дирный, поглядел на Митю и протянул голосом, не сулившим ничего отрадного. - А-га! С решительным видом двинулся к сжавшемуся Митридату, положил ему руку на плечо. - По приказу господина губернатора ведено сего малолетка из его сиятельства дома взять и доставить согласно предписанию. - Как это "взять"? - Данила притянул Митю к себе. - Почему? Не позволю! Капитан смерил Фондорина взглядом, нехорошо улыбнулся. - Сей недоросль - вор. Украл из кабинета его сиятельства некий ценный предмет, о чем князю доподлинно известно. А про вас, сударь, я предупрежден. Будете чинить препятствие закону, велю связать. Офицер кивнул на стражников, очевидно, прихваченных именно на случай Данилиного буйства. - Я ничего не крал! - крикнул Митя. - Не моего ума дело. На то есть суд. Коли не крал - отпустят. - Капитан, вы ведь добрый, разумный Гражданин и наверняка имеете немалый опыт борьбы с пороками, - переменил тон Данила. - Взгляните на это дитя. Ему всего шесть лет. Если бы оно и взяло что-то чужое, то не по преступному умыслу, а лишь по невинному любопытству. Где это видано, чтобы арестовывали младенцев? Митя понял, что Фондорин по своему обычаю пытается пробудить в полицейском доброе начало. Увы - капитан увещеваний слушать не стал. - Не моего ума дело, - повторил он. - У меня приказ, и я его исполню. Посторонитесь! И учтите, сударь: кто чинит сопротивление слугам закона, сам становится преступником. Эй вы, уберите в сторону этого человека! - Я замечаю, - обратился Данила к своему малолетнему другу, - что в России Науку почитают больше, чем Доброе Слово. Уже зная, что последует далее, Митридат втянул голову в плечи. Английскую науку Фондорин применил с разбором. Нижним чинам отмерил учености понемножку - стукнул в ухо того и другого, с правой руки и с левой. Быстро и несильно, но оба сели на пол, пороняв свои алебарды. На офицера же науки не пожалел: заехал ему в лоб от души, со звоном. Оттого капитан оказался на полу не в сидячей, а в лежачей позиции, глаза закрыл и руки раскинул в стороны. - Я свершил насилие над слугами закона, - грустно молвил Данила. - Того самого закона, к уважению которого всегда призывал. Капитан справедливо предупреждал меня - ныне я преступник перед обществом и отвечу за свое деяние. Стражники смотрели на него снизу вверх со страхом. Зашибленные уши (у одного правое, у другого левое) сделались багровыми и оттопырились. - Не трепещите, честные служаки, - обратился к ним оскорбитель закона. - Я предамся в ваши руки и выполню долг гражданина, но прежде того я обязан выполнить долг человека. Вы ведь согласны со мною, что сей последний долг выше первого? - Так точно, ваше благородие! - гаркнул один из полицейских. Второй же просто закивал, но многократно и весьма усердно. - Вот, видишь, Дмитрий, - просветлел лицом Фондорин. - При посредстве Науки и Доброе Слово до умов доходит лучше. - Только не до ума капитана Собакина, - показал Митя на бесчувственное тело. - О нем не беспокойся. Я всего лишь произвел в его краниуме небольшое сотрясение, отчего умягчится мозговая субстанция. Упрямцу это будет только на пользу, ибо мозг его недовольно гуттаперчев. Друзья мои, положите своего начальника в кресло. Я сделаю ему два маленьких надреза под ушами, чтоб в голове, упаси Разум, не застоялась кровь. Да не пугайтесь вы! Я лекарь и знаю, что говорю. Оказав помощь раненому, Данила положил руки на плечи полицейским - самым благожелательным образом, но оба тотчас снова затряслись. - Скажите, братцы, вы сюда пришли пешком? - Никак нет, ваше благородие! На санях приехали! - Вот и превосходно. У меня к вам сердечная просьба. Прежде чем вы меня арестуете, давайте доставим этого ребенка к родителям. Могу ли я рассчитывать на ваше добропонимание? Ответ был утвердительным, да таким скорым и пылким, что Фондорин чуть не прослезился. - Едем же! - воскликнул он. - Не будем терять времени, ведь уже восьмой час, а дорога неблизкая. Что, ребята, хороши ль в полиции лошади? - У