- Куда уж яснее, - отвечает Жук. - А не брешешь?
     - Брешут псы. Теперь Леха. Вот он уже помер. Нету Лехи.
     - Ну да? - недоверчиво откликается Жук.
     Я уже стал отличать его в темноте.
     - Точно говорю,  -  подтверждаю я. - Под машину попал. Спер, понимаешь,
чемодан с поезда и дунул через вокзал на площадь.  Ну,  а там машина. И все.
Вот такая поганая смерть.
     - Бог наказал, - насмешливо говорит Рыжий. - Не бери чужого.
     Я  его тоже начинаю отличать -  он тощий,  подвижный и  к  тому же еще,
видно, балагур.
     - И вот глядите,  -  продолжаю я. - Третий теперь уже с рельсов сходит,
Славка. У вас, можно сказать, на глазах. Ну, кому такая жизнь светит?
     Мы  проходим темную часть набережной,  и  теперь у  нас  над  головой в
легком тумане светят яркие молочные лампы.  И тут я наконец могу как следует
рассмотреть  своих  спутников.  Между  прочим,  ребята  как  ребята.  Ничего
разбойничьего в  них  уже  нет.  Даже чем-то  симпатичные,  по-моему,  когда
трезвые.  Особенно Рыжий и  второй,  молчаливый,  по имени Гарик.  Да и Жук,
кажется, неплохой малый. Он-то меня неожиданно и спрашивает:
     - А ты сам-то кто будешь?
     - Приезжий, - отвечаю я беспечно. - Из Москвы.
     - Мент небось?
     - А похож?
     Они уже давно приглядываются ко  мне,  я  же  вижу,  и  про себя каждый
решает эту немаловажную проблему, кто я такой, в конце концов.
     - Вроде не очень, - с сомнением в голосе говорит молчаливый Гарик.
     - Похож, похож, - словно успокаивая всех, говорит Жук. - Они теперь все
знаешь какие стали? От отца родного не отличишь.
     - Только когда отец с  тебя портки стянет и  за  ремень возьмется,  вот
тогда его,  сердечного,  узнать можно, - смеется Рыжий. - Тогда его с ментом
не спутаешь.
     Мы  подходим к  мастерской хромого Сережки,  и  вопрос обо  мне  так  и
остается временно не решенным.
     - Ну, кто со мной? - спрашиваю я.
     - Не. Мы тебя тут обождем, - снова за всех отвечает Жук. - Рано еще нам
к Хромому в гости ходить.
     - Ладно, - соглашаюсь я. - Тогда ждите. Кое о чем еще надо поговорить.
     - Давай, - говорит Жук. - По-быстрому только.
     Я киваю в ответ и толкаю дверь мастерской.
     Несмотря на поздний час, она открыта. Я захожу.
     Сиротливо горит лампочка над низенькой табуреткой за  барьером,  вокруг
нее, как и вчера, разбросаны инструменты, старая обувь, куски кожи.
     Пусто. Никого в мастерской нет. Я удивленно оглядываюсь и вдруг замечаю
притаившегося за  моей  спиной  Сергея.  Он  весь  словно влепился в  темную
стенку, в руке у него нож.
     Сергей медленно приближается ко мне,  заметно припадая на больную ногу,
прячет нож в карман,  незаметным движением сложив его пополам, и протягивает
мне руку.  Это молниеносное движение руки с ножом я оцениваю по достоинству.
Опасное движение,  ловкое. Сергей жмет мне руку. Светлая прямая прядка волос
прилипла к  вспотевшему лбу.  Но  сейчас Сергей улыбается,  показывая мелкие
острые зубы.
     - Опаздываешь,  -  говорит он.  -  А точность - это вежливость королей,
между прочим. Пролетариям надо учитывать.
     - Зато не один пришел, - многозначительно говорю я.
     Сергей кивает.
     - Видел. Потому и приготовился. Чего тебе от них надо?
     - И мне надо, и тебе. Дружбы и понимания.
     - Жди от этих волков понимания.
     - Почти дождался.  Теперь они вон меня дожидаются. Ну, а завтра вместе,
надеюсь, в больницу пойдем.
     - Это еще зачем?
     Разговаривая,  Сергей запирает дверь мастерской на засов и ведет меня в
заднюю комнату. Мы усаживаемся возле стола, и я закуриваю.
     - Зачем в больницу? - повторяет Сергей.
     - Славка порезал себя сейчас.
     - Ну да?! - удивленно восклицает Сергей. - Лепишь.
     - На моих глазах. Даже, пожалуй, из-за меня.
     - Это как же понять?
     - Душу я  ему разбередил.  Не  учел,  понимаешь,  что нервы-то  у  него
никуда.
     - Это у Славки-то душа? - иронически спрашивает Сергей.
     - У него.
     - У него вместо души сучок с наклейкой.
     - Мы,  Сережа,  часто в  людях до их души не докапываемся.  А там порой
всякие, понимаешь, неожиданности нас ждут, всякие открытия.
     - Ну и что ты у Славки открыл, интересно?
     - Любовь. Он ее затоптать думал. А я вот ее воскресить попробовал.
     - Красиво говоришь, - грустно усмехается Сергей.
     - А что?  Не все в жизни плохо,  -  возражаю я. - Есть кое-что хорошее,
даже красивое.  И  у  Славки тоже.  Кстати,  и  остальные ребята не такие уж
пропащие, если разобраться.
     - Это  все пока,  -  машет рукой Сергей.  -  Найдут главаря вроде Чумы,
увидишь, чего творить начнут. Ахнешь.
     - А вот главарем, Сергей, должен стать ты, - тихо говорю я.
     Он вскидывает голову и пристально, недоверчиво смотрит мне в глаза.
     - Вполне серьезно говорю, - отвечаю я на его немой вопрос. - Сейчас они
еще колеблются.  Но  завтра,  после больницы,  они колебаться перестанут,  я
знаю. И примут тебя. А дальше все будет зависеть от тебя самого. Надо спасти
этих ребят, Сергей.
