ый шагал уже в конце деревни. Вернувшись в избу, с грохотом бросил охапку на пол и, разгибаясь, в тот же миг опустил полено на шею гундосого. Не выпуская ножа и картошины, тот ткнулся головой вперед и, опрокидывая табурет, завалился набок. Комендант отрезал кусок бельевого шнура, стянул руки за спиной и выгреб все из карманов. Кроме "Макарова" с глушителем и трех запасных магазинов там оказался мобильный телефон (не такой уж бедный институт), бумажник с документами и деньгами. Разбираться не стал, открыл подпол, спустил туда оглушенного и другим куском веревки спутал ноги, подтянув их к балке. -- Один есть. Сами войной пошли... Как и следовало ожидать, в сумке помимо сигарет, грязного белья, двух десантных ножей и красиво сплетенной нагайки был прибор ночного видения с зарядным устройством и бинокль. Кроме паспорта Комендант нашел любопытный документ -- удостоверение сотрудника охранного предприятия "Казачья сотня" и разрешение на ношение оружия. Даже сомненье возникло: может, Космач и впрямь послал их сюда? А интеллигентный "нарком" чего-нибудь напутал?.. Тогда почему скрыл, что есть телефон, и почему письма для боярышни нигде нет? Комендант еще раз сумку перетряс, спустился в подпол и прощупал одежду на гундосом -- не иголка, если Юрий Николаевич полтора часа писал... -- Ладно, дело начато... Усатый появился на горизонте спустя двадцать минут, тащил с собой объемистый пакет и куртку под мышкой -- употел. Хорошо, что руки заняты... Стал за косяком сеночной двери с рубчатым вальком в руках. Парень толкнул дверь ногой и в следующий миг рухнул на крыльцо, откинув ношу в лужу перед ступенями. Комендант втащил его в сени, ощупал лоб и переносицу -- кости вроде целы, -- потом занес пакет с бутылками и закрыл дверь на засов. При обыске у этого кроме оружия и телефона оказались наручники, прицепленные к поясу, черный газовый баллончик с черепом и костями и пластмассовая плоская коробка с тремя шприц-тюбиками. Письма не было и у этого... -- Ничего вооружился... Спустив усатого вниз, Комендант приподнял лопатным черешком половицу над балкой, пропустил под ней наручники и примкнул каждого пленника с обеих сторон. Они сидели на куче картошки, гундосый уже приходил в себя, пытался поднять голову, его товарищ обвисал мешком, из носу капала кровь. -- Отдыхайте пока... Поднявшись из подпола, он начал было наводить порядок и вдруг почувствовал, как ослабли ноги и затряслись руки. -- Да, плохо дело. Постарел... Открыл коньяк, выпил полстакана и, прихватив сигареты, вышел на крыльцо. Кругом было тихо, даже конь замолк, и стало слышно, как по оттаявшему косогору бегут ручейки и за рекой булькают тетерева. Он выкурил сигарету, затем с оглядкой прошмыгнул в конюшню и там засунул один пистолет и телефон под плетеные ясли. -- Охраняй. Жулик успокоился, но сено так и не тронул, стоял с опущенной головой, будто прислушивался к своему внутреннему состоянию. Комендант закидал навозом половицу над лазом и ушел в избу. Усатый стонал и начинал шевелиться, а гундосый пришел в себя, сидел прямо, держа свободной рукой затылок. -- Что, господа работорговцы, очухались? Отвечать коротко и быстро. Где сейчас Юрий Николаевич? -- Ну ты, козел старый, -- простонал гнусавый и засучил ногами. -- Наши люди здесь. Они придут... -- Говорить будешь? -- Да пошел ты... -- Ладно, с тобой все ясно. -- Комендант кинул картошиной. -- А ты, Арканя? Где Космач? Глаза у Аркани заплывали, нос распух. -- Не знаю... Я давно в лесу... -- А куда Почтаря дели? -- Слушай, батя, тебе все равно хана. -- Гундосый попытался достать его ногой. -- Давай договоримся! Наши придут, тебя пошинкуют! -- Ну ждите, когда придут. -- Кондрат Иванович стал под открытым люком. -- Я пошел избу поджигать. Все равно никому не нужна. А есть такое понятие -- обратная тяга. Это когда дым идет вниз... И полез наверх... Люк он оставил открытым и принялся растапливать печь: дрова сложил клеткой, нарвал бересты, зажег ее возле хайла и кочергой задвинул под поленья. Трубу же, напротив, не открыл, прихватил коньяк и вышел на крыльцо. * * * После недельной пурги природа будто прощения просила, дни стояли теплые, на солнцепеке становилось жарковато, и снег почти не таял -- испарялся, отчего ноздреватые сугробы напоминали пчелиные соты. Но стоило зайти в тень, как от земли несло холодом и под ногами гремел лед. Это было самое лучшее время, когда так остро чувствовался контраст и особенно хотелось жить. На свете почти не осталось радостей, от которых бы трепетала душа, и вот это весеннее оживление было последним, отчего еще хотелось делать глупости. Обычно в такую пору Кондрат Иванович вставал затемно, если боялся проспать, ставил будильник, вешал на пояс малую саперную лопатку и топорик, брал кусок хлеба и уходил подальше от глаз, за деревню, где был еще один зарастающий выпас, примыкавший