яло посложнее. Лараф перепортил с десяток молодых деревьев, пока не одел на запястья по три широких полоски коры. Затем он примерился и начертил на снегу большой ромб, в который попали ровно семь деревьев. В вершинах ромба Лараф нарисовал по семиконечной звезде. Звезды получились неравновеликими и довольно кривыми. "На кой ляд семиконечные? Насколько проще были бы пять или шесть лучей! Один-два росчерка - и звезда готова! А над этими до утра можно пропыхтеть". Но Лараф был подкуплен дружеским настроем книги, который, в действительности, был бы при точном переводе предостерегающим. Он не знал, что мрачная тень-"паучок", которая полгода назад привиделась ему во сне, была вызвана серьезными огрехами в исполнении предписаний книги. Лараф решил не утруждать себя перерисовыванием звезд. Вместо этого он стал в центр ромба, достал книгу и положил ее горизонтально на правую ладонь. Указательным пальцем левой руки Лараф вывел на деревянном окладе книги заученное заклинание, одновременно произнося его вслух. Эти же действия он повторил еще два раза. Книга полегчала настолько, что почти перестала чувствоваться на ладони как вещь. Казалось, что в воздухе повисло бесплотное видение. "Действует, едрена неделя!" - обомлел Лараф. Он уже видел себя в постели с Тенлиль. А можно и с Анагелой заодно. Да, решительно: ему должны принадлежать обе сестры! Теперь, как он помнил, нужно убрать руку за спину. Так он и поступил. Книга обещала повиснуть в воздухе, раскрыться, воспылать негасимым огнем и одарить своего "друга" оракулами на предмет его дальнейших действий, благодаря которым он сможет достичь всего желаемого. Чего же желал Лараф? Конечно же любви и власти. Как можно больше того и другого. Вместо этого книга начала падать - медленно, но неуклонно. За несколько ударов сердца застывшего неподвижно Ларафа она преодолела половину расстояния до земли. Он помнил: "будь статуей, что бы ни было". Лараф не шевелился. Из-под оклада вырвался язычок оранжевого пламени. Вместо ожидаемого запаха серы или просто горелой бумаги в лицо Ларафу пахнуло земляникой. С тихим, но внятным железным скрежетом книга начала открываться, продолжая свое муторное, снулое падение на снег. Ларафу захотелось закричать благим матом. Ларафу захотелось помочиться. Да какое там "захотелось"! "Одно дело искать Силы, другое - с ней повстречаться". Из непереведенного Ларафом творческого наследия ледовооких. Лараф бросился бежать, но почти сразу наткнулся на невидимую преграду, проходившую там, где по снегу шла одна из линий, составлявших ромб "Большой Работы". Преграда отбросила Ларафа назад и он упал на снег. Вскочил на ноги, затравленно огляделся. Раскрытая книга лежала на снегу. Ее разворот лучился грязно-зеленым светом. Было видно, что снег вокруг книги пришел в движение. Будто большая рыба или исполинский крот ходил кругами под снегом. Безжизненная стихия зимы оживала, вспучивалась волнами, снежинки собирались в желто-белые шевелящиеся сгустки и срастались, образуя пока еще неясные очертания чего-то или кого-то. Гамэри! - Выпусти меня, подруга! - заорал Лараф во всю глотку. - Выпусти отсюда! Он не думал о том, что его могут услышать в доме. Впрочем, в доме не услышали бы и рев Морского Тритона. Начертанная Ларафом на снегу фигура не только поглощала все звуки, но и вырезала из пространства само место Большой Работы. Даже гнорр Свода Равновесия, находясь снаружи, не увидел бы ровным счетом ничего интересного. Проходя в одном локте от Большой Работы, он даже не заподозрил бы, что в ландшафте чего-то не хватает - например, семи деревьев, некоторого количества снега и ошалевшего от страха отпрыска семейства Гашалла. Лыжный пикет Свода, совершающий свой еженощный обход Казенного Посада, безмятежно проскользил в полулиге от преступления века в процессе его совершения. Настроение и чувства у двух рах-саваннов Опоры Единства были самыми обычными, то есть никакими. Лараф без разбора выкрикнул несколько заклинаний, которые подвернулись ему на язык. С гневным пришепетыванием над его головой пронесся клочок непроглядно черной тьмы. Три подснежника, выстрелив на высоту человеческого роста омерзительно мясистые стебли, мгновенно рассыпались кирпично-оранжевым туманом. Один из ясеневых "браслетов" на запястье Ларафа разошелся на множество отдельных волокон, каждое из которых превратилось в женский волос, а каждый волос юрко вплелся между нитями ткани на манжете его рубахи. "Семь Стоп Ледовоокого" прыгнули на грудь своему очманевшему создателю. Да так и остались там висеть, прижавшись к его груди, словно бы книга чего-то смертельно испугалась. Сразу же вслед за книгой на Ларафа надвинулось существо, не то выбравшееся, не то собравшееся из снега. Лараф не успел его толком разглядеть, поскольку вновь попытался бежать. Он был уверен, что