пороге очутился Ефремов. - Доброе утро, Константин Владимирович! - сказал самодовольно. - Вся местная верхушка пожаловала! Глава администрации, начальник милиции и прокурор. Принимайте! - З-зачем? - быстро спросил Крюков, чтобы не заикаться. - Хотят принести извинения за вчерашний инцидент! Просят выйти! - Й-я не пойду! - совсем беспричинно крикнул он. - Мне не нужно извинений! - Надо, Константин Владимирович, - твердо сказал помощник. - Это в наших интересах. - Какие к черту интересы? Не хочу никого видеть! Я приехал за матерью! Ничего не хочу! - Это я их сюда привез. - Кто просил? Зачем? - Лучший способ обороны - нападение, - ухмыльнулся бывший спецназовец. - Как военный человек, вы должны понимать. Этот пацан умер в больнице, а слух по городу пошел, будто чем-то стукнули. Теперь судмедэкспертиза причину смерти установила - передозировка наркотиков. Они какую-то гадость отваривали и кололись. Крюков отвернулся, чтобы справиться с судорогой лица, помял щеку, потер подбородок. Обычно он все схватывал на лету, что помогало и выручало всю жизнь, но сейчас прилив сильного волнения поколебал, смутил сознание и смысл сказанного Ефремовым дошел не сразу. К тому же, он имел привычку говорить иносказательно, намеками, показывая свой острый, подвижный ум, и это всегда раздражало. Однако Крюкову захотелось как-то поблагодарить его, выразить признательность, чего он искренне никогда не делал и делать не умел, поэтому унял подергивание лица и обернувшись, проговорил: - В-ворюга, сволочь... На глазах у больной старухи... На кайф сменял! Вот тебе и н-наказание! - Константин Владимирович, надо выйти к местному бомонду, - напомнил помощник. - Принять повинную. Одна мысль, что придется стоять перед начальником милиции, прокурором и мэром города, слушать их слова и что-то говорить в ответ, заклепывала горло, и тянущее, отвратительное чувство закипало под ложечкой. - Н-нет, - сказал он. - Не пойду! Что я буду л-лепет слушать? Пусть наводят порядок! Милиция обнаглела, ч-чистят карманы, такие же ворюги! - Вот и скажите им в лицо! Прокурору! - Я не выйду к ним. Пусть останутся в напряжении, - Крюков подтолкнул помощника к двери. - А ты пойди и скажи: я извинения принял.фремов работал помощником депутата третий год и хорошо понимал шефа. - Ну что же, это вариант, - согласился он. - Подержать в напряжении совсем неплохо.адел шапку и скрылся за дверью. А Крюков бросился к окну и выглянул, отодвинув край занавески. Помощник в таких ситуациях держаться умел, стоял расслабленно и надменно, словно генерал перед подчиненными; те же пытались принять стойку "смирно", говорил только один милицейский полковник, и все слушали внимательно, кивали согласно. Наконец, Ефремов небрежно подал руку и все ее пожали крепко, с удовольствием, будто совершали приятную и полезную работу. Глядя на все это, Крюков неожиданно испытал удовлетворение, пожалуй, еще большее, чем если бы сам принимал извинения. Он непроизвольно засмеялся, стукнул кулаком по ладони. - А что вы думали!акончив ритуал рукопожатия, помощник немедленно развернулся и пошел в дом, а прощенная местная власть, чуть помешкав, расселась по машинам и покатила прочь. Крюков смахнул улыбку с лица, но душа продолжала смеяться, и смех ее был заслуженным, праведным, ибо эта свора местных начальников, привыкшая унижать и растаптывать, сама была унижена и растоптана.фремов вернулся первым, за ним - Кочиневский, все это время торчавший на огороде, оба с трудом скрывали радость. И лишь слушая их доклады, Крюков вспомнил, что матери до сих пор нет, а вызванная машина из Кемерово придет через три часа. Ни слова не говоря, он пошел к соседке, но дома оказался лишь внук, пацан лет двенадцати, который таращился на Крюкова и бормотал, что не знает, куда ушла бабушка. Поднимать тревогу было еще рано, однако она как-то незаметно и быстро вытеснила искристое ребячье торжество и защемила душу. Он не подал виду, что встревожен, распорядился приготовить завтрак и собираться в дорогу. Однако телохранители что-то почувствовали, а возможно, оценивали ситуацию и Кочиневский, ничего не объясняя, вызвался взять такси и съездить на шахту Сибирская. Также ничего не уточняя, Крюков после завтрака отпустил его, а сам еще раз заглянул к соседям. На сей раз и внука не застал, хотя дверь была открыта. Он просидел на скамеечке возле крыльца четверть часа, пока не пришел Ефремов. - Может, в больницу позвонить? - предложил он. - Или в "скорую". Валентина Степановна совсем слабенькая, с палочкой отправилась... - Нужно было не пускать! - огрызнулся Крюков. - Меня разбудить! Или на худой случай, выяснить, куда и зачем пошла. Помощник достал телефон и направился в огород, на капустную грядку. Спустя некоторое время он прибежал и доложил, что полтора часа назад в городскую травматологию поступила старушка с открытым переломом