к реке. Сначала он просто бродил по проталинам и пел детские песни, каждый раз напряженно вспоминая слова. Чаще всего какую-нибудь одну строчку: -- Полетели утушки над рекой, над рекой... А когда всходило солнце и топило снег, он начинал пускать ручейки. Весь косогор был изрезан давно заросшими коровьими тропинками, разбегающимися по полю вкривь и вкось, колеями старых дорог, ямами и ложбинами, -- столько преград стояло на пути весенней воды! Он заходил сверху, от леса, и начинал соединять лужицы, копал канавки, протоки и руслица, сводил или разводил ручьи, пока все поле не покрывалось единой сложной сетью. -- Вам течь сюда! -- на правах Коменданта приказывал он весенним лывам. -- А вас я перекрою и насыплю плотину. Вам следует отстояться несколько дней. Посмотрите, на что вы похожи? Разве можно с такой грязью в чистую реку? Не пущу. Игра так увлекала, что спохватывался, когда бегущая вода густела и замедляла бег, -- вот уже и солнце село! Перемазанный землей, с мокрыми коленками, он возвращался домой или когда темнело, или задами, чтоб никто не видел. И сейчас надо было уже давно идти на свой заветный косогор, вон какая дружная весна, так через неделю и снег сгонит... Комендант сидел на крыльце и думал, что больше уже не пойдет делать ручьи, что эта последняя радость омрачена и, пожалуй, отнята навсегда. Обратная тяга началась через полчаса, в подполе послышался кашель и крики. Он хладнокровно отхлебнул коньяка, но тут же выплюнул. А на этикетке написано -- дагестанский, пятилетней выдержки. Хотел выбросить бутылку, однако поставил ее на воротный столб, отсчитал двадцать пять шагов и вытащил трофейный пистолет. -- Будем играть в войну. Прапорщик Гор, на огневой рубеж! Заряжай! Огонь по мере готовности. Стекло брызнуло сверкающим облаком, выплеснувшийся коньяк взлетел веревкой и обагрил снег. -- Оружие на предохранитель. Осмотрев результат попадания, Комендант зашел за угол и выдернул тряпичную затычку подпольной отдушины -- пленники орали, как отставшие дети. -- Батя! Отец!.. Он распахнул дверь в избу и открыл задвижку. Дым потянуло в трубу, над полом образовался просвет, а из открытого люка взметнулся белый вихристый столб. Не дожидаясь, когда проветрится подпол, он спустился и сел на нижнюю ступень лестницы. -- В живых останется только один из вас. Кто будет говорить коротко, быстро и толково. Второй пойдет в расход. Все понятно? -- Понятно, -- за обоих ответил усатый. -- Начнем с простого вопроса, -- деловито проговорил Комендант. -- Сколько вас тут бродит вокруг деревни? -- Двое, -- поспешил гундосый. -- Еще двое! -- Четверо, -- поправил его напарник. -- Четыре человека. -- Это всего четыре, с нами, а так-то еще двое! -- Ладно, -- остановил перепалку Комендант. -- Едем дальше. Куда дели Почтаря? У гундосого от дыма пробило нос. -- Спустили под лед возле моста... -- Живого, что ли? -- Да нет... -- За что вы старика-то, сволочи? -- Он с автоматом был... -- Да ведь без автомата уже в лес выйти нельзя! -- прорычал Кондрат Иванович, но тут же взял себя в руки. -- Ну да, он старый, в рабство не продашь. И выкуп не дадут... Кто его расстреливал? Ты? -- Кинул картошиной в гундосого. -- Пистолет с глушителем был у тебя. А я выстрелов ночью не слышал. -- Не я... Он. -- Показал на усатого. -- Дал ему свой... -- Убираете людей, чтоб не мешали? Следующая очередь была моя? -- Мы приказы выполняем, -- ушел от прямого ответа гундосый. -- Сами ничего... -- Ну и чьи это приказы? -- У нас директор есть... Генерал Ногаец. -- Правильно, вали все на генерала... Он тоже здесь? -- Отозвали в Москву... Но есть его инструкции... Комендант пихнул ногой усатого. -- Есть что добавить? Или ты неразговорчивый? Отмолчаться хочешь? -- Не знаю, что говорить... -- А ты скажи, где сейчас Космач? -- Я видел его, когда брали... Около воинской части. Потом меня сюда перебросили... -- Плохо, Арканя. На тебе смерть Почтаря... -- Его увезли! -- почему-то слишком торопливо вмешался гундосый. -- В Подмосковье, по Волоколамке... Бетонный завод. Там цех... Кольца льют. -- Какие кольца? -- Для колодцев, бетонные! -- Откуда ты знаешь? Ты его отвозил? -- Не я один, с группой... Мы его передали и все. -- И что там? Рынок рабов? -- Видимо... Ну или тюрьма. Космача сразу же в кольцо посадили и сверху бетонную крышку положили. Кондрат Иванович ощутил, как начинает перекашивать половину лица, чтоб никто не увидел, ссутулился, подпер подбородок. -- Кто его продал? -- Наш шеф, господин Палеологов. Мы исполнители... -- Кто он такой? -- Предводитель стольного дворянства... -- Это что за организация? Людей в рабство продавать? Бизнес такой? -- Нет... Я точно не знаю, чем они там занимаются, все секретно. Мы только выполняем поручения. -- Поймать, выкрасть, пристрелить?.. Опасная работа у вас, рискованная. Ну, а сюда зачем пожаловали? Теперь за