кую революцию. Но, справедливости ради стоит отметить, что наиболее "европейскими" странами в семьдесят четвертом году в Азии были Турция и Иран, с той лишь разницей, что в Иране была неограниченная монархия шахского режима, уже давно забытая в Европе, а в Турции режим демократической республики часто сменяли военные перевороты армии, наводившие таким образом порядок от зарождавшегося в стране анархического хаоса. В первые же дни после приезда в Измир дядя вызвал врача для любимого племянника, уже снискавшего репутацию своими знаниями. Кемаль знал, что врач был специально послан сюда еще несколько месяцев назад для подтверждения версии о тяжелом ранении и коме Кемаля Аслана. Он сознательно ни о чем не спрашивал врача, даже когда они оставались одни, ожидая когда тот первый заговорит со своим патентом о порученном ему задании. Но так и не дождался. То ли врач не хотел говорить на эту тему, считая ее ниже своих профессиональных обязанностей, то ли не знал вообще, зачем нужно было приписывать человеку кому и тяжелое сотрясение мозга, если он их вообще не получал; но ничего не говоря пациенту, он регулярно подтверждал все версии болгарских врачей, позволявшие Кемалю по-прежнему проводить дни в гостеприимном доме дяди. А затем приехал Юсеф Аббас, его американский дядюшка, из-за которого и была задумана эта грандиозная операция. В отличие от лысоватого Намика, его старший брат оказался полной противоположностью. Сухой, подтянутый, с красиво уложенной шевелюрой седых волос, в элегантных итальянских костюмах он больше был похож на преуспевающего итальянца или испанца, чем на натурализовавшегося в Америке турка. К этому времени он уже возглавлял довольно мощную компанию, связанную с производителями вооружений в Техасе и Калифорнии. Кемаль хорошо запомнил их первое знакомство в аэропорту. Они ждали вдвоем с Намиком Аббасом, когда в салоне для особо важных гостей появился, наконец, их родственник. С радостным криком Намик Аббас бросился к брату. Тот, довольно спокойно обняв младшего брата, повернулся к Кемалю. Блеснули стекла очков, и он холодно спросил: - Это и есть наш племянник? - Он, он, - радостно подтолкнул Кемаля Намик Аббас. Его старший брат протянул руку. - Я рад, что ты наконец, вернулся к нам, - просто сказал он. Так состоялось их первое рукопожатие. Нужно сказать, что и в будущем Юсеф Аббас никогда не проявлял излишних эмоций. Кемаль так и не увидел его ни смеющимся, ни улыбающимся. Лишь иногда он бывал довольным и в таких случаях тер указательным пальцем правой руки подбородок. Это было его единственным проявлением эмоций. В машине Намика Аббаса они ехали вчетвером. Впереди сидели водитель и Кемаль. Оба брата о чем-то говорили на заднем сиденье, когда вдруг Юсеф спросил: - Кемаль, как ты себя сейчас чувствуешь? - Как будто хорошо, - не поняв вопроса ответил "племянник", - врачи говорят, что уже нет никакой опасности. - В любом случае тебя нужно будет показать хорошим врачам во Франции или у нас в Америке, - спокойно сказал Юсеф, от чего Кемаль весь сжался. Подготовить "врача" за такой короткий срок советская разведка могла не успеть. А это было равносильно провалу. Но он, лишь кивнув, снова повернулся вперед. Вечером они ужинали в доме Намика Аббаса и радушный хозяин позвал на торжественный ужин в честь приезда старшего брата всех своих друзей и родных, своих дочерей, их мужей и родителей. Веселье продолжалось уже довольно долго, когда Кемаль, вышедший на балкон чуть передохнуть от обильных яств, подаваемых на стол, вдруг обнаружил рядом с собой дядю Юсефа, задумчиво смотревшего вперед. В руках у старшего дяди была традиционная сигарета. Он курил только "Мальборо" и не признавал других, причем свои сигареты он возил с собой, считая, что местные явно уступают по качеству производимым в Америке. Дядя смотрел на раскинувшийся внизу город и молчал. Долго молчал. Потом наконец, спросил по-английски: - Ты помнишь своего отца? - Не очень хорошо, - ответил Кемаль, - мне ведь было всего пять лет. Помню, как мы переезжали в новый дом в Филадельфии и я поранил себе руку. - Да, действительно, - кивнул Юсеф Аббас, - ты тогда сильно плакал и я подарил тебе игрушку. Такого смешного "медвежонка. - Это была моя любимая игрушка, - улыбнулся Кемаль. - Ты ее помнишь? - кажется, удивился дядя. - Простите меня. Вы разрешите мне удалиться на одну минуту? Я хочу вам кое-что показать, - сказал вдруг Кемаль. Дядя молча кивнул головой. Он поспешил к себе в комнату, бегом поднялся на второй этаж и, быстро достав плюшевого медвежонка, спустился вниз. Дядя по-прежнему стоял один на балконе и дымил уже новой сигаретой. Он вообще много курил, отметил Кемаль. Ничего не говоря, он протянул медвежонка дяде. Тот, сначала не поняв, взял игрушку и, только рассмотрев ее внимательно, вскинул голову. - Та самая? - спросил, поняв, какую именно игрушку принес его племянник. Тот