нзовых памятников. Заместителем начальника этой службы поставили Адама. Но во всем Сворске не было ни одного металлического памятника, если не считать латунного квадра перед домом, в котором провозгласили новую власть. Поэтому через год службу со штатом в тридцать человек, со служебными машинами, рассадником зелени и банковским счетом пришлось ликвидировать, а гербовую печать и официальные бланки припрятать на тот вполне реальный случай, когда поступит директива ставить на всех улицах памятники из меди и бронзы. Теперь Сусанин оказался не как бы, а просто на улице. -- Иди обратно в школу, -- советовали ему. -- Я лучше застрелюсь, -- отвечал Адам и, приставляя указательный палец к виску, добавлял знакомое с детства "Бджж!" -- после чего садился на стул и проклинал белый свет... Вдруг его сделали директором. Это произошло неожиданнее, чем в сказке, где, кажется, все возможно, но где дальнейший ход событий угадывается по логике повествования и финал очевиден: хорошим людям -- быть царями, плохим -- гнить в болоте. В Сворске, когда туда прибывает новый первый секретарь, никакой ход событий не предскажешь, нет даже уверенности, что вообще будет какой-то ход, хоть на месте. Зато финиш все знают: "Никто не вечен под луной". Новоявленный первый секретарь тоже окончил один из университетов страны, и гордость университетским образованием распирала его грудь. Только взращенные там орлы годны для власти, считал он. Выяснив, что в доверенном ему районе лишь два человека имеют схожий диплом, одного из них он рекомендовал директором бани, а другого -- типографии, но сначала подержал обоих при себе на должности референта -- так ему понравилось в кругу "орлов". "Нам нужны на руководящих постах не просто грамотные", но высокообразованные кадры, -- докладывал он на партбюро, -- и я не хочу терпеть заведующим районо человека, который не знает, сколько лет длилась Семилетняя война". Казалось, Сворск с таким руководством в кратчайшие сроки совершит еще одну научно-техническую революцию и утрет сопли японской промышленности, на худой конец, расцветет садом Академа, в котором философов вырастет больше, чем таксистов и отставных военных вместе взятых. Но ничего, даже отдаленно подобного, не произошло: НТР благополучно завершилась тем, что на химзаводе вместо удобрений стали делать расчески для собак, как и при предпредыдущем секретаре, а культурная революция и вовсе локализовалась в бане, весь персонал которой, включая гардеробщика, имел или получил в процессе работы высшее образование; и заведующий районо продолжал посапывать в кресле, оставаясь в полном неведении о длительности Семилетней войны Сворск мирно спал, убаюканный призывами и уверенный в завтрашнем дне. От перемены секретаря он просто перевернулся на другой бок, и лишь Адам, оказавшись вблизи власти, вдруг стал мечтать о том, чтобы встряхнуть его хорошенько. Сворску на это было наплевать: пусть мечтает. Но Адаму все представлялось в фантастическом виде. Люди тянутся ко мне, как ржавые железки на свалке к электромагниту, -- думал он. -- А что их может тянуть, кроме моих фантазий? Значит, не совсем еще убита мечта, значит, есть смысл действовать. Я поставлю своричей на уши и одежной щеткой отряхну с их ног обывательщину. Чудотворной силой моей неистощимой фантазии я превращу их в списанные машины и, обвязав веревкой, скопом откачу в домну прошлого, в древний мир лириков, героев и олимпийских богов. Я отключу ток -- и они рухнут, и из домны через минуту потечет дамасская сталь античного великолепия. Она разольется в приготовленные мной формы Ахилла и Патрокла, Андромахи и Клеопатры, Перикла и Диогена, Сафо и Аспасии, Аристофана и Эсхила... Да, вперед идти некуда, впереди -- пропасть, и я буду тысячу раз прав, если отдам Сворск в переплавку, если сделаю этот город четвертым Римом, если спасу его от самоубийства, как спас когда-то Вечный город мой предок Кальпурний Вульгат Сусан! Из этих несчастных я сделаю гениев прошлого, и все мне скажут "спасибо"!.. Надо сказать, что такие мысли Адама бредом не назовешь. Со студенческой скамьи античность стала для него роковой женщиной, за которой он бегал по пятам, ухаживал, восхищался, заламывая руки, советовал восхищаться другим, ради которой снес бы униженье, позор, но на которую никогда не смог бы взглянуть с плотским, материальным интересом. И с годами эта неразделенная любовь только крепла, потому что, как ни сравнивал Адам древний мир с любым другим, хоть с тем, в котором жил сам, везде видел только деградацию -- умственную, нравственную, политическую и социально-экономическую. Но в свою правоту он уверовал лишь после того, как взял энциклопедию и выписал имена людей, которые, по его мнению, сделали что-нибудь новое и полезное для человечества, выписал и сам удивился: половину списка заняли древние греки. Помех