шибать деньгу, наглеть при необходимости и не слезать
с людей до тех пор, пока они не делали того, что я от них требовал. К этому
времени все более менее крупные шишки нашего района оказались обязаны мне
какой-нибудь услугой, причем одни об этом даже не подозревали, а другие,
вроде начальника райпищеторга товарища Примерова, становились закадычными
друзьями. Так что я не расстроился, когда был изгнан из типографии, расти
там выше я не мог, мог только расширять площадку, на которой и так стоял
твердо... Но и дальше работать особо не рвался, у меня и без работы жизнь
была прекрасной. Наша страна так богата, что прокормит не одну армию
бездельников. Это, собственно, и происходит. От того-то мы все и бедные, что
половина граждан живет бесплатно. Возьму за пример туалетную бумагу, которая
в Сворске идет втридорога, а в моей квартире стоит мешками и ждет
покупателя. Ни одного рулона я не возьму себе. Зачем, если в любой столовой
салфеток бери -- не хочу?.. Или автобусные талоны. Их-то для чего без конца
покупать, когда катаешься по маршруту, на котором всего восемь машин и,
cooтветственно, восемь компостеров? Пробил один раз, написал внизу
четырехзначный номер автобуса и езди, пока машину не спишут... Или, скажем,
магазин самообслуживания -- "самбери" в народе. Захотелось вам купить
курицу, а денег жаль. Отдерните от какой-нибудь утки третьей категории
нашлепку и присобачьте на курицу, и ничего не бойтесь -- пройдете через
кассу на "ура" Вот такие подарки и хитрости социализма надо использовать,
чтобы жить лучше, богаче, с удовольствием.
В редакции мне предложили ставку курьера с грошовым окладом. В армии на
прокорм сторожевом собаки отпускают больше денег, но я согласился. Скоро
выяснилось, что не дело курьеров писать статьи, очерки и фельетоны, их дело
бегать "по поручению редакции" с бумажками. На объем работы, впрочем, было
грех жаловаться: более чем в два места я за один день не ходил, иногда -- из
принципа, иногда -- по три-четыре часа в каждое, даже в горисполком, который
в соседнем доме. А если Сплю спрашивал, почему так долго, я отвечал, что
ждал товарища Иванова или Петрова. Сплю велел оставлять письма в
секретариате, но я с тех пор стал ждать секретарш.
Там, в горисполкоме я познакомился с коллегой. Он горько оплакивал свою
курьерскую долю:
-- Вот так сидишь, отдыхаешь,-- жаловался он,-- а какая-нибудь самая
что ни на есть завшивая финтифлюшка скомандует: "Вася, в универмаге кофточки
дают, постой за меня, тебе все равно делать не хрена". И стоишь -- никуда не
денешься
-- А ты не будь дураком,-- посоветовал я ему, хотя знал, что он
выпускник пригородного интерната,-- пусть они тебе каждый месяц по пятерочке
отстегивают
-- А ведь правда! -- обрадовался он.
-- Поставишь мне бутылку за совет.
Потом я сделал Васю своим личным курьером. По вечерам он вместо меня
носил в типографию макет газеты. От этого Вася заважничал: "Вот не дойду, и
завтра город останется без местной прессы". И впрямь однажды не дошел, а
газету где-то потерял по-пьянке. Я позвонил кому надо в типографию, там
набрали газету двухлетней давности, и ни одна душа не заподозрила подвоха.
Все сошло с рук. Правда, Васе это удовольствие обошлось дорого.
Таких добровольных помощников в Сворске оказалось много.
Через месяц меня вызвал ответственный секретарь:
-- Знаю, тебе не хватает денег,-- на шее у него висело ожерелье из
канцелярских скрепок, и он все время откалывал по одному звену и скреплял
бумаги. На меня ответственный секретарь не смотрел.-- Я выпрошу у редактора
надбавку, но ты еще будешь и снабженцем. Дело тебе знакомое.
Он коротко объяснил суть. Редакцию иногда надо кое-чем снабжать.
Ручками, блокнотами, папками, бумагой. Дело не стоило пареной репы, тем
более на бумагу был заключен договор, который только нужно лонгировать
каждый год.
-- Ты будешь вроде совмещать две должности, а вроде и нет, потому что
снабженец нам не положен по штату,-- сказал он, выставив на меня
единственный глаз. Второй он потерял в автобусе: его выколол пальцем
глухонемой, пытаясь что-то спросить.
Но все эти мелкие подачки не решали денежной проблемы. Поэтому еще
через месяц я положил на его стол первую заметку. Речь в ней шла о том, что
на привокзальной площади напротив гипсовой статуи "Колхозницы, несущей людям
хлеба" с отбитой коленкой стоит пивной ларек, и пьянчуги вечера напролет
сидят вокруг колхозницы и даже ставят на нее кружки. Заметку я написал в
менторском тоне и назвал "Хлеб-- имя существительное, пиво -- нет!"
Ответственный секретарь прямо остолбенел:
-- Такая тема под ногами валялась, а мы, корифеи, прозевали! Молодец,
парень, молоток!
-- Ошибок в тексте много? -- спросил я.
-- Не знаю, корректор выправит,-- сказал ответственный секретарь.-- А
на что ты еще способен?
Ну, я ответил в том духе, что я самый высокий житель Сворска и в позе
Ромберга устойчив.
