й путь к от- ступлению. Да, теперь жизнь ваша - в руках моих, и я заставлю вас поверить в чудо!.. Все онемели: только Саллюстий бросился к Юлиану и схватил его за руку. - Этого не будет, кесарь, ты не мог!.. Или в самом деле?.. Он не докончил и выпустил руку императора. Все вско- чили, прислушиваясь. Крики воинов за полотняною стеною палатки станови- лись все громче и громче; мятежный гул их приближался, как будто летела буря по верхушкам леса. - Пусть покричат,-произнес Юлиан спокойно.- Бедные, глупые дети! Куда они хотят уйти от меня? Слы- шите? Вот зачем я сжег корабли - надежду трусов, убе- жище ленивых. Теперь нам уже нет возврата. Свершилось. Нам нечего ждать, кроме чуда! Теперь вы связаны со мной на жизнь и смерть. Через двадцать дней Азия - в руках моих. Я окружил вас ужасом и гибелью для того, чтобы вы победили все и сделались подобными мне. Радуйтесь! Я поведу вас, как бог Дионис, через весь мир,- вы победите людей и богов, и сами будете, как боги!.. Едва он произнес последние слова, как по всему вой- ску раздался крик ужаса: - Горят! Горят! Полководцы бросились вон из шатра. За ними - Юлиан. Они увидели зарево. Виктор в точности исполнил приказание владыки. Флот охвачен был пламенем. Импе- ратор любовался им с тихой и странной улыбкой. - Кесарь! Да помилуют нас боги,-он убежал!.. С этими словами один из центурионов бросился к но- гам Юлиана, бледный и дрожащий. - Убежал? Кто? Что ты говоришь?.. - Артабан, Артабан! Горе нам!.. Он обманул тебя, кесарь!.. - Не может быть!.. А слуги его? - пролепетал импе- ратор чуть слышно. - Только что в пытках признались, что Артабан не сатрап, а сборщик податей в Ктезифоне,- продолжал цен- турион.- Он придумал эту хитрость, чтобы спасти город и предать тебя в руки персов, заманив в пустыню; он знал, что ты сожжешь корабли. И еще сказали они, что Сапор идет с несметным войском... Император бросился к берегу реки навстречу полко- водцу Виктору: - Гасите, гасите, гасите! Скорее! Но голос его замер, и, взглянув на пылающий флот, он понял, что уже никакие человеческие силы не могут остановить огня, раздуваемого сильным ветром. В ужасе схватился он за голову и, хотя ни веры, ни молитвы уже не было в сердце, поднял глаза к небу, как будто все искал в нем чего-то. Там бледные звезды мерцали сквозь зарево. Войско все грознее волновалось и гудело. - Персы подожгли) - вопили одни, простирая руки к пылавшим кораблям в своей последней надежде. - Не персы, а сами полководцы, чтобы заманить нас в пустыню и покинуть! - безумствовали другие. - Бейте, бейте жрецов!-повторяли третьи.-Жрецы опоили кесаря и лишили его разума! - Слава августу Юлиану Победителю! - восклицали верные галлы и кельты.- Молчите, изменники! Пока он жив, нам нечего бояться! Малодушные плакали: - На родину, на родину! Мй не хотим идти дальше, не хотим в пустыню. Мы не сделаем больше ни шагу, упадем на дороге. Лучше убейте нас! - Не видать вам родины, как ушей своих! Погибли мы, попали к персам в ловушку! - Да разве вы не видите? - торжествовали галилея- не.-Бесы им овладели! Нечестивый Юлиан продал им душу свою, и они влекут его на погибель. Куда может привести нас безумец, одержимый бесами?.. А в это время кесарь, ничего не видя и не слыша, как в бреду, шептал про себя с бледной, блуждающей и рас- сеянной улыбкой: - Все равно, все равно... Чудо совершится! Не теперь, так потом.- Я верю в чудо!.. Это был первый ночлег отступления на шестнадцатые календы июня. Войско отказалось идти дальше. Ни мольбы, ни увеща- ния, ни угрозы императора не помогали. Кельты, скифы, римляне, христиане и язычники, трусливые и храбрые - все отвечали одним криком: "Назад, назад!" Военачальники тайно злорадствовали; этрусские авгу- ры явно торжествовали. После сожжения кораблей восста- ли все. Теперь не только галилеяне, но и поклонники олимпийцев были уверены, что над головой императора тяготеет проклятие, что Евмениды преследуют его. Когда он проходил по лагерю, разговоры умолкали - все бояз- ливо сторонились. Книги сибилл и Апокалипсис, этрусские авгуры и хри- стианские прозорливцы, боги и ангелы соединились, чтобы погубить Отступника. . Тогда император объявил, что он поведет их на родину через провинцию Кордуэну, по направлению к плодород- ному Хилиокому. При таком отступлении сохранялась, по крайней мере, надежда соединиться с войсками Прокопия и Себастиана. Юлиан утешал себя мыслью, что он еще не выходит из пределов Персии и, следовательно, может встретиться с главными силами царя Сапора и одержать такую победу, которая все поправит. Персы более не появлялись. Желая перед решительным нападением истощить римское войско, они подожгли бога- тые нивы с желтевшим, спелым ячменем и пшеницей, все житницы и сеновалы в селениях. Солдаты шли по мертвой пустыне, дымившейся от не- давнего пожара. Начался голод. Чтобы увеличить бедствие, персы разрушили плотины каналов и затопили выжженные поля. Им помогали пото- ки и ручьи, выходившие из берегов вследствие краткого, но сильного летнего таяния снегов на горных вершинах Армении. Вода быстро высыхала под знойным июньским солнцем. На земле, не простывшей от пожара, оставались лужи с