невестой Юрия Николаевича? -- Комендант вытер слезы -- дым еще ел глаза. -- Палеологов приказал установить точное место... где находится. И до завтра не выпускать. -- Почему до завтра? -- К Углицкой должен прийти человек. Какой-то юродивый, тоже из кержаков. Надо встретить его и препроводить туда, где она прячется... Обеспечить, чтобы никто не помешал... -- А вы знаете, где она прячется? -- Знаем... -- Откуда? Кто сказал? Выражение на распухшем лице усатого было непонятно, он только сопел и кашлял, но затем замолк и проговорил внятно: -- Этот старик сказал. Потому что он его пытал! -- Хотел отодвинуться подальше от гундосого, но не дала прикованная к балке рука. -- Вколол ему какую-то заразу!.. И стрелял он! Я только под лед спихнул. -- Вот как? -- Комендант помассировал лицо -- не помогало. -- Что же ты на молодого свалил? Нехорошо... -- И подчиняется он только шефу, а не Ногайцу, -- добавил в свое оправдание усатый. -- Приехал со специальным поручением от Палеологова. -- Ну и что за поручение? -- Я уже сказал, -- буркнул гундосый. -- Обеспечить встречу человека с Углицкой. -- Кто этот человек? -- Я не знаю! Когда он придет, будет сообщение... -- Что потом?- -- поторопил Комендант. -- Давай, зарабатывай очки, у тебя невыгодное положение. Или тебе тоже вколоть? Там -в коробке еще три шприца... -- Не надо. -- У гундосого снова заложило нос. -- Углицкую с этим человеком нужно вывезти в город, снять квартиру и доложить шефу. -- Да, не густо... -- Кондрат Иванович достал телефон. -- Но есть шанс выкупить свою жизнь. Звони шефу. Скажешь так. Место, где находится Углицкая, установил. Но она закрылась в подземелье и заявила, что никого к себе не подпустит без Космача, и ни с кем без него разговаривать не будет. Если попробуют войти к ней силой, покончит с собой. У нее есть оружие. Спроси, что делать. Надо, чтобы твой шеф приехал сюда вместе с Космачом. Или послал одного. То есть Космач должен приехать сюда, иначе княжну можно больше не увидеть. Ты меня понял? -- Понял. -- Гундосый взял трубку. -- Попытаешься поднять тревогу или услышу фальшь -- пулю получишь сразу, без предупреждения. Комендант вынул пистолет и свернул предохранитель. 11. Кольцо Он вернулся из Петербурга одержимым и не мог больше ни о чем думать, как только о браке с княжной Углицкой. Он вдруг увидел самый прямой и самый надежный путь к достижению цели и теперь лишь поражался собственной недогадливости. А ему все время казалось, что отношения с Земляновым заходят в тугрик, предводитель, сам того не ощущая, быстро вырастал из детских рубашек и чувствовал, что вот-вот ему впору будет и отцовская. Но всякий раз Глеб Максимович вдруг находил оригинальное решение и обидно просто ставил на место. И на какое место! Иногда в проницательности и дерзости его ума виделось нечто сатанинское, не зря он всю жизнь набивал свою квартиру мистическими и ритуальными предметами. Мысль о том, что княжна станет его женой, вросла в сознание сразу и накрепко, однако вначале как стратегический ход. Брак должен был стать обычным королевским браком, по государственной необходимости и расчету, и потому не имело никакого значения, какая она, как выглядит и понравится ли. Однако скоро он начал ловить себя на том, что думает об этом, и чем дальше, тем подробнее. Некоторое время Палеологов утешал себя обыкновенным любопытством: конечно же, не все равно, какой будет первая государыня, а ну если она страшна, уродлива и глупа к тому же? Он прилетел в Москву довольно рано, и можно было сразу поехать в офис Собрания, где его ждали и где находился теперь уже соперник Космач, но предводителю захотелось побыть одному, чтоб все досконально обдумать и привыкнуть, вжиться в новую роль -- будущего мужа Углицкой. На следующее утро он проснулся уже с мыслью о княжне и будто завелся на целый день. Надо было срочно решать судьбу Космача, пусть и формально, обсудить на политсовете вопрос с женитьбой и, главное, отослать в Холомницы надежного человека, который бы подготовил прием Клести-малого и организовал его встречу с невестой и сватовство. Вместо всего этого он позвонил Галену, велел поместить Автора под замок, а сам остался дома в непривычном для себя состоянии задумчивой грусти. Палеологов никогда не видел княжну даже на фотографии, и теперь воображение почему-то рисовало молодую женщину, очень похожую на Маргариту, дальнюю родственницу отца, которая несколько раз приезжала в Питер из Голландии. Она сохранила добрые отношения с матерью и потому гостила у них, а с отцом, бывало, даже не встречалась, чтобы не компрометировать его: морскому офицеру заграничная родня могла только навредить. Маргарита была старше Генриха лет на десять и казалась настолько необычной и красивой, что у него спирало дыхание и терялся дар речи. Ее лицо, руки, платье, движения и запах были поистине