мог, -- пожал плечами Фандорин. -- Не той закалки человек. И уж тем более не сунулся бы, как он утверждает, с докладом к Соболеву, предварительно не приведя себя в порядок. Лжет есаул, это ясно. Но дело, ваше превосходительство... -- Евгений Осипович, -- перебил его генерал, слушавший с чрезвычайным вниманием. -- Дело, Евгений Осипович, -- с учтивым поклоном продолжил Фандорин, -- еще серьезней, чем я думал. Соболев умер не здесь. -- Как это "не здесь"? -- ахнул обер-полицеймейстер. -- А где? -- Не знаю. Но позвольте спросить, почему ночной портье -- а я с ним говорил -- не видел, как Соболев вернулся? -- Возможно, куда-то отлучился и не хочет в этом признаваться, -- возразил Караченцев, более для полемики, нежели всерьез. -- Невозможно, и чуть позже я объясню, почему. Но вот загадка, которой вы мне уж т-точно не разъясните. Если бы Соболев вернулся в нумер ночью, да еще после этого сидел за столом и что-то писал, он непременно зажег бы свечи. А вы посмотрите на канделябр -- свечи-то целехоньки! -- В самом деле! -- Генерал хлопнул себя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. -- Да вы, Эраст Петрович, молодцом. Зато из меня хорош сыщик. -- Он обезоруживающе улыбнулся. -- Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалерии состоял. Что же, по-вашему, могло произойти? Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-вниз собольими бровями. -- Г-гадать не хочу, однако совершенно ясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к тому времени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. Да и официанты подтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. В то, что ночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, мог отлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю. -- "Верю -- не верю" -- это не аргумент, -- подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. -- Вы мне факты давайте. -- Извольте, -- улыбнулся Фандорин. -- После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти, если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти -- надобно звонить в колокольчик. -- Вот это уже факт, -- признал генерал. -- Но продолжайте. -- Единственный момент, когда Соболев мог вернуться -- это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако, как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньше четырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должны сомневаться в суждении этого п-почтенного профессора?), Соболев к тому времени уже несколько часов был мертв. Каков вывод? Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском: -- Ну и каков же? -- Гукмасов отослал портье для того, чтоб можно было незаметно внести б-бездыханное тело Соболева. Подозреваю, что остальные офицеры свиты в это время находились снаружи. -- Так допросить их, мерзавцев, как следует! -- взревел обер-полицеймейстер так грозно, что услыхали в соседней комнате -- доносившийся оттуда невнятный гул разом затих. -- Бесполезно. Они сговорились. Потому и сообщили о смерти с таким опозданием -- готовились. -- Эраст Петрович дал собеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем повернул беседу в другое русло. -- Что за Ванда такая, которую все знают? -- Ну, все не все, а в определенных кругах особа известная. Немочка из Риги. Певица, красавица, не вполне кокотка, но что-то вроде этого. Этакая dame aux camelias [Дама с камелиями (фр.)]. -- Караченцев энергично кивнул. -- Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам все и прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали. И генерал решительно двинулся к двери. -- Не советовал бы, -- сказал ему в спину Фандорин. -- Если что и было, с полицией эта особа откровенничать не станет. И с офицерами она наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообще п-причастна к произошедшему. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с ней потолкую. В своем партикулярном качестве, а? Так где "Англия" находится? Угол Столешникова и Петровки? -- Да, тут пять минут. -- Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. -- Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом. И коллежский асессор, осененный крестным знамением высокого начальства, вышел. Глава третья, в которой Фандорин играет в подлянку Однако дойти в пять минут до "Англии" Эрасту Петровичу не удалось. В коридоре, за дверью рокового 47-го номера, его поджидал мрачный Гукмасов. -- Пожалуйте-ка ко мне на пару слов, -- сказал он Фандорину и, крепко взяв молодого человека за локоть, завел в комнату, расположенную по соседству с генераловыми апартаментами. Этот номер был как две капли воды похож на тот, который занимал сам Фандорин. На диване и стульях расположилось целое общество. Эраст Петрович обвел взглядом лица и узнал офицеров из свиты покойного, которых давеча видел в гостиной. Коллежский асессор