теплою и липкою черною грязью. По вечерам от мокро- го угля отделялись удушливые испарения, слащавый запах гнилой гари, который пропитывал все - воздух, воду, даже платье и пищу солдат. Из тлеющих болот подымались тучи насекомых - москитов, ядовитых шершней, оводов и мух. Они носились над вьючными животными, прилипа- ли к пыльной потной коже легионеров. Днем и ночью раз- давалось усыпительное жужжание. Лошади бесились, быки вырывались из-под ярма и опрокидывали повозки. После трудного перехода солдаты не могли отдыхать: спасения от насекомых не было даже в палатках; они проникали сквозь щели; надо было закутаться в душное одеяло с головой, чтобы уснуть. От укуса крошечных прозрачных мух навоз- ного грязно-желтого цвета делались опухоли, волдыри, которые сперва чесались, потом болели и, наконец, превра- щались в страшные гнойные язвы. В последние дни солнце не выглядывало. Небо покры- то было ровной пеленой белых знойных облаков; но для глаз их неподвижный свет был еще томительнее солнца; небо казалось низким, плотным, удушливым, как в жаркой бане нависший потолок. Так шли они, исхудалые, слабые, вялым шагом, понуря головы, между небом, беспощадно низким, белым, как из- весть,- и обугленной черной землей, Им казалось, что сам Антихрист, человек отверженный Богом, завел их нарочно в это проклятое место, чтобы погубить. Иные роптали, поносили вождей, но бессвязно, точно в бреду. Другие тихонько молились и плакали, как больные дети, прося товарищей о куске хлеба, о глотке вина. Некоторые падали на дороге от слабости. Император велел раздать голодным последние съестные припасы, которые сберегали для него и для его прибли- женных. Сам он довольствовался жидкой мучной похлебкой с маленьким куском сала - такой пищей, от которой от- вернулся бы неприхотливый солдат. Благодаря крайнему воздержанию, чувствовал он все время возбуждение и, вместе с тем, странную легкость в теле, как бы окрыленность: она поддерживала и удеся- теряла силы. Старался не думать о том, что будет. Воз- вратиться в Антиохию или в Таре побежденным, на позор и насмешки галилеян - одна мысль об этом казалась ему невыносимою. В ту ночь солдаты отдыхали. Северный ветер разогнал насекомых. Масло, мука и вино, выданные из последних запасов императора, немного утолили голод. Пробужда- лась надежда на возвращение. Лагерь уснул глубоким сном. Юлиан удалился в палатку. В последнее время он спал как можно меньше, забы- ваясь только перед утром легкой дремотой; если же засы- пал совсем, то пробуждался с ужасом в душе, с холодным потом на теле: ему нужна была вся власть сознания, что- бы подавлять этот ужас. Войдя в шатер, снял он железными щипцами нагар со светильни медной лампады, подвешенной посередине па- латки. Кругом были разбросаны пергаментные свитки из походной библиотеки - среди них Евангелие. Он пригото- вился писать: это была его любимая ночная работа, фило- софское сочинение Против галилеян, начатое два с полови- ной месяца назад, при выступлении в поход. Он перечитывал рукопись, сидя спиною к двери палат- ки,- как вдруг услышал шелест. Обернулся, вскрикнул и вскочил на ноги: ему казалось, что он увидел призрак. В дверях стоял отрок в темной бедной тунике из верб- люжьего волоса, с пыльным овечьим мехом, перекинутым через плечо,- милостью египетских отшельников, с босы- ми нежными ногами в пальмовых сандалиях. Император смотрел и ждал, не в силах произнести ни одного слова. Царствовала тишина, какая бывает только в самый глухой час после полуночи. - Помнишь,- произнес знакомый голос,- помнишь, Юлиан, как ты приходил ко мне в монастырь? Тогда я тебя оттолкнула, но не могла забыть, потому что мы с тобой навеки близки... Отрок откинул темный монашеский покров с головы. Юлиан увидел золотые кудри и узнал Арсиною. - Откуда? Как ты пришла сюДа? Почему так одета?." Он все еще боялся - не призрак ли это, не исчезнет ли она так же внезапно, как явилась. Арсиноя рассказала ему в немногих словах, что с нею происходило во время их разлуки.--Покинув опекуна Гор- тензия и раздав почти все имение бедным, жила она дол- гое время среди галилейских отшельников, к югу от озера Марэотида, между бесплодных гор Ливийских, в страшных пустынях Нитрии и Скетии. Ее сопровождал отрок Ювен- тин, ученик слепого старца Дидима. Они посетили вели- ких подвижников. - И что же?-спросил Юлиан, не без тайной бояз- ни,- что же, девушка? Нашла ты у них, чего искала?.. Она покачала головой и молвила с грустью: - Нет. Только - проблески, только намеки и пред- знаменования... - Говори, говори все! - торопил ее император, и гла- за его загорелись надеждою. - Сумею ли сказать?-начала она медленно.-Ви- дишь ли, друг мой: я искала у них свободы, но и там ее нет... - Да, да! Не правда ли? - все больше торжествовал Юлиан.-Ведь я же тебе говорил, Арсиноя. Помнишь?.. Она опустилась на походный стул, покрытый леопар- довой кожей, и продолжала спокойно, с прежней грустной улыбкой. Он ловил каждое ее слово с восторгом и жад- ностью. - Скажи, как ты ушла от этих несчастных? - спро- сил Юлиан. - У меня тоже было искушение,- ответила она.