ноги и в бессознательном состоянии, по приметам очень похожа на Валентину Степановну. На улице сильно подтаяло и было так скользко, что и здоровому-то человеку переломаться - раз плюнуть, поэтому Крюков наскоро оделся и вместе с Ефремовым побежал к почте ловить машину. Около получаса они махали руками всем проезжающим автомобилям, и Крюков физически чувствовал, что он опаздывает. Наконец кое-как поймали частника и приехали в травматологическое отделение городской больницы. Но там, в приемном покое, его будто нокаутировали, сообщив, что безымянная старушка только что скончалась, не приходя в сознание, и тело перенесено в морг. Какая-то женщина в фуфаечке поверх белого халата проводила их к каменному сараю, отомкнула дверь и включила свет. Затык, возникший в гортани, будто черная, заразная болезнь, расплывался по всему телу, руки и ноги становились несгибаемыми, и все-таки Крюков перешагнул порог. Несколько обнаженных трупов лежало на железных столах без всякого покрова, источая страх смерти. Хотелось зажмуриться, но веки не закрывались. - Ваша бабушка? - настойчиво спрашивал кто-то возле самого уха. - Что вы молчите? Ваша или нет?т остывающего, безобразно и бессовестно брошенного старушечьего тела шел пар.н увидел лицо и мгновенно прорезался голос: - Нет! Нет! Не наша!.. Или это Ефремов сказал вместо него? Крюков попятился назад, потом развернулся и чуть не наткнулся на стол с покойником. Худосочное, костлявое тело, огромный кадык на горле и открытые - косые! - Фильчаковские глаза! Все остальное он помнил смутно. Неизвестно почему, из каких побуждений, откуда это вдруг взялось, всплыло в душе, но Крюков вроде бы пытался закрыть Фильчакову глаза, или только подумал сделать это. Однако ладони запомнили холод плоти, прежде чем чьи-то сильные, горячие руки выволокли его из сарая.а улице он пришел в себя от того, что Ефремов протирал ему лицо мокрым снегом. - Зрелище ужасное, - гудел его голос. - Ничего, Константин Владимирович, без нашатыря обойдемся... Я тоже чуть не сломался. Нет, я всякое видел, но тут... - Там Фильчаков, - отчетливо произнес Крюков. - Да нет его! - раздраженно сказал помощник, словно отвечал уже не первый раз. - Это старичок какой-то лежит. - Я видел - он! Глаза... - Ничего ты не видел! - вдруг грубо закричал Ефремов. - Ну все, хватит! Слюни тут распустил, пацан! тем самым будто ледяной водой окатил. - Ты как разговариваешь? - встрепенулся Крюков. - Что это значит? - Простите, Константин Владимирович, - тут же повинился он. - Что вы в самом деле? Ну так же нельзя! - А где Фильчаков? - В суд мед экспертизе, - помощник повел его с больничного двора. - Прокурор сказал. Поедем домой! - Поедем, - сразу согласился он. - Главное, мамы тут нет...ока ехали на Шестую Колонию, Крюков почти освободился, отряхнулся от навязчивых видений, как отряхиваются от пыли, и все-таки в сознании осталось легкое и тайное убеждение, что косоглазый покойник на столе - Фильчаковский поскребыш.очиневский с шахты Сибирской еще не приехал, но зато в соседнем дворе копошилась соседка. Крюков выскочил из машины и сразу же устремился к ней. - Тетя Поля, а где мама?оседка отчего-то заскочила на крыльцо и взялась за дверную ручку. - Что тебе? - спросила, пугливо тараща глаза, как ее внук. - Я маму ищу! Ехать пора! Он знал тетю Полю с раннего детства, сколько помнил себя. Сердобольная соседка жалела Костю и часто прятала в своей квартире, когда пьяный отец устраивал дебоши, и потом всегда радовалась, если Крюков приезжал к матери погостить, зазывала к себе, угощала и в шутку обещала отдать за него свою младшую дочь, которая еще училась в начальной школе. Сегодня ее поведение обескуражило. - Не знаю, где твоя мама! Не знаю! - спрятавшись за дверь, она выглядывала, словно боязливая птица. - Вы же утром вместе ушли? - Ушли... - Где же мама осталась? - На кладбище! - соседка затворила дверь и заложила засов. - Там ищи! Только сейчас он вспомнил, что мать упоминала о кладбище, и, должно быть, поехала туда, чтобы попрощаться с могилой отца. В тот же миг он забыл о тете Поле и выбежал на улицу, но оказывается, Ефремов отпустил такси. Они снова вышли к почте и на сей раз голосовали около часа, пока не увидели подъехавший к дому микроавтобус - тот самый, что встречал в аэропорту. Крюков отлично помнил место, где похоронили бригаду ремонтников, хотя бывал на кладбище и на могиле отца всего дважды - на похоронах и перед отъездом в суворовское. Искать было легко: всех погибших шахтеров хоронили на специально отведенном, почетном участке, в самом центре, и памятники ставили за счет шахты, по тем временам богатые, из черного мрамора, с эмалевыми портретами. По старой памяти он вошел через центральные ворота, по широкой дороге, завернул за каменную сторожку и сразу понял, что заблудился, и могилы не найти. Сотни черных надгробий распускались веером во все стороны, заполонив все проходы и дорожки, так что и наступить некуда. И само кладбище уже сползло со склонов холма и захватило все видимое пространство, став размером чуть ли не с город. Крюков забрел в это волнистое, черное море, покружил возле берега и выбрался на сухое. Среди могил не было ни единой живой души, если не считать воронья, будто чайки, плескавшегося над безбрежным простором.