ый вид. Бродячая жизнь понравилась Саньке, и он чувствовал себя прекрасно. Все время стояла чудная погода, и путники отлично проводили дни и ночи под открытым небом. Во время пути Рыжик не переставал восхищаться всем, что только не попадалось ему на глаза. К Раздольеву он привязался всем пылом детской души и не отходил от него ни на шаг. Полфунта оказался очень знающим человеком. На все вопросы Рыжика он отвечал так интересно и понятно, что мальчик готов был его слушать без конца. Полфунта держал себя по отношению к Саньке как добрый товарищ и делил с ним поровну каждый кусок. Если он замечал, что Рыжик задумался или грустит, он тотчас начинал шутить и выкидывать такие штуки, что мальчик покатывался со смеху и мгновенно забывал о своем горе. Несомненно, что этот странный и никому не ведомый человек искренне привязался к Рыжику и сердечно полюбил его. - Из тебя, брат, человек выйдет, - сказал он ему как-то раз, - ты мальчик способный... До балагана я тебя не допущу, а определю в такое место, что потом спасибо скажешь. Дай только до Одессы добраться. Жаль вот, что у тебя метрики нет... Ну, да мы вытребуем и это. Рыжик на все был согласен. Слушая Полфунта, он млел от восторга и заранее строил в уме грандиозные планы. И вот наконец они дошли до Киева. Благодаря тому, что они пришли в город вечером, древний Киев произвел не особенно сильное впечатление на Рыжика. Помимо этого, Полфунта почему-то избегал главных улиц, а ходил все какими-то закоулками да проулками. К девяти часам они пришли на вокзал. Вот здесь Рыжик насмотрелся диковин! Прежде всего его поразила громадная зала третьего класса, наполненная народом. Кого-кого только не было! И старики, и женщины, и солдаты, и дети, и купцы - все смешалось в одну шумливую, беспокойную толпу, на скамьях, на широких подоконниках - всюду, где только возможно было, лежали сундуки, мешки, узлы и чемоданы. Люди беспокойно сновали взад и вперед, о чем-то кричали, с кем-то переругивались; грудные дети оглашали громадную залу резкими криками. Санька, попав в эту кашу, до того растерялся, что в первую минуту потерял даже способность соображать. В глазах у него зарябило, и голова закружилась. - Что здесь? - спросил он у Полфунта, который взял его за руку. - Здесь вокзал. - Что это значит? - А это значит, что отсюда народ уезжает по железной дороге, куда ему нужно. Вот мы, например, уедем в Одессу. - А где дорога? - Дорога вот там, за дверью, у которой швейцар стоит. Полфунта подвел Рыжика к окну, усадил его и сказал: - Вот здесь сиди и не трогайся с места! Смотри в окно и молчи... - А ты? - обеспокоился Санька. - А я пойду с кондукторами поговорю. Мы зайцами поедем, - добавил он шепотом. - Как это - зайцами? - воскликнул Рыжик. - Тсс!.. Экий ты какой! Молчи, потом все узнаешь. - Ай-ай! Глянь-кось, что летит! - вдруг закричал Рыжик, увидавший в окно промчавшийся мимо паровоз. - Вот это и есть машина, которая нас повезет. - А как она летит? - Паром. - А лошадь где? - Ах, боже мой!.. Ну ладно, потом я тебе все объясню, а пока сиди и не уходи отсюда, - сказал Полфунта и мгновенно исчез в толпе. Санька уперся носом в стекло и во все глаза глядел на то, что делалось на полотне дороги. Там, по мнению Саньки, происходило нечто невероятное. Громадные фонари, как солнце, ярко освещали всю платформу и полотно дороги. Рельсы, сверкая сталью, длинными змеями уходили вдаль, то переплетаясь, то расходясь. Где-то вдали мерцали в ночном воздухе синие и красные огоньки. По платформе бегали люди в белых фартуках, с бляхами на груди, какие-то господа в фуражках с красными донышками и разный другой люд. Но не это занимало Рыжика. Его вниманием всецело овладел подходивший к платформе поезд. Два чудовищных глаза у паровоза и длинные движущиеся дома, наполненные пассажирами, до того его поразили, что он рот разинул от изумления и даже немного струсил. - Ну что, как ты тут? - услыхал Рыжик голос Полфунта. - Ай, что там делается! - воскликнул мальчик. - Ты посмотри, народу-то сколько!.. Куда это они бегут? - Выходят из вагонов. Приехали, ну и выходят. Не ночевать же им. - И мы так поедем? - Поедем. - Когда? - Через полчаса. Только слушай: я тебя (тут Полфунта понизил голос до шепота) положу под скамейку. Ты лежи смирно и не шевелись. Я буду около. А как приедем, я тебе скажу, и ты вылезешь. Понял? - Понял. Только бы поскорей. - Успеешь, еще надоест тебе. - А долго ехать мы будем? - Долго, говорю - надоест. В это время раздался звонок, и толпа, точно обезумев, ринулась к выходу. Поднялась невообразимая давка. Рыжику и Полфунту удалось первыми проскользнуть на платформу. Первыми они попали и в вагон. - Скорее лезь! - прошептал Полфунта Рыжику и сам помог ему. Санька мгновенно исполнил приказание. Затаив дыхание, он улегся комочком и закрыл даже глаза. - Лежишь? - нагнулся к нему