- Однажды в пустыне, среди камней, я нашла осколок бело- го, чистого мрамора; подняла его и долго любовалась, как он искрится на солнце, и вдруг вспомнила Афины, свою молодость, искусство, тебя, как будто проснулась - и тог- да же решила вернуться в мир, чтобы жить и умереть тем, чем Бог меня создал-художником, о это время старцу Дидиму приснился вещий сон, будто бы я примирила тебя с Галилеянином... - С Галилеянином?-тихо повторил Юлиан и его лицо сразу омрачилось, глаза потухли, смех замер на губах. - Я хотела увидеть тебя,- продолжала Арсиноя,- хотела знать, достиг ли ты истины на пути своем, и куда пришел. Я облеклась в мужскую одежду иноков; мы спу- стились с братом Ювентином до Александрии по Нилу, на корабле в Селевкию Антиохийскую, с большим сирий- ским караваном, через Апамею, Эпифанию, Эдессу - до границы: среди многих трудов и опасностей прошли через пустыни Месопотамии, покинутые персами; недалеко от селения Абузата, после победы при Ктезифоне, увидели мы твой лагерь. И вот я здесь.- Ну, а как же ты, Юлиан?.. Он вздохнул, опустил голову на грудь и ничего не ответил. Потом, взглянув на нее исподлобья быстрым, умоляю- щим и подозрительным взглядом, спросил: - Теперь и ты ненавидишь Его, Арсиноя?.. - Нет. За что?-ответила она тихо и просто.-Раз- ве мудрецы Эллады не приближались к тому, о чем гово- рит Он? Те, кто в пустыне терзают плоть и душу свою,- те далеки от кроткого Сына Марии. Он любил детей, и свободу, и веселие пиршеств, и белые лилии. Он любил жизнь, Юлиан. Только мы ушли от Него, запутались и омрачились духом. Все они называют тебя Отступником. Но сами они -отступники... Император стоял перед ней на коленях, подняв глаза, полные мольбою; слезы блестели в них и медленно текли по щекам: - Не надо, не надо,- шептал он,- не говори... За- чем?.. Оставь мне то, что было... Не будь же врагом моим снова!.. - Нет! - воскликнула она с неудержимой силой.- Я должна сказать тебе все. Слушай. Я знаю, ты любишь Его. Молчи,-это так, в этом проклятье твое. На кого ты восстал? Какой ты враг Ему? Когда уста твои прокли- нают Распятого, сердце твое жаждет Его. Когда ты бо- решься против имени Его,- ты ближе к духу Его, чем те, кто мертвыми устами повторяет: Господи, Господи! Вот кто враги твои, а не Он. Зачем же ты терзаешь себя боль- ше, чем монахи галилейские?.. Юлиан вскочил- бледный; лицо его исказилось, глаза загорелись злобою; он прошептал, задыхаясь: - Поди прочь, поди прочь от меня! Знаю все ваши хитрости галилейские!.. Арсиноя посмотрела на него с ужасом, как на без- умного. - Юлиан, Юлиан! Что с тобой? Неужели из-за одно- го имени?.. Но он уже овладел собой; глаза померкли, лицо сдела- лось равнодушным, почти презрительным. - Уйди, Арсиноя. Забудь все, что я сказал. Ты ви- дишь, мы чужие. Тень Распятого - между нами. Ты не отреклась от него. Кто не враг Ему, не может быть дру- гом моим. Она упала перед ним на колени: - Зачем? Зачем? Что ты делаешь? Сжалься над со- бой, пока не поздно! Вернись,- или ты... Она не кончила, но он договорил за нее с высокомер- ной улыбкой: - Или погибну? Пусть. Я дойду по пути моему до конца,- куда бы ни привел он меня. Если же, как ты го- воришь, я был несправедлив к учению галилеян,- вспом- ни, что я вынес от них!- как бесчисленны, как презренны были враги мои. Однажды воины римские нашли при мне в болотах Месопотамии льва, которого преследовали ядо- витые мухи; они лезли ему в пасть, в уши, в ноздри, не давали дышать, облепили очи, и медленно побеждали уко- лами жал своих львиную силу. Такова моя гибель; тако- ва победа галилеян над римским кесарем! Девушка все еще протягивала к нему руки, без слов, без надежды, как друг к умершему другу. Но между ними была бездна, которую живые не переступают... В двадцатых числах июля римское войско, после дол- гого перехода по выжженной степи, нашло в глубокой до- лине речки Дурус немного травы, уцелевшей от пожара. Легионеры несказанно обрадовались ей, ложились на зем- лю, вдыхали пахучую сырость и к пыльным лицам, к вос- паленным векам прижимали влажные стебли трав. Рядом было поле спелой пшеницы. Воины собрали хлеб. Три дня продолжался отдых в уютной долине. На утро четвертого, с окрестных холмов, римские стражи за- метили облако не то дыма, не то пыли. Одни думали, что это дикие ослы, имеющие обыкновение собираться в стада, чтобы предохранить себя от нападения львов; другие, что это сарацины, привлеченные слухами об осаде Ктезифона, третьи выражали опасение, не есть ли это главное войско самого царя Сапора. Император велел трубить сбор. Когорты в оборонительном порядке, наподобие большо- го правильного круга, под охраной щитов, сдвинутых и об- разовавших как бы ряд медных стен, расположились лаге- рем на берегу ручья. Завеса дыма или пыли оставалась на краю неба до ве- чера, и никто не догадывался, что она за собой скрывает. Ночь была темная, тихая; ни одна звезда не сияла на небе. Римляне не спали; они стояли вокруг пылающих кост- ров и с молчаливой тревогой ждали утра. На восходе солнца увидели персов. Враги приближа- лись медленно. По словам опытных воинов, их было не менее двухсот тысяч; из-за холмов появлялись непрерывно новые и новые отряды. Сверкание лат так