черт действительно свинье глаз? Пятая нога есть - и довольно. Не правда ли? Молодые люди, с чудесного тона розовой сыпью на лбу и щеках, недоверчиво поглядели на мое простодушное лицо, сразу же успокоились, и один из них спросил: - Может, купите? - Свинью? С удовольствием. Сколько стоит? - Пятьдесят... Было видно, что дальнейшее слово поставило левого молодого человека в затруднение, ибо он сам не знал, чего пятьдесят: рублей или копеек? Однако, заглянув еще раз в мое благожелательное лицо, улыбнулся и смело сказал: - Пятьдесят ко... рублей. Даже, вернее, шестьдесят рублей. - Недорого. Я думаю, если повесить в гостиной, в простенке, будет очень недурно. - Серьезно, хотите повесить в гостиной? - удивился правый молодой человек. - Да ведь картина же. Как же ее не повесить! - Положим, верно. Действительно картина. А хотите видеть мою картину "Сумерки насущного"? - Хочу. - Пожалуйте. Она вот здесь висит. Видите ли, картина моего товарища "Свинья как таковая" написана в старой манере, красками; а я, видите ли, красок не признаю; краски связывают. - Еще как, - подхватил я. - Ничто так не связывает человека, как краски. Никакого от них толку, а связывают. Я знал одного человека, которого краски так связали, что он должен был в другой город переехать... - То есть как? - Да очень просто. Мильдяевым его звали. Где же ваша картина? - А вот висит. Оригинально, не правда ли? II Нужно отдать справедливость юному маэстро с розовой сыпью - красок он избегнул самым положительным образом: на стене висел металлический черный поднос, посредине которого была прикреплена каким-то клейким веществом небольшая дохлая крыса. По бокам ее меланхолически красовались две конфетные бумажки и четыре обгорелые спички, расположенные очень приятного вида зигзагом. - Чудесное произведение, - похвалил я, полюбовавшись в кулак. - Сколько в этом настроения!.. "Сумерки насущного"... Да-а... Не скажи вы мне, как называется ваша картина, я бы сам догадался: э, мол, знаю! Это не что иное, как "Сумерки насущного"! Крысу сами поймали? - Сам. - Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить? - Пожалуйста. Я со вздохом погладил мертвое животное и заметил: - А как жаль, что подобное произведение непрочно... Какой-нибудь там Веласкес или Рембрандт живет сотни лет, а этот шедевр в два-три дня, гляди, и испортится. - Да, - согласился художник, заботливо поглядывая на крысу. - Она уже, кажется, разлагается. А всего только два дня и провисела. Не купите ли? - Да уж и не знаю, - нерешительно взглянул я на левого. - Куда бы ее повесить? В столовую, что ли? - Вешайте в столовую, - согласился художник. - Вроде этакого натюрморта. - А что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, а новую ловить и вешать на поднос? - Не хотелось бы, - поморщился художник. - Это нарушает самоопределение артиста. Ну, да что с вами делать! Значит, покупаете? - Куплю. Сколько хотите? - Да что же с вас взять? Четыреста... - Он вздрогнул, опасливо поглядел на меня и со вздохом докончил: - Четыреста... копеек. - Возьму. А теперь мне хотелось бы приобрести что-нибудь попрочнее. Что-нибудь этакое... неорганическое. - "Американец в Москве" - не возьмете ли? Моя работа. Он потащил меня к какой-то доске, на которой были набиты три жестяные трубки, коробка от консервов, ножницы и осколок зеркала. - Вот скульптурная группа: "Американец в Москве". По-моему, эта вещица мне удалась. - А еще бы! Вещь, около которой можно за-ржать от восторга. Действительно, эти приезжающие в Москву американцы, они тово... Однако вы не без темперамента... Изобразить американца вроде трех трубочек... - Нет, трубочки - это Москва! Американца, собственно, нет; но есть, так сказать, следы его пребывания... - Ах, вот что. Тонкая вещь. Масса воздуха. Колоритная штукенция. Почем? - Семьсот. Это вам для кабинета подойдет. - Семьсот... Чего? - Ну, этих самых, не важно. Лишь бы наличными. III Я так был тронут участием и доброжелательным ко мне отношением двух экспансивных, экзальтированных молодых людей, что мне захотелось хоть чем-нибудь отблагодарить их. - Господа! Мне бы хотелось принять вас у себя и почествовать как представителей нового чудесного искусства, открывающего нам, опустившимся, обрюзгшим, необозримые светлые дали, которые... - Пойдемте, - согласились оба молодых человека с ложками в петлицах и миловидной розовой сыпью на