     - Это точно, - задумчиво соглашается он.
     - Начинай с Жука, - советую я.
     Сергей все так же задумчиво кивает и вдруг усмехается:
     - А ты, я гляжу, мастер.
     - Еще только хочу им  стать.  Учитель мой в  Москве остался.  Ну ладно,
Сергей. Теперь ты рассказывай, если есть что.
     - Кое-что есть.  Человек у меня утром был. Сказал так: этих двоих, Чуму
и Леху, точно наняли. И в Москву недавно послали.
     - Для этого и наняли?
     - Не-а.  Их давно наняли.  Для охраны вроде.  И  в Москву отправили для
этого.
     - Счеты сводить?
     - Ну, это точно никто не знает.
     - А квартира?
     - Не их работа.
     - Не-ет,  тут  ошибки быть не  может.  В  квартире нашли перчатку Чумы.
Обронил он ее там. Куда дальше-то?
     - Это сам разбирайся.  На то ты и  мастер.  А  вот про мокрое дело их в
Москве здесь уже знают.
     - Не все.
     Я вспоминаю испуг Шпринца.
     - Кому надо, тот знает.
     - А от кого знает?
     - Вот  ты  мне  тогда имя одно назвал...  -  досадливо щелкает пальцами
Сергей. - Как его?.. Ну-ка, напомни.
     - Виктор Арсентьевич?
     - Не-а.
     - Лев Игна...
     - Во, во! Игнатьевич! Лев Игнатьевич!
     - Тебе случайно о нем ничего не сказали?
     - Вроде он живет в Москве, а работает на здешних.
     - А что за человек у тебя был?
     Сергей качает русой головой.
     - Неохота его подставлять, Виталий. Слово дал. Привык держать.
     - Ну что ж.  Тоже верно. Оставим это тогда, - киваю я. - Итак, выходит,
Лев Игнатьевич работает на кого-то, кто Чуму и Леху нанял, так, что ли?
     - Вроде так.
     - Кто же это может быть и чем занимается, интересно знать.
     - У них бизнес какой-то,  -  поясняет Сергей.  - Дикую деньгу, говорят,
зашибают.  А кто,  не знаю. Но тут они сидят, у нас. Один, говорят, на синей
"Волге" катает. Регулировщики будто бы честь отдают.
     - Интересное кино, - усмехаюсь я. - Взглянуть бы самому.
     Сергей снисходительно машет рукой.
     - Ну, может, и брешут насчет "Волги", кто их знает.
     - А за что Гвимара Ивановича прикончили, тоже не знаешь?
     - Вроде бы этот самый Лев и приказал. Чем-то ему тот мужик помешал.
     - М-да...  Что-то  не  складываются картинки,  -  задумчиво  говорю  я,
стряхивая пепел с сигареты. - Что-то мешает...
     - Шевели мозгами давай.  Тебе за что платят? - смеется Сергей. - Хотя и
не густо,  я слыхал.  Но иной раз я,  например, и бесплатно шевелю. Особенно
там пришлось шевелить, в местах далеких, на окраине.
     - Решал, как жить дальше?
     - Во-во. И где жить.
     - Сергей, - неожиданно спрашиваю я, - а кто у тебя отец с матерью были?
     - А что? - сразу настораживается он.
     - Да так, - улыбаюсь я. - Язык у тебя такой, не типичный.
     - Отец у меня завгаром был,  а мать учительницей русского языка.  Ну, и
литературы, конечно. Много у нас книжек дома было.
     - Ну, а потом?
     - Потом помер отец.  Несчастный случай в гараже.  Мать одна осталась. Я
тогда уже второй срок тянул.  Ну,  болела,  болела и за отцом ушла.  Все без
меня... Эх!..
     Он  умолкает и  пристально смотрит куда-то в  пространство перед собой,
словно что-то видит там и не может оторвать глаз.
     - Но почему же так, Сергей? - снова спрашиваю я. - Вот ты говоришь, что
кодлу не признаешь. Как же судимости тогда схватил, одну, вторую?
     Сергей хмурится.
     - Тебе это для дела надо или так? - нехотя спрашивает он.
     - Для размышлений. Ты уж мне поверь.
     - Верю,  -  кивает Сергей.  - Первая судимость - драка. Пошла по первой
части двести шестой.  Вторая судимость -  опять драка,  уже  пошла по  части
второй.  Схлопотал три  года усиленного.  Первый раз -  за  друга вступился.
Второй раз...  за женщину, словом. Тут уж я кое-кого порезал. Тут мы с Чумой
первый раз и сошлись.
     - Его порезал?
     - Его...
     - Можно ему это напомнить при случае?
     - Напомни,  напомни.  Веру напомни.  Он на стенку полезет. Как тогда от
меня лез, шкуру спасал, - он стискивает зубы и умолкает.
     - Как же дело было?
     - Ох,  Виталий, - вздыхает Сергей, по-прежнему глядя куда-то в сторону.
- Я вижу, ты и до моей души решил докопаться?
     - Если тяжело, не говори.
     - Нет.  Скажу.  Пусть,  гад,  вспомнит.  Это моя девушка была, - Сергей
злобно ударяет кулаком по  столу.  -  Он  ее искалечил.  Не доказали только.
Тогда я сам с ним посчитался. Надо было кончать, да рука дрогнула. Уполз.
     "Как у Лехи", - с неожиданной тоской думаю я.
     - Где же Вера сейчас?
     - Не знаю,  - глухо отвечает Сергей, опустив голову. - После тюрьмы я к
ней явиться не смел. А потом и хромым стал.
     - Чума?
     - Не-а.  Дружков подослал. И жизни мне в Сибири не стало. Сюда подался.
А потом вдруг он сюда прибыл.  Ну,  и опять началось.  Однако встретиться со
мной боялся.  Хоть и одна нога у меня осталась.  Знал, пока руки есть, я ему
горло рвать буду. Потому других подсылает.
     - Теперь конец, Сергей, - говорю я. - Всему этому конец.