Полфунта. - Лежу, - прошептал Санька. - Ну и лежи знай! Я скажу тебе, когда вылезать. Кушать не хочешь? - Хочу, - живо ответил мальчик, обладавший волчьим аппетитом. - Хорошо! Погоди немного: пусть народ войдет; я побегу за булкой... - Ты с кем это там? - вдруг раздался над головой Полфунта чей-то хриплый бас. Он вздрогнул и поднял голову. Перед ним с чемоданом в руке стоял толстый купчина, с лопатообразной светлой бородой и хитрыми, но добродушными глазами. - Двуногого зайца везешь, а? - усмехнулся купец. - Братишка мой... Платить нечем, я его и того... - начал было Полфунта, но купец перебил его: - Дорога не моя: вези сколько хочешь... Только гляди, чтобы воришкой зайчик не оказался. - Что вы, что вы!.. Ведь я тут буду... - А у тебя билет есть? - У меня... Скажу правду, и у меня нет. Было у меня два рубля - кондуктору отдал... Уж вы пожалуйста! - Да чего ради просишь! Сказывал я, что не моя дорога. Вагон наполнился народом. Перед глазами Рыжика замелькали ноги. Под скамейкой сделалось темно. Раздался второй звонок. Полфунта вспомнил, что обещал Рыжику булку, и стремглав бросился вон из вагона. Толкая встречных, он побежал к буфету третьего класса. Там он схватил булку и бросил буфетчику двугривенный. - Скорее, пожалуйста, сдачи, а не то я опоздаю, - дрожа от нетерпения, проговорил Полфунта, обращаясь к буфетчику. Тот, не торопясь, внимательно осмотрел монету, бросил взгляд на покупателя и сквозь зубы процедил: - Все едино опоздал. С этими словами он подал клоуну сдачу. - Как - опоздал?! - не своим голосом воскликнул Полфунта и как сумасшедший бросился на платформу. Там, к ужасу его, поезда уже не было. Оказалось, что третий звонок он принял за второй, когда побежал в буфет. С фокусником чуть дурно не сделалось. - Что я наделал? Что теперь будет с мальчиком!.. - в отчаянии прошептал он и прислонился к холодной каменной стене вокзала.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  I НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ Рыжик лежал под скамейкой и долго прислушивался к монотонному стуку колес. Этот стук в конце концов убаюкал его. Привыкший ко всякого рода постелям, Санька и под скамейкой вагона уснул крепким, сладким сном. Ночью кондуктора закрыли окна, и в вагоне сделалось душно и жарко. Пассажиры, кто лежа, кто сидя, боролись с дремотой, настойчиво овладевавшей ими. Лучше и покойнее всех спал бородатый купец, с которым разговаривал Полфунта. Он лежал на скамье лицом вверх и храпел на весь вагон. Толстые стеариновые свечи трепетно горели в двух висевших над дверьми фонарях. Освещение было слабое, и в вагоне царил полумрак. Движение, хлопанье дверьми и разговоры давно уже прекратились, и все вокруг успокоилось, умолкло и притихло. Только сам поезд, не боясь темной ночи, с грохотом и свистом мчался вперед и, точно звезды, разбрасывал по сторонам красные, быстро гаснущие искры... Рыжик спал и видел какой-то чрезвычайно интересный сон, как вдруг он почувствовал, что его кто-то тянет за ноги. Рыжик проснулся. Забыв, где он находится, он хотел было вскочить на ноги, но при первой же попытке так ударился головой о скамейку, что окончательно потерял соображение. Вытаскивал Рыжика из-под скамейки младший кондуктор, сухопарый мужчина высокого роста, с черными тонкими усами, опущенными вниз, как у китайца. Помощник действовал по приказанию обер-кондуктора, стоявшего тут же, рядом с контролером. Случилось так, что контролер, проверяя билеты, нечаянно уронил щипцы возле скамейки, под которой лежал Рыжик. Контролер нагнулся и увидел ноги мальчика. - Это что такое? - строго спросил контролер у обера. - Что-с? - А вот то-с!.. Ноги чьи?.. А ну-ка, опусти фонарь! - строго обратился контролер к младшему кондуктору. Помощник немедленно исполнил приказание. Ручной фонарик, поставленный на пол, бросил яркую полосу света и осветил грязные босые ноги Рыжика, торчавшие из-под скамейки. - Тащи его! - коротко скомандовал контролер. Младший кондуктор стал вытаскивать Саньку. - Ишь, брыкается! - проворчал кондуктор. - Шалишь, брат, у меня живо вылезешь... Саньку вытащили и поставили посередине вагона. - Ты кто такой? - строгим голосом спросил у Рыжика обер-кондуктор и навел на него фонарь. Яркий, сильный свет ударил мальчику в лицо, и он невольно закрыл глаза. Обер-кондуктор отлично знал, откуда взялся Рыжик, потому что он от Полфунта недаром получил два рубля. Но об этом не должен знать контролер. И вот, чтобы снять с себя всякое подозрение, обер напустил на себя необыкновенную строгость. - Этакий клоп, а уже зайцем разъезжает! - воскликнул обер и опустил фонарь. - Откуда ты взялся? - спросил, в свою очередь, контролер. Рыжик упорно молчал. Он не мог говорить: страх сковал его, и он стоял перед кондукторами в каком-то оцепенении. Мысли его спутались, и он не мог даже ясно понять, что, собственно, с