своей затее в Сворске он не видел, а мнение, будто в истории отдельные явления то зарождаются, то умирают навсегда, считал ошибочным. Раз возникнув, думал он, явление будет преследовать человечество до конца человечества. Ведь процесс исторического развития -- это кастрюля, в которой варится куриный суп, а явления суть пятна жира, выплавившегося из курицы. Они то расплываются по поверхности, заставляя другие сжиматься в точку, то уходят на дно, чтобы побулькать с картошкой, набраться сил и вынырнуть, отвоевывая с пылу, с жару место под крышкой. Потакая своим фантазиям, Сусанин от размышлений решил перейти к поступкам и для разминки кинуть пару пробных камней в сворский застой. Начну с Домсовета, решил Адам, перестрою его в античный самоуправляющийся полис и со второй попытки, наконец, добьюсь того, чего не дотянул в типографии, и отпраздную первую победу. Правда, дело это трудное -- вон, какие могучие плечи у Сплю и пенсионеров, вон как крепко держат они Домсовет -- не ухватишься. Но ведь и я приду отнимать его не одиноким Гераклом. Я окружу себя преданными сподвижниками и учениками, которые, может, и мало знают о красоте античности, зато нынешние уродства у них перед глазами. "Да, помощники мне нужны, -- еще раз подумал Сусанин, -- иначе я застряну на полпути, как в прошлый раз".. И в сподвижники занес скрывающегося от тюрьмы ван дер Югина; сворского оракула, а в миру сторожа типографии Семенова; районную поэтессу Соню Кавелькину, которую Куриляпов заставлял печататься в "Зеркале" под псевдонимом Кавельки Сониной; и погибавшего прямо на глазах режиссера Миши Путаника, а из учеников выбрал Марину и Ивана, но после некоторых раздумий добавил Бутылки и Любку Чертоватую. Обоих -- под вопросом. Для задуманного переворота друзья Сусанина годились только в общих чертах, потому что по одному выставляли неудобные черты характера. Семенов, например, который, по замыслу Адама, должен был устранять субъективные препятствия на пути превращения жизни в сказку, предпочитал обещать и беседовать с массами, но не действовать. Югин, наоборот, с тех пор, как отрастил молочные зубы, вооружился и готов был без лишних слов пульнуть в кого угодно. Кавелька же воспитала себя так, что рассуждала только о шести цветах любви, да еще могла доставать языком до носа. Путаник всем показывал седину в висках и заплатки на коленях, хотя его сверстникам жены давно штопали брюки на заду. Достоинствами Любки были наглость и влюбчивость, а недостатком -- высокий уровень жизни. Иван был озлоблен, Марина была ребенком, а Бутылки -- алкашом. Но Ивана извиняла внутренняя порядочность, Марину -- доброта, а слесаря -- редкая трезвость, сопряженная с ущемленным чувством вины перед обществом. Дабы заразить сподвижников и кандидатов в ученики своей верой и составить заговор, Сусанин пригласил их в пятницу после работы на кружку пива. Ужасным показалось ему такое совпадение с рождением фашизма, но ничем другим, подходящим, Сворск не располагал. Пивная "Незабудка" занимала нижний этаж бывшего дома градоначальника. Выше располагалось общество собаководов-любителей, которое узнал бы каждый по плакату, висевшему между окон: НЕ ПОКУПАЙТЕ У ЧАСТНЫХ ЛИЦ ЗАВЕДОМО НЕПОЛНОЦЕННЫХ СОБАК! Тут же имелся и рисунок такой заведомо неполноценной псины, похожей на крысу и перечеркнутой двумя траурными полосами. Плакат символизировал победу собачьей аристократии над бездомным демосом. Фасад градоначальнического дома был сделан на манер древнегреческого храма и потому имел подобие портика, в котором колонны заменяли обнаженные коры. Чтобы не смущать эстетические чувства граждан новой страны, во времена "культурной революции девушек заложили по самую шею кирпичом, и они стали похожи на переодевающихся купальщиц, каждая в своей кабинке, которым вдруг скомандовали: "Руки вверх!" Сходство усугублялось тем, что через ладонь второй слева коры какой-то ухарь с обезьяньими хватками перекинул шефские трусы в синий горошек. На одной из "кабинок" была процарапана гвоздем надпись: "Здесь стоит голая баба". Имелись и другие надписи, по-спартански -- краткие, по-абдерски -- идиотские. Под портиком паслась бабушка и торговала мировыми листами. Она делала из них букетики и полоскала в лежавшей у ног луже, добиваясь свежести товара: "Мужчины, купите хозяйкам". Случалось, она мастерила и венки по спецзаказу Сусанина, когда Адам устраивал в пивной пивные игры (кто с двадцати шагов закинет пятачок в кружку) и победителя увенчивал лавром. Внутри пивная была разделена широкой мраморной лестницей с бронзовыми набалдашниками львиных голов. Тот, кто поднимался по ней, попадал в сортир. Слева от лестницы разливали пиво, справа -- толпились дяди с кружками. Безраздельной хозяйкой пивной была женщина по имени Незабудка. У нее был круп, по которому любили хлопать ладонью