теперь-то сможет прорвать невидимую ромбическую завесу. Не тут-то было! Он заставил себя обернулся, прижимаясь к завесе спиной. Ветер, которого не было и быть не могло, развевал на удлиненной голове огромного мохнатого зверя змеистые космы. В глазах мельтешили оранжевые огоньки. Существо стояло на четырех лапах, но даже в таком положении было выше Ларафа. От ужаса он так и не сообразил, на что же похожа эта грандиозная туша, хотя позднее понял, что в целом - на медведя. Только медведь имел невиданный белый цвет, непривычную, псовую форму головы и совершенно немыслимую для этого зверя конскую (женскую?) гриву. Страшный гость подошел к нему вплотную и, не мигая, уставился на Ларафа. - Добрый вечер, - выбили стучащие от страха зубы Ларафа. - Исполнение заветных желаний... - глухо проскрипел медведь. - Считай, что твоим заветным желанием было в живых остаться, ублюдочное твое рыло... - Да, да, да, да, да! Лараф ожесточенно закивал головой. Медведь небрежно махнул лапой и Лараф почувствовал, что из его раскрывшегося настежь живота потоком хлещет кровь. Следующим ударом медведь погасил сознание Ларафа. ГЛАВА 9. ЖЕЗЛЫ И БРАСЛЕТЫ "Сам воздух Пиннарина склоняет к любовным утехам." "Эр окс Эрр, победитель нелюдей". Варм окс Ларгис 1 Фальмские гости находились в Пиннарине уже четвертый день. Этого небольшого срока Лагхе вполне хватило, чтобы привыкнуть к искрометным встречам со Звердой, которые они умудрялись проворачивать едва не по пять раз на дню в самых неожиданных закутах города. В последний раз, например, три минуты назад - на бухтах корабельных канатов в Арсенале. Лагхе хватило этих дней и для другого. Он окончательно уверился в мысли, что навязчивых послов следует выпроводить домой как можно быстрее. А для этого нужно поторопить проклятую клику военных, магнатов и просто праздных аристократов-маразматиков, которые составляют Совет Шестидесяти и от которых зависит: быть союзу с Фальмом или не быть? Отправить ли экспедиционный корпус на северный полуостров для войны с бароном-оборотнем из Гинсавера или ограничиться ценными подарками баронам Маш-Магарт? Окончательное решение постановили принять через десять дней. "Что изменится за это время?" - гневно вопросил Лагха у Сайлы. "За это время может хоть фальмская сучка тебя уломает", - ехидно ответила Сиятельная. Она оказалась одновременно права как никогда, и не права как всегда. Своим всепроницающим женским чутьем Сайла раскусила интрижку своего любовника с фальмской баронессой, она даже смогла понять, что Лагха влюблен, если только это слово вообще что-то значило применительно к гнорру. И в то же время Сайла совершенно неверно оценила характер этой влюбленности. Если бы Лагха был эдаким членоголовым идиотом, одномысленным Эр окс Эрром, который в рамках Уложения Жезла и Браслета вожделеет к каждой вертихвостке, а, заполучив желаемое, готов одержать тридцать три буффонадных победы над грютами, колдунами и морскими чудищами ради эвфемистического "поцелуя", то Зверда еще в первый вечер добилась бы своего. То есть, подмахнув гнорру, уговорила бы его на союз с Фальмом. Однако Лагха не был членоголовым идиотом. Не был он и пылким влюбленным. Он чувствовал себя расколотым надвое, а отношения со Звердой оценил для себя как "колдовской магнетизм". Точнее, оценил бы, если б смог уловить хотя бы малейшее движение тех сил, искусство обращения с которыми его учили именовать "магией". Стоило Лагхе увидеть Зверду, как его затопляло желание овладеть баронессой. Стоило попрощаться - и ему сразу же хотелось увидеть баронессу вновь. А увидев - незамедлительно овладеть. Выход из этого порочного круга Лагха находил только в одном: провести между собой и Звердой ров шириной в море Фахо. То есть решительно отказаться от любых сношений с Фальмом. Тем более, от военного союза. Проблема заключалась в том, что Лагха, к своей полной неожиданности, не смог задавить своим авторитетом собственных пар-арценцев. Не говоря уже о Сиятельной Княгине, Первом Кормчем и прочей шушере помельче. Все они, кроме Альсима, упорно твердили: надо помочь баронам, нельзя упускать такой чудесный шанс, необходимо показать всей Сармонтазаре нашу силу! Уступка Медового Берега аютцам подорвала авторитет княжества, так пусть же все увидят, что мы любое поражение умеем обратить в победу, мы сейчас сильны как никогда, у нас есть все шансы проучить Харренский Союз, мы круче всех, наши медные яйца - самые яйца от Када до Магдорна, мля-мля-мля... тьфу! Лагха сплюнул. Он удивлялся сам себе, ибо логика была на стороне "партии войны". Действительно, его эрхагноррат был ознаменован звонкими победами варанского оружия. И это при том, что ни одной объявленной войны Вараном не велось уже многие десятилетия. Пять лет назад близ Перевернутой Лилии случилось большое по меркам мирного времени