клокотал. Если бы к людям прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не видел? Или обидно ему было, что делится тот не с ним? Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у него с крючка не соскочит. Поклялся - и все, конечно, об этом забыли. Мало ли кто в чем клянется. В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода, он по его виду понял, что тот что-то замышляет. - Слушай, Доул, - сказал он. - Сегодня я его все-таки наколю. - Кого? - Кого, кого... Билла Кресси. - А как? - Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил перья в баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца. Рафферти подошел к машине - и сейчас, восемнадцать лет спустя, Доул помнил, что у машины - это был розовый огромный "кадиллак" - было помято переднее правое крыло. Рафферти огляделся - никого не было. Он достал из кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища и бросил туда пакет. - Теперь он у меня не уйдет. Он нырнул в дверь бара Коблера и через минуту появился снова, ведя Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей. - А за что, позвольте полюбопытствовать, - медленно спросил Билл Кресси, - вы меня арестовываете, полисмен? - За незаконное хранение наркотиков, - так же медленно ответил Рафферти. - Вы, однако, не блещете выдумкой, - еще медленнее процедил сквозь зубы толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди понимали, что смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот вечер сломать себе шею. - Как и вы, мистер Кресси, - в тон ему ответил Рафферти. - Вы сами поведете свою машину или мне сесть за руль? - С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину сам. Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям. Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. "Не знаю, как мой коллега, - подумал Доул, - но я действительно в таких машинах не ездил". В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами. "Живет же, сволочь, - с ненавистью подумал Доул о толкаче. - А мы таскайся по этим паршивым улицам". Он почувствовал, как в нем шевельнулось восхищение смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный. Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и не перед кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились друг в друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая. К тому же, как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара, и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги. Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто мог посчитать, что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть, этот идиот действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет же нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет, должно быть, все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки... - Послушайте, Рафферти, - вдруг сказал Кресси, - вам еще не надоело? "Уже не полисмен, - подумал Доул, - а Рафферти. Если так пойдет, скоро он станет "мистером Рафферти". А может быть, Рафферти и не такой чокнутый, каким его все считают?" Доул этого не знал, и на душе у него стало неспокойно, потому что он всегда предпочитал иметь о людях и вещах суждения однозначные, четкие, простые. - Что вы мне инкриминируете? - снова спросил Кресси, когда они наконец оказались в участке. У дежурного лейтенанта при виде Кресси лицо стало несчастное, и толкач быстро обретал обычную наглую самоуверенность. - Незаконное хранение наркотиков, - сказал Рафферти и торжествующе посмотрел на Кресси. Доул подумал, что первый раз видит у Рафферти такое спокойное и удовлетворенное выражение лица. - Вы можете это доказать? - строго спросил лейтенант, и видно было, что надеялся он только на один ответ: нет. - Да, - кивнул Рафферти. - Я прошу мистера Кресси открыть сейчас крышку багажника своей машины. Лицо Кресси пошло пятнами. Он и так не отличался особой красотой и сейчас стал похож на пятнистую гиену. Он снова начал трусить, но старался держать нос кверху. Он пожал плечами. - Пожалуйста. Он вытащил из кармана ключи - брелок-то, похоже, золотой, показалось Доулу, - вставил один в замок багажника и повернул его. Крышка открылась, загорелась лампочка. Около запасного колеса лежал небольшой, но плотно набитый пластмассовый пакет. - Что в этом пакете? - спросил Рафферти. Голос его утратил обычную раздраженность и звучал сейчас спокойно, почти ласково. - Не знаю, - сказал Кресси. - Официально заявляю, что это провокация. Я вижу этот пакет первый раз в жизни. Я прошу, чтобы мне дали возможность немедленно связаться с моим адвокатом. - Рафферти... - промямлил лейтенант и облизал вдруг пересохшие губы. - Вы... уверены? Мистер Кресси никогда раньше... - А вы что хотите, сэр, чтобы он сразу во всем признался? Я прошу вскрыть пакет, составить протокол и оформить арест присутствующего здесь Билла Кресси. Лейтенант посмотрел на него с