заморскими, чудесными, и вся она -- недосягаема, как всякая юношеская мечта. В последний раз Маргарита приезжала, когда ему исполнилось четырнадцать, и он уже оказался выше на полголовы, что ее удивило и заставило снизойти, заметить. Она с удовольствием гуляла с ним по Питеру, держа, как взрослого мужчину, под руку, покупала дорогие рубашки, галстуки и заставляла примерять -- он робел и не противился. А однажды, в момент какого-то дурашливого веселья, повалила на диван и стала щекотать. Сначала он терпел и уворачивался, потом закатывался от смеха и непроизвольно, обороняясь от ее рук, случайно прикоснулся к нависшей над ним полной груди под шелковой блузкой и услышал, как Маргарита застонала и сама вжалась в его ладони. Смущенный и потрясенный, он еще смеялся и чувствовал, что сейчас заплачет от необъяснимой, неведомой радости. Но Маргарита вдруг отпрянула, погрозила пальчиком и выбежала на балкон. И после этого не держалась за его руку, когда гуляли, не заставляла примерять подарки, и ничего подобного больше не повторилось. С тех пор Палеологов не обращал внимания на девушек своего возраста и чувствовал, что его влечет к женщинам постарше, с которыми ему было легко и приятно. И вот теперь княжна виделась ему сорокалетней, такой же необычной, чудесной, и он уже был уверен, что с ней повторится тот восторг и смущение, веселье и слезы. Целый день он ходил по квартире грустный, но с предчувствием близкой радости, забыв обо всем на свете, пока не вспомнил о Космаче. Этот волосатый, мрачный человек вдруг заслонил образ княжны и будто бы рассмеялся в лицо... Тем самым подписав себе приговор. Судьбу Автора мэтр отдал в руки Палеологова, и тот бы поступил с ним благородно, как с побежденным противником, но Космач свою фамилию оправдывал, бросился в драку, словно поднятый из берлоги медведь. Четверо казаков молотили его дубинками, а он отмахивался сначала стулом, затем голыми кулаками, и прорывался из подчердачного этажа на второй. В какой-то миг эта неуемная, дикая сила показалась страшной, особенно когда он все-таки вырвался в холл и, схватив диван, вынес им металлический стеклопакет в окне. И выпрыгнул бы, но подоспел комендант, прыснувший ему в лицо из баллончика. Космача скрутили и лишь после этого начали стричь бороду, однако, травленый газом, он вертел головой и натыкался лицом на ножницы. Взбудораженный азартом борьбы и чтобы преодолеть этот гнусный страх, Палеологов сам поехал сдавать его на базу. Подпольным рынком рабов владел знакомый из торгующих на Арбате, начинавший с розничной продажи матрешек, ходового товара для иностранцев на заре перестройки, сам толстый, лысый, коротконогий, отчего и кличку носил соответствующую -- Матрешник. В его лексиконе и близко не было слова "раб", люди, которых он продавал, назывались вполне цивилизованно -- гастарбайтерами. Увидев избитого Космача, да еще узнав, что привезли ученого, начал сбивать иену. Со своими братьями по касте он чаще всего был откровенен в терминах. -- Ты опоздал, Богомаз, -- назвал его прозвищем арбатского рынка. -- Последнюю партию купили пару дней назад, теперь торги нескоро, держать его здесь несколько месяцев -- веревки. -- Я к тебе никогда не обращался. Сделай для меня исключение. Матрешник надулся и продолжал ломаться. -- Куда я с ним? Выкуп за него не получить. Продать будет трудно, только на любителя. Неизвестно, какие медицинские показатели. А вы еще избили его, звери. -- Отдам его за один доллар, -- предложил Генрих. -- Но с условием: куда-нибудь за бугор и чтоб в Россию больше не вернулся. -- Это интересное предложение, -- сразу оживился Матрешник и вынул бумажник. -- Помнишь Марадону? Спортивными тряпками торговал? В Эквадоре сто гектаров джунглей купил, завод поставил, папаин вырабатывает. Заказывал людей по бартеру. Из этой страны бежать некуда. -- Годится. -- Могу после сделки папаин дать под реализацию. По льготным ценам. -- А это что такое? -- Фуфло какое-то, в колбасу добавляют. -- Нет, мне не надо. Наконец, расправившись с соперником, предводитель неожиданно ощутил пустоту на душе: все получилось плохо, несолидно, по-бандитски, на Космача не возымел действия даже эффект продажи -- ухмыльнулся и плюнул кровью... Правда, занимаясь потом неотложными делами, Палеологов на некоторое время забыл об этой неприятности и вспомнил лишь к вечеру следующего дня, когда остался один в своей квартире и увидел себя в зеркало. Двухдневная щетина на подбородке вдруг подтолкнула его к мысли отпустить бороду. Конечно же! Нельзя показаться княжне в блядолюбивом образе!.. И будто по затылку стукнули: сколько ни старайся, такая борода, как у Космача, не вырастет. На щеках волос пробивался островками и только чуть гуще был на подбородке -- козлиная будет... А тут еще на глаза попали бумаги Автора, выпотрошенные из его одежды, паспорт без корочек, просроченный