нас в Тверской части лучшие на всю Москву! В передней Данила потребовал для Мити какую-нибудь из княжьих шуб, покороче, себе же взял плащ полицейского офицера, сказав, что не желает ничем более одалживаться у бесчестного хозяина. Лакеи, уже осведомленные о печальной участи капитана Собакина, выполняли фондоринские указания безо всяких прекословии. - А попрощаться с Павлиной? - тихо спросил Митя. Данила затряс головой: - Нет, не нужно! После того, что меж нами случилось... И зная о том, что ее ожидает... Нет, нет... Сердце хрупкий механизм. Если подвергать его попеременному воздействию огненного жара и ледяного холода, оно может лопнуть. Прочь, прочь отсюда! И, взяв Митю за руку, выбежал из дверей. Полицейские послушно топали сзади. Когда подъехали к Драгомиловской заставе, где горели фонари и блестели штыки гарнизонных солдат, Данила сказал стражникам, сидевшим бок о бок на облучке: - Друзья мои, я не желаю вам зла, но если вы вздумаете кликнуть своих товарищей, я поступлю с вами, как с вашим начальником, и даже суровей. - Мы ничего, ваше благородие, - ответили те, - мы смирненько. За Кунцовым от теплой шубы и быстрой, укатистой езды Митридата заклонило в сон. Перед затуманившимся взором уже поплыли смутные химеры, но Данила вдруг толкнул спутника. - Я вновь провинился перед тобой! - застонал он. - О, проклятый себялюбец! Я думал только о себе и своих терзаньях, про тебя же забыл! Я не дал тебе с нею попрощаться! Можешь ли ты простить меня? Конечно, не можешь! Эй, стойте! Мы поворачиваем назад! Насилу Митя его укротил. Потом Митридата растолкали в белом поле, под черным небом, невесть где. Показалось, минутку всего и дремал, а Данила говорит: - Снегири проехали. Дальше без тебя никак. Говори, туземный житель, куда поворачивать. А это уже, оказывается, Крестовая развилка, где одна дорога на Звенигород, а другая на Троицу, откуда до Утешительного всего полторы версты. Считай, почти дома. Ничего себе минутка - часа два проспал. Брови у Фондорина были в белых иголках, а от лошадей валил пар. Но тройка и вправду была добрая, непохоже, чтоб сильно пристала. - Вон туда, - показал Митридат. Неужели он сейчас окажется дома? И конец всем страхам, испытаниям, напастям! Сна сразу ни в одном глазу. Митя привстал на коленки и стал упрашивать солдата, что правил: - Ах, пожалуйста, пожалуйста, быстрей! И лошади застучали копытами быстро быстро, но еще быстрей колотилось Митино сердце. Сколько сейчас - часов десять, одиннадцать? В Утешительном, конечно, давно спят. Ничего, пробудятся. Что шуму-то будет, криков, кутерьмы! Маменька навряд ли выйдет - у ней на лице и глазах положены ночные компрессы для свежести. А нянька Малаша вскочит беспременно, и прочие слуги, и Эмбрион сонную рожу высунет. Но больше всех, конечно, обрадуется папенька. Истомился, наверное, вдали от петербуржского сияния, истосковался. Выбежит в халате, с бумажными папильотками на волосах, будет воздевать руки, плакать и смеяться, сыпать вопросами. Ах, как все это чудесно! От радостных мыслей Митя слушал Фондорина вполуха, а тот все говорил, говорил: опять каялся в своих винах, уверял, что теперь страшиться нечего. - Ни о чем не тревожься, дружок. Ради твоего спасения Павлина Аникитишна уплатит цену, дражайшую из всех, какие только может уплатить достойная женщина... Голос Данилы дрогнул, сбился на неразборчивое бормотание: - Молчи, глупое, не стони. Кому это он? Митя мельком взглянул на своего товарища, увидел, что глаза у того блестят от слез, но тут тройка вылетела из лесу на простор, впереди показалась усадьба, и - о чудо из чудес! - окна ее сияли огнями. - Не спят! - закричал Митя. - Ждут! Это папенька почувствовал! Родительским сердцем! Выскочил из саней, когда те еще катились, еще не встали перед крыльцом. На звон бубенцов выглянул кто-то в белой перепоясанной рубахе (кухонный мужик Архип, что ли?), разглядел Митю, заохал, хлопнул себя по бокам, побежал обратно в дом. И все вышло еще лучше, чем