улыбнулся. - Вы ее узнали? - Ты привез ее с собой в Турцию? - в голосе Юсефа Аббаса впервые послышались какие-то теплые нотки. - Да. Она всегда была со мной. Я помнил, что вы ее мне подарили, - решил добавить чуточку импровизации Кемаль, - это была моя любимая игрушка. Дядя еще целых полминуты, разглядывал медвежонка и затем вернул его племяннику. - Как странно, - сказал он, - я думал, что ты давно уже ее потерял. Кемаль снова улыбнулся. Теперь дядя смотрел на него. - Ты хорошо говоришь по-английски, - сказал он уже на турецком, - у тебя правильное произношение. Значит, не забыл, это очень хорошо. - Некоторые слова я вспоминаю с трудом, - признался Кемаль. - Слушай, Кемаль, - сказал он, - тебе нравится здесь в Турции, в Измире? - Очень нравится, - поспешил сказать Кемаль. Он знал, что нельзя форсировать события. - Это хорошо. Здесь наша Родина, наши корни. Но ты бы не хотел навестить меня в Америке? Намик хочет летом приехать ко мне, ты бы мог прилететь вместе с ним. - Если он меня возьмет, - неуверенно произнес Кемаль. - Возьмет, - властно сказал Юсеф. - Давай вернемся в дом. - Он повернулся, собираясь идти в дом, когда вдруг посмотрел на Кемаля и попросил. - Отдай мне эту игрушку, Кемаль. - Игрушку? - удивился Кемаль. - Зачем он вам, дядя? - Будем считать, что это мой каприз. Я верну ее тебе сразу, как только ты приедешь в Америку. Не беспокойся, с ней ничего не случится. - Берите, - протянул он игрушку, не понимая почему Юсеф Аббас стал вдруг таким сентиментальным. Дядя, забрав игрушку, поспешил в дом. Следующие три дня они были вместе. Ездили то морю, обедали в ресторанах, гуляли по бульвару Измира. Дядя много и долго расспрашивал Кемаля с его взглядах на современную Америку, о его жизни в Болгарии, о матери, об учебе в институте. Он обращал внимание на ошибки племянника, терпеливо поправляя его, если тот сбивался и не совсем правильно говорил некоторые слова по-английски. И всегда сохранял при этом обычно спокойный, деловой тон ничем не высказывая своих эмоций. Словно сам Кемаль волновал его меньше всего. Юсеф не был никогда в Болгарии. К тому времени, когда овдовевшая семья его брата переехала в Болгарию, он остался в Америке, а между Болгарией, с одной стороны, и Турцией с Америкой - с другой, опустился железный занавес и не только поездки, но даже телефонные разговоры стали практически невозможными. И потому Кемаль мог спокойно беседовать со своим "дядей", не опасаясь проговориться или ошибиться в малозначительных деталях. Его болгарская легенда была сработана на совесть. В последний день Намик Аббас дал привычный банкет в честь брата, собрав огромное количество гостей. Старший брат сидел на банкете по-прежнему холодный и несколько замкнутый. А потом братья уединились и о чем-то долго говорили. Кемаль обратил внимание на глаза выходившего из комнаты старшего брата Намика Аббаса. Они были красными и опухшими, словно тот плакал. На следующее утро они поехали в аэропорт провожать Юсефа, улетавшего в Стамбул, откуда он должен был лететь в Нью-Йорк с посадкой в Брюсселе, а затем перелетать в свой Хьюстон. С Кемалем дядя попрощался, протянув ему руку и холодно пожав ее, словно из было всех этих встреч и бесед. А вот Намик Аббас, которому старший брат тоже протянул руку, внезапно не выдержал и, обняв брата, снова прослезился, словно узнал некую тайну, так взволновавшую его. Юсеф Аббас позволил брату обнять себя, но, по привычке сохраняя спокойствие, лишь кивнул младшему брату и поспешил к самолету. Домой они возвращались вдвоем, на этот раз сам Кемаль сидел за рулем, а обычно разговорчивый и веселый дядя всю дорогу тяжело молчал. И лишь когда они подъехали к дому, сказал: - Летом мы полетим с тобой в Хьюстон, Кемаль. Тебе нужно будет помогать дяде в его делах в Америке. - Странно, - ответил Кемаль, - почему ничего не сказал сам дядя Юсеф? Он говорил, что хотел бы, чтобы мы прилетели туда вместе. - Он и не скажет, - всхлипнул вдруг Намик Аббас, - он очень болен, Кемаль. Врачи считают, что ему осталось не так много жить. И он хочет, чтобы ты прилетел в Америку. - Неужели советская разведка знала и это? - ошеломленно подумал Кемаль, в полной мере вдруг осознавая степень подготовленности этой операции и ее масштабы. 