авиабилет и письмо. Эти документы передали, когда Космач садился в машину и потому не успел их посмотреть. Было желание изорвать все, сжечь, чтоб следа не осталось, однако Палеологов подавил эмоции и перелистал паспорт: на фотографии, без бороды, Космач выглядел совершенно иным человеком -- мягкий, добродушный интеллигент с рассеянным взглядом... Письмо было перегнуто несколько раз, и конверт уже потерся. Если Автор прятал его в одежде, значит, бумага была важная. Сразу же удивил питерский адрес, причем город назывался по-старому, Ленинград, имя получателя ни о чем не говорило -- Желтяков Герман Лаврентьевич. Палеологов вынул сильно помятый лист бумаги. Он отлично знал почерк академика, поскольку, работая в ГУРА, не однажды получал отказы или протесты из ЦИДИКа, написанные лично Барвиным. На первый взгляд это было обыкновенное рекомендательное письмо, и, что вначале потрясло, -- академик называл Космача своим учеником! Предводитель включил настольную лампу, разгладил лист и прочитал еще раз. "Брат мой, Герман Лаврентьевич..." Обращение было явно масонским, никаких братьев у Барвина не было, а просто так употреблять это слово и называть кого-то на "ты" интеллигент номер один себе бы не позволил. В таком случае и "ученик" получает совершенно иное звучание... Палеологов смахнул письмо и вскочил. Нет, быть не может! Барвин лично уничтожал Космача и его диссертацию, которая перечеркивала его научный багаж, заслуги и всю жизнь. Они были непримиримыми врагами!.. А что если это всего лишь игра на публику? Почему вдруг академик отыскал автора диссертации 2219 и призвал к смертному одру? Почему с такой легкостью ликвидировал вечный непотопляемый ЦИДИК? И письмо это написал в день смерти... Да и умер-то лишь после беседы с Космачом! Если Автор -- ученик, то кто же такой Желтяков, к которому Барвин обращается с просьбой? "Имею честь представить моего ученика Юрия Николаевича Космача. Не оставь сего отрока без твоего благосклонного участия и наставления..." Космач прятал эту рекомендацию, хранил, значит, собирался ей воспользоваться?.. "Считай, это моя последняя воля..." Последняя воля, переданная Желтякову! Не оставить без участия и наставления... И вообще, что произошло? Умирает нобелевский лауреат и масон, который практически не скрывал своей принадлежности к вольным каменщикам и не противился, когда его называли Мастером. Одновременно в Холомницы приходит княжна Углицкая, Космач чуть ли не в тот же день оставляет ее и летит в Москву. Словно команду получил... Может, не такая она простая, княжна? Как и весь Соляной Путь?.. Например, верхушка канадских духоборов, некогда переселенных Львом Толстым, оказалась давно и накрепко перевитой масонством, и вся их общинная жизнь превратилась в жизнь Ордена. На ту же участь были обречены многие секты и религиозные течения. А что если и старообрядчество не исключение? И Космач, единожды с ними связавшись, не мог миновать квартиры Мастера и его нежной заботы... Что имели в виду сонорецкие старцы, когда писали в своих посланиях: "Иные поддались ереси жидовствующих, а иные к полякам убежали, на антихристовых тайных вечерях сатане молятся, заместо образов святых на козлиную голову взирая..."? Когда он понял, что окончательно запутался, вызвал из офиса машину и поехал в аэропорт. На последний рейс в Питер он успевал, однако в городе объявили очередной план "Перехват" и, несмотря на спецсигнал, тормозили на каждом перекрестке, проверяли документы, салон и багажник. Палеологов загадал: если не опоздает на самолет, значит, все это чистый бред, сон разума, глупость, которую Глеб Максимович развеет в одну минуту... В последний раз машину тряхнули в аэропорту. -- Ваш рейс ушел двадцать семь минут назад, -- со вздохом предупредил водитель. Он не хотел верить, и, оказалось, не зря, вылет задержали на час. -- Поедешь со мной, -- облегченно сказал водителю. -- Тело охранять. Петербург его окончательно успокоил, и прежде чем пойти к Землянову, он заехал на Васильевский и немного постоял возле дома отца, но заходить не стал, только посмотрел на его светящиеся окна. У мэтра тоже горел свет, но неяркий. Палеологов оставил телохранителя у парадной, а сам поднялся по лестнице и покрутил барашек старинного звонка. Прошло больше трех минут, никто не открывал и даже не приближался к двери. Думая, что Землянов не услышал, он еще позвонил, теперь дольше и резче -- результат был тот же, вот так ездить без предупреждения... Тогда он набрал номер телефона, и Глеб Максимович снял трубку. -- Простите, мэтр, я стою у вашей двери, -- сказал предводитель. Землянов всегда радовался его приезду, хотя скрывал свои чувства: разговаривал несколько просто и грубовато. -- Почему вы там стоите? -- спросил он чужим голосом. -- Я вас не жду. Вываливать на него сейчас все свои фантазии и домыслы, наверное, уже