ненавистью. Он даже пошевелил беззвучно губами, должно быть призывая все проклятия на голову упрямого полицейского. "Вот для чего он потащил меня за собой, - подумал Доул. - Рафферти нужен свидетель. При нем и еще одном свидетеле дежурному офицеру деваться некуда. Ну а если бы он не встретил меня? Тогда, надо думать, позвал бы другого дурачка. Хитер, хитер, собака - Доул почувствовал, как в нем поднимается раздражение. - Не посоветовался, не спросил согласия на участие в таком деле. Просто, использовал. Как последнего дурака. Ну ладно, ты такой отчаянный, ты такой принципиальный, ты такой необыкновенный, но спроси же сначала товарища, хочет ли он, чтобы его использовали как пешку. Да стоит ли опускаться до какого-то паршивого Доула, кому интересно, что он думает, что хочет". Он взглянул на Рафферти и впервые заметил, что один глаз у того больше другого. Уголки губ у него подрагивали. "Не мог взять Кресси атакой в лоб, ишь что придумал. И главное - не стеснялся меня. При мне прямо подбросил. Не сомневался во мне. Этот, мол, свой, все подтвердит. А почему? Почему я должен подтверждать? У них там свои счеты, а я при чем? Почему я должен покрывать провокацию? Сейчас, а потом еще и на суде. Пока в участке только один идиот - Рафферти. Скоро все будут знать, что их двое - Рафферти и Доул. Сволочь он вообще, ежели как следует разобраться. Кресси, конечно, подонок, но провокацию зачем устраивать? Эдак до чего хочешь можно дойти..." - Доул, - сказал лейтенант, и в голосе его прозвучала еще уловимая надежда, - вы присутствовали при аресте мистера Кресси? - Нет, - сказал Доул, - Рафферти арестовал его в баре Коблера, а я в это время оставался на улице. - Значит, - вздохнул лейтенант, - вы не присутствовали при самом аресте? - Присутствовало восемнадцать человек. Вот их адреса, - сказал Рафферти и протянул лейтенанту листок. "Если бы каждое пожелание человека выполнялось, - подумал Доул, - то Рафферти сейчас лопнул бы или провалился под землю - столько ненависти во взгляде лейтенанта". - Разрешите, сэр, - вдруг сказал Доул и сам не узнал своего голоса. Лейтенант быстро повернулся и посмотрел на него. Доул почувствовал, как у него пробежали по спине мурашки, Это у него случалось всегда, когда он играл в карты и ставка была высокая. И вместе с тем была разница. Он был твердо уверен сейчас, что выиграет. Что и сколько - не знал. Что выиграет - знал. А Рафферти - что ж, нечего устраивать провокации. - Да, Доул? - Я не присутствовал при аресте... - Это вы уже сказали, - раздраженно заметил лейтенант. - Я не присутствовал при аресте, - упрямо повторил Доул: он мог это позволить себе сейчас. - Но, к сожалению, я видел другое. Я видел, как Рафферти открыл своим ключом багажник машины мистера Кресси и бросил туда что-то. В темноте я не разобрал, но похоже, что вот этот пакет. В глазах лейтенанта проявлялось радостное изумление. Ему так хотелось, чтобы он не ослышался, что спросил: - Вы это видели сами? - Да, сэр, - твердо ответил Доул. Кресси расправлял плечи и выкатывал грудь, словно кто-то невидимый надувал его. Он даже стал выше ростом. Он посмотрел на Доула, потом на Рафферти, пожал плечами и сказал: - Я же вас предупреждал, Рафферти, что вы сломаете себе шею, - голос его звучал мягко, почти соболезнующе. - Иногда мне казалось, что вы просто сошли с ума... Это тоже была прекрасная мысль, и лейтенант с энтузиазмом кивнул головой, словно подтверждая официально диагноз. Прекрасная мысль, объясняющая все. Великолепная теория, охватывающая все факты, полная, внутренне непротиворечивая, гармоничная. Рафферти молчал. "Удар, которого не ждешь, - подумал Доул, - опаснее всего. Что ж, надо было ему раньше думать. Хоть бы посоветовался, сволочь такая, со мной, а то решил использовать меня для своих грязных махинаций". Доул любил четкие и ясные мнения и любил, чтобы его суждения не расходились с его поступками. И если он рассказал лейтенанту, что видел, то только потому, что Рафферти человек плохой, и он, Доул, поступил правильно и принципиально. А сознание того, что все это не так, он решительно утопил в самых глубинах памяти. Словно камень привязал - и в реку. - Рафферти, - ласково сказал лейтенант, пристально глядя на руки полицейского, - дайте мне ваше оружие. Я временно отстраняю вас от работы. Завтра вас осмотрит психиатр. Рафферти не сопротивлялся. Он отдал пистолет и электродубинку, так ни разу и не взглянув на Доула. Человек, получающий неожиданный удар, да еще сзади, сопротивляется редко. Если он человек нормальный, он понимает, что сопротивление бессмысленно... Назавтра Доула вызвал к себе начальник участка. Он вышел из-за стола, огромный и недосягаемый, как горная вершина, и вдруг улыбнулся. - Вы молодец, Доул, - сказал он и пожал ему руку. - Я все время присматривался к вам. Мне сразу показалось, что в вас есть зрелость ума и понимание всех тонкостей нашей нелегкой службы. И личное бесстрашие... "Угадал, - подумал Доул, - угадал. Правильно сделал. Сволочь этот Рафферти. Я, конечно, тоже, но у меня хоть есть семья..." - Поэтому вы скоро будете сержантом, Доул, и я надеюсь, что вы так же хорошо будете справляться и с новыми обязанностями. - Вы толковый парень, Доул, - сказал Билл Кресси, когда они уединились в кабинете бара Коблера. - Я не знаю, кто действительно подсунул мне в багажник десять унций белого снадобья, но вы здорово придумали, будто это сделал сам Рафферти. Доул промолчал. Если человек думает о тебе, что ты умнее, чем на самом деле, никогда не надо его разочаровывать. - ...