     Некоторое время мы сидим молча.  Я докуриваю сигарету и поднимаюсь.  За
мной поднимается и Сергей.
     - Пойду, - вздохнув, говорю я. - Завтра жди... нас.
     Сергей кивает в ответ:
     - Буду ждать.
     Мы снова проходим через мастерскую,  на пороге я  жму ему руку,  крепко
жму и смотрю в глаза. Сергей через силу улыбается.
     Я толкаю дверь и выхожу.
     На  полутемной,  пустынной набережной свирепо свистит ветер и  грохочут
волны. Погода разгулялась.
     Я  оглядываюсь и  вижу  невдалеке  ребят.  Они  стоят  возле  какого-то
подъезда, курят и о чем-то горячо спорят. Я подхожу, и они умолкают.
     И вот мы снова идем по набережной,  спокойно идем,  все вместе.  Ребята
провожают меня до гостиницы. Тут мы прощаемся.

     Утром я иду в управление вместе с Давудом. Он зашел ко мне в гостиницу,
и мы вместе позавтракали в буфете. Давуду не терпится узнать всякие новости.
И  я ему подробно рассказываю о своих вчерашних встречах.  При этом я ощущаю
очевидные неясности,  недоработки и даже всякие тупики в нашем деле. Вернее,
тупик.  Проклятая квартирная кража у Купрейчика.  Она произошла -  это,  как
говорит Шпринц,  "сам  по  себе абсолютный факт",  но  она  же  и  не  могла
произойти, это тоже факт. Вернее, ее не могли совершить ни Семанский, ни Лев
Игнатьевич  и  организовать  тоже  не  могли.  Это  категорически утверждает
Шпринц,  и ему можно верить,  тут есть своя логика.  Дальше. Имеются данные,
что в краже не участвовали ни Леха,  ни Чума.  Кроме того,  что это отрицает
источник Хромого,  об этом же говорят и собранные нами в Москве данные - оба
они в то утро были якобы совсем в других местах:  Чума -  у Музы, а Леха - у
Полины Тихоновны.  Но  с  другой стороны,  Чума,  как тут ни  крути,  все же
потерял перчатку в  квартире Купрейчика.  К  тому же  вся четверка бесспорно
кружила вокруг этой квартиры.  Вернее,  шестерка -  были еще  два московских
сообщника,  Гаврилов и  Шершень.  Словом,  в этом пункте с квартирной кражей
безусловный тупик, и как из него выкарабкаться, совершенно непонятно.
     Однако пока  что  надо завершить дела здесь.  И  это  тоже непросто.  Я
чувствую,  что втягиваюсь в  какую-то незнакомую мне область "экономических"
отношений,  а вернее даже -  преступлений,  связанную с магазином Шпринца, с
какими-то  московскими поставками пряжи,  в  которых  участвует  и  все  еще
неведомый нам  Лев Игнатьевич.  Кроме того,  если вы  помните,  Шпринц очень
мельком, даже, я бы сказал, нечаянно упомянул Ермакова, Гелия Станиславовича
Ермакова.  Значит, из трех Ермаковых оперативный интерес представляет именно
он.  Да,  область эта мне мало знакома,  консультироваться же с  Окаемовым у
меня нет желания, я не доверяю ему. Лучше на время пригасить его активность.
     Обо  всем  этом я  размышляю,  пока мы  с  Давудом идем уже  хорошо мне
знакомыми улицами в управление.
     Я забыл сказать,  что вчера вечером,  как только простился с ребятами и
зашел к  себе в  номер,  сразу же  позвонил дежурному по  городу и  попросил
немедленно выяснить,  в какую больницу доставлен с ножевыми ранениями Славка
Солодухин,  каково его  состояние,  а  также немедленно отпустить,  если они
задержаны,  двух парней,  которые привезли Славку в  больницу.  А  у Славки,
оказывается,  проникающее ранение,  задевшее печень.  Так что в больнице ему
придется проваляться долго, и хорошо еще, если все обойдется благополучно. Я
рано утром,  еще  до  прихода Давуда,  позвонил Лиде,  пока она  не  ушла на
работу.  Бедная,  как она заволновалась и, конечно, помчалась в больницу. Ее
даже не пришлось просить об этом. Я лишь рассказал, как Славка, оказывается,
переживает разрыв с ней.
     Придя  в  управление,  мы  с  Давудом  обсуждаем куда  более  сложную и
деликатную операцию.  Дело в том,  что мне хотелось бы лично познакомиться с
Гелием  Станиславовичем Ермаковым,  директором магазина  готового платья,  о
котором  так  неосторожно  упомянул  Шпринц  в   минуту  сильного  душевного
волнения.
     В конце концов, мы с Давудом кое-что придумываем. Ого, двенадцатый час!
Мне  уже  пора  в  больницу к  Славке.  Там  меня будут ждать ребята,  если,
конечно,  не обманут.  Не должны.  Славкина история здорово, кажется, на них
подействовала.  Как,  впрочем,  и  судьба Чумы,  да и Лехи тоже.  Есть о чем
подумать даже самому отпетому из этой компании.
     Больница,  как я выясняю, находится довольно далеко от управления, но я
все же  решаю отправиться туда пешком,  времени должно хватить,  а  полезным
привычкам изменять не следует.
     Сегодня здесь совсем тепло,  ярко светит солнце с голубого, без единого
облачка неба,  и ласковый ветер треплет волосы.  Влажный асфальт даже слегка
дымится. О недавнем снеге напоминает только черная грязь во дворах.
     Шагается легко,  весело бегут мимо чисто умытые троллейбусы,  автобусы.
Даже прохожие кажутся мне словно помолодевшими,  радостно оживленными. Среди
обгоняющих меня  машин  я  неожиданно замечаю ярко-синюю блестящую "Волгу" с
красивыми  дополнительными фарами  и  зеркальцами и  сразу  вспоминаю  слова
Хромого  о  каком-то  неведомом деятеле  здесь,  который якобы  разъезжает в
собственной синей "Волге". И невольно обращаю внимание на номер промчавшейся
мимо машины.