морское сражение, в котором были утоплены или захвачены сорок два пиратских судна смегов. Три года назад удалось сокрушить крепость-розу, магическую цитадель и столицу разбойничьей вольницы смегов. Более того, цинорские ренегаты впервые за сто лет согласились подписать тайный трактат о военном союзе. С тех пор варанцы стали единственным народом Севера, который ходил по морю-океану без боязни напороться на пиратские фелюки смегов. Через год после победы над смегами Варан с огромным трудом избежал войны с Тернаунской империей. При этом, благодаря дерзким операциям флота и Свода Равновесия, у Дракона Юга удалось вырвать его самые опасные, тройной закалки клыки. Багряный Порт был временно оккупирован, флот цельножелезных "черепах" пущен на слом, убиты заклятые недруги Варана. Агрессию Тернауна удалось перенаправить против юго-западных провинций Харренского Союза. За эти успехи была заплачена удивительно низкая цена. Пара-тройка хороших боевых кораблей, несколько кораблей поплоше... Горстка высокопоставленных офицеров Свода, три-четыре сотни морских пехотинцев, кое-какое секретное, но дешевое оружие... И один-единственный уезд, Медовый Берег, который пришлось сдать в аренду Аюту. Ерунда! Особенно если учесть, что аютская Гиэннера могла бы отобрать уезд силой, безо всяких церемоний и компенсаций. Из этого вроде как сам собой, чистейшим саморазвитием тезиса, вытекал вывод: пока усиление Варана не осознано на Севере и на Юге, надо усилиться еще больше. То есть - заключить тайный, конечно же тайный, союз с баронами Маш-Магарт, вслед за которым после уничтожения Вэль-Виры последует союз и с другими, менее значительными владетелями Фальма. И ведь сам Лагха радостно приветствовал начало конфликта вокруг Медового Берега... Еще два года назад сам хотел большой заварухи... И вот теперь, когда запахло чем-то, как нельзя лучше отвечающим представлениям о Трижды Большой Заварухе, теперь Лагха против! И чем больше времени он проводит в объятиях Зверды, тем сильнее его уверенность: союзу не быть! - Милостивый гиазир, вы всегда имеете обыкновение терять дар речи после любовного сношения? Или к тому побуждаю вас лишь я одна? Зверда говорила с легкой хрипотцой, без тени жеманства. Так, возможно, она обращалась бы к испытуемому на дыбе. Зверда уже вполне привела в порядок свое платье и неприязненно смотрела на гнорра, который не очень-то ловко застегивал пояс канцеляриста-учетчика Морского Дома. Это переполнило чашу терпения Лагхи. - Любезная Зверда велиа Маш-Магарт, я в последний раз прошу вас не как гнорр, а как частное лицо: убирайтесь прочь из моего города, из моей страны и из моего будущего! В лице гнорра не было ни кровинки. Ему казалось, что еще один такт, сыгранный Звердой по прежней партитуре - и он набросится на баронессу с голыми руками. Задушит, не поморщится. Самонадеянный гнорр и не подозревал, что его хищная подруга предусмотрела именно такую реакцию. Зверда неожиданно перегнулась, будто бы ее ударили сапогом под дых. Опустилась на корточки и закрыла лицо руками. Лагха сразу же стушевался. Но с мужской увещевательной чушью тоже не спешил. - Будь по-вашему, гнорр. Однако знайте: вы и ваша помощь - это еще не все, ради чего я рисковала жизнью, силой прорываясь в Пиннарин. Голос у Зверды стал совсем другим - стонущим, почти плачущим, замогильно чуждым. - Продолжайте, - Лагха поймал себя на том, что тронут. Если Зверда играет - значит, она Мастер Игры. Хотя бы только из уважения к работе мастера ее стоит дослушать. - Мой дед был убит под Ордосом. Под Старым Ордосом, конечно. Я знаю... там большое, огромное кладбище... и обелиск... я должна поклониться праху своего предка. Есть прорицание... "Харренский Курган. Семь лиг юго-восточнее деревни Сурки. Четыре года назад, во время сильнейших осенних ливней курган частично размыт", - это Лагха вспомнил мгновенно. Потом одна за другой, уже чуть медленней, поползли перед его мысленным взором строчки отчета. - ...прорицание гласит, что род Маш-Магарт войдет во славу и простоит еще тысячу лет... "Обнажены множественные человеческие останки. Среди опознанных особо интересен "благородный барон Санкут велиа Маш-Магарт", как гласит надпись на крышке классического древнехарренского "гроба-лодки". На момент осмотра крышка гроба лежала отдельно. Сложное сочетание магических и произвольных знаков по периметру гроба. Зрак Истины не возмущается, что не позволяет сделать определенных заключений в силу беспрецедентности подобного прецедента." (Этот перл аналитического мышления в свое время сразил Лагху наповал; он даже вызвал к себе из Старого Ордоса автора отчета, Гастрога, опытного аррума Опоры Писаний, и чуть было не разжаловал его в наставники Высших Циклов.) - ...будет собрано по горсти праха с могилы каждого предка до седьмого колена... "...