-- Мне нравится твоя напористость. Вот тебе задание: езжай-ка в совхоз
"Красный балтиец Сидоров", бывшее село Плотское, найди на ферме доярку
Негрей и возьми у нее...
-- Интервью? -- не удержался я.
-- Нет, пятьдесят рублей. Она мне должна.
-- Вы это серьезно?
-- Шутка,-- сказал ответственный секретарь и захохотал так, что чуть не
выпал из кресла. Хохотал он, стиснув зубы. Они у него шли через один, причем
там, где были верхние, не хватало нижних, и наоборот. Вроде паза.
Механически, как папа, я подумал: "Если ответственный секретарь будет
вести себя хорошо, я, пожалуй, сведу его со своим знакомым, который заведует
стоматологической поликлиникой". Правда, он чересчур порядочный человек и,
как бывший капитан корабля, считает, что самому себе должен вставить протез
последним. "Только после крыс!" Еще он вдолбил в спою голову, что истинные
моряки должны повсюду носить боцманский свисток и приветствовать друг друга
трелью. Но я представлю ответственного секретаря этакой беззубой крысой и
экипирую свистком, если, конечно, он будет послушен.
Но пока ответственный секретарь требовал от меня подчинения:
-- Твоя задача -- выяснить, как она добивается высоких показателей, и
написать доступными для нашего читателя словами. Почитай в старых номерах
про сельское хозяйство и поезжай.
Плотская ферма находилась у черта на рогах. Туда отправлялось два
автобуса в день. Поэтому, наверное, меня и послали: другие нашли себе
задание поближе. (Как выяснилось, они рыскали по птицефабрике в поисках
героев труда, но с трудом нашли примеры хорошего отношения к делу и грустные
вернулись в редакцию с ведром яиц.)
Я приехал. Доярка Негрей оказалась розовощекой упитанной девкой
двадцати трех лет с некоторыми позывами именоваться смазливенькой. Когда я
объяснил, что мне надо, она повела к стенду с какими-то графиками, цифрами,
соцобязательствами и прочей дребеденью.
-- Наглядность примера играет большую роль в воспитании отстающих
звеньев,-- сказал я и добросовестно переписал все цифры.
-- А теперь расскажите о себе. С кем живете, чем увлекаетесь. У вас
мама не знаменитая доярка? Папа не водит трактор?
-- Одна живу.
-- Сирота, значит. Из пригорода. Может, нам пойти и побеседовать у вас?
Тут запахи, а мне все нужно знать, и это и наших интересах, иначе очерк
выйдет вялым.
Она повела к себе, и по дороге я купил бутылку. В редакциях так
принято, объяснил я. Доярке пришлось ставить обед, нe запивать же водку
чаем. Потом мы очень мило побеседовали о качестве молока и гумуса -- я пил
из стакана, она -- из рюмки, и разошлись. Стоя на остановке в ожидании
последнего автобуса, я сказал себе: "Ну, куда ты, дурак, собрался?
Сиротливые доярки раз в жизни с неба падают". Купил еще одну бутылку и
вернулся.
-- Опоздал на автобус. Не знаю, что и делать... Придется у вас
ночевать.
Опять пили и говорили о пользе силоса. Потом она постелила мне на
кровати, а сама залезла на печь. Полежав с полчаса и подготовив себя к
изнурительной осаде, потому что подобных девушек приходится уговаривать
долго, я на цыпочках подкрался к печной лавке. Доярка не шевелилась. Я
осмелел и забрался на печь, и уже нащупал грудь, и сунулся губами туда, где,
по моим расчетам, находилось ее лицо, как вдруг она с такой силой двинула
мне коленом пониже живота, что я кубарем полетел вниз и шлепнулся на дощатый
пол. И как упал, скрюченный в три погибели, так и пролежал до утра, не
шевелясь. А она повернулась на бок и захрапела.
-- Для кого бережешься, дура? -- спросил я утром.-- Для принца? Принцы
к дояркам не ездят...
Но очерк об этой заразе я все-таки накатал, причем особенно расписал,
какая она комсомолка.
-- Дело идет, беру тебя в корреспондентский штат, -- сказал редактор
Куриляпов, скользя карандашом по моей заметке. Странно он читал газету --
каждый столбец сверху донизу, словно на полосе была только одна статья. А
может, так и надо. В сущности, все статьи на одну тему.
-- Товарищ Сплю работает на полставки, другую половину я держал в
резерве. Пиши заявление и забирай.
С этого дня я совмещал три должности и стал высокооплачиваемым
сотрудником редакции, ничего не делая...
Майор уже храпит над журналом. Незнайка, видимо, так и ушел в школу с
несобранным портфелем. Я кидаю в Сплю ластиком и попадаю в макушку Сплю
просыпается.
-- Надо работать, -- говорю я. -- Открывайте журнал и регистрируйте
письма трудящихся.
-- Здесь-на-чаль-ник-я, -- отвечает майор.
-- Делайте, что вам говорят, товарищ начальник. Письма идут в редакцию
каждый день, горы писем...
"Во вчерашнем номере в рубрике "Мужчины в доме" вы печатали советы, как
лучше установить мебель в квартире. Мне советы понравились, но вот беда --
нет квартиры. Помогите через газету, похлопочите, вам не откажут. Я уже
десять лет работаю на..."
-- Это письмо в архив без комментариев,-- говорю я майору и поднимаюсь
-- Вы-ку-да? -- спрашивает Сплю.
