его прыгнура собатька. Убир ее ногой, вот так. - Маса топнул, словно впечатав каблук в пол. - Потом сягнур сюда. - Японец в два больших шага приблизился к недвижной мамке. - Она спара. Он ударир ее в висок. Сразу убир. Потом схватир девотьку, привязар к кровати, стар мутить. - Что стал? - болезненно скривившись, спросил Скорик. - Мучить, пытать, - перевел Эраст Петрович. - Как прежде истязал Синюхина и Самшитова. Видишь, какие у нее п-пальцы. Это убийца выламывал их один за другим. А волосы? Сенька тускло поинтересовался: - Что волосы? Инженер сдвинул платок. Голос у Эраста Петровича был бесстрастный, словно прихваченный морозцем. - Вот здесь, на т-темени, кровь. И здесь. И здесь. А на полу клочья. Некоторые с лоскутами кожи. Это он выдирал ей волосы. - Зачем? Что она ему сделала? Стыдно это было, нехорошо, что разговор у них выходил такой деревянный, будто о чужом человеке, но господин Неймлес всем видом показывал: сейчас работаем, участвует только мозг, сентименты после. А у Сеньки все одно плакать мочи больше не было, и все чувства из него вытекли вместе со слезами. - Может, подцепила сумасшедшего клиента? - спросил он, натянув платок обратно, чтобы снова не раскиселиться. - Это на Хитровке бывает. Приведет мамзелька такого: с виду человек как человек, а сам изверг. Инженер кивнул, как бы одобряя Сенькины дедуктивные усилия. - Версия клиента-садиста могла бы считаться основной, если бы не сходство этого преступления с двумя предыдущими. Истребление всего живого. Это раз. Применение пыток. Это два. Тот же район. Это три. Кроме того... - Он бестрепетной рукой заголил Ташке ноги, нагнулся и потянул из кармана лупу. Скорик поскорей отвернулся, стал кашлять, чтоб протолкнуть из горла ком. - М-да, никаких следов насилия или полового н-надругательства. Как чувственный объект жертва убийцу не интересовала. Взглянем на губы... Маса подошел, а Сенька смотреть не стал. Легонько затрещало - это Эраст Петрович, надо думать, отдирал у Ташки со рта пластырь. - Так и есть. Пластырь несколько раз отлепляли и прилепляли. Мучитель вновь и вновь спрашивал о чем-то, а девочка ему не отвечала. Это навряд ли, подумал Скорик, чтоб Ташка такому ироду ничего не отвечала. Еще как, поди, отвечала, самыми что ни на есть громкими словами. Только тут, в Хохловском, ори не ори, ругайся не ругайся, никто не придет, не выручит. - А вот это интересно. Маса, посмотри на ее з-зубы. - Мородец, - сказал сенсей и одобрительно поцокал языком. - За парец его цапнура. - Эх, жаль нет лаборатории, - вздохнул инженер. - Взять бы частицу крови преступника на анализ. Да в московской полиции, вероятно, не слыхали о методике Ландштейнера... Но все же нужно каким-то образом привлечь внимание следователя к этой д-детали... Они с Масой склонились над Ташкой, а Сенька, чтоб без дела не торчать, прошелся по комнате. В окошке были выставлены три белых нарцисса. На языке цветов это что-то значило. "Я тебя люблю"? Или, может, "чтоб вы все, гады, провалились"? Теперь уж никто не переведет... - Эх, - сказал Сенька вслух, больше самому себе, в укор. - Мне бы пораньше придти, до темна. Больно осторожничал, вот и припозднился. Эраст Петрович мельком оглянулся. - До темна? Убийство совершено по меньшей мере третьего дня, а скорее всего т-трое суток назад. Так что ты, Сеня, припозднился сильнее, чем тебе кажется. И то верно. Вон и нарциссы на окошке совсем подвяли. А что не заметил никто, так ведь это Хитровка. Если помрет кто, то так и будет лежать, пока соседи тухлятину не унюхают. - Если это не полоумный, то чего он от Ташки-то хотел? - спросил Скорик, глядя на мертвые цветы. - Чего с нее взять? - Не "чего", а "кого", - ответил инженер, как бы даже удивившись вопросу. - Тебя, Сеня. Ты очень нужен этому настырному господину. Зачем - сам знаешь. - Беда! - всплеснул руками Сенька. - Я Ташке про вас и господина Масу рассказывал. Что вы в Ащеуловом переулке живете, тоже говорил! Если он, душегуб этот, такой настырный, то непременно вызнает, куда мы съехали! Ломовиков найдет, что вещи перевозили, поспрошает... Ведь три дня уже прошло! Бежать надо! - Не "поспрошает", а "расспросит", - строго сказал инженер, стягивая тонкие каучуковые перчатки. - А бежать мы никуда не будем. По двум причинам. Мы твоего д-доброжелателя не боимся, пускай приходит - нам же проще. Это раз. И потом, ты скверного мнения о мадемуазель Ташке. Она тебя не выдала, ничего палачу не сказала. Это два. - Почем вы знаете, что не выдала? - Не забывай: я имел честь быть знакомым с этой незаурядной особой. Она была тебе настоящим т-товарищем. Ну а кроме того, если б она заговорила, то пластырь с ее рта был бы снят. Раз не снят, значит, она до самого конца так и не заговорила. И здесь время, отведенное на дедукцию, видимо, закончилось, потому что лицо господина Неймлеса из сосредоточенного и