Барон похоронен в боевом облачении соответствующей эпохи, полностью отвечающем Определителю Занно. К нагруднику на уровне нижнего ребра приклепаны две цепочки, на которых находится позолоченный книжный короб. Короб изнутри частично покрыт плесенью и не содержит книги, которая в нем некогда помещалась. Останки барона перезахоронены вместе с прочими на нижнем кладбище. По делу о пропаже книги предпринят широкий розыск. Уезд закрыт, область Казенного Посада оцеплена. Однако частые дожди не позволили животным-восемь выйти на след похитителя. Два сильных потока икры Тлаут, проходившие в первый день розыска, в некоторых местах нарушили оцепление и парализовали на время работу наших пикетов. Повальные обыски, предпринятые в Сурках и Казенном Посаде, не принесли результатов. По поступившему доносу временно заключен под стражу сын хозяина мануфактуры, Лараф окс Гашалла. Принимая во внимание его молодость и дворянское происхождение, а также за отсутствием улик, безусловные меры к нему не применялись. Отпущен через два дня после ходатайства отца, объяснившего причины доноса. В возрасте пятнадцати лет Лараф подложил доносчику в суп дохлую сколопендру." - ...и весь этот прах перемешается под корнями сикоморы во дворе нашего замка. - Что ж, езжайте. Я вас не держу. Что вам нужно? Подорожная, эскорт, хорошие лошади? Вы получите все. Зверда отняла руки от лица, но по-прежнему сидела на корточках, глядя на Лагху исподлобья с обезволенной, словно бы забеленной штукатуркой гримаской глубокого горя. - Эскорт не обязателен. Я возьму только барона и наших стражей. Не хотелось бы занимать внимание ваших офицеров такими пустяками, как частное путешествие взбалмошной баронессы из диких краев. Кроме этого мне нужна бумага с вашей подписью - гроб барона Санкута я собираюсь взять с собой на Фальм. - Бумага не проблема. Может все-таки эскорт? Зверда отрицательно повела головой. "Без наших людей там очень опасно", - хотел возразить Лагха. Но подумал: "А и ладно. Нарвутся на Жабу, катунцов или жуков-мертвителей - пусть пеняют на себя. Будут не понаслышке знать, что Свод - это не только воспитанные щеголи с шикарными мечами." 2 Эгин сидел на лавке в публичных садах Пиннарина и невидящим взглядом глядел в темно-серую воду декоративного озерца. Он думал о пропавшем Альсиме, он думал об Овель. Публичные сады Пиннарина, по сравнению с садами Нового Ордоса, практически не претерпели от множественного сотрясения недр. Конечно, половина деревьев была выворочена с корнем, а беседки осели и покосились. Но зверей и птиц гвардейцы Сиятельной Княгини успели переловить и эвакуировать в дворцовый зверинец на следующее же утро, не дожидаясь, пока за лебедей и косуль примутся любители даровой дичины. Еще долго будут в Пиннарине рассказывать анекдоты про то, как именно дородный начальник караула княгини Бат по прозвищу Топтыгин ловил черного лебедя на тонком льду Малого Алустрала - так назывался комплекс из пяти соединенных протоками озер и множества островков, искусно имитирующих далекую западную империю в миниатюре. И как именно лебедь нагадил ему на мундир. А пока никому не было дела ни до спасенных лебедей, ни до солдат Внутренней Службы, которые бдительно следили за тем, чтобы из озер не черпали пресную воду котелками и ведрами. Сиятельная Княгиня во всеуслышанье объявила, что не переживет, если что-то изменится в ее любимых Садах из-за этого "каприза природы". Каждый солдат знал, что лично для него будет значить это Сайлино "не переживет". В лучшем случае - большую порку. Эгин вдыхал холодный вечерний воздух обеими ноздрями. Его пальцы неспешно перебирали четки. "А ведь это те же самые четки, с которыми я ходил, чтобы попрощаться с Овель перед отъездом на Медовый Берег", - вдруг вспомнилось Эгину. Встреча с Овель воскресла в его воображении, как будто все происходило вчера. Не было смерти, не было трансформаций в теле девкатра, не существовало этих девятисот дней... Неожиданно для самого себя Эгин поднялся со скамьи и направился на аллею Поющих Дельфинов. Невдалеке от бронзового изображения дельфина, рядом с которым в лунную ночь можно якобы слышать тихое девичье пение, он и встретился тогда с Овель. Тогда, перед долгим расставанием, им не удалось сказать друг другу ничего, кроме двух пудов светских банальностей. Он не посмел даже сорвать с ее губ "дружеского" поцелуя. Слишком много приживалок и охраны топталось тогда вокруг Овель. Слишком послушным, если не сказать, трусливым, был тогда Эгин, для которого вражда со Сводом и гнорром Свода означала ни много ни мало - смерть, а слова "долг" и "порядочность" гвоздили по мозгам не хуже клятв верности и варанского гимна. "Какой же я был осел! Очень верно таких мужчин называют в Аюте - смелыми трусами..." - с грустью подумал Эгин. В последние месяцы он мучительно часто