ослепляло, что даже сквозь густую пыль глаза с трудом выдерживали. Римляне молча выходили из долины и строились в бое- вой порядок. Лица были суровы, но не печальны. Опас- ность заглушила вражду. Взоры обратились опять на им- ператора. Галилеяне и язычники одинаково по выражению лица его угадывали, можно ли надеяться. Лицо кесаря сияло радостью. Он ждал встречи с персами, как чуда, зная, что победа поправит все, даст ему такую славу и си- лу, что галилеяне признают себя пораженными. Душное, пыльное утро 22 июля предвещало знойный день. Император не хотел облечься в медную броню. Он остался в легкой шелковой тунике. Полководец Виктор подошел к нему, держа в руках панцирь: - Кесарь, я видел дурной сон. Не искушай судьбы, одень латы... Юлиан молча отстранил их рукою. Старик опустился на колени, подымая легкую броню. - Одень! Сжалься над рабом твоим! Битва будет опасной. Юлиан взял круглый щит, перекинул вьющийся пурпур хламиды через плечо и вскочил на коня: - Оставь меня, старик! Не надо. И помчался, ссеркая на солнце сеотиыским шлемом с высоким золоченым гребнем. Виктор, тревожно качая головой, посмотрел ему вслед. Персы приближались. Надо было спешить. Юлиан расположил войско в особом порядке, в виде изогнутого лунного серпа. Громадный полукруг должен был врезаться двумя остриями в персидское полчище и захватить его с обеих сторон. На правом крыле начальст- вовал Дагалаиф, на левом Гормизда, в середине Юлиан И Виктор. Трубы грянули. Земля заколебалась, загудела под мягкими тяжкими ступнями бегущих персидских слонов; страусовые перья колебались у них на широких лбах; ременными подпругами привязаны были к спинам кожаные башни; из каждой че- тыре стрелка метали фаларики - снаряды с горящей смолой и паклей. Римская конница не выдержала первого натиска. С ог- лушительным ревом, вздернув хоботы, слоны разевали мясистые влажно-розовые пасти, так что воины чувство- вали на лицах дыхание чудовищ, рассвирепевших от сме- си чистого вина, перца и ладана - особого напитка, кото- рым варвары опьяняли их перед битвами; клыки, выкра- шенные киноварью, удлиненные стальными наконечниками, распарывали брюхо коням; хоботы, обвив всадников, по- дымали их на воздух и ударяли о землю. В полдневном зное от этих серых колеблющихся туш, с шлепающими складками кожи, отделялся пронзительно едкий запах пота. Лошади трепетали, бились и хрипели, почуяв запах слонов. Уже одна когорта обратилась в бег тво. То были хри- стиане. Юлиан кинулся остановить бегущих и, ударив главного декуриона рукой по лицу, закричал в ярости: - Трусы! Умеете только молиться!.. Фракийские легковооруженные стрелки и пафлагонские пращники выступили против слонов. За ними шли искус- ные иллирийские метатели дротиков, налитых свинцом,- мартиобарбулы. Юлиан приказал направить в ноги чудовищ стрелы, камни из пращей, свинцовые дротики. Одна стрела попала в глаз огромному индийскому слону. Он завыл и поднял- ся на дыбы; подпруги лопнули; седло с кожаной башней сползло, опрокинулось; персидские стрелки выпали, как птенцы из гнезда. Во всем отряде слонов произошло смя- тение. Раненые в ноги валились, и скоро вокруг них обра- зовалась целая подвижная гора из нагроможденных туш. Поднятые вверх ступни, окровавленные хоботы, сломанные клыки, опрокинутые башни, полураздавленные кони, ране- ные, мертвые, персы, римляне-все смешалось. Наконец, слоны обратились в бегство, ринулись на персов и начали их топтать. Эта опасность предусмотрена была военной наукой варваров: пример сражения при Низибе показал, что вой- ско может быть истреблено отрядом собственных слонов. Тогда вожатые длинными серповидными ножами, при- вязанными к правой руке, изо всей силы стали ударять чудовищ между двумя позвонками спинного хребта, бли- жайшими к черепу; довольно было одного такого удара, чтобы самое большое и сильное из них пало мертвым. Когорты мартиобарбулов кинулись вперед, перелезая через туши раненых, преследуя бегущих. В это время император уже летел на помощь к левому крылу. Здесь наступали персидские клибанарии - знаме- нитый отряд всадников, связанных, спаянных друг с дру- гом звеньями громадной цепи, покрытых с головы до ног гибкой стальной чешуей, неуязвимых, почти бессмертных в бою, подобных изваяниям, вылитым из металла; ранить их можно было только сквозь узкие щели в забралах, оставленные для рта и глаз. Против клибанариев направил он когорты старых вер- ных друзей своих, батавов и кельтов: они умирали за одну улыбку кесаря, глядя на него восторженными дет- скими глазами. На правом крыле в римские когорты врезались колес- ницы персов, запряженные полосатыми тонконогими зеб- рами; остроотточенные косы, прикрепленные к осям и к спицам колес, вращались с ужасающей быстротой, одним взмахом отсекая ноги лошадям, головы солдатам, разрезая тела с такой же легкостью, как серп жнеца - тонкие стебли колосьев. После полудня клибанарии ослабели: латы накалились и жгли. Юлиан направил на них все силы. Они дрогнули и пришли в смятение. У императора вы- рвался крик торжества. Он кинулся вперед, преследуя бе- гущих, и не заметил, как войско отстало. Кесаря сопрово- ждали немногие телохранители, в том числе полководец Виктор. Старик, раненный в руку, не чувствовал боли; ни на мгновение не покидал он императора и спасал его от смертельной опасности, заслоняя длинным, книзу заост- ренным, щитом своим. Опытный полководец знал, что приближаться к бегущему войску так же неблагоразумно, как подходить к падающему зданию. - Что ты делаешь, кесарь,-кричал он Юлиану.