стосковавшиеся по деревне и лошадям мужики, и была грива, скрытая под высоким воротником водолазки. Еще у Незабудки была железная палка, которой она прекращала все перебранки в пивной и выпроваживала застоявшихся посетителей. В гордыне своей Незабудка не знала обуздания. Она нарекла заведение своим именем, а в райпищеторге сторговала право закрывать точку не в определенный инструкцией час, но когда кончалось пиво. Нужно ли говорить, что авторитет ее и доходы после этого выросли втрое против прежнего? Как матери четырех детей, государство оказывало ей поддержку в размере четырех ежемесячных рублей. Это были огромные деньги. На них можно было каждый день выпивать по тринадцать стаканов газированной воды без сиропа, можно было купить четыреста спичечных коробков, или сорок килограммов соли, или четыре метра уцененной ткани, или курицу без ног, или рукав от рубашки. Но глупая Незабудка не видела материального счастья своей семьи. "Зачем мне столько спичек, если я не курю?" -- спрашивала она... К назначенному Адамом часу не опоздала одна Марина. Она вошла в пивную и, не заметив знакомых, остановилась перед мраморной лестницей. Через минуту к ней подошел мужик и спросил: -- Потерялась? Или этажом ошиблась? -- Я сама не знаю, -- улыбнулась Марина. -- Пойдешь со мной за трояк? -- За трояк? -- улыбнулась Марина. Пьяница смутился: -- Ну... портвейна еще плесну. -- А тебе очень надо, чтобы я пошла? Тут подбежал сантехник Бутылки и попросил: -- Марина, погладь меня по голове, -- но пьяница дал ему пинка. Потом пришла Любка Чертоватая, а за ней -- Кавелька Сонина. Мужики Кавельку узнали и зашушукались, решив, что поэтесса пришла собирать материал для очередного детектива. Но Кавелька пришла по просьбе Сусанина, и очередной детектив, который поручил написать Куриляпов, был вовсе не о пивной -- о комсомольцах из угрозыска. Сюжет редактор подсказал такой: дворник украл бревно, распилил и сжег, а комсомольцы его ищут, бревно, конечно, не дворника. Чего дворника искать? Вон он сидит понурый и не сознается. Ищите, говорит, доказывайте мою вину перед страной, а я вам помогать отказываюсь. Такой я плохой дворник. -- Козел он, твой Куриляпов, -- сказала Любка. -- Я и сама знаю, -- ответили Кавелька. Вообще-то, она писала лирику, но редактор ее не печатал и соглашался на одни детективы в стихах. Поэтесса уже настрочила два и вошли я золотой фонд сворской литературы, где, кроме нее, сидел одинокий Гоголь, однажды проехавший через Сворск. Первый детектив сообщал о Вове Сидорове, который тайком проник в пионерскую комнату, исполнил на барабане заячью дробь, никого не спросив и оскорбив Идею своим поступком, и был таков. Очень страшный получился детектив: с вызовом родителей в школу, с монологами пионервожатой и т. д. А второй разодрал своричам душу от состраданья: как в пионерском лагере старшие ребята издевались над новичком, заставляя спать на левом боку. А новичок попался из робкого десятка и не показывал на своих обидчиков пальцем, а те только этому и радовались до последней главы. "Зачем ты подписываешься, Кавелька? У твоих историй нет хозяина. Их может сочинить любой", -- говорил Сусанин, но Кавелька улыбалась ответно и на гонорары покупала колготки... -- Мы здесь стоим как три дуры,-- сказала Любка, потому что весь мужской состав пивной не сводил с них глаз. -- Девчонки, идите с нами дружить! -- позвал какой-то подвыпивший работяга. -- Сейчас пойдем! Сейчас! -- ответила Чертоватая. -- Незабудка, ну-ка дай твою палку! Наконец потянулись мужчины: Иван, Путаник, Семенов... -- Где же Сусанин? -- спросил Миша. -- Всех позвал, все пришли, все его ждут... Тут к ним неожиданно присоединился Саша Подряников и перецеловал женщинам ладони, словно за щекой у него был кошелек и он раздавал ртом милостыню. -- А я иду мимо, смотрю, вы стоите, -- сказал Подряников. -- Что это у вас за компания такая странная? -- Чем наша компания странная? -- спросил Иван. -- Вы стоите посреди пивной и не пьете пиво. -- Мы ждем Сусанина, -- ответила поэтесса. -- Он нас позвал, -- улыбнулась Марина. -- И мы пришли, -- сказала Чертоватая. -- А правда! -- удивился Путаник. -- Почему бы не выпить пива? -- Сусанин наверняка опоздает, потому что в типографии скандал, -- сообщил оракул Семенов. -- У нас в день зарплаты все работники, завидев инкассаторскую машину, выбегают на улицу и несут кассира на руках до бухгалтерии. А сегодня кассир прямо из машины кидала в толпу пачки денег и кричала: "Жрите! Подавитесь!.." Десяти тысяч потом не досчитались. -- Ее можно понять, -- сказала Кавелька. -- Ведь она девушка молодая, а каждый раз, когда ее поднимают над головами, юбка задирается до подбородка. -- Ее можно понять, -- оказала Чертоватая. -- Ведь она девушка стеснительная. Даже в туалет она ходит, погасив свет, потому что боится, как бы ее не