19 В Нью-Йорк он вернулся точно по расписанию. Они договорились с Сандрой, что она прилетит к нему через две недели в Нью-Йорк и остановится в одном из небольших отелей, которые можно найти в городе, не привлекая внимания остальных гостей. Правда Кемаль предлагал снять квартиру или встречаться у него дома, но Сандра отказалась наотрез. Ей казалось постыдным заниматься любовью на супружеской постели Кемаля, в его спальне, куда заходила Марта, пусть даже и не спавшая на этой кровати. А снятые частные квартиры просто вызывали у нее отвращение. Они хороши для девочек по вызову, гневно заявила Сандра и они больше не обсуждали этой темы. Вернувшись в город, он снова встал перед нелегкой дилеммой выбора. Нужно либо было согласиться с мнением Тома и проводить исключительно рискованную операцию безо всяких шансов на успех, либо ждать, послав запрос по каналам чрезвычайного сообщения в Канаду. Помощь в этом случае могла придти не раньше чем через два-три месяца, раньше руководство ПГУ могло просто не успеть. А за это время окопавшийся в КГБ "крот" мог принести много вреда. Нужно было принимать меры, и как можно быстрее. Значит, придется соглашаться на вариант Тома. Альтернативы они просто не имели. Но звонить Тому он не хотел. Отправив сообщение в Канаду с просьбой срочно выйти на связь, он три дня обдумывал сложившуюся ситуацию, пока ему не позвонил сам Том. - Вы виделись с нашими друзьями? - спросил его связной. Они давно уже говорили на особом языке, понятном только им двоим. - Нет, к сожалению не удалось. У них неприятность. Умер их поставщик, - коротко сообщил он. - Интересно, - сразу все понял Том, - как все это сложно, Кемаль. Вам не кажется, что нужно что-то делать? - Конечно, нужно, - согласился он, - но я не могу решить, как правильнее поступить в этой ситуации. - Я к вам приеду, - решительным тоном сказан Том, - нам нужно вместе обсудить проблему. - Хорошо, - обреченно согласился Кемаль, - я буду ждать вас завтра у себя в офисе. На следующий день Том прилетел. Они встретились недалеко от Центрального парка, на восьмидесятой стрит, почти рядом со знаменитым на весь мир музеем "Метрополитен Арт", известным многочисленными шедеврами, собранными в его стенах. Музей располагался в южной части Центрального парка между восьмидесятой и восемьдесят четвертой стрит и, кроме всех своих достоинств внутри здания, выделялся и величественной архитектурой, вобравшей в себя лучшие достижения американского зодчества конца девятнадцатого века. Здание музея затем неоднократно перестраивалось, и стеклянная крыша над мощной колоннадой "Метрополитена" должна была символизировать новые веяния в архитектуре и создавала необходимый простор и большое пространство для экспонатов музея. По предложению Кемаля они пошли в музей, где решили спокойно поговорить. Он любил бывать здесь. Этот музей был зримым свидетельством человеческой славы. Входивший в число самых крупных музеев мира, он потерял право называться только музеем даже такой великой и богатой страны, как Соединенные Штаты. Подобно Лувру или Эрмитажу, он был достоянием всего человечества. И в полной мере осознавая себя этим достоянием, он помогал любому пришедшему сюда посетителю ощутить мощь и разум человеческой мысли, помогал выстоять и победить столь тщедушному существу, как человек, казалось обреченный с самого рождения на смерть и забвение, но попирающий века и тысячелетия своим гением и трудом. Здесь было представлено все - от египетских пирамид и древних греков до современного искусства. Лучшие полотна Рембрандта, Рафаэля, Босха, Брейгеля казались несокрушимым гимном человеческим чувствам. Но больше всего Кемаль любил творчество импрессионистов, столь блестяще представленное в музее. Он поднимался на второй этаж, где были расположены залы с картинами импрессионистов и снова и снова погружался в сладостный мир искусства. Тулуз-Лотрек и Сезанн, Монэ и Гоген, Сера и Ренуар. Он мог любоваться их мастерством вечно, такое наслаждение получал он от этого совершенства. Они поднимались по лестницам, после того как сдали свою верхнюю одежду, купили билеты и прицепили к лацканам пиджаков фирменные значки музея. Кемаль хотел провести Тома, никогда не бывавшего здесь, в залы импрессионистов и потому так нетерпеливо проходил остальные, не давая своему связному даже оглядеться, хотя Том и не собирался задерживаться. Его мало волновали картины. Его больше интересовал сегодняшний разговор с Кемалем. Он приехал в Америку, уже имея солидный стаж работы и практику за рубежом. Он приобрел опыт, но потерял способность радоваться увиденному и какую-то детскую познавательность. За все в этой жизни следовало платить. Опытом люди часто называют устоявшуюся привычку, а выход из детского возраста почему-то нарекли переходным периодом. Может, все гении человечества счастливо избежали этого переходного периода, получив уникальную возможность остаться в своем детстве и осознавать мир с уникальной детской непосредственностью и радостью. Том был лишен этого. И потому, он шел по залам, даже не обращая внимания на картины, лишь сознавая, что место выбранное для встречи действительно удобно, так как в этих залах трудно спрятаться человеку, решившему подслушать их разговор. В отличие от него, Кемаль попал в Америку совсем молодым человеком, что требовалось по легенде. И, несмотря на строгий отбор в КГБ и суровую подготовку, сумел сохранить в душе удивительное чувство прекрасного. Попав впервые в этот город, такой огромный и такой непонятный одновременно, он поспешил в этот