сы стоит в редакции просто невероятный. Пока Лизавета отбирала информашки, умный компьютер показал, что готов текст международного обзора. Она вывела на экран творение Кирюши Долгого. Переводчик и специалист по иностранным делам не любил свою фамилию и норовил преобразиться в примитивного Долгова, но языкастые репортеры мешали. Уж больно подходящей была "натуральная" фамилия Долгого. Лизавета глянула на экран и тут же крикнула: -- Кирюша, зайди ко мне на минуту. Приглашение пришлось повторить трижды. Наконец в комнату вплыл долговязый, белобрысый и белозубый Кирюша. Модная короткая стрижка, безмятежная улыбка и полная отрешенность делали его похожим на очаровательного недоросля "а ля Митрофанушка". -- Привет, Кирюша, -- ласково поприветствовала гостя Лизавета. Обозреватель Долгий очень болезненно реагировал, если его начинали ругать с места в карьер. В этом случае он мрачнел, погружался в себя, как улитка прячется в свой прочный домик, и достучаться до зачатков Кирюшиного разума уже не было никакой возможности. Ругали Кирюшу часто. И все, кто это делал, в том числе Лизавета, успели изучить его привычки. В данный момент Лизавета собиралась раскритиковать три сюжета из четырех, написанных международным обозревателем Долгим. Свой первый вопрос Лизавета постаралась сформулировать как можно аккуратнее: -- Кирюша, скажи, пожалуйста, вот тут у тебя написано -- "Иордан". Что это за страна Иордан? Обозреватель Долгий пожал плечами: -- Ну, эта... там еще король умер в прошлом году. Кирюша ответил верно, похороны короля Хусейна освещала вся мировая пресса. -- А как по-русски называется эта страна? -- терпеливо гнула свою линию Лизавета. Сей вопрос они с Кирюшей обсуждали уже не раз. -- Так и называется! -- беззлобно оскалился Кирюша. Он был человек сугубо мирный, ссориться не любил и откровенно страдал, когда к нему приставали с разными пустяками. -- Кирюша, -- с напором произнесла Лизавета, -- мы же об этом говорили, по-английски все правильно -- Jordan, а по-русски... Кирюша обижено набычился. -- Как же по-русски? -- Лизавета подождала секунд сорок и ответила сама: -- Иордания. -- Но ведь и так понятно, -- резонно заметил обозреватель Долгий. -- Ты должен быть точным. Не ровен час -- твои географические новости доведут до инфаркта какого-нибудь учителя, а бдительные пенсионеры снова будут звонить мне и объяснять, как называется Иордания. Заметь: мне, а не тебе. Ну, поправь... Кирюша, пыхтя, вставил в текст две буквы, причем сделал это так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений -- он уступает грубой и тупой силе. -- Теперь вот что, Кирюша, у тебя тут написано: "На заседании Парламентской ассамблеи Совета Европы снова всплыли дейтоновские соглашения по Боснии". Что такое дейтоновские соглашения? Кирюша не ответил -- догадался, что вопрос риторический. Пыхтение усилилось. -- Если бы их подписали в некоем городке Дейтонове, они были бы дейтоновские. А дело было, если мне не изменяет память, в Дейтоне, следовательно, соглашения -- дейтонские. -- А на Останкино говорят "дейтоновские"! -- важно изрек Кирюша. -- Во-первых, такого не может быть, а во-вторых, мне не интересно, что говорят на Останкино. -- От этого аргумента так попахивало пресмыкательством перед всем столичным, что Лизавета разозлилась по-настоящему. -- А в советские паспорта вписывают отчество "Никитович", тем не менее по правилам русского языка следует говорить "Никитич", так же как "Ильич". И писали бы "Ильевич", да только вождь родился до революции! Кирюша покорно сделал соглашения дейтонскими. -- Теперь вот тут. -- Лизавета прогнала текст на экране до четвертого сюжета. -- У тебя написано про какого-то Сама Нуджому. Это кто такой? -- Кирюша замолк. -- Президент Намибии, да? Как его зовут? -- Я с ним не знаком! -- огрызнулся Долгий. Лизавета, удивленная неожиданной агрессивностью собеседника, оглянулась. За ее спиной стоял Саша Маневич. Когда Кирюшу ругали при посторонних, а не наедине, Долгий становился койотом, злобным и задиристым. У Лизаветы закаменела щека. -- Это твое личное дело... Я бы даже сказала -- твое личное несчастье. При случае рекомендую познакомиться. Но дело в другом. Ты, сколько я помню, отвечаешь у нас за международные дела, поэтому знать, как именно зовут президента страны, которая десять лет назад в трудной борьбе завоевала независимость, входит в твои должностные обязанности. Напоминание о должностных обязанностях Кирюша воспринял как личное оскорбление. Однако переспросил: -- Как, как его зовут? И под диктовку, по буквам записал -- "Сэм Нуйома". После чего, не прощаясь, вышел. -- Эко ты его сурово. -- Маневич плюхнулся на цветастый диван. -- Не могу больше, устала... -- Она вздохнула. -- Это какая-то интеллектуальная девственность, или, скорее, интеллектуальное