- Берегись! Возьми мои латы... Юлиан, не слушая летел вперед, с поднятыми руками, с открытой грудью,- как будто один, без войска, ужасом лица своего и мановением рук гнал несметных врагов. На губах его играла улыбка веселья, сквозь тучу пыли, поднятую вихрем, сверкал беотийский шлем, и складки хламиды, развевавшейся по ветру, походили на два испо- линских красивых крыла, которые уносили его все дальше и дальше. Впереди мчался отряд сарацин. Один из наездников обернулся, узнал Юлиана по одежде и указал товарищам с отрывистым гортанным криком, подобным орлиному клекоту: - Малэк! Малэк!-что по-арабски значит: Царь! Царь! Все обернулись и, не останавливая коней, вскочили на ноги, в своих белых, длинных одеждах, с поднятыми над головами копьями. Император увидел разбойничье смуглое лицо. Это был почти мальчик. Он скакал во весь опор, на горбу громад- ного бактрианского верблюда с комками сухой прилипшей грязи, болтавшимися на косматой шерсти под брюхом. Виктор щитом отразил два сарацинских копья, направ- ленных на императора. Тогда мальчик на верблюде прицелился и, сверкая хищным взором, от резвости оскалил белые зубы, с ра- достным криком: - Малэк! Малэк! - Как весело ему,- подумал Юлиан,- а мне еще... Он не успел кончить мысли. Копье свистнуло, задело ему правую руку, слегка оцара- пало кожу, скользнуло по ребрам и вонзилось ниже печени. Он подумал, что рана не тяжелая и, ухватился за дву- острый наконечник, чтобы вырвать его, но порезал паль- цы. Хлынула кровь. Юлиан громко вскрикнул, закинув голову, взглянул широко открытыми глазами в бледное, пылающее небо и упал с коня на руки телохранителей. Виктор поддерживал его. Губы старика дрожали, и по- мутившимися глазами смотрел он на закрытые очи кесаря. Отставшие когорты собирались. Юлиана перенесли в шатер и положили на походную постель. Он не приходил в себя, только изредка стонал. Врач Орибазий извлек острие копья из глубокой раны, осмотрел, обмыл ее и сделал перевязку. Виктор взглядом спросил, есть ли надежда. Орибазий грустно покачал головой. После перевязки Юлиан глубоко вздохнул и открыл глаза. - Где я?..-с удивлением посмотрел он кругом, как будто пробуждаясь от крепкого сна. Издалека доносился шум битвы. Вдруг вспомнил он все и с усилием привстал на постели. - Где конь? Скорее, Виктор!.. Лицо его исказилось от боли. Все кинулись, чтобы под- держать кесаря. Он оттолкнул Виктора и Орибазия. - Оставьте!.. Я должен быть там, с ними до конца!.. И он медленно встал на ноги. На бледных губах была улыбка, глаза горели: - Видите-я еще могу... Скорее щит, меч! Коня!.. Душа его боролась с кончиной. Виктор подал ему щит и меч. Юлиан взял их и, шатаясь, как дети, не научившиеся ходить, сделал два шага. Рана открылась. Он уронил оружие, упал на руки Орибазия и Виктора и, подняв глаза к небу, воскликнул: - Кончено... Ты победил. Галилеянин! И, не сопротивляясь больше, отдался в руки прибли- женным; его уложили в постель. - Да, кончено, друзья мои,- повторил он тихо,- я умираю... Орибазий наклонился, стараясь утешить его, уверяя, что такие раны вылечивают. - Не обманывай,-возразил Юлиан кротко,-зачем? Я не боюсь... И прибавил торжественно: - Я умру смертью мудрых. К вечеру впал в забытье. Часы проходили за часами. Солнце зашло. Сражение утихло. В палатке зажгли лам- паду. Наступала ночь. Он не приходил в себя. Дыхание ослабело. Думали, что он умирает. Наконец, глаза медлен- но открылись. Пристальный недвижный взор устремлен был в угол палатки; из губ вырывался быстрый, слабый шепот; он бредил; - Ты?.. Здесь?.. Зачем?.. Все равно - кончено. Поди прочь! Ты ненавидел! Вот чего мы не простим... Потом пришел в себя ненадолго и спросил Орибазия: - Который час? Увижу ли солнце?.. И подумав, прибавил, с грустной улыбкой: - Орибазий, ужели разум так бессилен?.. Знаю-это слабость тела. Кровь, переполняющая мозг, порождает ви- дения. Надо, чтобы разум... Мысли снова путались, взор становился неподвижным. - Я не хочу!.. Слышишь? Уйди, Соблазнитель! Не верю... Сократ умер, как бог... Надо, чтобы разум... Вик- тор! О, Виктор... Что тебе до меня. Галилеянин? Любовь твоя - страшнее смерти. Бремя твое - тягчайшее бремя... Зачем Ты так смотришь?.. Как я любил Тебя, Пастырь Добрый, Тебя одного... Нет, нет! Пронзенные руки и но- ги? Кровь? Тьма? Я хочу солнца, солнца!.. Зачем Ты застилаешь солнце?.. Наступил самый тихий и темный час ночи. Легионы вернулись в лагерь. Победа не радовала их. Несмотря на усталость, почти никто не спал. Ждали из- вестий из императорской палатки. Многие, стоя у потухаю- щих костров и опираясь одной рукой на длинные копья, дремали в изнеможении. Слышно было, как стреноженные лошади, тяжело вздыхая, жуют овес. Между темными шатрами выступили на краю неба бе- ловатые полосы. Звезды сделались