им, но осязаем в темноте за деревьями. Любовь в персиковых рощах, объятых ночью, хороша, но плохи, тоскливы, вынужденные паузы между вынужденными кульминациями. Хасану хочется в город, обратно, но плохо, если Гибор заметит. Поэтому он не вслушивается в ночь фыркающих поодаль кобыл - одна для него, другая для Гибор. "Сладкая девочка", - скажет он завтра Али Зегресу. Но Гибор и не думает делать то, за чем, как полагает глупый и пустой Хасан, пошла. Она выходит на окраину сада и зрит сквозь необъятное поле. Она всматривается в черноту далекого города. Алькасар - это огромный мавританский фаллос, населенный доблестными рыцарями, словно семечками огурец. Он таков и днем, и ночью. Но ей неинтересны все семечки. Ей сегодня подавай одного рыцаря, которого зовут Альбин-Амади Зегрес. Его мучит бессонница. Но она не видит его, конечно. Слишком много каменных стен понастроено на пути ее всепрожигающего взгляда. Альбин-Амади Зегрес - каков он собой? Холодно стоять вот так, совершенно голой Гибор, пора назад. - Что-то ты долго, - сонный Хасан накрыл бедро краем ковра и зарылся в собственное мятое платье. Гибор идет к нему без улыбки. Ее правая рука поддерживает левую грудь, словно лунка корсета, а указательный палец левой, скрестной, трет сосок на правой. Это заставляет мужчин становиться губками. Угольный черный треугольник ее лобка - словно стяг на копье. На том будущем копье, которое отчасти губка. Хасан присаживается у ног Гибор, немного стройных, белых и гладких. Безволосых. (Еще в четырнадцать кормилица обмазала мохнатые тогда еще бедра и голени царицы Савской Гибор патокой молочайного дерева и когда патока застыла коркой или, если угодно, кожей бегемота, содрала всю эту кожу резким деловым движением. Так из хаоса родилась эстетика, а из андрогинных ног селянки - ноги мраморной статуи. Волосы на ногах больше не росли, оттеняя своим отсутствием кудри чуть выше.) Хасан пробует ребром ладони растворенную устрицу Гибор. "Ух ты, какая мокренькая шерстка!" - шепчет он и Гибор глотает презрительную улыбку. Если и мокренькая, то совсем не оттого, отчего думает Хасан. Нет, не оттого. Всю дорогу от края сада она неслась словно лань и то, что делает ее кудри влажными - это не та золотистая жидкость и не та белесая жидкость с грибным запахом. "Это просто пот", - промолчала Гибор, с облегчением замечая, как Хасан наливается желанием, словно помидор алым соком. Как помидор в ускоренной съемке. - Поди сюда, моя любовь. "Любопытно, - думает, разводящая ноги ромбом и склоняющаяся над Хасаном в индийской танцевальной фигуре Гибор, - как мужчины глупеют по мере того, как хотят. Кажется, член, для того чтобы набухнуть, должен высосать всю рабочую жидкость из мозгов". Гибор присыпает свою скачку индийскими мудрами. Бедра Хасана шлепают о землю. "Если бы лошади скакали ногами вверх, по небу, их крупы шлепали бы об облака точно так же", - замечает посаженная на кол Гибор, извиваясь и ускоряя движения. Хасан хрипит, стиснув зубы, и белки его глаз, словно два молодых месяца, выскальзывают из-под век, сливаясь в один и восходя в ночном небе на радость Альбин-Амади Зегресу. "Да", - дышит Хасан, "да" - скачет Гибор. Она уже забыла о Хасане, она помнит лишь об Альбин-Амади. И вот пальцы Хасана сжимаются, словно когти сокола на рукавице ловчего, он стонет, пыхтит, царапает спину Гибор. - Мне хорошо, - Хасан поводит под случившемся жирную недвусмысленную черту. "Я так и думала", - молчит Гибор. Хасан, отлежав положенные десять минут, встает, запахивается, поправляет кушак, снимает с персиковой ветки колчан, лук, скатывает ковер, смотрит на Гибор - когда она это успела одеться? - Миленький, позволь твой лук. И одну стрелу, - добавляет она. - Ну возьми, - Хасану в общем-то не противно исполнить вот эту, вот конкретно такую, блажь. Гибор упирает ножку в скатанный бревном ковер, скукожившееся ложе страсти, споро натягивает лук, вложив в него стрелу пустоголового Хасана, целит в небеса чуть юго-западнее молодого месяца, звездный купол чуть приподымается над городом Гранадой, тетива вскрикивает и стрела ринет в темноту. - Все? - Хасан еле жив, ему хочется на лошадь. - Все, - Гибор садится в седло. Стрела летела мимо стен, садиков, садов, альковов. Очень скоро она нашла алькасар дворца Альгамбра. И пока Альбин-Амади Зегрес любуется молодым месяцем, по пояс высунувшись из стрельчатого окна своего покоя, стальное острие стрелы входит промеж его тонких бровей в то самое место, где индианки малюют красную родинку. xxx В ту ночь когда ворота рая были распахнуты перед Альбин-Амади Зегресом босой ногой лучницы Гибор, мученицы Гибор, в венец той же ночи Гвискар и Гибор любили друг друга впервые и, стало быть, взаимоудивленно. Когда в таком естественном деле как любовь что-то делается в первый раз, это "что-то" всегда нервически-замедленно. Рука не то чтобы ласкает, но пробирается словно лазутчик, плоть не то чтобы трепещет, но дрожит. Зрачки всегда расширены, даже если ясный день истошно бел и солнечный свет бьет в лицо и рвется сквозь частокол ресниц. Мужчина и женщина напряжены, словно ремни на заплечном коробе рудокопа, жилы на шее у обоих словно