садил рядом с собою на диванчик, заговорил тихо, душевно: - Ты хоть и невелик, а разумней многих больших. Посуди сам: вот знаем мы с тобой правду, только ведь этого мало. Не поверит нам матушка, потому что тут замешана дражайшая ее сердцу персона. - Мне-то, конечно, не поверит, - горячо сказал Митя. - Я для нее что, кукла затейная, китайский болванчик. Но уж вам-то, своему охранителю! Прохор Иванович подпер вислую щеку, пригорюнился. - Увы. И мне, своему верному псу, тоже не поверит. Про кого другого - да, но только не про ближних подручников свет-Платошеньки. Я ей и вправду что пес: на чужих бреши, а своих не замай. Даже если сумею я в матушку сомнение заронить, дальше-то что будет? - Что? - А то, что явится к матушке известная особа, много красивей лицом, чем старый Прохор Маслов, запрется с ее величеством в спаленке и сыщет резоны, после которых нас с тобой вышвырнут из Зимнего, как нашкодивших кутят. И никто тогда не помешает нашему приятелю Еремею Умбертовичу довести свое злонамеренье до конца. - А может, не сумеет светлейший сыскать резонов? Я приметил, что ума он несильного. - Мал ты еще, - вздохнул тайный советник. - Матушка хоть и великая царица, а тоже баба. И ум князю Платону на том ристалище вовсе не понадобится. - Что же делать? - пал духом Митя: - Неужто пропадать? - Пропадать незачем. - Голос Маслова построжел. - Ты делай все в точности, как я скажу, и складно выйдет. - Если смогу... - дрогнул Митин голос. Неужто не избежать очной ставки со страшным итальянцем? Как бы от мертвящего пламени черных глаз язык не присох к гортани... - Ничего, сможешь. Если жить хочешь. Прохор Иванович прищурил и без того маленькие глазки, пожевал губами и от этого сделался еще больше похож на старого, облезлого мопса. - От светлейшего надо по ломтику отрезать, - молвил он тихо-претихо, будто рассуждая вслух сам с собой. - Первый ломтик - капитан-поручик Пикин. Через него доберемся до секретаря. А после прикинемся, что самого светлейшего нам не надобно. Мол, заморочили ему, бедному, голову лихие прихлебатели, а он, конечно, ни сном ни духом... Если будут у меня доказательства твердые, то отопрется от итальянца Платон Александрович, выдаст с потрохами, уж я-то его, голубя, знаю. Тайный советник подумал еще, но теперь молча. Снова кивнул: - Нужно от Пикина признание. С него и начнем, ибо из всех он - персона наименее значительная. - Не будет он себя оговаривать! - вскричал Митя. - Зачем ему? - Не зачем, а почему, - назидательно сказал Маслов. - Причину, по которой Андрейка Пикин мне всю правду скажет, я тебе сейчас покажу. Пойдем-ка. Из кабинета он повел своего маленького сообщника в другую комнату, немногим просторней, однако обставленную с некоторой претензией на уютность: у стены примостилась козетка, и даже с вышитыми подушечками, в углу висело тускловатое зеркало, а подле стола с кокетливо гнутыми ножками стояли два кресла - одно деревянное и неудобное, зато другое мягкое и покойное, похожее на глубокую раковину. - Тут у меня гостиная для приватных бесед с высокородными особами, нуждающимися в отеческом вразумлении, - хитро улыбнулся Прохор Иванович, да еще подмигнул. - Дорогого гостя, а бывает, что и гостью, сажаю с почетом. - Он указал на кресло поудобней. - Сам же довольствуюсь сим скромным стулом и ни за что его не променяю на то мягкое седалище. - Почему? - удивился Митя, попрыгав на пружинистом сиденье. - Тут гораздо лучше. - Это как посмотреть. Тайный советник нажал рычажок, спрятанный в ручке деревянного стула, и из подлокотников гостевого кресла вдруг выскочили два металлических штыря, сомкнувшись перед Митиной грудью. Вскрикнув от удивления, он вынырнул из-под них на пол и отполз от бешеного кресла подальше. - К чему это? - А к тому, душа моя, что взрослый человек, в отличие от ребенка, освободиться из сих стальных объятий никак не может. Я же еще и ремешками пристегиваю - наверху и у ног, чтоб без д рыганья. - И что же дальше? - А дальше вот что. Маслов повернул рычажок еще раз, и кресло вместе с квадратом паркета поползло вниз. Однако утопло в дыре не целиком - верхняя половина спинки осталась торчать над полом. - Ух ты! - подивился Митя. - Но зачем нужно это инженерное приспособление? - Сейчас покажу. Посмеиваясь, Прохор Иванович взял гостя за руку и повел из комнаты в узкий коридорчик, оттуда по винтовой лестнице в подвал. За железной дверью располагалось безоконное помещение с голыми каменными стенами. Посередине торчал деревянный помост, на котором Митя увидел нижнюю часть спустившегося сверху кресла. От стены отделилась сутулая тень - длиннорукий человек в засаленном камзоле, со сплетенными в косицу желтыми волосами. - Здравия желаю, ваше превосходительство! - гаркнул он оглушительным голосом. - А кресло-то пустое! Нет никого! Это как? В руке у громогласного Митя разглядел плетку с семью хвостами