     Я все иду и иду.  Уже начинаются совсем незнакомые улицы, в этом районе
города я еще не был. Приходится даже спрашивать дорогу у прохожих. Все очень
охотно и подробно объясняют,  иногда останавливаются двое или трое,  и тогда
возникают даже короткие диспуты. Почти как у нас в Москве.
     Вот,  наконец,  и  больница.  Вернее,  это целый больничный городок.  В
большом  зеленом парке  разбросаны бесконечные корпуса,  то  совсем  старые,
низенькие,  с какими-то допотопными колоннами,  а то новые,  светлые и очень
гордые,  самоуверенные какие-то.  На  перекрестках аллей  стоят  столбики  с
укрепленными на них голубыми стрелами,  где обозначены номера корпусов.  Мне
нужен четырнадцатый. Хотя и не сразу, но все же довольно скоро я его нахожу.
Он новый,  двухэтажный и очень длинный, почти невидимый за стеной деревьев и
необычайно густых, высоких кустарников.
     Возле входа На  белой скамье сидят мои ребята.  Их  только двое,  Жук и
Рыжий.  Да,  всего лишь двое из шести.  Вид у  них несколько,  я  бы сказал,
скованный и какой-то взъерошенный.  Уж очень непривычная обстановка здесь, я
понимаю. Неизвестно, как себя вести. Но Славку все же решили проведать.
     Я  подхожу.  Ребята поднимаются мне навстречу и вполне дружески тискают
руку.
     - Где же остальные? - спрашиваю я.
     - Их дело, - угрюмо отвечает Жук.
     А Рыжий ухмыляется.
     - Наметились разногласия,  -  сообщает он. - Что им светит, нам с Жуком
светить перестало. К едрене Фене все это. С Чумой вместе.
     - Слышь, тебя как звать-то? - спрашивает меня смуглый черноволосый Жук.
     - Виталий,  -  говорю я,  улыбаясь.  - Кличка Мент или Отец родной, как
пожелаете.
     Оба добродушно смеются.
     - Я  же  говорил,  что  мент!  -  хохочет Рыжий.  -  Вот такой мент мне
подходит.
     - А ты у Арсика спроси, ему подходит? - ухмыляется Жук.
     - Это кто такой? - интересуюсь я.
     - А  которому ты  вчера  прием показал,  -  уважительно пояснил Жук.  -
Сегодня, говорит, проснулся, рукой шевельнуть не может.
     - Ты,  Виталий, с детьми поосторожнее, - смеется Рыжий. - Я слыхал, год
ребенка сейчас.
     - Баловник попался, - улыбаюсь я. - Острые игрушки любит.
     - Как там Славка-то? - с напускным равнодушием спрашивает Жук.
     - Плохо,  -  я невольно хмурюсь. - Проникающее ранение печенки. Знаешь,
что это такое?
     - Догадываюсь, - резко отвечает Жук. - Не помер бы часом.
     Мы заходим в просторный прохладный вестибюль.
     - Ребята,  - негромко и строго говорю я, - по особому разрешению халаты
сейчас выдадут всем.  Прошу, - с ударением продолжаю я, - чтобы было тихо. И
всего разрешено видеть пятнадцать минут. Состояние тяжелое. Жена около него.
     - Во,  -  одобрительно кивает головой Жук,  -  это дело. - И неожиданно
добавляет: - Цветочков бы принести, как положено.
     - Могу сбегать нарвать, - лукаво предлагает Рыжий.
     Но шутку никто не поддерживает.
     Мы по очереди получаем в гардеробе халаты. Нянечка поглядывает на нас с
опаской и с любопытством.  Интересно,  чего ей про нас сказали.  Она даже не
спрашивает, к кому мы идем. Все ей, очевидно, известно.
     Мы  проходим через  стеклянную дверь в  длинный коридор.  Вокруг стены,
белые  двери,   вдали  видим  столик  дежурной  сестры.  Нужная  нам  палата
оказывается совсем близко.  Стучать,  кажется,  не принято. Я просто нажимаю
ручку, и дверь открывается. Мы гуськом заходим.
     Палата большая, светлая и душная. Коек много, стоят тесно, в два ряда.
     Возле одной из коек,  около самой двери,  я вижу заплаканную Лиду.  Она
поднимает голову  и  боязливо смотрит  на  нас.  Мы  молча  протискиваемся к
кровати, и я спрашиваю у Лиды:
     - Вы что же, меня не узнаете?
     - Ой, это же вы! - тихо восклицает Лида - Правда, не узнала. А это?..
     - Это товарищи Славы, - коротко поясняю я.
     Жук неожиданно пробирается к ней и протягивает руку.
     - Володя, - говорит он.
     Я смотрю на Славку.  Он лежит бледный,  с закрытыми глазами и все время
тихо стонет. Изредка по лицу пробегают легкие судороги. Плохо ему.
     Несколько минут мы стоим молча, не отрывая глаз от Славки, потом так же
молча прощаемся с Лидой и выходим из палаты.  В гардеробе возвращаем нянечке
халаты. Ребята хмуры и неразговорчивы.
     Только в парке мы немного приходим в себя.  И Жук задумчиво говорит,  с
трудом подавляя раздражение:
     - Да-а... Ну его к..., Чуму этого со всеми его сказочками.
     - Точно,  - усмехается Рыжий. - Вместо него у нас теперь Виталий будет.
А вместо сказочек -  Уголовный кодекс.  - И, обращаясь ко мне, спрашивает: -
Всех нас на карандаш взял, так, что ли?
     Он смотрит на меня, однако, вполне дружелюбно.
     - Зачем на карандаш?  -  я  пожимаю плечами.  -  Достаточно,  я  думаю,
взаимного понимания и понимания момента, конечно.
     - Да уж, момент серьезный, - бурчит Рыжий.
     - А потому есть предложение, - говорю я. - Сегодня вечером собираемся у
Хромого. Он нас ждет. Я предупредил. У этого парня, если вы мне верите, есть
характер, совесть и светлая голова. На него можно положиться.