деловитого стало безмерно печальным. - Жалко девочку, - сказал Эраст Петрович и положил Сеньке руку на плечо. Плечо немедленно затряслось - само по себе, и ничего поделать с этим было нельзя. А Маса подобрал с пола щенка, бережно пристроил на подоконник, поближе к нарциссам. - И сенка тодзе дзярко. Он быр храбрый. В средусей дзизни родится самураем. Но несентиментальный инженер велел положить Помпония обратно на пол - "дабы не замутнять для следователя, и без того не слишком т-толкового, картину преступления". КАК СЕНЬКА ДЕДУКТИРОВАЛ Сенька и Маса сидели в кабинете, тихонько. Смотрели, как Эраст Петрович, потряхивая четками, прохаживается по комнате. Скорик уже знал: нужно помалкивать, терпеливо ждать, чего будет. Один раз инженер остановился посреди комнаты, спрятал зеленые камешки в карман и быстро хлопнул в ладоши, три раза подряд, будто вдруг безмерно чему-то обрадовался. Но сенсей приложил палец к губам: сиди помалкивай, не все еще. Однако вскоре после этого господин Неймлес топтать ковер перестал, сел в кресло и заговорил - раздумчиво, будто бы сам с собой: - Итак. Совершено три жестоких убийства: первое и третье на Хитровке, второе в пяти минутах ходьбы от Хитровки, но тоже на территории, подведомственной Третьему Мясницкому участку городской полиции. В общей сложности преступник лишил жизни восемь человек - двоих мужчин, трех женщин, трех детей - и еще почему-то попугая и собаку. Каждый раз одну из жертв перед смертью жестоко истязали, выведывая некие п-потребные убийце сведения. Ни улик, ни свидетелей нет. Таковы вкратце условия стоящей перед нами задачи. Что требуется - понятно. Найти выродка и передать в руки правосудия. - А есри не поручиться дзивьем, тогда передать его правосудзию в виде турупа, - быстро добавил Маса. - Если при задержании преступник окажет с-сопротивление, тогда, исчерпав дозволенные законом меры самообороны, - здесь инженер поднял палец и со значением посмотрел на своего камердинера, - возможно, не удастся избежать упомянутого тобой исхода. - Найти бы его, паскуду, и "башку оторвать, - вставил свое слово Сенька. - Не б-башку, а голову. Но как бы там ни было, сначала нужно его найти. - Эраст Петрович обвел взглядом участников совещания. - Есть ли вопросы, прежде чем мы перейдем к дедуктированию и п-практическим мерам? Сенька не знал, чего спрашивать, а японец, почесав жесткий ежик волос, задумчиво протянул: - Са-а. Господзин, а потему "убийца", не "убийцы"? Эраст Петрович кивнул, признавая правомочность вопроса. - Ты весьма убедительно изобразил, как д-действовал преступник в Хохловском переулке. Зачем ему был нужен сообщник? - Это не аругумент, - отрезал Маса. - Согласен. Я должен был спросить: зачем ему понадобился бы сообщник именно в этом случае, если прежде убийца отлично справлялся и сам? На Сеню в подвале напал один человек. Это раз. - Господин Неймлес снова вынул четки, щелкнул бусиной. - В ювелирной лавке тоже действовал одиночка, что установлено полицией. Это два. - Щелкнула вторая бусина. - Наконец, в Ерошенковской ночлежке преступник опять-таки отлично обошелся без чьей-либо помощи. Как ты помнишь из рассказа Сени, Синюхин говорил о преступнике "он". Так, Семен? - Так, - припомнил Скорик. - Синюхин еще "зверюгой" его обозвал. Немножко стыдно стало, что не всю правду тогда Эрасту Петровичу открыл - про клад-то смолчал. Инженер словно подслушал это Сенькино угрызение. - Ну а теперь, если у вас больше вопросов нет, переходим к главному - составим план розыскных м-мероприятий. И ключевое слово здесь - клад. Скорик вздрогнул, заморгал глазами, зато сенсей нисколько не удивился, еще и головой покивал: - Да-да, крад. - Поведение п-преступника, все его чудовищные деяния перестают казаться бессмысленными, если нанизать их на эту нить. - Господин Неймлес сосредоточенно посмотрел на четки. - Логическая последовательность здесь выстраивается следующая. Каляка из ерохинских подвалов нашел старинный клад. [Бусиной - щелк.] Об этом узнал будущий убийца. [Второй раз - щелк.] Он попытался вытрясти из Синюхина эту тайну, но не сумел. [Третий раз - щелк.] Зато перед смертью каляка открыл секрет клада нашему Сене. [Четвертый раз - щелк. Здесь Скорик поежился и, судя по разогревшимся щекам, даже покраснел, но Эраст Петрович на него не смотрел - говорил так, будто и без Сеньки все знает.] Д-далее. Убийца каким-то непонятным образом выяснил, что Сене известно местонахождение сокровища. [Пятый раз - щелк.] То есть, нам непонятно, каким образом преступник об этом узнал, но зато понятно, откуда. След, по которому господин к-кладоискатель вышел на Сеню, вел от ювелирной лавки. [Шестой раз - щелк.] Полагаю, что Самшитов рассказал убийце и про тебя, и про то, где тебя можно найти - подтверждением тому является некий визит в нумера мадам Борисенко. [Седьмой раз - щелк.] Скорик замигал - какой такой визит? Инженер и японец переглянулись, и Эраст Петрович сказал: - Да, Сеня, да. Тебя спасло только то, что ты в тот же вечер переехал, не оставив адреса, а еще через несколько часов мы забрали тебя к себе. На следующий день м-мадам Борисенко сообщила Масе, что ночью у тебя в комнате кто-то был. Вскрыл дверь, ничего не тронул и ушел. Мы не стали тебе об этом говорить, потому что ты и без того был изрядно напуган. Сенька подпер кулаком подбородок - вроде как в задумчивости, а на самом деле, чтоб не стучали зубы. Матушка Пресвятая Богородица, лежать бы и ему прикрученным к кровати, как Ташка, если б остался тогда ночевать, решил бы, что утро вечера мудренее. - С т-твоим исчезновением убийца на несколько дней потерял след. Но потом ты появился на Хитровке, и это сразу стало известно преступнику - не знаю, случайно или неслучайно. Откуда-то он узнал, что ты вошел в Ерошенковскую ночлежку, и устроил засаду недалеко от выхода. Твоя неосторожность чуть не стоила тебе жизни. [Восьмой раз - щелк.] - Ништо, меня голыми руками не возьмешь, - бодрясь, сказал Скорик. - Хотел он меня жизни лишить, да я скользкий, вывернулся, еще палкой его огрел. Будет помнить. - Если бы он хотел тебя убить, то убил бы. Сразу, - охолонил его инженер. - Он отлично умеет это делать - хоть ножом, хоть голыми руками. Нет, Сеня, ты был нужен ему живой. Он заставил бы тебя раскрыть местонахождение клада, а уже потом убил бы. От этих слов Сенька снова подбородок подпер, только уже не одним кулаком, а двумя. - Потеряв твой след после убийства ювелира, убийца решил з-зайти с другой стороны. На Хитровке многие знали о твоей дружбе с мадемуазель Ташкой. Знал об этом и твой п-поклонник. [Девятый раз - щелк.] Сначала он, видимо, пытался у нее что-то выведать, не прибегая к крайним мерам. Об этом она и шепнула тебе на ходу - хотела предупредить об опасности. Очевидно, преступник наведывался к ней и после неудачного нападения в подвале. Недаром Ташка выставила на окно нарциссы. Если я правильно помню, на языке цветов три белых нарцисса - это сигнал "беги-беги-беги". А ведь верно, вспомнил Скорик. Ташка же когда-то рассказывала и про белые нарциссы, и про то, что один сигнал, будучи повторенным, удваивает или утраивает силу послания, навроде восклицательного знака. - В конце концов, - инженер посмотрел на четки, но щелкать больше не стал, - злодей решил взяться за девочку всерьез. - А она меня не выдала... - Сенька не сдержался, всхлипнул. - Да пропади он пропадом, этот клад! Лучше б Ташка сказала ему, что я обещался к ней придти - может, он бы тогда ее не тронул. А я бы все отдал, пускай он, падаль, подавится своим серебром! Это Князь, да? Или Очко? - смахнув рукавом слезы, спросил он. - Вы ведь, наверно, уже раздедуктировали? - Нет, - разочаровал Сеньку господин Неймлес. - У меня недостаточно д-данных. Покойный каляка был слишком привержен к питию и, кажется, не умел держать язык за зубами. Раз о найденном кладе прослышали в шайке Князя, значит, могли знать и другие. Потом наступило молчание. Скорик изо всех сил боролся с чувствительностью организма: с зубами, чтоб не клацали, с коленками, чтоб не дрожали, и со слезами, чтоб не текли. Эраст Петрович по своей дурацкой привычке ни с того ни с сего принялся марать бумагу. Обмакнул кисточку в тушечницу, намалевал на листке какую-то мудреную загогулину. Маса внимательно следил за кисточкой. Покачал головой: - Нехоросе. - Сам вижу, - пробормотал инженер и закалякал снова, только быстрей. - А так? - Ручше. Нет, прямо малолетки какие-то, ей-богу! Тут такие дела, а они! - Что вы хренью маетесь? - не выдержал Сенька. - Делать-то чего будем? - Не "хренью маетесь", а "занимаетесь ерундой". Это раз. - Эраст Петрович склонил голову, любуясь своими каракулями. - Я не занимаюсь ерундой, а концентрирую мысль при помощи каллиграфии. Это два. Безупречно написанный иероглиф "справедливость" помог мне перейти от дедукции к п-проекции. Это три. Скорик подумал и спросил: - А? Господин Неймлес вздохнул: - Если ты чего-то недопонял или не расслышал, нужно говорить: "Простите, что?" Проекция в данном случае означает вывод аналитических умопостроений в п-практическую фазу. Итак. Благодаря твердости мадемуазель Ташки убийца остался ни с чем. Где и как тебя искать, ему неизвестно. Это с одной стороны хорошо, с другой стороны плохо. - Чего ж плохого-то? - удивился Сенька. - Преступник (предлагаю пока дать ему имя Кладоискатель) не может действовать, а стало быть, никак себя не проявит и ничем себя не выдаст. - Эраст Петрович оценивающе посмотрел на Скорика. - Можно, конечно, половить на живца, то есть нарочно подставить ему тебя, но слишком уж этот господин б-брутален. Ловля может выйти рискованной. С этим Сенька спорить не стал. Видел он, как на живца-то ловят - на уклейку там или еще на какую малую