приветствовал собрание легким поклоном, но ему никто не ответил, а в обращенных на него взглядах читалась явная враждебность. Тогда, Фандорин скрестил руки на груди, прислонился спиной к дверному косяку, и лицо его, в свою очередь, изменило выражение -- из учтиво-приветливого разом стало, холодным и неприязненным. -- Господа, -- строгим, даже торжественным тоном произнес есаул. -- Позвольте представить вам Эраста Петровича Фандорина, которого я имею честь знать еще с турецкой войны. Ныне он состоит при московском генерал-губернаторе. И опять никто из офицеров даже головы не наклонил. Эраст Петрович от повторного поклона тоже воздержался. Ждал, что последует дальше. Гукмасов обернулся к нему: -- А это, господин Фандорин, мои сослуживцы. Старший адъютант подполковник Баранов, адъютант поручик князь Эрдели, адъютант штабс-капитан князь Абадзиев, ординарец ротмистр Ушаков, ординарец корнет барон Эйхгольц, ординарец корнет Галл, ординарец сотник Марков. -- Я не запомню, -- сказал на это Эраст Петрович. -- Это и не понадобится, -- отрезал Гукмасов. -- А всех этих господ я вам представил, потому что вы обязаны дать нам объяснение. -- Обязан? -- насмешливо переспросил Фандорин. -- Однако! -- Да, сударь. Извольте объяснить при всех, чем были вызваны оскорбительные расспросы, которым вы подвергли меня в присутствии обер-полицеймейстера. Голос есаула был грозен, но коллежский асессор сохранил безмятежность, и даже всегдашнее его легкое заикание вдруг исчезло. -- Мои вопросы, есаул, были вызваны тем, что смерть Михаила Дмитриевича Соболева -- событие государственной важности и даже более того, исторического масштаба. Это раз. -- Фандорин укоризненно улыбнулся. -- Вы же, Прохор Ахрамеевич, морочили нам голову, причем весьма неуклюже. Это два. Я имею поручение от князя Долгорукого разобраться в сем деле. Это три. И, можете быть уверены, разберусь, вы меня знаете. Это четыре. Или все-таки расскажете правду? Кавказский князь в белой черкеске с серебряными газырями -- вот только вспомнить бы, который из двух -- вскочил с дивана. -- Раз-два-три-четыре! Господа! Этот филер, эта штафирка над нами издевается! Проша, клянусь матерью, я его сейчас... -- Сядь, Эрдели! -- гаркнул Гукмасов, и кавказец тут же сел, нервно дергая подбородком. -- Я вас действительно знаю, Эраст Петрович. Знаю и уважаю. -- Взгляд есаула был тяжел и мрачен. -- Уважал вас и Михал Дмитрич. Если вам дорога его память, не суйтесь вы в это дело. Только хуже сделаете. Фандорин ответил столь же искренне и серьезно: -- Ежели бы это касалось только меня и моего праздного любопытства, то я непременно исполнил бы вашу просьбу, но тут, извините, не могу -- служба. Гукмасов хрустнул за спиной сцепленными пальцами, прошелся по комнате, тренькая шпорами. Вновь остановился перед коллежским асессором. -- Ну, так и я не могу. Не могу допустить, чтобы вы продолжили разбирательство. Полиция -- пускай, но только не вы. Ваши таланты, господин Фандорин, здесь слишком некстати. Учтите, я остановлю вас любыми средствами, невзирая на прошлое. -- Например, какими же, Прохор Ахрамеевич? -- холодно осведомился Эраст Петрович. -- Да вот отличное средство! -- снова встрял поручик Эрдели, вскакивая. -- Вы, милостивый государь, оскорбили честь офицеров 4-го корпуса, и я вызываю вас на дуэль! Стреляться здесь и сейчас! Насмерть, через платок! -- Насколько я помню дуэльный артикул, -- сухо произнес Фандорин, -- условия поединка определяет тот, кого вызвали. Я, так и быть, сыграю с вами в эту глупую игру, но позже, когда закончу расследование. Можете присылать секундантов, я остановился в 20-ом нумере. До свиданья, господа. Он хотел было повернуться, но Эрдели с криком "Так я заставлю же тебя стреляться!" подскочил к нему и хотел влепить пощечину. Эраст Петрович с удивительной ловкостью перехватил занесенную для удара руку и сжал запястье князя двумя пальцами -- вроде бы несильно, но у поручика от боли перекосилось лицо. -- Мэррзавец! -- фальцетом вскричал кавказец и замахнулся левой рукой. Фандорин оттолкнул неугомонного князя и брезгливо сказал: -- Не трудитесь. Будем считать, что пощечина уже нанесена. Я сам вызываю вас и заставлю заплатить за оскорбление кровью. -- Вот и отлично, -- впервые разомкнул уста флегматичный штаб-офицер, которого Гукмасов представил как подполковника Баранова. -- Называй свои условия, Эрдели. Потирая запястье, поручик ненавидяще процедил: -- Стреляемся сейчас. Через платок. -- Как это -- через платок? -- с интересом спросил Фандорин. -- Я слышал про этот обычай, но, признаться, деталей не знаю. -- Очень просто, -- любезно сказал ему подполковник. -- Противники берутся свободной рукой за два противуположных конца обычного платка. Да вот хоть мой возьмите, он чистый. -- И Баранов извлек из кармана большой носовой платок в красно-белую клетку. -- Берут