сфотографировали из какой-нибудь дырочки. -- Ее можно понять, -- улыбнулась Марина. -- Ведь она девушка трудолюбивая, и так устает, что, когда ее берут на руки, она засыпает. Пришел Миша и принес каждому по кружке. -- Пиво пахнет фиалками, -- улыбнулась Марина. -- В самом деле? -- спросил Подряников и закричал: -- Эй, Незабудка, ты чем сегодня разбавляла пиво? -- Сегодня не разбавляла, -- ответила Незабудка, -- я сегодня не доливаю. -- Тогда я требую долива! -- объявил Подряников. Все пьяницы посмотрели на него, как на сумасшедшего, я даже Незабудка посоветовала: -- А ты сходи в туалет к умывальнику и долей себе из-под крана. -- Знаете, о чем я подумал у стойки? -- спросил Миша Путаник: -- Может, мне собрать всех вас в труппу и попробовать еще раз поставить какой-нибудь спектакль. -- А я вас не знаю, -- сказал посрамленный, но не павший духом Подряников. -- Кто вы такой? Где вы работаете? -- А вам и не надо его знать! -- сказала Кавелька. -- Кто вы такой, чтобы его знать? Она готовила себя в невесты Путанику и от всех скрывала, что он неудачник. Хотя чего в Сворске утаишь? Да и Миша был не бич какой-нибудь, а штатный режиссер Дома культуры при заводе резиновых металлоизделий имени VI областной конференции (кто там собирался -- народная память стерла). Но за десять лет титанического труда Путанику не удалось поставить ни одного спектакля, не считая двух детских утренников, после которых мамаши со слезами на щеках кидали его хрупкое тело к люстре и, пока тело находилось в полете, стирали пальцами слезы. В одном из этих утренников Марина играла Настасью Филипповну. Путаник погибал от общественного бессилья. Добровольные золушки и пасынки Мельпомены, которых он вербовал по законам социалистического реализма прямо у раскаленных заводских печей, не вытягивали даже "Премию", где, казалось бы, им и перевоплощаться не надо. Ансамбль самодеятельных артистов распался при распределении ролей: все хотели изображать секретаря парткома и никто -- отказываться от премии, просто язык не поворачивался ляпнуть такое. С тех пор Путаник с завидной регулярностью, приближающейся к ритму жизни Бутылки, разменивал непригодившийся в Сворске талант на пиво. Напившись, он выходил на улицу и громко призывал прохожих отказываться от премий и прогрессивок, а если совсем бывал пьян, то и от зарплат. Впрочем, он делал и другие попытки. Организовал ансамбль песни и пляски допризывников при районном ДОСААФе, но допризывники ему накостыляли, когда он решил отучить их ругаться матом. Миша понял, что не в тех местах искал народные таланты, и взялся за секцию фигурного катания, где по инвентарному списку числились двадцать перезрелых дев, одиннадцать левых коньков, шестнадцать правых и одна вратарская клюшка. Проявив инициативу, Путаник скрестил дев с клубом "моржей", за которым числился лишь спасательный круг, и зимой на речке Закваске появились танцующие пары в купальных костюмах. Но уже через месяц одни пары зачахли от болезней, другие объединились в группу фигурного нудизма, уходили вверх по речке и там плясали в одних коньках, а третьи -- самые сознательные -- нечаянно уронили Мишу в прорубь на репетиции. Прибежавшая на крик Кавелька утащила его от верной смерти вратарской клюшкой. "Вы-вы-вы-к-к-к-то-то?" -- спросил Путаник. "Я -- девочка Снегурочка. Жду весны, чтобы растаять от любви, -- отвечала Сонина. -- А вы кто?" -- "Это наш Путаник!" -- хором ответили девы... -- Это наш милый Путаник, -- улыбнулась Марина на вопрос Подряникова. -- Посмотрите, какой он альбинос, какое у него желтое лицо и всклокоченные волосы. Он похож на ромашку, и душа у Миши, как у цветка. -- Марина, -- растаял Путаник. -- Я восхищаюсь вами! Вы -- моя примадонна. -- Спектакль -- это прекрасно! -- раздался голос Сусанина. Все повернули головы, но в дверях никого не было, кроме бабушки с лавром. Адам стоял на вершине мраморной лестницы и одной рукой приветствовал собравшихся, как патриций в сенате, а другой застегивал гульфик. Собравшиеся внизу также приветствовали его громкими криками и взмахами рук. После этого Сусанин спустился, прибирая пальцами прическy и расталкивая коленями алкашей, сидевших на ступеньках -- Мы создадим театр, в котором каждый сыграет свою роль! Ту, для которой его создала жизнь! Влюбленная, как и все женщины Сворска, Незабудка подбежала к Сусанину с кружкой. Саша закусил губы от зависти. -- Зачем создавать? -- удивился Путаник. -- Мой Дом культуры к вашим услугам. -- Не годится, -- сказал Адам. -- Нам нужна сцена размером с город, по крайней мере! И на ней, Миша, тебе достанется и роль затейника масс, Бутылки -- крутить педали, Подряникову -- обворовывать государство через парадный, Кавельке -- писать в день по никому не нужной книге, Ивану -- роль героя прошлого времени, Семенову -- первого секретаря. Я же буду сочинять