к Янкелю. - Как же это вы умудрились, товарищ редактор, дать отзыв о том, чего еще не было? - улыбнувшись, спросила она. Янкель не смутился. - А мы и так знаем, - сказал он, - что гимнастика пройдет хорошо. Заранее можно похвалить. Гимнастика действительно прошла хорошо. Упражнения были сделаны чисто, и пирамида "поразила присутствующих своей виртуозностью". На этом учет закончился. Гости разъехались. Викниксор собрал школу в зале и объявил: - Все без исключения - в отпуск. Не идущие в отпуск - гулять до двенадцати часов вечера. Старое здание школы дрогнуло от дружного ураганного "ура". Шкида бросилась в гардеробную. ШКИДА ВЛЮБЛЯЕТСЯ Весна и математика. - Окно в мир. - Дочь Маркони. - Неудачники. - Смотр красавиц. - Победитель Дзе. - Кокетка с подсолнухами. - Любовь и мыло. - Конец весне. - Воробьев, слушай внимательно и пиши: сумма первых трех членов геометрической пропорции равна двадцати восьми; знаменатель отношения равен четырем целым и одной второй, третий член в полтора раза больше этого знаменателя. Теперь остается найти четвертый член. Вот ты его и найди. Воробей у доски. Он берет мел и грустно обводит глазами класс, потом начинает писать формулу. Педагог ходит по классу и нервничает. - И вы решайте! - кричит он, обращаясь к сидящим. - Нечего головами мотать. Но класс безучастен к его словам. Лохматые головы рассеянны. Лохматые головы возбуждены шумом, что врывается в окна бурными всплесками. На улице весна. Размякли мозги у старших от тепла и бодрого жизнерадостного шума, совсем разложились ребята. - Ну же, решай, головушка, - нетерпеливо понукает педагог застывшего Воробья, но тот думает о другом. Ему завидно, что другие сидят за партами, ничего не делают, а он, как каторжник, должен искать четвертый член. Наконец он собирает остатки сообразительности и быстро пишет. - Вот, - Неправильно, - режет халдей. Воробей пишет снова. - Опять не так. - Брось, Воробышек, не пузырься, опять неправильно, - лениво тянет Еонин. Тогда Воробей, набравшись храбрости, решительно заявляет: - Я не знаю! - Сядь на место. С облегченным вздохом Воробышек идет к своей парте и, усевшись, забывает о математике. По его мнению, гораздо интереснее слушать, как на парте сзади Цыган рассказывает о своих вчерашних похождениях. Во время прогулки он познакомился с хорошенькой девицей и теперь возбужденно об этом рассказывает. Его слушают с необычайным вниманием, и, поощренный, Цыган увлекся. - Смотрю, она на меня взглянула и улыбнулась, я тоже. Потом догнал и говорю: "Вам не скучно?" - "Нет, говорит, отстаньте!" А я накручиваю все больше да больше, под ручку подцепил, ну и пошли. - А дальше? - затаив дыхание спрашивает Мамочка. Колька улыбается. - Дальше было дело... - говорит он неопределенно. Все молчат, зачарованные, прислушиваясь к шуму улицы и к обрывкам фраз математика. Джапаридзе уже несколько раз украдкой приглаживает волосы и представляет себе, как он знакомится с девушкой. Она непременно будет блондинка, пухленькая, и носик у нее будет такой... особенный. На Камчатке Янкель, наслушавшись Цыгана, замечтался и гнусавит в нос романс: Очи черные, очи красные, Очи жгучие и прекрасные, - Черных, к доске! Как люблю я вас... - Черных, к доске! Грозный голос преподавателя ничего хорошего не предвещает, и Янкель, очнувшись, сразу взвешивает в уме все шансы на двойку. Двойку он и получает, так как задачу решить не может. - Садись на место. Эх ты, очи сизые! - злится педагог. Звонок прерывает его слова. Сегодня математика была последним уроком, и теперь шкидцы свободны, а через час первому и второму разряду можно идти гу- лять. Едва захлопнулась дверь за педагогом, как класс, сорвавшись с места, бросается к окнам. - Я занял! - Я! - Нет, я! Происходит горячая свалка, пока все кое-как не устраиваются на подоконниках. Лежать на окнах стало любимым занятием шкидцев. Отсюда они жадно следят за сутолокой весенней улицы. Они переругиваются со сторожем, перекликаются с торговками, и это им кажется забавным. - Эй, борода! Соплю подбери. В носу тает, - гаркает Купец на всю улицу. Сторож вздрагивает, озирается и, увидев ненавистные рожи шкидцев, разражается градом ругательств: - Ах вы, губошлепы проклятые! Ужо я вам задам. - О-го-го! Задай собачке под хвост, - Дядя! Дикая борода! На противоположной стороне стоят девчонки-торговки; они хихикают, одобрительно поглядывая на ребят. Шкидцы замечают их. - Девочки, киньте семечка. - Давайте деньги. - А нельзя ли даром? - Даром за амбаром! - орут девчонки хором. Закупка подсолнухов происходит особенно, по-шкидски изобретательно. Со второго этажа