листываю страницы. И упрямо молчу. Я не хочу навязываться Игорю со своими разговорами. Глаза у меня незаметно начинают слипаться. - Я ее люблю, - вдруг глухо произносит Игорь. - По-настоящему люблю. Не могу без нее. - Догадываюсь. Дремота мгновенно покидает меня. - Ничего ты не догадываешься. Ты это не можешь понять. - Почему же? Это понять нетрудно. Я говорю, не отрывая глаз от журнала. - Трудно. Все страшно трудно. Игорь тоже не смотрит на меня, говорит словно в пространство. Так нам обоим легче вести разговор. - Лене тоже трудно? Игорь впервые скашивает на меня глаза. - А ты как думал? Он слегка озадачен моей осведомленностью. - Думаю, тоже трудно, - уступаю я. - Именно что. А тут еще Димка, - задумчиво продолжает Игорь. - Димка главное. Потом, может быть, поймет. Но это потом. Через двадцать лет. А пока что он будет думать? - Да, Димка главный пострадавший, - подтверждаю я. И при всей трудности нашего разговора я чувствую, что счастлив, словно я вновь обрел друга. Игорь не замечает моих маленьких переживаний. - Что же мне делать? - с тоской вырывается у него. В самом деле, что ему делать? - Мне кажется, - медленно говорю я, - что главное тут - быть уверенным в том человеке, в своем чувстве к нему и остаться хорошим отцом Димке. - И тогда?.. - настораживается Игорь. - И тогда развод. - А Алка? - Время поможет, - с несвойственной мне мудростью заключаю я. - Н-да... Игорь снова умолкает. В этот момент впереди, на кабине пилотов, зажигается табло: "Не курить. Пристегнуть ремни". Через некоторое время голос стюардессы оповещает по радио: - Граждане пассажиры, наш полет заканчивается... Через минуту самолет, вздрагивая, катится по широкой бетонной полосе, сбоку вдоль нее бегут красные огоньки. Утром мы просыпаемся от телефонного звонка. За окном еще темно. Семь часов утра. Именно в это время мы и попросили нас разбудить дежурную по этажу. В восемь за нами заезжает Рогозин и везет к себе в горотдел. Рогозин высок и широкоплеч. А физиономия круглая и простецкая, ну совершенно простецкая. В коротких темных волосах густо проступила седина, но это нисколько не придает ему солидности и значительности. Рогозин бывший моряк, и руки его сплошь покрыты татуировкой, вплоть до пальцев. Он ее стесняется и руки старается прятать. Я себе представляю, что у него творится на груди. Рогозин - начальник уголовного розыска города. Он отличный работник и, несмотря на свою простецкую внешность, хитрец, каких мало. Мы с ним уже не раз встречались. Меня он зовет по имени, Игоря тоже, а мы его по имени-отчеству, все-таки он лет на пятнадцать старше, да и званием повыше. Мы усаживаемся в его кабинете на довольно стареньком кожаном диване и закуриваем. Рогозин интересуется: - Ну, парни, как отдохнули, заправились? - Прилично, - отвечаю я за двоих. - Обедать будем вместе, - многозначительно предупреждает Рогозин. - А сейчас слушайте. Вот какие, значит, пироги. Насчет вашего Николова. Оказывается, за эти два дня сведений о Николове успели собрать немало. Но интереса они для нас не Представляют. В том числе и кислые характеристики по месту работы. Может быть, у него и недостаточная квалификация по специальности, и рвения он не проявляет, зато в другой, известной нам области и квалификации и рвения у него, кажется, с избытком. Только одна деталь привлекает наше внимание: частые поездки в Москву, а может быть, и не только в Москву. Иной раз даже за свой счет несколько дней выпрашивает. А в остальном все в жизни Николова ординарно и совсем не примечательно: женат, сыну одиннадцать лет, живут как будто довольно скромно и даже мало-мальски подозрительных знакомств никаких нет. Какое разительное отличие от жизни Николова в Москве! Жене, наверное, и не снилось такой жизни, какую он собирался устроить для Варвары. Кстати, с женой Николов часто ссорится, и тогда она, захватив сына, переезжает на несколько дней к родителям. Вот и все, что известно местным товарищам об этом проходимце. Как видите, небогато. Мы знаем куда больше. - Как он себя ведет эти два дня? - спрашивает Игорь. - Нормально. Из дому на работу, с работы домой. Вчера с женой даже в кино пошел, - усмехается Рогозин - Мир у них сейчас. Потом мы просматриваем всякие справки, сообщения и свои собственные записи, уточняем с Рогозиным отдельные детали. Неожиданно выясняется, что уже десять часов. Звонит телефон, и дежурный сообщает, что пришел гражданин Николов. Ну вот, теперь начинается самое главное. Добро пожаловать, гражданин Николов, очень любопытно будет с вами познакомиться и послушать, как вы объясните некоторые свои поступки. Вряд ли нам после этого суждено расстаться с вами. Мы уславливаемся, что разговор с Николовым проведу я, поскольку я лучше знаю все материалы по этому делу. Кстати, я забыл сказать, что перед отъездом мы провели