возвращался к этой теме и думал о том, как и почему случилось так, что единственная девушка, которую он любил, стала женой другого человека, гнорра Свода Равновесия. "Ничего уж не поделаешь", - говорил себе Эгин некогда. Но это был тот, давний Эгин, который еще не служил на Медовом Берегу, Эгин, который не знал Авелира. "Не бывает так, чтобы совсем ничего нельзя было поделать", - вот какого мнения был теперь Эгин по поводу этого брака. Но тема по-прежнему оставалась болезненной - хотя понятие "долг", в особенности, "долг перед Князем и Истиной", уже перестало восприниматься Эгином как абсолютное, всепобеждающее заклинание. Ибо как быть с так называемой "порядочностью"? Ведь все-таки Овель чужая жена, возможно, у нее уже есть дети от Лагхи... Да и кто сказал, что имя человека, с которым она провела одну-единственную ночь, для нее все еще значит больше, чем завывание ветра в дымоходе? Пальцы Эгина на пронзительном зимнем ветру совершенно окоченели и он спрятал четки в сарнод на поясе. В этот момент его взгляд скользнул по спине солдата Внутренней Службы, притаившегося между двух туевых деревьев. Вначале солдат довольно пристально следил за перемещениями вокруг озера странного стриженного чуть ли не наголо мужчины, одетого не по сезону - Эгина. Но затем, утеряв к нему всякий интерес, занялся своими прямыми обязанностями - высматриванием охотников за пресной водой из озер. А теперь этот солдат... теперь он... Эгин не сразу поверил своим глазам. Солдат Внутренней Службы взахлеб целовался с некоей молодой особой в пышной ярко-красной юбке и потрепанной жакетке из кроличьего меха, по виду - из торгового сословия. "Нарушение средней тяжести через целование на посту. Девять суток дорогорасширяющих работ и пятьдесят шесть ударов плетью", - промелькнула в голове у Эгина строка из Штрафного Бюллетеня Внутренней Службы. "Вот так. Солдаты Внутренней Службы, оказывается, меньшие трусы, чем офицеры Свода Равновесия. Не говоря уже о бывших офицерах." Эта крохотная сцена в полутьме пиннаринских публичных садов и склонила чашу весов в пользу визита к Овель. 3 Эгин неплохо знал нравы пиннаринских придворных, хотя никогда особенно ими не интересовался. Так, ему было известно, что помимо собственных многочисленных поместий и вилл, все, кто вхож ко двору княгини Сайлы, имеют жилые помещения во дворце. Кто - флигель, кто - этаж, а кто и просто две-три комнаты. Гнорр и его супруга были первыми из "вхожих". Гнорр Лагха был любовником и опорой стареющей княгини, Овель исс Тамай - ее племянницей. Разумеется, флигель, который занимал гнорр, был самым роскошным и располагался в наиболее живописной части дворца - на Буковой Горке. Вероятность того, что Овель сейчас там, если она вообще в Пиннарине, была весьма высока. Есть такая традиция у варанской знати - сбиваться кучами зимой и рассредоточиваться по виллам летом. Поскольку на улице была, очевидно, зима, Эгином было решено начать со дворца. Пробраться в резиденцию варанских князей, огороженную каменной стеной в два человеческих роста, никогда не было легкой задачей. Под стенами расхаживали усиленные караулы с собаками, сад и дорожки освещались так, что даже ночью было светло, как днем. Единственное, на что рассчитывал Эгин - так это на то, что землетрясение смогло нарушить кое-какие накатанные схемы и проделать в них лазейки для таких как он самоубийц. Эгин не сомневался в том, что если его поймают, уйти живым ему не удастся ни при каких обстоятельствах. Он по-прежнему не был вооружен - тот кинжал, что прихватил он из Дома Герольдмейстеров, оружием можно было назвать лишь очень условно. Подземные толчки разрушили окружающую дворец стену в семнадцати местах. К счастью для Эгина, основные силы караульных сосредоточились именно в точках провала стен, как в местах наиболее вероятных попыток проникновения злоумышленников. Поэтому Эгин не стал искать легких путей. "Легкие пути на деле - самые трудные", - говаривал когда-то его начальник Норо окс Шин. Будучи человеком черной души, он, однако, смотрел в корень. Эгину пришлось потратить на поиск благоприятного для проникновения места почти весь вечер. Наконец он был вознагражден - место было найдено в районе полей для игры в мячи. Раз в тридцать ударов колокола мимо приглянувшегося Эгину места проходил наряд из трех человек с огромным волкодавом, в котором трудно было не узнать питомца Опоры Безгласых Тварей. И если караульных бояться было, в общем-то нечего - обычные гвардейцы, то к собаке следовало отнестись со всей бдительностью - эта могла запросто испортить весь план. Каменные фонари, освещавшие дорожки, ведущие к Буковой Горке, к теплицам, к прудам, были разрушены землетрясением и их, в отличие от тех, что стояли возле самого Дворца еще не успели починить. Эгин рассчитал, что после того, как он