает схватить руль и выправить автомобиль. Слышен скрежет тормозов и частая дробь выстрелов. Господи, если бы не этот сержант, не этот человеческий мешок, что мешает пересесть за руль, он бы сейчас дал газу и, даст бог, проскочил бы. Он ищет ногой тормоз, находит его и останавливает машину. Полицейские выскакивают, словно пробки из бутылок, бросаются на бетон и, падая, уже открывают огонь из автоматов. Вертолет уходит вверх, но вот он странно дергается, словно наткнулся на невидимую стену, останавливается на долю секунды и начинает все стремительнее скользить вниз. Не ровно и плавно, старомодным книксеном, а боком, нелепо, с треском касается он бетона и тут же вспыхивает, обволакивается оранжево-рыжим дымом. Ухают базуки, захлебываются пулеметы и автоматы. По полотну шоссе ползет человек. Он не слышит воя и грохота, не чувствует запаха гари и дыма, не видит горящий металл и бегущих к стоящим машинам людей. Он ползет, он занят важным делом - куда-то доползти, где не будет рвущейся боли и не будет с каждым усилием с насосным влажным чавканьем течь из него кровь. Он так занят своим единственным во всем мире делом, что не видит, как с ревом срывается с места одна из уцелевших машин и проносится через него. Теперь он уже не ползет. Он уже освободился от своих забот, хотя кровь еще сочится, окрашивая серый бетон. Бетон пыльный, и смачивается плохо, но крови достаточно, и он постепенно краснеет... Нападавшие добивают раненых, рыжехвостый напалм ползет по искореженному металлу... Арт посмотрел на часы - с момента первого выстрела прошло всего четыре минуты. Ни одной встречной машины, ни одной машины сзади. Молодцы. Это уже дело Карпи. Двое "солдат" тащат металлические опечатанные ящики. Что и говорить, семейка Коломбо понесла сегодня изрядный ущерб. Судя по величине конвоя, в ящиках должно быть не меньше полумиллиона НД. Впрочем, Арта это уже касается меньше всего. Это уже высокая дипломатия, тонкая игра. Это дело дона Кальвино, Папочки и всех их советников. Кто-то, конечно, на них у Коломбо работает. Иначе как бы они узнали о сегодняшнем конвое? Мало того, человек этот, видно, не маленький, если знает о такой операции. Да и приладить под машиной радионаводчик - это тоже надо уметь. Машины ведь перед серьезным конвоем проверяются ох как строго. - Все? - спрашивает Арт у помощника. - Какие потери? Помощник вытирает рукавом пот. В безумных еще глазах появляется осмысленное выражение: - Шестеро убиты, восемь ранено. Раненых потащили к лужайке. - А трупы? - Сейчас... - Пойдем, - кивает Арт. - Побыстрее. И позови кого-нибудь, у кого еще остался напалм. Они поджигают трупы и, не оглядываясь, бегут к опушке леса. Лес встречает их сосновой пахучей торжественностью, тишиной, и не поймешь, то ли ветка сухая трещит под ногой, то ли потрескивают, лопаясь от жара, человеческие тела на сером бетоне шоссе. Солдаты стоят на лужайке молча, слышен лишь захлебывающийся шепот одного из раненых: - Боже, боже, боже, боже... Господь, наверное, помогает ему, потому что он вздрагивает и затихает. Над верхушками сосен скользит вертолет, медленно садится, прижимая траву к земле упругим воздушным потоком. - Сначала грузите раненых, - коротко бросает Арт. И несколько раз разводит и сводит плечи. Он всегда делает так, когда хочется снять усталость и напряжение после трудного дня. Вечером он лежал в ванне, наслаждаясь горячей водой, и дремал. Вот вода начала остывать, и он открыл кран. Он наслаждался горячей водой и вдруг почувствовал прилив безотчетного отчаяния. Это случалось не в первый раз за последние месяцы, но сегодня отчаяние было особенно острым. Это было даже не отчаяние. Казалось, в уютном привычном помещения вдруг открылась дверь, о которой он раньше и не подозревал, и в распахнутых створках бездонным мраком предстало ничто. Бесконечно холодное, бесконечно равнодушное, бесконечно близкое ничто. И сжималось сердце, и было чего-то жаль, что-то безвозвратно уходило, и все теряло смысл и привычные ценности. Он уже знал по опыту, что приступы эти проходят. Нужно лишь набраться терпения и покорно ждать, пока не отпустит сердце, пока не захлопнется незнакомая дверь. - Тебе