пистолеты. Гукмасов, где твои лепажи? Есаул взял со стола продолговатый футляр, видно, приготовленный заранее, и откинул крышку. Блеснули длинные, инкрустированные стволы. -- Противники по жребию берут пистолет, -- миролюбиво улыбаясь, продолжил Баранов. -- Целятся -- хотя с такого расстояния что же целиться? По команде стреляют. Вот, собственно, и все. -- По жребию? -- переспросил Фандорин. -- То есть один пистолет заряжен, а второй нет? -- Разумеется, -- кивнул подполковник. -- В том-то и смысл. Иначе это была бы не дуэль, а двойное самоубийство. -- Что ж, -- пожал плечами коллежский асессор. -- Тогда мне жаль поручика. Не было случая, чтобы я проиграл по жребию. -- На все воля божья, а говорить так дурная примета, сглазите, -- наставительно заметил Баранов. Пожалуй, все-таки он здесь главный, а не Гукмасов, подумал Эраст Петрович. -- Вам нужен секундант, -- сказал угрюмый есаул. -- Если угодно, то, как старый знакомец, могу предложить свои услуги. И не сомневайтесь, с жребием все будет честно. -- А я и не сомневаюсь, Прохор Ахрамеевич. Что же до секундантства, то вы не годитесь. Если мне не повезет, слишком уж будет похоже на убийство. Баранов кивнул: -- Он прав. Приятно иметь дело с умным человеком. Прав и ты, Прохор, он опасен. Что вы предлагаете, господин Фандорин? -- Японский подданный в качестве секунданта вас устроит? Видите ли, я только сегодня прибыл в Москву и еще не успел обзавестись знакомствами... Коллежский асессор извиняющимся жестом развел руки. -- Хоть папуасский, -- воскликнул Эрдели. -- Только давайте побыстрее начнем! -- Будет ли врач? -- спросил Эраст Петрович. -- Врач не понадобится, -- вздохнул подполковник. -- С такого расстояния бьют насмерть. -- Ну-ну. Я, собственно, не о себе, а о князе беспокоюсь... Эрдели возмущенно воскликнул что-то по-грузински и отошел в дальний угол. Эраст Петрович изложил суть дела в короткой записке, написанной диковинными значками сверху вниз и справа налево, и попросил отнести ее в двадцатый. Маса явился нескоро -- минут через пятнадцать. Офицеры уже начали нервничать и, кажется, заподозрили коллежского асессора в нечестной игре. Появление секунданта оскорбленной стороны произвело изрядный эффект. Ради поединка, до которых Маса был большой охотник, он вырядился в парадное кимоно с высокими накрахмаленными плечами, надел белые носки и перепоясался своим лучшим поясом с узором в виде ростков бамбука. -- Это еще что за макака! -- невежливо изумился Эрдели. -- Впрочем, плевать. К делу! Маса церемонно поклонился присутствующим, поднес хозяину на вытянутых руках треклятую чиновничью шпажонку. -- Вот ваш меч, господин. -- Как же ты мне надоел со своим мечом, -- вздохнул Эраст Петрович. -- Я стреляюсь на пистолетах. Вон с тем господином. -- Опять на пистолетах? -- разочарованно спросил Маса. -- Что за варварский обычай. И кого же вы убьете? Того волосатого человека? До чего же он похож на обезьяну. Свидетели поединка встали вдоль стены, а Гукмасов, отвернувшись, поколдовал над пистолетами и предложил противникам выбирать. Эраст Петрович подождал, пока Эрдели, перекрестившись, возьмет оружие и небрежно, двумя пальцами, подцепил второй пистолет. Следуя указаниям есаула, дуэлянты взялись за края платка и отдалились на максимально возможное расстояние, даже при вытянутых руках не превысившее трех шагов. Князь поднял пистолет на уровень плеча и прицелился противнику прямо в лоб. Фандорин же держал оружие у бедра и не целился вовсе, что на такой дистанции, впрочем, было совершенно излишним. -- Раз, два, три! -- быстро отсчитал есаул и подался назад. Пистолет князя сухо щелкнул курком, зато оружие Фандорина изрыгнуло злой язык пламени, и поручик с воем покатился по ковру, держась за простреленную правую руку и отчаянно матерясь. Когда вой сменился глухими стонами, Эраст Петрович назидательно произнес: -- Этой рукой вы никогда больше не сможете раздавать пощечины. В коридоре раздался шум, крики. Гукмасов приоткрыл дверь и сказал кому-то, что произошел досадный казус -- поручик Эрдели разряжал пистолет и поранил руку. Раненого отправили на перевязку к профессору Веллингу, который, по счастью, еще не успел уехать за приспособлениями для бальзамирования, после чего все вернулись в номер к Гукмасову. -- Что дальше? -- спросил Фандорин. -- Вы удовлетворены? Гукмасов покачал головой: -- Дальше вы будете стреляться со мной На тех же условиях. -- А потом? -- А потом -- если вам снова повезет -- со всеми остальными, по очереди. Пока вас не убьют. Эраст Петрович, избавьте меня и моих товарищей от этого испытания. -- Есаул смотрел молодому человеку в глаза чуть ли не с мольбой. -- Дайте честное слово, что не станете участвовать в расследовании, и мы разойдемся друзьями. -- Быть вашим другом счел бы за честь, но вы требуете невозможного, -- ( печально произнес Фандорин. Маса