ожалуй, от растерянности и отчаяния он бы закричал - мама! - но перед взором нарисовался Ефремов. - Где? Я сейчас найду, Константин Владимирович! Укажите примерное направление. - Там, - неопределенно махнул рукой Крюков. - Где-то там. сам снова шагнул в волны. Фамилии на табличках были знакомые, с детства на слуху; лежали тут бывшие известные хулиганы и стахановцы, директора шахт и короли поселков, и даже одноклассники - все вместе, но могилы отца не было, сколько они ни бродили средь заросших травой и присыпанных осклизлым снегом могил. И вдруг Крюков, как недавно в морге, натолкнулся на знакомое, узнаваемое косоглазое лицо, и механично имя прочитал вслух: - Егор Михайлович Фильчаков... - Вот он! Вот он! - закричал непроизвольно. Подскочивший к нему помощник взял его под руку и повел на центральную дорожку. - Домой поедем, Константин Владимирович. Нет ее здесь...рюков послушно поплелся за ним в микроавтобус. На обратном пути он тупо смотрел в лицо водителя - меланхоличного, ко всему привычного и готового на все, человека - ну хоть бы мускул дрогнул, хоть бы веко дернулось! - Ну ты и сука, - сказал ему Крюков, однако тот не расслышал или не обратил внимания.очиневский поджидал у калитки, взъерошенный и одновременно какой-то прибитый. - Валентина Степановна попала в больницу, - сообщил он, почему-то дергаясь. - Сейчас приезжал мэр города... - В какую больницу?! - мгновенно взорвался Крюков. - Когда, почему? - Пока в нормальную, - хладнокровно ответил охранник. - Но могут и упрятать в кемеровскую, если сейчас ее не заберем. У нее неадекватное поведение. Она хотела мужа своего из могилы выкопать, чтобы с собой взять...янущая, мучительная боль в солнечном сплетении вдруг разом оборвалась, и один ее конец, будто отпущенная праща, стеганул по глазам... 8 Зубатый отрешенно посидел несколько минут, затем вспомнил, что надо бы осмотреть комнату Саши, схватил с вешалки пальто, кепку и остановился на пороге. Если сейчас уйти, то завтра вряд ли удастся вернуться, а послезавтра - инаугурация, и этот кабинет уже будет занят. Так что и отсюда уходить нужно навсегда. Он вернулся к столу, выломал из большой рамки и сунул в карман фотографии Саши и Маши, подергал ящики - мелочь всякая, ненужный мусор, который выбросить не жалко. Потом прошел вдоль длинных шкафов с сувенирами, из доброй сотни блестящих безделушек выбрал холщовое полотенце с тканым узором - память о пивной ярмарке, и успокоенный, плотно притворил за собой дверь. - До свидания, - обронил секретарше.о дворе дома, возле парадного, стояла еще одна машина, с московскими номерами, так что приткнуть свою оказалось некуда. Войдя в переднюю, он услышал из распахнутых дверей столовой воркующий баритончик Ал. Михайлова и тихий, виолончельный распев бесприданницы. И эти непривычные уху голоса как-то сразу сделали обстановку неузнаваемой, возникло чувство, будто Зубатый пришел в чужой дом и теперь по-воровски подглядывает за чужой, существующей без него жизнью, а своя тем временем отделилась от общего течения и ушла, как дорога, в бесприютное, осеннее поле.радучись, он поднялся на второй этаж, на цыпочках пробрался в кабинет и там долго стоял, прислушиваясь и вспоминая, зачем пришел. И вспомнил, когда снизу донеслись голоса - кажется, обнаружили его присутствие и теперь искали. Зубатый достал ключи от комнаты Саши и так же осторожно пробрался к двери. И лишь когда открыл замок, увидел, что полоска бумаги с печатями аккуратно разрезана - кто-то открывал, кто-то уже побывал в комнате, причем тайно, с отмычкой, поскольку ключи все время находились в сейфе. Предупрежденная прокуратура сюда не сунется, жена хоть и просила открыть комнату, но сама бы никогда не решилась, поскольку относилась к опечатанной двери с каким-то опасливым благоговением да и не смогла бы подобрать ключи. Значит, сюда забралась бесприданница. Возможно, для того и появилась в доме, чтобы убрать из Сашиной комнаты компромат...щущая редкостное состояние гнева и беспомощности, Зубатый переступил порог и закрыл за собой дверь на замок, поскольку в коридоре уже послышались шаги и громкий возглас Кати: - Странно, нет нигде!..