не нужно чего-нибудь? - услышал он голос Конни. - Ты там не заснул? Арт не отвечал, и Конни запела: Мы уйдем туда вместе, уйдем навсегда, Где останется радость и... - Заткнись, - заревел Арт, и щебетание прекратилось. Приступ прошел. Можно было дышать, но какое-то легкое неуловимое беспокойство все же оставалось. Он вылез из ванны и посмотрел на себя в зеркало, пожал плечами, встретив тяжелый, почти не мигающий взгляд. Он вытерся, набросил халат и вышел из ванной. Конни была тут как тут. Маленькая, круглая, заискивающе улыбающаяся - точь-в-точь ласковая дворняжечка. - Сядь, Конни, - сказал Арт. - Хорошо, - она торопливо метнулась к стулу. - Я только хотела подать тебе кофе. Ты ведь любишь кофе после ванны. - Я люблю кофе, но не люблю тебя, - медленно сказал Арт. Эта девчонка была слишком счастлива. Счастлива и беззаботна, не имея на это права. Имела право другая, но он никогда не сможет сделать ее ни счастливой, ни беззаботной. Потому что она до сих пор смотрит на него пустыми синими глазами, и одна туфля так и зацепилась на ее ноге, не упала. Он давным-давно запретил себе вспоминать Мэри-Лу. В конце концов, что вспоминать прошедшее? Одиннадцать лет не один день. Но она не отпускала его. Нет, не так. Неверно. Это он не отпускал ее, это она нужна была ему, а не наоборот. Зачем - он не знал, но предчувствовал, что без нее дверь с бездонным мраком открывалась бы чаще и все жаднее заглядывал бы он во влажный, плотный и промозглый мрак. Конни смотрела на него испуганными глазами. Они были зеленоватого цвета и не пусты. Нет, она не имела права быть даже испуганной. Она не имела права вообще быть. Что-то с ним не так, не может такое думать нормальный человек. Ну, не нравится тебе женщина - выгони ее. Но думать так, как он... Эдак можно и рехнуться... - Чем я провинилась? - в глазах Конни начали взбухать две слезинки. - Да ничем, - пожал плечами Арт. - Просто тем, что ты есть, и поэтому тебе нужно уйти отсюда. Совсем. Навсегда. Всю ночь он то засыпал, то просыпался. Странные невоспроизводимые сны мучили его, многократно повторялись, и каждый раз он открывал глаза вместе с пропущенным ударом сердца. Мир, потрепетав мгновение-другое на границе сна и бодрствования, неохотно принимал обычные очертания... 2 Папочка сиял. Лучились не только маленькие глаза, лучилось все его необъятное лицо, вся фигура. И даже сигара дымилась торжественно. - Сейчас подойдет дон Кальвино, чтобы самому пожать тебе руку, а пока его нет, я хочу пожать руку сам себе. Одиннадцать лет тому назад я в тебе не ошибся. - Спасибо, Папочка, - вежливо ответил Арт, и тут же в комнату вошел босс, глава уотефоллской семьи, дон Филипп Кальвино. Он кивнул Арту и протянул ему руку. - Молодец. Жаль, что ты не из нашего рода. Я бы гордился таким сыном. Знаешь, сколько было в тех двух ящиках? Папочка, ты молчи. Я хочу, чтобы Арт сам угадал. Так сколько? - Ну... - Арт пожал плечами, - вчера я думал, что, судя по величине конвоя и тяжести ящиков, там должно быть не меньше полумиллиона НД. Но, судя по вашему лицу, дон Кальвино... - Так сколько? - нетерпеливо спросил дон Кальвино. - Тысяч семьсот, - неуверенно сказал Арт, чувствуя, что добыча была больше, но что старику будет приятно, если он занизит сумму. - Как бы не так, - усмехнулся дон Кальвино и хитро подмигнул Арту. Похоже было, что он видел его немудреную игру насквозь, но все равно она была приятна ему. - Как бы не так. Миллион двести. Коломбо не скоро забудет этот день. - Старик замолчал и внимательно посмотрел на Арта, потом на Папочку. - Арт, - сказал он, - вчера ты хорошо поработал и многое сделал для своей семьи, но сегодня мы хотим тебя просить еще о большем. Если ты почувствуешь, что не можешь или не хочешь выполнить новое поручение, скажи об этом прямо, никто не попрекнет тебя. Кроме нас троих, никто об этом разговоре не узнает. Папочка, комната проверена? - Последний раз полчаса тому назад. Все чисто. Нигде ни микрофона. - Хорошо. Тогда слушай, Арт, внимательно, и если тебе хоть что-нибудь непонятно, смело перебивай меня. Как ты думаешь, откуда мы узнали о вчерашнем конвое? Мало ли сколько конвоев проходит по шоссе