-- Курить.
"Объясните, пожалуйста, на страницах вашей газеты, почему у человека
сначала вырастают молочные зубы, а потом-- коренные? Почему выпадают
молочные? Может, они ненастоящие?"
-- Это, наверное, вы написали и спрятались за псевдонимом,-- смеюсь я,
протягивая майору письмо, и поднимаюсь.
-- Вы-ку-да? -- спрашивает Сплю.
-- Курить.
".. Работаю на заводе токарем, значит, я пролетариат. А участковый
говорит, что никакой я не пролетариат, а хулиган, деклассированный элемент.
Объясните, пожалуйста, какова моя классовая сущность". Во как! Значит, и дом
у человека есть, и работой доволен, и телевизор вовремя ремонтируют, а ему
все мало. Объяснений захотел!
-- В архив.
-- О-пять-ку-рить?
-- Нет, в сортир.
"Дорогой "Девичник" (так называется воскресная страничка для женщин)!
Меня никто не берет замуж. Мальчики говорят: "Ты жирная для семьи".
Расскажи, "Девичник", как похудеть? Продавщица маг. No8 райпищеторга Елена
Тулстул".
Это уже кое-что. Я открываю справочник, звоню в магазин и прошу автора
к телефону:
-- Из редакции, по вашему письму. Вы в каком отделе работаете?
-- В гастрономическом.
-- Отлично! На днях к вам заглянет наш корреспондент, занесет советы.
Ну, и вы встретьте его, как полагается.-- Колбаса давно была мне нужна в
больших количествах, а клянчить каждый раз у товарища Примерова надоело. Он
в отместку требовал от меня невозможного.
-- О-пять-в-сор-тир? -- спрашивает Сплю. Я на эту рожу уже смотреть не
могу, а все равно сижу и слушаю. Ведь интересно, какую дурь он еще спросит?
Я напускаю серьезный вид и говорю:
-- Все, майор, кончилось мое терпение,-- снимаю телефонную трубку и
звоню на склад его жене.-- Слушай! Уйми своего кобеля, не то его дурость на
тебя выльется.
Сплю засовывает ладони между колен и закрывает глаза. Он так делает,
когда ему становится страшно. Наверное, майора в детстве часто лупили по
рукам.
"Верните мне мужа, детям -- отца, а стране -- гражданина..."
А ключ от квартиры не надо?.. Сил нет читать эту дребедень. Может,
предложить Сплю сыграть в "Морской бой"? Но он, подлец, ставит последний
корабль в последнюю свободную клетку и частенько меня обыгрывает. Я иду в
кабинет ответственного секретаря.
Илья Федорович, надоело дурью маяться. Дайте какое-нибудь задание.
Ответственный секретарь крутит на пальце кольцо из скрепок, смотрит в
окно и говорит:
-- В центральных газетах, которые для нас не просто печатное слово, а
руководство к действию, пишут, что современному производству нужны не
директора, а хозяева. Причем хозяева эти липовые, на самом деле хозяин у нас
-- советский народ. Требуется директор, который был бы хозяином хозяев, но
при этом не командовал бы хозяевами. Толком объяснить это невозможно, но
сделать как-то надо. Вот тебе и задание. Возьми директора типографии или
бани... Хотя баня -- это не завод, но тоже -- "производство чистых тел".
Нет, лучше Сусанина. Ты же там работал, должен его знать.
-- Он вчера пришел ко мне в трусах и в майке.
-- Про тебя болтают, что ты пробивной малый? -- спрашивает
ответственный секретарь и смотрит на меня.
Я молчу. А что ответишь? Что слух обо мне прошел по всей земле
великой?..
-- У меня через неделю день рождения. Ты с деликатесами дружен?
-- Я со всеми дружен, кто со мной дружен...
В двенадцать я прихожу домой, и следом за мной мчится Любка Чертовачая
-- кладовщица с базы райпищеторга. Сам бог велел взять такую в любовницы.
Она одна съедает сервелата больше, чем все жители Сворска вместе взятые.
"Кто полюбит меня больше всех, тот и получит больше всех при распределении
материальных благ",-- говорит Чертоватая.
Года два назад мы лежали в постели, и Любке было видение, будто подошел
к ней Сплю и дал кулаком по морде. Она посреди ночи расплакалась и решила,
что это -- знак, что майор должен стать ее нареченным,-- и окрутила парня с
пенсией, хотя у них разница двадцать пять лет. Очень дружная получилась
семья, прямо как в сказке: "Жили-были, старик с молодухой, он был придурок,
она была придура..." Хотя, если подумать, Любке бы, наверное, стоило выйти
замуж за какого-нибудь военного, только не в отставке. Из нее получилась бы
настоящая боевая подруга. Часто, напившись спирта на складе, она выходила к
воротам базы и говорила истомившейся очереди снабженцев: "Мужики называются!
Вот возьму нас всех, куплю и продам! Эх вы, только и можете, что за мной
крохи подбирать! Я одна вас прокормлю, одену, обую, уложу и сама рядом
лягу!.."
-- Что у тебя есть вкусненького? -- спрашивает Любка.
-- Ты что, на складе не нажралась? -- спрашиваю я. -- Вчера достал два
десятка английских дисков. Сплошной хитпарад. Посмотри, может выберешь.
Я знаю, на что клюют кладовщицы!
-- Сколько?
-- По сорок рублей за штучку.
-- Оптом дешевле?
