о у Сеньки голова мотнулась и из-за щеки вылетела дуля, от которой личность смотрелась скосорыленной. Пришлось эту маскарадную хитрость вовсе выплюнуть. - Ты?! - ахнул Проха, и ноздри у него жадно раздулись. - Скорик? Ты-то мне и нужен! И второй рукой тоже за ворот цап - не вырвешься. Хватка у Прохи была крепкая. Сенька знал: по части силы-ловкости тягаться с ним нечего. Самый лихой пацан на всей Хитровке. Полезешь махаться - накостыляет. Побежишь - догонит. - А ну шагай за мной, - ухмыльнулся Проха. - Так пойдешь или для почину юшку пустить? - Куда идти-то? - спросил Сенька, так пока и не опомнившись от фиаски замечательно придуманной проекции. - Ты чего вцепился? Пусти! Проха лягнул его носком сапога по щиколотке, больно. - Пошли-пошли. Один хороший человек побалакать с тобой желает. Если по-настоящему, по-хитровски драться - на кулаках или хоть ремнями - Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенька японской мордобойной премудрости обучался? Когда Маса-сенсей понял, что настоящего бойца из Скорика не выйдет - очень уж ленив и боли боится, то сказал: не стану, Сенька-кун, тебя мужскому бою учить, научу женскому. Вот один такой урок, как бабе себя соблюсти, если охальник ее за шиворот ухватил и сейчас бесчестить станет, Скорик сейчас и припомнил. - Просе этого, - сказал сенсей, - торько пареная репка. Ребром левой ладони, снизу, полагалось бить срамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет - костяшками правой кисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил: раз-два, левой-правой, по носу - в кадык, по носу - в кадык, раз-два, раз-два. Вот и сейчас это самое раз-два исполнил, полсекундочки всего и понадобилось. Как пишут в книжках, результат превзошел все ожидания. От удара по носу - несильного, почти скользящего - Прохина голова мотнулась назад, а из дырок брызнуло кровью. Когда же Сенька сделал "два", аккурат по подставленному горлу, Проха захрипел и повалился. Сел на землю, одной рукой за горло держится, другой нос зажимает, рот разинут, глаза закатились. А кровищи-то, кровищи! Скорик прямо напугался - не до смерти ли убил? Сел на корточки: - Эй, Проха, ты че, помираешь что ли? Потряс немножко. Тот хрипит: - Не бей... Не бей больше! А, а, а! - хочет вдохнуть, а никак. Пока не опомнился, Сенька на него по всей форме насел: - Говори, гад, на кого шестеришь! Не то вдарю по ушам - зенки повылезут! Ну! На Князя, да? И замахнулся обеими руками (был еще и такой прием, из несложных - нехорошему человеку разом пониже обоих ушей врезать). - Нет, не на Князя... - Проха потрогал мокрый от крови нос. - Сломал... Костяшку сломал... У-у-у! - А на кого? Да говори ты! И кулаком ему - прямо в середку лба. Такого приема сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, а Сенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало. - Нет, там другой человек, пострашней Князя будет, - всхлипнул Проха, заслоняясь руками. - Пострашней Князя? - дрогнул голосом Скорик. - Кто такой? - Не знаю. Бородища у него черная, до пупа. Глаз тоже черный, блестящий. Боюсь я его. - Да кто он? Откуда? - не на шутку забоялся Сенька. Бородища до пупа, черный глаз. Ужасы какие! Проха зажал пальцами нос, чтоб перестало течь. Загнусавил: - Кдо-одгуда де ведаю, а хочешь посбодредь - покажу. Встреча у бедя с дим, скоро. В ерохидском подвале... Опять ерохинский подвал. У, проклятое место. И Синюхиных там порезали, и самого Сеньку чуть жизни не лишили. - Зачем встреча-то? - спросил Скорик, еще не решив, как быть. - Доносить будешь, как за Смертью следил? - Буду. - А на что она твоему бородатому? Проха пожал плечами, пошмыгал носом. Кровь уже не лила. - Мое дело маленькое. Ну что, вести или как? - Веди, - решился Сенька. - И смотри у меня. Если что - голыми руками насмерть убью. Меня этому один колдун обучил. - Важно научил, ты теперь кого хошь отметелить можешь, - заискивающе оскалился Проха. - Я ничего, я, Сеня, как велишь. Жить мне пока не надоело. Дошли до Татарского кабака, где вход в Ероху. Скорик пару раз пленника в бок пихнул, для пущей острастки, и еще погрозился: гляди, мол, у меня, только попробуй удрать. По правде сказать, сам побаивался - ну как развернется, да врежет кулаком под вздох. Но, кажется, опасался зря. От японской науки Проха пришел в полное смирение. - Сейчас, сейчас, - приговаривал Проха. - Сам увидишь, какой это человек. Я что, я ведь от страху одного. А ослобонишь меня от этого душегуба, я тебе, Скорик, только спасибо скажу. В подвале повернули раз, другой. Отсюда уже было рукой подать до залы, где вход в сокровищницу. И до коридора, где Сеньку чуть жизни не лишили, тоже близехонько. Вспомнил Скорик, как ему мощная лапища волосы драла и шею ломала, - задрожал весь, остановился. От первоначального куражу, с которого решил сам все дело распутать, мало что осталось. Извиняйте, Эраст