ним случилось. Обстановка, в которой он очутился, пуще всего пугала его. Этот качающийся, плохо освещенный вагон, эти спящие пассажиры, усатые кондуктора и, главное, отсутствие Полфунта совершенно ошеломили и уничтожили Рыжика. Горе мальчика было так велико, что он не только говорить, но даже плакать не был в состоянии. - Его спустить надо... - не получив от Рыжика ответа, сказал контролер. - На полустанке прикажете? - спросил обер. - Конечно! Не в Одессу же везти его без билета! Пусть погуляет по степи... Контролер повернулся к выходу. За ним последовал обер-кондуктор. - Ты его на первой остановке спустишь, - прежде чем уйти, сказал обер младшему кондуктору. - Слушаю-с! - ответил тот и взял Рыжика за плечо. Санька был ни жив ни мертв. Он плохо понял, о чем говорили кондуктора, но какое-то предчувствие подсказывало ему, что с ним сейчас сделают нечто ужасное. - А, зайца поймали! - вдруг пробасил проснувшийся купец. - А где же тот, в крылатке который? Рыжик бросил робкий взгляд на купца, на его лопатообразную бороду и низко опустил голову. Младший кондуктор крепко держал его за плечо, точно он боялся, чтобы Санька не убежал. Пассажиры, разбуженные поднятым кондукторами шумом, с любопытством стали следить за всем, что происходило в вагоне. Некоторые из них вставали со своих мест, подходили к Саньке и заговаривали с ним. Но Рыжик, перепуганный и растерянный, не проронил ни звука. - Откуда он взялся?.. Куда он едет? - спрашивали пассажиры друг у друга. - Он из Киева едет, - громко заговорил купец. - Тут был с ним один, в крылатке... - Где же он? - спросила какая-то женщина с ребенком на руках, сидевшая напротив купца. - А кто его знает!.. Втолкнул под скамейку мальца, а сам побежал... за булкой, сказывал; а, одначе, нет его... Мазурики они... - закончил купец таким тоном, будто он имел неопровержимое доказательство, что те, о ком шла речь, были мазурики. - Вот они какие!.. - протянула женщина и, глядя на Рыжика, укоризненно закачала головой. В это время поезд замедлил ход. Кондуктор потащил Рыжика к дверям. - Послушайте, куда вы мальчика тащите? Нельзя так ребенка вышвыривать! - запротестовал кто-то из пассажиров. - Вот уж ироды! Ночью мальчика выбрасывают... - послышался еще чей-то голос. Кондуктор на мгновение остановился, посмотрел в ту сторону, откуда раздавались голоса, а затем широко раскрыл дверь и вышел вместе с Рыжиком из вагона. Поезд с каждой секундой замедлял ход. Ночь была теплая, душная и темная. Чувствовалось приближение грозы. Рыжика залихорадило. Страх окончательно овладел мальчиком. Поезд между тем стал останавливаться. Раздался свисток, протяжный, унылый... Вагоны запрыгали, переходя с одних рельсов на другие. Мелькнули два-три зеленых огонька. Поезд остановился. - Ступай, - почти прошептал кондуктор, помогая Рыжику слезть с площадки. Санька ступил босой ногой на холодную железную лесенку площадки. - Сейчас поезд пойдет... Отходи в сторону, а то, гляди, под колеса попадешь, - сказал кондуктор, которому вдруг до боли стало жаль мальчика. Рыжик услыхал добрые, участливые нотки в голосе кондуктора и заплакал горько, жалобно... - Дяденька, я боюсь... Миленький... родненький!.. - залепетал сквозь рыдания Санька, судорожно обхватив обеими руками ноги кондуктора. В это время раздался свисток. Кондуктор заторопился: - Ничего я, голубчик, не могу сделать... Вон там видишь огонек? Туда и ступай... Там станция... - Дяденька, миленький, боюсь... - твердил свое Санька, обливая слезами сапоги кондуктора. - Ничего я не могу сделать... - с горечью прошептал кондуктор и насильно оторвал крепко вцепившегося в него мальчика. - Ступай на станцию, скоро гроза будет, - добавил он и стащил Рыжика вниз. Только он успел это сделать, как раздался оглушительный, резкий свисток, и поезд снова запрыгал по рельсам. Через минуту поезд был уже далеко. Рыжик остался один. Он стоял на песчаном откосе железной дороги и горько плакал. Ему было жаль самого себя. Вокруг было темно и тихо. Только стук умчавшегося поезда далеким, едва слышным отголоском долетал до слуха Саньки. Полустанок спал мирным, крепким сном. Начальник крохотной станции, он же телеграфист и кассир, проводив поезд, прошел в телеграфную комнату. Сторож, зная, что поездов больше не будет, отправился спать. На станции воцарилась тишина. Рыжик, брошенный на произвол судьбы, вдоволь наплакался, вытер подолом рубахи лицо и медленно направился к станции, куда манило его освещенное окно телеграфной комнаты. Мальчиком стало руководить чувство самосохранения. Безлюдная равнина, темная ночь и сознание полнейшей беспомощности ужасали Рыжика. Когда Санька взошел на деревянный помост платформы, на небе сверкнула молния. Синей огненной змейкой врезалась она в черные тучи и на мгновение озарила их ярким, ослепительным светом. Гром сухой, трескучей трелью