лицах. - Мы с удовольствием. Нас уже давно не чествовали. - Что вы говорите! Ну и народ пошел. Нет, я не такой. Я обнажаю перед вами свою бедную мыслями голову, склоняю ее перед вами и звонко, прямо, открыто говорю: "Добро пожаловать!" - Я с вами на извозчике поеду, - попросился левый. - А то, знаете, мелких что-то нет. - Пожалуйста! Так, с ложечкой в петлице и поедете? - Конечно. Пусть ожиревшие филистеры и гнилые ипохондрики смеются - мы выявляем себя, как находим нужным. - Очень просто, - согласился я. - Всякий живет как хочет. Вот и я, например. У меня вам кое-что покажется немного оригинальным, да ведь вы же не из этих самых... филистеров и буржуев! - О, нет. Оригинальностью нас не удивишь. - То-то и оно. IV Приехали ко мне. У меня уже кое-кто: человек десять - двенадцать моих друзей, приехавших познакомиться поближе с провозвестниками нового искусства. - Знакомьтесь, господа. Это все народ старозаветный, закоренелый, вы с ними особенно не считайтесь, а что касается вас, молодых, гибких пионеров, то я попросил бы вас подчиниться моим домашним правилам и уставам. Раздевайтесь, пожалуйста. - Да мы уж пальто сняли. - Нет, чего там пальто. Вы совсем раздевайтесь. Молодые люди робко переглянулись: - А зачем же? - Чествовать вас будем. - Так можно ведь так... не раздеваясь. - Вот оригиналы-то! Как же так, не раздеваясь, можно вымазать ваше тело малиновым вареньем? - Почему же... вареньем? Зачем? - Да уж так у меня полагается. У каждого, как говорится, свое. Вы бросите на поднос дохлую крысу, пару карамельных бумажек и говорите: это картина. Хорошо! Я согласен! Это картина. Я у вас даже купил ее. "Американца в Москве" тоже купил. Это ваш способ. А у меня свой способ чествовать молодые, многообещающие таланты: я обмазываю их малиновым вареньем, посыпаю конфетти и, наклеив на щеки два куска бумаги от мух, усаживаю чествуемых на почетное место. Есть вы будете особый салат, приготовленный из кусочков обоев, изрубленных зубных щеток и теплого вазелина. Не правда ли, оригинально? Запивать будете свинцовой примочкой. Итак, будьте добры, разденьтесь. Эй, люди! Приготовлено ли варенье и конфетти? - Да нет! Мы не хотим... Вы не имеете права... - Почему?! - Да что же это за бессмыслица такая: взять живого человека, обмазать малиновым вареньем, обсыпать конфетти! Да еще накормить обоями с вазелином... Разве можно так? Мы не хотим. Мы думали, что вы нас просто кормить будете, а вы... мажете. Зубные щетки рубленые даете... Это даже похоже на издевательство!.. Так нельзя. Мы жаловаться будем. - Как жаловаться? - яростно заревел я. - Как жаловаться? А я жаловался кому-нибудь, когда вы мне продавали пятиногих синих свиней и кусочки жести на деревянной доске? Я отказывался?! Вы говорили: мы самоопределяемся. Хорошо! Самоопределяйтесь. Вы мне говорили - я вас слушал. Теперь моя очередь... Что?! Нет уж, знаете... Я поступал по-вашему, я хотел понять вас - теперь понимайте и вы меня. Эй, люди! Разденьте их! Мажь их, у кого там варенье. Держите голову им, а я буду накладывать в рот салат... Стой, брат, не вырвешься. Я тебе покажу сумерки насущного! Вы самоопределяетесь - я тоже хочу самоопределиться... V Молодые люди стояли рядышком передо мной на коленях, усердно кланялись мне в ноги и, плача, говорили: - Дяденька, простите нас. Ей-богу, мы больше никогда не будем. - Чего не будете? - Этого... делать... Таких картин делать... - А зачем делали? - Да мы, дяденька, просто думали: публика глупая, хотели шум сделать, разговоры вызвать. - А зачем ты вот, тот, левый, зачем крысу на поднос повесил? - Хотел как чуднее сделать. - Ты так глуп, что у тебя на что-нибудь особенное, интересное даже фантазии не хватило. Ведь ты глуп, братец? - Глуп, дяденька. Известно, откуда у нас ум?! - Отпустите нас, дяденька. Мы к маме пойдем. - Ну ладно. Целуйте мне руку и извиняйтесь. - Зачем же руку целовать? - Раздену и вареньем вымажу! Ну?! - Вася, целуй ты первый... А потом я. - Ну, бог с вами... Ступайте. VI Провозвестники будущего искусства встали с колен, отряхнули брюки, вынули из петлиц ложки и, сунув их в карман, робко, гуськом вышли в переднюю. В передней, натягивая пальто, испуганно шептались: - Влетели в историю! А я сначала думал, что он такой же дурак, как и другие. - Нет, с мозгами парень. Я было испугался, когда он на меня надвигаться стал. Вдруг, думаю, подносом по голове