сказки, а Марина -- их слушать! -- Ха-ха-ха! -- сказал Подряников. -- Хи-хи-хи! -- сказала Кавелька. -- Хе-хе-хе! -- сказал Путаник. -- Гы-гы-гы! -- сказал Семенов. -- А я? -- спросила Чертоватая. -- Ты будешь играть лихоманку-созидательницу! Ты сделаешь театр из Домсовета! Представьте, выбегает прелестная дрессировщица, словно девушка за ворота городского пляжа к автомату с газировкой! Она щелкает кнутом -- кнут есть у Семенова, -- и на четвереньках к ней приползает председатель Домсовета! -- Что же, я полуголая бегать буду? -- А почему бы и нет? -- спросил Сусанин. А Кавелька продекламировала экспромт: Кто смело ходит без штанов, Кто тянет тело в массы, Тому дадим мы пирожков И вкусных булок с маслом. -- Я подумаю, -- сказала Чертоватая. -- А я помогу своим опытом, -- сказал Путаник. -- Спасибо, -- сказала Любка, -- раздеваться я уже научилась. -- Энергия обдуманных фантазий кипит во мне! -- закричал Сусанин. -- Ей необходимо выплеснуться на своричей! Мне надоела тихая жизнь остолопа и инфантила! Я не желаю больше существовать по принципу: сначала семь раз отмерь, а потом рискуй очертя голову! Завтра первое апреля, и с этого дня мы превратим нашу жизнь в первое апреля! Мы переставим людей с головы на ноги! Все "за"?.. Мы назовемся первоапрельцы! Это будет что-то вроде первомартовцев, только на месяц позже! -- Эй, алкаши и пьяницы! -- закричал Сусанин на всю пивную и криком повернул к себе головы. -- Кто до завтра выучит сто строк из Гомера, получит от меня бочку пива! -- Ура-а! -- закричали алкаши и пьяницы, не осознавая причину своей радости. -- Да здравствует Сусанин! -- И в потолок полетели тарелки кепок и змейки шарфов, а Незабудка грохнула кружку на счастье. -- Да здравствует Фантазия!--кричал Адам. -- Да здравствует! -- повторяли мужики. -- Да здравствует Фантазия, полная жизни! Потому что нельзя придумать того, чего не могло быть! Все в наших мозгах! И в руках -- у кого нет мозгов. Подряникову и Семенову показалось, будто они смотрят репетицию какого-то гусарского водевиля, что сейчас чокнутся кружками, запорошив иеной пиджаки, и споют песню о беззаботной жизни. -- Слушайте, что я скажу! Все вы знаете историю про пастуха, которого съели волки! Ему -- дураку -- было скучно одному, поэтому он кричал, соскучившись: "Волки! Волки!" -- и прибегал народ с вилами, и веселил дурака своим озабоченным видом. Но когда народу надоело бегать взад-вперед, пришли волки и съели пастуха! Мораль: если вы не научитесь сами себя развлекать, вас съедят поодиночке! На крики Адама в пивную пришел милиционер: -- Кто здесь орет как на базаре? Мужики прянули от Сусанина дружно, оставив его посреди учеников и сподвижников, и принялись разглядывать вывески на стенах "Не курить и не сорить!", "Приносить и распивать...". "Не то он спрашивает, -- подумал Подряников. -- Надо бы спросить, в порядке ли с головой у того, кто орет?" -- Я, -- ответил Сусанин. -- Только я не ору, а проповедую. -- Ах, это вы, Адам Петрович... И Александр Николаевич тут же! И Любовь Иванна! -- сказал милиционер. -- Проповедуйте на здоровье, Адам Петрович. Вам можно, вы -- коммунист. -- Пошли отсюда, -- сказал Иван -- Ко мне в Дом культуры, -- предложил Путаник. -- В квартиру, -- предложила Чертоватая, -- а мужа я выкину. -- Нет, давайте гулять, -- улыбнулась Марина. -- Прекрасная идея, мы устроим пикник! -- сказал Сусанин. -- Маленький праздник в преддверии больших перемен. Подойдя к стойке, он пошептался с Незабудкой и поманил пальцем Ивана. Вдвоем они выкатили сорокалитровую бочку пива, а Семенов остановил на улице пустой автобус, ехавший в гараж. Компания заняла места сзади, шофер спросил: -- Куда поедем? -- На кладбище, -- сказал Семенов. -- Куда глаза глядят, -- сказал Иван. -- В лес! -- ответил Сусанин. -- Рубль с носа, -- потребовал шофер. -- Мы заплатим по полтиннику с ноздри, -- сказала Чертоватая. -- А вы, часом, не потомок Ивана Сусанина? -- спросил Подряников, услышавший про поездку в лес. -- Скажите еще, что по материнской линии я потомок Адама, раз мама назвала меня его именем. К тому же нелишне знать, Александр, что у Ивана Сусанина не было сыновей, но была дочь. Род Сусаниных погиб вместе с ним, и в этом тоже его подвиг. А моим родоначальником, по семейным легендам, был совсем другой человек -- спаситель Вечного города Кальпурний Вульгат Сусан... -- От кого же он спасал город? -- усмехнулся Подряников. -- От таких, как мы с вами, -- усмехнулся Адам. -- Когда готы вступили в Рим, уже вкушая победу и собираясь штурмовать цитадель, Вульгат вызвался провести войско тихими проулками прямо на Капитолийский холм, но выговорил себе условие: чтобы в каждом питейном или увеселительном заведении, мимо которого пойдет войско, ему давали долю -- килик вина, телячью ногу и девчонку. И шли они до тех пор, пока большая часть варваров