безбожие, причем воинствующее... Вот он записал, как зовут этого несчастного Нуйому. Думаешь, в следующий раз напишет правильно? Ничего подобного. Я проверяла. И не только я. Как-то Лана Верейская пять раз его поправляла: "Монтсеррат Кабалье, Монтсеррат Кабалье", все равно у него получилось Кабальеро. -- Ага, -- поддержал ее Маневич, -- мне Лана тоже как-то жаловалась: он ей Масленицу на Кипре устроил -- под тем предлогом, что греки-киприоты православные. Она кричала: "Басурман! Нехристь! Ты еще катание на тройках в Лимасоле организуй!" А когда он назвал бельгийскую королеву Беатриче, Лана спросила, имеет ли он в виду подругу небезызвестного Данте, на что Кирюша ответил -- мол, про ее роман с Дантоном "Рейтер" ничего не прислал. Кирюшины ляпы можно было обсуждать вечно. Это занятие давно стало в редакции рутинным развлечением, о них говорили, когда больше не о чем было говорить. Долгого воспитывали и перевоспитывали. В результате он стал чаще улыбаться и чаще возражал: "Но ведь меня же и так все поняли". Лизавета вытащила из пасти принтера распечатанные тассовки -- незаметно и навеки внедрилось это словечко в лексику "великого и могучего"... -- Ты очень загружена? -- озабоченно поинтересовался Саша. Сам он был постоянно чем-то занят -- переговорами, съемками, текстами, -- а потому уважал занятость других. -- Нет, милый, для тебя время всегда найду! Я получила твое сумбурное послание. Очень рада, что Леночка нашлась. Маневич сурово остановил ее: -- Значит, послание действительно было сумбурным. Нашли тело Леночки. В подвале. В комнате повисла долгая пауза. Лизавета почему-то уставилась на экран компьютера, где по-прежнему можно было прочитать опус Долгого. Но она не читала -- строчки расплывались. Значит, напрасно она себя утешала. Все еще страшнее, чем ей казалось. Лизавета опустила глаза и заметила, что руки у нее трясутся. -- Как? Где? -- Она прикусила пальцы. -- Как это -- тело?! -- Мне позвонил Леночкин муж, Валера. Вернее, он звонил тебе, но я сказал, что могу тебя заменить. Его вызывали на опознание. Леночка умерла. От кровоизлияния в мозг. Ее нашли рабочие. В подвале. Долго не могли опознать труп. Потом связали неопознанный труп с заявлениями о пропавших и завели новое дело. -- Дело? Ты хочешь сказать, ее убили? -- Я сказал то, что сказал. Умерла... -- Саша судорожно сжал губы, потом повторил последнее слово по слогам, отчетливо и оттого вдвойне страшно: -- У-мер-ла. -- Нет... Как это, не может быть, ты сказал, в подвале... -- Лизавета с трудом подыскивала слова. Теперь тряслись не только руки -- она дрожала всем телом. Ее буквально колотило от озноба, хотя в комнате было тепло. От страшной вести веяло жутким холодом. Мысли путались. -- Умерла в подвале? Как это может быть? -- Не знаю... Могу рассказать только то, что мне известно. Вчера вечером Валеру вызвали из отделения, отвезли на опознание. Он ее узнал. Платье, пальто -- вся одежда ее. -- Маневич помолчал, вспоминая. -- Это точно Леночка, никаких сомнений. Муж, естественно, в шоке, он странно говорил, как блаженный. Мол, это она, а дело закрыто, родственникам разрешили забрать тело. Я половину не понял, что он говорил. Но что-то вроде этого. Я, как с ним поговорил, сразу рванул в отделение, даже без звонка. Нашел этого дознавателя, на котором висело дело о пропаже. Приятный, как оказалось, парень, это он всюду приметы разослал, очень оперативно, обычно так быстро не делают, потому ее и опознали, так что он молодец. -- Саша славился умением быстро и качественно налаживать отношения с правоохранительными органами, особенно с низами, с теми, кто трудится на земле. -- Хороший парень, хоть и новичок, -- повторил свою характеристику Маневич и неожиданно добавил: -- В общем, сегодня он закрывает дело. -- Как закрывает! Как его можно закрывать, если его только открыли? Тут же все непонятно! Они что, суки, этого не видят? Или хотят поскорее прикрыть свою задницу? -- не сдержалась Лизавета. Саша от удивления даже вскочил с дивана -- Зорина не любила открытую брань и всегда ставила на место любителей ненормативной лексики. А тут... Впрочем, понять можно: за годы работы на телевидении Лизавета так и не привыкла к тому, что подход к расследованию "глухих" дел -- а именно таким было, с точки зрения отделения, исчезновение студийного гримера, -- мягко говоря, отличался своеобразием. Ведь Лизавета не специализировалась на криминале, а занималась им параллельно с прочими темами. Саша воспринимал все спокойнее. Что поделаешь, жизнь -- не сахар... -- Конечно, подозрительно, кто спорит! У тебя курят? -- спросил Саша. Лизавета время от времени бросала курить и начинала безжалостно гонять курильщиков из комнаты. Сейчас был период "некурения", но для дорогих друзей она всегда делала исключение. -- Кури! Саша вытянул