не имело смысла, но и отступать было поздно, коль объявился. -- Захотелось увидеть вас, -- соврал предводитель. Мэтр положил трубку, но открыл лишь через несколько минут, молча впустил в переднюю. Снять пальто не предложил и тапочки не бросил под ноги, как делал обычно. Запахи в доме оказались неожиданные -- воска и ладана, словно в церкви. -- Ну, что у вас? -- нетерпеливо спросил Землянов. -- Говорите. Палеологову пришло в голову, что у мэтра в квартире может быть женщина или еще кто-то, кого нельзя показывать даже единомышленнику. Но непохоже, чтобы тот встал с постели, да и дверь в кабинет распахнута настежь, стол, как всегда, завален книгами и газетами... -- Ничего особенного, мэтр. -- Он достал из внутреннего кармана конверт с бумагами Космача. -- Это вам, для пополнения коллекции предметов культа. Глеб Максимович заглянул в конверт, сунул его в карман халата и устроил головомойку, по-прежнему обращаясь на "вы". -- Я просил вас без крайней необходимости сюда не приходить. Тем более без предупреждения. Это не мои прихоти, Генрих, это правила элементарной конспирации. -- Простите, мэтр... -- Когда у вас пройдут эти мальчишеские порывы? Будьте же, наконец, серьезнее. Мы занимаемся очень важным делом. -- Да, я понимаю... -- Понимаешь, а приперся среди ночи! Грубость означала, что Землянов немного отходил. -- Поговорить захотелось, -- сознался Палеологов -- Завтра в девять на Неве. Это было условленное место их обычных встреч. -- Все понял. Спокойной ночи. Он вышел на улицу и вдруг перевел дух с ощущением, будто не дышал все время с тех пор как вошел в квартиру Землянова. На ночной улице было пусто и тихо, где-то урчала вода, стекая в ливневую канализацию, глухо позванивали провода троллейбусной линии, еще глуше постукивали одинокие каблучки; во дворах и на крышах домов что-то еще шуршало, бормотало и монотонно звякало, но все эти звуки были звуками городского покоя. Он вдруг понял, что сейчас выпал тот самый случай, когда можно исполнить свою мечту и побродить по местам детства. Не нужно никуда спешить, никто не ждет, никто не знает, где он сейчас, -- ночь полной свободы! Засунув руки в карманы, бредущей походкой он прошел улицу до конца, свернул возле мигающего светофора, но телохранитель выскочил на проезжую часть и начал ловить такси. -- Мы идем пешком, -- предупредил Палеологов. -- Генрих Сергеевич, Петербург -- город особый. -- Телохранитель все махал рукой. -- А береженого бог бережет... -- Это мой родной город! -- Но ведь криминальный! -- А на кой черт ты? За что я тебе бабки плачу? Телохранитель догнал его и потащился сзади. Палеологов не выбирал дороги, не думал, куда идет, -- ноги вели сами вдоль каналов, через горбатые мостики, в сводчатые арки и сквозь пустые, гулкие дворы. И почему-то не испытывал радости, может, потому, что мечтал уже о другом, -- шел и представлял себе, как пойдет этими путями с княжной. Она будет держать его под руку, как Маргарита, а он станет рассказывать... Мечтал и уже знал: ничего подобного никогда не произойдет. К родному дому на Грибоедовском он выбрел около четырех утра, когда уже слипались глаза и болели ноги. Дверь парадного была новая, стальная, с кодовым замком. Палеологов понажимал кнопки сам, подтолкнул телохранителя: -- Давай отрабатывай штуку баксов. Тот приступил к делу как профессионал, что-то слушал, проверял, но зарплаты своей не оправдал. Давняя мечта пройти по родным улицам закончилась ощущением бесприютности, бездомности. Не замечая, куда идет, Палеологов внезапно обнаружил, что заблудился. Город оживал стремительно и к шести часам уже гремел, тарахтел и выл тысячами моторов, все в нем перепуталось, улицы на вид были старые, но назывались по-другому, пережившие сырую зиму дома не походили на себя, сменились фасады, вывески, подъезды, и даже автомобили ехали мимо чужие. Прошел сон, мышцы ног или окрепли, или потеряли чувствительность, он шел наугад с единственной целью -- самому выбраться из лабиринтов улиц и каналов. Не выбрался, заставил телохранителя поймать такси, поскольку до встречи с мэтром оставалось полчаса. Река поднялась и подпирала гранитные парапеты, а Петропавловская крепость на той стороне, казалось, подтоплена, стоит в воде, и ангел на шпиле напоминает спасающегося от неминуемой гибели человека. В назначенное время Землянов не пришел. Опоздания не могло быть в принципе, старый дипломат никогда себе этого не позволял. И все-таки Палеологов выстоял у парапета еще пятнадцать минут сверх обычных, "прощаемых" пятнадцати. От набережной Невы к дому мэтра он пошел пешком. В этом что-то было -- передвигаться на своих ногах! Мысли становились неторопливыми, как-то незаметно складывались в один длинный ряд, и сразу же становилась заметной и выразительной их логика. Или полное ее отсутствие. Возле парадного Землянова стояла неотложка