музей, чтобы увидеть воочию картины, о которых он мог лишь слышать. И увиденное потрясло его. - Ты пытался выйти на связь со своим связным? - спросил его Том, когда они уже поднялись на второй этаж. - Он умер. Нет, его не убили, - сразу поправился Кемаль, заметив выражение лица помощника, - он действительно умер в больнице. И перед смертью просил предупредить о предстоящей операции. - Кого просил? - не понял Том. - Свою соседку. Свое завещание на нее он переписал. - И ты разговаривал с этой соседкой? - Том остановился в изумления. - Не останавливайся, - попросил Кемаль, - я хочу показать тебе картины импрессионистов. Идем дальше. - О чем вы с ней говорили? Она сказала тебе пароль? - прошипел рассерженный Том. Он отвечал и за безопасность Кемаля. - Сказала. Только успокойся. Ничего страшного не произошло. Он сообщил ей пароль с таким расчетом, чтобы она ничего не поняла. Она ничего и не поняла. Просто рассказала мне о его болезни и смерти. По-настоящему он герой, о котором никто никогда не узнает. И это очень обидно. - Этот "герой" оставил нас без связи, - фыркнул Том, - что думаешь делать? - Пока не знаю. У меня есть канал чрезвычайной связи на самый крайний случай. Но меня предупреждали, что в таком случае сообщение может дойти не очень быстро. Этот канал был для исключительных случаев, если мне нужно, не привлекая к себе внимания попросить новую связь или... Он вдруг замолчал. - Или... что? - Или если я почувствую, что не могу больше тебе доверять, - честно ответил Кемаль. - В честной игре наших шефов нельзя упрекнуть, - вздохнул Том, - они всегда придумают какую-нибудь пакость. Ты уже отправил сообщение? - Конечно. Как только прилетел в Нью-Йорк. Мы уже пришли. Посмотри, какая прелесть. Это "Две таитянки" Гогена. Том равнодушно пожал плечами. - Ничего особенного. Просто некрасивые бабы с грудями. Я такие вещи совсем не понимаю. Ну, что интересного в этих мордастых и грудастых женщинах? - Ты с ума сошел, Том, - воскликнул пораженный Кемаль, - нам же читали лекции по эстетике, по мировой культуре. - А я на них всегда спал. Меня это как-то не очень интересовало, - признался Том, - ты думаешь, эта соседка не была подставкой американцев? - Не была, я проверял, - успокоил его Кемаль, - ты лучше посмотри сюда. Это Тулуз-Лотрек. Его знаменитый "Флирт". Портрет называется - Англичанин господин Уорнер в "Мулен Руж". - Нам лучше выяснить про другого англичанина, - многозначительно сказал Том, даже не посмотрев на картину. - Ты опять за свое - нахмурился Кемаль, отходя от картины. - Это слишком рискованно, Том. - У тебя есть другое предложение? - спросил Том. - Раз они вышли на Сюндома, значит, знают и про Матвеева. Мы должны рискнуть, постараться передать им дезинформацию. И проследить путь этого сообщения. Только таким образом мы сможем узнать, почему у нас были столь явные провалы по Англии. И почему, наконец, они вышли на моего шведа. - Наверное, ты прав, - расстроенно ответил Кемаль, автоматически подходя к другой картине. Это было полотно Ренуара "На лугу". - Интересная картина, - сказал на этот раз сам Том, - чем-то напоминает наших живописцев. Шишкина, например. - Господи, - взмолился Кемаль, - раз ничего не понимаешь, хотя бы молчи. Идем лучше направо. Там мой любимый Клод Монэ. Может, это тебе больше понравится. - К чему такая экзальтация, - пробормотал Том, - вот уж не думал, что ты такой поклонник живописи. Ты часто ходишь в этот музей? - Часто. Посмотри, какая красота, - показал на картины Монэ Кемаль. Том огляделся. Буйное цветение красок, парад цветов на картинах вызвали у него смешанные чувства. Как разумный человек, он понимал красоту. Но понимал лишь разумом. Чувства его оставались невосприимчивыми к подобным пиршествам духа. Кемаль огорченно махнул рукой. - Давай уйдем отсюда. Ты все равно не хочешь смотреть. - Почему, - возразил Том, - вон там интересная картина. Художник, кажется, рисовал ее точечками. - Хорошо, что тебя никто не слышит, - улыбнулся Кемаль. - Дело в том, - спокойно произнес вдруг Том, - что я прекрасно знаю, кто эти мастера и могу отличать почерк любого из них. И даже рассказать тебе о любом. Но мне эти картины сейчас не нужны. Они только отвлекают. Когда мне будет нужно, я вспомню и Сезанна и, даже, чем отличается Клод Монэ от Эдгара Манэ. И, наконец, узнаю характерный стиль вон той "точечной" картины, принадлежащей "неоимпрессионисту" Жоржу Сера. - Негодяй, - воскликнул рассерженный Кемаль, - значит, ты все это время притворялся. - Ничего подобного, - возразил Том, - я действительно считаю, что все это сейчас нам не нужно. Вот когда мы решим наши проблемы, тогда ты можешь снова ходить сюда на импрессионистов. А если откровенно, то я действительно не понимаю, почему грудастые бабы Тициана или Ренуара, по-разному грудастые, согласен, вызывают такой восторг. Я уже не говорю о совершенно бредовых вещах Гогена. Впрочем, искусство - вещь эмоциональная, здесь не нужны практические критерии. - Идем отсюда, - потянул его за руку Кемаль, - я думал, ты получишь удовольствие. А ты еще издеваешься над этими полотнами. - А я думал, что мы пришли сюда спокойно поговорить. - Идем, идем, - позвал его Кемаль, - в левом крыле здания есть такой своеобразный римский музей под стеклянной верандой. Там можно спокойно посидеть и поговорить. - Тогда идем, - согласился Том, - но не говори мне, что тебя нравятся еще и скульптуры древних, а то я подумаю, что ты решил переквалифицироваться в музейного эксперта. А тебе это нельзя. Ты у нас миллионер. - Плебей, - покачал головой Кемаль. Через пять минут они сидели на скамье и Том деловито рассказывал о своем плане. - Главное, чтобы они засуетились. Пусть начнут нервничать, искать шпионов, следить за нашим шведским другом. Здесь нам важно не ошибиться. И самое важное, чтобы ты был вне игры. Все должен проводить я один. Чтобы в случае необходимости исчезнуть и отрубить все концы. - Это колоссальный риск, - возразил Кемаль, - ты понимаешь, на что именно идешь? - Тогда давай свое предложение. Тебе самому выходить на Сюндома просто нельзя. Он тебя не знает. И не поверит тебе никогда. А потом, мы не знаем, как его используют наши. Может, втемную. Он только выполняет роль "почтового ящика". Тогда он тем более не поверит тебе. Надеюсь, это ты понимаешь? - Понимаю, - вздохнул Кемаль, - давай еще раз прогоним ситуацию. Думаешь, у тебя получится? - Должно получиться. В крайнем случае, я могу попросить помощи у нашего резидента. И просто уехать из страны. Я связной, Кемаль, твой связной, - поправился Том, - мое дело - обеспечивать безопасность при прохождении твоих сообщений. И надежную связь. А теперь я ее не могу обеспечить. Значит, я обязан проверить линию связи. Во время войны связисты, тяжело раненные, видя, что у них обрыв на линии, брали концы проводов в зубы и пропускали через себя, так и умирали на этих проводах, но обеспечивали связь. - Откуда ты знаешь? - спросил Кемаль. - У меня отец погиб именно так, - глухим голосом ответил Том. - Во время войны погиб. - Мой тоже погиб во время войны, - неожиданно для себя сказал Кемаль. - Ладно, пора уже кончать дискуссию. Пойдем лучше куда-нибудь пообедаем, я умираю с голода. - Но ты согласен на мой вариант? - настойчиво спросил Том. - А у нас есть другой выход? - вместо ответа спросил Кемаль. - При любом раскладе нужно выходить на твоего шведа. Хотя мне твое предложение совсем не нравится, Том. 20 В этот день они собрались вместе. Шервуд и Эшби представляли ЦРУ, Блант и Хэшлем английскую разведку, а Кэвеноу находился на совещании как представитель ФБР. Все было ясно. Союзники обязаны были продумать программу, чтобы не подставлять высокопоставленного секретного агента английской разведки в КГБ. Но, в свою очередь англичане знали, что и у американцев есть свой очень надежный источник в военной разведке русских и также старались не особенно навредить этому ценному агенту, через которого и они узнавали много полезного. После ошеломляющих провалов английских разведки и контрразведки, когда наиболее проверенные и, казалось бы, самые лучшие агенты оказались "кротами" КГБ во главе с самим Кимом Филби, в Америке наступило разочарование. И, если прежде заносчивые американцы очень уважительно относились к своим коллегам из-за океана, имевшим многовековую традицию и опыт нескольких поколений шпионов во всем мире, то теперь американцы, наоборот, всячески подчеркивали промахи своих английских коллег и старались не особенно доверять им наиболее секретную информацию. Англичане это сразу почувствовали, и лед недоверия, начавший нарастать на взаимных англо-американских отношениях, уже не могли растопить никакие сердечные заявления об особых отношениях и традиционной дружбе двух держав. Правда, победившая в Лондоне на парламентских выборах "железная леди" - Маргарет Тэтчер - считалась самым верным и постоянным партнером Рейгана, но это лишь в силу особо консервативных взглядов обоих политиков, чем из-за большого доверия, проистекавшего из отношений двух стран. И приехавшие в Лэнгли англичане это хорошо представляли. Но и хозяева, в свою очередь, понимали, как важно в этой операции заручиться поддержкой англичан, благодаря которым им и удалось выйти на неизвестного "Вакха", работавшего так эффективно против их собственной страны. Совещание начал Шервуд. Привычным, немного глухим голосом он перечислил все подробности предстоящей операции. По мнению ЦРУ, следовало на людях скомпрометировать Сюндома, чтобы добиться последующей высылки шведа из страны и дальнейшей изоляции Матвеева. За Матвеевым ФБР должно было установить жесткое наблюдение. У сотрудников Федерального Бюро уже не было сомнений, что Матвеев является сотрудником советской резидентуры и отвечает за поддержку нелегалов в Нью-Йоркском отделении ПГУ КГБ. Его