рыбешку: сначала щука наживку зацапает, в хребте зубьями увязнет, и только потом уж ее, хапугу, вытягивают ответ держать. - А без живца его ловить как-нибудь можно? - осторожно поинтересовался он. - Модзьно, - сказал сенсей. - Не на дзивца, а на мертвеца. Да, господзин? Я угадар? Эраст Петрович нахмурился: - Да, угадал. Но сколько раз тебе говорить: не пытайся каламбурить. Для этого ты еще недостаточно овладел русским языком. Сенька наморщил лоб. Выходило, что он один тут дурак, а остальные все умные. - Какого еще мертвеца? - Маса имеет в виду даму по имени Смерть, - объяснил инженер. - Каким-то пока непонятным нам образом все хитровские з-злодеяния, произошедшие за последний месяц, связаны с этой особой. Равно как и все основные действующие лица: и Князь, и Очко, и прочие корифеи делового мира, и не в меру шустрый пристав, да и главная мишень Кладоискателя тоже. Это про меня, догадался Скорик. - Вы хотите его через Смерть поймать? Думаете, она заодно с этим гадом? - недоверчиво спросил он. - Нет, не д-думаю. Более того, она согласилась мне помочь. Вот это новость! Выходит, когда разочаровавшийся в людях Сенька через форточку вылез, они о чем-то там меж собой уговорились? Верней, он ее уговорил, растравил себе душу Скорик. И не удержался, с небрежным видом спросил: - Что, уделали ее? Чай, нетрудно было. Голос, иуда, дрогнул. Инженер же легонько щелкнул Сеньку по лбу. - Подобных вопросов, Сеня, не задают, и уж во всяком случае на них не отвечают. Это раз. О женщинах вообще в п-подобном тоне не говорят. Это два. Но поскольку мы все, и в том числе она, будем делать одно общее дело, во избежание д-двусмысленностей отвечу: я эту барышню не "уделал" и даже не пытался. Это три. Верить или нет? Может, попросить, чтоб побожился? Скорик испытующе посмотрел на господина Неймле-са и решил, что такой врать не стацет. Сразу будто камень с души свалился. - А чем Смерть может нам помочь? - перешел он на деловитый тон. - Если б чего про Кладоискателя этого знала, то, верно, сказала бы. Она зверства всякие не одобряет. Маса значительно покряхтел - мол, готовьтесь, сейчас объявлю важное. Сенька к японцу повернулся, а тот произнес такое, что не поймешь - не разберешь: - Тайфу-но мэ. Но инженер понял. - Именно. Очень точная м-метафора. Око тайфуна. Знаешь, Сеня, что это такое? - Дождавшись, пока Скорик помотает головой, стал объяснять. - Тайфун - это страшный ураган, который несется по морям и землям, сея разрушение и ужас. Но в самом центре этого вихря сохраняется очаг безмятежного покоя. Внутри тайфунова ока царит мир, но без этого с-статичного центра не было бы и свирепого смерча. Смерть не преступница, она никого не убивает - просто сидит у окна и вышивает на полотне причудливые узоры. Но самые беспощадные злодеи миллионного города роятся вокруг нее, как пчелы вокруг матки. - Тодзе хорошее сравнение, - похвалил Маса. - Но мое все-таки ручше. - Во всяком с-случае, романтичней. В эти дни я несколько раз наведывался в дом на Яузский бульвар и имел возможность узнать хозяйку ближе. Ах, вот как? Сенька снова набычился. Ну вы, Эраст Петрович, и ловкач, всюду поспеваете. "Узнать ближе" - это как? - Во время нашей последней встречи, - продолжил господин Неймлес, очевидно, не замечая Сенькиных страданий, - она сказала, что чувствует за собой слежку, хоть и не понимает, кто именно за ней следит. Выйдя на бульвар, я тоже уловил боковым зрением тень, спрятавшуюся за угол дома. Это обнадеживает. Мадемуазель Смерть теперь - наш единственный шанс. Господин Кладоискатель, убив Ташку, собственными руками оборвал ниточку, ведущую к тебе. Теперь, когда он остался у разбитого к-корыта... - А? В смысле, простите, что? Какого корыта? - спросил Скорик, слушавший с напряженным вниманием. Эраст Петрович ни с того ни с сего засердился: - Я велел тебе купить сборник Пушкина и прочесть хотя бы сказки! - Я купил, - обиделся Сенька. - Там много было Пушкиных. Я вот этого выбрал. И в доказательство достал из кармана книжку, третьего дня купленную на развале. Книжка была интересная, даже с картинками. - "Запретный Пушкин. Стихи и поэмы, ранее ходившие в списках", - прочитал заглавие инженер, нахмурился и стал перелистывать страницы. - И сказки прочел, - еще больше оскорбился на такое недоверие Скорик. - Про архангела и Деву Марию, потом про царя Никиту и его сорок дочерей. Не верите? Хотите перескажу? - Не надо, - быстро сказал Эраст Петрович, захлопывая книжку. - Ну и негодяй. - Пушкин? - удивился Сенька. - Да не Пушкин, а издатель. Нельзя печатать то, что автором для печати не предназначалось. Так можно далеко зайти. Помяните мое слово: скоро господа издатели дойдут до того, что начнут печатать интимную п-пе-реписку! - Инженер сердито швырнул томик на стол. - Кстати, именно о переписке я намеревался с тобой, Сеня, говорить. Раз за Смертью