хватит! - Слава Богу, дешево отделались. - Это его твоя крыса разозлила. Придумал ты действительно: дохлую крысу на поднос повесил! - Ну, ничего. Уж хоть ты на меня не кричи. Я крысу выброшу, а на пустое место стеариновый огарок на носке башмака приклею. Оно и прочнее. Пойдем, Вася, пойдем, пока не догнали. Ушли, объятые страхом... Русалка - Вы кашляете? - учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц. - Да, - вздохнул бледный поэт. - И кроме того, у меня насморк. - Где же это вы его схватили? - На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит. - Так, так, - кивнул головой третий из компании - угрюмый Дерягин. - Рыбу ловили, с ума сошли или просто так? - Просто так. Думал. - Просто так? Думал? О чем же вы думали? Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши. - О чем я думал? Я думал о них... о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли... Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне... Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды... Жутко и сладостно увидеть их в эту пору. - Это кто ж такие будут? - спросил Дерягин. - Русалки, что ли? - Да... Русалки. - И вы их надеетесь увидеть? - О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом... - Рассчитываете дождаться? - Полжизни я готов просидеть, чтобы... Дерягин в бешенстве вскочил с кресла. - Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг, - нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник. - Вы не понимаете прекрасного! - сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов. - Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует. Поэт улыбнулся: - Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют. - Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет? Художник Кранц улыбнулся, но промолчал. - Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц? - Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о! - Сибарит! А вы, Пеликанов? Пеликанов грустно усмехнулся: - Вы, конечно, будете ругаться... Но я... пойду сейчас к реке, побродить... прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь меж темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах... о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки... - Кранц! - завопил Дерягин, завертевшись, как ужаленный. - Да скажи ты ему, этому жалкому человечишке, что его проклятых русалок не существует!.. Кранц подумал немного и потом пожал плечами. - Как же я ему скажу это, когда русалки существуют. - Если ты так говоришь, значит, ты дурак. - Может быть, - усмехнулся Кранц. - Но я был знаком с одной русалкой. - Боже! - всплеснул руками Дерягин. - Сейчас начнется скучища - розовая водица и нудьга! Кранц нам сейчас расскажет историю о том, как он встретился с женщиной, у которой были зеленые русалочьи глаза и русалочий смех, и как она завлекла его в жизненную пучину, и как погубила. Кранц! Сколько вам заплатить, чтобы вы не рассказывали этой истории? - Подите вы, - нахмурился Кранц. - Это была настоящая, подлинная, речная русалка. Встретился я с ней случайно и расстался тоже как-то странно. Пеликанов жадными руками вцепился в плечи Кранца. - Вы правду говорите?! Да? Вы действительно видели настоящую русалку? - Что же тут удивительного? Ведь вы же сами утверждаете, что они должны быть... - И вы ее ясно видели? Вот так, как меня? Да? - Не волнуйтесь, юноша... Если это и кажется немного чудесным, то... мало ли что на свете бывает! Я уже человек немолодой и за свою шумную, бурную, богатую приключениями жизнь видел много такого, о чем вам и не снилось. - Кранц! Вы... видели русалку?! - Видел. Если это вас так интересует - могу рассказать. Только потребуйте вина побольше. - Эй! Вина! - Только побольше. - Побольше! Кранц! О русалке! - Слушайте... - Однажды летом я охотился... Собственно, охота какая? Так, бродил с ружьем. Люблю одиночество. И вот, бродя таким образом, набрел я в один теплый летний вечер на заброшенный рыбачий домик на берегу реки. Не знаю, утонули ли эти рыбаки во время одной из своих экспедиций или просто, повыловив в этой реке всю рыбу, перебрались на другое место, - только этот домик был совершенно пуст. Я пришел в восторг от такого прекрасного безмолвия, запустения и одиночества; съездил в город, привез припасов, походную кровать и поселился в домике. Днем охотился, ловил рыбу, купался, а вечером валялся в кровати и при свете