и поежился. Вон оно что... - Это экзекутор, - объяснил Маслов. - Имя ему Мартын Козлов, а я зову его Мартын Исповедник. Орет он оттого, что глух как пень. Это для секретных дел качество преполезное. Повернулся к экзекутору и тихо сказал, явственно шевеля губами: - Проверка, Мартынушка, проверка. Работа ближе к вечеру будет. - А-а, - протянул длиннорукий и кивнул на Митю. - Это кто, родственник ваш? - Внучок, - не моргнув глазом, соврал советник и потрепал Митю по волосам. - Иди пока, Мартын, отдыхай. Подвел Митю к помосту, стал показывать. - Гляди, сиденье с кресла снимается. Вот так. Потом с попавшей в сей силок особы стягиваются портки или же задирается платье, это уж смотря по принадлежности пола. И начинается работа. Я увещеваю в верхней комнате, словами, и с надлежащей вежливостью, ибо персоны-то все непростые, благородного звания. А Мартын увещевает снизу. Иной раз, - Прохор Иванович подмигнул, - и согрешишь, если баба нестарая да в обмороке сомлеет. Спустишься, снизу на нее поглядишь. Больше ни-ни, упаси Господь. Ну рукой погладишь, это бывает. - Их вон той плеткой секут, да? - боязливо показал Митя на страшное семихвостое орудие. - Когда разговор легкий - к примеру, с дамой по сплетническому делу - то прутиком. Если же надо от человека ответ на важный вопрос получить, то, бывает, и семихвосткой. Покается твой капитан-поручик, как на исповеди. Митя вспомнил, как Зефирка преображенца за палец цапнула, а тот решил, что крыca, и все равно нисколько не испугался, руки не отдернул. - А если не расскажет? Пикин, он знаете какой. Спросил больше для порядка. Сам-то, конечно, понимал, что расскажет Пикин, никуда не денется. Один раз, тому три с лишком года, Митю тоже высекли. Братец Эндимион подстроил: разбил каминные часы, а свалил на маленького, благо тот еще пребывал в безмолвии. Митя хотел снести муку стоически, как Муций Сцевола, да не вышло - брал от боли благим матом. Так то розги были, и секли легонько, по-детски, а тут вон как. Все на свете расскажешь. - Ну, а если ему моченой в соли семихвосточки мало будет, - сладко сказал Маслов, - то у Мартына для таких молчунов еще тисочки есть знатные, на чувствительные отростки фигуры. Такому кобелю, как Пикин, в самый раз будут. Запоет соловьем. При чем тут тисочки и почему Прохор Иванович назвал преображенца кобелем, Митя не понял. Если ругаются, то обычно говорят про плохого человека "пес" или "собака". Если совсем осерчают - "сука". - Сначала мы с Мартыном его в мягкость введем, - объяснял далее тайный советник. - Ты пока в тайнике посидишь. Видал в гостиной зеркало? Оно с той стороны пустое, и преотлично все видно. А как Пикин дозреет, крутить начнет да юлить, я тебя кликну. Освежишь ему воспоминания. Не робей. - Начальник Секретной экспедиции щелкнул Митридата по носу. - Им, голубчикам, теперь не до того будет, чтоб с тобой квитаться. Только не струсь. Легко сказать "не струсь". Стоя в каменном закутке за зеркалом, Митя чувствовал себя не как привык - маленьким взрослым среди больших детей, а крошечной щепочкой, которую закрутил-завертел злой водоворот. Сколько ей, бедной, ни тщиться, самой из сей пучины не выбраться и ее неведомых законов не познать. Когда тайный советник наконец ввел в гостиную вытребованного капитан-поручика, Митя уже весь извелся. Прохор Иванович хвастал, что к нему никто опаздывать не смеет, загодя являются, а Пикин посмел - чуть не на полчаса припозднился. - Вот и славно, драгоценный Андрей Егорыч, что вы к старику заглянули, не побрезговали, - фальшиво добродушным голосом приговаривал Маслов, ведя гостя к креслам. - К вам, ваше превосходительство, попробуй не приди - в цепях приволокут, - ответил злодей. Через стекло было хорошо видно, как блеснули в беззаботной улыбке белые зубы. - Ну уж так-таки в цепях. Наговаривают на меня злые языки, - хохотнул начальник Секретной экспедиции. - В цепях ко мне государственных преступников водят. Вы разве из их числа? Пикин дерзко глянул на тайного советника сверху вниз. - Государственный преступник - фигура непонятная. Бывает, что сегодня ты преступник и на тебя охота, а завтра, глядишь, все поменялось: охотники, что тебя атукали, сами в железах. - Про охотников это вы интереснейшую аллегорию привели, господин капитан-поручик. - Маслов за рукав повел офицера к нужному креслу. - Присаживайтесь, нам найдется, об чем потолковать. Гвардеец поклонился: - Благодарю. Но при столь высокой особе сидеть не смею. - Так я сам тоже сяду. Прошу покорно запросто, без чинов. Сами видите, не в кабинете принимаю, в гостиной. Стало быть, вы для меня гость. Пока что. Последние слова были произнесены совсем другим тоном, и бровки Прохора Ивановича грозно сдвинулись. Однако Пикин и тут не испугался. - Все же с вашего позволения постою, - ухмыльнулся он. - Я ведь нынче в кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел. - Нет уж, садитесь, весьма обяжете! Маслов схватил преображенца за обе руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный хозяин. Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал Митя. Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать. Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за этого у них с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца - так и топтались, так и кружились на месте. Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое кресло. - Сам сиди, старый чорт! Наслышан я про твое угощенье! Митька Друбецкой мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить! Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик двинул его кулаком в лоб - его превосходительство плюхнулся в кресло. Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося Пикина, и осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец! - Ты меня попомнишь, - сказал гвардеец, пошарил руками по креслу и нашел спрятанные за спинкой ремни. - Вот так, ваше превосходительство. И ножки пожалуйте... Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут. Подошел к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и обнаружил-таки рычаг. Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы. Щелк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло, что сейчас может воспоследовать. Мартын-то не поймет, чья ему спускается филейность. Как начнет охаживать! - Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, - шутовски поклонился оглушенному Пикин. - Не смею далее обременять своим присутствием. Служба. Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь - вот какой отчаянный. Внизу что-то свистнуло, щелкнуло, и Прохор Иванович вдруг очнулся. - А-а-а! - заорал он истошным голо". сом. - Марты-ын, сволочь, сгною! Снова свистнуло. Тут начальник экспедиции уже не крикнул - подавился криком. Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не кричи. Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой лестнице вниз. Вопли стали приглушенней. Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын Исповедник смачно, с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру. Мучимая часть тела свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду. - Дядя Мартын! - Митя вцепился палачу в жилистую руку. - Нельзя! Это Прохор Иваныч! Экзекутор оглянулся: - А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. - Мартын зашелся в странном, клекочущем смехе. - Ишь, сладострастник! Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства. Повыше нахлестанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный цветок навроде ромашки. - Это у них мода нынче такая, у похабников, - объяснил Мартын, вытирая лоб. - Туту еровка называется, от пленных турков пошло. Есть ходоки, которые для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры накалывают. А этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно я его приласкал, по его любимой плепорции! И загоготал, очень довольный шуткой. - Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч шнуром не дернет, бить положено. Ка-ак размахнется, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль - хрип несется. С потолка действительно тянулся тугой шнур, но только дергать за него наверху было некому. Митя повис на руке с плеткой. - Ты что? - удивился экзекутор. - Это не тот, это сам Прохор Иваныч и есть, - тщательно шевелил губами Митя. - Ошибка вышла! - Маточки-светы! - перепугался Мартын. - А я-то охаживаю во всю силу! Ишь, думаю, упрямец какой, хотел уж за тиски браться! Ой-ой-ой! Пропал, совсем пропал! Заметался, закружился. - Ваше превосходительство, я сейчас! Я уксусом целебным! А после лампадным маслицем, - причитал мучитель, таща медный тазик. Дальше Митя смотреть не стал. Повернулся, побрел восвояси. Понимал - стыдно будет тайному советнику после случившегося мальчонке в глаза смотреть. Но Пикин-то, Пикин! x x x В тот же вечер был маскарад по случаю дня рождения ее императорского высочества благоверной государыни великой княжны Марии Павловны, которой недавно сравнялось девять лет. Празднество намечалось пышное, с размахом, на что имелись свои причины. Дочка наследника с начала зимы тяжко хворала свинкой, все уж думали, не выживет, но уберег Всевышний. Еще несколько дней назад была слабенькая, отчего и с праздником вышла задержка, а теперь уже вовсю бегала и даже ездила кататься. Государыня, сердечно любившая резвушку, придумала особенную затею: Лесной Бал. Когда Мария Павловна совсем помирала, августейшая бабка спросила у нее, желая ободрить, - что, мол, подарить тебе, душенька, на день рождения (а сама уж и не чаяла, что внучка доживет). "Лесную зверушку ежика", - молвила ее высочество слабеньким голосом. Эту историю при дворе рассказывали не иначе, как утирая слезы. И вот теперь Таврический дворец обратился в лесное царство. Стены