не разложилась за столами и в постелях. Вождь готов проиграл себя в кости у храма весталок, а остатки войска заблудились в таверне "Порочный круг". Никто не нашел даже их трупов, потому что никто их не искал. С ними пропал и римский герой Кальпурний Вульгат Сусан, утопивший себя и варваров в злачности, но спасший цивилизацию... -- А я читал все наоборот, -- сказал Семенов, -- Вождь в кости не играл, он бросил меч на весы и сказал: "Горе побежденным". -- Ты бы поразмыслил над написанным, -- посоветовал Сусанин. -- Разве может человек, бросивший меч и сказавший: "Горе побежденным", -- оказаться победителем? Нет, он проиграл и себя и меч. -- Выходит, вы -- потомок римлянина! -- засмеялся Подряников. Он задел Сусанина за больное. -- Я скажу больше. Все древние греки и римляне были моими предками. Да и ваши тоже, только вы об этом не знаете. -- Не верю. -- Это легкая аксиома. Вспомните легенду об индийском мудреце, изобретателе шахмат, который в награду попросил за каждую клетку в два раза больше зерен, чем за предыдущую. А теперь переложите этот математический принцип удвоения на своих прародителей, прикинув на век по четыре поколения. Уже в двенадцатом столетии все население земного шара окажется вашими предками. -- А глубже? -- спросил Иван. -- Глубже начнется кровосмешение в потомках... Так что какой-нибудь Перикл, может быть, сто двадцать пять раз мой прадедушка. -- Какой ужас! -- сказала Кавелька и закрыла лицо ладонями. -- Не плачь, -- сказал Путаник. -- Какой может быть ужас, когда с нами пиво! Бочку поставили на сиденье и выбили пробку. По очереди подходили, садились на корточки и пили, сколько влезет, веселея на глазах. -- Почему все вы так равнодушны к античности? -- спросил Сусанин. Он-то от пива погрустнел. -- Ведь Древняя Греция -- ваша первая родина. Половина предметов и слов, которые вас окружают, пришли из Греции. Даже этот вонючий автобус, в котором кто-то помочился, и тот назван в честь античного Гагарина. -- Я очень люблю Грецию, Адам, -- сказала льстивая Кавелька. -- Хочешь, станцуем сиртаки? -- Вот чего мне не хватало! -- сказал Сусанин и обнял Сонину. Автобус состоял из спаренных вагонов -- было, где развернуться. Кавелька с Адамом повернулись и пошли боком по проходу мимо кресел, выкидывая ноги вперед и назад. -- Та-та! Та-та!.. -- пела Кавелька, как пулемет на экране кинотеатра при замедленном воспроизведении. -- Па-па! Па-па!.. -- пела Кавелька, словно звала отца. -- Пи-пи! Пи-пи!.. -- пела Кавелька, будто маленькая птичка. Адама и Сонину поддержали Марина, Путаник и Чертоватая. Каждый -- песней на свой лад и взмахами ног. -- А вы что сидите? -- спросил Сусанин Ивана, Подряникова и Семенова. И вся компания, захлебываясь хохотом и визгом, стала топтать пол подошвами с таким ожесточением, будто пыталась сгладить колдобины, через которые прыгала машина... Водитель остановил автобус и сказал через форточку общения с пассажирами: -- Возьмите меня подрыгаться. -- Рубль с носа! -- сказала ему Чертоватая. А Семенов поманил шофера пальцем, обнял его, и, сбивая всex с такта, шофер затянул свою песню: -- Трам-пам-пам-па-ба-ра-ба-пам-пам... К лесу подъехали в сумерках, на небо уже вползла луна, которая в ближайшую ночь решила выглядеть как символ кооперированного крестьянства. -- Может, автобус не отпускать? -- спросила Любка. -- Пусть едет, -- махнул Сусанин, -- сами выберемся! -- Он схватил обеими руками бочку, поднял над головой и вылил в рот все, что еще булькало. "Ведро -- не меньше", -- прикинул Саша. -- Как же мы устроим пикник, если нет ни еды, ни питья? -- опросила Кавелька. -- А ну его к черту, этот пикник! -- сказал Адам. -- Мы пойдем в лес собирать грибы. -- В марте? -- спросила Любка. -- Скоро апрель, -- сказал Путаник. -- В апреле растут сморчки, -- улыбнулась Марина. -- В темноте? -- спросила Любка. -- Еще видно на два шага, -- сказал Путаник. -- А у сморчков ножки белые, -- улыбнулась Марина. Когда все углубились в лес и разбрелись кто куда, Подряников неожиданно оказался рядом с ползавшей на четвереньках Мариной. Чтобы завязать разговор, Саша занял ту же позу. Брюки на коленях промокли сразу, ладони утонули в жиже, но Подряников стерпел. -- Марина, -- сказал он тихо -- давайте поищем грибы на той просеке. Смотрите, что там белеет? Не сморчок? -- Это монетка... Бросьте, она уже заплесневела. Но Подряников сунул ее в карман. -- Я в пять лет каждой копейке был рад, -- сказал он. -- И я, -- улыбнулась Марина. -- Мне рано пришлось стать взрослым и самостоятельным, -- продолжал Подряников. -- Я с четырех месяцев стирал за собой подгузники. Отец кидал меня в корыто вместе с пеленками и посыпал вокруг стиральным порошком... -- Заодно и сами мылись, -- улыбнулась Марина. -- Ой, смотрите, еще гривенник. Саша и гривенник спрятал в карман. -- Скажите, сколько лет