     - Кому, мильтонам? - не удержавшись, ехидно спрашивает Рыжий.
     - Цыц!  -  обрывает его Жук.  -  Со  Славкой лечь хочешь?  Тогда ступай
отсюда - И добавляет: - Виталий сказал, я принял. Все. Вечером у Хромого.
     - И я принял, - соглашается Рыжий.
     - Значит, сговорено, - объявляет Жук. - Я пошел. На, держи.
     Он подает мне руку.
     Мы уже на улице. Ребята, молчаливые, хмурые, уходят в разные стороны.
     Но вечером,  я  надеюсь,  мы соберемся у  Хромого.  Я приведу и Давуда,
познакомлю ребят с ним.  Моего друга они примут, я убежден. Ведь я их кое от
чего спас,  и оба,  кажется, это поняли и мне поверили. Это здорово, скажу я
вам,  это просто отлично.  Пусть пока их двое.  Но если бы я  добился только
этого,  приехав в Южноморск,  то,  честно говоря,  посчитал бы,  что приехал
недаром.
     Все  это будет вечером.  А  пока что я  иду в  центр города,  отыскиваю
хорошо запомнившуюся мне  красивую улицу,  где  среди бесчисленных магазинов
расположился и  нужный мне магазин готового платья,  образцово-показательный
Магазин с симпатичными продавщицами и выдающимся молодым директором.
     Я  без особого труда нахожу этот магазин,  хотя был тут всего один раз.
Зрительная память у меня профессиональная.
     В магазине меня,  как и в первый раз, окружают вниманием. Я разглядываю
один костюм за другим,  придирчиво разглядываю,  со знанием дела, обсуждаю с
молоденькой продавщицей их фасон, покрой. Я тяну время. Неужели и сейчас мне
не повезет?  Но нет. На этот раз везет. В зале неожиданно появляется человек
лет сорока,  невысокий,  стройный,  с длинным холеным лицом,  на тонком носу
изящные очки  в  светлой оправе,  темные  волосы модно  подстрижены,  как  у
эстрадного артиста,  и  аккуратно прикрывают уши.  Большие эти  вялые уши  -
единственный,   кажется,   признак  далекого  родства  с  рыночным  верзилой
Ермаковым, у того уши точно такие же. На Гелии Станиславовиче очень красивый
костюм,  темно-серый,  спортивного покроя  пиджак и  светло-серые  брюки  из
плотной  ткани  в  "елочку".  И  еще  я  обращаю  внимание  на  глаза  Гелия
Станиславовича,  умные,  зоркие,  спокойные,  чуть ироничные. Очень неглупый
господин,  очень. Сейчас он почему-то направляется прямо ко мне и приветливо
улыбается.
     - Здравствуйте,  дорогой товарищ,  - говорит он. - Удовлетворяет ли вас
наш ассортимент и обслуживание?
     Я  рассыпаюсь в комплиментах его магазину,  Гелий Станиславович слушает
внимательно и одобрительно.  И очень внимательно оглядывает меня,  потом уже
другим тоном спрашивает:
     - Ну, а что вам лично требуется?
     - Модная сорочка бежевых теплых тонов. Такой здесь, к сожалению, нет.
     - А костюм вам не требуется, отличный финский костюм?
     - Пока нет.
     - Жаль. Имеется ваш размер. Когда потребуется - заходите. Прямо Ко мне.
Надо  дорожить такими  покупателями,  -  улыбаясь,  приветливо говорит Гелий
Станиславович, но в глазах его холодок и настороженность.
     И  меня  вдруг  охватывает какое-то  беспокойство,  ощущение допущенной
ошибки.  Но  я  решительно не  могу понять,  откуда это ощущение взялось,  а
понять необходимо,  и  потому я  не собираюсь пока что заканчивать так легко
завязавшийся разговор.
     - Спасибо,  спасибо, - говорю я. - Если буду еще раз в вашем городе, то
непременно загляну к вам.
     - Вот и мне,  представьте, показалось, что вы приезжий, - подхватывает,
Гелий Станиславович, продолжая улыбаться. - Вы не из Москвы?
     - Именно. Но и в Москве далеко не каждый магазин так хорош, как ваш.
     - А вы у нас в городе еще долго пробудете? - вежливо интересуется Гелий
Станиславович.
     - К сожалению, завтра улетаю. А впрочем, слава богу. Надоела гостиница,
слякоть, ресторанная еда, скука. Хочется домой.
     Гелий Станиславович сочувственно кивает.
     - Служебная командировка? - усмехнувшись, спрашивает он.
     И усмешка его мне не нравится.
     - Именно.  Вот,  может быть, летом приедем сюда с женой отдыхать, тогда
другое дело, - говорю я, вздыхая. - Тогда, может, и костюм у вас куплю.
     - Пожалуйста. Заходите.
     Гелий Станиславович любезно прощается со  мной и  задумчиво смотрит мне
вслед, поглаживая пальцами бритый подбородок.
     Я  выхожу на улицу и вижу,  как большой автофургон с фирменной надписью
"Готовое платье" осторожно въезжает в соседний двор,  куда,  видимо, выходят
служебные помещения магазина.  И я, проходя мимо ворот, невольно в этот двор
заглядываю.  Фургон медленно подается задом  к  распахнутой двери  магазина,
возле  которой  его  уже  поджидают двое  рабочих в  серых  халатах.  Сейчас
начнется разгрузка.
     Мой  взгляд обегает двор,  и  неожиданно я  замечаю чуть  в  стороне от
двигающегося  фургона,  возле  стены,  уже  знакомую  мне  сверкающую  синюю
"Волгу", ту самую, что я видел сегодня на улице.
     В  это время мне навстречу выходит со двора какой-то небритый человек с
кошелкой в руке, и я восхищенно спрашиваю его, указывая в глубь двора:
     - Это чья же такая красавица стоит, интересно знать?