н не знал, что нужно искать - наркотики, фотографии, письма или еще какие-то свидетельства образа жизни сына; он просто двинулся вдоль стен, всматриваясь во все вещи и предметы аскетически обставленной комнаты. Зубатый не помнил, когда был здесь в последний раз, возможно, полгода или даже год назад, и потому не мог знать, что было и что могло исчезнуть. В школьное время Саша увлекался бодибилдингом (этот период совпал с охотничьим азартом), качался каждый день, соблюдал белковую диету, и с тех пор у него остались тренажеры, штанга, гантели, но почему-то пропали снимки Шварценеггера и прочих знаменитых качков, развешанные в ту пору по стенам. Вероятно, снял, когда изменились увлечения, да и фирменное никелированное и черненое железо превратилось в груду тусклого и пыльного металлолома, сваленного в углу, как некие материальные остатки далекого прошлого.а, период мужских устремлений сына был еще виден, но почему-то никак не отметился другой, актерский - ни фотографий знаменитостей, ни каких-либо чисто театральных предметов и вещиц, например, афиш и программок, если не считать засохший и почерневший букет роз. Кто его преподнес? За что?.. коридоре опять простучали шаги, но мимо двери. Зубатый прокрался к столу, сел и подвигал ящики: еще собранные в детстве камешки, стреляные гильзы, тут же сломанная электронная игрушка, Несколько зажигалок и множество авторучек, фломастеров, пустых и давно засохших - одним словом, ничего, никаких записей, дневников и тем более, писем. Или кто-то, вошедший сюда раньше, все забрал?.. Компьютер в комнате был, однако тоже напоминал материальные останки и стоял на полу за диваном, покрытый пылью времен: увлечение этой игрушкой у Саши прошло очень быстро, еще в школе, и после этого он к нему вряд ли прикасался. И вообще, он всегда быстро чем-то увлекался, просил купить те же тренажеры, собак или ружье, но как-то очень уж быстро терял интерес и остывал.убатый еще раз обошел комнату, посмотрел на корешки книг за стеклом шкафа - приключения и фантастика, давно, пожалуй, с седьмого класса не читанные. Учебники и книги по театральному искусству, которые должно быть, он иногда открывал, почему-то валялись на полу, наверняка брошенные незадолго до гибели. Две открытых книжки лежали справа от кресла, друг на дружке: верхняя, "Жизнь растений", развернулась веером и было не понять, в каком месте Саша читал, второй книжкой оказался Геродот, и открыта она была на странице, где древний историк описывал гиперборейцев, которые жили очень долго и когда уставали от жизни, поднимались на скалы и бросались в море...н вздрогнул и замер - Саша искал способ расквитаться с жизнью? Потому забрался на чердак девятиэтажки?ет, не может быть! Книги брошены давно, все покрылось пылью. Если и читал, то уж никак не перед смертью...н сел в кресло и стал смотреть в сводчатое окно, выходящее на реку: Саша сидел вот так же и смотрел на воду, зимой и летом; и на ту сторону смотрел, где стоят похожие дома, как на Серебряной. И о чем-то ведь думал, возможно, и решение уйти из жизни было принято здесь... - Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди...о почему?! Закончилось увлечение жизнью? Много что попробовал, испытал на себе, в том числе и наркотики, после чего потерял интерес к существованию. Поздно родился! Мир и образ жизни в этом мире не устраивали его, и не потому ли он ринулся в театральную студию, в актерскую, придуманную, наигранную и иллюзорную жизнь?днако и она оказалась нестерпимой, ибо существовать в ней можно лишь имея характер и повадки Ал. Михайлова... все-таки, кто входил сюда и что вынес? Следов обыска незаметно, впрочем, если здесь побывала бесприданница, то наверняка знала, что и где лежит, взяла компрометирующие ее бумажки или предметы и вышла. Кажется, рылись в платяном шкафу, дверца приоткрыта, торчит рукав пиджака...отя у Саши всегда был беспорядок, сам убирал редко, а мать или домработницу не впускал, запирая комнату на ключ. Постельное белье выдавал раз в неделю и получал новое, как в общежитии...ачем он это делал? Что скрывал? Может, какие-то тайные детали своего существования?.. Зубатый открыл шкаф - мебель во всем доме была антикварной, отреставрированной, однако сохранившей запах старины - по крайней мере, так казалось. Вместе с рубашками, свитерами и брюками висел костюм магистра - черная мантия и четырехугольный колпак с кисточкой. Вещь для сына странная, неожиданная, но если вспомнить, что учился в студии, то все объясняется: принес из театральной костюмерной, к примеру, для репетиций и забыл сдать... Но что он репетировал?од одеждой, внизу, оказалась картонная коробка, замотанная скотчем, и довольно тяжелая - пожалуй, единственный закрытый предмет, и потому Зубатый достал складной нож и разрезал упаковку...о, что было там, в руки брать не хотелось, но одновременно и не открывало никакой тайны. Побуревший от времени, наверняка выкопанный из могилы череп, лопаточная, скорее всего, кость и муляж скованных наручниками, отрубленных гипсовых рук со струйками нарисованной крови. Тут же лежал явно бутафорский кинжал с красными пятнами на лезвии и настоящая фашистская бляха полевой жандармерии.