рассыпался под сводом низко упавшего неба. Вслед за первой молнией вспыхнула другая, третья, четвертая... Небо рвалось на куски, а из расщелин грозовых туч вырывалось зловещее синее пламя. Озлобленное и грозное небо заговорило, и мощный голос его, разносимый ветром, оглушительными раскатами проносился над притихшей, испуганной землей. Рыжик окончательно струсил и бегом направился к станции. Молнии неоднократно озаряли маленький желтый домик вокзала. Подбежав к окну телеграфной комнаты, Рыжик на мгновение остановился. В комнате, освещенной большой лампой с синим колпаком, сидя перед аппаратом, дремал молодой человек. Рядом с окном Санька увидал дверь. Он подошел и толкнул ее плечом. Дверь бесшумно открылась, и Рыжик очутился в небольшой квадратной комнате. На одной из стен горела висячая лампа. Огонь в лампе был маленький и слабо освещал комнату. Однако Рыжик успел разглядеть длинную скамью, на которой спал какой-то человек. Другой конец скамьи был свободен. Санька тихо подошел к скамье и сел. Тут он разглядел спавшего. Это был старик с длинной седой бородой. Ноги старика были обуты в кожаные опорки. Возле него лежал небольшой, чем-то наполненный полосатый мешок. Рыжик сидел несколько минут без движения, боясь, что сейчас придет кто-нибудь и выгонит его вон. Но потом он немного освоился и решил прилечь. Он лег головой к ногам старика и уснул под шум дождя, который барабанной дробью стучал по крыше вокзала. II ДЕДУШКА Рыжик еще спал, когда гроза прошла и стало светать. На небе шла торопливая, лихорадочная работа. Ветер молча разрывал огромные тучи. Рыхлые серые клочья облаков, будто в панике, метались по необъятному куполу. Все светлее и светлее становилось небо. Голубые просветы постепенно расширялись, и к восходу солнца небо сделалось совершенно бирюзовым. На станции появились люди. Откуда-то пришел сторож, неуклюжий, здоровый и сутуловатый украинец. На нем были тяжелые сапоги, пропитанные дегтем. В руках он держал длинную метлу. Проходя мимо спавших старика и Рыжика, сторож остановился, бросил взгляд на Саньку, а затем, громко и сладко зевнув, отправился мести платформу. Потом явился какой-то высокий, худой человек в белом кителе и в форменной фуражке. Человек этот прошел в телеграфную комнату. Через минуту из телеграфной комнаты раздался звонок. Сторож, услыхав на платформе сигнал, бросил метлу, подошел к зданию вокзала и несколько раз дернул веревку колокола, висевшего над дверьми. Резкий, неровный звон разбудил старика. Он медленно поднялся, сел и стал потягиваться. Потом он, как вор, обшарил глазами комнату и остановился на Рыжике. Небольшие темные глаза его, притаившиеся под седыми нависшими бровями, как-то загадочно смотрели на мальчика. Санька, свернувшись калачиком, спал лицом к стене. Старик не спускал глаз с Рыжика до тех пор, пока из телеграфной не вышел дежурный - тот самый молодой человек, который ночью спал, сидя за аппаратом. Телеграфист вышел на платформу и стал прогуливаться взад и вперед. Несмотря на теплую погоду, молодой человек ежился, прятал руки в рукава и часто позевывал. Старик зорко следил через окно за тем, что происходило на платформе, и в то же время не упускал из виду и Рыжика. Широкоплечий, здоровый, он имел свежий, бодрый вид. Его старила одна только борода. Одет он был, как нищий: в рваную, заплатанную свитку и в грязную серую рубаху с раскрытым воротом. Убедившись, что на вокзале никого нет, старик подвинулся к Саньке и осторожно стал будить его, слегка дергая мальчика за плечи. При этом он полузакрыл глаза, и лицо его сделалось неподвижным, как у слепых. Санька проснулся и вскочил на ноги. События вчерашнего дня не успели еще изгладиться из памяти, и он проснулся, охваченный страхом и беспокойством. Как раз в ту минуту, когда Санька, разбуженный стариком, вскочил на ноги, мимо станции с грохотом и свистом промчался курьерский поезд. Рыжик глазом не успел моргнуть, как мимо окна с быстротой молнии промелькнуло что-то большое, черное и скрылось из виду. Спустя немного, когда станционный домик перестал вздрагивать и когда гуденье умчавшегося поезда стихло, Рыжик поднял голову и робко взглянул на старика. Тот стоял уже со своим полосатым мешком за плечами и с длинной толстой палкой в руке, готовый, по-видимому, уйти. Рыжик, как только взглянул на старика, так сейчас же решил, что дед слепой. Последнее обстоятельство почему-то успокоило мальчика, и когда старик протянул свободную руку и стал ощупывать его, как какой-нибудь неодушевленный предмет, Санька совершенно спокойно отнесся к этому, зная, что слепые люди всегда так делают. - Ты здешний? - тихим, дрожащим голосом спросил старик, проводя рукой по голове и плечам мальчика. - Нет, я не здешний, - жалобным тоном ответил Рыжик. - Откуда же ты, касатик? - Не знаю, - совсем уже плаксиво пробормотал Санька, и на