парадной залы были сплошь покрыты еловыми и сосновыми ветками, кресла задрапировали на манер пней, из-за обклеенных настоящей корой колонн высовывались чучела медведей, волков, лисиц, а для входа гостей приспособили боковой подъезд, ради такой оказии обращенный в огромного ежа. Еж щетинился деревянными иглами в сажень, стеклянные глаза светились огоньками, а дверь была устроена у лесного жителя в боку. Когда привезли великую княжну и она увидела чудесного зверя, то захлопала в ладоши и завизжала от восторга. Ее высочество была в наряде ягодки-земляники: красное платьице, на обритой головке изумрудный венец. Приглашенным было ведено вырядиться лесной фауной либо флорой: грибами, зверями, лешими, русалками и прочими подобными фигурами. Пренебречь не дозволялось никому, даже иностранным посланникам, которые расценили затеваемое торжество не в сентиментальном, а в политическом смысле, и явились: прусский посол в виде груздя, британский - соболя, шведский - дровосека, неаполитанский - зайца, а больше всех постарался баварский, нарядившись прегордым дубом. После в реляциях своим правительствам отписали, что сия аллегория несомненно знаменует торжество Леса (то есть лесной державы России) над своим давним соперником Полем, сиречь Польшей. Митю камердинер нарядил мужичком-лесовичком. Пудру с волос смыл, приклеил бороденку. В остальном же наряд был незатейливый, крестьянский: лапоточки, плисовые порты, белая рубаха с подпояской. В руке полагалось нести лиственничную ветку, грозить ею всем встречным и даже бить - иголки мягкие, не оцарапают. Бить он, конечно, никого не стал и вскоре будто ненароком обронил ветку на пол. Походил среди гостей, поглазел на наряды, в очередной раз подивился недоумству взрослых. Настроение было тоскливое. Еще тошнее стало, когда услыхал сзади шепоток: - А я вам говорил, ваше сиятельство, никакой он не ребенок, а ученый вавилонский карла, и лет ему никак не меньше пятидесяти. Глядите, вон на макушке прядка седая - недокрасил. О, невежественные, пустоязыкие, скудоумные! Дальше - хуже. Подлетел Фаворит, нагнулся, зашептал. Глаза сумасшедшие. - Здесь она, моя Псишея! Доложили - ее карета подъехала. Три недели носа ко двору не казала, а тут не посмела государыню огорчить! Письмо не забыл? - Помню, - буркнул Митя. - Молодец. В конце так присовокупи. - Князь зашелестел в самое ухо. - "Нынче ночью жди. Как постылая заснет, приду. Ни замки, ни стены не остановят. Поди, нашепчи ей. И смотри: если что - кишки размотаю. - Да кому ей-то? - жалобно вздохнул несчастный Митридат. - Я ведь и знать не знаю, какая особа имела счастие вызвать сердечный интерес вашего сиятельства. - Графиня Хавронская. Павлина Аникитишна, Павлинька. Зуров выговорил это имя нежно, словно пропел. - Видишь клавесин и арфу? Сейчас будут музицировать. Сначала Наследник споет романс в честь дочери, а потом запоет она, моя сладкоголосая русалка. Митя обреченно направился к возвышению, где уже поставили украшенное оранжерейными ландышами кресло для государыни, для именинницы - стульчик в виде зеленой мшистой кочки. Наследник был наряжен Лесным Царем - в короне из шишек, в мантии из бобровых хвостов. Пел он прескверно, но зато прочувствованно и очень громко. Самозабвенно разевал широкий редкозубый рот, так что во все стороны летели брызги слюны. Никто его, бедного, не слушал. Придворные болтали, шушукались, а царица переговаривалась с румяной русалкой: перевитые кувшинками волосы распущены, на простом белом платье приклеены блестки, изображающие рыбью чешую. Едва смолкли последние аккорды и певец без единого хлопка сошел с возвышения, Екатерина громко сказала: - Ну что, скромница, порадуй нас, спой мою любимую. Русалка поднялась, сделала реверанс ее величеству и вышла к клавесину. Это, выходит, и была пассия Платона Александровича, так что надлежало приглядеться к ней получше. Митя не считал себя вправе оценивать женскую красоту, ибо не достиг еще уместного возраста, однако смотреть на графиню Хавронскую безусловно было приятно. Округлое, в форме сердечка лицо, губки бутоном, ясные серые глаза с предлинными ресницами, розовейше-белейшая кожа - все было диво. Да одних волнистых, обильных волос хватило бы, чтоб даже во сто крат менее прекрасную лицом особу сочли привлекательной. Павлина Аникитишна запела про сизого голубочка, который стонет день и ночь, ибо от него миленький дружочек улетел надолго прочь, и тут очарование ее нежной красоты и мягкого голоса сделалось почти невыносимым - прямо-таки затруднительным для мерного дыхания, ибо от восторга воздух застывал в горле и не желал наполнять грудь. Графине хлопали долго и даже кричали "Браво!". Когда она вернулась на прежнее место, Митя подобрался ближе, встал за спинкой царицыного кресла. От пения Павлина Аникитишна распунцовелась еще пуще, глаза наполнились сиянием, но ресницы сдерживали