и две милицейских машины. От одного их вида на душе стало пусто, как уже было, когда он продал Космача Матрешнику с Арбата. -- Узнай, в чем дело. -- Он сел на низкий заборчик, длинные полы пальто упали в грязь. Телохранитель сунулся к машинам, на минуту задержался возле "скорой". -- Суицид, -- сообщил он. -- В тридцать первой квартире. Палеологов понимал: входить сейчас туда глупо, бессмысленно и опасно, сам мэтр никогда бы этого не одобрил, однако ноги понесли сами, как по местам детства. Возле открытой двери курили санитары в голубых халатах. -- Вам туда нельзя. -- Телохранитель попытался заслонить собой вход. В передней и зале толклись какие-то люди, будто в музее, с любопытством рассматривающие экспонаты. Землянов оказался в комнатке, где принимал Палеологова в прошлый раз. Он сидел в кресле, опустив голову, в руках, лежащих на коленях, был маленький пистолетик, и создавалось впечатление, будто он сидел тут, играл и, наигравшись, заснул. Только почему-то на столике перед ним стояла ритуальная глиняная чаша, чуть ли не доверху наполненная жженой бумагой, и в комнате еще пахло гарью. А под ногами валялись все четыре заповедных сосуда с варварски срубленными горлышками. Палеологов машинально поднял один из них и обнаружил, что затычки сделаны из туго скрученной газеты, которая торчит с обратной стороны. Если там и были джинны, то они, наверное, витали где-нибудь здесь же... Какой-то утлый человечек, возможно, следователь, сначала прогонял, потом что-то спрашивал у предводителя; и тот что-то отвечал, не вдумываясь в слова, и единственное, что запомнилось, -- самоубийца не оставил предсмертной записки, и потому совершенно неясны мотивы содеянного. Эта записка нашлась спустя несколько часов в квартире Палеологова. Она торчала из факса, скрученная в трубочку, как пробка для сосуда с джинном. Написанная от руки, она была такой же короткой, как рекомендательное письмо академика, найденное у Космача, но или аппарат забарахлил, или Землянов после своего сообщения запускал просто чистые листы, -- на записку израсходовался весь рулон бумаги. "Генрих, прости меня. Я давно чувствовал, что мы попали под контроль, и пытался выяснить, под чей именно. Недавно получил косвенные доказательства, что профессор Желтяков побывал у академика перед его смертью и теперь уверен: получил из его рук розу и крест. Письмо Барвина поставило последнюю точку. Профессора я привлек к нашему делу с самого начала как эксперта и советника. Втащил троянского коня. Сам все погубил, искупление возможно лишь кровью. Это не малодушие. Не имею права больше советовать тебе, но лучше дело законсервировать лет на двадцать, вывести из-под контроля хотя бы княжну. Чтоб потом начать сначала. Ты мутант, ты живучий и все выдержишь. Прощай. Г.М.Землянов". * * * В кольце его продержали ровно сутки, на местном диалекте это называлось красиво -- смирение птицы. Видимо, имелась в виду традиция птицеловов: только что отловленную пичугу сажают в клетку и накрывают черным полотном. Пространство было тесное, ровно метр в ширину, девяносто сантиметров в высоту, потому выбор оставался небольшой: плюнуть на все и сесть на холодный бетон или скрючиться на корточках, упираясь головой в потолок. Кроме прочего тело разламывала боль после драки с казаками, особенно ныла поясница, спасительной шубы не было, и, наверное, отбили почки. Из-за монтажных петель крышка лежала неплотно, свет и воздух проникали сюда вместе с отдаленными голосами и звуками. Кажется, в цехе шла обыкновенная ритмичная работа, к формам подвозили бетон, валили на железные листы и забрасывали потом лопатами, а в склад готовой продукции, где находился Космач, часто приезжал автокар и ставил готовые кольца. На следующий день, когда затекло все тело и заклинило шею, а от жажды пропал голос, автокар снял плиту, и двое надзирателей вытащили Космача из юзилища. Оказалось, на самом деле в пыльном и мрачном цехе с замурованными окнами работают люди, мешают бетон, формуют кольца, вяжут арматуру. На Космача никто не обратил внимания, никто головы в его сторону не повернул. То ли неяркий свет, то ли забрызганная цементом спецодежда делали этих людей похожими друг на друга, и выделял их лишь язык: слышались два акцента, молдавский и украинский. Тут же, в цехе, за деревянной переборкой, его накормили макаронами на молоке, выдали синюю спецовку и кирзовые сапоги. Космач переоделся, и один из надзирателей отвел его на работу к бетономешалке -- забрасывать в миксер щебень, песок и цемент. Работник тут уже был -- то ли узбек, то ли таджик лет двадцати, маленький, черненький человечек с огромными влажными глазами. Как и все остальные, он тоже будто не заметил, что дали напарника, пыхтел и методично швырял шебень в жерло миксера. Пока Космача водили по цеху, он успел определить, где здесь входы и выходы. Там, где