керосиновой лампочки читал Шиллера, Пушкина и Достоевского. Об этом времени я вспоминаю с умилением... Ну, вот. Как-то в душную, грозовую ночь мне не спалось. Жара, тяжесть какая-то - сил нет дышать. Вышел я на берег - мутная луна светит, ивы склонили печальные головы, осока замерла в духоте. Вода тяжелая, черная, как густые чернила. "Искупаюсь, - решил я. - Все-таки прохладнее". Но и вода не давала прохлады: свинцовая, теплая - она расступилась передо мной и опять сомкнулась, даже не волнуясь около моего тела. Я стал болтать руками, плескаться и петь песни, потому что кругом были жуть и тишина неимоверная. Нервы у меня вообще как канаты, но тут воздушное электричество, что ли, так их взвинтило, что я готов был расплакаться, точно барышня. И вот когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснет! Я думал - рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю... Сердце так и заныло... На ощупь - человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться... показалась голова... прекрасная женская голова с печальными молящими глазами... Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой... И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг ее стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны. Я успокоил ее несколькими ласковыми словами, погладил ее мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенес в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас. При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у нее был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы. Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления. Но, в общем, передо мной лежало преаппетитное создание, и я благословлял провидение, что оно послало такое утешение одинокому бродяге и забулдыге. Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх. - Не бойся! - ласково сказал я. - Старина Кранц не сделает тебе зла. И я прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам. Гм... Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы - он отдает морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасем. - Я думаю, - спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, - вы питаетесь главным образом рыбой? - Рыбы... - пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза. - Дай мне рыбы. - Ты проголодалась, бедняжка? Сейчас, моя малютка, я принесу тебе... Я достал из ящика, служившего мне буфетом, кусок холодной жареной рыбы и подал ей. - Ай, - закричала она плаксиво. - Это не рыба. Рыбы-ы... Дай рыбы. - Милая! - ужаснулся. - Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость... Тем не менее пришлось с большими усилиями достать ей живой рыбы... Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина - косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями... Такой уж, видно, у них обычай. - Воды, - прошептала она своими коралловыми губками. - Воды... "Беднягу томит жажда", - подумал я. Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту. Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия. - Милая, - сухо сказал я. - Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу? - Воды! - капризно крикнула она. - Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право. Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели. - Воды!! - А чтоб тебя, - прошептал я. - На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка... Я рядом с тобой не лягу... Мне вовсе не интересно схватить насморк. Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками. - Что вы ищете? - спросил я. Но она уже нашла - гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено. - Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? - поморщился я. Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку. Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал: - Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи. Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию. Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела. - Замолчи же, милая, - ласково сказал я. - Довольно. Мне спать хочется. Попела - и будет. Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным. - Замолчишь ли ты, черт возьми?! - вскипел я. - Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!! Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками: - Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал! Я ахнул. - Это что такое? Откуда это?! Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла: - Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный... Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков. Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами. Забылся я сном лишь перед рассветом. Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом: - Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти! Поморщившись, я пошел на реку за водой, принес ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все... Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной селедочницы. - Знаете что... - нерешительно сказал я, подходя к ней... - Не лучше ли вам на реку обратно... а? Идите себе с Богом. И вам лучше, и мне покойнее. - Тащи невод, Лаврушка! - крикнула она. - Если веревка лопнет - ухи оборву! - Ну и словечки, - укоризненно сказал я. - Будто пьяный мужик. Ну... довольно-с! Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не видел. История с русалкой была выслушана в полном молчании. Кранц поднялся и стал искать шапку. Собрался уходить и Дерягин. - А вы куда? - спросил он поэта Пеликанова. - На реку? - Пожалуй, я пойду домой, - нерешительно сказал поэт. - Нынче что-то сыровато... Слепцы Посвящается А. Я. Садовской I Королевский сад в эту пору дня был открыт, и молодой писатель Ave беспрепятственно вошел туда. Побродив немного по песчаным дорожкам, он лениво опустился на скамью, на которой уже сидел пожилой господин с приветливым лицом. Пожилой приветливый господин обернулся к Ave и после некоторого колебания спросил: - Кто вы такой? - Я? Ave. Писатель. - Хорошая профессия, - одобрительно улыбнулся незнакомец. - Интересная и почетная. - А вы кто? - спросил простодушный Ave. - Я-то? Да король. - Этой страны? - Конечно. А то какой же... В свою очередь Ave сказал не менее благожелательно: - Тоже хорошая профессия. Интересная и почетная. - Ох, и не говорите, - вздохнул король. - Почетная-то она почетная, но интересного в ней ничего нет. Нужно вам сказать, молодой человек, королевствование не такой мед, как многие думают. Ave всплеснул руками и изумленно вскричал: - Это даже удивительно! Я не встречал ни одного человека, который был бы доволен своей судьбой. - А вы довольны? - иронически прищурился король. - Не совсем. Иногда какой-нибудь критик так выругает, что плакать хочется. - Вот видите! Для вас существует не более десятка-другого критиков, а у меня критиков миллионы. - Я бы на вашем месте не боялся никакой критики, - возразил задумчиво Ave и, качнув головой, добавил с осанкой видавшего виды опытного короля, - вся штука в том, чтобы сочинять хорошие законы. Король махнул рукой. - Ничего нe выйдет! Все равно никакого толку. - Пробовали? - Пробовал. - Я бы на вашем месте... - Э, на моем месте! - нервно вскричал старый король. - Я знал многих королей, которые были сносными писателями, но я не знаю ни одного писателя, который был хотя бы третьесортным, последнего разряда, королем. На моем месте... Посадил бы я вас на недельку, посмотрел бы, что из вас выйдет... - Куда... посадили бы? - осторожно спросил обстоятельный Ave. - На свое место! - А! На свое место... Разве это возможно? - Отчего же! Хотя бы для того это нужно сделать, чтобы нам, королям, поменьше завидовали... чтобы поменьше и потолковее критиковали нас, королей! Ave скромно сказал: - Ну, что ж... Я, пожалуй, попробую. Только должен предупредить: мне это случается делать впервые, и если я с непривычки покажусь вам немного... гм... смешным - не осуждайте меня. - Ничего, - добродушно улыбнулся король. - Не думаю, чтобы за неделю вы наделали особенно много глупостей... Итак - хотите? - Попробую. Кстати, у меня есть в голове один небольшой, но очень симпатичный закон. Сегодня бы его можно и обнародовать. - С Богом! - кивнул головой король. - Пойдемте во дворец. А для меня, кстати, это будет неделькой отдыха. Какой же это закон? Не секрет? - Сегодня, проходя по улице, я видел слепого старика... Он шел, ощупывая руками и палкой дома, и ежеминутно рисковал попасть под колеса экипажей. И никому не было до него дела... Я хотел бы издать закон, по которому в слепых прохожих должна принимать участие городская полиция. Полисмен, заметив идущего слепца, обязан взять его за руки и заботливо проводить до дому, охраняя от экипажей, ям и рытвин. Нравится вам мой закон? - Вы добрый парень, - устало улыбнулся король. - Да