шепнул ему на ухо: -- Господин, я не понимаю, что вам говорит этот человек с красивыми усами, но чувствую опасность. Не разумнее ли будет напасть первыми и перебить этих самураев, пока они не изготовились? У меня в рукаве ваш маленький пистолет и еще тот кастет, который я купил себе в Париже. Очень хочется его опробовать. -- Маса, оставь свои разбойничьи замашки, -- ответил слуге Эраст Петрович. -- Я буду драться с этими господами честно, по очереди. -- О-о, тогда это надолго, -- протянул японец и, отойдя к стене, сел на пол. -- Господа, -- попытался воззвать Фандорин к благоразумию офицеров, -- поверьте мне, у вас ничего не выйдет. Только зря время потеряете... -- Не надо лишних слов, -- перебил его Гукмасов. -- Ваш японец умеет заряжать дуэльные пистолеты? Нет? Тогда заряди ты, Эйхгольц. Противники снова разобрали пистолеты и натянули платок. Есаул был угрюм и решителен, у Фандорина же вид был скорее сконфуженный. По команде (теперь отсчитывал Баранов) Гукмасов вхолостую щелкнул курком, а Эраст Петрович не выстрелил вовсе. Смертельно побледнев, есаул процедил: -- Стреляйте, Фандорин, и будьте прокляты. А вы, господа, решите, кто следующий. И забаррикадируйте дверь, чтоб не лезли! Не выпускайте его отсюда живым. -- Вы не желаете меня выслушать, а зря, -- сказал коллежский асессор, взмахнув заряженным пистолетом. -- Я вам говорю, со жребием у вас ничего не выйдет. У меня редкий дар, господа, -- ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно свыкся. Очевидно все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно не везло. Я выигрываю всегда и в любые игры, и оттого терпеть их не могу. -- Он обвел ясным взглядом хмурые лица офицеров. -- Не верите? Вот видите империал? -- Эраст Петрович достал из кармана золотой и протянул Эйхгольцу. -- Бросайте, барон, а я угадаю, орел или решка. Оглянувшись на Гукмасова и Баранова, барон, молодой офицерик с едва пробивающимися усиками, пожал плечами и подбросил монету. Она еще вертелась в воздухе, а Фандорин уже сказал: -- Не знаю... Ну, допустим, орел. -- Орел, -- подтвердил Эйхгольц и бросил еще раз. -- Снова орел, -- скучливо произнес коллежский асессор. -- Орел! -- воскликнул барон. -- Ей-богу, господа, смотрите! -- Ну-ка, Митя, еще, -- сказал ему Гукмасов. -- Решка, -- приговорил Эраст Петрович, глядя в сторону. Воцарилось гробовое молчание. На распростертую ладонь барона Фандорин даже не взглянул. -- Я же вам говорил. Маса, икоо. Овари да [Идем, Маса. Кончено (яп.)]. Прощайте, господа. Офицеры с суеверным ужасом смотрели, как чиновник и его японский слуга идут к двери. Бледный Гукмасов сказал вслед: -- Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России. Эраст Петрович помолчал. -- Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно. Коллежский асессор скрылся за дверью, а Маса на пороге обернулся, церемонно поклонился офицерам в пояс и тоже был таков. Глава четвертая, в которой доказывается полезность архитектурных излишеств Номера "Англия" ничуть не уступали респектабельной "Дюссо" в великолепии убранства, а по архитектурной затейливости, пожалуй, и превосходили, однако же в пышности золоченых потолков и мраморных завитушек ощущалась некоторая сомнительность или, во всяком случае, неосновательность. Зато подъезд сиял электрическим светом, на три верхних этажа можно было доехать на лифте, а в вестибюле то и дело раздавался пронзительный трезвон модного чуда техники -- телефона. Прогулявшись по широкому вестибюлю с зеркалами и сафьяновыми диванами, Эраст Петрович остановился у доски с именами постояльцев. Публика здесь жила попестрее, чем у Дюссо: иностранные коммерсанты, биржевые маклеры, актеры преуспевающих театров. Однако никакой певицы Ванды в этом перечне не обнаружилось. Фандорин присмотрелся к прислуге, шаставшей от стойки к лифту и обратно, и выбрал одного особенно расторопного полового со смышленой, подвижной физиономией. -- А что же госпожа Ванда здесь больше не к-кварти-рует? -- изобразив легкое смущение, спросил коллежский асессор. -- Отчего же-с, проживают, -- охотно откликнулся малый и, проследив за взглядом красивого господина, показал на доске пальцем. -- Вот-с: "Г-жа Хельга Ивановна Холле", они самые и есть. А "Ванда" -- это ихнее прозвание, для благозвучия-с. Оне во флигеле жительствуют. Вы, сударь, через ту дверку во двор пожалуйте, у госпожи Ванды там квартера с отдельным ходом. Только их об это время еще не бывает-с. -- И половой хотел было ускользить прочь, но Эраст Петрович хрустнул в кармане купюрой, и молодец замер на месте, как вкопанный. -- Не будет ли какого порученьица? -- спросил он, глядя на молодого человека взглядом преданным и ласковым. -- Когда же она возвращается? -- По-разному-с. Оне ведь в "Альпийской розе" поют. Кажный день кроме понедельников-с. А вы вот что, сударь, -- посидите покамест в