из кармана операторского жилета пачку своих любимых "Лаки страйк", щелкнул бензиновой "Зиппо", глубоко затянулся и продолжал: -- История, кто спорит, не бей лежачего. Тело нашли три дня назад, жэковские рабочие пришли выкачивать воду из подвала, приспособили помпу и... побежали в милицию. Это совсем другое отделение, в центре, пятое или... не знаю. Те не сразу прошлись по ориентировкам на пропавших. А когда их достали, сразу наткнулись на Леночкину фотографию и приметы. Я говорю: дознаватель молодец, быстро сработал. Описание-то приметное. И все до мелочей, включая одежду, совпало. Потом экспертиза, хорошо, что ее быстро провели, патологоанатомы сейчас завалены горами трупов. Вывод однозначный -- естественная смерть, инсульт. А раз есть тело и нет признаков насильственной смерти... Лизавета оборвала коллегу: -- То есть твой приятный парень полагает, что дело обстояло следующим образом: замужняя женщина, не бродяжка, не шлюшка, уезжает в командировку, потом возвращается в город, идет в подвал, расположенный далеко от дома и залитый водой. Там ее неожиданно настигает инсульт, и она умирает в подвале и в одиночестве. А поскольку рядом вода, то падает в воду! Так, что ли? Это похлеще, чем инфаркт в буфете. Причем мы с тобой знаем, что она была не одна. С ней был этот Целуев. По крайней мере, у нас нет никаких оснований считать, что они простились при въезде в город. Зато есть все основания считать, что Целуев пытался втянуть Леночку в не очень понятную историю, где требуется портретный грим. А ты спокойненько соглашаешься, что дело можно закрыть! Хороший подход, удобный! Не хлопотный! -- Лизавета тоже вскочила. Теперь они стояли друг против друга, глаза в глаза. Маневич явно чувствовал себя неуютно. -- Что ты меня за капитализм агитируешь! -- Он поискал глазами пепельницу, не нашел и раздавил окурок в стоявшей на Лизаветином столе гильзе. Эту гильзу от боеприпаса к знаменитому ракетному комплексу "Тунгуска" он сам привез ей как сувенир с испытательных стрельб на полигоне "Ржевка". -- И ребенок разобрался бы, что дело нечисто. Да только нет юридических оснований тянуть дело. Нет! Лизавета, услышав это его "нет", махнула рукой и уткнулась в компьютер. Саша и сам знал, что лукавит. Дело закрывали потому, что нашелся формальный повод избавиться от очевидного "глухаря", способного испортить статистику за месяц или даже за квартал. А нынешнее милицейское руководство за статистику взялось вполне серьезно. Маневич подошел поближе и сказал тихо, но твердо: -- Они не совсем правы, я понимаю... Что ты на меня-то взъелась? -- Я не взъелась, мне работать надо, -- сухо ответила Лизавета. Ей не нравилось, когда ее держали за "болвана в старом польском преферансе", а Сашина манера всегда защищать милиционеров попросту раздражала. Их служба, конечно, и опасна и трудна, но уж слишком часто не видна. И на первый взгляд, и позже. Саша сразу потускнел. -- Да попробую я, попробую что-нибудь сделать. Как из Москвы вернусь. Мне наш Борюсик подписал командировку. Я его уговорил. Шеф-редактора они называли "наш Борюсик", в отличие от просто "Борюсика", так именовали куда более высокопоставленную персону -- деда-президента. Раньше начальник "Петербургских новостей" подписывал командировки с легкостью необычайной, особенно своим фаворитам: в Ташкент -- пожалуйста, в Омск-Томск-Красноярск -- бога ради, в Хабаровск-Биробиджан-Владивосток -- сколько угодно. Командировки очень скоро превратились в обыкновенный туризм, в поездки по местам былой журналистской славы или в семейные путешествия. Привезенные репортажи более всего походили на путевые заметки: вот завод, вот порт, вот город, основанный Ярославом Мудрым. Первой взбунтовалась бухгалтерия. И теперь даже для того, чтобы поехать в Москву, требовали жесткое обоснование командировки. Что-нибудь эпохальное. -- Что ты ему наплел? -- Я аккредитовался на подписание Союза с Белоруссией. Это оказалось проще, чем я думал. Перегоню репортаж и задержусь на пару дней. Дума ведь заседает, несмотря на демарш меньшинства. Мессир Зотов там, мессир Поливанов, думаю, тоже. Заодно попытаюсь выйти на врачей из этого парламентского центра. -- Они, наверное, из ЦКБ. -- Лизавета не удержалась и принялась советовать. -- Впрочем, не мне тебя учить. Сам сориентируешься. -- Потом она опять вспомнила про закрывающееся дело о смерти Леночки и отвернулась. -- А этим я займусь, честное слово. Как вернусь -- так сразу! -- повторил обещание Саша. -- Не понимаю, зачем ждать? Ты когда уезжаешь? Сегодня? -- Нет, завтра вечером. -- А у меня завтра выходной, законный после выпуска. Можем утром сходить в этот подвал. Если ты, конечно, узнаешь адрес. Или это будет чересчур нелояльно по отношению к твоим "хорошим милицейским парням"? -- Уж если я чего решил... Ладно, узнаю адрес... Не переживай! -- Я не переживаю, просто коль скоро мы ввязались... -- И не учи ученого. Завтра пойдем, а теперь сосредоточься на выпуске. ...