Что в вас мне понравилось, так это то, что вы не лезли, не торопились, а ждали своего шанса, чтобы показать стоящим людям, чего вы стоите... Вот вам тысяча кредиток, и не надо благодарить меня. Себя благодарите. Я уезжаю отсюда через несколько недель - не век же сидеть в этом вонючем болоте. На мое место сядет неплохой парень по имени Эдди Макинтайр. Будете иметь дело с ним. А я вас уже занес в ведомость - будете для начала получать пятьсот в месяц... Доул не сказал Марте ни слова и не дал ей ни гроша. И даже сыну не купил дешевой игрушки. Он понимал, что, если хочет вытащить их из болота, надо копить, копить, копить... - По-ол, - закричала из двери Марта, - ты не забыл, что через час к тебе должен приехать окружной судья? А ты все еще в одном халате... - Все в порядке, - вздохнул Доул и открыл глаза. - Так хорошо на солнышке. Будь ангелом, принеси мне холодного пива, а я еще подремлю немножко. Ты не представляешь, как дремлется после купания. - Ты знаешь, Доул, - сказал ему спустя два месяца один из его коллег, - Рафферти повесился в сумасшедшем доме. Вроде нашли, что у него не все в порядке. Наверное, так оно и есть, если человек сам голову в петлю сует... А вообще-то что-то в этом парне было. Он мне как-то рассказывал, как в первый раз столкнулся с Кресси. Тот избивал какую-то девчонку. Сначала кулаками, а потом бросил ее на пол и принялся обрабатывать ее ногами. Только Рафферти подошел, а Кресси ему: "Не волнуйтесь, полисмен, это мы так развлекаемся. Милдред это нравится. Так ведь, Милдред?" Девчонка на полу посмотрела на него с ненавистью, а он в это время так нарочито вынимает из кармана две бумажки по полсотни кредиток. "Да, - прохрипела девчонка. - Мы так развлекаемся". В тот вечер Доул напился. Нужно было помочь некоторым воспоминаниям погрузиться как можно глубже. Алкоголь ему всегда в этом помогал. 2 Через год после того, как он стал начальником полиции Скарборо, его пригласил к себе Джо Коломбо. - Вам нравится ваша работа? - спросил Коломбо и посмотрел свой стакан с содовой на просвет. Доул почувствовал, как у него забилось сердце. Что имеет в виду Коломбо? Вопрос чисто риторический, он ведь на него даже не смотрит, а когда Коломбо задает людям серьезные вопросы, он всегда смотрит им в глаза. Как будто он ни в чем перед хозяином Пайнхиллза не виноват, но мало ли что может прийти ему в голову... Ему стало жарко. - Работа как работа, мистер Коломбо, - уклончиво сказал он. - Бывает лучше, а бывает и хуже. - Вы у нас философ, Доул, - улыбнулся Коломбо, - но это вам не мешает быть толковым человеком. - Спасибо, мистер Коломбо. - Не за что. Так вот, Доул, я подумал, что хватит вам сидеть в полиции. Я хочу, чтобы вы выставили свою кандидатуру на пост мэра Скарборо. - Что-о? - Доул даже подскочил на кресле. Он ожидал чего угодно, но не этого предложения. Мэр Скарборо, всего Скарборо. Речи и пресс-конференции, официальная резиденция с охраной и телохранители. Утверждение бюджета. Совещания, Телекамеры и интервью. Боже, что сказала бы Марта, услышав такой разговор. Первая леди Скарборо. Маленькая, тихая Марта, в глазах которой раз и навсегда застыли удивление и страх перед миром. Доул почувствовал, как где-то в груди у него шевельнулся маленький теплый комочек. Его семья. Его оазис. Крошечный оазис, где мир и покой, где не нужно иметь пару лишних глаз на затылке... Мэр Скарборо, гм, если бы ему сказали об этом, когда он был простым полисменом... Все это прекрасно, но должность-то выборная. Так или иначе, но надо же будет выступать перед избирателями. Пожимать руки, целовать младенцев он сумеет, но речи... Что говорить, о чем говорить, как говорить? И соперники... Им будет что сказать о Поле Доуле, начальнике полиции Скарборо... - Не знаю, - сказал Доул. - Спасибо за честь, мистер Коломбо, но я, право, не знаю, что сказать вам. Я никогда не думал... - Доул, - усмехнулся Коломбо, - перестаньте жеманиться. Роль малоопытной девицы вам не к лицу... Нашим друзьям в деловых кругах вы нравитесь, чего же еще? "Сволочь, - подумал Доул, - бандюга сицилийская... Если у него есть деньги, значит, можно издеваться..." - Ответьте мне одним словом. Да или нет. - Да, - сказал Доул. Он еще ни разу в жизни не сказал "нет" Коломбо