о, что Саша одно время увлекался сатанизмом, Зубатый узнал лишь после его смерти от начальника УФСБ, который в общем-то и успокоил, что это лишь веяние моды, дурь золотой молодежи и ничего серьезного. По-видимому, так оно и было: коробка с атрибутами, впрочем, как и черная мантия, находились в шкафу невостребованными и напоминали сваленный в угол металлический хлам тренажера - символа физической силы.убатый сунул коробку назад, закрыл шкаф и. в задумчивости еще раз обвел взглядом комнату. Вывод уже зрел, в подсознании крутилась по спирали мысль-догадка, но где-то на последнем витке срывалась - чего-то недоставало, какой-то мелкой и важной детали. Он пошел снова по кругу и будто споткнулся, вспомнив слова блаженной старухи: - Ищи Бога, а не власти!..а ведь Саша Бога искал! Но, оказавшись в безбожном мире, не увидел его, не почувствовал, и не потому ли в его комнате нет ни единого христианского символа, как и прочих религий? Все есть, следы самых разных его увлечений, вплоть до черной магии, но нигде ни крестика, ни иконки, ни божка.н действительно родился слишком поздно, чтобы жить. Боги к тому времени уснули...а минуту Зубатый почувствовал себя беспомощным и слабым, но потом встрепенулся, вспомнив о Маше. Закрыл комнату, по-воровски вернулся в кабинет и заперся на ключ. Внизу по-прежнему слышались голоса, причем веселые - Ал. Михайлов рассказывал что-то забавное, смеялся бархатистым баритончиком, будто кот мурлыкал. Но Катя вроде бы все еще бродила по дому и искала, потому как время от времени раздавался ее громкий и театрально удивленный голос: - Куда он делся?..убатый достал мобильный телефон, набрал номер дочери - Финляндия ответила короткими гудками. Прислушиваясь к голосам, доносящимся из зала, он еще дважды повторил звонок, но на том конце кто-то плотно сидел на телефоне. Тогда он включил автодозвон, прилег на кушетку и прикрыв глаза, стал мстительно думать, мол, пусть кричат, ищут, пусть с ног собьются, а он и звука не подаст, кто бы ни постучал. В дверь на самом деле стучали и окликали, однако Зубатый жмурился и таил дыхание. Он не уловил мгновения, когда задремал, вернее, даже уснул, потому что с уголка губ сбежала нитка слюны, и резко вскочил: возле уха заверещал телефон. - Маша? Маша! - спросонья спросил он громко, забыв о конспирации, но услышал голос Хамзата. - Я приехал, стою у вашего дома. Надо говорить. Зубатый встряхнулся и отер лицо. - Сейчас спущусь. Набросил плащ и не скрываясь, протопал по лестнице. В зале его услышали, сразу стихли голоса, и жена спросила вслед: - Толя! Ты откуда? Где был?..н даже не оглянулся и вышел во двор. Судя по всему, Хамзат только что вернулся из командировки, ждал возле крыльца и от нетерпения копытил землю. Небритый, черный, с воспаленными от бессонницы глазами, в заляпанном дорожной грязью камуфляже, начальник охраны напоминал чеченского боевика. Он демонстративно оглядел чужие машины во дворе и кивнул на ворота. - Говорить надо там.ели в его машину, Хамзат снял берет и сходу доложил: - В Новгородскую область ездил. Деревню Соринская Пустынь нашел. Есть такая. - Разумеется, есть, - спокойно проговорил Зубатый, хотя ощутил тихий душевный трепет. - Как там дороги? - Дороги нет, а дорожный знак сам видел. Только какая область, не понял. - Как это - не понял? - С одной стороны - Псковская, с другой - Тверская, а я заехал через Новгородскую. Где был, сказать трудно, границы не видно, карты нет. Местные жители сами не знают, в какой области живут. Одни пенсионеры, никому не нужны. Мобильник не берет, мертвая зона. - Ну, а место найдешь? - Как не найду? С закрытыми глазами найду. Поехали! - На себя-то посмотри? - урезонил его Зубатый. - Тебя милиция не останавливает? - На каждом посту под автомат ставят. Я привык... - Езжай домой, приведи себя в порядок. Нечего народ пугать. - Думал, надо срочно, - Хамзат не умел расстраиваться и сразу же злился. - Ехал всю ночь, машину толкал, телефон в лужу уронил... - А что со старухой? - Как что? Я старуху не искал. Вы сказали, деревню искать. - Хоть что-нибудь узнал о ней? - Одни говорят - хорошая бабка, лечит людей, и как это по-русски... Роды принимает. - Повитуха. - Другие говорят - ведьма, нечистая сила... - Ты скажи, кто она? Зовут как? - Бабка Степанида зовут. Фамилии никто не знает. - Ладно, сначала в Соринскую Пустынь. - Когда поедем? - Ты сейчас другим займешься, - Зубатый помедлил. - Возьми наших хозяйственников, транспорт и вывези вещи из дома. Пока из моего кабинета и Сашиной комнаты. - Я не понял, Анатолий Алексеевич. Какие вещи? - Мои вещи! - Как твой вещи? - взволновался Хамзат. - Зачем? Из дома не надо уезжать! Кому отдашь дом? Этой свинье? - Ладно, тихо! - прикрикнул Зубатый. - Делай, что сказано!