До искомого подвала они добрались с трудом, хотя адрес в милиции дали точный. Не аборигену было трудно отыскать неприметный подъезд в глубине третьего от улицы двора. Но попасть в этот самый подвал оказалось куда труднее -- на дверях красовался новенький амбарный замок. Маневич потрогал пальцем дужку: -- Еще в смазке. Недавно повесили. Взламывать будем? -- Распахнув куртку, он начал шарить по бесчисленным карманам операторского жилета в надежде отыскать что-нибудь подходящее для работы. -- Тебя погубят криминальные наклонности. -- Лизавета внимательно оглядывалась. Подъезд производил угнетающее впечатление -- облупившаяся темно-коричневая краска на стенах, потеки на давно забывшем о побелке потолке, стертые чуть не до дыр ступеньки и неистребимый запах пыли и кошек. Человек в здравом уме и твердой памяти не пойдет сюда даже по приговору суда. Как же Леночку-то занесло? -- Ты узнал, кто нашел тело? -- Спрашиваешь! -- Маневич жестом фокусника извлек из кармана все того же жилета свой неизменный блокнот. -- Вот, доблестные труженики РЭУ-16 Сидоркин, Иванов и Габридзе. Рабочие. Так будем открывать дверь или нет? Я почему спрашиваю -- если ты не возражаешь, я, пожалуй, начну, а то мне надоело все время оправдываться. -- Повременим пока. Давай лучше отыщем РЭУ. Там адрес есть? -- заявила Лизавета, и они вышли из подъезда. Здание ремонтно-эксплуатационного участка № 16 располагалось не в таком медвежьем углу. Под "офис" РЭУ построили совершенно новое помещение, и трехэтажный дом красного кирпича смотрелся даже элегантно. Внутренняя отделка тоже была на уровне -- свежеокрашенные кремовые стены, на полу отчетливо импортный линолеум. Не роскошь, но все же. -- Значит, они не дальтоники, -- сказала Лизавета, остановившись в коридоре. -- Кто они? -- слегка ошалел Саша. -- Эти, коммунальщики... -- Лизавета с трудом выговорила слово, принятое для обозначения всех, кто трудится в бесчисленных РЭУ, ПРЕО и ГРЭППах. -- Они выбирают такие странные цвета для покраски лестниц и парадных, что мне казалось, там высок процент дальтоников. А оказывается, при желании могут и повеселее что-нибудь выбрать. По обе стороны длинного коридора были видны закрытые двери без всяких опознавательных знаков. Лизавета открыла ближайшую. -- Добрый день, не подскажете, как найти Иванова, Сидоркина или Габридзе? Толстая женщина, склонившаяся над совершенно пустым и гладким канцелярским столом, подняла голову: -- Они на вызове... Ой, а телевидение к нам зачем? Это же вы, да? -- Она широко распахнула глаза, разглядев Лизавету. -- Ой, ну прямо как вчера на экране, только моложе! Так вы к нам? Я сейчас начальнику... -- Мы без камеры, -- поспешил успокоить ее Саша Маневич. -- Нам просто нужен кто-нибудь из этой троицы -- поговорить. Труженица коммунального труда посмотрела на него с хитроватыми прищуром: -- Это насчет той женщины? Кошмарная история. И ведь не бомжиха какая-нибудь. Приличное такое пальто... -- Так помогите нам, очень надо. -- Саша умел разговаривать с народом. Проникновенно и убедительно. -- Даже и не знаю... Иванов и Сидоркин уехали материалы грузить. А Габридзе... В гараже, наверное. У него там приятель... -- И толстуха подробно объяснила, как пройти к гаражу РЭУ. -- Спасибо большое, вы нам очень помогли. -- Саша благодарно покивал. -- А вот еще вопрос... Этот подвал, он открытый был? Когда замок-то повесили? -- Да он всегда висел! -- возмутилась толстуха. -- На том участке у нас дворник хороший. Она бы сообщила, если что не открыто. У нас с этим строго -- подвалы, чердаки. Знаем инструкцию, держим закрытыми. -- А дворника как найти? -- поинтересовался Саша. Ответ на этот вопрос тоже был получен немедленно. Транспорт РЭУ содержался в отдельном здании, выстроенном посреди довольно просторного двора-колодца. Металлические ворота были закрыты, и Маневич решительно толкнул половинку двери, выкрашенной рыжей масляной краской. Дверь немелодично скрипнула. В гараже было темно, удалось разглядеть только контуры тракторов и грузовичка с нежным названием "Газель". Они сделали два шага, Лизавета немедленно споткнулась о какую-то запчасть и тихонько чертыхнулась. -- Эй, есть кто-нибудь? Саша повторил вопрос дважды, прежде чем услышал ответ. -- А кто нужен?.. -- крикнули из темноты. Саша сориентировался и пошел на голос. Лизавета осторожно двинулась следом. Потихоньку они дошли до двери, под которой виднелась полоска света. Стучать Маневич не стал. -- Габридзе здесь? Дверь открылась почти сама по себе, как от ветра. В маленькой подсобке сидела теплая компания хорошо известного типа людей -- любителей поутру пропустить бутылочку на троих в антисанитарных