спускается на веревке шапка, в шапке деньги, взамен которых торговка насыпает стакан семечек, и подъемная машина плывет наверх. В разгар веселья в классе появляется Косталмед. - Это что такое? - кричит он. - А ну, долой с подоконников! Сразу окна очищаются. Костец удовлетворенно покашливает, потом спокойно говорит: - Первый и второй разряды могут идти гулять. Классы сразу пустеют. Остающиеся с тоской и завистью поглядывают через окна на расходящихся кучками шкидцев. Особой группой идут трое - Цыган, Дзе и Бобер. Они идут на свидание, доходят до угла и там расходятся в разные стороны. В классе тишина, настроение у оставшихся особенное, какое-то расслабленное, когда ничего не хочется делать. Несколько человек - на окнах, остальные ушли во двор играть в рюхи. Те, что на окнах, сидят и мечтают, сонно поглядывая на улицу. И так до вечера. А вечером собираются все. Приходят возбужденные "любовники", как их прозвали, и наперебой рассказывают о своих удивительных, невероятных приключениях. * * * Уже распустились почки и светлой, нежной зеленью покрылись деревья церковного сада. На улицах бушевала весна. Был май. Вечерами в окна Шкиды врывался звон гитары, пение, шарканье множества ног и смех девушек. А когда начались белые ночи, к шкидцам пришла любовь. Разжег Цыган, за ним Джапаридзе. Потом кто-то сообщил, что видел Бобра с девчонкой. А дальше любовная горячка охватила всех. Едва наступал вечер, как тревога охватывала все четвертое отделение. Старшие скреблись, мылись и чистились, тщательно причесывали волосы и спешили на улицу. Лишение прогулок стало самым страшным наказанием. Наказанные целыми часами жалобно выклянчивали отпуск и, добившись его, уходили со счастливыми лицами. Не останавливались и перед побегами. Улица манила, обещая неиспытанные приключения. Весь Старо-Петергофский, от Фонтанки до Обводного, был усеян фланирующими шкидцами и гудел веселым смехом. Они, как охотники, преследовали девчонок и после наперебой хвалились друг перед другом. Даже по ночам, в спальне, не переставали шушукаться и, уснащая рассказ грубоватыми подробностями, поверяли друг другу сокровенные сердечные тайны. Только двоих из всего класса не захватила общая лихорадка. Костя Финкельштейн и Янкель были, казалось, по-прежнему безмятежны. Костя Финкельштейн в это время увлекался поэтическими образами Генриха Гейне и, по обыкновению, проморгал новые настроения, а Янкель... Янкель грустил. Янкель не проморгал любовных увлечений ребят, он все время следил за ними и с каждым днем становился мрачнее. Янкель разрешал сложную психологическую задачу. Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию. Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду. В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель - в то время еще не Янкель, а Гришка - был среди них как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок. Однажды в распределитель привели новенькую. Была она ростом повыше прочей детдомовской мелюзги, черненькая, как жук, с черными маслеными глазами. - Как звать? - спросил Гришка. - Тоня. - А фамилия? - Маркони, - ответила девочка, - Тоня Маркони. - А вы кто такая? - продолжал допрос Гришка, нахально оглядывая девчонку. Новенькая, почувствовав враждебность в Гришкином поведении, вспыхнула и так же грубо ответила: - А тебе какое дело? Дерзость девчонки задела Гришку. - А коса у тебя крепкая? - спросил он угрожающе. - Попробуй! Гришка протянул руку, думая, что девчонка завизжит и бросится жаловаться. Но она не побежала, а молча сжала кулаки, приготовившись защищаться, и эта молчаливая отвага смутила Гришку. - Руки марать не стоит, - буркнул он и отошел. Больше он не трогал ее, и хотя особенной злости не испытывал, но заговаривать с ней не хотел. Тоня первая заговорила с ним. Как-то раз Гришку назначили пилить дрова. Он пришел в зал подыскать себе помощника и остановился в нерешительности, не зная, кого выбрать. Тоня, стоявшая в стороне, некоторое время глядела то на Гришку, то на пилу, которую он держал в руках, потом, подойдя к нему, негромко спросила: - Пилить? - Да, пилить, - угрюмо ответил Гришка. - Я пойду с тобой, - краснея, сказала Тоня. - Я очень люблю пилить. Гришка, сморщившись, с сомнением оглядел девочку. - Ну, хряем, - сказал он недовольно. Полдня они проработали молча. Тоня не отставала от него, и совсем было незаметно, что она устала. Тогда Гришка подобрел. - Ты где научилась пилить? - спросил он. - В колонии, на Помойке. - Тоня рассмеялась и, видя, что Гришка не понимает, пояснила: - На Мойке. Это мы ее так - помойкой - прозвали... Там только одни девочки были, и