ачальник охраны засверкал черными глазами. - Не буду! Не повезу! Сказал: деревню срочно найти - я нашел! Сказал ехать - поеду! - Погоди, Хамзат! - он заговорил примирительно. - Понимаешь, в чем дело... К сожалению, на Химкомбинат взять с собой не смогу. Генеральным назначили другого... Понимаешь, о чем речь?... - Конечно понимаю! А вещи не повезу. Сказал, в деревню ехать надо - правильно сказал. Я же знаю, зачем деревню искал! Зачем старуху искал! Поедем и найдем! - Можешь показать на карте или нарисовать схему, сам найду. - Где найдешь? - он вскинул и затряс руками, подыскивая слова. - Без меня не найдешь! Машину бросил, пешком через лес шел. Людей нет, одну женщину встречал, сказала - туда иди. Я здесь не покажу, куда иди, там покажу! А деревня за рекой, река широкая, брода нет. На чем поплывешь? Лодки есть - не дают, говорят, иди отсюда, черный! Ты белый, и тебе не дадут - плохой народ. - Ну, хорошо, - сдался он. - Спасибо, Хамзат Рамазанович. - Зачем - спасибо? Я службу знаю! Спасибо... забухтел что-то по-ингушски. Зубатый вернулся в дом, поднялся в кабинет и открыл шкаф с охотничьим снаряжением. Баритон переместился наверх, и скоро в дверь постучали. - Анатолий Алексеевич? Можно к вам?идеть и отмалчиваться теперь не имело смысла, он зашнуровал охотничьи ботинки и открыл.л. Михайлов относился к тем мужским особям в театре, которых называют Актер Актерыч - понять, когда он живет и когда играет уже было невозможно. Сейчас он изображал скорбного близкого, переживающего за своего друга - будто несколько минут назад не мурлыкал с девицей за столом. - Примите мои соболезнования... Только что вернулся из Соединенных Штатов... и был потрясен, не мог поверить. Смерть - явление таинственное, загадочное, но гибель Саши и особенно эта записка... Мы все виноваты, не уберегли... А возможно, не смогли бы уберечь. Мы предполагаем, Господь располагает... последнее время Зубатый много раз слышал подобные слова от самых разных людей и всегда терялся, не зная что ответить. Сказать спасибо вроде бы не к месту: разве можно благодарить за такие чувства, как сострадание, стоящее рядом с чувством любви? Стоять молча и кивать тоже вроде бы нехорошо... сейчас он выслушивал знаменитого режиссера и одновременно не внимал его словам, потому что сознание зацепилось за слово "смерть" и сразу же вспомнился врач Кремнин, вернее, его утверждение, что где-то в Москве существует институт бессмертия. Конечно, Ал. Михайлов не настолько состоятельный человек, чтобы тратить деньги на будущее долголетие, да и не такой еще старый, но с его способностями проникать во все круги и сферы жизни, просачиваться сквозь самые толстые, неприступные стены и силой своего таланта воздействовать на сознание сильных мира сего, он должен получить, а точнее, вкусить благо бессмертия бесплатно. Его могут угостить, как угощают с барского стола крепостных актеров. И если еще не предложили попробовать столь экзотического яства, в любом случае, вращаясь в среде политиков и олигархов, он должен был слышать об этом институте.олько вот как спросить, как объяснить свой интерес, не выдавая существование юродивого старца?росто так, в гости, Ал. Михайлов никогда не приезжал, поскольку вся его жизнь, кроме того короткого времени, когда он находился на съемочной площадке или охоте, была отдана поиску людей, готовых финансировать новый фильм. Что бы он ни делал, какие бы слова и речи ни произносил, каких бы депутатов ни протаскивал в Госдуму и за каких бы олигархов ни вступался - все было посвящено добыче денег. Причем, он не скрывал, не стыдился этого, и будучи хвастливым, в узком кругу с удовольствием рассказывал, как "обувал" известные нефтяные компании, газовиков и люберецких бандитов. По первости Зубатый даже спорить с ним пытался, мол, этично ли снимать на "грязные" деньги фильмы о чистых и вечных чувствах, однако у режиссера в запасе имелось десятки философски и исторически обоснованных аргументов, которыми неопытных собеседников он сбивал с ног. - Вы, как патриот, согласны, переливать колокола на пушки допустимо. - говорил он. - Представьте себе, возможен и обратный процесс. Причем, порох, кровь и страдание насыщает медь особым, русским национальным звучанием.адо полагать, и на сей раз он явился не для того, чтобы высказать соболезнования, не исключено, познакомиться с новым губернатором и через него обновить связи со своими меценатами. Пока Зубатый размышлял, как завести речь о таинственном институте, посвященный во все его дела Ал. Михайлов сам предложил свои услуги, мол, я знаю, цепь неприятностей не закончилась, вновь открыт вопрос с работой, однако по поводу Химкомбината не поздно все переиграть. - А вы знакомы с Кузминым? - вдруг спросил он. - Кто такой? - Если спрашиваете, значит не знакомы, - задумался режиссер. - Ладно, берусь вас свести с ним и многие вопросы отпадут. Наверное, вы чем-нибудь его разозлили. - Я много кого разозлил... - Но только бы не Кузмина! - Он что, святой? - Пожалуй, святой. Нет, даже апостол. Вот его раздражать и, тем паче, злить категорически воспрещается. Ал. Михайлов будто бы даже загоревал, но про Кузмина больше не поминал и стал убеждать перебраться в Москву, где открываются большие перспективы, и не нужно поддаваться ложной скромности. - Скромность, дорогой Анатолий Алексеевич, - с удовольствием повторял он, - прямой путь к неизвестности.