условиях. Уставленную стеллажами грязную комнатку никак нельзя было назвать подходящей для приема пищи и распития спиртного, однако дефицит стерильности вовсе не мешал работягам в пятнистых зеленоватых ватниках наслаждаться жизнью -- они сидели на табуретках вокруг импровизированного стола из автопокрышек и прекрасно себя чувствовали. Незваные гости остановились на пороге. -- Так есть Габридзе? -- снова задал вопрос Саша. -- Ну, я Габридзе... -- пробасил сидящий в углу усатый парень. В принципе, из всех присутствующих он больше всего и был похож на носителя грузинской фамилии: черные, чуть вьющиеся волосы и нос с заметной горбинкой выдавали кавказское происхождение. Но говорил парень чисто, без акцента. -- Здравствуйте, мы журналисты, с телевидения. Хотели бы задать вам несколько вопросов... -- осторожно начал Маневич. -- Точно, с телевидения, -- обрадовался самый пожилой рабочий. -- А я смотрю, у девушки лицо такое знакомое, все вспоминал, из какой она квартиры. Лизавета улыбнулась и опустила глаза, а отвечать не стала, чтобы не отвлекаться на разговор о том, кто, где и когда видел ее на экране. Габридзе отреагировал не столь весело: -- А что надо-то? -- Мы насчет тела, которое вы нашли в подвале! -- сказал Саша. -- Вот, что я им говорил? Затаскают! Не надо было ничего трогать! -- досадливо махнул рукой Габридзе и отвернулся. Его собутыльники тоже молчали. Пауза затягивалась. -- Простите, как ваше имя-отчество? -- поинтересовалась Лизавета. Чтобы возобновить вдруг оборвавшийся разговор, самое лучшее -- задать простой и ясный вопрос. -- Мое, что ли? Георгий Давидович. -- Габридзе откликнулся не сразу. -- А кому вы говорили, что тело надо оставить там, где есть? -- вступил в беседу Маневич. -- Да всем говорил, хлопот не оберешься с этой милицией и прочим... -- А что -- не в первый раз тело находите? Опыт был? Габридзе возмущенно замотал головой: -- Еще чего, первый раз такое, слава Богу! Правда, был случай, под лестницей бомжа нашли, в семнадцатом доме, да ведь бомж -- он и есть бомж, умер и умер, тогда никто не интересовался, а тут уже два раза в отделение вызывали! Теперь вы еще пришли... Я знал, что затаскают! Приличная такая дамочка... -- А раньше в этом районе вы ее не встречали? -- Да разве всех упомнишь?! -- А в подвал почему пошли? -- спросила Лизавета. Они с Сашей так и стояли на пороге. Войти их никто не пригласил, уступить табурет даме тоже никто не торопился. Впрочем, Лизавета не обиделась -- не в Версаль приехала... -- Как почему? Подвал под офис сдают, а там воды по колено... -- А кому под офис? -- оживился Саша. -- Меня это не касается, нам поручили воду выкачать, мы и пришли. И тут такая незадача! Теперь вот отчитывайся перед вами! -- Дверь-то заперта была? В подвал? -- продолжал давить Маневич. -- Нет, замок висел на одной скобе, взяли у дворника ключ, а он не пригодился. -- Габридзе хлопнул себя по обтянутой камуфляжными штанами коленке. -- Да открыл, наверное, кто-то, когда входил в подвал. Не сквозь же дверь эта дамочка туда пришла! Такой замок сломать -- тьфу, если умеючи! -- А воду-то откачали? Вместо ответа Габридзе тяжело вздохнул и посмотрел на полупустую бутылку водки. Он явно устал от вопросов, да и трубы опять горели. "Сколько можно отвечать на вопросы, если продукт тухнет?" -- этот незамысловатый упрек явственно читался на лицах сидевших в подсобке мужчин. -- Так откачали воду? -- упорствовал Маневич. -- Нет, пойдем еще, завтра или когда там... -- угрюмо буркнул Габридзе и начал наполнять стаканы. -- Может, и телевидение с нами, а? -- гостеприимно предложил пожилой рабочий. -- Стаканы сейчас организуем! -- Нет, спасибо, мы пойдем. -- Лизавета даже вздрогнула. Эта идея явно ее шокировала. -- До свидания. -- Да, до свидания. -- Саша вышел следом. Когда они очутились на относительно свежем воздухе, Маневич тут же принялся ругать Лизавету: -- Лучше бы один пошел, а то толку от вас, журналистки уважаемые, чуть больше, чем от лисицы в курятнике! Выпил бы с ними водки, они, глядишь, еще чего-нибудь рассказали бы... -- Прекрати говорить красиво, -- немедленно отрезала Лизавета. -- Ничего бы ты не узнал. Они просто украсили бы матюжками те же ответы, и у тебя появилось бы ощущение, что ты получил полную и всестороннюю информацию. Пошли к дворнику! Дворника, вернее, дворничиху они нашли по указанному адресу без особых проблем. Правда, напуганная желтой прессой женщина долго не хотела открывать дверь своей квартиры. Саша уж и так и сяк ее уламывал, и хозяйка сдалась только тогда, когда он предложил забросить ей в окно собственное редакционное удостоверение. -- Тоже мне, кабальеро, -- прокомментировала нестандартную идею Лизавета, но на дворничиху Сашина самоотверженность произвела впечатление, она щелкнула хлипким замком и осмотрела пришельцев