этот пламень, скромно затеняли его. Красавица ни на кого не смотрела, внимала словам Екатерины, потупив взор. - Улетел твой милый дружочек, улетел, - ласково выговаривала ей императрица. - Да не надолго, а навсегда, не вернешь. Поплакала уже, погоревала, будет. Что ж себя заживо хоронить? Полно, матушка, глупствовать. После, когда станешь старая, будешь локти кусать. Мою свойственницу всякий возьмет, выбирай любого жениха. А не хочешь замуж, - Екатерина наклонилась к скромнице, с лукавой улыбкой шепнула, - так заведи себе сердечного дружка. Никто не осудит, ведь пять лет вдовствуешь. Ужас до чего сейчас было жалко великую монархиню. Не знает, бедняжка, какого аспида пригрела на сердце. Еще и сама, святая простота, содействует его злоядному умыслу. Послушает красавица совета, призадумается про сердечного дружка, а тут как раз посланник к Псишее от Амура. - Благодарю за доброе участие, ваше величество, - тихо молвила графиня. - А только не нужно мне никого. Ежели бы только вы исполнили давнюю мою просьбу и дозволили удалиться в деревню, я была бы совершенно... - Ну нет! - Екатерина сердито шлепнула прекрасную даму веером по руке. - Я дурству не потатчица! Еще после мне, сударыня, спасибо скажете! Митя увидел, как из-под пушистых ресниц Павлины Аникитишны сбегают две хрустальных слезинки, и прослезился сам. Нет, не было его мочи участвовать в Фаворитовом окаянстве. Выбежал в вестибюль, где скидывали шубы припозднившиеся гости. По лестнице поднялся на галерею. Там было хорошо, темно. Устал Митридат от света - во всех смыслах сего слова. Отчего папенька так алкал этого Эдема? Что в нем хорошего? Семилетнего человека, и того не могут оставить в покое. Залез на широкий подоконник, прижался пылающим лбом к холодному стеклу. Внизу горели факела и разноцветные лампионы, подъезжали и отъезжали кареты, посверкивали оледеневшие иглы чудо-ежа. Митя спрыгнул на пол, в скорбной задумчивости прошелся по безлюдной галерее. Никакая она, оказывается, была не безлюдная. Из следующей оконной ниши донеслись шорохи, шепот, частое дыханье. Кавалер с дамой - тоже забрались на подоконник и возятся, любезничают. - Ах! - пискнул женский голосок. - Тут кто-то есть! Зашелестели шелка, на пол спрыгнула барышня в наряде лисички, но только изрядно помятом и истерзанном. Ойкнула, прикрыла лицо руками, побежала прочь. Только Митя все равно ее узнал - из государыниных фрейлин, как бишь ее, остзейская фамилия. Потом на пол слез ухажер, топнул ботфортами, подтянул пояс, обернулся. Пикин! В мундире, при шпаге - видно, едва сменился с дежурства. Это уж было чересчур. Что за роковой день! Митя задрожал всем телом, попятился, но поздно. - Шишки медовые! - промурлыкал капитан-поручик, протягивая длинную руку. - На ловца и зверь. Больше ничего говорить не стал, схватил мужичка-лесовичка за кушак, рывком вскинул на подоконник и как дернет раму! С улицы дунуло ледяным ветром, снежной трухой. - Дяденька Пикин, пустите! - взвизгнул Митридат самым постыдным, щенячьим образом. - Что я вам сделал? - Пока ничего, воробей, но скоро сделаешь мне много хорошего, - радостно сообщил гвардеец, влезая на подоконник с ногами. - Благодаря тебе я спишу половину долга. Раскрыл окно широко, взял свою жертву покрепче, раскачал. - Дознаются! - воззвал Митя к разуму злодея. - Прохор Иваныч поймет! Пикин раскачивать мальчика перестал, неумного подумал. - Не докажет. Лазил постреленок по окну, да сорвался. Ну, лети, воробышек. И с этим напутствием швырнул царского воспитанника вниз - прямо на острые ежовы иглы. Но немного не рассчитал силу преображенец - очень уж легок был метательный снаряд и пролетел чуть дальше, чем следовало. Смертоносная щетина мелькнула перед самым лицом вопящего Митридата, не зацепила. Он вне всякого сомнения все равно убился бы насмерть о гранитные ступени, если б не чудо - уже второе за сей кошмарный день, если вспомнить спасение из колодца. По ступенькам поднималась гаргантюанских размеров дама: куафюра у нее была вся в веточках, увенчанная картонным соловьем, а широчайшее платье a la panier{корзиной (фр.)} являло собой вид цветущей поляны. На эту-то поляну Митя и рухнул. Исцарапался о ветки шиповника и ивовые фижмы, порвал рубаху, но не разбился, а лишь прокатился по лестнице, от брошенный пружинистым кринолином. Спасительница отрока стояла ни жива ни мертва. Платье лишилось всей своей правой половины, и теперь дама в панталонах цвета "смущенное целомудрие" была похожа на обнаженную наяду, выглядывающую из-за куста. Ее крик, разразившийся секунду спустя, был душераздирающ, и оглушенный падением, переставший что бы то ни было понимать мальчик сломя голову ринулся прочь и от этого вопля, и от деревянного ежа, и от всей сияющей огнями громады дворца. Сам не помнил, как пробежал через сад и вылетел из ворот. Приходить в себя начал от холода. Еще