менить место жительства, работу, обстановку - лучший выход из вяло текущей депрессии. Этот город все время будет напоминать о трагедии с сыном, о собственном поражении. Дескать, если есть какие-то мысли относительно своего будущего, надо их озвучить: в горе мы обязаны помогать друг другу.ак обычно говорят с потерпевшим, с больным или с человеком, безвинно попавшим в тюрьму - в общем, с людьми, которые вызывают жалость. - Мыслей много, - проговорил Зубатый. - А озвучить нечего.ажется, Ал. Михайлов решил, что он страдает провинциальной стеснительностью, решил разговорить, отвлечь. - А вы никак на охоту? - Можно и так сказать, - отмахнулся Зубатый. - В таком случае, я с вами! Карабин и амуниция всегда со мной, - режиссер засуетился и вдруг пожаловался. - Как только сменилась власть, сразу изменилось отношение. Какие стали люди! Начальник охотуправления выдал всего две лицензии на медведя! Всего две! Как быстро все перекрашиваются! - Это верно! - Так берете меня? У вас же наверняка лицензии не отстреляны? Когда вам было... А мы бы вместе поехали и закрыли все бумаги! - На сей раз не получится, я по делам еду. А вот вернусь... - Когда? - Через два дня. - Ловлю на слове! - засмеялся Ал. Михайлов. - Буду ждать! Посмотрел на сборы, что-то вспомнил, вмиг сделался вальяжным и продолжил тоном старой барыни: - Полно вам, Анатолий Алексеевич! Вы не стесняйтесь. От души готов помочь, похлопотать, ей-богу! - Это вы о чем? - Да о помощи, о помощи! Ситуация-то не простая...убатый про себя ухмыльнулся и подыграл. - Впрочем, вы можете помочь... - Разумеется, могу. Даже с Кузминым познакомлю. - Знакомить не надо. Сделайте милость, отыщите мне адресок одного учреждения. - Какого учреждения? - В Москве или где-то в Подмосковье есть частная клиника. Занимается проблемами долголетия. Ее называют клиникой бессмертия... - Боже правый... Вам-то зачем? - Мне-то не к чему, да есть одно обязательство. Близкому человеку помочь. - Вам бы в пору сейчас о себе подумать! - назидательно и чуть растерянно проговорил Ал. Михайлов. - Только адрес клиники и к кому там обратиться, - нажал Зубатый. - Думаю, вам не составит труда...н не сказал ни да, ни нет, как-то неопределенно рукой махнул, выскользнуть хотел. - Клиника, клиника бессмертия... Что-то не припомню, Анатолий Алексеевич... - Скажите прямо, найдете клинику? Или кого-то еще попросить? Знаменитый режиссер ставил фильмы и играл в них героев широких и великодушных, поэтому сделал вид, что обиделся. - Что вы, право!.. Сейчас я не готов ответить. О клинике ровным счетом ничего не слышал... Да отыщу вам адрес! - Спасибо, - Зубатый руку ему пожал. - Я приеду дня через два-три.н подхватил рюкзак и пошел в двери. - А ружье? - вслед спросил Ал. Михайлов. - Вы забыли ружье! 9 Соринская Пустынь открылась внезапно и сразу от края до края. Она стояла на противоположном покатом берегу, среди высоких холмов, покрытых сосновым лесом, обращенная окнами на реку и задами на всхолмленные и зарастающие поля. Может, оттого, что день был ясный, а осенний воздух прозрачный и звонкий, может, потому, что смотрел издалека и с высокой террасы, но вначале деревенька показалась акварельным рисунком в детской книжке - чистенькая, с берендеевскими домиками, квадратиками огородов и еще зелеными выпасами, по которым бродили кони. И все это с размытыми, неясными линиями, призрачно, будто отражение на зарябленной воде. Он готовился к этому мгновению, ждал: вдруг затрепещет душа, проснется генетическая память, шестое чувство или хотя бы покажется знакомым это место, однако сколько не прислушивался к себе - ничего подобного не происходило, возможно, оттого, что всю дорогу думал и заново прокручивал в сознании последний крутой разговор с Хамзатом. Начальник охраны не хотел оставаться в машине, оставленной посередине разбитой торфянистой дороги, порывался идти с ним, причем так навязчиво, что вывел из терпения. Зубатый обложил его матом, приказал возвращаться домой и заниматься перевозкой вещей, мол, приедешь за мной через двое суток, и когда тот воспротивился, объявил об увольнении, развернулся и пошел в одиночку. Кавказский скакун запрядал ушами, задергал тонкой нервной головкой и взял с места в галоп.