поможет вам Бог. А я пойду спать. - И, уходя, загадочно добавил: - Бедные слепцы... II Уже три дня королевствовал скромный писатель Ave. Нужно отдать ему справедливость - он не пользовался своей властью и преимуществом своего положения. Всякий другой человек на его месте засадил бы критиков и других писателей в тюрьму, а народонаселение обязал бы читать только свои книги - и не менее одной книги в день, на каждую душу, вместо утренних булок. Ave поборол соблазн издать такой закон. Дебютировал он, как и обещал королю, "законом о провожании полисменами слепцов и об охранении сих последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.". Однажды (это было на четвертый день утром) Ave стоял в своем королевском кабинете у окна и рассеянно смотрел на улицу. Неожиданно внимание его было привлечено страшным зрелищем: два полисмена тащили за шиворот прохожего, а третий пинками ноги подгонял его сзади. С юношеским проворством выбежал Ave из кабинета, слетел с лестницы и через минуту очутился на улице. - Куда вы его тащите? За что бьете? Что сделал этот человек? Скольких человек он убил? - Ничего он не сделал, - отвечал полисмен. - За что же вы его и куда гоните? - Да ведь он, ваша милость, слепой. Мы его по закону в участок и волокем. - По за-ко-ну? Неужели есть такой закон? - А как же! Три дня тому назад обнародован и вступил в силу. Ave, потрясенный, схватился за голову и взвизгнул: - Мой закон?! Сзади какой-то солидный прохожий пробормотал проклятие и сказал: - Ну и законы нынче издаются! О чем они только думают? Чего хотят? - Да уж, - поддержал другой голос, - умный закончик: "Всякого замеченного на улице слепца хватать за шиворот и тащить в участок, награждая по дороге пинками и колотушками". Очень умно! Чрезвычайно добросердечно!! Изумительная заботливость!! Как вихрь, влетел Ave в свой королевский кабинет и крикнул: - Министра сюда! Разыщите его и сейчас же пригласите в кабинет!! Я должен сам расследовать дело! III По расследовании, загадочный случай с законом "Об охране слепцов от внешних сил" разъяснился. Дело обстояло так. В первый день своего королевствования Ave призвал министра и сказал ему: - Нужно издать закон "о заботливом отношении полисменов к прохожим слепцам, о провожании их домой и об охране сих последних от разрушительного действия внешних сил, как-то: экипажи, лошади, ямы и проч.". Министр поклонился и вышел. Сейчас же вызвал к себе начальника города и сказал ему: - Объявите закон: не допускать слепцов ходить по улицам без провожатых, а если таковых нет, то заменять их полисменами, на обязанности которых должна лежать доставка по месту назначения. Выйдя от министра, начальник города пригласил к себе начальника полиции и распорядился: - Там слепцы по городу, говорят, ходят без провожатых. Этого не допускать! Пусть ваши полисмены берут одиноких слепцов за руку и ведут куда надо. - Слушаю-с. Начальник полиции созвал в тот же день начальников частей и сказал им: - Вот что, господа. Нам сообщили о новом законе, по которому всякий слепец, замеченный в шатании по улице без провожатого, задерживался полицией и доставляется куда следует. Поняли? - Так точно, господин начальник! Начальники частей разъехались по своим местам и, созвав полицейских сержантов, сказали: - Господа! Разъясните полисменам новый закон: "Всякого слепца, который шатается без толку по улице, мешая экипажному и пешему движению, - хватать и тащить куда следует". - Что значит "куда следует"? - спрашивали потом сержанты друг у друга. - Вероятно, в участок. На высидку... Куда ж еще... - Наверно, так. - Ребята! - говорили сержанты, обходя полисменов. - Если вами будут замечены слепцы, бродящие по улицам, хватайте этих каналий за шиворот и волоките в участок! - А если они не захотят идти в участок? - Как не захотят? Пара хороших подзатыльников, затрещина, крепкий пинок сзади - небось побегут!.. Выяснив дело "Об охране слепцов от внешних влияний", Ave сел за свой роскошный королевский стол и заплакал. Чья-то рука ласково легла ему на голову. - Ну, что? Не сказал ли я, узнав впервые о законе "охранения слепцов" - "бедные слепцы!". Видите! Во всей этой истории бедные слепцы проиграли, а я выиграл. - Что вы выиграли? - спросил Ave, отыскивая свою шапку. - Да как же? Одним моим критиком меньше. Прощайте, милый. Если еще вздумаете провести какую-нибудь реформу - заходите. "Дожидайся!" - подумал Ave и, перепрыгивая через десять ступенек роскошной королевской лестницы, убежал. Мопассан РОМАН В ОДНОЙ КНИГЕ I Недавно, часов в двенадцать утра, моя горничная сообщила, что меня спрашивает по делу горничная господина Зверюгина. Василий Николаевич Зверюгин считался моим приятелем, но, как всегда случается в этом нелепом Петербурге, с самыми лучшими приятелями не встречаешься года по два. Зверюгина не видел я очень давно, и поэтому не-ожиданное получение весточки о нем, да еще через горничную, очень удивило меня. Я вышел в переднюю и спросил: - А что, милая, как поживает ваш барин? Здоров? - Спасибо, они здоровы, - сверкнув черными глазами, ответила молоденькая, очень недурной наружности, горничная. - Так, так... Это хорошо, что он здоров. Здоровье прежде всего. - Да уж здоровье такая вещь, что действительно. - Без здоровья никак не проживешь, - вставила свое слово и моя горничная, вежливо кашлянув в руку. - Больной человек уж не то, что здоровый, - благосклонно ответила моей горничной горничная Зверюгина. - Где уж! Выяснив всесторонне с этими двумя разговорчивыми девушками вопрос о преимуществе человеческого здоровья над болезнями, я, наконец, спросил пришлую горничную: - А зачем барин вас прислал ко мне? - Как же, как же! Они записку вам прислали. Oтвета просили. Я вскрыл конверт и прочел следующее странное послание: - "Прости, дорогой Аркадий, что я долго не отвечал тебе. Дело в том, что когда мы в прошлом году встретились случайно в театре Корша, ты спросил у меня, не могу ли я тебе одолжить сто рублей, так как ты, по твоим словам, не мог получить из банка по случаю праздника денег. К сожалению, у меня тогда не было таких денег, а теперь есть, и, если тебе надо, я могу прислать. Я знаю, ты аккуратен в денежных делах. Так вот, напиши мне ответ. Пиши побольше, не стесняйся. Моя горничная подождет. Твой Василиск". "Судя по письму, - подумал я, - этот Василиск или сейчас пьян, или у него начинается прогрессивный паралич". Я написал ему вежливый ответ с благодарностью за такую неожиданную заботливость о моих делах и, передавая письмо горничной, спросил: - Ваш барин, наверное, тут же живет, на Троицкой? - Нет-с. Мы живем на двадцать первой линии Васильевского острова. - Совершенно невероятно! Ведь это, кажется, у черта на куличках. - Да-с, - вздохнула горничная. - Очень далеко. Прощайте, барин! Мне еще в два места заехать надо. II На третий день после этого визита горничная около часу дня снова доложила мне: - Вас спрашивает горничная господина Зверюгина. - Опять?! Что ей надо? - Письмо от ихнего барина. - Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, как дела у вашего барина? - Дела ничего, спасибо. Дела хорошие. Да уж плохие дела - это не дай Господь. Моя горничная тоже согласилась с нею: - Хорошие дела когда, так лучше и хотеть не надо. Отдав дань этикету, мы помолчали. - Письмо? Ну, давайте. - "Радуюсь за тебя, дорогой Аркадий, что деньги тебе сейчас не нужны. Между прочим: когда ты был весной прошлого года у меня, то забыл на подзеркальнике пачку газет ("Нов. Время", "Речь" и др.), а также проспект фирмы кроватей "Санитас". Это все у меня случайно сохранилось. Если тебе нужно, напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, как вообще? Пиши побольше. У тебя такой чудесный стиль, что приятно читать. Любящий Василиск". Я ответил ему: - "Три года тому назад однажды в ресторане "Малоярославец" ты спросил меня: который час? К сожалению, у меня тогда часы стояли. Теперь я имею возможность ответить тебе на твой вопрос. Сейчас четверть второго. Не стоит благодарности. Что же касается газет, то, конечно, я хожу без них сам не свой, но из дружбы к тебе могу ими пожертвовать. Именно - передай их своей горничной. Пусть она обернет тебя ими и подожжет в тот самый момент, когда ты ее снова погонишь за не менее важным делом. Спи только на кроватях фирмы "Санитас"!" - Скажите, милая, - спросил я, передавая горничной письмо, - вы только ко мне ездите или еще к кому? - Нет, что вы, барин! У меня теперь очень много дела. Мне еще нужно съездить сегодня на Безбородкинский проспект, а потом в Химический переулок. Это где-то на Петергофском шоссе. - Черт знает что! А в Химический переулок нужно не к Бройдесу ли? - Да-с, к господину Бройдесу. - Aга! Так этот Бройдес через час будет у меня. Оставьте ему письмо, я