буфетной, чайку попейте или еще чего, а я вам непременно дам знать, когда мамзель пожалуют. -- И что она? -- неопределенно покрутил пальцами Эраст Петрович. -- Какова? В самом деле т-так уж хороша? -- Картинка-с, -- причмокнул пухлыми красными губами половой. -- У нас на особом положении. Платит за квартеру триста целковых в месяц и на чаевые очень щедры-с. Тут он выдержал психологически точную паузу, и Фандорин медленно вытащил две рублевые бумажки, но, словно по рассеянности, сунул их себе в нагрудный карман. -- Госпожа Ванда у себя абы кого не принимают, строги-с, -- значительно сообщил половой, впиваясь взглядом в сюртук барина. -- Но я им доложу, потому как состою у них на особенном доверии. -- На-ка вот. -- Эраст Петрович протянул ему бумажку. -- Вторую п-после получишь, когда мадемуазель Ванда вернется. А я пока пойду газету почитаю. Где, говоришь, у вас буфетная? * * * 25 июня 1882 года "Московские губернские ведомости" писали следующее. _Телеграмма из Сингапура_ Прославленный путешественник Н.Н.Миклуха-Маклай намерен вернуться в Россию на клипере "Стрелок". Здоровье г-на Миклухи-Маклая значительно расшаталось. Он очень худ, страдает постоянными лихорадками и невралгией. Настроение духа по большей части сумрачное. Путешественник сказал нашему корреспонденту, что сыт странствиями по горло и мечтает поскорее добраться до родных берегов. Эраст Петрович покачал головой, живо представив себе изможденное, дергающееся тиком лицо мученика этнографии. Перелистнул страницу. _Кощунство американской рекламы_ "ПРЕЗИДЕНТ УМЕР" -- такая надпись аршинными буквами появилась недавно над Бродвеем, главной улицей Нью-Йорка. Ошарашенные прохожие замирали на месте и лишь тогда имели возможность прочесть то, что было написано далее помельче: "бы вне всякого сомнения, ежели бы не носил в нашем неверном климате теплого шерстяного белья компании "Гарленд"". Представитель Белого Дома подал на безстыжую фирму в суд за использование высокого титула в коммерческих целях. Слава Богу, у нас до такого еще не дошли и вряд ли когда-нибудь дойдут, с удовлетворением подумал коллежский асессор. Все-таки государь император это вам не какой-то там президент. Как человека неравнодушного к изящной словесности, его заинтересовал заголовок: _Литературные чтения_ В обширной зале дома княгини Трубецкой состоялось чтение профессора И.Н.Павлова о современной литературе, собравшее множество слушателей. Чтение было посвящено разбору последних произведений И.С.Тургенева. Г-н Павлов наглядно показал, как низко пал этот талант в погоне за тенденциозной фальшивой реальностью. Следующее чтение будет посвящено разбору произведений Щедрина как главного представителя наиболее грубого и ложного реализма. Фандорин прочитал и расстроился. У русских дипломатов в Японии хвалить господ Тургенева и Щедрина считалось хорошим тоном. До чего же, оказывается, отстал он от литературной жизни за без малого шестилетнее отсутствие. Однако что нового в технике? _Тоннель под Ла-Маншем_ Длина железнодорожного тоннеля под Ла-Маншем достигает уже 1200 метров. Галереи роет инженер Брунтон бурав-тараном, работающим при помощи сжатого воздуха. По проекту длина подземного сооружения должна составить тридцать с небольшим верст. По первоначальному проекту предполагалось, что английская и французская галереи соединятся через пять лет, однако скептики утверждают, что вследствие трудоемких работ по облицовке и прокладке рельс открытие пути состоится никак не ранее 1890 года... Чуткого к прогрессу Фандорина чрезвычайно занимал вопрос о рытье англо-французского тоннеля, но дочитать интересную статью не получилось. Дело в том, что у буфетной стойки уже несколько минут крутился некий господин в серой паре, которого Эраст Петрович заприметил еще давеча, в вестибюле, возле главного служителя. Отдельные слова, долетавшие до слуха коллежского асессора (а слух у него был отменный), показались Фандорину настолько любопытными, что он читать немедленно прекратил, хотя газетный лист по-прежнему держал перед собой. -- Ты мне не финти, -- наседал серый господин на буфетчика. -- Дежурил вчера ночью или нет? -- Спал я, вашество, -- прогудел тот, мордатый и розовощекий детина с расчесанной на стороны масленой бородой. -- Из ночных тут только Сенька. -- Он мотнул бородищей на мальчика, разносившего пирожные и чай. Серый поманил Сеньку пальцем. Филер, безошибочно определил Эраст Петрович, не слишком удивившись. Ревнив Евгений Осипович, господин обер-полицеймейстер, не желает, чтобы все лавры чиновнику для особых поручений достались. -- А скажи мне, Сеня, -- вкрадчиво произнес дотошный господин, -- был ли минувшей ночью у мамзель Ванды генерал с офицерами? Сеня шмыгнул носом, похлопал белесыми ресницами и переспросил: -- Ночью? Енарал? -- Да-да, енарал, -- закивал филер. -- Тута? -- Мальчик наморщил