перемахнет через стену, у него будет ровно шесть ударов колокола на то, чтобы добраться до декоративных зарослей тернаунского можжевельника. У этих зарослей был один, но неоспоримый недостаток - человека, который спрятался в них, не чуяли собаки, или как называли таких в Своде - животные-девять. "Небось, офицеры Опоры Безгласых Тварей тысячу раз упрашивали Сайлу вырубить весь можжевельник на территории дворца. А Сайла, небось, отвечала им одно и то же - "эти кусты помнят самого Инна окс Лагина, неужели мне нужно вырубить их из-за каких-то собак!". А всякое слово, равно как и всякая придурь, Княгини - закон еще более неоспоримый, чем Уложения Свода. Следующим пунктом на пути его движения к флигелю на Буковой горке было поле для игры в мячи. По нему Эгину предстояло проползти по-пластунски. Причем, проползти с той скоростью, какая не снилась молодым офицерам во время испытаний на силу и ловкость перед Первым Посвящением. Поскольку, если он задержится хотя бы на один удар колокола - песики обнаружат его играючи. По ту сторону поля расположены теплицы. Это - следующее место отдыха перед решительным броском к флигелю гнорра, к которому ведет извилистая и тоже совсем темная тропинка. Эгин поднял глаза в небо. Над самым горизонтом появился узкий серп молодой луны. Это означало, что следует поторапливаться. 4 Песочные часы измеряют время точно - с точностью до песчинки. Еще точнее это делают водные часы, собранные мастерами из Ита и преподнесенные династии Саггоров двести лет назад - те самые, что стоят в Часовой башне и отмеряют удары пиннаринских колоколов. Но сознание Эгина измеряло время гораздо точнее Часовой башни. Вдобавок, в его распоряжении было Раздавленное Время. Эгин благополучно преодолел стену. Единственной его потерей была железная застежка камзола. Точно отмерив время, когда расстояние до караула с собаками будет максимальным, Эгин спрыгнул со стены, и с невероятной для человека, не владеющего магией Раздавленного Времени скоростью, ринулся к можжевельниковым зарослям. Собака, кажется, не заметила пока ничего определенного. Отмерив положенный отрезок времени, Эгин бросился на живот и пополз через поле. Снега в Пиннарине этой зимой еще не было, что вызывало немало пересудов со стороны сведущих в синоптике горожан. Снега не было, зато замерзшая грязь и взявшиеся ледяной корочкой лужицы обещали не оставить на одежде Эгина живого места. Но, наконец, и ухабистое поле для игры в мячи оказалось позади. А купол теплицы возвышался уже совсем рядом. Эгин сжал в кулак все свои силы и, набрав в легкие побольше воздуха, ринулся к цели. Только скрывшись за стволом четырехсотлетнего можжевелового дерева, Эгин позволил себе отдышаться. Каков же был его испуг, когда он обнаружил, что по тропинке, ведущей к теплицам со стороны Буковой Горки, движется одинокая женская фигура в белой горностаевой шубе. Ночная любительница ботаники шла быстро и направлялась прямиком к теплице, возле которой стоял Эгин. В руках женщина несла масляную лампу. "О Шилол! Этой только здесь не хватало!" - мысленно вскричал Эгин и вжался в ствол дерева, сожалея о том, что не родился невидимкой. Женщина в белой шубе была уже совсем рядом, ее ручка извлекла из муфты связку ключей, не отважившихся звякнуть даже на морозном ветру. Ее лицо, освещенное желтым пламенем светильника, было сосредоточенным и скорбным. Но самым удивительным было то, что это было лицо госпожи Овель. "Но откуда?" - спросил себя Эгин. "Хвала Шилолу, жива", - с души Эгина упал камень весом с Перевернутую Лилию. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Эгин выступил на тропинку из-за ствола можжевельника. - Овель, не бойтесь, это я, Эгин, - сказал он тихо. - Пожалуйста, не бойтесь. Но Овель не стала бояться. Она встала как вкопанная у самого крыльца теплицы, хлопая ресницами и побледнела так, что это было заметно даже при свете молодой луны. Ее пальцы, сомкнутые на ручке масляной лампы, безвольно разжались. Масляная лампа полетела на крыльцо. Рассыпалось хрупкое стекло, раскололся надвое резервуар и загоревшееся масло растеклось огненной лужей. - Что я наделала... - всплеснула руками Овель. А Эгин, сам как сновидение, даже не шелохнулся. За те секунды, что он находился рядом с женой гнорра, сквозь него быстрой конницей пронеслись лики прошлого. И в этих ликах не было ничего, ну или почти ничего, что могло бы оправдать эту разлуку. - Что вы наделали... - эхом повторил Эгин, не в силах оторвать взгляд от женщины в белых горностаях. И только когда растекшаяся по крыльцу теплицы огненная лужа уже пылала гигантским цветком, когда откуда-то со стороны стены послышался собачий лай и крики караульных, Эгин наконец-то осознал, что именно наделала Овель. Он накрыл пламя своей курткой и зачем-то стал топтать его ногами. Воистину любовь