Ивану? -- Двадцать один, как и мне. -- Почему же он не был в армии? -- Он живет в областном центре, а в Сворске у него временная прописка. Вот его военкомат и не может найти, а может, и не ищет. -- Очень хорошо. Теперь о вас. Почему вы такая красивая? -- Такой родилась... -- вздохнула и улыбнулась Марина. -- А вашу красоту никто не ценит по-настоящему. -- "Никто не пользуется", -- хотел добавить Подряников. -- Адам ценит. Однажды я гуляла по улице, а впереди меня задом-наперед шел Адам и держал в руках зеркало. Он велел мне любоваться собой. Конечно, это случайно получилось, просто Адам купил зеркало в универмаге и нес домой, но все равно было приятно. -- Наверное, он влюблен в вас? -- Нет, он любит другую женщину, которую сам себе выдумал. Ее зовут Инис Гвейн. Пока она говорила, Саша поднял с земли еще пятнадцать копеек. -- Вам не кажется, что Сусанин... какой-то не такой, как все? -- Конечно, не такой. Он -- инопланетянин. -- Чего-чего?! -- Скоро он улетит на родину. -- Вот как? -- Но мы этого не увидим: для нас он просто умрет. Его убьет в "Незабудке" пивной кружкой человек, который сейчас сидит в тюрьме за то, что ходил по улицам с костью в зубах и сосал ее, как сигарету. А вы не верите? -- Да я и сам оттуда, -- сказал Подряников. -- Не обманывайте. Вам просто Адаму завидно, -- улыбнулась Марина. -- Смотрите-ка, я рубль нашла! Подряников и рубль прибрал к рукам. -- Эта просека ведет в рай. Поползли скорее дальше, -- сказал он -- Марина, -- спросил он же, одолев пару метров: -- почему вы всегда улыбаетесь? Вы хотите, чтобы тем, кто говорит с вами, было приятно? Вам нравится доставлять людям радость своим присутствием? Вы ведь любите всех людей без исключения? Я угадал? Марина! Правда? -- Правда, -- улыбнулась Марина. Он обнял ее за талию, встав с четверенек на коленки, и с губ сама соскочила фраза: -- Я ведь тоже человек, сделайте мне приятное -- влюбитесь... Из глубины леса раздались крики: -- Марина! Марина! Семенов! Семенов! Подряников! Подряников! -- Я здесь! Иду! -- закричала Марина. -- Девушка -- нарасхват, -- сказал ей вдогонку Подряников и в сердцах плюнул. -- Черт бы их всех побрал! Он собрался поискать еще денег, но тут из-за дерева вышел оракул Семенов с кошельком я руке и сказал: -- Ты-то вот никому не нужен. Саша вскочил на ноги: -- Да ты подслушивал, бородатая дрянь! -- Экспериментировал на твоей жадности, -- ответил оракул. -- Ну и как? -- Я скажу твою судьбу, только верни деньги. -- Полтора рубля за судьбу?! -- усмехнулся Саша. -- Держи двадцать копеек и считай себя богатым. -- Ты сделаешь карьеру, парень, -- изрек оракул, -- но кончишь плохо: женщина с высоким положением раздавит тебя в постели как клопа. -- Верни гривенник, -- сказал Саша. -- А лучше, знаешь что, отдай кошелек. Опять раздались крики, на этот раз призывавшие Подряникова и Семенова. -- Смотрите! Адам все-таки нашел сморчок, -- на ладони Марины лежал комок плесени. Сусанин стоял поодаль очень гордый собой, расставив ноги на ширину плеч, кик человек, который раз решил, значит, сделал. -- Теперь я вижу, что Адаму можно верить, -- сказал Миша. -- За это стоит выпить. Чертоватая спросила: -- Что мы будем пить? Кавелька сказала: -- Снег, согретый в ладонях. А Путаник замялся: -- У меня есть бутылка спирта с химзавода. -- Но что делать со сморчком? -- улыбнулась Марина. -- Мне так и ходить с ним? -- Выкиньте, -- посоветовал Подряников. -- Мы им закусим, -- рассудил Иван. -- Или подарим самой красивой девушке Сворска, -- сказал Путаник. -- Сыграем в "Суд Париса"! -- подхватил Сусанин. -- А кто будет Парисом? -- спросила Кавелька. -- Парисом будет Семенов, -- сказала Чертоватая, -- потому что он тоже был пастухом. -- Нет, Парисом будет Путаник, -- сказала Марина, -- потому что он дамский угодник. -- Нет, водить будет Адам Петрович, -- сказала Кавелька, -- потому что он нашел гриб. -- Друзья мои, -- сказал Сусанин, -- я не могу быть Парисом, я унесу приз домой и отдам Фрикаделине. -- Самоотвод, -- сказал Семенов. -- Мне надо три сморчка, меньшим числом я не управлюсь, -- сказал Путаник. -- Саша Подряников будет хорош в роли Париса, -- сказал Сусанин. -- Почему? -- хором спросили девушки. -- Почему? -- хором спросили все остальные. -- Потому что они тезки. Ведь Парис -- это не имя, а социальная кличка: парий, изгой, отверженный, -- объяснил Сусанин. Марина протянула сморчок Подряникову. -- Пусть каждая претендентка скажет, чем она одарит меня, если я вручу ей гриб. -- Я посвящу тебе сонет в детективе, -- сказала Кавелька. "Перебьюсь", -- решил Саша. -- А я сделаю тебя начальником над своим мужем, -- сказала Любка. "Это я и сам сделаю, это легко, это проще пареной репы", -- подумал Подряников. -- Марина? Вы что дадите мне за яблоко, которое -- гриб? -- За нее тебе дам я, -- ответил Иван, -- кое-чего. -- Ну, зачем ты