Петрович и Маса-сенсей, а выше своей силы-возможности не прыгнешь. - Не пойду я дальше... Ты сам с ним... А после мне обскажешь. - Да ладно, - дернул его за рукав Проха. - Близко уже. Там закуток есть, спрячешься. Но Сенька ни в какую. - Без меня иди. Хотел назад податься, а Проха крепко держит, не выпускает. Потом вдруг как обхватит за плечи, как заорет: - Вот он, Скорик! С поймал я его! Сюда бежите! Цепкий, гад. И не врежешь ему, и не вырвешься. А из темноты, приближаясь, загрохотали шаги - тяжелые, быстрые. Сенсей учил: если лихой человек обхватил за плечи, проще всего, не мудрствуя, двинуть его коленкой по причинному месту, а если он стоит так, что коленкой не размахнешься или не достанешь, тогда откинься сколько можно назад и бей его лбом по носу. Вдарил, что было силы. Раз, еще раз. Будто баран в стенку. Проха заорал (нос-то и без того сломанный), закрыл харю-физиономию руками. Сенька рванул с места. Еле поспел - его уж сзади схватили за шиворот. Ветхая ткань затрещала, гнилые нитки лопнули, и Скорик, оставив в руке у Прохиного знакомца кусок рубища, понесся вперед, в темноту. Сначала-то стреканул безо всякого рассуждения, только бы оторваться. И только когда топот сапожищ малость поотстал, вдруг стукнуло: а куда бежать-то? Впереди та самая зала с кирпичными колоннами, а за ней-то тупик! Оба выхода на улицу отрезаны - и главный, и к Татарскому кабаку! Сейчас догонят, зажмут в угол - и конец! Одна только надежда и оставалась. В зале Сенька бросился к заветному месту. Наскоро, ломая ногти, выдрал из лаза два нижних камня, вполз на брюхе в брешь и замер. Рот разинул широко-широко, чтоб вдыхать потише. Под низкими сводами заметалось эхо - в подвал вбежали двое: один тяжелый и громкий, второй много легче. - Дальше ему деться некуда! - послышался задыхающийся Прохин голос. - Тут он, гнида! Я по правой стеночке пойду, а вы по левой. Щас сыщем, в лучшем виде! Скорик оперся на локти, чтоб подальше отползти, но от первого же движения под брюхом зашуршала кирпичная крошка. Нельзя! И себя погубишь, и клад выдашь. Лежать нужно было тихо, да Бога молить, чтоб дыру возле пола не приметили. Если у них с собой лампа - тогда все, пиши пропало. Но судя по тому, как часто чиркало сухим о сухое, кроме спичек другого света у Сенькиных гонителей не было. Вот шаги ближе, ближе, совсем близко. Проха, его поступь. Вдруг грохот, матерный лай - чуть не прямо над лежащим Скориком. - Ништо, это я об камень ногу зашиб. Из стенки вывалился. Вот сейчас, сейчас Проха нагнется и увидит дыру, а из нее две подмзтки торчат. Сенька изготовился на четвереньки подняться, а потом дунуть по лазу вперед. Далеко не убежишь, однако все отсрочка. Пронесло. Не заметил Проха тайника. Темнота выручила, а может, Господь Бог Сеньку пожалел. Хрен с тобой, подумал, поживи пока, еще успею тебя к Себе прибрать. Из дальнего конца залы донесся Прохин голос: - Видно, в колидоре к стене прижался, а мы мимо пробежали, не приметили. Он ловкий, Скорик. Ништо, я его так на так выищу, вы не сумле... Не договорил Проха, поперхнулся. Но и тот, к кому он речь держал, тоже ничего не сказал. Прогрохали удаляющиеся шаги. Стало тихо. Сенька с перепугу еще полежал какое-то время не шевелясь. Думал, не уползти ли подальше в лаз. Можно и в заветный подвал наведаться, пруток-другой прихватить. Однако не стал. Во-первых, никакого огня с собой не было. Чем там, в подвале, светить? А во-вторых, вдруг заволновался: стоит ли тут дальше отсиживаться? Не унести ли ноги подобру-поздорову? Ну как они за фонарями пошли? Враз проход углядят. Так и пропадешь через собственную дурость. Пятясь по-рачьи, вылез. Прислушался. Вроде тишина. Тогда встал на ноги, опорки снял и бесшумно, на цыпочках, двинулся к коридору. То и дело останавливался - и уши торчком: не донесется ли из-за какой колонны шорох либо дыхание. Внезапно под ногой хрустнуло. Сенька испуганно присел. Что такое? Пошарил - коробок спичек. Эти, что ли, обронили или кто другой? Неважно, пригодятся. Сделал еще пару шагов, вдруг видит - справа вроде как кучка какая. Не то тряпье навалено, не то лежит кто-то. Чиркнул спичкой, наклонился. Увидал: Проха. На спине лежит, мордой кверху. Однако пригляделся получше - охнул. Мордой-то Проха был кверху, но только лежал не на спине, на брюхе. У живого человека шея таким манером, шиворот-навыворот, перекрутиться никак не могла. Знать, это его, Прохины, спички-то, с разбегу додумалась прежняя мысль, и только потом уже Сенька, как положено, закрестился и попятился. Еще и спичка, сволочь, пальцы обожгла. Вот он отчего поперхнулся, Проха-то. Это ему в один миг башку отвернули, в самом что ни на есть прямом значении. А Проха от такого с собой обращения взял и помер. И черт бы с ним, не больно жалко. Но что ж это за чудище, которое этакое с людьми выделывает? А потом Скорику пришло на ум