мы всегда сами пилили дрова. - Подходяще работаешь, - похвалил Гришка. К вечеру они разговорились. Окончив пилку, Гришка сел на бревно и стал свертывать папироску. А Тоня рассказывала о своих проделках на Мойке. И тут Гришка сделал открытие: оказывается, девчонки могли рассказать много интересного и даже понимали мальчишек. Тогда, растаяв окончательно, Гришка распахнул свою душу. Он тоже с гордостью рассказал о нескольких своих подвигах. Тоня внимательно слушала и весело смеялась, когда Гришка говорил о чем-нибудь смешном. Гришка разошелся, совершенно забыв, что перед ним девчонка, и, увлекшись, даже раза два выругался. - Ты совсем как мальчишка, - сказал он ей. - Правда? - воскликнула Тоня, покраснев от удовольствия. - Я похожа на мальчишку?.. Я даже курить могу. Дай-ка. И, выхватив из рук Гришки окурок, она храбро затянулась и выпустила дым. - Здорово! - сказал восхищенный Гришка. - Фартовая девчонка! - Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, - сказала печально Тоня. - Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо... Потом дети пойдут... Скучно... Тоня тяжело вздохнула. Гришка, растерявшись, потер лоб. - Это верно, - сказал он. - Не везет вам, девчонкам. Через неделю они уже были закадычными друзьями. Тоня много читала и пересказывала Гришке прочитанное. Гришка, признававший только детективную, "сыщицкую" литературу, был очень удивлен, узнав, что существует много других книг, не менее интересных. Правда, герои в них, судя по рассказам Тони, были вялые и все больше влюблялись и ревновали, но Гришка дополнял ее рассказы уголовными подробностями. Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит: - Дурак! - Почему? - По шее надо было ее. - Нельзя. Он любит. - Ну, так тому бы вставил перо куда следует... - А она бы ушла с ним. Граф ревновал же. - Ах, ревновал, - говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. - Тогда другое дело... - Ну вот, граф взял и уехал, а они стали жить вместе. - Уехал? - Гришка хватается за голову. - И все оставил? - Все. - И мебели не взял? - Он им оставил. Он великодушный был. Гришка с досадой крякает. - Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, - пусть живут как знают... Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться. - Знаешь, - сказала однажды Тоня, - приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать... Гришка согласился. Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала. - Полезай скорей, - шепнула она, давая место. И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались. - Знаешь, кто мой отец? - спрашивала тихонько Тоня. - Кто? - Знаменитый изобретатель Маркони... Он итальянец... - А ты русская. Как же это? - Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась... от несчастной любви... Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать. - Отец у меня тоже этот, как его... - Граф? - Ага. - А как его фамилия? - Дамаскин. Тоня фыркнула. - Дамаскин... Замаскин... Таких фамилий у графов не бывает, - решительно сказала она. Гришка очень смутился и попробовал выпутаться. - Он был... вроде графа... Служил у графа... кучером... Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером. Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее. И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид. Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги. - Я люблю тебя, - шептала Тоня. - Давай поцелуемся на прощанье. Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала. - Брось, - бормотал растроганный Гришка. - Черт с ним, чего там... Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку. - Я к тебе приду, - сказала она. - Поклянись, что и ты будешь приходить. - Клянусь, - пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка. Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки, а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву. Но однажды дежуривший по кухне Горбушка, необычайно взволнованный, ворвался в класс. - Ребята! - заорал он, давясь от смеха. - Ребятки! Янкеля девчонка спрашивает. Невеста. Класс ахнул. - Врешь! - крикнул Цыган. - Врешь, - пролепетал сидевший в углу Янкель, невольно задрожав от нехорошего предчувствия. - Вру? - завопил Горбушка. - Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!.. Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к дверям. А за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс. - Амуры крутит! - ревел Цыган, гогоча. - Печки-лавочки! А ну поглядим-ка, что за невеста! Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как в хороводе, двигался онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут Янкель и увидел Тоню Маркони. Она стояла, прижавшись к дверям, и испуганно озиралась по сторонам, окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за рукав и кричал: - Вон он, вон он, твой Гриха! Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно огляделся, ища выхода из адского хоровода. - Янкель с невестой! Янкель с невестой! - кричали ребята, танцуя вокруг несчастной парочки. - Через почему такое вас двое? - пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю. - Дю-у-у! - вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув, зажала уши. У Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед, таща за собой Тоню. - Дю-у-у! - стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище. Янкель пробился к дверям, вытолкнул Тоню на лестницу и выскочил сам. Кто-то напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад, и он как стрела понесся вниз. Тоня стояла внизу на площадке. Губы ее вздрагивали. Она стыдилась взглянуть на Янкеля. Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили, что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и досадно за себя, за Тоню, за ребят. Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла. Две недели вся школа преследовала Янкеля. Его вышучивали, над ним смеялись, издевались и - больше всего - негодовали. Шкидец - и дружит с девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу. Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с девчонкой. "Дурак, баба, нюня!" - ругал он себя, с ужасом вспоминая прошлое, но в глубине осталась какая-то жалость к Тоне. Многое передумал Янкель за это время и наконец принял твердое решение, как и подобало настоящему шкидцу. Через две недели Тоня снова пришла в Шкиду. Она осталась на дворе и попросила вызвать Гришу Черных. Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку. - Вам Гришу? - спросил, усмехаясь, Мамочка. - Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко! Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами. Вернувшись в класс, он доложил: - Готово... На легком катере. - Молодец Янкель! - восхищались ребята. - Как отбрил. Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды была восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок. А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню. На его глазах ломались традиции доброго старого времени. То, что тогда было позором, теперь считалось подвигом. Теперь все бредили, все рассказывали о своих подругах, и тот, у кого ее не было, был самый несчастный и презираемый всеми. "За что же я ее тогда?" - с горечью думал Янкель, и едкая обида на ребят разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал Тоню, а теперь они сами делали то же, и никто не смеялся над ними. Янкель ходил мрачный и неразговорчивый. Думы о Тоне не выходили из головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней. Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну. Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал: - По-моему, тебе надо сходить к ней. - Ты думаешь? - обрадовался Янкель. - Я думаю, - сказал Костя. * * * Наступал вечер. Шкидцы торопливо чистились, наряжались, нацепляли на грудь жетоны и один за другим убегали на улицу, каждый к своему заветному уголку. Только Костя не торопился. Он доставал из парты томик любимого Гейне, засовывал в карман оставшийся от обеда кусок хлеба и уходил. Косте еще не довелось мучиться, ожидая любимую где-нибудь в условном месте, около аптеки или у ларька табтреста. Костино сердце дремало и безмятежно отстукивало секунды его жизни. Костя любил только Гейне и сквер у Калинкина моста. Скверик был маленький, грязноватый, куцый, обнесенный жидкой железной решеткой, но Косте он почему-то нравился. Каждый день Костя забирался сюда. Здесь, в стороне от шумной улицы, усевшись поудобнее на скамье, он доставал хлебную горбушку, раскрывал томик стихов и углублялся в чтение. Стоило только Костиным глазам скользнуть по первым строчкам, как все окружающее мгновенно исчезало куда-то и вставал новый, невиданный мир, играющий яркими цветами и красками. Костя поднимал голову и, глядя на темнеющую за решеткой Фонтанку, вдохновенно декламировал: Воздух свеж, кругом темнеет, И спокойно Рейн бежит, И вечерний отблеск солнца Гор вершины золотит... Костя поднимал голову и в экстазе глядел, любовался серенькой Фонтанкой, которая в его глазах была уже не Фонтанка, а тихий широкий Рейн, лениво играющий изумрудными волнами, за которыми чудились очертания гор и... На скале высокой села Дева - чудная краса, В золотой одежде, чешет Золотые волоса... Костя