и твердо надеялся, что никогда этого не вынужден будет сделать. Он сбился со счета своих речей перед избирателями. По ночам ему снился океан человеческих лиц, которые накатывались на него вал за валом, а он ловил на лету детей, чмокал их и кричал, кричал, кричал, не узнавая собственного голоса: - Закон и порядок, граждане Скарборо, вот что нам нужно. - И здесь он вдруг понимал, что потерял голос, что разевает и закрывает рот, не произнося ни звука, что сейчас еще мгновенье - и эти волны человеческих лиц захлестнут его, закрутят, унесут, разорвут. Он просыпался со стоном и нашаривал на столе стакан с полосканием для горла. - Ты опять проснулся? - сонно спрашивала Марта и шумно, по-коровьи вздыхала. Вздох был привычный, домашний, успокаивающий. - Спи, спи, - говорил Доул и шел полоскать горло. А наутро его уже снова везли куда-то, и снова он всматривался в любопытные и безразличные лица, в лица парков и безработных, в лица добродушные и злые - в лица своих избирателей. Он поправлял микрофончик, висевший у него на груди, и начинал: - Граждане Скарборо, позвольте задать вам вопрос: что нам нужно в первую очередь? Я знаю ваш ответ: закон и порядок. Ибо без закона и порядка нет цивилизации, и великие ценности нашей культуры оказываются под угрозой... Вы прекрасно знаете, что ни у одного кандидата нет такого опыта по борьбе с преступностью, как у меня. Для них слова "закон и порядок" - это только слова. Для меня - вся жизнь... Его штаб работал, как на пожаре. Два адвоката, четыре журналиста, восемнадцать секретарей - у всех был загнанный вид и твердая уверенность, что они победят. Это были изумительные работники - даром мистер Коломбо денег не платил. Ветераны бесчисленных избирательных кампаний, умевшие работать по восемнадцать часов в сутки, они могли в течение четверти часа организовать аудиторию в сто или двести человек там, где, казалось, и самого Иисуса Христа не вышло бы послушать больше двух или трех старух. И все же они были только на втором месте. Все опросы общественного мнения показывали, что впереди с большим отрывом шел Фрэнсис Брокер, президент небольшой страховой компании. Вначале штаб Доула особенно не беспокоился. Общественное мнение переменчиво, и не стоит попадать под чары процентов. Но проходили недели, и Брокер неизменно оказывался впереди на десять, пятнадцать, а то и двадцать процентов. Коломбо посоветовал Доулу заказать самому независимый опрос общественного мнения. Через три дня в штаб явился крошечный человечек с тремя наклеенными на желтый костяной череп волосками. - Я очень сожалею, - сказал он неожиданно сильным голосом, - но ваш конкурент действительно идет впереди на шестнадцать процентов. Наибольшей поддержкой - здесь он опережает вас на целых двадцать один процент - он пользуется среди молодежи. Вот, пожалуйста, все цифры. Опрос был, разумеется, выборочный, но весьма репрезентативный, по всем слоям избирателей. Счет вы получите завтра, мистер Доул. Они попробовали сорвать несколько выступлений Брокера перед избирателями и наняли десятка два нарков, но выяснилось, что у Брокера отличная охрана. Нарки были избиты и вышвырнуты из зала, где он говорил. Мало того, его люди успели заснять нападение нарков и теперь везде крутили пленку с их рожами. Вот, граждане Скарборо, кто нападает на нас, вот кто пытается сорвать наши встречи, вот кому не по душе наша программа. Нет, не против этих несчастных вскипает у нас в сердцах гнев, ибо эти люди не ведают, что творят. А против тех, кто вложил в их руки велосипедные цепи и куски свинцового кабеля. Против тех, кто заплатил им, деньгами ли или героином - это лучше знают наши соперники. Таков был Фрэнсис Брокер, и, судя по тому, что он не считал денег, у него были состоятельные друзья. За ним был бизнес. Когда до выборов оставалось около месяца, Брокер перешел в решительную атаку. Элегантно-белозубый, он был неотразим на плакатах и на экранах телевизоров. В выступлениях его появилась новая тональность, он уже не употреблял слов "мой противник", а говорил прямо - Пол Доул. Пол Доул, говорил Брокер, ратует за закон и порядок. Кому, как не шефу полиции, знать, что такое закон и порядок? Но почему же, возглавляя славную полицию Скарборо, он забыл о законе и порядке? Почему преступность за последние три года выросла почти вдвое, а потребление наркотиков втрое? Почему не то что вечером, во многих местах Скарборо и днем-то пройти пешком не безопасно? Где закон и где порядок? Или мистер Доул понимает слова "закон и порядок" по-своему? Не так, как сотни тысяч жителей Скарборо, ставшие жертвой преступности? Очередной опрос общественного мнения был неутешительным. Брокер не только удерживал первое место, но и увеличил разрыв. Впервые с начала избирательной кампании Доул заметил, как в штабе стала исчезать атмосфера азартного ералаша. Сотрудники избегали его взгляда. Он понял, что