еще вот что. Без Прохи найти этого душегуба стало никак невозможно. Борода до пупа, конечно, примета знатная, но только ведь набрехал, поди, Проха, царствие ему, подлюке, небесное. Как пить дать набрехал. Из всей дедукции-проекции вышло одно разбитое корыто, как у жадной старухи (прочел Сенька ту сказку - не понравилось, про царя Никиту лучше). Нет бы Проху на заметку взять, да Эрасту Петровичу все рассказать. Захотел отличиться, вот и отличился. Верную ниточку собственными руками порвал. От расстройства чуть не забыл Смертьино письмо прочесть, спохватился уже на самой Спасской. "Здравствуйте Эраст Петрович. Вчера вечером был пристав. Про серебряную денежку спросил сам. Я говорю подарок. Он говорит новый соперник? Не потерплю. Кто таков? Я как вы велели отвечаю что богатый человек серебра полны карманы. Собою красавец хоть не молодой и с сединой на висках. Еще говорю заикается немножко. Пристав про серебро сразу позабыл и дальше только про вас расспрашивал. Глаза спрашивает голубые? Говорю да. А роста вот такого? Говорю да. А на виске вот тут малый шрам есть? Отвечаю вроде есть. Что тут с ним началось аж затрясся весь. Где живет да то да се. Я обещала разузнать и ему все рассказать. А к Упырю я сама пошла не хотела его паука у себя принимать. Этот-то больше про серебро любопытствовал да что вы за человек да сильно ли богатый да как до вас добраться. Ему тоже разузнать обещала. Завязали мы с вами узел а как его распутывать непонятно. Пора нам встретиться и на словах обговорить. Всего в письме не напишешь. Приходите нынче ночью да Сеньку с собой прихватите. Он на Хитровке все закоулки знает. Если что выведет. А еще хочу вам сообщить что никого из них я теперь до себя не допускаю хоть пристав вчера и пугал и бранился. Но ему теперь вы нужны больше чем я. Пригрозила что не буду вас ни про что расспрашивать он и отстал. И знайте что больше никого из этих кровососов я до себя никогда не допущу потому нет на это больше моих сил. У всякого человека свой предел есть. Приходите нынче. Жду. Смерть" Взволновался Сенька - ужас как, даже во рту стало сухо. Сегодня, нынче же ночью, он увидит ее снова! КАК СЕНЬКА ЗЛОРАДСТВОВАЛ Инженер и Маса выслушали рассказ молча. Не заругались, дурнем не обозвали, но и сочувствия Скорику тоже не выказали. Чтоб сказать "ах, бедняжка, сколько ты натерпелся!" или хотя бы воскликнуть "вот ведь страсть какая!", этого он от них, примороженных, не дождался. А уж как старался впечатлить. Что ж, и вправду ведь виноват. - Извиняйте меня, Эраст Петрович и вы, господин Маса, - честно сказал Сенька напоследок. - Такая удача мне подвалила, а я все напортил. Ищи теперь свищи злодея этого. Покаянно повесил голову, но из-под бровей посматривал: сильно рассердились или нет? - Твое мнение, Маса? - спросил Эраст Петрович, дослушав до конца. Сенсей закрыл узкие глазки - будто утопил их в складках кожи - и сидел так минуты две или три. Господин Неймлес тоже помалкивал, ждал ответа. Скорик от нетерпения весь изъерзался на стуле. Наконец японец изрек: - Сенька-кун мородец. Теперь все ясно. Инженер удовлетворенно кивнул: - Вот и я так думаю. Тебе не за что извиняться, Сеня. Благодаря твоим действиям мы теперь знаем, кто убийца. - Как так?! - подскочил на стуле Скорик. - Кто же? Однако господин Неймлес на вопрос не ответил, заговорил о своем: - Собственно, с д-дедуктивной точки зрения задача с самого начала представлялась несложной. Мало-мальский опытный следователь, располагая твоими показаниями, решил бы ее без труда. Однако следователя интересует лишь закон, мои же интересы в этом деле обширней. - Да, - согласился Маса. - Дзакон - это меньсе, чем справедривость. - Справедливость и милосердие, - поправил его Эраст Петрович. Похоже, эти двое отлично понимали друг друга, а вот Сенька никак не мог взять в толк, о чем это они. - Да кто убийца-то? - не выдержал он. - И как вы его раскусили? - Из твоего рассказа, - рассеянно ответил инженер, явно думая о другом. - Устрой гимнастику мозгам, это полезно для развития личности... - И дальше забормотал невнятицу. - Да, вне всякого сомнения, справедливость и милосердие важнее. Слава Богу, я теперь частное лицо и могу действовать не по букве з-закона. Но время, у меня совсем мало времени... И потом эта маниакальная осторожность, как бы не спугнуть... Разом, одним ударом. Одним махом семерых побивахом... Эврика! - воскликнул вдруг Эраст Петрович и шлепнул по столу ладонью так громко, что Сенька дернулся. - Есть план операции! Решено: справедливость и милосердие. - Операция будзет так надзываться? - спросил сенсей. - "Справедривость и миросердие"? Хоросее надзвание. - Нет, - весело сказал господин Неймлес, поднимаясь. - Название я придумаю поинтересней. - Что за операция? - жалобно скривился Скорик. - Сами говорите, благодаря мне все разгадали, а сами ничего не