следят, появляться у нее больше нельзя. Установить постоянное наблюдение за домом тоже вряд ли удастся - чужого человека сразу заметят. Значит, будем сообщаться д-дистанционно. - Как это - дистанционно? - Ну, эпистолярно. - В засаде, что ли сядем, с пистолетами? - Идея Сеньке понравилась. - И мне пистолет дадите? Эраст Петрович озадаченно уставился на него. - При чем здесь п-пистолет? Мы будем переписываться. Я госпожу Смерть навещать больше не могу. Маса тоже - слишком приметен. Сеньке Скорику там появляться тоже ни к чему. Верно? - Да уж. - Остается писать друг другу письма. Мы с ней условились так. Каждый день она будет ходить в церковь святого Николая, к обедне. Ты сядешь на паперти, переодетый нищим. Вместе с милостыней мадемуазель Смерть будет передавать тебе записки. Я почти уверен, что Кладоискатель себя проявит. Он наверняка слышал о том, как ты наставил Князю рога. - Кто, я?! - ужаснулся Сенька. - Ну да. Вся Хитровка про это говорит. Даже в агентурную сводку попало, мне знакомый чиновник из сыскной полиции показывал. "Объявленный в розыск бандит Дрон Веселое (прозвище "Князь") грозится найти и убить любовника своей подруги, несовершеннолетнего Скорика, местонахождение и подлинное имя которого неизвестны". Так что, Сеня, для всех ты - любовник Смерти. КАК СЕНЬКА ЧИТАЛ ЧУЖИЕ ПИСЬМА В кабинете у Эраста Петровича имелось большое зеркало. То есть сначала-то там никакого зеркала не было, это инженер распорядился пристроить на письменном столе трюмо, перед которым расставил всякие баночки, скляночки, коробочки - ни дать ни взять парикмахерский салон. Кстати сказать, там еще и парики были, самой разной волосатости и окраски. Когда Сенька спросил, мол, это вам зачем, господин Неймлес ответил загадочно: у нас, говорит, начинается сезон маскарадов. Скорик подумал, шутит. Однако ему же первому и выпало в ряженого сыграть. Наутро после дедукции-проекции Эраст Петрович усадил Сеньку перед зеркалом и давай над сиротой измываться. Сначала голову какой-то дрянью намазал, отчего пропала вся куафюра, за которую три рубля плочено. Волосья от нехорошей мази из приятно-золотистых стали спутанными, липкими, сосудистыми и мышиного цвета. Маса, наблюдавший за измывательством, довольно поцокал, говорит: - Воськи надо. - Без тебя з-знаю, - ответил сосредоточенный инженер, залез щепотью в некую коробочку и втер Сеньке в затылок какие-то не то зернышки, не то катышки. - Чего это? - Сушеные вши. Нищему без этой ф-фауны никак. Не беспокойся, потом промоем керосином. У Скорика челюсть отвисла. Коварный господин Неймлес этим воспользовался и покрасил золотую фиксу в гнилой цвет, а потом засунул в разинутый рот какую-то дулю в марле, пристроил между десной и щекой. От этого всю рожу, то есть лицо, у Сеньки перекосило набок. А Эраст Петрович уже натирал страдальцу лоб, нос и шею маслом, от которого кожа стала землистая, пористая. - Уси, - подсказал сенсей. - Не слишком будет? - усомнился инженер, однако пошуровал палочкой у Сеньки в ушах. - Щекотно! - Пожалуй, с гноящимися ушами и в самом деле лучше, - задумчиво сказал Эраст Петрович. - Перейдем к г-гардеробу. Достал из шкафа такое рванье, какого Сенька отродясь не нашивал, даже в худшие времена проживания у дядьки Зот Ларионыча. Посмотрел Скорик на себя в тройное зеркало, повертелся и так, и этак. Ничего не скажешь, нищий вышел на славу. И, главное, кто из знакомых увидит - нипочем не узнает. Тревожило только одно. - У них, у нищих, все места промеж собой расписаны, - стал он объяснять Эрасту Петровичу. - Надо с ихним старшиной договариваться. Коли просто так на паперть заявиться, прогонят, да еще накостыляют. - Будут гнать, пожуй вот это. - Инженер дал ему гладкий шарик. - Это обычное детское мыло, с клубничным вкусом. Фокус простой, но эффективный, у одного знаменитого афермахера позаимствовал. Только, как пена изо рта пойдет, не забывай закатывать г-глаза. Поначалу Скорик все же опасался. Пришел к Николе-Чудотворцу что на Подкопае, сел на паперти с самого краешку, глаза на всякий случай сразу под самый лоб укатил. Бабка-кликуша и дед-безнос, что промышляли по соседству, заворчали: вали, мол, отсель, знать тебя не знаем, и так подают плохо, вот придет Будочник, он тебе ужо пропишет, и еще всякое. Когда же явился Будочник и нищие стали ему на новенького ябедничать, Сенька погнал из губ пену, затряс плечами, да еще захныкал тоненько. Будочник посмотрел-посмотрел и говорит: вы что, стервы, не видите - он взаправду припадошный. Не трожьте его, пускай кормится, не буду за него с вас мзду брать. Вот он какой, Будочник - справедливый. Потому и прожил на Хитровке двадцать лет. Нищие от Скорика и отстали. Он малость отмяк, глаза из-подо лба обратно скатил, начал по сторонам зыркать. Подавали и правда немного, все больше копейки и грошики. Раз мимо Михейка Филин прошел. Сенька