-- Дороже,-- говорю я.-- Икра у тебя есть? Черная, по госцене?
-- Двадцать килограммов икры, -- прикидывает Чертоватая. Но ты же
знаешь, у меня килограмм -- полтинник. И дешевле я не отдам даже товарищу
Примерову.
-- Отдашь.
-- Нет. И не проси.
Ладно, говорю я,-- о делах потом, давай развлечемся. Мы лезем в
постель, и минут через пять я спрашиваю, прерывая страстный поцелуй:
-- Ну, надумала? Отдашь по сорок? Килограмм икры -- за пластинку?
-- Потом, милый...-- стонет Любка.-- После...
-- Нет, скажи сейчас.
-- Отда-а-а-м...
-- То-то... Банки какие? Килограммовые?..
Я провожаю Чертоватую до склада. Прятаться нам незачем, весь город и
так знает, что мы любовники, только майор, как водится, ничего не
подозревает.
Знаешь,-- говорит она на прощание,-- я вчера сняла чулки и приставила
ступни к сетке акустической колонки. Я не слушала музыку, я ее ощущала! До
дрожи!
-- Молодец,-- говорю я.-- У меня скопилось много грязного белья. Ты
когда стирать собираешься?
-- В воскресенье, наверное.
-- Тогда я свое занесу.
Любка исчезает среди стеллажей склада, я тащусь в типографию.
Кабинет Сусанина находится на чердаке. Это маленькое помещение, в
котором раньше уборщицы хранили веники и швабры, имеет три стены и крутой
покатый потолок. Возле двери до потолка невозможно достать рукой, даже
подпрыгнув, а с противоположной стороны между ним и полом с трудом пролезает
ладонь. Почти всю площадь потолка занимает окно. Летом в хорошую погоду
Сусанин раздвигает раму, и его голова оказывается на крыше...
Я вхожу (секретарши нет -- жена не разрешает) и вижу, что Адам Петрович
сидит в кресле, и из его рта высовывается ложка. В руках он держит банку с
халвой. Рядом сидит какой-то человек и уплетает за обе щеки зефир в
шоколаде. Не иначе -- посланец конфетной фабрики.
-- Вы, наверное, меня преследуете? -- говорит Сусанин.
-- Я по делу, от газеты.
-- Тогда ждите,-- говорит Адам Петрович и сует мне горсть леденцов.--
Так вот, мил человек, вернемся к нашим баранам. Эту иллюстрацию я тоже
печатать отказываюсь. Она неправильная. Что пишет Пушкин? "У Лукоморья дуб
зеленый..." и так далее. Где там сказано, что у кота ошейник и он посажен на
золотую цепь? Ошейник у дерева, потому что цепью обмотаны ствол и ветви, и
по ней ходит кот. Залезет наверх -- сказку расскажет, спустится вниз --
песню споет, смотря в какую сторону закручена цепь...
-- Вы не художественный совет! -- кричит в сердцах человек, выплевывая
кусочки зефира на стол.-- Ваше дело принять заказ!
-- Я не могу. Если картинку увидит мой ребенок и спросит: "Папа, разве
нормальные люди сажают кошек на цепь, как сторожевых псов?" -- что мне
ответить? Нет, дочка, не сажают, сажают ненормальные художники. И кончим на
этом. Доешьте зефир, идите домой и переделайте И относитесь построже к
Пушкину, он это заслужил... Слушаю вас, Александр,-- говорит мне Сусанин
-- Собственно, разговор мы уже начали, Адам Петрович. И то, что я
сейчас услышал,-- записал. А пришел я к вам, чтобы написать о вас очерк, как
о передовом руководителе
-- Что от меня требуется?
-- Я буду задавать вопросы, а вы -- отвечать
-- Поехали,-- говорит Сусанин
-- Как удается типографии в течение семи лет подряд, то есть с тех пор,
как вы взяли кормило власти, перевыполнять план, хотя до вас такого не
случалось?
-- Хитрость невелика: перед Новым годом мы выставляем счета на инкассо
первым попавшимся предприятиям, которые никаких заказов нам, конечно, не
делали. Банк автоматически перечисляет деньги, план выполнен. После Нового
года мы возвращаем деньги, если с нас их требуют.
-- И как мне это записать?
-- Простым доступным языком: своевременная профилактика,
предупреждающая преждевременный износ дореволюционных машин, образцовая
дисциплина и высокая производительность труда за счет этого, строгий спрос с
заказчиков... еще десяток штампов... создают условия для выполнения и
перевыполнения... Ну, что я вас учу? Вы же газетчик.
-- Вопрос насчет заказчиков То, что я сейчас видел, и есть строгий
спрос?
-- Не только. Например, к нам часто обращается Каракумский заповедник.
Сегодня мы отослали в его адрес пятьдесят тысяч плакатов "Береги лес и не
загрязняй воду".
-- Первоапрельская шутка?
-- Эти плакаты лет десять назад заказало какое-то лесничество и не
выкупило. Но работа сделана, на помойку плакаты не выкинешь. А завтра
приедет комиссия. Чтобы она эти и плакаты не увидела, мы их и отправили в
Каракумы. Если там они не нужны, их вернут, и мы подумаем, кому послать их в
следующий раз. Но ревизору придраться будет не к чему -- продукция
реализована. Точно так же я поступил с полсотней ролей бумаги, которые
прибыли вчера и которыми вы так любите спекулировать. Они уже едут во
Владивосток. Разгружать сейчас нам некуда, а за простой вагонов надо платить
бешеный штраф. Гораздо дешевле оплатить переезд в другой конец Советского
Союза. А когда бумага вернется, мы уже построим склад, который сгорел в
прошлом году.