     - Ну-у, - жмурясь, мечтательно цокает языком человек с кошелкой. - Ясно
чья,  директорская.  Здесь,  брат ты мой,  такой директор,  что ого-го! Будь
здоров и не кашляй, одним словом. Понял ты?
     - И спокойно живет?
     - А чего ему спокойно не жить,  спрашивается, коли такие деньги есть? -
иронически усмехается мой собеседник.
     - Все до поры, - говорю я.
     - Э,  браток,  пока  эта  пора настанет,  нас  с  тобой давно закопают.
Хотя...  -  он оглядывает меня и снова усмехается.  -  Ну,  ты еще, может, и
доживешь.
     - Постараюсь, - серьезно отвечаю я.
     И  мы,  кивнув  друг  другу,  расходимся.  Человек,  позвякивая  чем-то
стеклянным в своей кошелке,  торопливой рысцой направляется к расположенному
невдалеке продуктовому магазину.
     Я  не спеша бреду по улице и пытаюсь сообразить,  какой все-таки промах
Допустил с Гелием Станиславовичем. Не случайно возникло у меня это ощущение,
нет,  не случайно. Я даже могу точно передать диаграмму его состояния в ходе
нашего разговора.  Сначала была очевидная,  подозрительная, почти враждебная
настороженность,  словно он ждал этой неприятной для него встречи.  Потом он
как   будто  успокаивается.   А   под  конец  вдруг  мелькает  эта  усмешка,
презрительная,  мне кажется,  усмешка,  как бы говорящая:  "Ну, тебя-то я не
боюсь,  тебя-то,  я  вижу,  бояться нечего".  Неужели таким я  ему показался
дурачком?  Это бы неплохо, совсем неплохо. Прошло время, когда такая усмешка
могла меня задеть и обидеть. И все же вначале-то была подозрительность, даже
опаска! Откуда? Значит, промах был совершен в момент моего прихода. Или даже
еще раньше? Но тогда... Что тогда?
     Вот и управление. Я разыскиваю Давуда, и мы уже вместе обдумываем все с
самого начала.  Возможно,  кто-то нас с ним видел вместе. Произошла какая-то
не  замеченная нами случайная встреча.  Как  у  меня с  той  синей "Волгой".
Давуда узнали,  меня зафиксировали.  И об этом, видимо, сразу стало известно
Гелию Станиславовичу.  Или же  Шпринц сообщил о  нашей встрече и  описал мою
внешность. Это, пожалуй, самое вероятное. Но все это было бы еще полбеды, не
появись я в магазине.  И Гелий Станиславович, конечно, сразу меня узнал. Ах,
какой досадный промах!  Придется и  об этом доложить своему руководству,  то
есть Кузьмичу. Представляю, что он мне при этом скажет.
     Вечером мы  с  Давудом идем к  Хромому.  А  вслед за  нами появляются в
мастерской и мои ребята.  Их по-прежнему двое. Но можно считать, что опасной
той компании, в том виде, как она была, уже не существует. Во всяком случае,
она стала куда менее опасной.  Хорошую встряску получили они. А вот в Жуке и
в Рыжем,  которого, кстати, зовут Сашей, я вообще уверен. И вижу, что Давуду
под конец они тоже начинают нравиться.
     Мы мирно и понемногу выпиваем, закусывая удивительной вяленой рыбешкой,
которую притащил Жук,  и  дружно дымим,  все,  кроме  Сергея.  Он  пытливо и
добродушно поглядывает на ребят, слушает и сосет рыбий бочок.
     Долго  тянется  наш  неторопливый  разговор.   Расходимся  поздно.   И,
по-моему, довольные друг другом.
     Все-таки   некая   компенсация   за   неудачу   с   хитроумным   Гелием
Станиславовичем.
     Наутро я улетаю.
     Давуд едет провожать меня в аэропорт.  За эти четыре дня мы подружились
еще больше.  На память о  нашей встрече я увожу две бутылки великолепнейшего
вина.  Одну  мы  разопьем дома со  Светкой и  нашими стариками.  А  вторую я
принесу на  работу,  и  поздно вечером,  перед тем как разъехаться по домам,
когда уже нестерпимо ломит голова,  я попрошу разрешения у Кузьмича угостить
всех по рюмке этого волшебного напитка.  В конце концов, в такой поздний час
выпить за здоровье далекого друга не преступление.


                                Глава VIII
                        КОЕ-ЧТО СТАНОВИТСЯ ПОНЯТНО

     В  то  утро,  когда я  вылетал из  Южноморска в  Москву,  Валя  Денисов
дождался наконец того,  что  все  мы  с  таким  нетерпением ждали уже  целую
неделю.
     Дело в  том,  что  накануне вечером подошла очередь Вали и  его  группы
дежурить  на  даче  академика Брюханова.  Всего  сотрудников в  группе  было
четверо.  План засады был такой.  Каждый из четырех по очереди,  с  момента,
когда  начнет темнеть,  и  до  рассвета,  два  часа  дежурит возле ворот.  В
валенках, в теплом тулупе, надетом прямо поверх пальто, он прятался в густом
кустарнике.  Тонкий шнур тянулся от  этого места до дачи к  колокольчику над
дверью одной  из  комнат.  Таким  образом,  неожиданное появление ночью  или
вечером Гаврилова и  Шершня исключалось,  тем более на  машине.  Ну,  а  без
машины им тут нечего было делать. Днем же пост возле ворот был, естественно,
не нужен.
     Я забыл сказать,  что еще перед самым моим отъездом в командировку было
получено  разрешение  прокурора  на  обыск  дачи.  И  тщательный  обыск  дал
ожидаемый нами результат: в одной из комнат, под полом, был обнаружен тайник
и  там вещи и картины с кражи.  Как мы и предполагали,  не все вещи и не все
картины.  Было очевидно,  что Шершень и  Гаврилов спрятали на даче лишь свою
долю украденного. Так или иначе, но их появление там следовало ждать в любой
момент,  как  только они  найдут надежного и  выгодного покупателя или решат
перепрятать свою добычу. Таким образом, засада на даче стала необходимой.