от скуки (а еще чтоб проверить, хорош ли маскарад) ухватил его за полу, заныл: дай, дай денежку убогому. Филин денежки не дал, еще и обругал матерно, но узнать не узнал. Тут Скорик совсем успокоился. Когда зазвонили к обедне и бабы потянулись в церковь, из-за угла Подколокольного вышла Смерть. Одета была невидно - в белом платке, сером платье, но все равно в переулке будто солнце из-за туч выглянуло. Оглядела попрошаек, на Сеньке взглядом не задержалась. Вошла в двери. Эге, забеспокоился он. Не перестарался ли Эраст Петрович? Как Смерть поймет, кому записку передавать? И когда молельщики после службы стали выходить, Сенька нарочно загнусавил с заиканием - чтоб Смерть сообразила, на кого намек: - Люди д-добрые! Не сердитеся на с-сироту убогого, что п-побираюся! П-поможите кто чем м-могет! А сам я не из этих м-местов, з-знать тута никого не з-знаю! Д-дайте хлебца к-кусок да денег ч-чуток! Она пригляделась к Сеньке, прыснула. Значит, догадалась. Каждому из нищих дала в руку по монетке. И Скорику тоже пятачок сунула, а с ним свернутую в квадратик бумажку. Пошла себе, прикрывая рот концами платка - вот как Сенькин вид ее распотешил. Ну, а он, едва с Хитровки уковылял, сразу сел у афишной тумбы на корточки, развернул листок, стал читать. Почерк у Смерти был ровный, для чтения легкий, хоть буковки совсем махонькие. "Здравствуйте Эраст Петрович. Что вы велели я все исполнила Лепесток как обещала на грудь повесила и он сразу приметил. [Что за лепесток, почесал затылок Сенька. И кто это "он"? Ладно. Может, после прояснится? Скривился весь говорит чудная ты. Дрянь какую повесила а мое дареное не носишь. Стал допытываться не подарил ли кто. Я как условлено говорю Сенька Скорик. Он в крик. Пащенок говорит. Доберусь раздеру в клочья. [Так это ж она про Князя! Мятый листок так и заходил у Сеньки в руках. Что она делает-то? Зачем наговаривает? Совсем погубить хочет! Не знаю никакого лепестка! Не то что не дарил - в глаза не видывал! Дальше глазами по строчкам быстрей побежал. Тяжко с ним. По все время нетрезвый хмурый и грозится. Ревнует меня очень. Хорошо хоть только к Скорику. [Да уж куда лучше, жалобно скривился Сенька.] А узнал бы про прочих то-то крови бы полилось. Я к нему заходила и так и этак. Отпирается. Говорит ведать не ведаю кто такую беспардонщину творит самому знать желательно. Вызнаю тебе скажу коли интересуешься. А правду ли говорит или врет не скажу потому что он теперь стал не такой как прежде. Будто не человек а хищный зверь. Клыки по все время ощерены. А еще хочу вам сказать про наш прошлый разговор что за безнравие вы меня Эраст Петрович не корите. Что у человека на роду написано в том он не волен а волен только это свыше написанное повернуть на злое или на доброе. И не говорите со мной так больше и про это не пишите потому что незачем. Смерть" Про что про "это" не писать и не говорить? Не иначе как про ее непотребное распутство с Селезнем и прочими гадами. Сложил Сенька записку обратно как было, квадратиком, понес Эрасту Петровичу. Очень хотелось порасспросить хитроумного господина Неймлеса, зачем это он удумал Князя против сироты еще больше растравлять, для какой такой надобности? И что за лепесток такой, якобы им, Сенькой, Смерти дареный? Однако спросить - только себя выдать, что в письмо нос совал. Все равно открылось. Инженер только глянул на бумажку и сразу укоризненно покачал головой: - Нехорошо, Сеня. Зачем прочел? Разве к тебе писано? - Ничего я не читал, - попробовал упираться Скорик. - Больно надо. - Ну как же. - Эраст Петрович провел пальцем по сгибам. - Развернуто и снова свернуто. А это что присохло? Никак вошь? Вряд ли это с-собственность мадемуазель Смерти. От такого разве что утаишь? Назавтра Скорик тоже получил от господина Неймлеса письмо, но не просто листочком - в конверте. - Раз ты такой любопытный, - объявил инженер, - я свое послание з-заклеиваю. Языком отлизать не пытайся. Это патентованный американский клей, схватывает насмерть. Долго мазал крошечный конвертик кисточкой, потом жал сверху пресс-папьем. Сенька только диву давался. Вот уж воистину - на всякого мудреца. Едва выйдя за порог, конвертик разорвал и выкинул. Такие, десятикопеечные, для амурных записок, в каждой канцелярской лавке продаются. Купить новый, переложить туда письмо, да и заклеить безо всякого хитрого клея, вот и вся недолга. Кому-куда да конверте ведь все равно не написано... Читать или не читать - о том Скорик и не думал. Конечно, прочесть! Как-никак его, Сенькина, судьба решается. Записка была на папиросной бумаге, а почерк у Эраста Петровича оказался красивый, с изящными завитушками. "Здравствуйте, милая С. Позвольте называть Вас так - терпеть не могу Ваше прозвище, а настоящее имя Вы назвать не хотите. Простите, но я не могу поверить, что Вы его забыли. Впрочем, как Вам будет угодно. Перехожу