проиграл. Проиграл резиденцию мэра с узорчатыми ажурными воротами, проиграл эскорт мотоциклистов. Он проиграл все, потому что путь обратно в полицию ему будет закрыт, а Джо Коломбо не любит напрасно тратить деньги и не любит неудачников. - Мистер Доул, - подошел к нему один из секретарей из штаба, - пора ехать на митинг. - Я не поеду, - сказал Доул. - Как не поедете? - удивился секретарь. - Будет человек двести, не меньше. - Хоть бы двести тысяч, - сказал Доул. Ему уже было все равно. Джунгли так и не выпускали его. Они не любят, когда их дети пытаются выбраться из смрадных асфальтовых трущоб. Фрэнсис Брокер родился в ОП. И дети его родились в ОП. И умрет он в ОП. И будет лежать под деревом на уютном кладбище, а не отапливать собой воздух джунглей, когда в уплотненном графике городского крематория ему отведут его три минуты. Доул заперся и приказал никого к себе не пускать и на телефонные звонки не отвечать. Ему хотелось выть, хотелось колотиться головой о стенку. Он уже забыл, что в банке у него было почти четверть миллиона, что семья уже давно жила в ОП, в маленьком, но уютном домике, что ему не грозит безработица. Но он не любил проигрывать, не любил отступать. Ему хотелось выть и биться головой о стенку, но он сидел в кресле, закрыв глаза, и думал. Должно же быть какое-нибудь слабое место и у этого проклятого Брокера. Нет человека без слабого места. Одни только умеют прятать свои слабые места так, что о них и не догадаешься, а другие выставляют их напоказ. За окном шел мокрый, лохматый снег, и в комнате стало сумрачно, но Доул не вставал из кресла и не зажигал свет. Снег был светлее серого неба, и не верилось, что оно когда-то было призрачно-голубым. Нет человека без слабого места. Не может быть такого случая, когда к человеку нельзя подобрать ключик. Маленький, плоский ключик. Один поворот его - и распахиваются неприступные крепостные ворота и выбрасывается белый, хлопающий по ветру флаг. И ты хозяин. И ты можешь диктовать. Ты устраиваешь пресс-конференцию и диктуешь свои условия. Брокера можно взять в мотоциклисты, или нет, лучше пусть стоит у узорчатых ворот и кричит: "Закон и порядок! Закон и порядок!" Он понял, что засыпает, и не противился сну, наоборот, звал его. И не заснул. А вдруг понял, каким ключом можно отпереть Фрэнсиса Брокера. Это было настолько просто и очевидно, что можно было лишь поражаться, как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше. Брокер владеет страховой компанией, страхующей в основном жизнь. Строгие математические формулы теории вероятностей говорят, что при определенной вероятности смертей, при определенной сумме страхового полиса и при определенных страховых взносах страховая компания всегда будет при прибыли. Если она потеряет что-то в эту неделю, она компенсирует потерю на следующей неделе, ибо формулы теории вероятностей надежнее слепого случая. А если случай перестанет быть слепым и становится зрячим? Тогда перестают работать проверенные математические формулы, и владельцы страховых полисов начинают умирать не по воле случая, а по воле того, кто умеет управлять случаем. Доул тихо засмеялся и потер руки. Мир за окном стал серо-фиолетовым, и снег прекратился. Ну-с, мистер брокер, посмотрим, кто кого. Через два дня, уплатив пять тысяч, Доул держал в руках список всех держателей крупных страховых полисов, вверивших свои жизни компании Фрэнсиса Брокера. Он поехал к Джо Коломбо, и тот долго держал перед собой листок бумаги и покачивал головой. - Сколько вы уплатили за сведения? - спросил он наконец. - Двадцать тысяч, мистер Коломбо. - Это не так дорого. Вы умный человек, Доул, и я ни разу не жалел, что поддержал вас. Я поддержу вас и сейчас. Идите и ни о чем больше не думайте. Продолжайте ваши выступления о законе и порядке, они мне очень нравятся. - Коломбо не улыбался. Он протянул Доулу руку и кивнул ему. Энтони Хойзер, сорока четырех лет, заведующий отделом кадров химической компании "Салфур", погиб при взрыве собственного автомобиля. Причина взрыва так и не была установлена, хотя эксперты страховой компании Брокера ощупали своими руками буквально каждый обломок, каждую деталь. Еще бы не щупать, если у Энтони Хойзера был страховой полис на триста тысяч. Высказывались предположения, что виной было неисправное зажигание и поломки в редукторе с баллоном сжиженного газа, но ничего определенного доказать не удалось. Впрочем, компания Брокера провела консультации с одной автомобильной фирмой и фирмой, выпускавшей газовые баллоны для автомобилей, и те согласились покрыть часть полиса Энтони Хойэера, чтобы избежать никому не нужной гласности. Брокеру пришлось уплатить всего сто двадцать тысяч. Но через день умер и некто Лютер М.