ресницах у него сверкнули слезы. При последнем ответе мальчика в полузакрытых глазах старика неожиданно блеснул беспокойный, но радостный огонек. - Ох, грехи наши тяжкие! - вздохнул дед, а затем добавил: - А что, касатик, не можешь ли ты меня вывести отсюда?.. Я слепой и ничего не вижу... Тут двери есть... Вчера, спасибо сторожу, пустил меня переночевать... Проводи, касатик, а?.. Старик положил руку на плечо Рыжика и почти насильно повернул его к выходу. Санька молча повиновался. - Здесь, дедушка, ступеньки, - счел он нужным предупредить старика, когда они стали выходить из вокзала. - Спасибо, спасибо тебе, касатик! - кряхтя, промолвил дед, ощупывая посохом дорогу. - Ох, нехорошо, деточка, быть слепым... Ничего не видишь, ничего не знаешь... Всегда темнота перед тобою лежит... Что сейчас - день аль ночь?.. Не знаю... - Утро сейчас, дедушка, - подхватил Санька. Старик остановился, снял шапку и перекрестился. Он тихо шептал молитву и низко кланялся. Рыжик стоял подле и обводил тоскливым взором незнакомую местность. Позади остались желтый домик станции с красной железной крышей, рельсы, полотно дороги и золотые отблески восходящего солнца. Впереди же широко и свободно разметалась обнаженная степь. Никогда еще Рыжик не видал такого простора, такой шири. Нарядное голубое небо, убранное по краям серебристо-светлыми тучками, висело над необъятной покойной и безлюдной равниной. Ветер чуть слышно пробегал, обдавая теплым дыханием задумавшегося Саньку. Он думал о вчерашнем дне, о Полфунте, о Мойпесе... Двухнедельное путешествие с Полфунтом оказало сильное влияние на впечатлительного мальчика. Он за это время сделался серьезнее и словно старше. Благодаря фокуснику Рыжик узнал об очень многом из жизни людей, стран и городов. Всезнающий и опытный Полфунта посвятил своего маленького спутника во все тайны бродяжнической жизни. Рыжик живо воспринимал все, о чем рассказывал Полфунта, и наивные, заманчивые грезы наполняли его восторженно настроенное воображение. Еще вчера только, подходя к Киеву, Санька вслух мечтал о том, как они с Полфунтом обойдут всю землю, как они будут в цирках представлять, как они много-много денег заработают и как он, Санька Рыжик, богачом вернется к себе на Голодаевку и удивит всех своим роскошным костюмом. Дуне он полный кошелек с деньгами подарит, а Мойпесу принесет золотой ошейник... Полфунта с улыбкой на губах слушал детский лепет мальчика и одобрительно покачивал головой. И вдруг все эти мечты неожиданно разлетелись в прах, и даже сам Полфунта исчез неизвестно куда. Рыжик знал, что машина далеко увезла его за ночь и что встретиться теперь с Полфунтом невозможно. Рыжик понимал и чувствовал, что он всеми покинут, что он оставлен на произвол судьбы, и это главным образом угнетало, мучило и доводило мальчика до отчаяния. Как бездомный, выброшенный на улицу щенок пристает ко всякому прохожему, так и Санька готов был пойти за кем угодно, чтобы только не быть одному. Вот почему он так охотно последовал за незнакомым слепым дедушкой. - Ох-хо, грехи тяжкие!.. - прошептал старик, надел шапку и снова положил руку на плечо Саньки. Рыжик, выведенный из задумчивости, вздрогнул от неожиданности и взглянул на дедушку. Лицо старика, обрамленное седой окладистой бородой, было покойно, неподвижно, а полузакрытые глаза под густыми бровями выражали безжизненность и равнодушие ко всему окружающему. - А что, касатик, глазки у тебя хорошие? - обратился старик к Рыжику. - Хорошие. - Ну и скажи спасибо, что хорошие... Не дай бог быть слепым... А что, касатик, не видишь ли тут местечка такого, где бы нам присесть можно было да закусить? - Вижу такое место, - быстро ответил Санька, у которого при слове "закусить" явился волчий аппетит. - Вон там, за кустами, где камни лежат, хорошо сидеть будет... - Ох, не вижу... Веди меня, касатик! - перебил Рыжика старик. Мальчик охотно исполнил просьбу, и спустя немного они оба сидели на пропитанной не то дождем, не то росой траве. Широко разросшиеся, светло-зеленые, омытые грозой кусты скрывали их из виду. Рыжик недаром пространствовал две недели с Полуфунтом. Он умел уже выбирать укромные местечки и с чисто бродяжническим комфортом устраиваться на лоне природы. - Вот сюда, дедушка, садись! - заботливо говорил он, помогая старику сесть. - Здесь тебе хорошо на травке будет, а мешок на камень положим. - Спасибо, касатик, спасибо, - кряхтел старик, усаживаясь. Потом дед ощупью развязал мешок, достал два больших ломтя белого хлеба, несколько огурцов, соли и складной ножик. Они принялись за еду. Старик ел не спеша, Рыжик, наоборот, ел с жадностью и глотал недожеванные куски хлеба. - Откуда же ты, касатик, пришел сюда? - спросил старик после некоторого молчания. - Я приехал на машине, - отвечал Санька и тряхнул кудрями. - Я, - продолжал он, проглотив последний кусок