-- Если я напишу о том, что слышал, вас уволят.
-- Не уволят -- вашу статью не напечатают,-- отвечает Сусанин.-- Я
запрещу ее набирать.
-- Так расскажите мне что-нибудь, о чем можно писать.
-- Ну напишите, что вчера ко мне приходила посетительница, и, пока мы
беседовали, из приемной украли ее ондатровую шапку, и я, добрая душа, дал ей
двести рублей из собственного кармана.
-- Это, действительно, так?
-- Нет, конечно. Жена выгнала бы меня из дома, если бы я так сделал. Я
составил липовый трудовой договор через подставных лиц.
-- Вопрос в лоб: "За что вас любят подчиненные?"
-- Ответ по лбу: "За то, что я директор. Вот вас, Саша, любить некому.
Завидуйте мне, но хорошей советской завистью..."
-- А на химическом заводе рабочие готовы сожрать директора с потрохами.
-- Потому что он не разрешает воровать спирт.
-- А вы сталкиваетесь с проблемой производственного алкоголизма?
-- Но вы же работали здесь, Саша, и сами прекрасно знаете ситуацию. В
рабочее время я не запрещаю пить только грузчикам и главному бухгалтеру.
Грузчики разбегутся в противном случае, а главбуха выгодно держать пьяным
мне: трезвый он кричит, что своими аферами я доведу его до тюрьмы. Но это
ложь. Я -- не аферист, я -- романтик.
-- А остальные на рабочих местах не употребляют?
-- Кому совсем невтерпеж, я разрешаю на полчаса раньше кончать работу и
идти в "Незабудку". Начальники цехов составляют мне списки таких рабочих, и
потом они платят за всю типографию поборы Красного Креста, ДОСААФа, ВДПО и
Фонда мира.
Сусанин говорит и без устали ерошит волосы на голове, как будто
массажирует мозги.
-- А какие еще инициативы провели в жизнь именно вы? Какие --
собираетесь?
-- При нынешнем положении вещей, Александр, провести что-то в жизнь
почти невозможно, зато облегчены проводы в последний путь. Так что, задумай
я серьезную перестройку, мне пришлось бы биться головой о стену. Голову
жаль. Поэтому я расковырял в стене дырочку шилом и успокоился, и надеюсь,
что меня минует повсеместная участь умных людей, которые берутся руководить
и через два года становятся круглыми дураками и подлецами. Я сразу решил:
делать -- это не моя профессия, я лучше что-нибудь посоветую. Хотя сейчас
даже советовать опасно, а уж о переменах и не заикайся. Вон Югин до чего
дошел! Сумасшедшим притворился, лишь бы всем я лицо правду говорить, и
теперь работает в подполье. А ведь Югин неглуп. Знаете, пока вы оккупировали
его квартиру, он открыл секрет НJIO. Оказывается, так называемые гуманоиды
-- это наши далекие потомки, путешествующие в прошлое на тарелках времени.
Логично, правда? Но неправильно. Сейчас все мы заняты борьбой за мир, а
существование далеких потомков обессмысливает это занятие.
-- Относительно дырочки в стене. Что вы изменили конкретно?
-- Ну, например, я ввел выборность должностей. Всех, кроме
директорской. За неделю вывешиваем ящик, в который рабочие и служащие кидают
предложения, кого они хотят видеть начальником цеха, участка, или мастером,
или заведующим отделом. Потом кандидатуры проходят через тайное голосование
-- его каким-то образом забыли отменить. Иногда я сам прошу собрание
назначить такого-то начальником смены или его заместителем...
-- Значит, вы все-таки оказываете давление на рабочую массу?
-- А как же! Зачем создавать охлократию? Чтобы грузчики выбрали в
бригадиры самого пьяного?.. Я отдаю предпочтение людям с вечерним или
заочным высшим образованием. Правда, бывает, что необразованный больше
заслужил должность, потому что дольше проработал и лучше, может быть, но
необразованный по вечерам пил пиво и смотрел телевизор, а образованный
учился. Кроме того, я ввел ежегодный остракизм. Ему подвергается человек в
том случае, если этого захочет не менее двадцати пяти процентов работников
типографии.
-- Вы -- не директор, а прямо царь-батюшка,-- говорю я.-- Неужели на
вас не жалуются?
-- Почему же! Наш народ очень любит пожаловаться.
Я знаю, кто стоит за Сусаниным в райкоме, поэтому пропускаю его ответ
мимо ушей.
-- Можно написать, что в типографии высокие заработки?
-- Самые высокие по району на сегодняшний день,-- поправляет меня
Сусанин.-- Жаль, если будущий историк займется архивом типографии и
опровергнет мою ложь.-- Тут он достает из стола бумажную стопу.-- В
типографии работает двести человек. Вот двести заявлений, в которых умоляют
выдать субсидию "в связи с тяжелым материальным положением".
-- Вы ставите меня в неловкое положение. Из такого материала не выжмешь
и сотни строк, а мне заказали статью.
-- Да напишете что-нибудь! Демократический централист, прислушивается к
слову рабочих, идет в ногу со временем, хороший семьянин... Пишите! Все
равно никто читать не будет.