прихотливые плечи греческой буквы, выпирающей из-под второго слоя палимпсеста. И все равно обычно получается скорее хорошо, чем плохо. В первый раз мужчина всегда скор на расправу, во второй, который обыкновенно торопится по не просохшим следам первого, женщина помогает мужчине кончить, прохаживаясь указательным пальцем по мошонке. Естественно, помощь оказывается слишком действенной. В глазах Гвискара - две маленькие воронки, как два зародыша тайфуна, глаза Гибор - это две луны, ставшие черными. Но Гвискару и Гибор куда легче, чем всем другим Тристан-Изольдам, над которыми, как впрочем и надо всеми, тяготит проклятие мнимой значимости этого слова - "впервые", которое на поверку оказывается лишь очередной шуткой очередных перерождений, воплощений, соитий. Им легче, потому что Гвискар, запечный Казанова, привычен к любви как ноздри кожевника к ароматам дубильни, а Гибор само положение уничтожаемой прессом лягушки настолько не впервой, что ее собственное неловкое волнение весьма странно. Впрочем, так было каждый раз и в предыдущий первый раз (не с Гвискаром) было приблизительно так же. Следуя на богомолье в беспорядочной свите герцогини Бургундской, они присматривались друг к другу (Гвискар искони наводил порядок в гривах праведных спутниц Изабеллы Португальской, Гибор прибилась к табору за две недели до смерти). Все шло к тантрическому взлету, который, однако, запоздал - наступила чума. "Чумец", как говаривала Изабелла, выкосил человек шесть по дороге к госпиталю мессира Жануария, а Гибор с Гвискаром слегли как раз после инициационного и до крайности непристойного взаимного поцелуя, одного из таких, после которых волей-неволей сплевываешь один-два-три коротких курчавых волоса. Они слегли на рассвете - оба, сразу, в виду госпиталя. Великодушная герцогиня сочла, что будет лучше оставить обоих на попечение Жануария или, если точнее, что если они умрут в госпитале, а не в конвульсирующей фуре, это будет гуманнее. Препоручив слабо пульсирующие нити их судеб лекарю, Изабелла двинулась дальше, а чуткий Жануарий уложил взаимопритягивающиеся половины женско-мужской мандалы в одну кровать, ибо ценил живопись. Как раз когда Муса колотил цепным молотком в ворота госпиталя, Жануарий припас двух ангелов. Тех, что спустились за душами Гвискара и Гибор. Они неуверенно пересекали ромбический внутренний двор. Похоже, они просто не знали точно, где искать тех, за кем пришли. Жануарий, проводив сожалеющим взглядом их ультрамариновые хламиды, поспешил отпереть Мусе, ибо неистовствующая молодежь, спутники басурмана, грозила сровнять с землей госпиталь и самый его эйдос. "Отошли с миром", - заключил Жануарий, отпирая ворота. Когда Муса ушел, излив на Жануария всю отстоянную в мыслительных бурдюках смесь, Жануарий понял, что весьма опрометчиво дал вольницу Гвискару и Гибор, позволив им умереть от чумы. "Если кому-то и резать Зегресов, так это не мне, а им". И Жануарий наскоро затворил ворота и со всех ног бросился туда, где лежали христиане принявшие друг друга в объятия в качестве последнего причастия. Жануарий успел почти вовремя, мысленно распевая гимны хаотической топонимике госпиталя Святой Бригитты, где могут замешкаться даже ангелы. Звуков, голосов, шорохов было не слышно. Но все происходившее можно было увидеть, если бы нашелся такой отважный дурак-вуайер, у которого не пересыхало бы от увиденного в мозгу и который простоял бы у отверстой замочной скважины более секунды. Можно было увидеть, как Жануарий отвесил земной поклон гостям, изложил свою просьбу и кратко описал то, что творится безбожной Гранаде. Короче говоря, Жануарий замолвил за Гвискара и Гибор словцо перед двумя в ультрамарине. Гвискар с Гибор остались на земле, уже побывав одной ногой на небесах и вернулись, словно жертвенные барашки, которых попустительствующая рука смахнула с алтаря блеять и резвиться до следующего жертвоприношения . Правда, именовались они уже не "человеками" а "глиняными человеками". Как ни странно, они были Жануарию весьма и весьма благодарны. "Спасибо в карман не положишь", только чуть длинней и гораздо вежливей сказал своим благодарным пациентам Жануарий и тут же предложил им возможность отличиться. Долг искони красный платежом, в данном случае должен быть красен прямо и недвусмысленно. "Перебить Зегресов? А кто это?" - поинтересовался Гвискар. Когда Жануарий объяснил, вопросы окончились. xxx Их было много и все они чувствовали себя немного неуютно, когда эти двое с крыльями за спиной ринулись с обрыва, а ведь там не два фута - как бы не двести. Но вопреки опасениям и, честно говоря, ожиданиям, под нездоровое улюлюканье, они тем не менее взмыли - святому Франциску привет! - и, описав невиданный круг, вернулись на глазах у всего честного народа, дабы приземлиться в том же месте откуда минуту назад бросились стремглав вниз. И солнце не оплавило воск, что скреплял перья их рукодельных крыльев - ведь солнца в тот день не было. Один из них был мужчина, другой - женщина. Он поцеловал ее в сладкие губки - типа спасибо что составила мне компанию. Она поцеловала его в ответ, - типа не за что, было довольно весело и почти что не