     И  вот  вечером в  пятницу туда  незаметно прибыла на  смену  товарищам
группа Вали Денисова.
     Роли  распределили  быстро.  Один  из  ребят  немедленно  погрузился  в
огромные  валенки,  натянул  тулуп  и  отправился дежурить к  воротам.  Валя
остался у окна в темной комнате, где над дверью был укреплен колокольчик. Из
этого окна  можно было  легко заметить на  фоне  снега появление людей возле
дачи,  если они, оставив где-то машину, вздумают пробраться на участок не со
стороны улицы. Ну, а двое других сотрудников перешли в соседнюю комнату, без
окон,  где можно было зажечь свет и  поиграть в шахматы или почитать.  Ночью
этим двоим разрешалось даже дремать.
     Через два часа дежурные сменились,  и  в шахматы играл уже Валя,  потом
ему удалось даже поспать часика два, прежде чем идти дежурить к воротам. Так
без особых происшествий и волнений, хотя все-таки и напряженно, прошла ночь.
Только вот погода выдалась неприятной.  Всю ночь,  не утихая,  выла свирепая
метель, наметая сугробы, швыряя в окна пригоршни снега, и, пробираясь в щели
старой дачи,  на  все  лады  свистел ветер.  К  тому  же  сильно похолодало.
Выдержать два  часа  дежурства в  снегу  возле  ворот было  совсем непросто.
Ледяные струйки упрямо  просачивались даже  сквозь  огромный тулуп,  который
вокруг Вали обертывался чуть не дважды.  Поднятый воротник защищал все лицо,
оставляя лишь узкую щелку для глаз. К утру мороз усилился.
     Валя  заступил на  дежурство еще  в  темноте,  часов  в  шесть утра.  И
наблюдал,  как  слабый  рассвет  робко  просачивается  сквозь  недавнюю  еще
кромешную тьму и  в  серой мгле начинают медленно проступать стволы деревьев
вокруг, штакетник забора, а потом и слабые, расплывчатые контуры двух дач на
другой стороне улицы.
     Медленно-медленно ползло время.  Валя нашел наконец удобную позу, когда
складки тулупа перекрыли все лазейки, по которым пробирался к нему холод. Он
думал о  Нине Вчера Валя первый раз был у нее дома,  познакомился с матерью.
Очень славная у Нины мать и совсем молодая, они выглядят как подруги и ведут
себя так же.  Валю угостили вкусным обедом,  давно он  такого не ел,  честно
говоря. А потом Нина предложила пойти куда-нибудь. "Может быть, вы и в самом
деле волшебник?  - смеялась она. - И можете достать билеты куда угодно?" Она
имела в виду спектакль,  который он разыграл перед ней и Музой, в результате
чего и  удалось задержать Чуму.  Но Вале пришлось признаться,  что через час
ему необходимо уйти.  Видимо,  что-то проскользнуло в  его тоне,  напряжение
какое-то  скорей  всего,  и  Нина  неожиданно заволновалась.  Она  испуганно
умолкла и так посмотрела на Валю...  кажется, еще никто не смотрел на него с
такой тревогой и нежностью.  Он подумал,  что если он сейчас обнимет ее... А
Нина,  смутившись,  вдруг  поспешно  перевела  разговор на  другое  и  стала
рассказывать про  Музу  После всей  этой  истории Муза несколько дней ходила
испуганная,  молчаливая и сторонилась подруги. А вчера вдруг подошла к Нине,
отозвала в  сторону и  призналась,  что ей невыносимо страшно.  Оказывается,
какой-то человек приходил к  ней,  она даже не знает,  как его зовут,  она и
видела-то  его  всего раза два,  когда он  заходил с  Николаем обедать в  их
ресторан.  Но зачем этот человек сейчас приходил,  Муза не сказала, а только
заплакала.  И  стала жаловаться на  свою несчастную,  нескладную жизнь.  Вот
только встретила,  только по-настоящему полюбила,  и вдруг оказывается...  И
Нине  стало ее  ужасно жалко,  она  сама  чуть с  ней  вместе не  заплакала.
Интересно,  подумал Валя, кто же приходил к Музе. Эта мысль мелькнула у него
еще тогда,  в  разговоре с Ниной.  Об этом он размышлял и сейчас,  кутаясь в
тулуп и  с  усилием вглядываясь в пустынную серую мглу за забором.  Все-таки
надо будет сегодня же  рассказать Кузьмичу о  приходе того человека,  сразу,
как только они сменятся и приедут в управление. Это, к сожалению, произойдет
только в конце дня,  когда снова стемнеет.  Интересно,  удастся до этого еще
разок поспать, часика два хотя бы.
     Спать Вале очень хотелось.  Несмотря на мороз,  слипались глаза, дурела
голова от подступающего сна. Шли самые тяжелые часы дежурства. Валя время от
времени менял все же  позу,  возился с  тулупом,  сосал захваченный на  этот
случай леденец и судорожно зевал. Где-то далеко вдруг злобно залаяла собака,
и  немедленно на  другом  участке тоже  залаял  пес,  мощно,  басовито,  ему
ответила визгливым лаем мелкая шавка уже  совсем невдалеке от  Вали,  к  ним
присоединились еще две или три собаки, и вскоре разноголосый лай разнесся по
всему  поселку.  Чтобы  побороть  подступающий сон,  Валя  решил  сосчитать,
сколько собак сейчас лает одновременно.  Однако не  успел он сосредоточиться
на этой непростой задаче,  как вдруг издалека донесся слабый шум мотора.  По
какой-то улице ехала машина.
     Валя,  мгновенно забыв о  собаках,  весь  напрягся в  ожидании.  Однако
машина прошла стороной,  и  шум ее мотора постепенно стих.  Но не успел Валя
снова взяться за собак,  как урчанье мотора неожиданно возникло уже в другой
стороне и стало заметно нарастать. Машина как будто приближалась. Валя снова
насторожился.