частые контакты с Казаковым, резидентом советской разведки в самом большом городе Америки, никогда не были секретом для сотрудников ФБР. Хэшлем, впервые попавший в кабинет одного из руководителей отдела ЦРУ, слушал довольно равнодушно, чуть прикрыв глаза, словно зашел сюда случайно, на чашку чая. План, разработанный ЦРУ, не отличался особой оригинальностью. В связи с тем, что оперативным сотрудникам ФБР так и не удалось установить, кто именно пытался выйти на связь с Сюндомом, следовало исходить из факта, что связной более никогда не попытается выйти на связь с уже находящимся под жестким наблюдением шведом. И для высылки Сюндома из страны и объявления его "персоной нон грата" нужно было продумать обычную провокацию, столь характерную для времен "холодной войны" с обеих сторон. Конечно, если бы Сюндом был представителем СССР или стран Восточного блока, то с этим не было бы никаких проблем. Его просто выслали бы из страны, объяснив в посольстве, что не желают терпеть такого дипломата. Такие вопросы профессиональные разведчики обычно пытались разрешать без привлечения ненужных свидетелей, дипломатов, послов и журналистов. Но вся беда в том, что Сюндом был шведский гражданин, работавший в представительстве Швеции при ООН и его нельзя было выслать так просто, как представителя социалистической страны. В таких случаях другая сторона не особенно протестовала, ограничиваясь высылкой из собственной страны американского дипломата, также уличенного в не совсем законной деятельности. Но выслать так просто дипломата Швеции было нельзя. И это понимали все присутствующие. Шведская сторона обязательно попросит доказательства вины их сотрудника, а ЦРУ и ФБР не должны были слишком явно подставлять Сюндома, чтобы в КГБ не поняли их игры против неуловимого "Вакха". И теперь Шервуд, рассказывая о предполагаемой операции с явным провокационным ходом американской разведки, говорил об этом спокойно и неторопливо, словно пытался осмыслить в ходе разговора все моменты предстоящего дела. Когда он кончил, в кабинете наступило молчание. И только Хэшлем достал из кармана сигареты и с разрешения хозяина кабинета закурил. Следом за ним задымили Кэвеноу и Блант. Эшби не курил сигарет, но, уже привыкший к сигаретному дыму, не реагировал на курильщиков. - Вы хотите выслать его из страны любой ценой, - наконец подвел итог рассказу Шервуда его английский гость, - я тебя верно понял? - Да, - подтвердил Шервуд, - но сделать это так, чтобы русские не заподозрили вашего агента в КГБ. - Тебе не кажется, что это достаточно топорная работа? - очень спокойно спросил Хэшлем. Он был знаком с Шервудом достаточно давно, чтобы иметь право на подобный тон. Шервуд вспыхнул. У него было темно-красное лицо, доставшееся очевидно от кого-то из предков-индейцев, и он часто краснел от гнева или досады, не считая нужным сдерживать себя в такие моменты. - Вы хотите сказать, что мы не умеем работать? - спросил он. - Ни в коем случае, - сразу успокоил его Хэшлем, - я просто думаю, что неплохо было бы попытаться с помощью шведа все-таки выйти на нелегала русских, чем обрывать последнюю ниточку, связавшую нас с этим агентом. Ты меня понимаешь? - Мы не имеем права ждать слишком долго, - покачал головой Эшби, вмешиваясь в разговор, - наши аналитики просчитали все возможные ходы и "за" и "против". Первых гораздо больше, чем вторых. - Это ничего не доказывает, - возразил вступивший в разговор Блант, - мы должны быть убеждены, что русские не сумеют просчитать наших ходов. - Мистер Блант, - терпеливо сказал Эшби, - вы же понимаете, что никаких гарантий мы дать не сможем. Мы и так проводим эту ненужную операцию только для того, чтобы не подставлять вашего агента. Согласитесь, для нас было бы удобнее оставить Сюндома на свободе и следить за всеми его перемещениями. Я должен согласиться с мистером Хэшлемом, это последняя ниточка, связывающая нас с "Вакхом". Но мы просчитали все варианты и выбрали наиболее оптимальный. Маленький Хэшлем улыбнулся. Кивнул Эшби и спросил: - А вы понимаете, что оставшийся без связи "Вакх" постарается выйти на другого связного? - Понимаем, - Эшби нравился этот непонятный человечек, представлявший здесь английскую разведку. В отличие от излишне самоуверенного Бланта, он вызывал симпатию. - Мы ищем его связного, исчезнувшего в Нью-Йорке, - вмешался Кэвеноу, - нашим региональным отделениям на местах дано указание. Мы составили примерный фоторобот этого человека по рассказам наших агентов. Если он появится снова в Нью-Йорке, мы его больше не упустим. - А вы уверены, что вторая линия связи у них в этом городе? - спросил Хэшлем. - Судя по размаху, деятельность "Вакха" охватывает сразу несколько ваших регионов, в том числе южные и западные. - Да, - согласился мрачный Кэвеноу, - но в любом случае мы держим под особым контролем районы Нью-Йорка. У русских склонность к порядку определяет все, как