за день... - Мне подумалось, что кто-то в Скарборо работает на нас. А скорее всего даже не в Скарборо, а в самом Пайнхиллзе, потому что о конвое с миллионом двести тысяч НД может знать не каждый лейтенант. - Правильно, Арт. Ты умный человек. Умнее даже, чем требуется от простого лейтенанта, - старик лукаво улыбнулся. - Но это тебя смущать не должно. Если все будет хорошо, ты станешь самым молодым в стране советником семьи. Но не будем отвлекаться. Ты прав, в Пайнхиллзе под самым боком у Коломбо работает наш человек. Это он сообщил о вчерашнем конвое, он прикрепил к одной из машин радионаводчик. Это уже не первый раз он передает нам такую важную информацию. Но скажи мне, если ты догадался, что там есть наш человек, мог ли об этом догадаться Коломбо? Ведь он вовсе не глуп, этот Джо Коломбо, и он, безусловно, догадывается, что среди его окружения наш агент. Вчерашний день не оставит ему никаких сомнений. Человек наш замаскирован отлично, но Коломбо и в особенности его первый советник Тэд Валенти будут землю носом рыть. Они будут подозревать всех и каждого. Он не то что рентгеном всех просветит, вывернет каждого наизнанку и своими руками перещупает. А наш человек должен избегнуть подозрений. А это нелегко. Мало того, он передал нам еще месяц тому назад, что Валенти стал относиться к нему с некоторой подозрительностью. Короче говоря, перед нами три пути. Первый - ничего не делать, сложить руки и ждать, пока Валенти не докопается до чего-нибудь и погубит нашего человека. Второй - дать команду нашему человеку немедля сматывать удочки из Пайнхиллза. Не говоря уже о том, что мы лишаемся ценной информации, мы ставим под угрозу само существование нашей семьи, потому что, если оценивать объективно, семья Коломбо раза в два сильнее нас и богаче. Если до сих пор он еще не сделал попытки начать против нас тотальную войну, то, можешь не сомневаться, он сделает это. И мы будем почти беззащитны без разведки. И, наконец, третий путь. Мы можем попытаться подсунуть Коломбо дезинформацию, сбить его со следа, назвать ему совсем другую фамилию и тем самым обезопасить и нашего человека, и всю семью. Каков план ты считаешь наиболее приемлемым? - Третий, - сказал Арт. - И ты согласился бы участвовать в его исполнении? - Да. - Даже с риском для жизни? - Да. - А ты не знал случайно, что в молодости у Тэда Валенти было другое имя? - Нет. - Когда еще был толкачом в Скарборо, он называл себя Эдди Макинтайром... - Почему вы не сказали мне об этом раньше, дон Кальвино? - спросил тусклым, сонным голосом Арт. Голос был маскировкой. Арт уже давно научился скрывать свои чувства. И теперь, когда сердце у него дернулось и понесло, словно спринтер, он по-прежнему сохранял спокойствие. - Потому что сделать раньше что-либо было нельзя, а вбивать своим людям гвозди в сердце я не люблю. - Дон Кальвино пожал плечами. - Теперь другое дело. Слушай внимательно. Представь себе, что ты поссорился с кем-либо из нас. Не просто поссорился, а даже убил кого-нибудь. И даже успел бежать. Ну, скажем, в Скарборо. И наши люди попытались бы тебе отомстить там, но у них не вышло бы. Представь далее, что ты в опасности. Друзей у тебя там нет. Ты идешь в полицию и просишь защиты. Они там не дураки и понимают, что, если член чужой организации ищет защиты у полиции, он хочет познакомиться с хозяевами полиции. Сказать, что полиция подчиняется Джо Коломбо, было бы, конечно, преувеличением. В полиции, конечно, понимают, что, попади они в полное подчинение такому скопидому, как глава скарборской семьи, не то что не заработаешь - половину своих денег отдавать придется. Так что точнее будет сказать, они сотрудничают. Итак, полиция сообщает о тебе в Пайнхиллз, и кто-нибудь оттуда, естественно, выражает желание побеседовать с тобой. Скорее всего это будет сам Джо Коломбо и его сын. В таких делах они доверяют только себе. Всего, что происходит тут у нас в Уотерфолле, ты, конечно, знать не можешь, ты ведь всего лейтенант, хотя и приближенный к старому Кальвино. Ты даже командовал нападением на конвой. Точно ты не знаешь, но слышал намеки, будто в Пайнхиллзе кто-то работает на семью Кальвино. Кто именно, ты