страшно. Они обратились к публике, а публика не отрывала от них взор и каждому мужчине (тем более мавру) хотелось быть среди них в роли Гвискара, а каждой даме - в роли Гибор, ведь и действительно это была славная чета. Все завидовали им не без основания. Трудности же в том, чтобы побыть эту самую минуту на их месте, вовсе никакой не было, ибо приглашали они всех желающих испробовать на себе греческое чудо и цену назначили не слишком большую, но никто однако же не рвался. Это понятно. Тогда они совершили еще один полет, а потом и еще один и всем на это посмотреть было в диковинку и в удовольствие, а им, видно, в радость было полетать. Дело это и вправду новое среди магометан, еще не ясно позволительно ли, а уж для христиан так точно нельзя - впрочем, христиан особенно и не было видно. Кроме них самих, которые по всему видно были не мавры, а кто - бог весть. Уже ближе к вечеру нашелся один смельчак, который со своей юной невестой отважился совершить сей чудесный полет. Однако по приземлении поцеловаться с бесстрашной спутницей ему не случилось, ибо обоих их тошнило беспощадно. Теперь привлеченный - неизвестно чем больше - рекламой Хасана или доброй (недоброй) молвой, появляется Али Зегрес, человек знатного рода и весомых добродетелей. Об руку с девушкой, которая ему жена, Фатима, и с десятком мавров, которые ему слуги. Вот он появляется и в этот момент каждому уже очевидно кто здесь будет первой пташкой, кто первым орлом, кто взмоет в небо. Гвискар пригласительно уступает ему свое место, а поскольку лететь одному нельзя - таково устройство крыльев, такова их конструкция - то и Гибор, хоть и не без сожаления, уступает место его спутнице. Вот она, дрожащая от страха, он, трепещущий от возбуждения, стоят на краю обрыва, ими любуется публика, а они любуются городом и Альгамброй. Гвискар прилаживает последние застежки на крыльях. Али подмигивает Гибор - девочка что надо, но придется потерпеть до вечера. Гибор подмигивает в ответ Али - давай, давай. Все напряглись в ожидании чуда и вот чудо свершилось - Али Зегрес со своей женой взмыл, как и подобает человеку его достоинств и храбрости, - взмыл в небо словно ястреб или даже дракон. Казалось, будто они летели очень долго, хотя на самом деле все заняло считанные секунды и ветви деревьев в безбрежном персиковом саду, хорошо видном с обрыва, окрасились их кровью, чего уже никак нельзя было разглядеть с высоты двести футов. В то же время всем показалось, что они не рухнули в него, беспомощно трепеща переломанными крыльями, словно убитый влет сокол или мифический дракон, а попросту сели передохнуть. Иным же показалось, что они, напротив, воспарили к самому солнцу, сбросив с себя тленные одежды, которые теперь покоятся внизу в персиковой роще, словно оставленные на месте преступления застигнутой врасплох влюбленной парочкой. Так оно и было на самом деле. xxx Жануарий понимает, что когда сильнейшая сторона просит помощи у слабейшей и, в силу трусости либо беспринципности последней, в конце концов получает ее, то в качестве награды, как правило, фигурирует симитарра. Особенно если дело касается заказных убийств. Слабейшая сторона наравне с псами утешается попаданием в рай при условии, что туда принимают наемных убийц. Aoi. Жануарий не удивился, когда сквозь распахнутые Мусой ворота несколько десятков мавров в обрамлении маленькой песчаной бури пересекли границу приюта Святой Бриггиты, его скромной вотчины. Самое время обзавестись митральезой. Гарцующие абреки ничуть не походят на благодарных клиентов, (как представляет себе их Жануарий), приехавших украсить долг соответствующим платежом, да и золота при них не видать. Живописное стадо лошаденогих, саблеблещущих Абенсеррахов во главе с роскошным Мусой, на белом, хотя и слегка пыльном жеребце, обступив Жануария, отплясывало медлительный хоровод, ибо, бибо... - прежде, чем речь, следует отдышаться. Для себя Жануарий отметил, что, невзирая на щепетильность расклада, он все еще жив. И это хороший знак, - думает он, прикрываясь рукавом от пыли и лошадиных запахов. Танец постепенно замедляется, Жануарий поднимает голову, Муса подъезжает к нему вплотную - так, что его колено, образующее с корпусом совершенный прямой угол, находится прямо на уровне подбородка Жануария, узда на уровне уха Жануария, а солнце на прямой, соединяющей глаз Жануария, руку Мусы, башню над воротами приюта Святой Бригитты и ангела, за которого Жануарий по ошибке принял метаморформное многокрасочное пятно в переутомленном пылью и ярким солнцем зрачке. - Добрый день, почтенный Муса. Пришел убить меня? - первым заговорил Жануарий, потому что надо было что-то сказать. Молчание есть знак виновности для Мусы. Виновный или приговоренный молчит либо ведет себя скованно - это основное, что позволяет прочим догадаться о его вине и покарать соразмерно преступлению, то есть убить. Невиновный, уверенный в своей правоте, тоже имеет право молчать, но его молчание другого рода - оно недоступно христианам, этим сподручнее говорить. - Добрый день, Жануарий, - вторя ему с утроенной серьезностью, ответил Муса. - Пришел говорить тебе. Жануарий мельком обозрел многочисленных