так? -- улыбнулась Марина. -- Я тоже дам... Не знаю, что придумать... Дам чего-нибудь -- Понятно... Я хочу всего понемножку. -- Подряников разломал сморчок и вручил каждой девушке по кусочку. -- Какой неожиданный финал! Все прекрасны! -- воскликнул режиссер и захлопал в ладоши. -- Ай да Подряников! -- обрадовалась Кавелька, колупая ногтем плесень. -- Ну и Парис! -- обиделась Любка. -- Троянской войны не будет, -- прокомментировал Сусанин. -- Не грусти, будет Сворская война, -- предрек оракул. -- Вернее, вооруженный конфликт проходимцев. -- А как скоро? -- спросил Саша. -- Очень скоро, -- ответил Семенов. -- Ты мне надоел. Скажи хоть раз что-нибудь приятное, -- попросил Сусанин. -- Тебя выпустят из тюрьмы раньше срока за примерное поведение, -- сказал Семенов, и все засмеялись, а кто-то один захохотал и кто-то одна захихикали, хотя оракул шутить не умел.. Когда дошли до Старосельской пустыни, то сделали привал. Стены монастыря кое-где еще стояли по пояс, между ними зияли оплывшие квадраты бывших подвалов с болотцами на дне. Семенов поведал о том, что все и без него знали: что давным-давно из монастыря построили на речке Закваске электростанцию, которая давала ток для двух лампочек Ильича и одного карманного фонарика, которую списали в убыток, которую растащили по кирпичику по дачным участкам. Нашли посреди монастырского двора два поваленных дерева, уселись на них и давай пить спирт: мужчины -- из горлышка, девушки -- из ладошек. Мужчины были похожи на трубачей, зовущих бойцов в атаку, а девушки в темноте ни на кого не были похожи, даже на девушек. Кавелька уселась верхом ни бревно, прислонившись спиной к Подряникову и положив на его плечо голову, как на подушку. -- Как хорошо мне! -- промямлила она. -- Лес! Ночь! Филин ухает, голова кружится. Кажется, я иду по Млечному Пути такими осторожными шагами, словно боюсь раздавить звезды. Выпьем скорей! За праздник в душе! -- предложила она и доверчиво подставила ладони ковшиком. Но Подряников сурово предупредил: -- Поэтессе больше не наливайте, а то она стихи читать захочет. И Кавелька тотчас откликнулась: Я полукружием бровей Сведу на нет мужскую хитрость. Губной помадой на стекле Вам напишу, кого люблю, Губной помадой на стекле Я напишу, чего хочу, Когда от скуки дней кромешной Зачну я страсть к самой себе. Прагматики Иван и Саша засмеялись, оборвав стих. -- Дураки вы вонючие, -- обиделась Кавелька и упала на землю. -- У вас вместо души грязная тряпочка. Ее подняли и вернули на место. -- Не думайте, что я пьяна от спирта, -- твердила поэтесса, -- я, как всегда, опьянела от стихов. Но ей никто не верил, а Семенов развел костер, и, глядя на пламя, Сусанин загрустил и стал петь. Путаник пригласил на танец Марину, Подряников -- Чертоватую, Кавелька заснула, упившись стихами и спиртом и положив голову на колени Сусанина. -- Я в траве поймал жука... -- пел Адам, уставившись на головешки, и гладил Кавельку по голове, как маленькую девочку. Иван подсвистывал Сусанину, Семенов стучал в такт по пустой бутылке. -- Пламенем костра хочется умыться, -- сказала Чертоватая. -- Попробуй, -- предложил Подряников. -- Вот ведь как интересно получается, -- сказал вдруг Адам, оборвав песню и танец. -- Одна поговорка гласит: "Дурак учится на своих ошибках, умный -- на чужих". А по другой поговорке: "Не боги горшки обжигают". Значит, ошибки делают все. Умных нет, одни дураки. -- И он опять запел: -- Без стрекала и сачка... -- Это вы правильно заметили, Адам Петрович, -- Саша бросил Чертоватую и подсел к Сусанину. -- Я как-то прочитал, будто бы при коммунизме основной работой займутся машины, а люди посвятят себя наукам и искусствам. Я хохотал до колик. Да у нас девять десятых не способны хоть к каким-то занятиям умственным трудом, а из них девять десятых не могут заниматься и рукоделием!.. Им все приходится организовывать насильно: работу, учебу, службу в армии, даже досуг! -- ...И теперь моя рука, -- пел без устали Сусанин. -- ...Таких людей, по-моему, надо превратить в машины, потому что человек, который только и способен, что на работе выполнять под чьим-то руководством простейшие операции, а вечером -- напиваться или долбить костяшками домино во дворе, должен быть лишен личной жизни. Она ему все равно не нужна. Такой человек, например, мой отец. Он не знает, что ему делать вне работы -- командиры разбежались... -- ...Вся в дерьме того жука, -- допел Сусанин и посмотрел на Подряникова таким тупым взглядом, что того покоробило. -- Недостаток образования заведет вас в фашизм, юноша, -- добавил Адам к первому куплету. -- Разве я не прав? -- удивился Подряников. -- Нет, конечно. Правых субъектов вообще не существует в природе, -- ответил Сусанин. -- Вы смотрите на мир со своего пригорка, который кое-как накопали за двадцать пять лет из сворских сплетен и личной наб