дальше и холоднее. Повеяло сыростью. Сталь копий и медь щитов потускнели от серого, как паутина, налета росы. Пропели петухи эт- русских гадателей, вещие птицы, которых жрецы не уто- пили, несмотря на повеление августа. Тихая грусть была на земле и на небе. Все казалось призрачным - близкое далеким, далекое близким. У входа в палатку кесаря толпились друзья, военачаль- ники, приближенные; в сумерках казались они друг другу бледными тенями. В шатре царствовало еще более торжественное безмол- вие. С однообразным звоном врач Орибазий толок в мед- ной ступе лекарственные травы для освежающего напитка. Больной успокоился; бред затих. На рассвете в последний раз пришел он в себя и спро- сил с нетерпением: - Когда же солнце?.. - Через час,- ответил Орибазий, взглянув на уровень воды в стеклянных стенках водяных часов. - Позовите военачальников,- приказал Юлиан.- Я должен говорить. - Милостивый кесарь, тебе нужен покой,- заметил врач. - Все равно. До восхода не умру.-Виктор, выше го- лову... Так. Хорошо. Ему рассказали о победе над персами, о бегстве пред- водителя вражеской конницы, Мерана, с двумя сыновьями царя, о гибели пятидесяти сатрапов. Он не удивился, не обрадовался; лицо его осталось безучастным. Вошли приближенные: Дагалаиф, Гормизда, Невитта, Аринфей, Люциллиан, префект Востока-Саллюстий; впереди шел комес Иовиан. Многие, делая предположения о будущем, высказывали желание видеть на престоле это- го слабого боязливого человека, никому не опасного. При нем надеялись отдохнуть от тревог слишком бурного цар- ствования. Иовиан обладал искусством угождать всем. Он был высок и благообразен, с лицом незначительным, исче- зающим в толпе. Он имел сердце добродетельное и ни- чтожное. Здесь же, среди приближенных, находился молодой центурион придворных щитоносцев, будущий историк Ам- миан Марцеллин. Все знали, что он ведет дневник похода. Войдя в палатку, Аммиан вынул навощенные дощечки и медный стилос. Он приготовился записывать предсмерт- ную речь императора. - Подымите завесу,- приказал Юлиан. Покров на дверях откинули. Все расступились. Утрен- ний холод повеял в лицо умирающему. Дверь выходила на восток. Недалеко был обрыв; ничто не заслоняло неба. Юлиан увидел светлые облака, еще холодные, прозрач- ные, как лед. Он вздохнул и сказал: - Так. Хорошо. Погасите лампаду... Огонь потушили; палатку наполнил сумрак. Все ждали молча. - Слушайте, друзья мои,- начал кесарь предсмерт- ную речь; он говорил тихо, но внятно; лицо было спо- койно. i Аммиан Марцеллин записывал. - Слушайте, друзья,-мой час пришел, быть может, слишком ранний: но видите,-я радуюсь, как верный дол- жник, возвращая природе жизнь,- и нет в душе моей ни скорби, ни страха; в ней только тихое веселие мудрых, предчувствие вечного отдыха. Я исполнил долг и, вспоми- ная прошлое, не раскаиваюсь. В те дни, когда, всеми го- нимый, ожидал я смерти в пустыне Каппадокии, в Мацеллуме, и потом, на вершине величия, под пу\ римского кесаря,- сохранил я душу мою незапятнанной, стремясь к высоким целям. Если же не исполнил всего, что хотел,- не забывайте, люди, что делами земными уп- равляют силы рока.- Ныне благословляю Вечного за то, что дал Он мне умереть не от медленной болезни, не от руки палача или злодея, а на поле битвы, в цвете юности, среди недоконченных подвигов... Расскажите, возлюбленные, врагам и друзьям моим, как умирают эллины, укрепляемые древнею мудростью. Он умолк. Все опустились на колени. Многие плакали. - О чем вы, бедные? - спросил Юлиан с улыбкой.- Непристойно плакать о том, кто возвращается на родину... Виктор, утешься!.. Старик хотел ответить, но не мог, закрыл лицо руками и зарыдал еще сильнее. - Тише, тише,- произнес Юлиан, обращая взор на далекое небо.-Вот оно!.. Облака загорелись. Сумрак в палатке сделался янтар- ным, теплым. Блеснул первый луч солнца. Умирающий об- ратил к нему лицо свое. Тогда префект Востока, Саллюстий Секунд, прибли- зившись, поцеловал руку Юлиана: - Блаженный август, кого назначаешь наследником? - Все равно,- отвечал император.- Судьба решит. Не должно противиться. Пусть галилеяне торжествуют. Мы победим - потом, и - с нами солнце! - Смотрите, вот оно, вот оно!.. Слабый трепет пробежал по всему телу его, и с послед- ним усилием поднял он руки, как будто хотел устремиться навстречу солнцу. Черная кровь хлынула из раны; жилы, напрягаясь, выступили на висках и на шее. - Пить, пить! - прошептал он, задыхаясь. Виктор поднес к его губам глубокую чашу, золотую, сиявшую, наполненную до краев чистой родниковой водой. Юлиан смотрел на солнце и медленно, жадными глотками пил воду, прозрачную, холодную, как лед. Потом голова его откинулась. Из полуоткрытых губ вырвался последний вздох, последний шепот: - Радуйтесь!.. Смерть-солнце... Я-как ты, о, Ге- лиос!.. Взор его потух. Виктор закрыл ему глаза. Лицо императора, в сиянии солнца, было похоже на, Лицо уснувшего бога. Прошло три месяца после заключения императором Иовианом мира с персами. В начале октября римское войско, истощенное голодом и бесконечными переходами по знойной Месопотамии, вер- нулось в Антиохию. Во время пути, трибун щитоносцев, Анатолий подру- жился с