его спутников, пришедших, вероятно, своими симитаррами подбавить весу таким словам Мусы, исторгнутым в ответ на пригласительный жест Жануария: говори, добрый человек, а что делать. - Ты убил кого просил я, но еще ты убей Фатара, пойми это, и трех братьев Магомы его убей. Если не убьешь, будет еще хуже, чем если бы ты не убил и остальных, а если убьешь - ничего плохого не будет. - Хорошо, - как-то необычайно легко и быстро согласился Жануарий, настроившийся на гораздо худшее. - Убью и Фатара, и братьев Магомы. К вящему неудовольствию мавров-клакеров, этим дело и кончилось. Братва постепенно начала приходить в движение, осознавая свою дальнейшую бесполезность и втайне сожалея о чрезмерной сговорчивости Жануария, которая им явно испортила все дело: ни тебе сапогом в рыло, ни тебе саблей по черепу. Муса скучный, не умеет сделать из наезда спектакль. А жаль. Жануарий посредник. Жануарий - перекупщик, ему плоскопараллельно, украден ли перстень, доставлен ли ныряльщиком из трюма затонувшего корабля или выкован поддатым ювелиром, продающим его за бесценок, чтобы побыстрей опохмелиться. Жануарию по большому счету все равно как Гвискар разделается с Фатаром и братьями Магомы. Посмотреть ведь все равно не получится - страшно. xxx - Выходит, это еще не конец? - Выходит так, - неохотно согласился Жануарий. - Остались еще Фатар и братья Магомы. Они должны отправиться за своим кровникам. - Этому твоему Мусе - ему что, скучно, да? - Он не мой и ему, конечно, скучно, - Жануарий понимал и даже отчасти разделял ленивое раздражение Гвискара, которому, понятное дело, не нравилось быть машинкой для вспарывания чужих животов, но, чтоб не питать его горячую желчь своими словами, отвечал нарочито скупо, смиренно дожидаясь пока Гвискар выдавит из себя недовольное "Ну ладно, завтра или послезавтра я этим займусь". - Если скучно, есть рецепт, - пел соловьем Гвискар. - Пусть Муса соберет своих дармоедов, построит их римским строем и пойдет войной на Велес. Средство проверенное - после первых кишок, намотанных на шальное копье, скуки как не бывало! А то сильно умный. Сначала - пяток заказных убийств, а потом вдруг возьми ему замок с Фатаром и братьями Магомы. А дальше что - Гвискар, собирай пожитки и бегом воевать португальского короля, он ведь ясное дело тоже родственник Зегресов по линии праматери нашей Евы? Жануарий, сложив руки на груди, помалкивал. Он понимал, что такая несвойственная Гвискару охота разглагольствовать обуяла его только потому, что убивать Фатара он не хочет. Ему немного боязно (Фатар, еще тот матерый человечище, наверняка попытается сжечь гвискарову тень, как только сообразит, что перед ним стандартный глиняный человек, который не пойдет на компромиссы, не купится на деньги и перебьет всех кого поймает. И будет прав. Таковы големы, Фатар и сам их помощью, по слухам, не брезговал. А удастся или нет - это уж зависит от Гвискара). Еще Гвискару немного лень: уж очень энергоемкое и утомительное мероприятие - призывать мятежный замок к повиновению. Тем более, что Гибор с ним внутрь не пойдет, из нее первоклассная давалка, второсортная минетчица, но никудышный Терминатор. А ведь без Гибор ему всегда тоскливо в гостях. И, наконец, - и это самое главное, - Жануарий чувствовал, что за оказанное им сомнительное благодеяние Гвискар и Гибор уже расплатились сполна своими услугами. Его докторский кредит исчерпан. Теперь и в будущем только взаимозачет, бартер, рука руку моет (с юридически закрепленным количеством мытийных процедур и мыла с каждой стороны). - Хорошо, Гвискар. Что ты хочешь за это дело? - Я? - указательный палец Гвискара уперся в его собственную грудь так, будто поблизости был еще один кандидат на штурм Велеса. - Я, то есть мы с Гибор, хотим, чтобы ты нас обвенчал, - торжественным тоном объявил Гвискар. Чувствовалось, что этот маленький шантаж был продуман загодя в одном из недавних альковов. - Это совершенно невозможно, - наотрез отказался Жануарий. - Почему? "По кочану" был бы самым коротким и исчерпывающим из аргументов. Но Жануарий предпочел другие. - Я не имею духовного сана. Это раз. У вас с Гибор все равно никогда не будет детей, венчать вас все равно, что готовить весельную лодку к тому, чтобы съезжать на ней со снежной горы. Это не имеет смысла. Бастардов вам все равно не нажить. Это два. Любой клирик скажет вам то же самое. Это три. И я не советую обращаться с этой просьбой к клирикам, ибо ведомство господина Торквемады еще не поразила губительная зараза либерализма. Это четыре, - устало выдохнул Жануарий. - Постой, а почему у нас не будет детей? - к вящему удивлению Жануария, Гвискар был обескуражен, опечален и обозлен именно предпосылкой к аргументу номер два. - Ты нам об этом не говорил! - А вы об этом меня не спрашивали, - отрезал Жануарий. - Поэтому проси что-нибудь другое. Что-нибудь, что мне по силам. Долгий торг, да и долгий разговор порядком утомили Жануария, в те времена записного нелюдима. Торговаться с собственными големами, каково? - Тогда, взамен за Фатара и братьев Магомы Зегреса, я прошу у тебя ребенка. - Разве я похож на беременную женщину? - поинтересовался Жануарий