лоб. -- Тут, тут, где же еще! -- А рази енаралы по ночам ездеют? -- недоверчиво поинтересовался Сенька. -- Почему же нет? Мальчик с глубоким убеждением ответил: -- Енарал, он ночью спит. На то он и енарал. -- Ты... ты смотри у меня, дурак! -- разозлился серый. -- Я вот заберу тебя в участок, ты у меня по-другому запоешь! -- Сирота я, дяденька, -- сказал на это Сенька, и его бессмысленные глаза враз наполнились слезами. -- А в участок меня невозможно, у меня от энтого падучая. -- Сговорились вы все, что ли! -- сплюнул агент. -- Ну да ничего, я вас на чистую воду повыведу! -- И вышел вон, громко хлопнув дверью. -- Сурьезный господин, -- сказал Сенька, глядя ему вслед. -- Вчерашние посурьезней были, -- шепнул буфетчик и шлепнул паренька по стриженому затылку. -- Такие господа, что безо всякой полиции башку оторвут. Смотри, Сенька, молчок. Да ведь и сунули тебе, поди? -- Пров Семеныч, Христом-Богом, -- зачастил мальчик, часто моргая. -- Вот как на святую благословенную икону! Дали-то всего пятиалтынный, так и тот я в часовенку отнес, за упокой матушкиной души свечечку поставил... -- Как же, пятиалтынный. Ври, да не мне. В часовенку! -- Буфетчик замахнулся на Сеньку, но тот ловко увернулся и, подхватив поднос, кинулся на зов посетителя. Эраст Петрович отложил "Московские ведомости" и подошел к стойке. -- Этот человек был из полиции? -- спросил он с видом крайнего неудовольствия. -- Я ведь, милейший, сюда не чаи распивать п-пришел, я госпожу Ванду дожидаюсь. Почему это ей интересуется полиция? Буфетчик смерил его взглядом и осторожно спросил: -- Вам что же, сударь, назначено? -- Еще бы не назначено! Я же вот и говорю, что д-дожидаюсь. -- Голубые глаза молодого человека выражали крайнюю озабоченность. -- Однако полиция мне ни к чему. Мне рекомендовали мадемуазель Ванду как приличную барышню, а тут п-полиция! Хорошо еще, что я в сюртуке, а не в мундире. -- Не сумлевайтесь, ваше благородие, -- успокоил нервного посетителя буфетчик. -- Барышня не какая-нибудь желтобилетная, все в лучшем виде. Другие и в мундире ходют, за стыд не считают. -- В мундире? -- не поверил молодой человек. -- Что, даже офицеры? Буфетчик и вновь появившийся Сенька, переглянувшись, засмеялись. . -- Подымай выше, -- прыснул мальчик. -- Ходют и енаралы. Да так славно ходют, что любо-дорого. При-ходют на своих двоих, а после их отсюдова под белы рученьки выносют. Во какая веселая мамзель! Пров Семеныч влепил шутнику затрещину: -- Ты, Сенька, ври да не завирайся. Я же сказал, молчок, рот на крючок. Эраст Петрович брезгливо поморщился и вернулся к столу, однако читать про тоннель ему расхотелось. Очень уж не терпелось потолковать с мадемуазель Хельгой Ивановной Толле. Ждать коллежскому асессору оставалось самую малость. Через каких-нибудь пять минут в буфетную прошмыгнул давешний половой и, согнувшись, шепнул на ухо: -- Пожаловали-с. Как доложить прикажете? Фандорин достал из черепахового бумажника визитную карточку и, чуть подумав, написал на ней несколько слов маленьким серебряным карандашом. -- Вот, п-передай. Половой вмиг исполнил поручение и, вернувшись, доложил: -- Просят. За мной извольте. Провожу-с. Во дворе уже начинало темнеть. Эраст Петрович осмотрел пристройку, весь первый этаж которой занимала таинственная госпожа Ванда. Зачем этой даме отдельный вход -- понятно. Ее гости, очевидно, предпочитают конфиденциальность. Над высокими окнами навис балкон второго этажа, примостившийся на плечах целого выводка кариатид. Лепнины по фасаду вообще имелось в явном избытке, в соответствии с дурным вкусом шестидесятых, когда, по всем приметам, и было возведено это кокетливое здание. Половой позвонил в электрический звонок и, получив свой рубль, с поклоном удалился. Так старательно изображал деликатность и полнейшее понимание, что обратно через двор на цыпочках просеменил. Дверь открылась, и Фандорин увидел перед собой тонкую, хрупкую женщину со взбитыми пепельными волосами и огромными насмешливыми зелеными глазами. Впрочем, в данный момент во взгляде их обладательницы читалась не столько насмешливость, сколько настороженность. -- Входите, загадочный гость, -- сказала женщина низким, грудным голосом, для которого как нельзя лучше подошел бы поэтический эпитет "чарующий". Несмотря на немецкое имя квартирантки, Фандорин не уловил в ее речи ни малейших признаков акцента. Апартаменты, занимаемые мадемуазель Вандой, состояли из прихожей и просторной гостиной, которая, кажется, выполняла и роль будуара. Эраст Петрович подумал, что при профессии хозяйки это вполне естественно, и сам смутился от такой мысли, ибо госпожа Ванда никак не походила на женщину легкого поведения. Проведя гостя в комнату, она села в мягкое турецкое кресло, закинула ногу на ногу и выжидательно воззрилась на застывшего у дверей молодого человека. Теперь, при свете электричества, у