интересную экспертизу, вернее, по нашей просьбе ее провели. Почерк записки, оттиск которой я обнаружил, сравнили с почерком Николова в регистрационном листке, который он заполнил, поселившись в гостинице. И все совпало. Ту странную, подозрительную записку написал он, Николов. Словом, нам есть о чем поговорить с ним. Рогозин просит дежурного направить Николова к нему. Через минуту, после деликатного стука в дверь, на пороге появляется высокий худощавый человек с седыми висками и большими залысинами на широком лбу, уши как-то нелепо торчат в стороны, лицо улыбчивое и, я бы сказал, довольно приятное. Одет он в скромный костюм, короткое нейлоновое заграничное пальто расстегнуто, на шее яркое мохеровое кашне, в руке держит плоский, весьма модный сейчас темный чемоданчик-портфель. С виду Николов настроен абсолютно спокойно, даже как будто оптимистично. Хотя во взгляде его я улавливаю настороженность. Я встаю ему навстречу. Игорь и Рогозин сидят в стороне, на диване и заняты каким-то своим разговором. Нечего создавать у Николова впечатление, что все мы собрались здесь ради него. Николов здоровается со мной весьма непринужденно и одаряет обаятельной улыбкой. Начинается разговор. - Хотелось бы, Иван Харитонович, - говорю я, - уточнить некоторые обстоятельства вашей поездки в Москву. - Пожалуйста, - с готовностью соглашается Николов. Но я чувствую, как внутренне он весь напрягается и улыбка становится несколько вымученной. - Где вы остановились, будучи в Москве? Николов называет уже знакомую мне гостиницу. - Когда вы из нее выехали? И тут Николов, к моему удивлению, называет совсем не тот день, когда он на самом деле покинул гостиницу. По его словам, это произошло всего четыре дня назад. Странно, как он не подготовился к такому элементарному вопросу. - Нет, Иван Харитонович, - вежливо возражаю я. - Вы уехали оттуда за две недели до этого дня. Вот справка из гостиницы. Я протягиваю ему через стол эту справку. Николов внимательно и, как мне кажется, с некоторым удивлением и любопытством изучает ее, потом что-то обдумывает про себя и наконец очень спокойно спрашивает: - А какое, собственно, имеет значение, когда я оттуда уехал? Ну, допустим, на две недели раньше, что из этого? - Где же вы были все это время? Николов уже не улыбается и сердито отвечает: - Это никого не касается, где я был. Вот это точный ход. Действительно, пока не возбуждено уголовное дело и не начато официальное следствие, он вправе не отвечать на такие вопросы. - Да, конечно, - соглашаюсь я. - Пока вы можете на этот вопрос не отвечать. Вернемся к гостинице. В день вашего действительного отъезда в номере "люкс", который вы занимали, произошла кража. - Ни о какой краже я не знаю, - нервно возражает Николов, пожалуй, даже слишком нервно. - Я уже говорил. И у меня ничего не пропало. А паспорт у меня украли позже, в дороге. - Да, паспорт у вас, видимо, украли позже, - соглашаюсь я. - Но вор, забравшийся к вам в номер, задержан и, представьте, сознался. - Понятия об этом не имею, - упрямо повторяет Николов. - Не было у меня кражи, и все. - Однако мы изъяли у него ваши вещи. Вот. Узнаете? Я достаю злополучные кофточки, украденные Мушанским из "люкса", и показываю Николову. Он спокойно, хотя и с некоторой неприязнью смотрит на них и качает головой. - Это не мои вещи. Что ж, надо признать, что некоторая логика в избранной им линии поведения есть, хотя ни к чему хорошему она не приведет. - Они взяты из вашего номера, - говорю я. - И есть свидетели кражи. Дежурная по этажу, горничная. - Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу. - Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва. Я с трудом сдерживаю улыбку. - Да никакая я не жертва! - взрывается Николов. - Первый раз слышу об этой краже! И не понимаю, чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то кофточки!.. - Ну хорошо, - примирительно говорю я. - Оставим пока эту кражу. Займемся другим фактом, если вы не возражаете. - Возражаю, - буркает Николов. - И все-таки придется заняться. Он касается вас, паз вы жили в том номере. После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами. Не могли бы вы нам их объяснить? Я протягиваю ему листок. Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него, отстраняет мою руку. - Извините, но я ничего подобного не писал. - Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону. Николов неохотно берет листок и переворачивает его. - Ну и что? - раздраженно спрашивает он. - Ничего здесь нет. Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке. - Линии какие-то, - говорит Николов. - Это оттиск записки, написанной на предыдущем листке, - поясняю я. - Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах. Я показываю ее Николову. Он с интересом вглядывается в нее и восклицает: - А ведь тут что-то написано! - Именно. И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора. Это вы писали, Иван Харитонович. - Я?!. - Да, вы. Вот текст записки. Прочтите. На лице Николова проступает беспокойство. Но, по мере того как он читает записку и улавливает ее смысл, беспокойство сменяется очевидной тревогой. - Это не я писал, - говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним бумаги. - Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите. - Не желаю! - почти кричит Николов. - И грош цена вашим экспертам в таком случае! Ну это уж слишком. Он же умный человек. В конце концов, ему можно напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует, это тоже ловушка для Николова, и пусть она останется в резерве. Впрочем, она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх, пальцы нервно барабанят по чемоданчику, лежащему на коленях. Да, я себе представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли. - Иван Харитонович, - говорю я. - Дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Вот послушайте. После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь, заявив дежурной, что вам срочно надо вернуться в Пензу. Это был обман, в Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об этом свидетельствует, в частности, жилец соседнего номера, с которым вы познакомились, некий Виктор, вы его помните? - Не знаю такого! - с вызовом отвечает Николов. - А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не знаете? Очень красивая женщина, кстати. - Тоже не знаю! - А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный браслет. Как же так, Иван Харитонович? - Повторяю, никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не был. - Но все это не самое важное, - с ударением говорю я. - Самое важное - вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы... - Да не писал я ее! - с неожиданным отчаянием восклицает Николов. - Честное слово, не писал! Это... это ошибка, уверяю вас! - Она написана вашим почерком, - терпеливо говорю я. - Вашим. Тем самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам? - Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите! Николов дрожащими пальцами открывает свой чемоданчик и лихорадочно роется в лежащих там бумагах. Я с усмешкой спрашиваю: - Что же, в Москве вы писали другим почерком? Тогда зачем, разрешите узнать? - Да нет же!.. Тут Николов, видимо, на что-то решается, перестает рыться в своем чемоданчике и, оглянувшись в сторону Игоря и Рогозина, понизив голос, говорит: - Ну хорошо. Можно с вами поговорить наедине? Я отрицательно качаю головой. - Нет. Этот товарищ приехал со мной из Москвы, - я указываю на Игоря. - А это начальник уголовного розыска Пензы. Они должны все знать. Так что наедине разговор не получится. - Ну хорошо, хорошо! - взволнованно восклицает Николов. - Но секреты вы, по крайней мере, умеете хранить? Я с удивлением смотрю на него и машинально отвечаю: - Да, конечно, - но тут же с улыбкой добавляю: - Впрочем, смотря от кого. - От моей жены, например! - Да, тут вы гарантированы, будьте спокойны. Я начинаю ощущать неясное беспокойство. Мне кажется, Николов собирается выкинуть новый фокус, и я почему-то не уверен, что мы сможем быстро в нем разобраться. Пожалуй, Николов не так прост, как это мне показалось вначале. - Так вот... - торопливо произносит он, наваливаясь грудью на стол. - Так вот, - повторяет Николов и проводит ладонью по лбу, - если хотите знать, я никогда не жил в той гостинице, ни одного дня! И паспорт у меня украли сразу, как я приехал в Москву, в ресторане, на вокзале. А жил я все время... ну у одной знакомой, в общем. Если уж на то пошло, можете проверить! Я вам дам адрес. И жильцы соседних квартир подтвердят. Пожалуйста! И вы можете устроить новую экспертизу с моим почерком! И можете показать меня в гостинице! Ноги моей там не было! Я ошеломленно смотрю то на него, то на Игоря и Рогозина. На их лицах такое же изумление, как и на моем. И тревога тоже. Вот это номер! У меня нет сомнения, что Николов сейчас говорит правду. Значит, в гостинице по ею паспорту жил совсем другой человек, двойник этого Николова! А сам он все это время находился у своей приятельницы, боясь даже заикнуться о потере паспорта, и, так сказать, "срывал цветы удовольствия". Глава V УБИЙСТВО Итак, все предстоит начинать сначала. Весь поиск, все распутывание сложнейшего клубка. Степень опасности того неведомого человека намного возрастает. Жить по подложному, чужому паспорту - для этого надо иметь серьезные причины, не так ли? А пока что надо выяснить у Николова, на этот раз подлинного Николова, как же все-таки его паспорт попал к тому человеку, может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст? Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим и опасность оказаться замешанным в каком-то неведомом ему преступлении, кажется, миновала. Ну а грешок, в котором он признался, нас, очевидно, не интересует. - Скажите, Иван Харитонович, - обращаюсь я к нему после минутного молчания, - как же украли у вас паспорт? Вы ведь даже помните, где именно это произошло? - В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, - охотно подтверждает Николов. - На вокзале, в ресторане. Но вот как это случилось, ума не приложу. Я уже все перебрал, буквально все. Хотя... - он нерешительно умолкает. - Пожалуй... после того, что вы мне сообщили... - Что же после этого? - Видите ли, в поезде, на пути в Москву, я познакомился с одним человеком. Весьма, кстати, приличным, я бы даже сказал, интеллигентным и солидным. - Он ехал тоже из Пензы? - Нет. Из Куйбышева. Тут произошла забавная история. Подхожу я к вагону, а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся из Куйбышева. Ну обнялись, и он говорит: "Ваня, передаю тебе моего попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете". Вот так и получилось. - А кто этот ваш приятель? - Сева Страхович, мой сослуживец. Я смотрю на Рогозина, и тот незаметно мне кивает. Взял, значит, на заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета. - Ну когда поезд отошел, мы разговорились, - продолжает между тем Николов. - Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки, коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же на вокзале, в ресторане. Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно, не ахти какой. И вот, понимаете, паспорт... Боже упаси, я ни на минуту не думаю на Михаила Александровича... - Он так себя назвал? - Да, да. Именно так. Я, повторяю, не могу даже помыслить, что он... Да и как, сами посудите? Не мог же он в карман ко мне залезть? Выпили мы, кстати, самую малость. - А почему вы думаете, что паспорт украли? - спрашиваю я. - И именно в ресторане? Может быть, вы его в поезде потеряли? Или там его и украли? - Нет, нет, - убежденно возражает Николов. - Перед самой Москвой мне проводница вернула билет, и я его положил в бумажник. Паспорт был на месте. Это и я хорошо помню. - Скажите, - вдруг вмешивается Игорь, - а вы с этим Михаилом Александровичем не условились продолжить знакомство? Не обменялись адресами, телефонами? - Ну как же! Обменялись, конечно. - Он москвич? - Нет, он тоже приезжий. Дал телефон, где остановится. Представьте, - Николов разрешает себе усмехнуться, - тоже у приятельницы. Сам же он из Одессы. Одесский адрес мне и дал. - У вас при себе его адрес? - интересуюсь я. - И тот телефон? - Да, да. Одну минуточку. Николов торопливо достает старенькую потертую записную книжечку с алфавитом и начинает перелистывать густо исписанные странички. - Забыл, знаете, его фамилию... Сейчас... сейчас... На какую же букву я его записал?.. - бормочет он. - Тут нет... Тут тоже... А, вот! Зурих Михаил Александрович, он самый... Николов диктует мне одесский адрес своего случайного знакомого и номер его телефона в Москве. - А свой московский телефон вы ему дали? - Дал, - конфузится Николов. - И даже предупредил, что хотя всем говорю, что останавливаюсь в гостинице, - он называет ту самую, где жил по его паспорту Зурих, - но на самом деле это частная квартира. На что он почему-то сказал: "Очень удачно". Что тут, собственно говоря, удачного, я, признаться, не понял. Но мы понимаем. - Разрешите взглянуть вашу запись? - Пожалуйста. Вот она. Николов передает мне раскрытую записную книжку и пальцем указывает на последнюю строчку. Так я и думал. Запись эта сильно отличается от других. Почерк размашистее, крупнее, небрежнее. Они за обедом, видимо, хорошо выпили. И новый знакомый сумел каким-то образом вытащить у Николова паспорт. Но паспорт был в бумажнике, бумажник во внутреннем кармане пиджака, а пиджак... Они сидели в ресторане два часа, обильный обед, много выпито... - Скажите, - снова спрашиваю я, - вы за обедом снимали пиджак, не помните? - Да. Очень жарко было и душно невыносимо. Мы оба сняли. - И отлучались куда-нибудь? - Ну куда же? - улыбается Николов. - А впрочем... помнится, действительно отлучались. По очереди. Извините, в туалет. Вот все и стало на свои места. - Еще один вопрос, - говорит Игорь. - Вы звонили Зуриху по тому телефону, что он дал? - Кажется, нет... Нет, нет, не звонил, я теперь точно вспомнил. Это он звонил. Приглашал посидеть в ресторане. Но мы... в общем, не смогли. - Больше он не звонил? - Нет. Обещал написать. Дальнейший разговор с Николовым ничего не прибавляет к нашим сведениям о неведомом гражданине Зурихе Михаиле Александровиче. Впрочем, подлинность и этой фамилии вызывает у нас серьезные сомнения, как и одесского адреса этого типа, не говоря уже о телефоне в Москве. Мы прощаемся с Николовым. - Смотрите, - напоследок говорю я, - в наших взаимных интересах, чтобы вы не очень