     Через  минуту в  серой  предутренней мгле  мелькнул и  сразу  же  исчез
желтоватый свет фар. Валя ждал. Ему вдруг стало казаться, что темнота вокруг
начала снова  сгущаться.  Но  желтая полоска света  возникла вновь  в  конце
улицы.  И уже не исчезала.  Наоборот,  она приближалась, становясь все ярче,
все шире,  захватывая уже чуть не всю улицу, и снег молочно заискрился перед
Валиными глазами.  Теперь уже не было сомнений -  машина двигалась по улице,
где  находилась  дача  Брюхановых,   медленно  двигалась,   словно  водитель
разглядывал номера дач.
     Когда  машина  поравнялась наконец  с  соседней дачей,  Валя  сумел  ее
неплохо разглядеть и по силуэту даже догадался,  что это "Москвич", но цвет,
конечно, определить было невозможно.
     Неожиданно фары погасли и  стих шум мотора,  машина темным,  безмолвным
пятном застыла посередине улицы, четко выделяясь на белом снегу.
     Валя, не шевелясь, ждал.
     Из   машины  никто  не  появлялся,   и   это  уже  само  по  себе  было
подозрительно.  Валя  собрался было  подать  сигнал тревоги на  дачу,  но  в
последний момент  решил  все  же  выждать.  Кроме  того,  сигнал  должен был
содержать информацию о количестве приехавших.
     Но  вот  лязгнула и  открылась правая  дверца  машины,  и  оттуда вылез
какой-то человек.  Он огляделся,  потоптался на снегу,  потом,  пригнувшись,
что-то  сказал оставшемуся за рулем человеку и  направился к  соседней даче.
Ловко перескочив через заваленную снегом канаву, он скрылся за деревьями.
     И  Валя решил,  что  так  рано по  какой-то  причине приехали владельцы
соседней дачи,  и  ждал,  когда  стукнет калитка там  или  начнут  открывать
ворота. Но все было тихо вокруг.
     И  вдруг  вышедший из  машины человек неслышно возник возле забора,  за
которым находился Валя,  как  раз  возле  того  места,  где  он  прятался за
кустарником.  Человек подошел вплотную к  забору,  внимательно оглядел дачу,
прислушался  и,  видимо  окончательно  успокоившись,  беспечно  выскочил  на
середину улицы и призывно помахал рукой. В ответ немедленно взревел мотор, и
машина,  негромко урча  и  не  зажигая фар,  медленно подползла к  стоявшему
посреди улицы человеку.  Он  нагнулся к  опущенному боковому стеклу,  что-то
сказал водителю,  и  тот  вылез из  машины.  Вдвоем они подошли к  воротам и
принялись их открывать. Валя знал, как они это будут делать. Замок, висевший
с внутренней стороны ворот, был сломан, и его легко было разомкнуть и вынуть
дужку из  петель,  а  потом следовало вытянуть заложенную в  железных скобах
длинную жердь, подав ее сначала в одну, потом в другую сторону.
     Пока приехавшие возились с воротами,  Валя дал сигнал тревоги, сообщив,
что,  как и ожидалось, приехало двое. Он уже знал, что сейчас предпримут его
товарищи,  знал и свою задачу.  План задержания преступников -  а в том, что
приехавшие - это Гаврилов и Шершень, сомнений не было, - план задержания их,
повторяю,  был  разработан во  всех  деталях.  Задача дежурного возле  ворот
заключалась в том,  чтобы отрезать преступникам путь к отступлению в случае,
если  кому-нибудь  из  них  удастся вырваться.  Само  задержание должны были
осуществить  те,   кто  находился  в  доме.  Предварительно  следовало  дать
возможность  приехавшим  достать  из  тайника  краденые  вещи.   А  главное,
необходимо было убедиться,  что в доме нет других,  не обнаруженных во время
обыска  тайников,  где  могли  бы  храниться все  остальные краденые вещи  и
картины.  Именно поэтому арест  преступников нельзя было  провести в  другом
месте.
     Но вот ворота наконец были открыты,  машина,  по-прежнему с погашенными
фарами,  осторожно въехала на участок и  остановилась возле заднего крыльца,
так что с улицы ее было почти не видно.  Затем один из приехавших вернулся к
воротам,  слегка прикрыл их и после этого присоединился к товарищу,  который
поджидал его возле машины. Вдвоем они осторожно приблизились к даче.
     Вале  с  того места,  где  он  прятался в  кустах,  были хорошо видны и
машина,  и  крыльцо,  и оба приехавших человека.  Подойдя к даче,  они снова
прислушались,  попытались даже заглянуть в окно, после чего осторожно обошли
дом вокруг.  Они словно колебались -  заходить им или нет,  боялись чего-то.
Особенно один из них.  Он даже задержал своего товарища,  когда тот собрался
уже  было  отпереть дверь  дачи,  и  заставил обойти  ее  вокруг и  еще  раз
прислушаться.  Этот первый был худой,  в  темном пальто и  кепке,  а второй,
пониже ростом,  был в короткой толстой куртке и меховой ушанке.  Издали Вале
видны были только их не очень четкие силуэты,  лиц он разобрать, конечно, не
мог.  Валя решил,  что тот,  кто в  пальто и  кепке,  и есть Гаврилов,  он я
осторожнее и  опаснее второго,  и  на него следует обратить особое внимание.
Догадаются ли сделать это ребята?
     Вообще Валя начал постепенно все  больше нервничать.  Выпавшая ему роль
была в какой-то мере второстепенной.  Вполне могло случиться, что ему вообще
не придется участвовать в задержании,  даже,  скорей всего,  так и случится,
как бы  трудно ни пришлось ребятам в  доме.  Казалось бы,  соотношение три к
двум  гарантировало  успех,  ибо  трое  -  это  специально  обученные  люди,
привычные к схватке и риску,  а те двое... Вот на что способны были те двое,
никто не знал.  И как они вооружены - тоже. Поэтому риск всегда оставался, и
Валя знал,  что такие задержания бывают опасны.  Да, произойти могло всякое,
вон какие здоровенные парняги приехали, они н