Миддендорф, пятидесяти шести лет, строительный подрядчик, застраховавший свою жизнь на двести пятьдесят тысяч. Его труп был найден на строительной площадке, где Миддендорф возводил по заказу методистской церкви Скарборо здание храма. У него была размозжена голова. Орудия нападения найти не удалось, равно как и установить, для чего мистер Миддендорф оказался на строительной площадке в девять вечера, когда там не было ни души. Фрэнсис Брокер поморщился. Это уже называлось невезением. Две смерти подряд, можно сказать, на ровном месте, совсем еще молодые люди... Еще через день на его столе лежало сообщение о двух смертях: на триста пятьдесят и сто восемьдесят тысяч. Пуля и автомобильная катастрофа. Брокер застонал. О таком невезении он даже не слыхал никогда. Однако ему пришлось услышать в тот день еще раз, когда ему сообщили, что в своем доме в Хайбридже сгорела некая миссис Джуниг с двумя детьми. Ее жизнь была застрахована у Брокера на двести тысяч, дети - на сто, а дом - на семьдесят пять. Вечером попал под машину старший фотограф рекламного агентства "Бутс", оценивший свою жизнь в сто пятьдесят тысяч. Фрэнсис Брокер начал кое-что понимать. Он позвал к себе самого опытного своего статистика и спросил, какова вероятность шести насильственных смертей его крупных клиентов в течение суток. Ответ гласил: одна трехсотая. Следующие сутки принесли еще четыре смерти, и теория вероятностей превратилась в теорию невероятностей. Фрэнсис Брокер разорялся со скоростью гоночного автомобиля. Он разорялся или его разоряли - какое это имело значение? Весь вечер он обзванивал своих покровителей. Все возмущались, все вздыхали, и никто не хотел брать на себя новые обязательства. По-своему они правы, подумал Брокер. Они и так вложили в него кучу денег. И, кроме того, никто из них не хотел рисковать. В конце концов, те, что погибли, тоже не были рванью из джунглей, и каждый из его покровителей легко мог вообразить себя на месте, скажем, строительного подрядчика Лютера М.Миддендорфа. Решать ничего не хотелось. Его охватила апатия. Быть в трех шагах от цели... И что? Кого просить? Кому жаловаться? На кого? Надо было что-то решать, потому что кто-то, наверное, уже снова заносил нож, прилаживал пластиковую бомбу под кузов машины или подносил спичку к облитым бензином стенам. Впрочем, почему кто-то? Этот полицейский Доул оказался не таким уж идиотом, как можно было подумать с первого взгляда. Он таки хорошо усвоил, что такое закон и порядок. На следующий день утром Брокер уже сидел перед Доулом и смотрел в бесстрастное лицо полицейского. Он вздохнул и сказал: - Мистер Доул, к сожалению, дела, моей компании требуют самого пристального моего внимания, и я боюсь, что не смогу больше принимать участия в предвыборной борьбе. Поэтому я снимаю свою кандидатуру на пост мэра. Я хотел, чтобы вы узнали об этом от меня. Я от всей души желаю вам победы. Если в пылу борьбы нам и приходилось иногда допускать выпады друг против друга, то это, разумеется, лишь полемика. Спорт. Хобби. Я просил всех своих сторонников поддержать вашу кандидатуру. - Спасибо, - кивнул Доул. - Вы - умный и благородный человек, мистер Брокер. Мне жаль, что такой конкурент выходит из борьбы, но что поделаешь - жизнь есть жизнь. Позвольте мне добавить, мистер Брокер, что в случае моей победы я употреблю все свое влияние мэра, чтобы все муниципальные служащие страховались только у вас. И я надеюсь, что еще увижу вас мэром Скарборо. Пол Доул был избран мэром с большим отрывом от ближайшего соперника, и первым, кто лично поздравил его, когда стали известны предварительные результаты голосования, был Фрэнсис Брокер. А потом, когда Доул решил выставить свою кандидатуру в сенат, мэром Скарборо стал Фрэнсис Брокер. Человек должен уметь ждать своего шанса. Тот, кто умеет, тот и выигрывает. - Ты в своем уме, Пол? - крикнула из дома Марта. - Уже без четверти шесть. Через пятнадцать минут придет судья, а ты все дрыхнешь около бассейна. Марта становилась несносной. Куда девалась тихая, заботливая женщина времен джунглей? Куда девалась ее робкая улыбка, несмело вспыхивавшая на лице, когда он клал ей руку на плечо? С тех пор как они переехали в Риверглейд, а особенно со времени смерти сына она необыкновенно изменилась. Словно лопнула наружная оболочка, и на свет божий появилось вечно брюзжащее, раздраженное, крикливое существо, посланное судьбой, чтобы омрачить его зрелые годы, когда, казалось бы, можно наслаждаться жизнью, здоровьем, положением, властью, достатком. Можно было бы, конечно, развестись, хотя для известного политического деятеля, метящего еще выше, развод - вещь почти катастрофическая. И тем не менее он развелся бы. Рискнул бы. Разводились и до него, будут разводиться и после. Пожалуй, если не кривить душой, дело было совсем в другом. Он уже давно не любил ее, но она прошла с ним весь путь от джунглей до сената. От двора, где на веревках сушится белье, до этих ноздреватых камней, которые окаймляют бассейн. Его бассейн. Это она побледнела, когда он неожиданно сказал ей: - Завтра