делает мужчин глупыми и беззащитными. - Госпожа Овель, что здесь происходит? - тяжело дыша спросил караульный со свисающими до груди усами. В руках его был короткий меч. Двое его помощников помоложе, с трудом удерживали рвущегося с цепи волкодава. Они были вооружены метательными топориками. Конечно, если бы госпожа Овель выказывала какие-то признаки беспокойства, кричала, звала на помощь, они бы спустили пса немедленно. Но поскольку госпожа Овель всего этого не делала, благоразумие требовало подождать. - В чем вопрос, офицер? - Овель подняла на караульного исполненный презрения взор. Тем временем Эгин успел потушить крохотный пожар ценою своего камзола. На нем теперь была одна только насквозь пропитавшаяся потом и грязью батистовая рубашка. За поясом - метательный кинжал, измазанные глиной штаны. - Мы увидели огонь. Решили - может что случилось? - заискивающе начал офицер. Он знал, что с женой гнорра и племянницей Сиятельной следует обходиться повежливей. По крайней мере, пока не поступит указаний обходиться с ней потверже. - Не случилось ровным счетом ничего. Я случайно разбила лампу. А мой новый слуга Партил взялся тушить пожар. Завидуя самообладанию Овель, Эгин стоял за ее спиной и, идиотски улыбаясь, кивал. Дескать, вот он я - новый слуга Партил. Стрижка Эгина, как раз, очень даже соответствовала его поименованию. Все благородные мужчины Пиннарина, как известно, носили длинные волосы. Если не были лысыми. - Он немой, - добавила Овель. - Глухонемой. - Дело в том, любезная госпожа, что у нас есть некоторые основания полагать, что некий человек, возможно, сравнительно недавно проник на территорию дворца... - вкрадчиво начал караульный. - Мне-то какое дело? - грубо прервала его Овель. - Да, моя тетя платит вам деньги за то, что вы караулите дворец. Но какое это имеет отношения ко мне и моему слуге? Убирайтесь! И собаку заберите. Вы что, забыли, я не выношу запаха псины? - Мы помним, госпожа... Извините... В голосе Овель звучали интонации, которых Эгин никогда доселе за ней не знал. Посвист хлыста, скрип ворота дыбы, лед аристократического высокомерия. Эгину вдруг пришло в голову, что он любит не такое уж небесное создание, какое рисовалось ему в его идеалистических мечтах. Но, удивительное дело, от осознания этого факта его любви не стало меньше. - У меня важные дела в теплице. Не вздумайте нас беспокоить. Если ваша тварь еще хоть раз откроет свою смердящую пасть, я отправлю ее на живодерню. Имейте в виду - по всем вам плачут гарнизоны на цинорской границе. 5 Они молчали, взяв друг друга за руки. Вокруг них тут и там стояли горшки с луковицами нарциссов, гиацинтов, крокусов, ландышей, тюльпанов и фрезий. Кое-какие луковицы уже выпустили стрелки, некоторые еще отдыхали в прохладном безмолвии теплиц. - Крокусы расцветут через пол-луны, - тихо сказала Овель, чтобы не молчать. При свете зажженного при помощи огнива светильника, найденного в теплице, Эгин смог рассмотреть Овель получше. Да, эти два года не прошли для девочки бесследно. Ее глаза были забраны пеленой невыплаканных слез, у ее губ и между бровей залегли две едва различимые, но все же морщинки. Линии опыта и смирения, письмена времени. И все-таки лицо Овель не показалось Эгину менее привлекательным, нет. Эгин умел ценить всякую настоящую красоту - и красоту ранних морщин тоже. - Эгин, что с вашими волосами? - тихо всхлипнула Овель и провела ладонью по короткому ежику эгиновой головы. - Ничего. Столичная мода мне надоела, - улыбнулся Эгин. Глядя на Овель, он понимал, что глаза у нее на мокром месте, ему не хотелось, чтобы Овель плакала. - ...Да и... я ведь не собирался в Пиннарин. Если бы я знал, что вам не понравится, я бы никогда... - Мне нравится, Эгин. Мне нравится, - сказала Овель, пожирая Эгина глазами. - Ой, вам должно быть холодно, - вдруг встрепенулась она, наконец-то осознав, что на Эгине одна только рубашка. - Хотите, я дам вам свою шубу? На время? Овель положила своих крохотные озябшие ручки на предплечья Эгина. - Госпожа исс Тамай давно не болела простудой? - подмигнул ей Эгин, всем своим видом показывая, что ему совершенно не холодно. Но руки Овель, однако, не убрал. Ему, в сущности, и не было холодно. Он вообще не чувствовал своего тела. Ему казалось, что он не существует. Умер. Развоплотился. Попал в настоящий Сад Бессмертных, о котором любят рассуждать поэты на мрачных купеческих пьянках. - Не называйте меня госпожой исс Тамай. Ненавижу. - Хорошо, не буду. Буду называть вас Овель. Так лучше, но не слишком ли это фамильярно? - Так гораздо лучше, - Овель опустила глаза. - О Шилол Изменчиворукий! Эгин, о чем мы с вами говорим! - изменившимся тоном, тоном, в который прокрались нотки плохо сдерживаемой истерики, вдруг воскликнула Овель. - Мы с вами говорим о каких-то пустяках, о том, что не имеет