молодым историком Аммианом Марцеллином. Друзья решили ехать в Италию, в уединенную виллу около Бай, куда приглашала их Арсиноя, чтобы отдохнуть от трудного похода и полечиться от ран в серных источ- никах. Проездом остановились они на несколько дней в Ан- тиохии. Ожидались великолепные торжества в честь вступления на престол Иовиана и возвращения войска. Мир, заклю- ченный с царем Сапором, был позорным для Империи: пять богатых римских провинций по ту сторону Тигра, в том числе Кордуэна и Регимэна, пятнадцать погранич- ных крепостей, города Сингара, Кастра-Маурорум и не- приступная древняя твердыня Низиб, выдержавшая три осады, переходили в руки Сапора. Но галилеяне мало думали о поражении Рима. Когда в Антиохию пришло известие о смерти Юлиана Отступни- ка, запуганные граждане сперва не поверили, боясь, что это сатанинская хитрость, новая сеть для уловления пра- ведных; но поверив, обезумели от радости. Ранним утром шум праздника, крики народа ворвались сквозь плотно запертые ставни в полутемную спальню Анатолия. Он решил целый день просидеть дома. Лико- вание черни было ему противно. Старался опять уснуть, но не мог. Странное любопытство овладело им. Он быст- ро оделся, ничего не сказал Аммиану и вышел на улицу. Был свежий, но не холодный, солнечный осенний день. Большие круглые облака на темно-голубом небе сливались с белым мрамором бесконечных антиохийских колоннад и портиков. На углах, рынках и форумах шумели фонтаны. В солнечно-пыльной дали улиц видно было, как широкие струи городских водопроводов скрещиваются подвижными хрустальными нитями. Голуби, воркуя, клевали рассыпан- ный ячмень. Пахло цветами, ладаном из открытых настежь церквей, мокрой пылью. Смуглые девушки, пересмеиваясь, окропляли из прозрачных водоемов корзины бледных ок- тябрьских роз и потом, с радостным пением псалмов, обвивали гирляндами столбы христианских базилик. Толпа с немолчным гулом и говором наполняла улицы; медленным рядом двигались по великолепной антиохий- ской мостовой - гордости городского совета декурионов - колесницы и носилки. Слышались восторженные крики: - Да здравствует Иовиан август, блаженный, ве- ликий! Иные прибавляли: "победитель", но неуверенно, пото- му что слово "победитель" слишком отзывалось насмешкой. Тот самый уличный мальчик, который некогда марал углем на стенах карикатуры Юлиана, хлопал в ладоши, свистел, подпрыгивал, валялся в пыли, как воробей, и выкрикивал пронзительно: - Погиб, погиб сей дикий вепрь, опустошитель верто- града Божьего! Он повторял эти слова за старшими. Сгорбленная старуха в отрепьях, ютившаяся в гряз- ном предместьи, в сырой щели, как мокрица, тоже вы- ползла на солнце, радуясь празднику. Она махала и вопи- ла дребезжащим голосом: - Погиб Юлиан, погиб злодей! Веселие праздника отражалось и в широко открытых удивленных глазах грудного ребенка, которого держала на руках смуглая исхудалая поденщица с фабрики пурпура; мать дала ему медовый пирожок; видя пестрые одежды на солнце, он махал с восторгом ручками и вдруг, быстро отвертывая свое пухлое грязное личико, обмазанное медом, плутовато посмеивался, как будто все отлично понимал, только не хотел сказать. А мать думала с гордостью, что умный мальчик разделяет веселие праведных о смерти От- верженного. Бесконечная грусть была в сердце Анатолия. Но он шел дальше, увлекаемый все тем же странным любопытством. По улице Сингон приблизился он к соборной базилике. На паперти, залитой ярким солнцем, была еще большая давка. Он увидел знакомое лицо чиновника квестуры, Марка Авзония, выходившего из базилики в сопровож- дении двух рабов, которые локтями прочищали путь в толпе, "Что это?-удивился Анатолий.-Как попал в цер- ковь этот ненавистник галилеян?" Кресты, шитые золотом, виднелись на лиловой хла- миде Авзония и даже на передках кожаных пунцовых туфель. Юний Маврик, другой знакомый Анатолия, подошел к Авзонию: - Как поживаешь, достопочтенный? - спросил Мав- рик, с притворным насмешливым удивлением, осматривая новый христианский наряд чиновника. Юний был человек свободный, довольно богатый, и переход в христианство не представлял для него особен- ной выгоды. Внезапному обращению своих друзей-чинов- ников ничуть не удивлялся он, но ему нравилось при каж- дой встрече дразнить их расспросами, принимая вид чело- века оскорбленного, скрывающего свое негодование под личиной насмешки. Толпа входила в двери церкви. Паперть опустела. Друзья могли беседовать свободно. Анатолий, стоя за ко- лонной, слышал разговор. - Зачем же не достоял ты до конца службы? - спро- сил Маврик. - Сердцебиение. Душно. Что же делать,- не привык... И прибавил задумчиво: - Странный слог у этого нового проповедника: гипер- болы слишком действуют на меня - точно железом прово- дит по стеклу... странный слог! - Это, право, трогательно,- злорадствовал Маврик.- Всему изменил, ото всего отрекся, а хороший слог... - Нет, нет, я, может быть, еще просто во вкус не во- шел- перебил его, спохватившись, Авзоний.- Ты не ду- май, пожалуйста, Маврик, я ведь искренне... Из глубоких носилок медленно вылезла, кряхтя и охая, жирная туша квестора Гаргилиана: - Кажется, опоздал?.. Ничего,-в притворе постою. Бог есть Дух, обитающий... - Чудеса!