ожет, поэтому он шел и ничего в нем не трепетало, разве что в какой-то момент исчезло ощущение времени, да и то потому, что вокруг не было никаких знаков - столбов электролинии, антенн на крышах, техники на улице. То ли шестнадцатый, то ли девятнадцатый век. Но стоило спуститься с горы к реке и взглянуть на деревню поближе, как время вернулось, и тут же обнаружились следы колхозной цивилизации. Сквозь высокий засыхающий чертополох проглядывали обрушенные силосные ямы, остовы комбайнов, кирпичные столбы от разрушенных коровников, еще какое-то железо, конструкции, постройки неизвестного назначения, и все это уже врастало и уходило в землю. большая часть домов стоит с заколоченными, а то и выбитыми окнами... ладно бы водная преграда впереди - саму дорогу, связывающую с миром, давно размыло ливнями и весенними водами, в глубоких логах и низких местах она превратилась в болото, и судя по следам, здесь передвигались в основном на конной тяге. И между прочим, ездили вброд через реку!убатый пошел по тележным следам и через двести метров, напротив заброшенной фермы, обнаружил брод. Река в этом месте текла быстрее, и от солнечных лучей проглядывало дно. Он нашел палку, забрел, сколько можно было в охотничьих ботинках и проверил дно - глубоко. Только на коне или в крайнем случае, на машине, и вода ледяная. На той стороне, чуть левее, видны были деревянные лодки, но ни единого человека и при этом, на въезде в деревню, словно некий знак, занесенный из будущего, торчал дорожный указатель, не простреленный, не ржавый, с отчетливыми синими буквами по белому фону - Соринская Пустынь. Вероятно, поставили, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что еще существует на свете такое место... - Эй, люди! - крикнул Зубатый. - Дайте лодку!они на выпасе вскинули головы, насторожились и через минуту уже снова щипали увядающую траву. - Перевезите! - еще раз крикнул и успокоился: кричать тут бесполезно.н ушел от брода вверх по реке, к тому месту, где на другом берегу стояли привязанными еще несколько лодок, но и там, у высоких, красивых домов не было ни единого человека, хотя виднелась крыша белой машины.рошло полчаса, но на улице не появилось ни души. Зубатый ходил по берегу взад вперед, пока не заметил бегущего по огородам мальчишку. - Эй, парень! - крикнул. - Перевези!от на миг остановился и побежал дальше. Наконец, возле фермы появился мужчина в дождевике и с топором. Он пробрался сквозь крапиву и стал отдирать доски с высоких деревянных ворот. Слышен был певучий скрип гвоздей, треск и непонятное ворчание - на реке всегда хорошо слышно, однако когда Зубатый позвал мужика, тот даже не оглянулся. И лишь когда оторвал несколько досок и взвалил на спину, вдруг заметил и повернулся. - Чего тебе? - Мне бы к вам переехать, на ту сторону! - К кому пришел? - строго спросил он. - А хоть бы и к тебе. Я тут никого не знаю. - Чего же тогда приперся? - Родню ищу, - признался Зубатый. - Моя фамилия - Зубатый. - Ну и что? Моя фамилия тоже Зубатый, Иван Михайлович. - Вдруг мы родственники? - Однофамильцы, - отрезал тот. - А если нет? - Сейчас, доски отнесу, - подумав, согласился мужик. - Только у меня лодка течет. Он нес доски вдоль берега, а Зубатый шел за ним по противоположной стороне, пока он не скрылся во дворе крайнего дома. Появился минут через десять, в шляпе, спустился к реке, не спеша вычерпал воду из лодки, сел на весла и поплыл. На вид это был типичный колхозный начальник шестидесятых годов: выбритое до блеска морщинистое лицо, пиджак, галстук, шляпа и брезентовый дождевик - все старое, протертое на сгибах, но выстиранное и наверняка откатанное вальком. А по возрасту ему было за семьдесят, хотя издалека выглядел молодо и чем-то напомнил отца, когда тот после освоения казахстанской целины переоделся из не модного уже к тому времени военного френча в цивильную одежду, к которой впоследствии постепенно привык, но так и не научился носить.тарик оглядел его с ног до головы, хмыкнул. - Вроде и впрямь Зубатый по породе... Ну, садись.ттолкнувшись от берега, Зубатый прыгнул в лодку и тут же получил матерок. - Опрокинешь ведь, леший! - Извините... Иван Михайлович поворчал и скоро успокоился. Греб он мощно, умело - видно сразу, на реке вырос и был еще в силе. - Ну и чей ты, Зубатый? - спросил он. - Алексея Николаевича сын. - Какого Алексея Николаевича? - Возможно, вы его не знаете. Но Николая Васильевича должны знать. Старик грести перестал. - И такого не слыхал... Какой-то ты подозрительный, парень. - Как это? Детский дом здесь был? Ну, или детская колония для беспризорников? - А что тебе колония?н не греб, но лодка уже ткнулась в берег. Зубатый сделал паузу, перевел дух. - Ладно, а слыхали о Василии Федоровиче Зубатом? - Что про него слышать? На том краю живет, - он махнул рукой. - Это мой прадед! - Кто? Васька прадед?! - Василий Федорович Зубатый! - Тебе лет-то сколь, парень? Полста уж всяко есть, а Васька со мной с одного года! Прадеда нашел... - Тогда мне нужен другой Василий Фе