жадно глядел вдаль, стараясь разглядеть в тумане эту скалу, и искал глазами Лорелею, златокудрую и прекрасную. Искал долго и упорно, затаив дыхание. Но Лорелеи не было. На набережной слышался грохот телег, ругались извозчики. Тогда Костя уныло опускал голову, чувствуя, как тоска заползает в сердце, и снова читал. И опять загорался, ерзал, начинал громко выкрикивать фразы, перевертывая страницы дрожащими от возбуждения пальцами, и снова впивался глазами в серую туманную даль. И вдруг однажды увидел Лорелею. Она шла от Калинкина моста прямо к скверику, где сидел Костя. Легкий ветерок трепал ее пышные золотистые волосы, и они вспыхивали яркими искорками в свете заходящего солнца. Правда, на Лорелее была обыкновенная короткая юбка и беленькая блузка, но Костя ничего не видел, кроме золотой короны на голове. Костя по причине плохого зрения не мог даже разглядеть ее лица. Он сидел неподвижный, с засунутым в рот куском хлеба, и с замиранием сердца следил за светловолосой незнакомкой. Она медленно прошла до конца сквера, так же медленно вернулась и села против Кости, положив ногу на ногу. Придушенный вздох вырвался из Костиной груди. Он бессильно отвалился на спинку скамьи, не переставая таращить глаза на златокудрую девушку. Да, вихрем проносилось в Костином мозгу, Лорелея! Именно такой он и представлял ее... Эти чудные волосы, эта пышная корона, окружающая прекрасное, царственное лицо... Что лицо прекрасно, Костя не сомневался, хотя, сощурившись, видел перед собой только мутный блин. Забыв о книге, Костя сидел, не спуская глаз с незнакомки, и слушал, как сердце колотилось в груди. Несколько раз он с усилием отводил взгляд, пытаясь сосредоточиться на стихах, но напрасно. Через минуту он снова глядел на нее, а мысли неслись бурным потоком, перескакивая одна через другую. - Что делать? - бормотал возбужденный Костя. - Как поступить? Он не может так уйти. Он должен подойти к ней и сказать... "Что сказать?" - в двадцатый раз с досадой спрашивал он себя. Прошло полчаса, а Костя все сидел, метал огненные взгляды в сторону незнакомки и обдумывал, как лучше заговорить с ней. - Лорелея, - шептал он умиленно, - я иду к тебе, Лорелея... Но Лорелея вдруг встала, отряхнула платье и, неторопливо шагая, вышла из сквера. Сразу померкла радость. Стало скучно и холодно. В сквер ввалилась компания пьяных, распевавших во все горло: На банане я сижу, Чум-чара-чура-ра... Костя захлопнул книжку, поднялся и уныло заковылял к выходу... На следующий день Костя был угрюм и рассеян. На уроках сидел задумчивый, вперив глаза вдаль. Слушал невнимательно, что-то бормоча себе под нос, а на русском языке, когда дядя Дима спросил, какое произведение является наилучшим в творчестве Сейфуллиной, Костя рассеянно сказал: - Лорелея. - Лорелея? - переспросил дядя Дима. Все захохотали. Костя сконфузился. - Я сказал "Виринея", - поправился он. - Это он Гейне зачитался! - закричали ребята. Но едва кончились уроки, Костя ожил. Схватив книжку, он первый выскочил из класса. Ребята еще только начинали чиститься, а Костя уже шагал по Старо- Петергофскому проспекту. Вот и мост. Костя добежал до сквера, беспокойно оглядывая скамьи, и вдруг радостно задрожал. "Здесь, - чуть не закричал он, увидев огненную шапку. - Она пришла, Лорелея пришла!" Он ринулся к скверу. Бухнувшись на свою скамью, в безмолвном восторге уставился он на Лорелею. Умилялся, восторгался, готов был кричать от радости. Пришла! Она заметила его. Какое чудесное, безмолвное свидание! Но напрасно убеждал он себя подойти к незнакомке. Проклятая робость сковала все члены. Опять битых полчаса просидел Костя. Уже стемнело, а он все сидел как приклеенный, чуть не плача с досады. И опять так же внезапно Лорелея встала и пошла к выходу. Еще не зная, что будет делать, он вскочил. Вдруг что-то белое выпало из рук незнакомки. Платок! Сердце Кости екнуло. Перед глазами вихрем пронеслись прекрасные сцены: пажи, рыцари, дамы, оброненный платок... Костя кинулся к белевшему на дороге комочку, быстро схватил и развернул его. Это была обертка от карамели. На бумажке танцевала рыжая женщина, и внизу было написано: "Баядерка". Поздно ночью, ворочаясь в кровати, Костя меланхолично шептал: Что бы значило такое, Что душа моя грустна? Потом достал из кармана брюк бумажку, тщательно разгладил ее и долго рассматривал рыжую баядерку. Ему казалось, что это не конфетная обертка, а портрет самой незнакомки. Осторожно, чтобы не смять, он положил бумажку под подушку и, счастливо улыбаясь, заснул. На другой день Костя снова был в сквере. И еще раз был. И еще... Незнакомка всегда словно