мы переезжаем отсюда в ОП. - В ОП? - переспросила она медленно, словно ощупывала языком непривычное буквосочетание. - Да. Она заплакала, а вслед за ней испуганно заревел и Джордан, которого она держала на руках. Любая другая женщина не поймет этого. Нужно родиться в джунглях, чтобы понять, что значат эти звуки - ОП. Доул встал, запахнул халат и побрел к дому, чтобы успеть переодеться. Что от него хочет судья? Так или иначе они должны были встретиться через два дня для партии в гольф. Что за спешка? Так хорошо сиделось у воды, так хорошо дремалось, так хорошо он сливался с неспешным течением времени... Впрочем, может быть, и лучше, что он должен был встать и одеться, потому что он вспомнил Джордана. Он знал по опыту, что, вспомнив по какой-нибудь ассоциации сына, ему уже трудно бывало вновь выкинуть его из памяти, погрузить на самое ее дно, и надежно придавить там камнями забвения. А он не хотел помнить о Джордане, он был не нужен ему. Сын предал его, оскорбил. С сыном он потерпел поражение, а Пол Доул был гордый человек и не любил вспоминать о поражениях. Да у него их почти и не было в жизни, потому что он знал, что хочет, и умел добиваться поставленной цели. Он хотел, чтобы Джордан стал его наследником, другом, а тот предал его. Предал и умер. Ему было легче забыть высокого нескладного парня со злыми, чужими глазами, но тот, что сидел на руках у Марты и ревел от испуга, когда она плакала от радости, - забыть того было трудно. Очень и очень трудно... В глубине души он даже знал, что никогда, наверное, не сможет забыть ни того крошечного, в перевязках, что однозубо улыбался ему, пуская пузыри, ни другого, взрослого, чужого и все же своего. Джордан, Джордан, почему он предал его? Чего стоит все, если он потерял сына? Кому оставить, для кого жить? 3 - Экая у вас благодать, - завистливо сказал судья Аллан. - Это просто подвиг, что вы все-таки заставляете себя выбираться иногда отсюда в наш шумный и грязный мир. - Для того чтобы слышать, как дятел долбит сосну, нужно бывать в джунглях, - глубокомысленно сказал Доул и подумал, что, судя по началу разговора, у Аллана на уме что-то серьезное. - В джунглях вы дятла не услышите. И не увидите. Так же, как и сосну. - Это верно. Зато я слышу его здесь. Мне вообще кажется, что наших состоятельных людей следовало раз в год месяца на два переселять в джунгли. Тогда они остальные десять месяцев радовались бы жизни, а не сходили с ума от пресыщения. - Э, сенатор, да вы опасный человек, - улыбнулся судья. - Радикал. Впрочем, сейчас это модно. - Может быть. Впрочем, чересчур рьяно следовать моде в политике довольно опасная штука. Когда быстро меняешь окраску, тебя плохо запоминают избиратели. - Это, конечно, верно, - судья саркастически скривил свой маленький злой рот. - Но не учитывать изменения еще опаснее. - Он внимательно посмотрел на Доула. "Что он хочет, - подумал Доул, - к чему клонит? Что-то непохоже, чтоб он приехал в Риверглейд только для того, чтобы вести беседы о моде в политике". - Кто спорит, дорогой Аллан? Мы с вами не были бы здесь и не вели бы этот разговор, если бы не учитывали изменений. - Пил, - судья пристально посмотрел на Доула, - если уж мы говорим об изменениях, я хотел бы задать вам один вопрос... - Рискните. - Вы давно были в Пайнхиллзе? - Странный вопрос. Вы же прекрасно знаете, что я не был там уже несколько лет. В моем положении совершать паломничество к папаше Коломбо не совсем удобно. Мы предпочитаем встречаться на нейтральной почве. - Но вы в курсе того, что происходит в семье Коломбо? - Более или менее, - пожал плечами Доул. - А что там происходит? - Вот об этом я и хотел с вами поговорить, Пол. Вы ведь знаете Руфуса Гровера? - Конечно. - Его нет в живых. - Как нет в живых? Что с ним случилось? - Коломбо просто-напросто решил, что его заместитель стал набирать слишком большую силу. Ну а дальнейшее представить нетрудно. Но Руфус был редкий человек. Его ценили и уважали в семье и теперь, как вы понимаете, дорогой сенатор, кое-кто не слишком в большом восторге от того, что сделал Коломбо. В частности, Тэд Валенти. Фактически на стороне Джо Коломбо только его сын Марвин, но у них отношения не такие уж безоблачные. - И что вы хотите этим сказать, Аллан? - спросил Доул и пытливо посмотрел на маленького судью. Скорей всего это правда. Аллан знает, что он может легко проверить. А если это правда... Он почувствовал легкий озноб испуга. Конечно, теперь он не тот Доул, каким был когда-то. Сегодня сенатор Доул может обойтись и без Коломбо. Сегодня да, а завтра? А во время выборов? А если не Коломбо? Кто будет сидеть в Пайнхиллзе? И почему судья предупреждает его? Какой у него интерес? - Пол, - тихо сказал судья, - меня попросили сделать вам предложение. Пригласите к себе сюда в Риверглейд Джо Коломбо, Марвина Коломбо и Тэда Валенти. Пригласите также Филиппа Кальвино и Толстого Папочку. Если