-- И еще вопрос: "Любите ли вы Сворск? И за что?"
-- Я люблю этот город за его пустоту. По-моему, именно здесь у
человекоподобных существ есть шанс превратиться в людей. Сейчас я как раз
собираюсь изобрести для своричей палку-копалку.
Мне не нравится, как Сусанин говорит о Сворске. Я -- невесть какой
патриот, но зачем возводить напраслину? Обычный город и вовсе не пустой. Все
в нем есть. Есть памятник, центральная площадь, два кинотеатра, секции по
интересам, тряпки у спекулянтов -- какие угодно, особо не голодаем. Есть
даже две проститутки, а у них есть сутенер. Он торгует семечками на
привокзальной площади...
-- Я возвращаюсь в редакцию. Сплю уже убежал: он сидит до обеда. Не
успеваю снять дубленку, как вбегает Илья Федорович.
-- Только что звонил товарищу Примерову, просил икры. Он перевернул все
закрома, но не нашел и ста граммов.
"Еще бы!" -- усмехаюсь я.
-- Ты не мог бы по своим каналам пошустрить?
-- Надо в областной центр ехать. У меня шеф-повар...
-- Завтра езжай с утра! Прямо из дома!
-- Там ресторанная наценка. Шестьдесят рубликов килограмм.
-- Возьми килограмм, в зарплату рассчитаемся... Эх! -- говорит он,
сжимая ладони в кулаки,-- позову Примерова и утру ему нос икрой!
Я сажусь писать статью о Сусанине:
"Он не любит больших помещений: в них трудно сосредоточиться, поэтому
на планерках подчиненным приходится сидеть на коленях друг у друга. Позади
стола на стене висит девиз директора -- строка из греческого поэта Гесиода:
"Вечным законом бессмертных положено смертным работать!" Кабинет как бы
представляет самого хозяина: можно зайти с любым вопросом и, глядя на одну
обстановку, получить ответ..."
Дальше я не пишу, а что уже написал -- выкидываю в корзину. Потом беру
подшивку "Правды" за прошлый год и надергиваю, как нитки, всяких фраз из
статей о передовых руководителях. На то, чтобы вогнать эти куски в одно
русло, уходит два часа. Когда я прочитываю статью, меня чуть не тошнит от
своей работы, а Сусанина я ненавижу. Но пусть лучше стошнит меня, чем я
напишу отсебятину и вырвет редактора. Да и не собираюсь я представлять
Сусанина непонятым героем. Чудак на букву "м" этот Адам. Он ни во что не
верит, всех презирает и готов высмеять любого. А я верю! И мне не до смеха!
Я несокрушимо верю в порядок и даже не смотрю по сторонам, когда перехожу
улицу на зеленый свет. Шальных автомобилей для меня не существует!..
Дома я переодеваюсь в тренировочное и иду к Чертоватой.
-- Я всех обзвонила, кого могла,-- говорит она.-- Только восемнадцать
банок. Остальное деньгами отдам.
-- Нет, будешь должна две банки.
-- Спекулянт чертов! -- обзывает меня Любка. Да таким тоном, словно я
отца родного зарубил.
Дура! В наше время кто не спекулирует, тот пустые бутылки подбирает.
Однажды я посчитал, какой процент товаров куплю, придя в магазин не с
черного хода, а с парадного, и с директорским окладом в кармане. Цифры
получились страшные: из продуктов -- десять процентов, а из текстиля -- два!
Лучше всего дело обстояло с мебелью, но это потому, что мебель не возят из
Америки, и я ее ни разу не покупал, только собирался. Вот и получается, что
государство не может удовлетворить даже четверти моих потребностей. Почему
же я должен жить нищим и отдавать ему свои способности? Уж лучше применить
их в подпольном бизнесе...
От Чертоватой, занеся икру, я иду к Сусанину. Еще не дойдя до двери,
слышу, как он звонко хохочет. К моему удивлению, он один в квартире.
-- Над чем вы смеялись?
-- Да так, вспомнил, какие веселые истории нафантазировал вам сегодня.
-- Вот статья о вас. Посмотрите, может, чего поправите. Сусанин
пробегает ее взглядом по методу скоростного чтения.
-- Я все думаю, зачем прилетают потомки? -- говорит он.
-- Я не знаю,-- отвечаю я.
-- А вы любите, Саша, купить билет в кино и похохотать пару часов над
какой-нибудь пошленькой комедией?
-- Люблю.
-- Вот и они -- такие же люди,-- говорит Сусанин.-- В вашей статье есть
ошибки. Во-первых, начать надо так: "Все, чего мы достигли,-- это творения
советских людей..." Во-вторых, почему вы не написали, что в моем кабинете
висит портрет генерального секретаря? Обязательно напишите: "На каждой стене
-- по портрету, и еще один лежит под стеклом". В-третьих, объясните
где-нибудь, почему меня зовут то Адам Петрович, то Виктор Борисович, то
Андрей Харитонович. И почему у меня восемь фамилий. И почему я руковожу
заводом, фабрикой и свинофермой...
Потом я иду к девушке моей новой мечты.
Утром я вспомнил, что уже встречал Марину год назад на выборах. Она
подошла к моему регистрационному столику, я вложил в ее паспорт
избирательный бюллетень и велел опустить в урну. Потом она опять подошла ко
мне.