и, судя по ходу желваков, его челюсти только что смололи в пыль невидимую пулю. Жануарий демонстративно перевел взгляд с Гвискара на воробьиную стайку, полоскавшуюся в пылище. Может, если на него не смотреть, он выкажет большую сообразительность. Жануарий не ошибся - прохладное, широкое, нежданное лезвие кинжала уперлось в его сонную артерию, а белая рука Гвискара легла ему на затылок. Выказал. - Не похож. И все-таки, нам нужен ребенок. - Возьмите любого ребенка и назовите своим! - внешне Жануарий, казалось, не потерял самообладания, но струйка пота медленно покатилась промеж двух продольных мышц спины в штаны. Ее не обманешь. - Нам не нужен любой. Нам нужен наш, - настаивал Гвискар, усиливая давление кинжала на берег пульсирующей под жануариевой кожей реки. - Возьмите любого младенца, который вам приглянется и он до гробовой доски будет уверен, что он ваш сынок, или дочурка. Или вас смущает безнравственность такого поступка? Это же нехорошо, воровать чужих детей? - криво улыбнулся Жануарий, косясь на манипуляции Гвискара. Струйка пота скрылась в ущелье между ягодиц и Жануарию сразу же несказанно полегчало. - Нет. Меня смущает, что если наш ребенок будет человеком, то мы с ним едва ли уживемся, - пока Жануарий переживал за целостность своей шкуры, в душе Гвискара зудели экзистенциальные проблемы. Насколько Жануарий мог судить по голосу, Гвискар был не на шутку озадачен своим футурологическим и пропедевтическим прогнозом. - Гвискар, по-моему ты слишком увлекся антиномиями. Ты хочешь ребенка, но понимаешь, что ребенок едва ли уживется в обществе двух големов. Чего же ты хочешь? - Проще простого. Наш ребенок должен быть таким же как мы. "О Боже!" - хотел вскричать Жануарий, но не вскричал. Он немного поразмыслил - со стороны это выглядело так, будто он считает воробьев, - затем властно отвел руку Гвискара с кинжалом и, словно гинеколог, которого занесло в зал, где крутят любительскую порнографию, отвечал: - Убери это. Мне надоело. Если ты настаиваешь, я научу тебя, как сделать, чтобы у вас был ребенок, чтобы он был големом и что бы вы были довольны как слоны. Правда, вам и самим придется попотеть - я не собираюсь колесить с вами по миру, пока вы разыщите подходящую кандидатуру в сыновья. Вы сделаете все нужное сами. xxx Конь его был бел, попона черна, в переметной суме, окрашенные темным багрянцем заскорузлой крови, безмолвствовали четыре головы. У седла была приторочена великолепная симитарра. Девиз на ножнах: "Магома, Зегресы, Эра Аллаха Великомощного". Гвискар был одет в шаровары, тунисскую кольчугу до колен, приколотая к черному тюрбану изумрудной брошью зеленая же шора застила лицо до самых глаз. Его заметили издалека. - Магома возвращается! Стены и три разновысокие башни Велеса Красного - скалы, напоенные геометрией, отлившиеся в бастионных углах, расчерченные жесткими тенями и прямоугольниками бойничных провалов, тел абсолютно черных, пожирающих излишек солнечного света и вражьего любопытства, скрывающих отблески белков сарацинских глаз, - многоочитые стены и башни Велеса Красного узрели и узнали Магому издалека и только заливистый лай Джибрила не отразился жидким эхом в хаосе скал, поставляющих фрактальный фон для мавританского замка. Потому что Джибрила не было с Магомой, потому что с Магомой не было Магомы, потому что с Гвискаром не было никого больше. Магома возвращался и Магома молчал. Он кивнул двум привратникам - чистым джиннам, заросшим длинным черным волосом в той мере, когда телу уже не требуется кольчуга - и привратники, дикие йеменские кочевники в туманно-генетическом прошлом, растворив ворота Велеса Красного, пали пред ним ниц, целуя тень тени Магомы, святого рыцаря, строгого пастыря, сократителя неверных. Гвискару было наплевать на то, что чьи-то коричневые губы обсосали всю его тень - плевать, впрочем, менее, чем могло бы показаться, ведь в его тени воплощалось куда больше Гвискарова эйдоса, чем собственно во плоти - поэтому симитарра блеснула дважды и трижды не из оскорбленных чувств, отнюдь. Зарубив правого привратника без труда - двойной проблеск кровопролитного металла - Гвискар безропотно принял боль в левом бедре. Второй привратник оказался чуток, второй привратник не мог не видеть краем подглядывающего за миром глаза, как его коллега воссоединился с пухнущей от крови пылью - и его когтистые лапы, впившись в бедро фальшивого Магомы, рванули того из седла. Гвискар понял отчего у привратников не было оружия. Будь он, Гвискар, прост, ебической силы демон Зегресов оторвал бы ему ногу по самый кобчик - а так она осталась при нем, он не вылетел из седла, но конь, заржав и захрипев, упал на привратника и вместе с ним упал Гвискар. Привратник с ревом в глотке и хрустом в переломанных ребрах ворочался под навалившейся тушей, когда в тройном проблеске гвискарова сабля утешила раненного. Первые два удара неловко отпружинили от его проволочных волос, но третий наконец-то решил задачу отыскания нормали к сферообразной поверхности и череп привратника, неохотно крякнув, раскрылся. В нем симитарра и осталась - сломанная, ненужная. В глухом дворике крепости Гвискара встретили стрелы. С ним