мечталось по дороге. Папенька выбежал в переднюю не в халате, а в наимоднейшем, купленном в Петербурге сюртуке. Весь завитой, напомаженный, не выразить, до чего красивый. И маменька не спала - была в лучшем своем платье, разрумянившаяся и оживленная. Погладила сына по голове, поцеловала в лоб. Братец, правда, не появился, ну да невелика утрата. Алексей Воинович вел себя в точности, как ему полагалось: и воздевал руки, и благодарил Господа, явили себя и слезы. - Нашелся! - восклицал он. - Мой ангел! Мой благодетель! О, счастливейший из дней! И еще много всякого такого. Маменька послушала немного, поумилялась и ушла в гостиную. Фондорин терпеливо кутался в красный плащ, ждал, пока ослабнет фонтан родительской любви. Полицейские переминались с ноги на ногу, отогревались после холода. Дождавшись паузы в папенькиных декламациях, Митя потянул к себе Данилу. - Вот, батюшка, кого вы должны благодарить за то, что видите меня. Это мой... Но папенька уже вновь набрал в грудь воздуха и дальше слушать не стал: - Благодарю тебя, добрый полициант! Ты вернул мне сына, а вместе с ним и самое жизнь! Подставляй ладони! Фондорин удивленно вытянул вперед свои большие руки, и Алексей Воинович стал доставать из кармана пригоршни червонцев. Сам приговаривал: - На, держи! Ничего для тебя не жалко! Пришлось Даниле сложить ладони ковшом, чтоб золото не просыпалось на пол. Хотел он что то сказать, но папеньку разве переговоришь? Митя смотрел и только диву давался: откуда такое богатство? - Счастье, счастье! - повторял Алексей Воинович, всхлипывая. - Знаешь ли ты, мой добрый сын, что за тобой прислала матушка-императрица? Скучает по тебе, не понимает, чем обидела, отчего ты сбежал. Но не гневается, нисколько не гневается! Ты спроси, кого она прислала! Не курьера, даже не флигель-адъютанта! Самого господина Маслова! Тайного советника! Вот какая о тебе забота! А все потому, что ты - не просто мальчик, ты любимый воспитанник ее величества, государственная особа! Ах, пойду к Прохору Ивановичу, обрадую! Мы только-только отужинали и распрощались на ночь. Он, верно, еще не ложился. А хоть бы и лег! И папенька бросился в комнаты. Так вот почему здесь не спят, понял Митя. По причине явления высокого столичного гостя. И стало у него на душе лестно, приятно. Сыщется ли в России другой мальчик, из-за которого погонят за шестьсот верст начальника Секретной экспедиции? Не сыщете, даже не пытайтесь. - Ваше благородие, - жалобно сказал один из стражников. - Дозвольте по нужде отлучиться, мочи нет. Данила махнул рукой - не до тебя, мол, и тот не посмел тронуться с места. - Пойдемте, Данила Ларионович, - позвал Митя. - Я скажу, чтоб вас разместили в папенькином кабинете. Там энциклопедия и удобный диван. Фондорин воскликнул: - Благородное сердце! Ты еще думаешь о моем удобстве после того, как я чуть не погубил тебя и не дал тебе проститься с наилучшей из женщин! Увы, друг мой, я не смогу воспользоваться твоим гостеприимством. Я прибил слугу закона и должен понести заслуженную кару. Ведь я обещал это нашим честным спутникам. Мое место - в темнице. - Да мне довольно сказать слово Прохору Ивановичу, и полиция сразу от вас отступится! Великое ли дело - хожалых прибить? Митя уж хотел бежать к Маслову, но Данила удержал его. - Нет, - сказал он твердо. - От этого зловонного пса мне никаких потачек не нужно. Он повинен в пагубе моих добрых друзей. Из-за него я лишился сына. Лучше мне не встречаться с этим упырем, иначе я могу совершить новое, куда более тяжкое преступление. Я удаляюсь. Теперь я за тебя совершенно покоен. С этаким сопроводителем тебе страшиться нечего, а твое будущее спокойствие обеспечит Павлина Аникитишна. На, верни твоему отцу деньги. Он протянул Мите пригоршню золотых, но тот спрятал руки за спину. - Если он так легко дал, значит, у него много. Наверное, Прохор Иванович от царицы привез. А у вас нет ничего, вам пригодится. Считайте, что это от меня, в долг. Растроганно улыбаясь, Фондорин