Фандорина появилась возможность получше рассмотреть и Ванду, и ее жилище. Не красавица -- вот первое, что отметил Эраст Петрович. Нос, пожалуй, немного вздернут, и рот широковат, а скулы выступают заметнее, чем полагается по классическому канону. Но все эти несовершенства отнюдь не ослабляли, а, наоборот, странным образом усиливали общее впечатление редкостной привлекательности. На это лицо хотелось смотреть, не отрываясь -- столько в нем было жизни, чувства и еще того не поддающегося описанию, но безошибочно улавливаемого каждым мужчиной волшебства, которое зовется женственностью. Что ж, если мадемуазель Ванда в Москве так популярна, значит, вкус у москвичей не столь уж плох, рассудил Эраст Петрович и, с сожалением оторвавшись от удивительного лица, внимательно осмотрел комнату. Совершенно парижский интерьер: бордово-пурпурная гамма, пушистый ковер, удобная и дорогая мебель, множество ламп и светильников с разноцветными абажурами, китайские статуэтки, а на стене -- последний шик -- японские гравюры с гейшами и актерами театра Кабуки. В дальнем углу, за двумя колоннами располагался альков, однако деликатность не позволила Фандорину задерживать взгляд в том направлении. -- Что "все"? -- нарушила явно затянувшуюся паузу хозяйка, и Эраст Петрович вздрогнул, почти физически ощутив, как ее магический голос заставляет звучать в его душе некие тайные, редко задеваемые струны. На лице коллежского асессора отразилось вежливое недоумение, и Ванда нетерпеливо произнесла: -- У вас на карточке, господин Фандорин, написано: "Мне все известно". Что "все"? Кто вы вообще такой? -- Чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе князе Долгоруком, -- спокойно ответил Эраст Петрович. -- Назначен расследовать обстоятельства к-кончины генерал-адъютанта Соболева. Заметив, как взметнулись вверх тонкие брови хозяйки, Фандорин заметил: -- Только не делайте вид, сударыня, что вы не знали о смерти генерала. Что касается п-приписки на моей карточке, то тут я вас обманул. Мне известно далеко не все, но главное известно. Михаил Дмитриевич Соболев умер в этой комнате вчера около часу ночи. Ванда вздрогнула и приложила к горлу худые руки, словно ей вдруг стало холодно, однако ничего не сказала. Удовлетворенно кивнув, Эраст Петрович продолжил: -- Вы никого не выдали, мадемуазель, и данного слова не нарушили. Господа офицеры сами виноваты -- слишком неуклюже замели следы. Б-буду с вами откровенен в расчете на такую же искренность с вашей стороны. Я располагаю следующими сведениями. -- Он прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться на тончайшую игру нюансов белого и розового, обозначившуюся на взволнованном лице собеседницы. -- Из ресторации Дюссо вы с Соболевым и его свитой прибыли прямо сюда. Это произошло незадолго до полуночи. А час спустя г-гене-рал был уже мертв. Офицеры вынесли его отсюда, выдав за пьяного, и увезли обратно в гостиницу. Дополните картину произошедшего, и я постараюсь избавить вас от допросов в полиции. Кстати говоря, полиция здесь уже была -- слуги вам наверняка об этом расскажут. Так что, уверяю вас, гораздо лучше будет объясниться со мной. И коллежский асессор замолчал, сочтя, что сказано вполне достаточно. Ванда порывисто поднялась, взяла со спинки стула персидскую шаль и набросила на плечи, хотя вечер был теплый, даже душноватый. Два раза прошлась по комнате, то и дело взглядывая на ожидавшего чиновника. Наконец, остановилась напротив. -- Что ж, вы по крайней мере не похожи на полицейского. Сядьте-ка. Рассказ может затянуться. Она показала на пышный, весь в расшитых подушках диван, но Эраст Петрович предпочел опуститься на стул. Умная женщина, определил он. Сильная. Хладнокровная. Всей правды не скажет, но и врать не станет. -- С героем я познакомилась вчера, в ресторане у Дюссо. -- Ванда взяла парчовый пуфик и села подле Фандорина, причем расположилась близко и таким образом, что смотрела на него снизу вверх. В этом ракурсе она выглядела соблазнительно беззащитной, словно восточная рабыня у ног падишаха. Эраст Петрович беспокойно заелозил на стуле, но отодвигаться было нелепо. -- Красивый мужчина. Я, конечно, много про него слышала, но и не подозревала, до чего он хорош. Особенно васильковые глаза. -- Ванда мечтательно провела рукой по бровям, словно отгоняя воспоминание. -- Я пела для него. Он пригласил сесть к нему за стол. Не знаю, что вам про меня рассказывали, но уверена, что много врали. Я не ханжа, я современная свободная женщина и сама решаю, кого любить. -- Она взглянула на Фандорина с вызовом, и он увидел, что сейчас она говорит без актерства. -- Если мужчина мне понравился и я решила, что он должен быть мой, я его к алтарю не тащу, как это делают ваши "порядочные женщины". Да, я не "порядочная". В том смысле, что не признаю ваших порядков. Какая там рабыня, какая