болтали о состоявшемся разговоре. Николов молитвенно прижимает руки к груди, и по глазам его я вижу: он надеется, что так же немы будем и мы. - В этом вы можете быть абсолютно уверены, - горячо заверяет он. - И если придет письмо от Зуриха, - добавляет Игорь, - не откажите в любезности, прежде чем ответить, показать его нам. - Даже не сомневайтесь! И Николов уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Отправляется получать новый паспорт. А через некоторое время появляется Рогозин. Он уже успел побеседовать со Страховичем. Тот повторил рассказ Николова, сообщил, что с Зурихом он вместе сел в поезд в Куйбышеве и того провожал на вокзале какой-то молодой худощавый мужчина, которого Страхович может в случае необходимости опознать, он его хорошо запомнил. В пути Зурих ничего интересного для нас Страховичу не сообщил. Итак, командировка наша закончена. Дневным рейсом мы вылетаем в Москву. Мы везем пренеприятнейшие новости. Ни о чем другом мы сейчас просто не в состоянии думать. - Спорить могу, - говорю я, - Зурих - это тоже обман. Никакой он не Зурих. И ты подумай, каков наглец! Украл у человека паспорт, живет по нему и еще осмеливается приглашать свою жертву в ресторан. Это же надо! - Неспроста, - Игорь качает головой. - Припасает его для будущего. Подходящий человечек. К тому же архитектор, к строительству близок. Будет он просто так его приглашать, как же. - Где и кого теперь искать, вот вопрос. - Придется искать, между прочим, и Зуриха Михаила Александровича. Наверное, этот тип и у него документы украл. - Не обязательно. Мог эту фамилию и придумать. - Все равно, - упрямо повторяет Игорь. - Надо проверить. - Сколько еще впереди проверок, - со вздохом говорю я и, щурясь, смотрю в иллюминатор. Самолет идет на посадку. В кабинете у Кузьмича мы застаем Валю Денисова. Главное они уже знают, главное мы сообщили по спецсвязи еще из Пензы. Теперь мы выкладываем все подробности и детали. Когда я называю одесский адрес, оставленный Зурихом, Валя спокойно замечает: - Это тот самый адрес. Я как ужаленный поворачиваюсь к нему. - Какой "тот самый"? - Разве ты забыл? - удивляется Валя. - Это же адрес Галины Кочерги, продавщицы комиссионного магазина. Мы сразу вспоминаем Валину таблицу - конечно, он знает ее лучше всех нас! - и среди четырех человек, нет, пяти - неизвестный из маленького городка Пунежа там ведь тоже обозначен, - всплывает эта самая Галина Кочерга. Почему же именно ее адрес дал Зурих? Просто подвернулся в памяти ему этот адрес? Ну нет. Вряд ли это случайность. А раз так, то, может быть, не выдуман и номер телефона в Москве? Но из этого следует, что Зурих решил установить двустороннюю связь с Николовым. Значит, он ему нужен. Зачем только? - Надо проверить этот телефон, - говорит Кузьмич и поворачивается ко мне. - Завтра же утром проверь сам. - И уже другим тоном продолжает: - Ну-с, что еще дает нам этот эпизод? Кузьмич, набычившись, вопросительно оглядывает нас поверх очков. - Он приехал в Москву из Куйбышева, - задумчиво говорит Игорь. - А в Куйбышеве живет... кто-то там живет из таблицы. - Олег Иванович Клячко, - без запинки произносит Валя. - Врач городской поликлиники. - Так, так, - кивает головой Кузьмич. - Это мы тоже не забудем. Что еще? Ну еще этот эпизод пополняет наши сведения о внешности Зуриха, о его повадках, тактике. Впрочем, у нас этого материала и так хватает. Мы знаем его манеру общения с женщинами - например, с Варварой, со случайными знакомыми - например, с Виктором Сбоким, а теперь и со Страховичем, с людьми, ему нужными, вроде Пирожкова, Николова или администратора гостиницы Веры Михайловны. Теперь надо узнать, как общается он со своими друзьями и сообщниками, какие отношения у него с ними. Надо узнать все, что можно, и о них самих, ведь они могут привести нас и к самому Зуриху, должны привести. Таких ниточек у нас пока нет в Москве. А среди этих людей пока что самая интересная фигура - это, пожалуй, Галина Кочерга из Одессы. Вот примерно так рассуждаем мы, и, когда доходим до этой последней мысли, Кузьмич впервые вмешивается и обращается к Вале: - Ну-ка достань свою таблицу знаменитую. Валя развязывает папку, и на столе Кузьмича появляется всем нам знакомая таблица. Он ее бегло проглядывает и недовольно замечает: - Где же данные об этих четырех? - Вы мне дали на это два дня, - невозмутимо отвечает Валя. - А прошел один. Завтра будут данные. А пока что установлено, что трое из четырех уже прибыли к месту назначения. При этом все они опоздали туда на три дня, считая с момента отъезда из дому и, конечно, с учетом дороги, даже если ехать поездом. Вот такая пока картина, Федор Кузьмич. - Гм... Интересная картина, - задумчиво произносит Кузьмич и смотрит поверх очков на нас с Игорем. - Что скажете, милые мои? Меня почему-то начинает разбирать