объясняете. - Пойдем с тобой ночью на Яузский б-бульвар, там все узнаешь, - таков был ответ. Пошли. Смерть открыла сразу как постучали - в прихожей, что ли, поджидала? Распахнула дверь и молчит, смотрит на господина Неймлеса - не мигая, жадно, будто у ней перед тем глаза были завязаны, или долго в темноте сидела, или, может, прозрела после слепоты. Вот как она на него смотрела. А на Сеньку даже не взглянула, не то что "здрасьте, Сеня" сказать или "как здоровьице". Эрасту Петровичу на его "добрый вечер, сударыня", правда, тоже не ответила. Даже немножко поморщилась, будто каких-то других слов ждала. Вошли в гостиную, сели. Вроде встретились для делового разговора, а что-то не так было, будто говорили не о том, о чем следовало. Смерть-то впрочем отмалчивалась, все на Эраста Петровича глядела, а он по большей части смотрел на скатерть - поднимет на Смерть глаза и скорей снова опустит. Заикался больше обычного, вроде как конфузился, а может не конфузился, поди у него разбери. От этих гляделок, в которые те двое играли промеж собой, без Сенькиного участия, ему стало тревожно, и господина Неймлеса он слушал вполуха, в голову лезло совсем другое. Коротко говоря, сказ инженера, или, как он сам обозвал, "план операции" состоял в том, чтоб собрать всех подозреваемых в одном особенном месте, где преступник сам себя проявит и выдаст. Скорик уставился на Эраста Петровича: как же так, ведь сами говорили, что убийца разгадан, но инженер сделал знак глазами - помалкивай, мол. Ну, Сенька и смолчал. И когда Эраст Петрович сказал: "Без вас, сударыня, и без тебя, Сеня, мне в этом деле, к сожалению, не обойтись. Нет у меня других помощников" - все равно Смерть на Скорика не посмотрела, вот какая обида. Ужасно он от этого расстроился. Даже не испугался, когда инженер принялся опасностями предстоящего дела стращать - вот до чего расстроился. Смерть тоже нисколько не испугалась. Нетерпеливо качнула головой: - Пустяки говорите. Лучше про дело сказывайте. И Сенька лицом в грязь не ударил: - Чего там, двум смертям не бывать, одной не миновать. Лихо тряхнул головой и на нее покосился. И только потом сообразил, что вышло-то двусмысленно: то ли про смерть сказано, то ли про Смерть. - Хорошо, - вздохнул Эраст Петрович. - Тогда распределим, кому за какой конец держать невод. Вы, сударыня, приведете на место Князя и Очко. Сеня - Упыря. Я - пристава Солнцева. - Этого-то зачем? - удивился Сенька. - Затем, что п-подозрителен. Все преступления совершены на территории его участка. Это раз. Сам Солнцев - человек жестокий, алчный и абсолютно б-безнравственный. Это два. И главное... - Инженер снова уставился на скатерть. - Он тоже состоит в связи с вами, сударыня. Это три. У Смерти дернулась щека, как от боли. - Снова не про то говорите, - резко сказала она. - Объясните лучше, как Князя с Очком выманить. Они оба волки бывалые, сами в загон не пойдут. - А я? - встрепенулся Скорик, до которого вдруг дошло, что ему надо будет в одиночку с самим Упырем тягаться. - Он меня и слушать не станет! Вы знаете, он какой? Он меня велит за ноги взять да разодрать на две половинки! Кто я ему? Сикильдявка! Никуда он со мной не пойдет! - Не пойдет, а бегом побежит, это уж моя з-забота, - ответил Сеньке господин Неймлес, а смотрел при этом на Смерть. - Да и не придется вам двоим никого никуда заманивать. Только встретить и сопроводить к назначенному месту. - Что за место такое? - спросила Смерть. Вот теперь инженер, наконец, повернулся к Скорику, да еще руку ему на плечо положил. - Это место только один человек знает. Как, Али-баба, выдашь нам свою пещеру? Если б Эраст Петрович его при Смерти "бабой" не обозвал, Сенька еще, может, и не сказал бы. Только чего над серебром-златом трястись, когда, может, вся жизнь на кону? А потом Смерть обратила на него свои глазищи, брови чуть-чуть приподняла, словно удивляясь его колебанию... Это и решило. - Эх! - махнул он рукой. - Покажу, не жалко! Знайте Сеньку Скорика! Сказал - и так вдруг жалко стало: даже не огромных тыщ, а мечту. Ведь что такое богатство? Не жратва от пуза, не сто пар лаковых штиблет и даже не собственное авто с мотором силищей в двадцать лошадей. Богатство - это мечтание о рае на земле, когда чего пожелаешь, то у тебя и будет. Тоже, конечно, брехня. К Смерти вон с какими мильонами ни суйся, все одно, как на Эраста Петровича, смотреть не станет... Никто сумасшедшей Сенькиной щедростью не восхитился, в ладоши не захлопал. Даже "спасибо" не сказали. Смерть просто кивнула и отвернулась, будто иначе и быть не могло. А господин Неймлес встал. Тогда идемте, говорит. Не будем время терять. Веди, Сеня, показывай. В подземной зале, где несколько часов тому Проха хотел выдать старого приятеля на верную гибель, а заместо того сам лишился жизни, мертвого тела уже не было. Не иначе подвальные жители уволокли: одежду-обувку