передам. - Премного благодарю. А то это действительно... Отсюда часа полтора... III Приехал Бройдес. - Данила, - сказал я. - Вот тебе письмо от Зверюгина. - Ты знаешь, этот Зверюгин - он с ума сошел, - пожал плечами Бройдес. - Его вдруг обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и аккуратность. Он буквально заваливает меня письмами. Я бы на месте его горничной давно сбежал. - Он и тебе тоже пишет? - А разве и тебе? Представь себе, третьего дня я получил письмо с запросом: не знаю ли я, где находится главное управление по делам местного хозяйства, - справку, которую можно навести в любой телефонной книге, у любого городового. А вчера присылает мне рубль восемьдесят копеек, с письмом, в котором сообщает, что вспомнил, как мы с ним в прошлом году ездили на скачки в Коломяги и я якобы платил за мотор три рубля шестьдесят копеек. Я уверен, что с ним делается что-то нехорошее... - Посмотри-ка, что он тебе сегодня пишет. Бройдес прочел: - "Дорогой Данила! У меня к тебе большая просьба: не знаешь ли ты адрес Аркадия Аверченко - никак не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, как поживаешь. Не стесняйся писать побольше (у тебя замечательный стиль), а горничная подождет". Мы взглянули друг на друга. - Тут дело нечисто. Человек пишет мне почти каждый день письма, получает на них ответы и в то же время справляется, где я живу! Данила! Этот человек или очень болен, или здесь кроется какой-нибудь ужас. Бройдес встал. - Ты прав. Едем сейчас же к нему. Вызови таксомотор - он живет черт знает где! IV Мы звонили у парадного минут десять - из квартиры Зверюгина не было никакого ответа. Наконец, когда я энергично постучал в дверь кулаком и крикнул, что иду в полицию, дверь приотворилась и в щель просунулась растрепанная голова полураздетого Зверюгина. Он был встревожен, но, увидя нас, успокоился. - Ах, это вы! Я думал - горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и разденьтесь. В те комнаты нельзя. - Почему?! - в один голос спросили мы. - Там... дама! Я бросил косой взгляд на Бройдеса. - Ты понимаешь, Данила, в чем дело? - Да уж теперь ясно как день. Только послушай, Вася... Как тебе не стыдно гонять бедную девушку по всему Петербургу от одного края до другого? Неужели ты не мог бы запирать ее на это время в кухне?! - Да, попробуй-ка, - жалобно захныкал Василиск Зверюгин. - Это такая бешеная ревнивица, что сразу поймет, в чем дело, и разнесет кухню в куски. - Вот... оно... что! - с расстановкой сказал Бройдес. - Бедная девушка! Вот все вы такие, мужчины, подлецы: обольстите нас, бедных женщин, совратите, опутаете сладкими цепями, а потом гоняете с Химического переулка на Троицкую, проводя это время в объятиях разлучницы. Так, что ли? - Так, - бледной улыбкой усмехнулся Зверюгин. Я уселся без приглашения на стул и спросил: - Скажи, у тебя нет еще каких-нибудь друзей, кроме нас? Он понял. - Есть-то есть, да они или близко живут, или уже я все у них узнал и все им возвратил, что было возможно. Вы не можете представить, какой я стал аккуратный: за эти нужные мне три часа в день я возвратил по принадлежности все когда-то взятые и зачитанные мною книги, я ответил на все письма, на которые не отвечал по три года, я возвращал долги, вспоминая все до последней копейки! Я просто даже справлялся о здоровье моих милых, моих дорогих, моих чудесных друзей! И я теперь обращаюсь к вам: придумайте что-нибудь для моей горничной... Что-нибудь на три часа! Моя фантазия иссякла. Я подошел к столу, взял какую-то книгу и сказал: - Ладно! Это какая книга? Мопассан? Том третий? Завтра же пришли мне эту книжку... Слышишь? Мне она очень нужна. Через час я ее верну тебе. Это ничего, что горничная подождет? И ничего, что ты мне пришлешь эту книгу также и послезавтра? - О, пожалуйста, - засмеялся он. - Она все равно полуграмотная, моя Катя, и в этих делах ничего не понимает. Скажи ей, что это корректура, что ли. Ей ведь все равно. V Каждый день аккуратно бедная Катя привозила мне том третий Мопассана. - Ну, как погода? - спрашивал я. - Ничего, барин. Погода теплая, солнышко. - Чудесно! Терпеть не могу, когда холодно и идет дождь. - Что уж тут хорошего. Одна неприятность. А моя горничная добавляла: - В дождь-то совсем нехорошо. Одна грязь чего стоит. - А как же! Кому такое приятно? Я брал Мопассана и уходил в кабинет читать газеты или просматривать редакцио