не было ничего кроме переметной сумы, но и она оказалась доброй эгидой. Три стрелы он принял в нее, четвертую - в левую руку, пятую - в левую руку, шестую - в левую руку, седьмая воткнулась в разодранное привратником бедро. Дверь - первая любая какая угодно дверь, - брякнув вырванным запором, распахнулась перед Гвискаром и удар из ступенчатых сумерек опрокинул его на спину. Удар копья, как он заключил, взбежав глазами по тисовому шесту в красные облака среди фиолетового неба. - Так его не убить! - услышал Гвискар. Нападающий, видимо, не верил - тисовый шест, с трудом вырванный с профессиональным хаком из его груди, на мгновение показал незапятнанный наконечник и не воткнулся Гвискару в глаз. Потому что тот, вполне уже собрав в небытии черепки расколоченного тела, умерев и возродившись, откатился в сторону и копье поразило звонкую каменную пустоту, подзвученную изумленным воплем воина. И в быстроте сравнимый с фальконетным ядром, Гвискар перехватил копье, выкручивая-вырывая его из рук жадины, а когда тот оказался силен, оковкой сапога раздробил ему колено. Теперь он обладал копьем, чей прежний владелец остался на пороге, рядом с выброшенной переметной сумой. Гвискар подымался по винтовой лестнице. Левую руку он запустил в свалявшуюся шевелюру Магомы, под головой которого не хватало тела, и если бы не копье в правой, был бы наверное похож на Персея. Двое с мечами догнали его снизу, предварительно разувшись, осторожно ступая босыми ступнями, чтобы ни одним звуком не выдать свое приближение. Но волна кровавой разгоряченности, опередив их на несколько шагов, догнала Гвискара быстрее. Арабы с ужасом пробудившихся в саркофаге, заблудившихся в саркофаге и вновь сновидящих в саркофаге, встретили вполне осмысленный, вполне осмысленный смертью взгляд головы своего бывшего господина. Гвискар приколол их, как снулых по осени ленточниц-ночниц, но булавка сыскалась одному лишь, а другой, выбракованный, покатился по трем-ом-ом ступенькам и все. Лучшая из трех ног Гвискара была для руки коротковата и он, перевооружившись одним мечом вместо одного копья, оказался на галерее, переполошив лучников окончательно. К обломкам предыдущих стрел сразу же прибавились новые, пока еще целые. Но не это испугало Гвискара - в конце галереи мелькнул пестрый силуэт, мелькнул и исчез, но в глазах остались длинные неоновые треки, они долго не хотели иззмеиться в ничто и Гвискар плохо видел что тот, а что этот, куда падает и зачем так истошно вопит выброшенный через перильца во двор лучник, а куда идет он сам, Гвискар, и дважды поскользнулся на чужой крови, чего с ним раньше не случалось. И хотя он разогнал их в основном головой Магомы, самый намек на сходство с Персеем исчез окончательно. Из галереи в небольшой висячий садик с фонтаном, разбитый на крыше и уводящий все далее вглубь замка, вырулил языческий идол: измазанный красным от рожи до пят, попорченный стрелами верных в угаре иконоборчества, жадный до жертв и безбожно блистательный. Он припал на колено и неприятельская альфанга, обозначив полукружие горизонта над его головой, высекла слепые смолистые брызги из ствола скрюченного фисташкового дерева. Он поднялся, мгновение назад коленопреклоненной ногой отталкивая проткнутого прочь и подавая меч на себя, сделал три шага вперед и был вынужден вновь остановиться - в радужном одеянии, колеблемый и дробимый фонтанными струями, Гвискару явился силуэт коренастого карлика. Гвискар не знал, кто перед ним, потому что видел его второй раз в жизни - первый случился едва не минуту назад, в галерее, мельком, вдалеке. Не знал и знал вместе с тем совершенно точно - это Фатар, Разбивающий и Создающий, о нем говорил Магома в лицо Гибор, о нем шептала Гибор в ухо Гвискара, о нем справлялся Гвискар у Жануария и в ответ услышал: "Убить его быстрее, чем увидеть". Чтобы убить Фатара, Гвискару нужно было сейчас немногое - полтора шага вперед. - Кто он? - Спросил Фатар. Ответ прозвучал откуда-то снизу - Гвискару почудилось, что говорит его левое бедро. - Гвискар, глиняный человек. Гвискар скосил глаза к источнику этого откровения. Говорит Магома в его левой руке, конечно, и он не может сдвинуться с места, конечно, потому что трещины, без которых нет и плит на дорожках любого сада, трещины тонкими и цепкими корешками врастают в тень его ног и держат крепко. Гвискар сорвал злость на вещательной голове Магомы. Ее раскроенные остатки упали вниз, к хищным трещинам, и те, послушные Фатару, но глупые, как и вся безмозглая природа, поймали их, ослабив хватку на гвискаровой тени. В один прыжок он оказался в каменной чаше фонтана. Но Фатара в радужном струении уже не было - мокрые следы и несколько впереди них семенящий быстро-быстро карлик тянулись и виднелись меж двух последних деревьев сада, а секунду после хлопнула дверь в бронзовых узорочьях и дьявол меня прибери, сказал Гвискар, если я понял, на что ушло мое время между последним взмахом меча и этим мгновением, этим мвением, эиммением. Гвискар отыскал Фатара, а Фатар соблаговолил быть отысканным спустя четверть часа. У двери, сплошь составленной из перевитых литых виноградных лоз, Гвискар рубился с