снимут и голый труп после на улицу подкинут, обычное дело. С Эрастом Петровичем и Смертью страшно не было. Светя керосиновой лампой, Сенька показал, как вынуть камни. - Тут только вначале пролезть узко, а потом ничего. Иди себе, пока не упрешься. Инженер заглянул в дыру, потер одну из плит пальцем. - Старинная кладка, много старше, чем здание ночлежки. Эта часть Москвы похожа на слоеный п-пирог: поверх прежних фундаментов построены новые, поверх тех еще. Чуть не тысячу лет строились... - Чего, полезли, что ли? - спросил Скорик, которому уже не терпелось показать сокровища. - Незачем, - ответил господин Неймлес. - Завтра ночью п-полюбуемся. Итак, - обратился он к Смерти. - Ровно в три с четвертью пополуночи будьте здесь, в зале. Придут Князь и Очко. Увидят вас - удивятся, станут задавать вопросы. Никаких объяснений. Молча покажете ход, камни будут уже отодвинуты. Потом просто ведите их за собой, и все. Вскоре появлюсь я, и начнется операция под названием... Пока не придумал, каким. Главное - не теряйте присутствия духа и ничего не бойтесь. Смерть глядела на инженера не отрываясь. Что сказать - он и в мигающем свете лампы был красавец хоть куда. - Не боюсь я, - сказала она чуть хрипловато. - И все сделаю, как велите. А сейчас идемте. - К-куда? Она насмешливо улыбнулась, передразнила его: - Никаких объяснений. Не теряйте присутствия духа и ничего не бойтесь. И пошла из залы, не произнеся больше не слова. Эраст Петрович в замешательстве взглянул на Сеньку, кинулся догонять. Скорик тоже, только лампу подхватил. Чего это она удумала? На крыльце дома, у самой двери, Смерть повернулась. Лицо у ней теперь было не насмешливое, как в подвале, а словно бы искаженное страданием, но все равно невыносимо красивое. - Простите меня, Эраст Петрович. Держалась, сколько могла. Может, сжалится Господь, явит чудо... Не знаю... Только правду вы написали. Я хоть и Смерть, а живая. Пускай я буду злодейка, но больше нет моих сил. Дайте руку. Взяла молчаливого, будто заробевшего господина Неймлеса за руку, потянула за собой. Тот шагнул на одну ступеньку, на другую. Скорик тоже потянулся следом. Что-то сейчас будет! А Смерть на него как шикнет: - Уйди ты Бога ради! Житья от тебя нет! И дверью перед самым носом - хлоп! Сенька от такой лютой несправедливости прямо обмер. А из-за двери донесся странный звук, словно столкнулось что-то, потом шорох и еще вроде как всхлипы или, может, стоны. Никаких слов сказано не было - он бы услышал, потому что припал к замочной скважине ухом. Когда же уразумел, что у них там происходит, из глаз сами собой потекли слезы. Шмякнул Сенька фонарем о тротуар, сел на корточки и закрыл уши руками. Еще и глаза зажмурил, чтоб не слышать и не видеть этот поганый мир, жизнь эту сучью, где одним все, а другим шиш на палочке. И Бога никакого нет, если допускает такое над человеком измывательство. А если и есть, то лучше бы такого Бога вовсе не было! Только не долго убивался-богохульничал, не долее минуты. Вдруг дверь распахнулась, и на крыльцо вылетел Эраст Петрович, будто его в спину выпихнули. Галстук у инженера был стянут набок, пуговицы на рубашке расстегнуты, лик же господина Неймлеса заслуживал особенного описания, поскольку ничего подобного на этом хладнокровном лице Сенька никогда раньше не наблюдал и даже не предполагал, что такое возможно: ресницы ошеломленно прыгают, на глаза свесилась черная прядь, а рот разинут в совершенной растерянности. Эраст Петрович обернулся, воскликнул: - Но... В чем дело?! Дверь захлопнулась, да погромче, чем давеча перед Сенькиным носом. Из-за нее донеслись глухие рыдания. - Откройте! - закричал инженер и хотел толкнуть створку, но отдернул руки, как от раскаленного железа. - Я не хочу навязываться, но... Я не понимаю! Послушайте... - И вполголоса. - Господи, д-даже по имени ее не назовешь! Объясните, что я сделал не так! Непреклонно лязгнул засов. Сенька смотрел и не верил глазам. Есть Бог-то, есть! Вот оно, истинное Чудо об Услышанном Молении! Каково горчички-то отведать, а, красавец невозможный? - Эраст Петрович, - спросил Скорик умильнейшим голосом, - прикажете передачу на реверс поставить? - Пошел к черту!!! - взревел утративший всегдашнюю учтивость инженер. А Сенька нисколько не обиделся. КАК СЕНЬКА СТАЛ ЖИДЕНКОМ Утром его растолкал Маса. Весь грязный, потом от него несет, и глазки красные, будто всю ночь не спал, а кирпичи грузил. - Чего это вы, сенсей? - удивился Сенька. - С любовного свидания, да? У Федоры Никитишны были или новую какую завели? Вроде был вопрос как вопрос, для мужского самолюбия даже лестный, однако японец отчего-то рассерчал. - Гдзе нада, там и быр! Вставай, бездерьник, пордень удзе! И еще замахнулся, басурман. А сам вежливости учит! Дальше хуже пошло. Усадил сонного человека на стул, намазал щеки мылом. - Э, э! - заорал Сенька, увидев в руке