значения! Эгин, я не видела вас семьсот восемьдесят четыре дня, и, возможно, если бы я не видела вас семьсот восемьдесят шесть дней, я бы отужинала синим аконитом. Эгин, у вас вообще есть сердце? - Овель, о чем вы говорите? - тень замешательства поползла по лицу Эгина. "Отужинала синим аконитом? Что здесь происходит в этом траханом Пиннарине? Что они делают здесь с Овель? С моей Овель?" - вот какие мысли вертелись в мозгу у Эгина. - У меня есть сердце, - подтвердил Эгин в задумчивости. Но Овель уже было не остановить. Она рыдала так проникновенно, как умела только одна она. Эгин помнил, что даже в их первую встречу, когда Овель угрожала смертельная опасность, когда она была, что называется, "в бегах", она и то ревела как-то более... более сдержано что ли. Теперь же она просто исходила слезами, как больной лихорадкой - ядовитой испариной. И на Эгина одно за одним сыпались горькие обвинения. - Зачем вы все приходите!? Зачем мучаете меня? Вы же сами говорите, что в Пиннарине случайно. Вот и шли бы своей дорогой! Шли бы уже сразу к мужу - целовать ему руки, восхищаться тем, какой он умный! Какой он писаный красавец! Как он всех насквозь видит! Что вы называете меня госпожой исс Тамай? Разве мало шлюх в Пиннарине? Зачем вы даете мне почувствовать, как низко я пала? Зачем заставляете меня вешаться вам на шею и выпрашивать у вас поцелуй? - Овель, девочка, ну что вы... - Эгин был так ошарашен услышанным, что в какой-то момент ему показалось, что его органы слуха затуманены магическим мороком нетопыря Хегуру. И слышит он не то, что говорит Овель, а нечто совершенно нереальное. - Овель, милая моя, я вовсе не был уверен, что вы вообще хотите меня видеть... Ведь прошло два года... За это время - мало ли что могло случиться? Вы ведь не давали мне никаких клятв, никаких обещаний... Вы - племянница Сиятельной Княгини, а я даже не знаю имени своей матери. Я даже не офицер Свода теперь. Сегодня я украл из дома своего друга Альсима семьдесят золотых авров, чтобы заплатить морякам, которые привезли меня в Новый Ордос. Даже просто прикасаться к ласковому меху вашей шубки - для меня совершенно незаслуженная милость судьбы. Где уж мне рассчитывать на ваши поцелуи? Эгин постарался вложить в свои слова всю искренность, на какую вообще был способен бывший офицер Свода, для которого лгать и дышать - вещи одинаково естественные. Но ему не удалось унять Овель. Она по-прежнему ревела, ритмично, по-детски попискивая. Ревела, облокотившись о пузатый горшок с гигантской луковицей харренской лилии и закрыв лицо руками. Правда, теперь она уже ничего не говорила. Истерика перешла в следующую фазу. Эгину было очевидно: виновна в этой истерике обстановка, которая поставила Овель на грань нервного срыва - все эти землетрясения, эти проклятые семьсот восемьдесят четыре дня... - Я неплохо прожил эти два года на Медовом Берегу - мне не было скучно, у меня были женщины, среди которых попадались и такие, которые не уступили бы вам ни в красоте, ни в обаянии... Овель насторожилась. Она отняла руки от лица и посмотрела на Эгина в отчаянии. Ее глаза и носик покраснели, а ресницы подрагивали в ожидании "страшной правды", которая вот-вот сорвется в губ Эгина. Но, по крайней мере, она больше не рыдала. - ...многим людям я помог выжить, - продолжал Эгин. - Многих лишил жизни... Но со мной была одна вещь, которая делала все мои старания почувствовать себя реальным, тщетными. Вещь, которая ежечасно напоминала мне, что у меня нет души, что все мои успехи - ни для кого, что моя жизнь - конфетти, подхваченные сквозняком. Эта вещь - ваше имя. Да-да, Овель. Ваше имя стало вещью и обрело плоть - так часто я разминал его своим языком. Мне нечего предложить вам, кроме вещи под названием Эгин. Но если это вас устроит - то я дарю ее вам. - Какая же вы все-таки сволочь, Эгин, - шепотом сказала Овель, изящнейшим образом высморкалась в подол своего платья и наконец-то - о Шилол! - наконец-то улыбнулась. 6 - Что за крысиный лаз, Овель? - деланно возмутился Эгин, когда Овель вела его темным и сырым коридором, то и дело отыскивая в связке новые ключи и отмыкая все новые и новые двери. По расчетам Эгина они сейчас находились в северной части подземелий флигеля гнорра. - Не так давно у меня был план завести любовника, - шепотом отвечала Овель. - Стервец Лагха завел себе очередную кралю - одну фальмскую баронессу. У меня уже не было сил терпеть эти унижения. Хотелось насолить ему - хоть чем. При слове "любовник" у Эгина упало сердце. Но он продолжал улыбаться, стараясь не подавать виду. - И как? План удался? - к нарочитой легкомысленностью спросил он. - Не удался, - Овель в очередной раз щелкнула замком. - Я очень тщательно готовила свою измену. Меняла гардероб, изыскивала пути и места для тайных встреч... В общем, готовилась честь по чести.