в образовавшуюся щель. Потом решилась и отрыла дверь пошире. -- Добрый день, мы хотим вам задать всего два вопроcа, -- обаятельно улыбнулся Саша. Дворничиха ответила нелюбезно: -- Задавайте, только побыстрее, у меня там белье кипятится! -- Пользуйтесь "Асом"! Можно без кипячения! -- Ответ напрашивался сам собой. Однако дворничиха шутку не приняла и попыталась захлопнуть дверь. -- Ходют тут всякие, учат! -- Видимо, бессмертная реклама на нее не действовала, или же в этой квартире жили без телевизора. Впрочем, уйти от вопросов женщине не удалось. Маневич, рискуя остаться без пальцев, просунул руку в щель, и дворничиха, поразмыслив, не стала его калечить. -- Скажите, вот подвал, где эту женщину нашли, он всегда заперт был? -- Всегда. Положено так -- все подвалы и чердаки на запоре держать, чтобы бомжи пожара не устроили, -- пробурчала дворничиха. Она была рыжая, с проседью, волосы забраны в тугой пучок на затылке, что делало ее похожей на школьную учительницу. Если, конечно, учительницы носят дома старые сине-фиолетовые спортивные штаны и застиранные свитера. -- А тот самый подвал был заперт или нет? Вот рабочие говорят... -- не унимался Маневич. -- Они вам наговорят, особенно когда с утра зенки зальют, алкаши проклятые. Еще что интересует? -- совсем посуровела их и без того каменноликая собеседница. Лизавета поняла, что пора вмешиваться, и быстро проговорила: -- Вы не пугайтесь, пожалуйста, мы не в смысле злоупотреблений и нарушений, дело в том, что в милиции дело хотят закрыть, говорят, простой несчастный случай, а нам кажется, что эта женщина... -- Лизавета секунду помешкала. -- Ну, не сама туда пришла. Понимаете? Она у нас на студии работала. Муж у нее больной, сын остался, в армии. Нечего было ей в этом подвале делать. Поэтому очень важно узнать, закрыта была дверь или нет. Или у вас кто-то ключ просил? Мы просто должны проверить, это до милиции не дойдет, точно вам говорю... Дворничиха с минуту пристально глядела на Лизавету и, вероятно, решила, что она заслуживает доверия. -- От этого подвала несколько ключей было. Я тут одним разрешила иногда товар оставлять. А потом, когда начальник нашел арендаторов, сказала, чтобы выметались. -- А кто оставлял товар? -- Да парни какие-то, бизнесмены, -- важно выговорила дворничиха. -- Может, вы и название фирмы скажете? -- Вот уж не знаю, мне эта фирма без надобности, парни и парни, один высокий, блондин, красивый такой, обходительный, а второй маленький, шатенистый, крепкий. Саша немедленно разыграл удивление: -- Что ж, вы и документов их не видели, а ключ дали? -- Так ведь не в квартиру пускала. В подвале, кроме воды да комаров, они там круглый год по стенам сидят, ничего нет. Что эти парни там держали -- их дело, главное, что не мешки со взрывчаткой, а товар. Я сразу предупредила -- за сохранность не отвечаю. -- Откуда вы знаете, что это была не взрывчатка? -- Так ведь не чеченцы, поди. Наши, русские ребята. Говорю же -- один блондин, второй шатенистый. Аргумент, конечно, был тот еще, но чувствовалось, что дискуссия на тему "Национальное лицо терроризма" с дворничихой не получится. -- Как же вы тогда их предупредили, чтобы они увезли товар? -- Маневич нашел еще одно слабое место в ответах дворничихи. -- А встретила их. Совершенно случайно, буквально третьего дня! Ну и сказала, чтобы убрали все. -- И что же они там хранили, если в подвале воды по пояс? -- продолжал допрос Маневич. -- Я не следила. Видела один раз какую-то большую коробку с надписями по-иностранному, так разве прочтешь? -- Дворничиха оглянулась, услышав какой-то шум в глубине квартиры. -- Ну что, все у вас? Там у меня белье... -- Последний вопрос -- вы их узнаете, если увидите? -- Чего ж не узнать? Приметные ребята! -- ответила дворничиха и скрылась за дверью. -- Это Целуев, я тебе говорю! Обходительный блондин -- это он! -- Саша горячился и размахивал руками, он даже на дорогу не смотрел и чуть не угодил под машину, неосторожно ступив на мостовую. -- Послушай, под эти приметы только в нашей редакции подходит не меньше трех человек, -- попробовала остудить его прагматичная Лизавета. Но тщетно, Саша продолжал гнуть свою линию: -- Обходительный блондин, лучше не придумаешь, это он, к тому же и офис его неподалеку, на Восстания. -- И что? Здесь тысячи офисов, в которых работают блондины. К тому же, какой товар может хранить в подвале профессиональный имиджмейкер? Или ты полагаешь, что он хотел использовать подвал как гробницу? Судя по твоему рассказу, человек он, конечно, неприятный, но не производит впечатления клинического идиота. И не стал бы светится личиком, если собирался спрятать в подвале труп. -- Да нет, -- досадливо поморщился Саша. -- Они там что-то хранили, а потом надо было срочно спрятать тело, и они бросили его в воду. Они же не знали, что появятся эти работяги с помпой. Лизавета задумчиво смотрела на светофор, мигающий предупреждающим желтым глазом. -- Может, ты и прав, но все это надо еще доказать... А то у нас чувства, подозрения и ощущения... -- Я и докажу, вот вернусь из Москвы и докажу. Есть идея. Они распрощались на углу Невского и Восстания. Маневич пошел за билетом, а Лизавета отправилась в магазин: у продуктов есть крайне неприятное свойство -- сколько бы ты ни накупил, они кончаются, и запасы надо пополнять.  * ЧАСТЬ 2 *  КОНТРОЛЬНАЯ ОТМЕНЯЕТСЯ Саша Маневич шел-шагал по Москве, по проспекту, название которого для приезжего с берегов Невы звучит как "плюсквамперфектум", как знак из давно прошедшего времени. Он шел по Ленинградскому проспекту и втихую завидовал жителям столицы. Троллейбусы по Тверской и Ленинградскому проспекту ходили, как заведенные, будто зайцы, снабженные батарейками "Энерджайзер". Жители Северной Пальмиры давно усвоили немудрящую истину: если туда, куда тебе надо, ты в силах дойти пешком, -- иди. Сэкономишь время, силы и сбережешь хорошее настроение. Дождавшись на остановке троллейбуса, Саша вспрыгнул на заднюю площадку и поехал в сторону Тверской. На Тверском бульваре ему назначил встречу депутат Зотов. Сниматься Яков Сергеевич отказался категорически, чем несказанно удивил журналиста Маневича. Все телевизионщики знали Зотова как законченного ликоблуда. (Далеко не каждый знаком с телевизионным жаргоном, поэтому следует пояснить: ликоблудом именуется человек, получающий колоссальное наслаждение от вида собственного лица на экране и потому готовый сниматься где угодно и в каком угодно качестве.) Раз съемок не будет, Саша бросил оператора в телевизионной гостинице. Машину тоже решил не заказывать -- зачем попусту тратить студийные деньги? Спасибо за бережливость ему, конечно, никто не скажет, но про себя можно гордиться собственными благородством и неприхотливостью. Разыскать парламентария Зотова оказалось очень и очень непросто, хоть Саша разжился его думским телефоном. В своем кабинете Яков Сергеевич, видимо, бывал крайне редко. Саша названивал ему все время, пока снимал встречу в верхах и подписание договора о Союзе между Белоруссией и Россией. Съемочные дни были суетливыми и бестолковыми. Так всегда бывает во время официозных съемок. Толпы журналистов носились по Москве, отлавливая то Лукашенко, то еще кого-нибудь, не менее влиятельного. Саша, как и все остальные репортеры, измотанный постоянным тоскливым ожиданием пресс-конференций и церемоний официального фотографирования, не забывал ежедневно названивать господам Зотову и Поливанову. С Игорем Ивановичем Поливановым не повезло сразу и окончательно. Секретарь депутата Думы от Новгорода и по совместительству обладательница приятного голоса предельно корректно, не придерешься, разъяснила корреспонденту "Петербургских новостей", что ее многоуважаемый босс уехал повидаться с избирателями и вернется через недельку, не раньше. Саша засомневался -- в новой Думе кипел очередной парламентский скандал, разгорелись страсти, как это господин Поливанов покинул коллег-законодателей в такой острый момент? Вышколенная девица поблагодарила представителя прессы за интерес, проявленный к господину Поливанову, а заодно посоветовала больше думать о качестве телевизионного вещания и меньше -- о проблемах парламентского регламента. Дозвониться до Якова Сергеевича Зотова Саша не мог в течение двух суток. Он звонил упорно и настойчиво, в разное время, и в шесть утра, и в одиннадцать вечера. Ответом ему были долгие заунывные гудки. Последний раз он позвонил наудачу из холла гостиницы -- в номерах, отведенных Российским телевидением петербургским гостям, телефонов не было. Позвонил в три часа ночи, машинально, почти по привычке. Ответил депутат Зотов лично. Беседа получилась сюрреалистическая. Сначала Саша от неожиданности молчал в течение долгой минуты, потом задал умнейший в данных обстоятельствах вопрос: -- Это вы, Яков Сергеевич? Думец Зотов тоже блеснул интеллектом: -- А кого вам надо? -- Это Александр Маневич, корреспондент... -- Ах, Маневич, как же, как же, помню такого... -- Тон депутата Саше не понравился, сарказм не шел важному и велеречивому думцу-политологу. -- Я у вас интервью брал... -- Саша опять не успел закончить фразу. -- Я за свою жизнь раздал сотни интервью... -- Мне бы хотелось с вами встретиться, чтобы... -- Я не уверен, что располагаю временем для бесед с журналистами, -- опять перебил его Зотов. -- Я имел в виду нашу последнюю встречу, хотелось бы кое-что уточнить... -- Что уточнить, что?! -- вдруг взвизгнул Яков Сергеевич. Саша от неожиданности чуть не уронил трубку. Впрочем, собеседник его немедленно взял себя в руки и на три тона ниже спросил: -- Вы откуда звоните? -- Из гостиницы Российского