сенсея бритву. - Не трожь! У меня борода отрастает. - Господзин приказар, - коротко ответил Маса, левой рукой обхватил сироту за плечи, чтоб не трепыхался, а правой враз сбрил не только все пятьдесят четыре бородяных волоска, но и усы. Сенька от страха обрезаться не шевелился. Японец же, соскребая из-под носа последние остатки зарождающейся мужской красы, ворчал: "Очень честно. Кому гурять, а кому горб ромать". К чему это он, какой такой горб ломать, Скорик не понял, но спрашивать не стал. Вообще решил, что за такое беспардонное над собой насилие с косоглазым нехристем никогда больше разговаривать не станет. Сделает ему бойкот, как в английском парламенте. Но глумление над Сенькиной личностью еще только начиналось. После бритья он был препровожден в кабинет к Эрасту Петровичу. Инженера там не оказалось. Вместо него перед трюмо сидел старый жид в ермолке и лапсердаке, любовался на свою носатую физиономию да расчесывал брови, и без того жуть какие косматые. - Побрил? - спросил старик голосом господина Ней-млеса. - Отлично. Я уже почти з-закончил. Сядь сюда, Сеня. Узнать Эраста Петровича в этом обличье было невозможно. Даже кожа на шее и руках у него сделалась морщинистая, желтая, в темных стариковских пятнах. От восторга Сенька даже про бойкот забыл, схватил сенсея за руку: - Ух здорово! А меня сделайте цыганом, ладно? - Цыгане нам сегодня без надобности, - сказал инженер, встав за спиной у Скорика и начал втирать ему в макушку какое-то масло, от которого волосы сразу прилипли к голове и залопушились уши. - Прибавим веснушек, - велел Эраст Петрович японцу. Тот протянул господину маленькую баночку. Несколько плавных втирающих движений, и у Скорика вся физия законопатилась. - П-парик номер четырнадцать. Маса подал что-то вроде красной мочалки, которая, оказавшись на Сенькиной голове, превратилась в рыжие патлы, свисавшие на висках двумя сосульками. Инженер щекотно провел кисточкой по бровям и ресницам - те тоже порыжели. - Что делать со славянским носом? - задумчиво спросил сам себя господин Неймлес. - Насадку? П-пожалуй. Прилепил на переносицу кусочек липкого воска, мазнул сверху краской телесного цвета, рассыпал конопушек. Носище вышел - заглядение. - Зачем это все? - весело спросил Сенька, любуясь на себя. - Ты теперь будешь еврейский мальчик Мотя, - ответил Эраст Петрович и нахлобучил Сеньке на голову ермолку навроде своей. - Соответствующий наряд тебе даст Маса. - Не буду я жиденком! - возмутился Сенька, только теперь сообразив, что рыжие сосульки - это жидовские пейсы. - Не желаю! - П-почему? - Да не люблю я их! Ненавижу ихние рожи крючконосые! В смысле - лица! - А какие лица любишь? - поинтересовался инженер. - Курносые? То есть, если русский человек, то ты за одно это его сразу обожаешь? - Ну, это, конечно, смотря какого. - Вот и правильно, - одобрил Эраст Петрович, вытирая руки. - Любить нужно с большим разбором. А ненавидеть - тем более. И уж во всяком случае не за форму носа. Однако хватит д-дискутировать. Через час у нас свидание с господином Упырем, самым опасным из московских разбойников. Сеньку от этих слов в озноб кинуло, сразу про жидов забыл. - А по-моему, Князь пострашней Упыря будет, - сказал он небрежным тоном и слегка зевнул. Это в учебнике светской жизни было сказано: "Если тема разговора затронула вас за живое, не следует выдавать своего волнения. Сделайте небрежным тоном какое-нибудь нейтральное замечание по сему поводу, показав собеседникам, что нисколько не утратили хладнокровия. Допустим даже зевок, но, разумеется, самый умеренный и с непременным прикрытием рта ладонью". - Это как посмотреть, - возразил инженер. - Князь, конечно, проливает крови куда больше, но из злодеев всегда опасней тот, за кем будущее. Будущее же криминальной Москвы безусловно не за налетчиками, а за д-доильщиками. Это доказывается арифметикой. Предприятие, затеянное Упырем, безопасней, ибо меньше раздражает власть, а некоторым представителям власти оно даже выгодно. Да и прибыли у доилыцика больше. - Как же больше? Князь вон за раз по три тыщи снимает, а Упырь с лавок по рублишке в день имеет. Маса принес одежонку: стоптанные башмаки, штаны с заплатами, драную куртенку. Брезгливо морщась, Сенька стал одеваться. - По рублишке, - согласился господин Неймлес, - но зато с каждой лавки и каждый день. И таких овец, с которых Упырь с-стрижет шерсть, у него сотни две. Это сколько в месяц будет? Уже вдвое против хабара, который Князь за средний налет возьмет. - Так Князь не один раз в месяц добычу берет, - не сдавался Скорик. - А сколько? Д-два раза? Много - три? Так ведь и Упырь не со всех по рублю имеет. Вот с людей, к которым мы с тобой сейчас отправимся, он вознамерился взять ни много ни мало двадцать тысяч. Сенька ахнул: - Эта что ж за люди, у кого такие деньжищи можно взять? - Евреи, - ответил Эраст