у немцев. Русским разведчикам не разрешена импровизация. Их три главных резидента КГБ сидят в Вашингтоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско. И, значит, связной этого "Вакха" обязательно появится где-нибудь поблизости. - Интересное наблюдение, - улыбнулся Хэшлем, - но вы забываете об одном обстоятельстве. - Каком? - Кэвеноу явно не понравилось последнее замечание англичанина. - Если провален основной источник связи, то связной "Вакха" будет искать второй канал, который не обязательно должен быть связан с местными резидентурами КГБ. Вы меня понимаете? - Разумеется, - несколько нервно ответил Кэвеноу. Даже Шервуд заметил, как нервничает темнокожий сотрудник ФБР, - но это все, что мы пока можем сделать. - Меня все-таки беспокоит этот связной, - задумчиво сказал Хэшлем, - почему советская разведка пошла на такой сложный вариант? Почему у "Вакха" свой собственный связной? Не означает ли это, что он не просто нелегал, сумевший закрепиться в вашей стране, а нечто большее. - Мы думали об этом, - кивнул Эшби, - нам тоже казалось нелогичным поведение русских. Они ведь профессионалы и понимают пагубность длинной цепочки. Мы обсуждали этот вопрос с мистером Блантом. У сотрудников ФБР есть интересное мнение по поводу нашего "Вакха". Они считают, что он, сумев закрепиться в нашей стране, занимает достаточно высокое положение в обществе. И поэтому не выходит на связь лично, имея связным профессионального сотрудника разведки КГБ. Нужно сказать, что наши аналитики согласны с мнением коллег из ФБР. - Интересное предположение, - согласился Хэшлем, - и, судя по нашим данным, весьма возможное. Что ж, господа, я вижу вы проанализировали все возможные варианты. Думаю, что мы вам больше не нужны. Хотя у меня все-таки есть некоторые сомнения. Он встал и протянул руку Шервуду. Эшби незаметно усмехнулся. Блант никогда не допускал подобных фамильярностей. Но теперь он также вынужден был протянуть свою руку. После коротких рукопожатий англичане покинули комнату. Когда они остались одни, Эшби глядя вслед ушедшим англичанам, спросил у Кэвеноу: - Вы действительно убеждены, что этот "Вакх" имеет такое важное значение или просто пускаете нам и им пыль в глаза? - С чего вы взяли? - спросил Кэвеноу. - У нас есть некоторые сомнения относительно этого "Вакха", - пояснил Эшби, - мы тоже проанализировали документы и вышли на удивительный результат. Либо этот человек гений, либо наши исходные неверны. - Я не понимаю, о чем вы говорите, - нахмурился Кэвеноу, - по-моему, вы соглашались со мной всегда, что этот "Вакх" самый крупный советский разведчик, когда-либо попадавший в поле нашего зрения. А теперь отказываетесь от собственных слов. - Не отказываюсь, просто сообщаю вам результаты нашего анализа. Мы проверили по всем сообщениям "Вакха" и установили, что разброс информации довольно большой, от поставок нашего вооружения в третьи страны до стратегической обороны страны. Он же не может быть министром обороны США или Президентом. А во всех остальных случаях это могут быть сообщения лишь нескольких агентов, - хладнокровно закончил Эшби, подчеркивая последние два слова. Но эта новость не смутила Кэвеноу. - Да, - кивнул он, - мы предполагали и этот вариант. Но, в таком случае, "Вакх" не может быть нелегалом. Вы же знаете, как мы проверяем всех сотрудников, имеющих отношение к национальной обороне страны. Русские не пошли бы на такой риск, спрятав среди них своего нелегала. Мы бы сразу его просчитали. - Тогда это не нелегал, - понял Шервуд, - вы это хотите сказать, Кэвеноу? - Возможно, - уклонился от ответа сотрудник ФБР, - но если он не нелегал, почему у него связной такого класса? Может, мы имеем дело с американцем ставшим у нашего противника самым ценным поставщиком информации за всю послевоенную историю. Только в этом случае они бы стали так опекать этого агента. - Синдром супругов Розенберг [в американских спецслужбах так называют опасение, что у противной стороны может появиться исключительно ценный источник информации, оказывающий решающее влияние на весь ход событий; супруги Розенберг оказали советской разведке неоценимую помощь в передаче документов по атомному оружию (прим.