вам удастся организовать эту маленькую встречу, дон Кальвино будет вам очень благодарен. Вы, разумеется, можете пренебречь моим советом, Пол, хотя я, по-моему, еще ни разу не подводил вас. - Но почему вы уверены, что Коломбо согласится на такую встречу? - Он знает, что семья его недовольна, лейтенанты могут предать его в любую минуту, если уже не сделали этого. Марвин не глуп, но слаб. Пока был Руфус Гровер, все это как-то держалось. Сегодня достаточно искры, чтобы даже Коломбо последовал за своим заместителем. Он это знает не хуже нас с вами. Для него сейчас соглашение с Филиппом Кальвино - это единственная надежда выиграть время и укрепить свои позиции. Он с радостью придет сюда. - А почему он должен быть уверен, что это не ловушка? - Во-первых, потому что вы - его человек. Во-вторых, вы гарантируете его безопасность. - А какие у меня гарантии его безопасности? - Ах, Пол, Пол, иногда вы меня просто поражаете. Представьте себе, что встреча проходит благополучно. Вам благодарен Филипп Кальвино, и вам благодарен Джо Коломбо. Второй вариант: встреча оканчивается в пользу Кальвино, выразимся так. Вам благодарен, скажем, даже очень благодарен, Кальвино. Коломбо при этом варианте вас больше не интересует. Третий вариант исключен, потому что охрана и у Северных и у Восточных ворот Риверглейда будет в этот день необыкновенно внимательна, и ни один посторонний человек не проникнет на территорию ОП. Не будут приниматься во внимание даже пропуска, подписанные полицейским управлением Скарборо. Об этом позаботится дон Кальвино. Вас, как видите, это не касается... Доул взял со стола сигарету, тщательно покатал ее между пальцами и закурил. Курил он мало, но сейчас был как раз тот случай, когда можно было сделать исключение. Предстояло предать дона Коломбо. Впрочем, почему же предать? Почему нужно сразу все драматизировать? А почему действительно не помочь старому другу? Не предать, а помочь. Именно помочь, потому что Кальвино не такой дурак, чтобы идти на грубые меры воздействия. Зачем ему это, когда он и так может получить от Коломбо все, что угодно. Судья прав. Коломбо во что бы то ни стало нужно выиграть время, и он, сенатор Доул, поможет ему. Хотя бы из-за стольких лет дружбы... - Хорошо, - сказал он. - Спасибо, Аллан, за совет. Я последую ему. На какой день? - Безразлично. Важно только, чтобы вы договорились минимум за три дня до самой встречи. Он ни за что не мог вспомнить, когда сын начал отдаляться от него. Кажется, только что, буквально только что он сажал его себе на ногу и делал вид, что собирается подбросить его в воздух. Джордан округлял глаза от страха и начихал забавно верещать. Он знал, что отец не подбросит его, и все равно страшно было. Точь-в-точь, как ему сейчас. И знал, что совет судьи мудр, что все правильно, что Коломбо с радостью принял приглашение и завтра будет у него, знал, что проиграть невозможно, а все равно страшно было. Боялся не сенатор Доул. Боялся Пол Доул, который нес заявление в школу полиции. Боялся каждой клеточкой тела, каждой молекулой боялся, потому что бояться было для него привычным состоянием. Боже, для чего воспевают храбрость, когда для выживания нужна вовсе не разорванная на груди рубашка и поднятая голова, а постоянная дрожь, вечная готовность спрятаться, вжаться в стену или бежать при малейшей опасности, при малейшем незнакомом шорохе. Его взяли в школу, но он продолжал бояться. И хорошо делал, потому что, чем выше поднимался он по жизненной лестнице, тем опаснее становилась каждая перекладина. И не потому, что высоко и кружится голова, а потому, что, чем выше, тем больше желающих уцепиться за нее. А лестница узка и сужается кверху. И тут надо быть начеку. Держать наготове весь арсенал оружия. Связь с Коломбо - тоже оружие. И мощное оружие. И если это оружие выходит из строя, его нужно срочно заменить. Оружием такого же, по крайней мере, калибра. Иначе твоя перекладинка на лестнице окажется в опасности. Всю жизнь он лез по этой проклятой лестнице. Не столько, может быть, для себя, сколько для этого верещавшего на его ноге кусочка мяса. Для сына. А он предал. Предал и ушел. Когда же сын начал отдаляться от него? Когда первый раз пришел постриженный по последней моде - наголо? И с вызовом посмотрел на длинные волосы отца? Конечно, это было неприятно. Неприятно смотреть на любого, кто отличается от тебя, но он же не был каким-нибудь бурбоном. Он понимал, что моды меняются, что молодые люди острее чувствуют их приливы и отливы, что нужно быть снисходительным и не отталкивать мальчишку вечными нравоучительными сентенциями. Нет, дело было не в круглой стриженой голове. Дело, наверное, было в вызове, с которым он посмотрел на длинные волосы отца. Отец делал для него все, жил для него, а он, видите ли, смеется над гривой отца. Отстал отец, безнадежно отстал. Конечно, куда ему, комиссару полиции Скарборо