отливали кольца, был тупик, за рядами форм виднелась глухая стена, и напротив, за складом готовой продукции, черным квадратом вырисовывались высокие ворота, туда же уходили рельсы. И еще заметил, что охранников тут всего три или четыре человека, хотя рабочих человек двадцать. Поскольку на месте окон краснел свежий кирпич, а лампочки располагались по стенам, создавалось ощущение, что цех глубоко под землей. Попытка разговорить азиата не удалась, паренек лишь вскинул на него коровьи глаза и показал на бетономешалку: -- Кидай. В девять вечера техника начала выключаться, люди выходили на рельсы и строились в шеренгу. Кто-то припоздал, не успел выработать бетон, кто-то еще чистил формы и строительные ванны, -- все остальные ждали терпеливо и молча. Потом без всякой команды пошли на ужин в загородку, ели не торопясь, даже чинно, никто не погонял, и присутствующий там надзиратель сидел отрешенно, прихлебывая пиво. Если все эти люди были рабами, то какими-то очень уж современными, скорее похожими на бригаду шабашников. После ужина опять выстроились, закурили, поочередно сходили в туалет, отгороженный в углу за формами, и по какой-то неясной команде стали подниматься по приставным лестницам на верхний дощатый ярус, пристроенный к стене и напоминающий скворечник. Расходились по трое в каждую клетушку, и когда Космач вошел третьим в одну из них, никто не возразил, должно быть, здесь ничего постоянного не было и ночевали где придется. Света в каморке не было, люди просто вползали через маленькую дверцу и ложились на матрацы, постеленные на пол. Через некоторое время надзиратели убрали лестницы и, показалось, вообще ушли из цеха. Двое сокамерников, судя по скупому разговору, молдаван, уснули сразу же, беззаботно и крепко. Еще часа три Космач пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам: кажется, у ворот работал телевизор, и оттуда же изредка доносились неразборчивые слова -- вероятно, там находилось караульное помещение. Космач приоткрыл дверцу и выбрался на узкий балкончик с деревянным парапетом. Сверху весь цех был как на ладони. Дежурное освещение горело лишь по одной стене, отчего на противоположной, как на экране, были видны все тени шевеления: на верхней площадке формы висела тряпка и раскачивалась от легкого сквозняка, однако тень от нее была гигантской и двигалась как живая. За скворешнями, над складом готовых колец, висела кранбалка с крюком и стропами. Значит, когда отгружают продукцию, машины заезжают прямо в цех... И если выбрать момент, можно заскочить в грузовик и спрятаться в кольцо... Неподалеку от бетономешалок был еще один закуток, должно быть, цементный склад, а под потолком торчал кусок вентиляционной трубы и вроде бы улица просвечивалась... Он услышал негромкий шорох у крайней каморки и увидел, что вылез кто-то еще. Темная фигура замерла у дверцы, медленно двинулась к Космачу. В полумраке лицо расплывалось в серое пятно. -- Ну что, выпустили тебя из клетки? -- спросил человек с явным молдавским акцентом. -- Смотришь, как на волю выпорхнуть? Это Космачу не понравилось. -- Что тебе надо? -- Отсюда не убежать, -- проговорил молдаванин. -- Надо ждать, когда продадут хозяину. По дороге бежать можно. Здесь сразу выдадут, каждый смотрит друг за другом... -- Тебя ко мне прикрепили? -- Нет, за тобой узбек приглядывает и башкир, который рядом спит. Они добровольцы. -- Он выматерился и присел на корточки. -- Да Тут почти все такие. Их через кольцо не продергивали. -- Это как понимать? -- Космач опустился рядом. -- Так и понимать. Едут в Россию на заработки и попадают сюда. Сначала берут сезонными рабочими на бетонный завод, а через три месяца говорят: хотите настоящие бабки заработать, переведем в частную фирму. То есть в этот цех. А здесь отнимают документы -- ив рабство. -- Говорят, рабский труд непроизводителен. -- Это раньше говорили. По Марксу -- да. по факту -- нет. Если правильно использовать раба, с учетом его психологии, производительность очень высокая. -- Ты так же попал? -- Нет, тоже своего рода доброволец. -- Человек опять выматерился. -- Я журналист из республики Молдова. Люди у нас стали пропадать, вот я и залез сюда, чтоб изнутри посмотреть. Хотел на месяц, а вот уже полгода. -- Понравилось? Молдаванин язвительной реплики будто не услышал. -- Самое главное, меня уже похоронили. Списали на наши спецслужбы, будто они меня убрали за некоторые публикации. Скандал в республике... -- У тебя с миром связь есть? -- С чего? Связь... Коп недавно газету читал и в арматурном оставил. -- Коп -- это кто? -- Надсмотрщик. Они тут вольнонаемные, на технике работают. А по ночам по очереди нас охраняют. Где только таких сволочей набрали... -- Материала у тебя на всю жизнь, писать не переписать... -- Если будет она, жизнь. Ты особенно не дергайся. Месяц назад такого же вольника привозили,