авт.)], - понял Эшби. - Вы думаете этот агент имеет доступ к нашей системе противоракетной защиты? - Не обязательно. Это может быть достаточно крупный агент, работающий в ЦРУ или Пентагоне, - пояснил Кэвеноу, - в таком случае, выйти на него посредством получаемой от англичан дозированной информации, мы никогда не сможем. А большего мы у них не можем просить. Они и так стараются оберегать своего агента всеми возможными средствами. И боюсь, что, даже зная имя агента "Вакха", они не поспешат с нами поделиться. Это просто не в их интересах. Иначе они могут подставить своего агента. Вы понимаете о чем я говорю? - Ну это уже чисто техническое проблемы, - осторожно сказал Шервуд. - Бы напрасно думаете, что мы опираемся только на информацию наших английских коллег. У нас есть и собственные источники информации. Кэвеноу широко улыбнулся. - Я в этом никогда не сомневался. Но, может, ваши собственные источники информации смогут помочь нам выйти на этого неуловимого "Вакха". - К сожалению, не могут, - вздохнул Шервуд, - слишком сложно. И у них, и у нас информация подобного рода строго засекречена и доступ к ней могут иметь лишь определенные, хорошо вычисляемые люди. Даже если наша агентура имела бы доступ к такого рода информации, то и тогда мы бы не стали торопиться с передачей вам такого рода сообщений. Иначе это был бы просто обмен. Одну фигуру за другую. Сразу после провала своего агента советская контрразведка вычислила бы и нашего. В отличие от наших спецслужб, в КГБ, как вам известно, большая координация действий. И разведка, и контрразведка структурно входят в одно ведомство, и им намного легче координировать свои действия, в отличие от нас. Кроме всего прочего, мы не можем поручиться, что в вашем собственном ведомстве не сидит болтун или агент русских. И тогда наш агент в Москве будет автоматически провален. - Тогда чем вы отличаетесь от англичан? - спросил разочарованный Кэвеноу. - Большей заинтересованностью в вашем успехе, мистер Кэвеноу, - сразу ответил Шервуд, - вообще-то искать чужого агента совсем не дело ЦРУ, как вы сами понимаете. Если он, конечно, не из нашего ведомства. В чем я лично сильно сомневаюсь. И мы будем помогать вам из чисто, ну скажем, патриотических побуждений. - Спасибо, - съязвил Кэвеноу, - я не сомневался в настоящем патриотизме всех агентов ЦРУ. Особенно тех, кто продавал оружие Ирану. Шервуд нахмурился. Он не любил разговоров в подобном тоне. Эшби сразу пришел ему на помощь. - Можно подумать, что ваше ведомство отличается особым благородством манер. Не нужно вести разговор в таком русле, Кэвеноу. Мы только поссоримся и ничего не добьемся. А нам нужно еще многое выяснить. - Согласен, - выдохнул Кэвеноу, - беру свои слова обратно. Давайте вернемся к нашему "Вакху". - Изоляция Сюндома - только первый этап, - пояснил Шервуд, - затем вы должны устроить настоящий прессинг Матвееву. Постоянно держать его под контролем, заставить ошибаться, нервничать, быть в курсе всех его встреч. Отсечь возможных связных "Вакха". И одновременно взять под жесткий контроль все три резидентуры советской разведки. И, конечно, свободный поиск этого связного, так ловко удравшего от ваших людей, - не удержался от сарказма Шервуд. - Одновременно, - продолжал он, - мы постараемся задействовать имеющиеся у нас источники и выяснить хотя бы приблизительный круг ближнего действия "Вакха". Даже если в нашем распоряжении окажется, одно точное сообщение "Вакха", мы сумеем вычислить его и помочь вам выйти на него. Зазвонил телефон и Шервуд поднял трубку. - Это вас, - протянул он трубку Кэвеноу. Сотрудник ФБР кивнул, взял трубку. Видимо, полученное сообщение было до того неожиданным, что он растерянно оглянулся на сидевших в кабинете сотрудников ЦРУ. Изменившись в лице, он сумел выдавить только одну фразу: - Сейчас приеду, - и положил трубку. - Что случилось? - спросил Эшби. - Объявился связной "Вакха", - задумчиво ответил Кэвеноу, - он ищет встречи с Сюндомом. Кажется, вся наша затея уже не нужна. - Но этого не может быть, - воскликнул Эшби, изумленно вскочив с места. Шервуд сидел как каменный. Он отказывался верить собственным ушам. 21 Вариант Тома они рассчитали до мелочей. По заранее продуманному плану Том вылетел в Детройт, откуда должен был позвонить Сюндому. Сразу после звонка он обязан был на автобусе уехать в Кливленд, откуда затем перелететь в Нью-Йорк. В это же время Кемаль должен вылететь в Балтимор, где уже было оставлено сообщение для Сюндома. Причем сделать это нужно было с таким расчетом, чтобы после звонка Тома Лоренсберга из Детройта прошло более четырех часов. За это время из Детройта в Балтимор должны были прилететь два самолета. План был рассчитан таким образом, чтобы дать возможность американским спецслужбам пойти по другому следу, обеспечив за это время безопасность самого Тома. Сотрудники ФБР, которые пойдут по следу, не должны были понять, что имеют дело сразу с двумя агентами и такой ценный нелегал, как "Юджин", которого они именовали "Вакхом", решился сам помогать своему связному. На этом и строился весь расчет их операции. На первом этапе все получилось так, как они задумали. Том, прибывший в Детройт и не зарегистрировавшийся ни в одном из отелей, ровно в двенадцать часов дня позвонил Сюндому в офис. Разговор был сразу записан специальными сотрудниками ФБР, осуществляющими наблюдением за шведом. Потом его еще сотни раз прослушивали специалисты из Лэнгли и ФБР, пытаясь определить по тембру голоса характер говорившего, его привычки, даже приблизительную внешность, связанную с применением различных речевых оборотов, св