к делу. С первым понятно. Теперь проделайте то оке со вторым, только подводите его к нужной теме неявно. Насколько я могу судить, этот субъект помудреней Князя. Достаточно, чтобы он просто увидел известный предмет. А вот если сам спросит, тогда скажете, как условлено, про СС. [Что за "СС" такой? Сенька потер перепачканный копотью лоб, отчего из волос просыпалась пара сушеных вшей. Ай, это же "Сенька Скорик", вот это кто! Что же у них, интригантов, про него условлено?] Простите, что возвращаюсь к неприятной для Вас теме, но мне мучительна мысль о том, что Вы подвергаете себя осквернению и мукам - да-да, я уверен, что для Вас это страшная мука - во имя недоступных моему пониманию и наверняка ложных идей. Зачем вы казните себя так жестоко, топите свое тело в грязи? Оно ни в чем перед вами не виновато. Вам не за что его ненавидеть. Тело человека - это храм, а храм нужно содержать в чистоте. Кто-то скажет на это: подумаешь - храм. Дом как дом: камень да строительный раствор, лишь бы душу не запачкать, а что тело, Бог ведь не в плоти, а в душе живет. Но в оскверненном, грязном храме никогда не свершится Божественное таинство. И про то что у человека все на роду написано, вы заблуждаетесь. Жизнь - это не книга, по которой возможно двигаться лишь вдоль написанных кем-то за Вас строчек. Жизнь - равнина, на которой бессчетное множество дорог; на каждом шагу новая развилка, и человек всегда волен выбрать, вправо ему повернуть или влево. А потом будет новая развилка и новый выбор. Всяк идет по этой равнине, сам определяя свой путь и направление - кто на закат, ко тьме, кто на восход, к источнику света. И никогда, даже в самую последнюю минуту жизни, не поздно взять и повернуть совсем не в ту сторону, к которой двигался на протяжении долгих лет. Такие повороты случаются не столь уж редко: человек шел всю жизнь к ночной тьме, а напоследок вдруг взял и обернул лицо к восходу, отчего и его лицо, и вся равнина осветились другим, утренним сиянием. Бывает, конечно, и наоборот. Я плохо, путано объясняю, но мне почему-то кажется, что Вы меня поймете. Э.Н." В общем, интересного в записке было немного. Охота только человека гадкими мазями тереть и гонять через весь город заради философских балаболок. Потратил гривенник на новый конверт, да и поспешил к Николе-чудотворцу. Смерть нынче была не в белом платке, а в бордовом, и от этого лицо у нее будто переливалось сполохами пожара. Проходя в церковь, опалила таким взглядом, что Сенька заерзал на коленках. Вспомнилось (прости, Господи - не к месту и не ко времени), как она его целовала, как обнимала. И когда обратно выходила, глаза у нее были все те же, шальные. Наклонилась милостыню сунуть и письмецо забрать - шепнула: - Здравствуй, любовничек. Ответ завтра. Шел обратно на Спасскую - пошатывало. Любовничек! Только завтра ответа от Смерти не было. Она вовсе не пришла. Скорик чуть не дотемна коленки протирал, на два рубля подаяний наклянчил, и все впустую. Будочник, и тот, в десятый или, может, в пятнадцатый раз обходя участок, сказал: "Что-то ты нынче жаден, убогий. Клянчить клянчи, да меру знай". Только тогда и ушел. В четвертый день, выпавший на воскресенье, Эраст Петрович погнал его снова. Что ответа на прошлое письмо не было, инженера не удивило, но, похоже, опечалило. Отправляя Скорика на Подкопай, инженер сказал: - Если и сегодня не явится, придется отказаться от переписки, придумать что-нибудь другое. Но она пришла. Правда, на Скорика даже не глянула. Одаряя, смотрела в сторону, и глаза были сердитые. Сенька увидел на шее у нее серебряную чешуйку на цепочке - точно такую, какие в кладе были. Раньше у Смерти такого украшения не было. В руке у Сеньки на сей раз осталась не бумажка, а свернутый шелковый платочек. Отошел в тихое место, развернул. Внутри обнаружился и листок. Осторожненько, следя, чтоб из волос ничего не просыпалось и чтоб бумажные сгибы куда не надо не перегнулись, Сенька стал читать. "Здравствуйте Эраст Петрович. Ничего у него не выведывала не выспрашивала. Обнову мою он приметил зыркнул своими пустыми зенками но спросить ничего не спросил. Стих пробормотал будто для себя привычка у него такая. Я слово в слово запомнила. Торговали мы булатом чистым серебром и златом и теперь нам вышел срок а лежит нам путь далек. Какой тут смысл не знаю Может вы поймете. [Пушкин это, Александр Сергеевич, и понимать нечего, снисходительно подумал Скорик, как раз накануне прочитавший "Сказку о царе Салтане". И про кого речь, тоже стало ясно - про Очка. Это он обожает стихами говорить.] А про тело писать мне больше не смейте иначе переписке нашей конец И так хотела разорвать. Вчера не пошла очень на вас сердилась. Но сегодня когда он ушел было мне видение. Будто лежу я посреди равнины про какую вы писали и не могу встать. Долго лежу не день и не два. И будто