ожидала его. А он, протосковав на скамье целый вечер, уходил домой, так и не решаясь заговорить с ней. Уроками он совсем перестал интересоваться, писал стихи или мечтал. Даже к Гейне охладел. Шкидцы ссорились, расходились, заводили новые любовные интрижки, а странный Костин роман, казалось, еще только начинал разворачиваться. * * * Костя вошел в сквер. Костя сел на свое место против Лорелеи и, раскрыв для приличия книгу, стал довольно смело поглядывать на незнакомку. Он уже привык к ней. Сегодня он твердо решил заговорить с ней и тогда... Но к чему заглядывать в будущее? Костя захлопнул книжку и решительно поднялся. Он уже шагнул к Лорелее, мысленно подготовляя фразу, которая сразу бы открыла ей его намерения. Он не хулиган и не намерен нанести ей какое-либо оскорбление. Но тут Костя остановился. Широкоплечий парень в полосатой майке, покачиваясь, подошел к незнакомке... - Ну, цаца! - расслышал Костя грубый окрик, за которым последовало продолжительное и замысловатое ругательство. Костя похолодел. Он слышал, как тихо вскрикнула Лорелея. Он уже ясно слышал грубую перебранку, глухой голос парня и выкрики незнакомки, причем голос незнакомки оказался не таким серебристым, каким он представлялся Косте. Костя еще не знал, как поступить, и стоял в нерешительности, как вдруг парень, выругавшись, замахнулся на незнакомку. - А-а-а! Убивают! - закричала девушка. - Стой! - заорал Костя, прыгнув к парню и хватая его за руку. - Ни с места! Парень отступил на шаг, стараясь вырваться, но Костя продолжал его держать и, повышая голос, кричал: - Как ты смеешь! Негодяй! Собралась толпа любопытных. Парень испуганно оглядывался по сторонам. Костя, торжествующий, обернулся к Лорелее. - Не бойтесь! - сказал он, но тут же голос его осекся. Костя в безмолвном ужасе попятился. Он впервые увидел близко Лорелею, о которой так пламенно мечтал долгими бессонными ночами. Но что это за Лорелея! На него глянуло тупое раскрасневшееся лицо, изрытое оспой и окруженное рыжими растрепанными волосами. В довершение всего от этой особы исходил густой запах спирта. Костя стоял окоченев, не в силах выдавать ни слова, а вокруг беспокойно спрашивали: - Что? Что случилось? - Да вот, - говорил, оправившись, парень, - я с бабой стою тихонько, разговариваю, а он драться лезет... - Неправда, граждане, - наконец выговорил Костя. - Как неправда? - вдруг взвизгнула Лорелея и, прижавшись к парню, закричала, указывая на Костю: - Он, хулюган черномазый. Мы разговаривали, а он... - За это морды бьют, - сказал кто-то. - Я заступиться хотел! - выкрикнул Костя. - Я вот покажу тебе, как заступаться! - гаркнул парень, осмелев и наступая на Костю. - Я тебе дам, понт паршивый! - И правильно будет, - поддакнул опять кто-то. - Учить таких... Костя беспомощно огляделся и, видя угрожающие лица, направился к выходу. - Вали, вали! - кричали вслед. - Поторапливайся! Костя не торопясь, понурившись брел к дому... * * * Несколько дней Янкель думал о Тоне, и, чем дальше, тем больше он убеждался: Костя прав. "Надо сходить", - решил он наконец. К тому же и тоска одолела. До смерти захотелось увидеть черноглазую девочку. И Янкель пошел. Распределитель помещался недалеко от Шкиды, на Курляндской улице. Трехэтажное здание окружал небольшой садик. Перед калиткой Янкель остановился, чувствуя, как замирает сердце. Во дворе несколько девочек в серых казенных платьях играли в лапту. "А может, ее нет здесь? Перевели куда-нибудь?" - подумал Янкель не то тревожно, не то радостно и, толкнув калитку, вошел в сад. - Ай, мальчишка! - вскричала одна из девочек. Они бросили игру и остановились, издалека разглядывая его. - Ты зачем здесь? - крикнула другая, курносая, воинственно размахивая лаптой. Янкель перевел дух и сказал: - Мне надо Тоню, Тоню Маркони. - Тосю? - разом выкрикнули девчонки и побежали к лестнице, крича: - Тося, Тося, выходи! К тебе пижончик. Янкель стоял ни жив ни мертв. В эту минуту он уже раскаивался, что пришел, и понял, что затеял безнадежное дело. Оробев, он взглянул было на калитку, но знакомый голос пригвоздил его к месту. - Что вы орете? Как не стыдно! - услышал он и сразу узнал голос Тони. Девочки примолкли и расступились. Янкель увидел ее, выросшую и изменившуюся. Тоня подходила к нему. Вот она остановилась, оглядела Янкеля с головы до ног, удивленно подняла брови. Она не узнала Гришки. - Вам что? - строго спросила она. Янкель растерялся окончательно. Все обращения, которые он придумывал по дороге, словно от толчка выскочили из головы. - Здравствуй, Тоня, - пролепетал он. - Не узнаешь? Девочка минуту пристально смотрела