смех. - Значит, конференция продолжалась три дня, Федор Кузьмич, - говорю. - Ну если день приезда и день отъезда за один считать, как положено, то два дня на заседания ушли. Повестка дня большая и докладчиков много... - Ты не очень-то веселись, - с неожиданной серьезностью обрывает меня Кузьмич и спрашивает у Вали: - Кто еще не приехал на место назначения? - Галина Кочерга, - вставляю я. - Ручаюсь. - Не угадал, - качает головой Валя. - Не приехал еще из Куйбышева в Астрахань врач городской поликлиники Олег Иванович Клячко. - Отец-то его в самом деле там умер? - с интересом спрашивает Игорь. Кажется, наш стремительный бросок в Пензу и обратно неплохо на него подействовал. Игорь заметно встряхнулся и начал проявлять интерес к окружающему миру и, в частности, к нашим делам. - А ты как думал? - усмехаюсь я. - По-твоему, притворился старик, что ли? - Есть ли он там вообще, - сварливо возражает Игорь. - Вот с чего бы я начал. - Завтра доложу, - обещает Валя и делает аккуратную пометочку в своей таблице. - Тогда надо проверить и остальных, - говорю я и, придвинув к себе таблицу, перечисляю: - И Сокольского Ореста Антоновича из Ленинграда, заместителя директора промторга, который выехал... куда же он выехал?.. Ага! Вот. В Харьков, в командировку. Дальше. Палатова Леонида Васильевича из Ростова, заместителя начальника отдела капитального строительства завода. Он тоже якобы в командировку отправился, в Свердловск. Интересно, каким числом им прибытие туда отметят? Ну и вот Галина Кочерга поехала к больной матери в Краснодар. Тогда надо и это выяснить. Больна ли матушка, к примеру. - Ну и что? - упрямо говорит Игорь. - Раз надо, так надо. Трудно это? Валя не спорит, он лишь делает пометки в своей таблице, вернее, он прибавляет в ней еще одну графу. Предыдущая у него гласит: "Куда выехал 28 октября?", а новую Валя обозначает: "Проверка причины выезда". Между прочим, это уже одиннадцатая по счету графа. Валина таблица становится уникальной и бесценной. Без нее мы бы давно запутались, честное слово. Из вертикальных граф пока целиком пусты две: "Данные местного отд. мил." на всех пятерых лиц, указанных в таблице, и новая графа "Проверка причины выезда". А вот из горизонтальных строчек лишь одна заполнена меньше чем наполовину, та, где в графе "Место жительства" стоит "Пунеж". Здесь зияют пустотой и важнейшие графы "Ф.И.О.", и "должность", а также "Куда выехал 28 окт.". Да, Пунежем еще предстоит заняться особо. И, словно прочтя мои мысли, Кузьмич с ударением произносит: - Еще про Пунеж не забудьте. С кем там этот Зурих говорил полторы минуты, интересно знать. - Срочный разговор, - добавляет Валя. - С вызовом на переговоры. И среди дня. А все остальные разговоры состоялись вечером, по личным телефонам. - Можно туда скатать, в этот Пунеж, - предлагаю я. - Ты пока проверь тот телефончик, - говорит Кузьмич. - Завтра же с утра проверь. А ты, - поворачивается он к Игорю, - продумай вопрос с этим Пунежем. Вот так. Ну и хватит на сегодня. Светка встречает меня неожиданно холодно, даже, я бы сказал, сердито. Она почему-то вовсе не кидается мне на шею. И никакой радости в ее глазах, как мне кажется, нет. Сдержанно подставив мне щеку для поцелуя, она говорит, пока я снимаю пальто: - Как быстро ты вернулся. Ну проходи. - Светка, - говорю я с беспокойством, - ты почему такая странная? И совсем мне не рада. Что случилось? Я же знаю, долго дуться и отмалчиваться Светка не может, ей непременно нужна ясность во всем, все точки над "и" должны быть немедленно расставлены. - Ты нехорошо поступаешь, - говорит Светка. - Некрасиво. Она кутается в яркий синий мохеровый шарф, который ей ужасно идет, и забирается с ногами на тахту, подальше от меня. Ее слова для меня полнейшая неожиданность. - Некрасиво поступаю? - удивленно переспрашиваю я, опускаясь на краешек тахты. - Да, некрасиво. Когда ты вчера уехал, Алла мне все рассказала. Ну как ты мог? - Что же она тебе такое рассказала? Я невольно улыбаюсь. Мне уж ясно, что это какая-то чепуха, что Алла что-то просто выдумала, ее распаленное воображение вечно рисует самые несуразные картины. Но Светка даже розовеет от возмущения, и глаза ее становятся совсем уже сердитыми. - Не смейся, пожалуйста, - резко говорит она. - Это вовсе не смешно. Оказывается, у Игоря кто-то есть, какая-то женщина? Которую зовут Лена? И это ты их познакомил? Как тебе не стыдно. - Ну это уж неправда, - смущенно возражаю я. Смущение мое объясняется тем, что ту девушку действительно зовут Лена и я ее знаю. Все остальное, конечно, Алка выдумала. Непонятно только, откуда она узнала про Лену, ведь Игорь ей ничего не говорил. - Что именно неправда? - сердито уточняет Светка. - Что я их познакомил. - А остальное? - Остальное правда, Светка. - Почему же ты мне ничего не рассказывал? - Потому