сколько-то пометался туда-сюда по заснеженной площади, вконец продрог и сообразил: деваться некуда, нужно идти назад, а там броситься в ноги матушке-государыне и все-все ей рассказать. Пускай или поверит и защитит, или рассердится и отошлет к папеньке с маменькой. Последнее еще, может, и лучше. Зябко обхватив себя за локти, потрусил назад к воротам. - Куда? - рыкнул на него часовой. - А ну кыш! - Я Митридат, царский воспитанник, - начал объяснять Митя, но солдат только выругался по-матерному. - Ишь, мочалку прицепил, паскуденок! Сдернул с Митиного подбородка фальшивую бороду и отвесил такую затрещину, что чудо-ребенок кубарем полетел в сугроб. Помотал головой, прогоняя ушной звон. Не сразу понял, что обратной дороги нет. Побежал к другим воротам, где солдат был добрее: просто посмеялся выдумке про воспитанника, да замахнулся, а бить не стал. И то - какой из лапотного оборванца Митридат и императрицын любимчик? Курам на смех. Прыгая на месте, чтоб вовсе не замерзнуть, Митя попробовал применить лучшее из всех оружий - разум. Однако чем больше размышлял о приключившейся нелепице, тем отчаянней представлялось положение. Бежать в Зимний, домой? Так туда тем более не пустят. На дальних дворцовых караулах, мимо которых не пройти, часовые - злее собак. Сколько раз видел, как они зевак тычками да прикладами гоняют. Ждать, пока закончится маскарад, и подбежать к кому из знакомых? Так ведь это сколько еще торчать на холоде. Пожалуй, дух испустишь. Недоступный дворец сиял чудесными огнями, ветер доносил звуки небесной музыки - видно, начались танцы. Там, за оградой и черными деревьями сада, был истинный Эдем. Обретаясь внутри сего райского вертограда, неблагодарный Митридат не ценил своего счастья, теперь же неземные врата замкнулись, и изгнанник остался наедине с ночью, злым северным ветром, ледяной моросью. Идти некуда, но и стоять нельзя - погибнешь. Бывший небожитель, гонимый ненастьем, дрожал и всхлипывал, уныло бредя прочь от Эдема медленной стопой. Глава седьмая. БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ Это просто буря, сказал себе Николас, протирая глаза. Просто дождь вперемешку со снегом, просто северный ветер, и затянувшейся теплой осени конец. Приснившееся откровение про хрустальный гроб оказалось на ясную голову совершеннейшим идиотизмом, но утро и в самом деле явило себя помудреней ночного паникерства. Николасу пришла простая и продуктивная мысль, от которой страх и растерянность - нет, исчезнуть не исчезли, но по крайней мере локализовались. Ты ведь специалист по советам, сказал себе Фандорин. Представь, что к тебе пришел человек с такой вот сложной проблемой. Что бы ты ему присоветовал? И мозг сразу сбросил балласт эмоций, заработал быстро и деловито. Во-первых: на милицию, которая не может защитить приговоренного к смерти налогоплательщика, мы надеяться не будем. Разбитной опер с подозрительно дорогим мобильником доверия не вызывает. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Вот основополагающий принцип российской жизни, который следовало бы включить в конституцию, чтобы не создавать у населения ненужных иллюзий. Во-вторых: зацепка, по которой тосковал капитан Волков, кажется, все-таки есть. Откуда мнимый Кузнецов взял адрес фирмы? В объявлении был дан только контактный телефон - не "Страны советов", а главного редактора газеты "Эросс". Алтын пообещала, что сама будет отсекать всех неперспективных, и, хоть кое-кому из "эроссиян" удавалось хитростью или по случайности прорваться через этот кордон, но большинство сумасшедших и извращенцев все же отфильтровывалось еще в редакции. Однако Кузнецов прорвался. Каким образом? Николас набрал номер мобильного телефона жены. - Я, - раздался в трубке знакомый хрипловатый голосок. Сколько раз Фандорин говорил жене, что она разговаривает по телефону совершенно недопустимым образом! Ну что это в самом деле: вместо "алло" или на худой конец "слушаю" - грубое "я", а в ответ на вежливое "добрый день" - по-хамски кургузое "добрый"? - Ну, как ты там? Как погода в Питере? - начал издалека Николас. - У нас вот с утра гроза. У Алтын нюх как у спаниеля, поэтому главный вопрос нужно было задать как бы между прочим, не привлекая к нему внимания. - Короче, Фандорин, - оборвала жена. - Я веду заседание. Что-нибудь с детьми? - Нет. - С тобой? Он вздрогнул. Неужели почувствовала? - Нет-нет, все отлично, - поспешно уверил ее Николас. - Чего тогда? О, несентиментальная правнучка хана Мамая, противница бессодержательных нежностей и милой воркотни! Ни разу Ника не слышал от нее слова "люблю", хотя в том, что любит, непонятно за что, но любит, сомнений не возникало. Если б перестала - только бы он ее и видел, ушла бы и не оглянулась. - Ну, живее рожай, - поторопила Алтын. Испугавшись, что она по своему обыкновению просто возьмет и отсоединится, Николас зачастил: - Слушай, ты