хлеба, - под скамейкой ехал... из Киева... - Из Киева?! - вырвалось восклицание у старика. - Да. Я с Полфунтом туда пришел... - С кем? - заинтересовался дед. - С Полфунтом, - повторил Рыжик и тут же рассказал всю свою историю. Рассказывал Санька бойко, толково и с увлечением. Дед весь превратился в слух и внимание. Во время рассказа Рыжик как-то случайно взглянул на своего слушателя и остановился на полуслове: его испугали и поразили глаза старика. Дед смотрел на него совсем не как слепой. Глаза его были широко раскрыты, и в них светился живой, трепетный огонек. В черных блестящих кружочках его зрачков Санька успел разглядеть двух крошечных мальчиков. Дед, увидав, что Санька глядит на него с разинутым ртом, медленно опустил веки, и светлый огонек угас в его глазах. - А дальше что с тобою было, касатик? - как ни в чем не бывало спросил старик. - Дедушка, ты не слепой? - вместо ответа, в свою очередь, спросил Рыжик. - Слепой, касатик, слепой... Ох, ежели б я зрячий был!.. У меня, касатик, вода темная в глазах... Смотрят у меня глаза, а ничего не видят. Солнышка и того не видят. Санька обвел глазами старика, успокоился и стал продолжать свой рассказ. - Куда ж ты, касатик, теперь пойдешь? - спросил у него дед, когда мальчик насытился. - Не знаю, - тихим, грустным голосом ответил Санька. Старик опустил голову и задумался. Наступило молчание. В это время над степью взошло солнце и залило равнину ярким светом и теплом. Ветер притаил дыхание. День обещал быть жарким, знойным. - Ох-хо, грехи тяжкие!.. - нарушил наконец молчание старик и поднял голову. - Так как же, касатик, куда ты пойдешь? Санька молчал, готовый заплакать. - Ну, слушай, малец, что я скажу тебе, - не получив ответа, снова начал дед, - человек я калечный, бедный, живу, как видишь, подаянием... И вот, ежели хочешь, я возьму тебя в поводыри. Ты будешь мне дорогу показывать, а я просить, и будем мы сыты. Как скажешь, касатик? - Хорошо, пойдем! - обрадовался Рыжик. - Ну вот и отлично: компанию, стало быть, составили, - улыбнулся дед. - А теперь ты мне еще вот что скажи, касатик: сколько тебе лет? - Одиннадцатый. - А зовут тебя как? - Санька. - А ходить умеешь? - Умею. Мы с Полфунтом две недели ходили... - Хорошо... Ты умный, должно быть, мальчик... Ну, а теперь пора нам в путь-дорогу. Пока солнышко не жгет, мы до места доберемся. - До какого места, дедушка? - полюбопытствовал Рыжик. - А вот до какого, касатик: пойдем это мы по дороге, все прямо да прямо. Этак верст двенадцать пройдем, а там и город будет... - Какой город? - А какой, обнаковенный, - замялся немного старик. - А как он называется? - Архипом звать меня, касатик. Так и зови меня - дедушка Архип. - Нет, я про город, дедушка, спрашивал. - Про город?.. Гм... Как он прозывается... Запамятовал... Да, вот как: Незнамов город прозывается... Ох-хо, грехи тяжкие... - в заключение простонал дед и поднялся с места. Через четверть часа дедушка Архип и Рыжик пустились в путь. III СРЕДИ НИЩИХ Было еще рано, когда дед с Санькой подошли к городу "Незнамову", как назвал его дедушка Архип. Небольшой город прятался в зелени дерев и почти не был виден. Только кое-где из-за тенистых садов выглядывали белые уютные домики. Зоркие глаза Рыжика еще издали увидали в густой зелени садов спелые вишни. Маленькими красными шариками висели вишни на тоненьких, будто восковых, веточках и дразнили Рыжика. - Ой-ой-ой, сколько вишен! - невольно вырвалось у него. Карие глаза Саньки забегали по зеленым вершинам дерев, врезывались в самую чащу и находили бесчисленное множество спелых вишен. - Дедушка, чьи они? - спросил Рыжик. - Кто, касатик? - Да сады? - А горожанские они. У кого домик, у того и садик имеется... - Хорошо здесь, дедушка! - с чувством проговорил Санька, войдя в город. Здесь все для него было ново, и все ему здесь нравилось. С дедушкой он держал себя совершенно свободно и нисколько его не боялся. Рыжик имел способность скоро привыкать к людям и к новым местам. В городе народу было мало. Все, должно быть, попрятались от жары. Тишина и покой царили на безлюдных и немощеных улицах Незнамова. Только на обширной базарной площади, куда наши путники попали, пройдя несколько улиц, заметно было движение. Здесь не было ни садов, ни маленьких домиков. Квадратная площадь была с трех сторон застроена каменными одноэтажными корпусами, в которых помещались лавки, магазины и амбары. На восточной стороне площади возвышалась многоглавая церковь с высокой желтой колокольней. Мужики, бабы, дети, горожане, монашки шумной толпой двигались по площади. Говор, смех и различные восклицания беспрерывно раздавались то там, то сям и нарушали тишину летнего знойного утра. Рыжик остановился. - Теперь куда, дедушка, идти? - спросил он, с любопытством вглядываясь в толпу. Он все еще надеялся встретить Полфунта, о котором сильно тосковал. - А