что сам Игорь рассказал мне об этом только вчера, когда мы летели в самолете. - Неправда! Ты знал это давно. - Раньше я только догадывался. - Почему же ты не рассказал мне о своих догадках? - Потому что это несерьезно. - Нет, Витик, это очень серьезно, - Светка хмурится и качает головой. - Разрушить семью легко, а вот сохранить... Тут и должен помочь настоящий друг. И потом я думаю, что та женщина поступает нечестно. Она ведь знает, что у Игоря семья, ребенок. Как же можно? - Я не знаю, как это можно, - тоже хмуро отвечаю я. - Я знаю только, что нельзя в такие дела вмешиваться, пока тебя не попросят. - Вот Алла меня и попросила. - Что она попросила? - Поговорить с тобой. Чтобы ты повлиял. Ты же самый близкий его друг. - Светка, это же смешно. - Смешно? - И на глазах у Светки неожиданно наворачиваются слезы. - А Димку оставлять без отца тоже смешно? - И еле слышно добавляет: - Я знаю, как без отца... Тут я не выдерживаю, придвигаюсь к Светке и молча обнимаю ее. Она на секунду замирает, потом отталкивает меня. - Димка не спит по ночам, - говорит она, и губы ее дрожат. - Просыпается, вскрикивает, зовет отца. Это ты знаешь? - Да. Игорь мне об этом сказал. Ночью. В гостинице. Он тоже не спал. - Вот видишь. - Но тут виновата Алла. Она все время внушает Димке: "Твой папа плохой, он нас бросает, попроси папу остаться". Ну не дура, скажи? Я не могу скрыть свое раздражение. - У нее пропала гордость, - огорченно отвечает Светка. - Она слишком любит Игоря. Разве можно ее за это обвинять? Она его любит, пойми! Мне начинает казаться, что Светка сейчас воюет не только за Аллу и страшно ей тоже не только за нее. И мне становится не по себе, становится почему-то холодно и тоже страшно. - Нет, - убежденно говорит Светка, - во всем виновата та женщина. Недавно я прочла рассказ, где женщина отвергла женатого человека, который ее давно любил и которого она любила, и сохранила ту семью. Хотя жена у него была отвратительная. - Ну и что хорошего? - И я вспоминаю этот рассказ. - Заставила его всю жизнь мучиться, жить без любви. И себя лишила ее. Слава богу, это очень мало похоже на правду. - Да, мало похоже, - грустно соглашается Светка. Некоторое время мы молчим. Я закуриваю и снова начинаю чувствовать, как устал за сегодняшний день. - Что же будет? - спрашивает Светка, глядя куда-то в пространство. - Неужели ничего нельзя сделать? Я снова не выдерживаю, обнимаю, прижимаю ее к себе, словно пытаясь защитить от чего-то. Светка на этот раз не вырывается. - Мне страшно, - шепчет она и зябко поводит плечами. И мы снова молчим. Долго молчим. Мы думаем об одном и том же. Может быть, впервые мы думаем об этом так серьезно. И одновременно я думаю об Игоре, о том, как же ему поступить, на что решиться. Я же его люблю, этого молчаливого и упрямого типа. Поэтому я невольно думаю сразу и о нем, и о нас со Светкой. Кто-то из папиных друзей однажды сказал: "Порой я вдруг начинаю мыслить двухслойно. И тогда не могу сосредоточиться. Для ученого весьма нежелательное состояние". После этого сколько раз я себя ловил на том же. Вот и сейчас так, но думать мне это не мешает, серьезно думать. Неужели и мы со Светкой, и вообще никто и никогда не гарантирован от того, что случилось у Игоря? Неужели Светка когда-нибудь вдруг так полюбит другого, что сегодняшняя ее любовь покажется ей пустяком или даже еще хуже - мукой? Или я, например? Невероятно! И так ужасно, что я не могу себе представить что-либо подобное. Но, в общем-то, большинство или по крайней мере многие находят же друг друга на всю жизнь. И счастливы. Вот хотя бы мои родители. Но разве я знаю, как они прожили все эти годы? И может быть, их друзья им тоже когда-то помогли? Но как я могу помочь Игорю? Уговорить остаться? Это будет правильно, если все случившееся с ним - минутное затмение. А если нет? И я, допустим, его уговорю. Скажет он мне потом спасибо? Разве можно всю жизнь прожить с женщиной без ощущения радости от этого, только с мыслью, что так надо, что ничего не поделаешь? Всю жизнь!.. Нет, невозможно. И недопустимо! Даже дети, по-моему, почувствуют всю фальшь такой семьи. Нет, жить надо по-любви и только пока она есть. А это может продолжаться всю жизнь, я уверен в этом. Надо только сделать очень верный выбор. Я чуть-чуть отстраняюсь и смотрю на Светкин тонкий профиль, ловлю непривычно задумчивый взгляд и переполняюсь нежностью до дрожи в пальцах. Я в силой прижимаю Светку к себе и шепчу ей на ухо: - Не могу без тебя жить, слышишь? Светка молчит, но я чувствую, что она улыбается, и еще я чувствую, что она думает сейчас то же самое. Звонит телефон. Светка неохотно отрывается от меня и сползает с тахты. - Наверное, Зоя, - говорит она. Но оказывается, просто ошиблись номером. Это теперь случается почему-то очень часто. И Светка терпеливо объясняет