Петрович, засовывая что-то в мешок. - У них недалеко от Хитровки давно уже выстроена синагога. Нынешний генерал-губернатор девять лет назад, будучи назначен в Москву, освятить с-синагогу не позволил и почти всех иудеев из белокаменной выгнал. Нынче же еврейская община снова окрепла, умножилась и добивается открытия своего молитвенного дома. От властей разрешение получено, но теперь у евреев возникли трудности с б-бандитами. Упырь грозится спалить здание, выстраданное ценой огромных жертв. Требует от общины отступного. - Вот гад! - возмутился Сенька. - Если православный человек и жидовской молельни терпеть не желаешь, возьми и спали задаром, а Серебреников ихних не бери. Правда ведь? Эраст Петрович на вопрос не ответил, только вздохнул. А Скорик подумал и спросил: - Чего они, жиды эти, в полицию не нажалуются? - За защиту от бандитов полиция еще больше денег требует, - объяснил господин Неймлес. - Поэтому гвиры, члены попечительского совета, предпочли договориться с Упырем, для чего назначили специальных представителей. Мы с тобой, Сеня, то есть Мотя, и есть эти самые п-представители. - Чего мне делать-то? - свросил Сенька, когда спускались вниз по Спасо-Глинищевскому. Этот маскарад нравился ему куда меньше, чем прежний, нищенский. Пока ехали на извозчике, еще ничего, а как вылезли и зашагали по Маросейке, их уже дважды "жидюками" обозвали и один оголец дохлой мышой швырнул. Надавать бы ему по ушам, чтоб почем зря не вязался к людям, но из-за важного дела пришлось стерпеть. - Что тебе делать? - переспросил господин Неймлес, раскланиваясь с синагогским сторожем. - Помалкивай да рот разевай. Слюни пускать умеешь? Сенька показал. - Ну вот и м-молодец. Вошли в дом по соседству с жидовской молельней. В чистой комнате с приличной мебелью поджидали два нервных господина в сюртуках и ермолках, но без пейсов - один седой, другой чернявый. Не похоже было, чтобы Эраста Петровича и Сеньку тут ждали. Седой замахал на них рукой, сердито сказал что-то не по-русски, но, в каком смысле, и так было ясно: валите, мол, отседова, не до вас. - Это я, Эраст Петрович Неймлес, - сказал инженер, и хозяева (надо полагать, те самые "гвиры"), ужасно удивились. Чернявый удовлетворенно поднял палец: - Я вам говорил, что он еврей. И фамилия еврейская - искаженное "Нахимлес". Седой сглотнул, дернув острым кадыком. С тревогой посмотрел на инженера и спросил: - Вы уверены, что у вас получится, господин Неймлес? Может быть, лучше заплатить этому бандиту? Не вышло бы беды. Нам не нужны неприятности. - Неприятностей не будет, - уверил его Эраст Петрович и сунул мешок под стол. - Однако д-два часа. Сейчас появится Упырь. И точно - из-за двери запричитали - не поймешь кто: - Ой, идет, идет! Скорик выглянул в окно. Снизу, со стороны Хитровки, неспешно приближался Упырь, дымя папироской и с нехорошей улыбкой поглядывая по сторонам. - Один пришел, без колоды, - спокойно заметил господин Неймлес. - Уверен. Да и делиться со своими не хочет, больно к-куш хорош. - Прошу вас, господин Розенфельд, - показал чернявый на занавеску, отделявшую угол с диванами (называется "альков"). - Нет-нет, только после вас. И попечители спрятались за штору. Седой еще успел шепнуть: - Ах, господин Неймлес, господин Неймлес! Мы вам поверили, не погубите! - и на лестнице загремели шаги. Упырь без стука толкнул дверь, вошел. Прищурился после ярко освещенной улицы. Сказал Эрасту Петровичу: - Ну че, жидяры, хрусты заготовили? Ты, что ль, дед, отслюнивать будешь? - Во-перьвых, здравствуйте, молодой человек, - молвил господин Неймлес дребезжащим старческим голосом. - Во-вторих, не шарьте глазами по комнате - никаких денег здесь нет. В-третьих, садитесь уже за стол и дайте с вами поговорить, как с разумным человеком. Упырь двинул сапогом по предложенному стулу - тот с грохотом отлетел в угол. - Болталу гонять? - процедил он, сузив свои водянистые глаза. - Будет, погоняли. Слово Упыря железное. Завтра будете печь свою мацу на головешках. От синагоги. А чтоб до братьев твоих лучше дошло, я щас тебя, козлину старого, немножко постругаю. Выхватил из голенища финский ножик и двинулся на Эраста Петровича. Тот не двинулся с места. - Ай, господин вимогатель, напрасно ви тратите мое время на всякие глупости. У меня и без вас жизни осталось с хвост поросенка, тьфу на это нечистое животное. - И брезгливо сплюнул на сторону. - Это ты, дед, в самую точку угадал. - Упырь схватил инженера за фальшивую бороду, а кончик ножа поднес к самому лицу. - Для начала я тебе глаз выколю. Потом нос поправлю, зачем тебе такой крючище? А после загашу и тебя, и твоего паскуденка. Господин Неймлес смотрел на страшного человека совершенно спокойно, зато у Скорика от ужаса отвисла челюсть. Здрасьте вам, домаскарадились! - Перэстаньте пугать Мотю, он и так мишигер, - сказал Эраст Петрович. - И уберите эту вашу