-- Ну как, почувствовали себя полноправной гражданкой? -- спросил я.
-- Мне кажется, что у меня появился друг, которому я послала письмо,--
ответила она. И спросила: -- Скажите, а паспорт мне скоро вернут?..
Но тогда она была прыщавой, как солдат. Иван оставляет меня за дверью и
спрашивает:
-- Тебе чего?
-- Да я так, в гости... Может, чаем напоишь? Он засовывает руку в
карман:
-- Держи четыре копейки, иди в столовую и попей.
-- Я статью написал про Адама Петровича, хотел показать. Он же друг
вашей семьи. Может, посоветовали бы чего-нибудь.
-- Засунь свою статью в свою задницу... Хамство надо учить кулаками. Но
не сейчас. Сначала я уведу Марину.
Я возвращаюсь в квартиру и ложусь в постель. Завтра на работу не идти!
Если дворничиха опять разбудит меня в семь, я запущу в нее тухлым яйцом.
Только где его взять?..
Ill
ИГРА „ПОСАДКА КАРТОФЕЛЯ"
У игроков, стоящих впереди колонн, имеются мешочки с картофелинами. По
сигналу капитаны бегут и раскладывают корнеплоды в кружок, возвращаются и
передают пустые мешочки впереди стоящим, которые бегут и собирают картошку.
Таким образом, одни игроки сажают картошку, другие собирают.
Примечание: сажать можно только по свистку организатора.
Сослали простого школьного учителя Петра Сусанина в конце тридцатых
годов в казахские степи за попытку внедрения придуманной им системы
образования. Нацеливалась эта система на то, чтобы воспитывать и обучать
детей поступательно, по этапам становления европейской цивилизации: с
рожденья, когда ребенок существует в варварском состоянии родового строя,
через античное удивление и познание всего вокруг в детском саду, через
феодальную деградацию в средних классах, через капиталистическую жажду
потребления в ранней юности, через бунт против накопительства на первых
шагах самостоятельной жизни к обывательскому существованию, в котором, кроме
производственных и бытовых конфликтов, ничего не случается. Таким макаром,
утверждал Сусанин-майор, проживет человек не только свою жизнь, но и жизнь
своей цивилизации. Так попадет он и в настоящее, и в прошлое. И это не
вымысел, не утопия, это реальность, поданная нам в ощущениях. И в морфологии
европейских языков есть специальное время для обозначения подобной
воспитательной спирали, которое называется -- историческое настоящее.
Употребляется оно и в нашем языке, скажем: "Иду я пять лет назад по улице и
встречаю самого себя именно в том месте, где иду сегодня..." -- учил он. Но
люди без корней, ведавшие ссылками и расправами, бежали от исторического
настоящего, бежали от настоящего настоящего, бежали галопом к будущему
настоящему, спотыкаясь и царапая каменные лбы...
Когда началась война и в Казахстан переселили поволжских немцев, они
приняли Сусанина в свой колхоз за то, что он сносно знал немецкий и тоже
пострадал, и даже женили на вдове средних лет. Родился в конце войны от
этого брака Сусанин-постум.
Жили в колхозе безоглядно. Добирались чиновники в эту глушь редко, с
понуканиями начальства и сторонились внутренних дел. В свою очередь и
колхозники, почуяв движение столоначальников по степи, всячески стремились
подчеркнуть свою лояльность и даже преданность на словах и поступками.
Беды исходили от другого родо-племенного колхоза, кочевавшего кругами
по степи. Бродячий колхоз еще не успела охватить культурная революция,
потому что открыт он был только с помощью всесоюзной переписи, и, прозябая в
безграмотности, не имея даже кибитки для правления и мешка с документацией,
колхозники считали поля немецких колонистов землей предков и плевать хотели
на все резолюции. Часто споры разрешались драками, доходило и до пальбы.
Тогда стреляли из всех предметов: из пушек, пулеметов, ружей, луков,
рогаток, палок, пальцев, просто говорили: "Бджж!" или "Та-та-та!", желая
напугать противника. Кроме того, родо-племенные колхозники, не довольствуясь
борьбой за землю предков, воровали немецких девушек. Одной из этих
несчастных была и мать Фрикаделины. Жребий, считавшийся волеизъявлением бога
Госхалвы, посадил ее в кибитку человека, у которого даже имени не было, все
говорили ему "Эй!". Мать -- сама почти девчонка -- умерла при родах, наказав
звать ребенка Фрикой. Эйю дочь была не нужна, поэтому младенчество и детство
она провела, как Маугли, с отцовскими собаками. Фрика ела из лохани, ловила
кости на лету, дралась с соседскими псами, а однажды чуть не угодила на
случку, и ей за сопротивление отгрызли пол-уха.
Когда Фрике пошел седьмой год, в родо-племенной колхоз приехал
чиновник, обремененный словесными поручениями и письменными инструкциями.
Он-то и заметил среди собак девочку... Всем колхозом вспоминали, кто она
такая. Вспомнили, что зовут Фрика, что мать ее из немцев, а по имени
Аделина, что отец -- Эй; он к тому времени тоже помер за попытку к бегству.
"Знаю я тех немцев. У них все фамилии кончаются на "ман", -- сказал чиновник
и записал девочку в книгу как Фрику Аделиновну Эйман. Поскольку в
родо-племенном колхозе связываться с Фрикой никто не хотел, а до любви она
еще не доросла, чиновник -- вот молодец! -- сам помыл ее, одел и отвез
немцам. Фрику удочерил Сусанин-майор, но фамилию оставил: он, видимо,
предчувствовал, что родной сын женится на приемной дочери. И если такое
произойдет, поди тогда, докажи, кровная она Адаму сестра или нет.