троими. Двух он убил, а последнего до поры до времени помиловал. Ему нужен был поводырь, ему нужен был передний браток, ему нужно было обмануть Фатара. Коридором, низкий потолок которого арочно обымал головы впереди идущих, прошли двое (Гвискар руководствовался искренними признаниями своего нового спутника, а его новый спутник - искренней верой в то, что нельзя врать демону, каким представлялся отчасти справедливо неистовый Гвискар) и двое - один спереди, другой за ним следом, вперив острие кинжала в спину пленнику - вошли в заветную дверь, которая раскрылась с тревожным звоном. Гвискар был в сердце Велеса Красного и он настиг Фатара. Фатар ждал его без страха, потому что знал и силу, и слабость глиняных людей. Путей к их убийству куда больше, чем к созданию, Фатару были известны не менее восьми, но самым простым и действенным представлялось сокрушение их тени, отложившейся от тела на что-нибудь подходящее. Шелк, нафт, порох. Под рукой был только порох, да и то немного. Когда мелодический скрежет промурлыкал появление Гвискара и Гвискар влетел во мрак колдовской обители в своей мокрой, окровавленной, изодранной одежде, Фатар был готов. Он знал, что теперь у него не будет союзника в лице, в голове умерщвленного Магомы и придется все свершать с проворством лепездричества. Фатар был верен себе. С семи ярчайших светильников упадала, обманчиво и сладостно шурша, толстотканная шора, свет проявлял незваного гостя во всем его подозрительном великолепии, а правица Фатара уже сообщила огонь пороховой западне на полу. Шипящая дуга расползлась по крупицам, обращая серое в черное. Тень врага, возлежащая на них, была сожжена без остатка. Враг повалился лицом вперед, исторгая хрип, недостойный глиняного человека. Гвискар обманул Фатара. Его мимолетный передний дружок, пораженный кинжалом в спину, был мертв, Гвискар был жив, Фатару, только что испепелившему тень какой-то жалкой шестерки из колоды Зегресов, оставалось жить совсем недолго. Чужой, неприятно легкий меч в руке Гвискара в погоне за сердцем Разбивающего и Создающего искрошил анфиладу демонов-покровителей среди прочей магической утвари. Фатар держал свое хозяйство на огромных возносящихся ввысь стеллажах, расставленных по стенам предтечами Эмпайр Стейтс Билдинг. Фатару было некуда бежать и он, словно бы смазливый юнга, словно бы человек-паук, споро перебирая руками-ногами, полез вверх. Гвискар подпрыгнул, но острие его меча смогло лишь нежно кольнуть Фатара в пятку - суетливый карлик успешно уходил в третье измерение. Гвискар расхохотался. Он, Гвискар, здесь, среди пороховой гари и мускусной вони, загоняет на небеса вредного старикана, который мог бы коротать остатки сытой жизни в кругу прыщавых внуков, так нет, гляди, он туда же - Разбивающий и Создающий! Фатар был уже на высоте четвертого этажа. Из-под его ног сорвался и полетел вниз исполинский тигль с какой-то философской отрыжкой. Гвискар учтиво отошел в сторону. Тигль разорвался с силой бомбического ядра и на Гвискаре прибавилось пурпурных оспин. Сандаловые плашки на рукояти меча, обляпанные рыжеватой бурдой, поспешили обуглиться. Гвискар поспешил брякнуть безобидное богохульство. Фатару это понравилось. Обустроившись на четырнадцатой по счету снизу полке, он смахнул на Гвискара все ее содержимое - двенадцать томов Руми в золотых окладах, стопу пустых пергаментов, кучу мышиного кала и действующую модель человека по Абу-Сине. - Подвязывай! - крикнул Гвискар скучным голосом. У его ног звонко дрожал воткнувшийся углом в пол одиннадцатый том. Фатару не думалось подвязывать. Его душа рвалась вверх посредством цепкого до жизни тела. Пальцы Фатара легли на край пятнадцатой полки. Легли в осязательное ощущение мягкого войлока - пыль, как заключили пальцы. Пыль на паутине - гордо уточнил кое-кто. Кое-кто, скрытый во глубине вечных сумерек пятнадцатой полки, имел представление о пальцах Фатара через дрожательное ощущение. В мироздание кое-кого вторгся съедобный друг, несъедобный враг, нечто невразумительное - нужное укусить. Как падал тигль, как падали тома Руми, как падал человек по Абу-Сине, так падал вниз Фатар, человек по Дарвину. Гвискар сопроводил его взглядом до самого одиннадцатого тома. Разбивающий и Создающий пропорол себе чрево на его золотом окладе. Гвискар отрубил Фатару голову. Гвискар растоптал плоского и алого (в прошлом - серого) паука, барахтавшегося в крови Фатара. Гвискар вздохнул и осмотрелся. Сопротивление было подавлено. За внутренней пустотой Фатара придут двое в ультрамариновом... (Гвискар снял с пояса Фатара трут и кресало; досадливо тряхнул головой, поморщился и осторожно вернул их умертвию; подошел к семи светильникам; наотмашь рубанул по ним сарацинским мечом; на толстотканные шоры, на пол, на расплющенное тело злого мудреца пролился огонь) ...