сквозь меня трава растет и цветы всякие. Я их внутри себя чувствую и не плохо это а наоборот очень хорошо как они через меня к солнцу пробиваются. И будто бы уже это не я лежу на равнине а я самая эта равнина и есть. Я после свое видение как смогла на платке вышила. Примите в подарок. Смерть" Платок, на который Скорик сначала толком и не взглянул, в самом деле с вышивкой оказался: наверху солнце, а внизу девушка лежит, нагишом, и из нее травы-цветы всякие произрастают. Очень Сеньке эта небывальщина, а культурно говоря, аллегория, не понравилась. Эраст Петрович, в отличие от Сеньки, сначала платок рассмотрел и только потом развернул письмо. Посмотрел и говорит: - Ох, Сеня-Сеня, что мне с тобой делать? Опять нос совал. Скорик глазами похлопал, чтоб слезы навернулись. - Зачем обижаете? Грех вам. Уж, кажется, себя не жалею, как последний мизерабль. Верой и правдой... Инжелер на него только рукой махнул: иди, мол, не мешай, черт с тобой. А обратное послание от Эраста Петровича к Смерти было вот какое: "Милая С. Умоляю Вас, не нюхайте Вы больше эту гадость Я попробовал наркотик один-единственный раз, и это едва не стоило мне жизни. Когда-нибудь я расскажу вам эту историю. Но дело даже не в опасности, которую таит в себе дурманное зелье. Оно нужно лишь тем людям, которые не понимают, действительно ли они живут на свете или понарошку. А Вы настоящая, живая, Вам наркотик ни к чему. Простите, что снова пускаюсь в проповеди. Это совсем не моя манера, но таким уж странным образом Вы на меня воздействуете. Остальным двоим, если обратят внимание на предмет, говорите не про СС [и на том спасибочко, подумал Сенька/, а про некоего нового ухажера, заику с седыми висками. Так нужно для дела Ваш Э.Н." Смерть на сей раз пришла не сердитая, как вчера, а веселая. Наклонясь и беря письмо, сунула Сеньке вместо пятака большой гладкий кругляш, шепнула: "Посластись". Посмотрел - а это шоколадная медалька. Что она его, за мальца что ли держит! В последний день Скорикова нищенства, по счету шестой, Смерть, проходя мимо, обронила носовой платок. Нагнувшись поднять, еле слышно прошелестела: "Следят за мной. На углу". И прошла себе в церковь. А на земле, подле Сеньки, осталась лежать записка. Он подполз, коленкой ее придавил и покосился на угол, куда Смерть указала. Сердце так и затрепыхалось. Там, где поворот с Подколокольного, опершись об водосток, стоял Проха, лузгал семечки. Глазами так и впился в церковную дверь. На нищих, слава Богу, не пялился. Ах ты, ах ты, вон оно что! И пошла у Сеньки в голове такая дедукция, что только поспевай. В тот самый день, когда к ювелиру прутья серебряные нес, прямо на Маросейке кого встретил? Проху. Это раз. Потом на Трубе, вблизи нумеров, кто терся? Когда городовой-то на помощь прибежал? Опять Проха. Это два. Кто про Сенькину дружбу с Ташкой знал? Сызнова Проха. Это три. И за Смертью шпионничает тоже Проха! Это четыре. Так это, выходит, он, слизень поганый, во всем виноватый! Он и ювелира погубил, и Ташку! Не сам, конечно. Шестерит на кого-то, скорей всего на того же Князя. Чего делать-то, а? Какая из этой дедукции должна проистечь проекция? А очень простая. Проха за Смертью следит, а мы за ним присмотрим. Кому он докладать-то пойдет, реляцию делать? Вот и поглядим. Покажем господину Неймлесу, что Сенька Скорик годен не только на посылках быть. Смерть, когда из церкви вышла, нарочно отвернулась, даже милостыни сегодня не подавала - пропльша мимо лебедью, но Сеньку полой платья задела. Надо думать, не случайно. Не зевай, мол. Гляди в оба. Он досчитал до двадцати и поковылял следом, припадая на обе ноги сразу. Проха шел чуть впереди, назад не оборачивался - видно, не думал, что и за ним могут доглядывать. Так и прибыли на Яузский бульвар, на манер журавлиного клина: впереди и посередке Смерть, потом, по левой стороне и поотстав - Проха, а еще шагах в пятнадцати и справа - Скорик. Перед дверью дома Проха замешкался, стал в затылке чесать. Похоже, не знал, чего ему дальше делать - тут торчать или уходить. Сенька за углом примостился, ждал. Вот Проха тряхнул башкой (ну головой, головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошел обратно. Князю докладывать, сообразил Скорик. Или, может, не Князю, а другому кому. Когда Проха мимо протопал, Сенька повернулся спиной, руки к мотне пристроил, вроде как нужное дело справляет. А потом двинул за прежним дружком. Тот наподдал сапогом яблочный огрызок, заливисто свистнул на стаю голубей, что клевали навоз (они всполошились, заполоскали крыльями), да и свернул во двор, откуда удобно на Хитровскую площадь просквозить. Сенька за ним. Едва вышел из первой подворотни в сырой, темный двор, сзади - хвать за плечо, рванули с силой, развернули. Проха! Учуял слежку, остромордый. - Ты че, - шипит, - ко мне прилип, рвань? Чего надо? Так тряхнул за ворот, чт