телевидения. -- Наше интервью в эфире было? -- Пока нет. -- Саша приготовился оправдываться: политические деятели полагают, что их откровения должны запускаться в народ немедленно. -- Надо кое-что уточнить, я бы подъехал с оператором и... -- Я же сказал, времени для интервью у меня нет... -- Почему? Я не могу без уточнений выпустить в эфир прошлую запись. -- Тогда не выдавайте... -- охотно согласился Зотов. Саша даже растерялся, столкнувшись с дивом дивным, чудом чудным в виде политика, вдруг разлюбившего шорох газетных страниц, заполненных его статьями, и шуршание пленок с записями его интервью. -- Как же так, ведь вы... -- Вот что, молодой человек, подъезжайте завтра к шести вечера на Гоголевский бульвар. -- А как туда добраться? Саша, подобно большинству петербуржцев, вернее, петербургских журналистов, конечно, знал Москву, но в общих чертах: там Кремль, здесь Белый дом, тут Дума, а чуть дальше Останкино. -- Ах да, вы же приезжий, -- сердито буркнул депутат Думы от Петербурга, -- тогда на Тверском. Знаете, где Пушкин? Где Пушкин, Саша знал, и даже знал, как туда добраться от Третьей улицы Ямского поля, на которой стоит Российское телевидение и прикрепленная к нему телевизионная гостиница. -- Хорошо, в шесть, -- безропотно согласился он и, изрядно озадаченный, повесил трубку. Депутат Зотов переродился, стал другим от кончиков ногтей до глубин подсознания. Излечился от мании величия и синдрома приобретенной чрезмерной болтливости. Почему? Ответ на этот вопрос Саша надеялся получить при встрече. В условленное время Саша Маневич стоял у грустного Пушкина и оглядывался по сторонам. Он приехал на пятнадцать минут раньше срока. Он ждал уже полчаса. Вокруг памятника было много людей -- парни искали глазами подруг, назначивших здесь свидание, средних лет одинокие дамочки парами проходили в сторону кинотеатра, мимо по Тверской шлялись девы с профессиональными лицами, вышагивали степенные командированные, бузила молодежь. Депутата Зотова не было. Тоже странно. Раньше журналисты ценили его еще и за пунктуальность. -- Добрый вечер. -- От этого тихого приветствия Саша вздрогнул, будто от выстрела базуки. Он обернулся и вздрогнул еще раз. Депутат и впрямь изменился почти до неузнаваемости. То есть все было прежним -- и окладистая борода тороватого купчины, и кепка-лужковка, и стрижка "а ля рюсс", почти под горшок, и клетчатое пальто. Но... борода уже не лоснилась, волосы торчали перьями, пальто висело мешком, глаза, раньше уверенно смотревшие в будущее, теперь были скрыты близоруким прищуром. Нынешний Яков Сергеевич Зотов походил на безработного мэнээса, а не на преуспевающего демагога. -- Здравствуйте, Яков Сергеевич. Я и не заметил, как вы подошли. Прямо как агент какой подкрались. -- Не понимаю, не понимаю ваши шутки, -- поморщился депутат. Вот и чувство юмора куда-то пропало, и рефлексы не политические, а заячьи.... Просто другой человек. Но Саша не сомневался: перед ним именно Яков Сергеевич, он столько раз видел его и в жизни, и на экране, что сомнений просто быть не могло. Только вылинявший, потрепанный в политических или житейских боях. Скрутило его за эту неделю изрядно. Во время последнего интервью он еще ходил гоголем. А теперь блеет, словно барашек. -- Я и не шучу, уже двадцать минут вас высматриваю, заждался. -- Пойдемте, -- бросил Зотов журналисту и ринулся в сторону кинотеатра. Причем невысокий кругленький думец шел так быстро, что Саша был вынужден почти бежать следом. В прежние времена Яков Сергеевич не ходил, а шествовал. Они обогнули громаду храма социалистической кинематографии и понеслись собственно по бульвару, распугивая дамочек с детьми и дамочек с собачками. -- За вами не угнаться, -- тяжело дыша, сказал Саша. Депутат Зотов обернулся, посмотрел на журналиста, повращал глазами и не ответил. Бег продолжался. Мелькали дома, деревья, люди, автомобили. -- Я вовсе не против джоггинга, -- снова попытался остановить думца Саша, -- но вы бы меня предупредили заранее, я бы форму спортивную захватил... -- Все-то у вас шуточки, счастливые люди, пташки Божии... -- депутат совсем запыхался и еле выговаривал слова. -- Я не понимаю, куда и зачем мы бежим? -- Не отвлекайтесь, молодой человек. -- Зотов опять оглянулся и пошарил глазами вокруг. -- Вы что-то ищете? -- Не отвлекайтесь, -- повторил свой странный совет депутат. -- От чего не отвлекаться? -- Вы хотели что-то уточнить, спрашивайте. Маневич чуть не застонал. -- Спрашивайте, спрашивайте, побеседуем на ходу, -- ободрил его Яков Сергеевич и опять зорко осмотрелся. -- Я не умею беседовать и бегать одновременно, -- выдохнул журналист, -- вы хоть меня пожалейте. -- Ладно. -- Думец Зотов перешел с галопа на учебную рысь. -- Так что вы хотели уточнить? Саша, некогда бегавший кроссы в дивизии Дзержинского, с трудом нал