а над внешней пустотой будут трудиться простые законы вещного мира. Апейрон, бальтасар, флогистон. xxx Гвискар вышел из Велеса Красного, провожаемый восторженным испугом трех десятков зегресовых зольдатиков, которые совершенно не входили в гвискаров estimation. Гвискар прихрамывал. Какой-то идиот пустил ему в затылок одинокую стрелу. Промахнулся, вдобавок. Тень глиняного человека потускнела - это камнем пущенный в небо дым Разрушающего и Создающего притушил на время солнце. xxx В ущелье его ждала Гибор и подарки: три застреленных Зегреса - младшие братья Магомы. - Они беж-жали моего гнева! - Гвискар артистически вспучил брови и из свежего пореза на лбу вышли несколько лишних капель дурной крови. - И повстречались с моим. Умойся, Гвискар, - обреченно вздохнула Гибор. - Устала? - серьезно спросил Гвискар. - Устала, - шепнула Гибор. - Значит, сегодня не будем? - спросил Гвискар, немного запинаясь. Он ошибся, конечно. xxx Муса и его абреки приближались к госпиталю Святой Бригитты с запада. Приближались в числе двух дюжин - сначала Муса решил, что для одного лекаря и двух вызванных им демонов этого даже много. Хватило бы и дюжины. Но потом решил взять всех желающих поучаствовать. А их набралась еще дюжина. Пока оставалось неясным, кто будет играть роль зрителей, а кто участников, но именно в силу этой неопределенности настроение у Абенсеррахов было отменным. Обе возможные роли были необременительны. Жануарий видел их с крыши госпиталя. Изабелла Португальская приближалась к госпиталю с востока, словно бы солнце. И народу с нею было поболе. То были доблестные рыцари христовы, девки и обслуга. Рыцарей было не меньше сорока. Никто из них не был в восторге от идеи Изабеллы навестить какого-то там Жануария. И уж совсем никому не хотелось всплакнуть на могилке - а Изабелла отчего-то не сомневалась, что именно на могилке - Гвискара и Гибор. Хотя бы уж потому, что хорошее вообще плохо помнится, а никто из них от Гибор с Гвискаром хорошего не видел. Жануарий видел их с той же крыши, когда поворачивал голову в другую сторону. Это было несложно - поворачивать ее туда-сюда. Так же, в сущности, несложно, как почувствовать себя центром Вселенной. Тем более, что в то утро для такого чувствования у Жануария имелись отдельные веские доказательства. Они все приближались - Абенсеррахи быстрее, бургундская клика медленней, пока Жануарий смотрел на них, с сожалением отмечая, что Абенсеррахи, скорее всего, будут первыми, а остальные - вторыми. Это значило, что если Муса не убьет его сразу, то Изабелла, конечно, спасет его, ибо ее поведение, отмеченное печатью христианского бихевиоризма, заставит ее, нелюбимую мужем, настоящим бургундским жлобом, Филиппом, спасать людей направо и налево. Тем более, что она, герцогиня Бургундская, будет удивлена, когда увидит, как классно он, Жануарий, спас от "чумца" Гвискара и Гибор - вот они, кстати, дуются в кости в тени госпиталя - и в ней наверняка воспоет инстинкт подражания. В худшем случае, рыцарству Христа придется сцепиться с рыцарством Пророка. И тогда все будет как везде. И до поры до времени о нем никто не вспомнит. Об одном жалел - или не жалел? - Жануарий. О том, что обеим живописным группам, чей коллективный мускул разогреваем теперь движением к отлично наблюдаемой цели, эта самая цель - госпиталь и его стены, - увы, заслоняет друг друга. Если бы не это, и Абенсеррахи, и Изабелла, двигались бы быстрее, исподволь ускоряя развязку. xxx В тридцать с трехглавым окончанием лет Жануария поразила болезнь многих светлых умов. Как лекарь он не мог не радоваться типичности своего случая. Как светлый ум - не корить себя за пошлость. Вот, что это была за болезнь: ему мучительно надоело осознавать, что все происходит именно так, как он ранее и предполагал. Так было и в этот раз. Первым госпиталя достиг Муса. Да оно и не удивительно - тот, кто стремится понюхать кровянки под благовидным предлогом, всегда живее чем тот, кем движут умеренные гуманистические порывы (а это как раз про Изабеллу). Может, поэтому гепард всегда - а ведь в конечном итоге всегда - настигает антилопу. Муса, конечно, не мог убить Жануария сразу, не ударившись в болтологию и приличествующие такого рода подлостям циничные кривлянья. Вроде того, что ты сослужил нам хорошую службу, но, братан, все мы хищники и все мы одинокие гепарды и потому ну просто надо, чтобы кто-то из нас умер, и этот кто-то явно ты, потому что со мной две дюжины вооруженных молодцов. Муса, разумеется, не мог покончить с Жануарием, не спросив - скорее из принципа, чем для того, зачем обычно спрашивают. Не спросив, из какой такой ревущей бездны тот выудил двух исчадий обоего пола (это как раз про Гвискара с Гибор). Исчадий, руками, мечами и стрелами которых были перебиты все Зегресы. Мусе не хотелось знать ответ. Вдобавок, что-то подсказывало ему, что если он будет получен, то все равно не будет переварен. Но спросить - это Муса считал необходимым. Навряд ли он когда-нибудь дорастет до того, чтобы вести с такими как Жануарий взаимофертильные беседы о демонах и Нижнем Мире. И дядя будет рад этому едва ли. Но спросить и как-то возмужать благодаря только этому в своих собственных глазах он считал необходимым. "Вот и чудненько", - кивал головой Жануарий и отвечал. Доходчиво, занимательно и о-очень медленно. Мол, сначала запалил я зелье дымотворное над святыми писаниями древних Атлантов, а затем... Рот Жануария беззастенчиво нес ахинею, пока его глаз следил за воротами госпиталя, что вот-