на Янкеля, и вдруг яркий румянец залил ее лицо. "Узнала", - радостно подумал Янкель. - Тоня! - заговорил он вдохновенно. - Тоня, а ведь я не забыл своей клятвы... Ты видишь... Тоня молчала, только лицо ее странно подергивалось, будто она готова была расплакаться. Янкель запнулся на минуту и сбился... - А ты... ты помнишь клятву? - смутившись, спросил он. Тоня минуту помолчала, словно раздумывая, потом, качнув головой, тихо сказала: - Нет, я ничего не помню... - Ну да, - недоверчиво протянул Янкель. - А как по ночам болтали, не помнишь? - Нет... - А про папу своего американца-изобретателя тоже не... Внезапно Янкель замолчал и с испугом поглядел на Тоню. Девочка стояла бледная, кусая губы, и с ненавистью смотрела на него. Казалось, сейчас она закричит, затопает, обругает его. - Тося! - позвал чей-то тонкий голос. - Открой библиотеку... - Сейчас! - крикнула Тоня, и, когда снова повернулась к Янкелю, лицо ее было уже спокойно. - Слушайте, - сказала она тихо. - Убирайтесь вон отсюда. - Убираться? - спросил Янкель. - Отсюда? Улыбка еще блуждала на его физиономии, когда он ошалело повторял: - Значит, совсем?.. Убираться? - Да, совершенно. - Окончательно? Янкель очутился за калиткой. - А клятва? - дрогнувшим голосом спросил он, подняв глаза на Тоню. И на секунду что-то хорошее мелькнуло на ее лице, но тотчас же исчезло. - Поздно вспомнил, - сказала она тихо. - Все кончено. - Совсем? - Навсегда. Янкель уныло вздохнул. - Ламца-дрица! - сказал он с грустью, потом плюнул на носок сапога и тихо заковылял прочь, * * * Янкель медленно шел, раздумывая о случившемся. У школы его окликнула знакомая торговка конфетами. - Гришенька, - кричала девчонка. - Хочешь конфетов? - Давай, - сказал Янкель и, не глядя, протянул руку. Эта девчонка уже давно заигрывала с ним, но Янкель не обращал на нее внимания. Девчонка выбирала конфеты, а сама поглядывала на Янкеля и тараторила не переставая. Янкель не слушал ее. Внезапно новая мысль осенила его. - Хорошо! - сказал он. - Пусть отвергает, мы не заплачем. Он быстро взглянул на девчонку и спросил: - Хочешь, гулять с тобой буду? Девчонка зарделась. - Да ведь если нравлюсь... - Неважно, - сказал Янкель. - Завтра в семь. - И пошел в школу. - Кобчик вешается! - крикнул Мамочка, едва Янкель показался в дверях. - Где??? - В уборной. Закрылся, кричит, никого не подпускает... Янкель побежал наверх. Оттуда доносился отчаянный шум. Когда они вбежали в класс, там происходила свалка. Ребята вытащили Костю из уборной. Он брыкался и кричал, чтобы его отпустили. Потом вырвался и полез в окно. Его держали, а он, отбиваясь, исступленно вопил: - Пустите, не могу! - Костя, ангелок, успокойся. - Не успокоюсь!.. Долго болтались Костины ноги над Старо-Петергофским проспектом, но все же ребята одолели его и втащили обратно. Костя притих, лишь изредка хватался за голову и скрипел зубами. Поздно вечером Янкель и Костя сидели в зале. - Плюнь на все, - утешал Янкель, - девчонок много. Я вон себе такую цыпочку подцепил, конфетками угощает. Янкель вынул горсть конфет. Костя протянул было руку, но тотчас отдернул. На карамели плясала рыжая баядерка. - Не ем сладкого, - сказал он, морщась. Потом, поглядев на Янкеля, спросил: - А ты был у своей? - Я? - удивился Янкель, - У кого это? Уж не у той ли, о которой рассказывал? - Ну да, у той... - Вот чудак! - захохотал Янкель. - Вот чудак! Очень мне надо шляться ко всякой. Не такой я дурак. А немного помолчав, грустно добавил: - Ну их... Женщины, ты знаешь, вообще какие-то... непостоянные... * * * Весна делала свое дело. В стенах Шкиды буйствовала беспокойная гостья - любовь. Кто знает, сколько чернил было пролито на листки почтовой бумаги, сколько было высказано горячих и ласковых слов и сколько нежнейших имен сорвалось с грубых, не привыкших к нежности губ. Даже Купа, который был слишком ленив, чтобы искать знакомств, и слишком тяжел на подъем, чтобы целые вечера щебетать о всякой любовной ерунде, даже он почувствовал волнение и стал как-то особенно умильно поглядывать на кухарку Марту и чаще забегать на кухню, мешая там всем. - Черт! - смеясь, ругалась Марта, но не сердилась на Купу, а даже наоборот, на зависть другим стала его прикармливать. Купа раздобрел, разбух и засиял, как мыльный шар. Янкель же, словно мстя старой подруге, с жаром и не без успеха стал ухлестывать за торговкой конфетами и даже увлекся ею. Теперь все могли хвастать своими девицами по праву, и все хвастали. А однажды сделали смотр своим "дамам сердца". По понедельникам в районном кино "Олимпия" устраивались детские сеансы, в этом же кино в майские дни