мы третью улицу уже прошли? - в свою очередь, спросил дедушка. - Прошли. Теперь мы там, где людей много. - А церковь видишь? - Вижу. Вон она там... - Пришли, значит... Ох-хо, грехи наши тяжкие!.. - Старик снял шапку и перекрестился. - Теперь, касатик, - заговорил дед, - веди на церковь, а от церкви я скажу, куда повернуть. Дедушка положил руку на плечо Рыжика, поправил мешок на спине, и они двинулись в путь. По дороге Санька, вглядываясь в прохожих, заметил среди них много длинноволосых людей, одетых в подрясники, как послушники. Между ними попадались и женщины в черных платочках и в грубых мужицких сапогах с подковами. Как у женщин, так и у мужчин за спинами висели котомки, кожаные сумки; у кого помимо сумки болтался жестяной чайник, а у кого и чугунный котелок. Таких людей Рыжик встречал на большой дороге под Киевом. Полфунта называл их "дармоешками". Рыжик шел на церковь, держась середины базара. Площадь хотя и была вымощена, по камней почти не было видно: они были покрыты соломой, мокрыми клочьями сена и навозом. Санька ловко проскальзывал мимо лошадей, телег, волов и людей, таща за собою дедушку Архипа. Когда они прошли половину площади, ударил церковный колокол. Густой, сильный звон, вырвавшись из высокой колокольни, пролетал над залитой солнечным светом площадью, заглушал говор и шум подвижной, оживленной толпы и, медленно затихая, таял в теплом светлом воздухе. Дед, услыхав звон, заспешил сам и заторопил мальчика. - Шагай проворней, касатик, - обратился он к Рыжику, - а то, гляди, поздняя отойдет, и монастырь опустеет. - Какой монастырь, дедушка? - А церковь, про которую я давеча спрашивал; церковь-то эта и есть монастырь. Женский он... Народу страсть сколько там... Сегодня храмовой праздничек. Ярмарку вчерась открыли. - Дедушка, мы, стало быть, на ярмарке теперь? - воскликнул Санька. - На ярмарке, касатик, на ярмарке... Чай, видишь, народу-то да шуму сколько... Рыжик прибавил шагу. То обстоятельство, что он неожиданно попал на ярмарку, почему-то сильно его обрадовало. Он живо вспомнил родной город, тамошние Проводскую и Успенскую ярмарки, и сердце его усиленно забилось. Пока он с дедом достиг церковной паперти, он успел мысленно пережить все свое прошлое. В воображении Саньки пестрой вереницей проходили дорогие его сердцу образы и картины. Рыжик вспомнил Голодаевку, обрыв, речку, сады и огороды. Вспомнил он Дуню, Зазулей, панычей, Катерину, поросят... А когда в его воображении как живой появился Мойпес, мальчик чуть не заплакал. Он вспомнил, как доверчиво и незлобно глядели на него добрые и умные глаза собаки, когда он привязывал ее к дереву... "Вот бы теперь встретить Мойпеса и Полфунта!" - подумал Рыжик, и ему начинало казаться, что он на самом деле сейчас встретит своих друзей. Но мечта эта так и осталась мечтой. Широкая каменная паперть была вся усеяна нищими и "дармоешками", как прозвал Полфунта побирающихся странников и странниц. Такого множества оборванных, грязных, искалеченных людей Рыжик еще никогда не видал. Точно галки, облепили они паперть со всех сторон и мешали свободно пройти в церковь. Тут попадались калеки, больные и здоровые нахальные люди, для которых нищенство давно уже превратилось в ремесло. Все они смешались в одну беспорядочную, беспокойную толпу, представляя собою огромную смесь живых уродов. Здесь были горбатые, слепые, хромые, безрукие; среди них были женщины, дети и дряхлые старцы. Некоторые нищие, выбрав более видное место, уселись в ряд и, точно товар, выставили напоказ свои незажившие раны и язвы. При появлении молящихся вся эта пестрая толпа нищих и длинноволосых странников приходила в движение, кланялась и гнусавыми голосами, стараясь перекричать друг друга, заводила одну и ту же песню: "Подайте христа ради!.." Дедушку Архипа некоторые нищие сейчас же заметили и заговорили с ним. По всему было видно, что дедушка здесь свой человек. - С приехалом вас, дедушка! - послышался чей-то хриплый голос. Рыжик бросил взгляд на говорившего и невольно содрогнулся. Человек, приветствовавший старика, имел ужасный вид. Лицо его, давно не бритое, со щетинистыми коричневыми усами, было избито, окровавлено и покрыто синяками. Плечистый, здоровый и высокий, он был оборван до невозможности. На нем висели бесформенные грязные тряпки, плохо покрывавшие тело. Говорил он хриплым, неприятным басом и едва держался на ногах: он был пьян. - Что в Киеве делал?.. Почем мелюзгу спустил?.. - продолжал он, обращаясь к Архипу. Но тот оборвал его. - Не звони, Ткач: я с родимчиком*, - сказал дед. ______________ * Родимчиками промысловые нищие называли детей, которых они заставляли выпрашивать милостыню. Такие дети попадали к нищим различным путем: их воровали, сманивали или же брали у бедных родителей на прокат. (Примеч. автора.) Оборванец, услыхав слова деда, устремил свои