мне вчера прислала такого классного клиента. Некий Кузнецов, помнишь? Хотел тебя за него поблагодарить. - Ты что, Фандорин, из скворечника упал? - отрезала Алтын. - Буду я с твоими психами ля-ля разводить. Их Цыца фильтрует. "Цыцей" она называла свою референтшу Цецилию Абрамовну. Выходит, звонить в Питер не следовало. Мог бы и сообразить, что Алтын сама не станет отвечать на звонки каждого встречного-поперечного, это было бы уж слишком самоотверженно. Мужчины не умеют меняться так часто и так радикально, как женщины, подумал Фандорин, глядя на попискивавшую частыми гудками трубку. За шесть лет знакомства Алтын сбрасывала кожу и полностью преображалась по меньшей мере четырежды. С началом любовных отношений превратилась из маленького, злобного ежонка в страстную, нежную гурию (эх, вот время-то было, не вернешь). Потом, родив (разумеется, двойню - она никогда не признавала полумер и компромиссов), пополнела и поширела, так что трудно было узнать в ней прежнюю тонкую, подвижную Алтын, превратилась в сильную, красивую и плодовитую самку. Говорила, что главная функция женщины - рожать и воспитывать, что нет на свете никакого дела важнее этого. Ушла из своей прежней газеты - бесповоротно, ничуть не жалея. Когда Никин компаньон, тогда еще не свихнувшийся на божественном, затеял создавать масс-медиальный концерн (было в ту пору у русских олигархов такое хобби) и предложил фандоринской жене возглавить эротический еженедельник, Ника был уверен, что Алтын с негодованием откажется. Она неожиданно согласилась, и он испугался, что ей с этим громоздким, малоприятным делом не справиться. Справилась, преотлично справилась. И семью от бедности спасла, и инвестора обогатила. "Эросс" оказался единственным жизнеспособным звеном скороспелой и столь же скоро рассыпавшейся масс-медиальной империи. Но Алтын снова переменилась, и опять до неузнаваемости. А когда с женой происходила очередная метаморфоза, в ней менялось все: внешность, комплекция, манера говорить и одеваться, привычки - причем абсолютно ненарочитым, естественным образом. Что ж, Цыца так Цыца. Выпить кофе, отвезти детей в сад, потом в редакцию. Усопший холдинг Никиного благодетеля в период своего расцвета состоял из дециметрового канала "Супер-ТВ", общественно-публицистической "Консервативной газеты" (развернутой на базе районной многотиражки "Юный зюзинец"), гламурного журнала "Трутень" (в прошлом ежемесячника "Трудодень") и досугового еженедельника "Эросс". Последний унаследовал помещение и большую часть штата от отраслевой газеты "Социалистическое атоммашстроение", купленной по дешевке в одном пакете с "Трудоднем" и "Зюзинцем". В ту пору соучредитель "Страны советов", являвшийся по совместительству владельцем множества других фирм и предприятий самого непредсказуемого профиля, загорелся идеей формирования общественного мнения и готов был потратить несколько десятков миллионов на обзаведение необходимым масс-медиальным инструментарием. Но со временем он утратил общественно-политические амбиции, да и эпоха неконтролируемых экспериментов с общественным мнением пошла на убыль, так что компоненты холдинга оказались предоставлены сами себе: можешь - плыви, не можешь - тони. Как уже было сказано, на плаву остался один "Эросс". Возможно, причина живучести легкомысленного издания состояла в том, что эрос и живучесть - близкие родственники и, более того, вообще невообразимы друг без друга, но скорее всего газету спасла неиссякаемая энергия и волчья хватка шеф-редактора Мамаевой. Именно она придумала название и. концепцию: мол, существует некая страна Эроссия, которую населяют особые люди эроссияне, отличающиеся от россиян раскованностью, отсутствием комплексов и жизнелюбием. Алтын была искренне убеждена, что, выпуская свою неприличную газету, не просто добывает деньги, а еще и делает благое дело - развивает в соотечественниках терпимость и творческое начало. Газета была цветная, шестнадцатиполосная: десять страниц текста и шесть страниц рекламы. Последние в редакции любовно именовались "кормушками", а каждая из содержательных полос была занята своей тематической рубрикой. Кроме уже поминавшейся "Палочки-выручалочки", посвященной мужским интимностям, был ее женский антипод, "Аленький цветочек". В разделе "Я вам пишу" трудились два бесстыжих журналюги, обломки обанкротившейся "Консервативной газеты", которые сочиняли задушевные письма от читателей. Рубрика "Грезы любви" печатала зажигательные фантазии эроссиян (в отличие от задушевных писем, подлинные). Еще в газете были страницы "Спецрепортаж", "Пошалим", "Что делать?" (в смысле, при сексуальных расстройствах), две фотогалереи - "Мистер Эроссиянин" и "Мисс Эроссиянка" и популярнейший скандалодром "А вы слыхали?", где печатались пикантные небылицы из жизни звезд шоу-бизнеса, с которыми еженедельник постоянно судился, засыпаемый