кому-то, что это не больница, а частная квартира. И наконец вешает трубку. - Да, ты знаешь, - говорит она, возвращаясь на тахту, - Зоя достала точно такую кофточку, что ты мне однажды показывал, помнишь? Я невольно настораживаюсь. - Где достала? - Ну где достают? - лукаво улыбается Светка, двумя руками поправляя волосы. - У спекулянтки, конечно. - Сколько же она заплатила? - Кажется, тридцать пять рублей. Ого! Это почти на десять рублей больше государственной цены. - А ты знаешь эту спекулянтку? Светка смеется. - Тоже хочешь купить? Или хочешь арестовать ее? - Просто интересно, - я равнодушно пожимаю плечами. - Витик, ты со мной никогда не хитри. Я тебя для этого слишком хорошо знаю, - Светка, улыбаясь, грозит мне пальцем. - Тебя очень заинтересовало то, что я сказала. - Ну допустим. - Так вот. Я ее не знаю. Я только один раз видела ее у Зои. Снова звонит телефон. Светка тянется к трубке. Вскоре приходит запыхавшаяся, усталая и, конечно, с тяжелой продуктовой сумкой в руке Анна Михайловна. Сумку она пытается спрятать, чтобы не видела Светка. Я снимаю с Анны Михайловны пальто и перехватываю злополучную сумку. Она заходит в комнату и грузно опускается на тахту. Широкое оплывшее лицо ее бледно, на лбу выступили капельки пота. - Эти собрания меня доконают, - жалуется она. Светка кончает болтать по телефону и накрывает на кухне стол. После ужина я ухожу. Светка, обнимая меня в передней, шепчет на ухо: - Витик, поговори с той Леной. Тебе удобно? Ты ведь сразу все почувствуешь. Я же знаю. Я киваю головой, хотя решительно не представляю, как может состояться такой разговор. Утром я прежде всего связываюсь с телефонным узлом, которому принадлежит номер, сообщенный нам Николовым. Через некоторое время мне дают справку: номер этот принадлежит некоему Бурлакову Светозару Еремеевичу. В картотеке телефонного узла значится и адрес абонента. Пока что это имя мне ничего не говорит. Надо копать дальше. Хотя возможно, что время я потрачу попусту и Зурих просто выдумал этот номер для Николова. Впрочем, вряд ли. Мне кажется, Николов его чем-то заинтересовал. Иначе зачем бы он дал ему одесский адрес, зачем звонил, предлагал встретиться и, наконец, обещал писать? Все эти мысли приходят мне по дороге, пока я еду в местное отделение милиции. Там я встречаюсь с участковым инспектором, еще кое с кем из сотрудников, смотрю некоторые материалы. Затем я иду в домоуправление кооперативного дома, где живет Бурлаков, и знакомлюсь с двумя весьма симпатичными и болтливыми особами, бухгалтером и делопроизводителем, которые довольно быстро проникаются ко мне симпатией, и я в конце концов получаю довольно интересные сведения о гражданине Бурлакове. Вообще я вам должен сказать, что собирать о ком-то сведения и рыться в его "грязном белье" занятие не из приятных. Но тут есть нравственные принципы, через которые нельзя перешагивать, и твердое убеждение в справедливости борьбы, которую мы ведем. В чем заключаются эти принципы? Во-первых, ты должен интересоваться в личной жизни человека только тем, что непосредственно относится к делу, которым ты занят; во-вторых, твой интерес никто не должен обнаружить, между прочим, еще и потому, что это может бросить незаслуженно тень на того человека и чем-то ему повредить; и, наконец, в-третьих, ты не смеешь злоупотреблять полученными данными или даже просто выболтать их посторонним лицам. Все полученные тобой сведения о каком-либо человеке, который отнюдь не всегда в конечном счете оказывается преступником, автоматически становятся служебной тайной, которая охраняется нами так же строго, как, допустим, тайна медицинская. У нас как-то был разговор на эту тему с отцом. Они с мамой ведь оба медики и тоже вынуждены хранить немало интимнейших секретов своих пациентов. "Тут есть одна существеннейшая разница, - заметил отец. - Человек сам доверяет мне свои секреты, а вы узнаете о них без его ведома". - "Что из этого, по-твоему, следует?" - спросил я. "Надо иметь особый такт, - подумав, ответил отец. - Особую, что ли, щепетильность. Не знаю, учат ли вас этому". Конечно, лучше бы вообще не заниматься этим. Так, по-моему, в глубине души думает и отец. Да, лучше, если бы... если бы не справедливость борьбы, которую мы ведем. Я сейчас не говорю об искоренений причин преступности и ее самой как социального явления. Это дело всего общества. Но вот наша борьба, моя и моих товарищей, включает в себя лишь две, но, однако, весьма важные и вполне конкретные задачи. Первая, это предотвращение готовящегося преступления, вторая - непременное раскрытие уже совершенного и задержание преступников. Борьба эта справедливая и в высшей степени нравственная, не так ли? Вы скажете, что такую борьбу нельзя вести безнравственными методами, а капаться без ведома человека в его жизни - это безнравственно.