даже представления не имеешь. Вот разве что... ты вспоминаешь, будто слышал, скажем, в разговоре между мною и Папочкой упоминание о каком-то человеке. Ты вспомнишь, как совсем недавно Папочка позвал тебя к себе и, когда ты входил, услышал, как он разговаривал со мною. Я спрашивал его: "А не слишком часто он бывает у этой бабы?" А Папочка засмеялся в ответ: "Он у нас человек не пылкий. Два раза в месяц как по расписанию". Ты сможешь запомнить эти две фразы? - Да, - кивнул Арт. - Больше, хоть режь, ты ничего не помнишь. Можешь, конечно, рассказывать обо мне, Папочке, других - это они и так знают. Они кинутся проверять, кто из окружения главы семьи ездит к знакомой дважды в месяц. И можешь не сомневаться - найдут. Это уж точно - найдут. И как ты можешь догадаться, этим человеком окажется Эдди Макинтайр, он же Тэд Валенти. Конечно, старику будет трудно сразу поверить, что его ближайший помощник предатель, но старик реалист. Иначе он не был бы главой семьи. Агент наш, имя которого мы тебе даже не называем, чтобы ты при любом нажиме не назвал его, будет в безопасности, а твой старинный приятель получит удавочку на шею или пулю в лоб. Ты согласен, Арти? - Да, дон Кальвино. - Тогда Папочка изложит тебе детали... Арт сидел один за столиком, положив подбородок на ладонь. Бармен нажал кнопку автомата, и легкая грустная мелодия старинной песни заскользила вдоль обшитых темными дубовыми панелями стен. В стакане с янтарным виски таяли кубики льда, но лень было даже изменить позу, не то что поднять стакан. Песенка сжимала сердце. Чего-то было бесконечно жаль, что-то потерялось безвозвратно, осталось где-то позади, там, куда уже не вернешься. Через столик от него. Папочка, блаженно зажмурив глаза, покачивал головой в такт мелодии, и лоснящиеся его чудовищные щеки плавно колыхались в медленном танце. Обычно шумливый, Сарди Колла, сидевший за его столом, тоже притих и задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом. Патрик Кармайкл, такой же лейтенант, как и Арт, был уже пьян. Глаза его были налиты кровью, лицо побагровело. Внезапно он встал, с минуту постоял, с пьяной сосредоточенностью разглядывая Арта, потом спросил тихо и почти ласково: - Ты, говорят, выгнал Конни? "Что это, - подумал Арт, - всерьез он или так задумано? Папочка не сказал мне заранее, с кем я должен буду поссориться. Как он сказал? "Чтобы не лишать сцену непосредственности". - Да, - сказал Арт. - Почему? - А тебе что за дело? - Арт почувствовал поднимавшееся в нем раздражение. По сценарию это идет или не по сценарию, но его-то какое собачье дело? Кармайкл задумчиво пожевал нижнюю губу, прищурил глаза и так же тихо, но уже менее ласково сказал: - А то, что я ее двоюродный брат. - Ну и что? Да хоть бы ты был ее мамочкой. Или бабушкой. Или ты следишь за моей нравственностью? Топай за свой стол и оставь меня в покое, следи за ее нравственностью. Это серьезная работа. На весь день. И даже на ночь. - Я бы простил тебе, если бы ты оскорбил меня, но ты выгнал Конни. Ты подлец, - Кармайкл поднял голос, - ты не знаешь, что такое честь... Музыка замолкла. Головы присутствующих медленно повернулись к столику Арти. - Хватит, ты пьян, проваливай, - брезгливо сказал Арт. - Сволочь, - громко и неожиданно отчетливо отчеканил Кармайкл. - Мало того, что ты сделал с Конни. Ты еще и обо мне говорил... Папочка начал вставать, задел животом столик, и стаканы брызнули радужными осколками. - Прекратить! - крикнул он. - Всем выйти! Остаться Кармайклу и Фрисби. Надрались, мерзавцы... Загрохотали отодвигаемые стулья, и люди, оглядываясь, стали выходить из бара. - Прохвост, сын шелудивой суки, ты еще поползаешь у меня в ногах! - гремел Кармайкл, а Арт начал медленно вставать, не спуская взгляда с лейтенанта. - Стоп, Арт, дай-ка твой пистолет! - приказал Папочка, и Арт покорно отдал ему оружие. - Ну как, Папочка, как я сыграл? - спросил вдруг Кармайкл и подмигнул Арту. - Все правильно? - Все, - улыбнулся Папочка и поднял пистолет Арта. - Продолжим уж инсценировку до конца. - Он прицелился в Кармайкла и нажал на спуск. Грохнул выстрел, и лейтенант с довольной улыбкой начал медленно оседать. На лбу у н