Сусанин-постум лет до четырнадцати старался держаться от названой
сестры подальше, потому что та была сильнее его и пускала в ход не только
кулаки, но и зубы. Он был задумчивый мальчик, поражавший всех спокойствием
натуры: не гонялся с другими ребятами на палках-лошадках, скучал в набегах
на чужие огороды, стыдился воровать деньги у отца, чтобы проиграть их в
"расшибалочку", но часами мог разглядывать витой ставень окна или смотреть
на толстую торговку, булгачившую с покупателями.
-- Что ты делаешь, сынок? -- спрашивал отец.
-- Смотрю, как лошадь жует сено, -- отвечал Адам.
-- Что ж тут смотреть? -- удивлялся отец.
-- Да вот именно это и смотреть! -- удивлялся Адам. Потом он перестал
ходить по улицам, искать интересное для глаз, и целый день сидел дома с
учебником в руках. А чаще лежал на кровати, прикрыв книгой живот, и смотрел
в потолок, как на экран в кинотеатре.
-- Папа, мама и Фрикаделина, -- сказал он однажды, -- я должен
придумать что-то великое. Я это чувствую.
-- Нас тогда не забудь, -- сказали папа, мама и Фрикаделина.
И скоро -- костюм, готовый улететь с ветром; перекладываемый из кармана
в карман аттестат; дерматиновый чемодан, похожий на кирпич с выставки; слезы
матери на пиджаке; прощальный щипок Фрикаделины. Отец машет вслед с перрона,
Адам отмахивается из окна...
Каждый час радиоточка в поезде торжественно провозглашала новость: если
Адам не умрет молодым, то поезд привезет его в коммунизм. Заслушиваясь в
ожидании каких-нибудь добавлений и уточнений, он прозевал момент, в который
его обокрали. На вторые сутки Адам стал бояться, что умрет молодым, если не
подкрепит организм пищей, и решил спать побольше и во сне экономить силы.
Проснулся он уже в Ленинграде студентом университета.
Пока Адам учился, один за другим умерли родители...
На похоронах он первый раз увидел Фрикаделину плачущей, а когда
вернулся в Ленинград, нашел на столе письмо: "Сынок, приехал бы ты поскорей.
Мы совсем плохие стали, еле ходим... А дочь совсем невеста стала, еле
держим..."
С тех пор писала одна Фрикаделина и в каждом послании сообщала, что
могила и дом в порядке, и в каждом послании спрашивала, за кого выходить
замуж.
Вручив диплом филолога-классика, Сусанина распределили в Сворск в
среднюю школу учителем литературы и русского языка. Адам был очень недоволен
назначеньем, но все его попытки закрепиться в аспирантуре и еще три года
валять дурака оказались с отрицательным результатом. И через месяц
щеголеватый молодой человек в брюках "труба" покорил пассажиров Сворского
вокзала блеском своей неуемной фантазии. Молодой человек прибыл не в одних
брюках. С ним был чемодан, доверху набитый деньгами за проданное родовое
гнездо, и дикая девушка немецко-тюркского происхождения, Фрика Аделиновна
Эйман, которую Адам нежно обнимал за талию. Гораздо нежнее и бережнее, чем
чемодан под мышкой.
Сусанин терпел среднюю школу семь лет. Первое время он еще делал
попытки удержать себя на волне студенческого уровня, поэтому по ночам зубрил
учебники древних языков и из Ленинграда выписывал научные журналы и
монографии, расходуя на книги половину зарплаты. Он надеялся, что жизнь, как
подброшенная на ладони монета, повернется к нему аверсом и подарит случай, и
этот момент, по его мнению, надо встретить во всеоружии знаний и всего того,
что необходимо человеку, который собирается занять научную должность в
исследовательском институте. Он посылал статьи в межвузовские сборники и
пытался через областные инстанции оформить себе заочную аспирантуру в
Ленинградском университете. Одно время он даже носил на уроки чемодан,
который привез с собой; он был готов в любой момент сбежать из Сворска.
Статьи иногда печатали, с аспирантурой дело не склеилось. Предложили
заочную в областном пединституте, но предупредили, чтобы на место в
преподавательском составе Адам не рассчитывал -- там не хватало штатных
единиц даже для блатных. Сусанин согласился было и на это безрыбье, но ему
не смогли подобрать научного руководителя. По его специальности их вообще в
области не существовало...
С годами рассеивались связи в научном мире и шансы вернуться в
Ленинград, никто уже не посылал Адаму приглашения на конференции, а из
вузовских редакций спрашивали, какое научное учреждение представляет А.П.
Сусанин. И Адам понял, что в крышку его сворского гроба вбивают последний
гвоздь, что как ученый он погиб и будет аккуратно похоронен в каком-то очень
скучном месте, вроде садика больницы для умалишенных.
Время этой страшной депрессии, когда Адам целыми днями сидел на дереве
возле железной дороги, считал ползавшие тудa-сюда вагоны и мылил веревку,
тяжело было пережить ещe и потому, что Сусанина оставили как бы без работы.
В отдел культуры Сворского района пришла из центра директива об
учреждении службы по озеленению медных и бро