начальство решило устроить большой районный детский праздник. Так как при кино был сад, решили празднество перенести на воздух. К этому дню готовились долго и наконец известили школы о дне празднования. Празднество обещало быть грандиозным. Шкида не на шутку взволновалась. Влюбленные парочки, разумеется, сговорились о встрече в саду и теперь готовились вовсю. Наконец наступил этот долгожданный день. После уроков ребят одели в праздничную форму, заставили получше вымыться и наконец, построив в пары, повели в сад. Шкида явилась туда в самый разгар сбора гостей и едва-едва удерживалась в строю, но приказ Викниксора гласил: "Не распускать ребят раньше времени", и халдеи выжидали. Праздник начался обычным киносеансом в театре. Показывали кинодраму, потом комическую и видовую, а после сеанса ребята заметили исчезновение из театра пятерых "любовников". Однако очень скоро их нашли в саду. Все они были с подругами и прогуливались, гордо поглядывая на товарищей. Это было похоже на конкурс: чья подруга лучше? В этом соревновании первенство завоевал Джапаридзе. Черномазый грузин закрутил себе такую девицу, что шкидцы ахали от восхищения: - Вот это я понимаю! - Это да! - Вот так синьорита Маргарита!.. Невысокая, с челкой, блондинка, по-видимому, была очень довольна своим кавалером, жгучим брюнетом, и совершенно не замечала его хитростей. А Дзе нарочно водил ее мимо товарищей и без устали рассказывал смешные анекдоты, отчего ротик девочки все время улыбался, а голубые глаза сверкали весело и мило. Она оказалась лучшей из всех шкидских подруг, и Янкель, очарованный ее красотой, невольно обозлился на свою пару, курносую, толстую девицу, беспрерывно щелкавшую подсолнухи, которые она доставала из платка, зажатого в руке. "Ну что за девчонка?" - злился Черных, чувствуя на себе насмешливые взгляды ребят. Наконец, не выдержав, он силой увлек ее за деревья и остановился, облегченно вздыхая. - Давай, Маруся, посидим, отдохнем, - предложил он. - Ой, нет, Гришенька, - кокетливо запищала толстуха, - от чего отдыхать-то? Я не устала, я не хочу. Скоро ведь танцы будут. Пойдем, Гришенька... И она опять повисла на руке своего кавалера. Гришенька скрипнул зубами и, с толстухой на буксире, покорно потащился туда, где ярко сияли электрические фонари и где в большой деревянной "раковине" военные музыканты уже настраивали свои трубы и кларнеты. Скоро в саду начались танцы. Мягко расползались звуки вальса по площадке, и пары закружились в несложном па. Стиснув зубы, закружился и Янкель со своей немилой возлюбленной. * * * Пример заразителен. Праздник помог почти всем шкидцам отыскать себе "дам", результатом чего явилось около двадцати новых влюбленных" Влюбленных было легко распознать. Они были смирны, не бузили, все попадали в первый или второй разряд и все стали необычайно чистоплотны. Обычно так трудно было заставить ребят умываться, - теперь они мылись тщательно и долго. Кроме того, Шкида заблестела проборами. Причесывались ежеминутно и старательно. Такая же опрятность появилась и в одежде. Республика Шкид влюбилась. Не обошлось и без трагических случаев. Бобра однажды из-за подруги побили, так как у этой подруги уже был поклонник, ревнивый и очень сильный парень, который не замедлил напомнить о себе и свел знакомство с Бобром на Обводном канале. После этого Бобер целую неделю не выходил на улицу, одержимый манией преследования. Цыган также много вытерпел, так как его девочка любила ходить в кино, а денег у него не было, и приходилось много и долго ее разубеждать и уверять, что кино - это гадость и пошлость. За любовь пострадал и Дзе. Ради своей возлюбленной он снес на рынок единственное свое сокровище - готовальню, а на вырученные деньги три дня подряд развлекал свою синеглазую румяную подругу из нормального детдома. Весна бежала день за днем быстро и незаметно, и Викниксор, поглядывая на прихорашивающихся ребят, озабоченно поговаривал: - Растут ребята-то. Уже почти женихи. Скоро надо выпускать, а то еще бороду отрастят на казенных хлебах. * * * В любовных грезах шкидцы забыли об опасностях и превратностях судьбы, но однажды смятение и ужас вселились в их размягченные сердца. Викниксор пришел и сказал: - Пора стричь волосы. Лето наступает, да и космы вы отрастили - смотреть страшно. Грязь разводите! Слова простые, а паники от них - как от пожара или от наводнения. Волосы стричь! - Да как же я покажусь моей Марусе, куцый такой? Увлекшись сердечными делами, ребята забыли о стрижке, хотя и знали, что это было в порядке вещей, как и во всех других детских домах. И вот однажды за ужином было о