железяку. Сразу видно, господин бандит, что ви плохо знаете еврэев. Это такие хитрые люди! Ви себе обратили внимание, кого они к вам випустили? Ви видите здесь председателя попечительского совета Розенфельда, или ребе Беляко-вича, или, может, купца первой гильдии Шендыбу? Нет, ви видите старого больного Наума Рубинчика и шлемазла Мотю, которых никому на свете не жалко. Мне самому себя не жалко, у меня эта ваша жизнь вот здесь. - Он провел ребром ладони по шее. - А "загасите" Мотю - сделаете большое облегчение его бедным родителям, они скажут вам: "Большое спасибо, мосье Упырь". Так что давайте уже не будем друг друга пугать, а побесэдуем, как солидные люди. Знаете, как говорят в русской дерэвне? В русской дерэвне говорят: ви имеете товар, у нас имеется купец, давайте меняться. Ви, мосье Упырь - молодой человек, вам нужны деньги, а еврэям нужно, чтоб ви оставили их в покое. Так? - Ну так. - Упырь опустил руку с ножом, облизнул лоснящиеся губы. - Так ты ж залепил, что хрустов нет. - Денег нет... - Старый Рубинчик, хитро сверкнув глазами, немножко помолчал. - Но зато есть серебро, очень много серебра. Вас устроит очень много серебра? Упырь вовсе спрятал нож в сапог, захрустел пальцами. - Ты не крути. Дело говори! Какое серебро? - Ви себе слыхали про подземный клад? Вижу по блеску в ваших маленьких глазах, что слыхали. Этот клад закопали еврэи, когда приехали в Москву из Польши еще при царице Екатерине, да простит ей Бог все ее прегрешения за то, что не обижала наших. Теперь такое чистое, хорошее серебро уже не делают. Вот, послушайте, как звенит. - Он достал из кармана горстку серебряных чешуек, тех самых древних копеек (а может, не тех, а похожих - кто их разберет) и позвенел ими перед носом у доилыцика. - Больше ста лет серебро лежало себе, и все было тихо. Иногда еврэи брали оттуда ионемножку, если очень нужно. А теперь нам туда доступа нет. Один хитровский поц нашел наше сокровище. - Слыхал я эту байку, - кивнул Упырь. - Выходит, правда. Ваши, что ль, каляку с семьей порезали? Лихо. А еще говорят, жид мухи не пришлепнет. - Ай, я вас умоляю! - рассердился Рубинчик. - Зачем ви говорите такие гадости, типун вам на язык! Еще не хватало, чтобы и это свалили на еврэев. Может, это ви зарэзали бедного поца, почем мне знать? Или Князь. Ви знаете, кто такой Князь? О, это ужасный бандит. Не в обиду вам будь сказано, еще ужасней вас. - Но-но! - замахнулся на него Упырь. - Ты от меня настоящих ужастей еще не видал! - И не надо. Я и так вам верю. - Старик выставил вперед ладони. - Дело не в этом. Дело в том, что господин Князь узнал про клад и ищет его днем и ночью. Теперь нам туда и сунуться боязно. - Ох, Князь, Князь, - пробормотал Упырь и оскалил желтые зубы. - Ну, дед, сказывай дальше. - А дальше - что дальше. Вот вам наше деловое прэдложение. Ми показываем вам те место, ви и ваши хлопцы выносят серебро, а после делим по-честному: половина нам, половина-таки вам. И это, поверьте мне, молодой человек, выйдет не двадцать тысяч, а много-много больше. Упырь думал недолго. - Годится. Сам все вытащу, никого мне не надо. Только место укажите. - У вас есть часы? - спросил Наум Рубинчик и скептически уставился на золотую цепочку, свисавшую из Упырева кармана. - Это хорошие часы? Они правильно идут? Ви должны быть в ерошенковском подвале, в самом дальнем, где такие кирпичные тумбы, нынче ночью. Ровно в три часа. Вот этот самый Мотя, бедный немой мальчик, встретит вас там и проводит куда надо. - Сенька поежился под цепким змеиным взглядом, которым одарил его Упырь, и пустил с отвисшей губы нитку слюны. - И еще хочу сказать вам одну вещь, напоследок, чтоб ви запомнили, - задушевным голосом продолжил старый еврей, осторожно взяв доильщика за рукав. - Когда ви увидите клад и перенесете его в хорошее место, ви себе скажете: "Зачем я буду отдавать половину этим глупым еврэям? Что они мне сделают? Я лучше оставлю все себе, а над ними буду смеяться". Можете ви так себе подумать? Упырь завертел головой по углам комнаты - нет ли иконы. Не нашел и забожился так, всухую: - Да чтоб меня громом пожгло! Чтоб мне век на киче торчать! Чтоб меня сухотка взяла! Когда со мной по-хорошему, то и я по-хорошему. Христом-Богом! Дед послушал-послушал, головой покивал и вдруг спросил: - Ви знали Александра Благословенного? - Кого? - вылупился на него Упырь. - Царя. Двоюродного прадедушку нашего государя императора. Ви знали Александра Благословенного, я вас спрашиваю? По вашему лицу я вижу, что ви не знали этого великого человека. А я видел его, почти как сейчас вижу вас. То есть не то чтобы ми с Александром Благословенным были знакомы, ни боже мой. И он-то меня не видал, потому что лежал мертвый в гробу. Его везли в Петербург из города Таганрога. - Ты зачем мне про это толкуешь, дед? - сморщил лоб Упырь. - Че мне твой царь в гробу? Старик наставите