подбитые глаза на Рыжика, проворчал что-то и умолк. В это время народ стал выходить из церкви, и нищие заволновались. Низко и беспрерывно кланяясь, они протягивали руки, держа их ладонями вверх, и под колокольный звон затягивали нескончаемую песню. - Подайте христа ради калечному, бездомному!.. - раздавалось с одного места. - Православные благодетели!.. Милосердные христьяне!.. - доносилось с другого конца. Рыжика больше всего интересовала ярмарка. Он долго и жадно следил за всем, что происходило перед его глазами, забыв о дедушке и о собственном своем положении. С высоты паперти Рыжику хорошо была видна базарная площадь. Санька до тех пор глядел на толпу, пока его глаза не устали и перед ним все не смешалось и не запрыгало в смешном и нелепом беспорядке. Площадь, покрытая навозом, соломой и клочьями сена, длинноусые украинцы в смазных сапогах и широких шароварах, бабы в цветных платочках, волы, кони, телята, телеги, ребятишки, евреи с черными пейсами, в туфлях и белых чулках, козы, бараны - все это слилось в глазах Рыжика в одну темную движущуюся массу. - Пойдем, касатик, пора, - услыхал Санька голос деда, и тогда он только очнулся и пришел в себя. Из церкви народ уже вышел. Нищие также стали расходиться. На паперти становилось просторнее. - Дедушка, а куда мы пойдем? - спросил Рыжик. - Куда все идут: на монастырский двор. Там потрапезуем и на постоялый отправимся, на отдых, значит. Монастырский двор находился рядом с церковью и был со всех сторон огорожен высокой каменной оградой серого цвета. Массивные ворота на громадных железных болтах были настежь раскрыты. - Вот сюда, прямо в ворота, и ступай! - проговорил дед, когда Санька остановился в нерешительности. Они вошли на монастырский двор, переполненный народом. Направо от ворот, вдоль ограды, тянулся густой, тенистый сад. Он заканчивался на противоположном конце двора, где выступали желтые каменные здания, с окнами в железных решетках. Там жили монахини. Налево от ворот тянулась бледно-зеленая аллея из акаций. Вот здесь, по обеим сторонам аллеи, и находился народ. За длинными узкими столами сидели мужчины, женщины, старики, дети и хлебали горячий суп из больших деревянных мисок. Большинство из сидевших за столами были длинноволосые странники с котомками за плечами и странницы в черных платочках и мужских сапогах. Неподалеку от столов, на земле, на длинных кусках серого полотна, усаживались нищие, те самые, что недавно на паперти выпрашивали милостыню. Около них ходили "чернички-сестрички", как называли послушниц нищие. Чернички раздавали деревянные ложки и порции хлеба. Хлеб и ложки находились в больших плетеных корзинах, которые с трудом поднимали бледнолицые послушницы. - Эй вы, божьи люди, глядите ложки назад возвращайте! - говорили чернички каждому нищему, вручая ему ложку и ломоть хлеба. Нищие с низкими поклонами принимали подаваемое, крестились, корчили жалобные рожи и, кряхтя и вздыхая, опускались на землю в ожидании похлебки. Когда все уселись, появились другие послушницы с супом. Большая деревянная миска полагалась на пять человек. Нищие знали об этом и заранее разделились на маленькие группы. Рыжик с дедом попали в компанию двух женщин и одного мальчика лет двенадцати. Одна женщина была с больными, гнойными глазами, а у другой благодаря отсутствию носа было совершенно плоское лицо. Зато мальчик был без всяких изъянов. Черный, как жук, быстроглазый и живой, он с первого взгляда понравился Саньке. - Здравствуй, дедушка! Давно ли ты ослеп? - проговорил мальчик и рассмеялся. - Это ты, Спирька? Здравствуй! - ответил дед. - В каком лесу рыжика нашел? - намекая на Саньку, спросил Спирька. Дед не отвечал. Тогда Спирька стал бранить монашек за то, что долго не несут супа. - Вот уж не люблю обедать в монастырях: баб много, а толку мало. Посадили на солнышке, а сами ушли. Погрейтесь, мол, голубчики. Чтоб им... - Будет... Не в меру свой колокол развязал, - остановила расходившегося Спирьку безносая баба, сидевшая рядом с ним. - Ты что, хочешь, чтоб тебя, как Ваньку Ткача, отсюда?.. - Я не пьяный, а голодный! - огрызнулся Спирька. - А что такое с Ткачом приключилось? - полюбопытствовал дедушка Архип. - Ничего не случилось. Залил с утра зенки свои и пьяный в церковь прет, - ответила безносая. - Экий дуралей! - сокрушенно заметил дед. - Не мог после обедни напиться... То-то я еще на паперти приметил, что он не в своем образе... - Дедушка, ты же слепой, - ехидно вставил Спирька, - каким же манером ты мог образину Ткача заприметить? - Ладно, не твое дело! - проворчал дед, видимо смущенный. В это время подали суп, и разговор прекратился. Рыжик почти не дотронулся до пищи: он чувствовал себя неважно. Недавние воспоминания всколыхнули ему ум и душу, и тоска и страх за будущее постепенно овладевали мальчиком. Дедушка, к которому он было уже привык, т