исками о клевете (исход процесса, да и сам компромат обговаривались между сторонами заранее). Николас пришел не вовремя: весь творческий состав редакции сидел на планерке. Там же находилась и референтка отсутствующего шеф-редактора - стенографировала ход обсуждения. Особенной необходимости в протоколировании не имелось, но старательная Цецилия Абрамовна специально научилась стенографии, чтобы лучше соответствовать своей должности, и теперь стенографировала все подряд. К тому же в отсутствие начальницы заняться ей было нечем, а сидеть без дела она не привыкла. Заместитель главного редактора приветливо улыбнулся просунувшемуся в дверь Николасу и спросил: - Меня? - Нет, мне бы Цецилию Абрамовну. Но ничего, я подожду за дверью, пока вы закончите, - смутился Фандорин и был, конечно же, немедленно усажен за длинный стол. Слава богу, планерка подходила к концу. Все в редакции знали Нику и приветливо ему заулыбались, только звезда и гордость "Эросса", блистательная Аманда Лав, метнула на него презрительный взгляд и отвернулась. Одинокая волчица, она не состояла в штате и сотрудничала с редакцией исключительно из любви к острым ощущениям, готовя спецрепортажи по всякой секс-экзотике. Аманда славилась не только вдохновенным пером, но еще и невероятной журналистской самоотверженностью - то завербуется госпожой в мазохистский салон, то поедет по просторам страны с шоферами-дальнобойщиками, то вступит в клуб зоофилов. Фандорин знал, что презрительный взгляд роковой женщины был адресован ему как мужу главной редактрисы, с которой у Аманды недавно произошел конфликт. Действуя на свой страх и риск, героиня экстремальной журналистики подготовила сенсационный материал по редкому виду извращения, копрофилии, для чего внедрилась в некий тайный кружок и даже умудрилась сделать там фотографии скрытой камерой, но Алтын статью не пропустила из эстетических соображений. Бедная Аманда, ради искусства подвергшая себя тягчайшим испытаниям, устроила шумный скандал из-за цензурного беспредела и "татарского ига", грозилась уйти в конкурирующие издания "Сладка ягода" или "Будуар", но, конечно, не ушла - там класс не тот и гонорары пожиже. Однако Аманда была скорее исключением, в редакции преобладали люди тихие и интеллигентные, не первой молодости. Многие из них достались Алтын в наследство от "Социалистического атоммашстроения" и осваивали новую специальность на ходу. Например, ведущий игровой рубрики "Пошалим" Сексуалий Лоханкин (псевдоним, конечно) в прежние времена занимался рационализаторами и новаторами производства, а пожилая девушка Ляля Друян перепрофилировалась из ведущих "Детского уголка" в эксперты по вневагинальным практикам. Как раз ее материал сейчас и обсуждался. - Игорь Иванович, - говорила Ляля плачущим голосом, обращаясь к заместителю главного редактора. - Никак у меня не складывается с анальным сексом. Я и так пробовала, и этак - не встает, и все тут. Николас покраснел и покосился на соседей, но те, привычные к производственной терминологии, сидели со скучающим видом, а Игорь Иванович добродушно сказал: - Не встает в этот номер, поставим в следующий. Там с местом попросторней. Цецилия Абрамовна поняла ерзанье Фандорина неправильно - успокаивающе показала на часики: потерпите, мол, уже скоро. Это была ухоженная дама пенсионного возраста или, как говорила она сама, "периода полураспада". Закончив филологический факультет, всю жизнь проработала в "Атоммашстроении" корректором и привыкла относиться к газетному тексту как к набору непонятных слов - были бы правильно написаны. Раньше ей встречались одни мудреные термины, теперь другие, только и всего. Но глаза у Цыцы были уже не те, и Алтын, за суровым обликом которой скрывалось жалостливое сердце, взяла старушку к себе в референты. А может быть, дело было вовсе не в жалости, а в безошибочном начальническом чутье, потому что ассистентка из Цецилии Абрамовны получилась просто золотая. Будучи женщиной одинокой, домой с работы она не торопилась, отличалась неукоснительной исполнительностью, а на телефонные звонки отвечала, как истинная леди - это придавало "Эроссу" респектабельности и шика. В начальнице Цыца просто души не чаяла, и Алтын отвечала ей взаимностью. Проблемы фандоринского семейства референтша воспринимала как свои собственные, из чего можно было заключить, что Алтын с ней чрезмерно откровенничает, и еще хорошо, если только о детях. Впрочем, к Николасу Цыца благоволила и называла "Никочкой". - Да, Никочка, как же, - сказала она, когда после планерки они пили в приемной чай. - Вчера "Страной советов" интересовались восемь человек. Сейчас, у меня все застенографировано. - Она надела очки, достала блокнот с каракулями. - Ну, один был явно сумасшедший - лаял в трубку, говорил, что он человек-собака. Потом звонила дама. Пустая особа. Просто скучает, поболтать хочется, а с