там беззащитность, мысленно поразился Эраст Петрович, глядя сверху на сверкающие изумрудные глаза. Это какая-то царица амазонок. Легко было представить, как она сводит с ума мужчин этакими стремительными переходами от высокомерия к покорности и обратно. -- Я бы попросил б-ближе к делу, -- сухо сказал Фандорин вслух, не желая поддаваться неуместным чувствам. -- Б-ближе не бывает, -- передразнила его амазонка. -- Это не вы меня покупаете, это я беру вас, да еще заставляю за это платить! Сколько ваших "порядочных" почли бы за счастье изменить мужу с самим Белым Генералом, но только тайком, по-воровски. Я же свободна, и таиться мне незачем. Да, Соболев мне понравился. -- Она вдруг опять сменила тон, из вызывающего он стал лукавым. -- Да и, что скрывать, лестно показалось в свою коллекцию такого махаона заполучить. А дальше... -- Ванда дернула плечом. -- Обыкновенно. Приехали ко мне, выпили вина. Что было после -- помню плохо. Голова закружилась. Только гляжу, а мы уже вон там, в алькове. -- Она хрипловато рассмеялась, но смех почти сразу же оборвался, да и взгляд померк. -- Потом было ужасно, не хочу вспоминать. Избавьте меня от физиологических подробностей, ладно? Такого не пожелаешь никому... Когда любовник в самый разгар ласк вдруг замирает и падает на тебя мертвой тяжестью... Ванда всхлипнула и зло смахнула слезу. Эраст Петрович внимательно следил за ее мимикой и интонацией. Похоже, барышня говорила правду. Подержав уместное молчание, Фандорин спросил: -- Случайной ли была ваша встреча с г-генералом? -- Да. То есть, конечно, не совсем. Я слышала, что Белый Генерал остановился у Дюссо. Любопытно было взглянуть. -- А много ли вина выпил у вас Михаил Дмитриевич? -- Совсем нет. Полбутылки "шато-икема". Эраст Петрович удивился: -- Он привез вино с собой? Удивилась и хозяйка: -- Нет, с чего вы взяли? -- Видите ли, мадемуазель, я неплохо знал покойного. "Шато-икем" -- его любимое вино. Откуда вы могли об этом знать? Ванда неопределенно всплеснула тонкими пальчиками: -- Я этого не знала вовсе. Но "шато-икем" тоже люблю. У нас с генералом, кажется, вообще было много общего. Жаль только, знакомство оказалось недолгим. -- Она горько усмехнулась и как бы ненароком взглянула на каминные часы. Это движение не укрылось от внимания Фандорина, и он нарочно помедлил, прежде чем продолжить допрос. -- Ну, дальнейшее ясно. Вы испугались. Вероятно, закричали. Прибежали офицеры, п-пытались вернуть Соболева к жизни. Врача вызвали? -- Нет, было видно, что он мертв. Офицеры меня чуть не растерзали, -- она опять усмехнулась, но уже не горько, а зло. -- Особенно один ярился, в черкеске. Все повторял про позор, про угрозу всему делу, про смерть в постели шлюхи. -- Ванда неприятно улыбнулась, обнажив белые, идеально ровные зубки. -- Был еще грозный есаул. Сначала порыдал, потом сказал, что убьет, коли проболтаюсь. Денег предложил. Деньги я, впрочем, взяла. И угроз тоже испугалась. Уж очень убедительно угрожали, особенно есаул этот. -- Да-да, знаю, -- кивнул Фандорин. -- Ну вот. Одели покойника, взяли под руки, будто пьяного, и уволокли. Был герой, да весь вышел. Вы хотели правду? Получайте. Доложите вашему губернатору, что покоритель басурман и надежда России пал смертью храбрых в постели шлюхи. Глядишь, в историю войду на манер новой Далилы. Как думаете, мсье Фандорин, будут про меня в гимназических учебниках писать? И она засмеялась уже с явным вызовом. -- Вряд ли, -- задумчиво произнес Эраст Петрович. Картина получалась ясная. Понятно стало и упорство, с которым офицеры защищали свою тайну. Народный герой -- и такая смерть. Некрасиво. Как-то не по-русски. Французы своему кумиру, пожалуй, простили бы, у нас же сочтут национальным позором. Что ж, госпоже Ванде беспокоиться не о чем. Ее судьбу, конечно, решать губернатору, однако можно поручиться, что власти не станут донимать свободолюбивую певицу официальным расследованием. Вроде бы дело можно было считать законченным, но Эрасту Петровичу, человеку любопытному, не давало покоя одно маленькое наблюдение. Ванда уже несколько раз украдкой посмотрела на часы, и коллежскому асессору показалось, что в этих мимолетных взглядах ощущается растущее беспокойство. Между тем стрелка на часах потихоньку приближалась к десяти -- через пять минут будет ровно. Уж не ждет ли госпожа Ванда посетителя, и как раз в десять? Не этим ли обстоятельством вызвана такая покладистость и откровенность? Фандорин колебался. С одной стороны, интересно было узнать, кого дожидается хозяйка в такой не ранний час. С другой стороны, Эраста Петровича с детства приучили не навязывать своего общества дамам. Воспитанный человек, тем более уже получив то, за чем пришел, в подобной ситуации откланивается и уходит. Как быть? Колебания разрешило такое здравое соображение: если дотянуть до десяти и дождаться гостя, то уви