-смеялся Маврик.-Св. Писание в устах Гаргилиана!.. - Христос да помилует тебя, сын мой! - обратился к нему Гаргилиан невозмутимо,- чего это ты все язвишь, все ехидничаешь? - Опомниться не могу. Столько обращений, столько превращений! Я, например, всегда полагал, что уж твои верования... - Какой вздор, милый мой! У меня одно верование, что галилейские повара нисколько не хуже эллинских. А постные блюда - объедение. Приходи ужинать, фило- соф! Я тебя СКОРО обращу в свою веру. Пальчики обли- жешь.-Не все ли равно, друзья мои, съесть хороший обед в честь бога Меркурия или в честь святого Меркурия. Предрассудки! Чем, спрашивается, мешает вот эта хоро- шенькая вещица? И он указал на скромный янтарный крестик, болтав- шийся среди надушенных складок драгоценного аметисто- вого пурпура на его величественном брюхе. - Смотрите, смотрите: Гекеболий, великий жрец боги- ни Астарты Диндимены - кающийся иерофант в темных галилейских одеждах. О, зачем тебя здесь нет, певец метаморфоз?!-торжествовал Маврик, указывая на бла- гообразного старика, умащенного сединами, с тихой важ- ностью на приятном розовом лице, сидевшего в полуза- крытых носилках. - Что он читает? - Уж конечно не правила Пессинунтской Богини! - Смирение-то, святость! Похудел от поста. Смотрите, возводит очи, вздыхает. -А слышали, как обратился?-спросил квестор с веселой улыбкой. - Должно быть, пошел к императору Иовиану, как некогда к Юлиану, и покаялся? - О, нет, все было сделано по-новому. Неожиданно. Покаяние всенародное. Лег на землю в дверях одной бази- лики, из которой выходил Иовиан, среди толпы народа и закричал громким голосом: "топчите меня, гнусного, топчите соль непотребную!" И со слезами целовал ноги проходящим. - Да, это по-новому! Ну, и что же, понравилось? - Еще бы! Говорят, было свидание с императором наедине. О, такие люди не горят, не тонут. Все им в поль- зу. Скинет старую шкуру - помолодеет. Учитесь, дети мои! - Ну, а что бы такое он мог сказать императору? - Мало ли что! - вздохнул Гаргилиан, не без тайной зависти.-Он мог шепнуть: крепче держись христианства, да не останется в мире ни одного язычника: правая вера есть утверждение престола твоего. Теперь перед ним доро- га прямая. Куда лучше, чем при Юлиане. Не угонишься. Премудрость! - Ой, ой, ой, благодетели, заступитесь, помилуйте! Исторгните смиреннейшего раба Цикумбрика из пасти львиной! - Что с тобой? - спросил Гаргилиан кривоногого ча- хоточного сапожника с добрым, растерянным лицом, с не- уклюже торчавшими клоками седых волос. Его вели два тюремных римских копьеносца. - В темницу влекут! - За что? - За разграбление церкви. - Как? Неужели ты?.. - Нет, нет, я только в толпе, может быть, раза два крикнул: бей! Это было еще при августе Юлиане. Тогда говорили: кесарю угодно, чтобы мы разрушали галилей- ские церкви. Мы и разрушали. А теперь донесли, будто я серебряную рипиду из алтаря под полою унес. Я и в церкви-то не был; только с улицы два раза крик- нул; бей! Я человек смирный. Лавчонка у меня дрянная, да на людном месте,- если драка, непременно затащат. Разве я для себя? Мне что?.. Я думал, приказано. Ой, защитите, отцы, помилуйте!.. - Да ты кто, христианин или язычник?-спросил Юний. - Не знаю, благодетели, сам не знаю! До императора Константина приносил я жертвы богам. Потом крестили. При Констанции сделался арианином. Потом эллины во- шли в силу. Я - к эллинам. А теперь опять, видно, по- старому. Хочу покаяться, в церковь арианскую вернуться. Да боюсь, как бы не промахнуться. Разрушал я капища идольские, потом восстановлял и вновь разрушал. Все перепуталось! Сам не разберу, что я и что со мной. Поко- рен властям, а ведь вот никак в истинную веру попасть не могу. Все мимо! Либо рано, либо поздно. Только вижу, нет мне покоя,- или так уж на роду написано? Бьют за Христа, бьют за богов. Деток жаль!.. Ой, защитите, благодетели, освободите Цикумбрика, раба смиренней- шего! - Не бойся, любезный,- произнес Гаргилиан с улыб- кой,-мы тебя освободим. Похлопочем. Ты еще мне такие славные полусапожки сшил, со скрипом. Цикумбрик упал на колени, простирая с надеждой ру- ки, отягченные цепями. Немного успокоившись, он взглянул на покровителей робко, исподлобья, и спросил: - Ну, а как же теперь насчет веры, благодетели?.. Покаяться и уж твердо стоять до конца? Значит, переме- ны не будет? А то боюсь, что снова... - Нет, нет, успокойся,- засмеялся Гаргилиан,- те- перь уж кончено: перемены не будет! Анатолий, не замеченный друзьями, вошел в церковь. Ему хотелось послушать знаменитого молодого проповед- ника Феодорита. На колеблющихся волнах фимиама голубоватыми сно- пами дрожали косые лучи солнца, проникая сквозь узкие верхние окна огромного купола, подобного золотому небу, символу миродержавной Церкви Вселенной. Один луч упал на огненную рыжую бороду проповед- ника, стоявшего на высоком амвоне. Он поднял исхудалые бледные руки, почти сквозившие, как воск, на солнце; гла- за горели радостью; голос гремел. - Я хочу начертать на позорном столбе повесть о Юлиане злодее, богоотступнике! Да прочтут мою "надпись все века и все народы, да у