ссыпал червонцы в карман: - Ну вот, ты меня еще и благодетельствуешь. Кабы ты только простил мои невольные перед тобой вины и сказал, что не держишь на меня сердца, я был бы совершенно успокоен... - Если Павлина наилучшая из женщин, то вы, Данила Ларионович, самый лучший из мужчин, - убежденно сказал Митя. - Не хотите Маслову, так я государыне про вас скажу. Недолго вам быть в темнице, уж можете мне верить. Фондорин наклонился, шепнул ему на ухо: - Кому ж на свете верить, если не тебе? На, пусть это останется тебе на память. Сунул Мите за отворот камзольчика какую-то бумагу, повернулся к полицейским: - Он простил меня! Теперь я в вашей власти! Глава девятнадцатая. ПРЕКРАСНЫЙ НОВЫЙ МИР Власть Николаса Фандорина над собственными действиями, над своей жизнью и даже смертью кончилась. В самом прямом, буквальном смысле. Первое, что сделал магистр, когда его наконец оставили одного, - попытался положить конец своему постыдному, губительному для окружающих существованию. С него сняли наручники, повязку с глаз, и он увидел, что находится в небольшой, скудно обставленной комнате. Николаса заинтересовало в этом помещении только одно - светлосерый квадрат окна. Бросился к нему, как к лучшему другу. Какое счастье! Высокий этаж. Очень высокий. Вид на новостройки, вдали трубы теплоэлектростанции, тусклые рассветные сумерки. Какой-то спальный район. Черт с ним. Главное, что далеко до земли, а ускорение падения составляет 981 сантиметр за секунду в квадрате. "Умереть, уснуть и видеть сны, быть может", бормотал отчаявшийся Николас, высматривая шпингалет. Не высмотрел. Окно было глухое, не открывающееся. Он злобно ударил кулаком по стеклу, и оно не задребезжало, даже не дрогнуло. Тогда-то Фандорин и понял, что его власти над собственной экзистенцией настал совершенный и безусловный конец. Сел на кровать, закрыл ладонями лицо. Хотелось зарыдать, но не получалось - разучился плакать за годы взрослой жизни. Где Мира? Перед тем, как завязали глаза, он видел, как ее сажают в другую машину. Может быть, девочка здесь, где-нибудь в соседней комнате? Он вскочил, постучал в одну стену, в другую. Никакого ответа. Ее там нет? Или не хочет общаться с предателем? В течение следующего получаса Николас существовал примерно в таком режиме: посидит на кровати, мыча от ненависти и отвращения к себе; потом кинется стучать в одну стену, в другую; снова возвращается к кровати. Была еще запертая дверь, но к ней он не подходил. Когда понадобится, сама откроется. Так оно и произошло. Дверь открылась. В проеме стоял старый знакомый, которого Николас окрестил Утконосом. Рожа, как всегда, тупая, бесстрастная. Не произнес ни слова, только рукой поманил - зовут, мол. Из комнаты Фандорин попал в квадратную 'прихожую, быстро огляделся. Стандартная трехкомнатная квартирка. Перед одной из закрытых дверей, в кресле, сидит другой знакомец, Макс. Николасу кивнул и даже слегка улыбнулся, причем, кажется, без издевки. Должно быть, в той комнате Мира. Стук слышала, отвечать не пожелала. Неудивительно... Утконос подтолкнул пленника в другую сторону. Через холл, мимо ванной и туалета, он шел по коридору к светящейся за матовым стеклом кухне. Оттуда донесся мужской голос, потом засмеялась женщина. Заказчик и исполнительница праздновали успех операции. Угощения, правда, не было, только бутылка арманьяка и один стакан, перед Ястыковым. Жанна помахивала сложенной вдвое тысячерублевкой. Что-то маловато для гонорара за такую виртуозную работу, мрачно подумал Фандорин. - А вот и наш герой! - приветствовала его Жанна. - Садитесь, Николай Александрович. Будьте, как дома. И так ей понравилась эта незамысловатая шутка, что триумфаторша вся зашлась от хохота. Достала из кармана круглую серебряную коробочку, сыпанула на купюру розового порошка, поводила по нему пальцем. Потом, запрокинув голову, вдохнула. - Полегче, лапуля, полегче, - улыбаясь, сказал Олег Станиславович. - Я знаю, ты девочка крепкая, но уж больно частишь. - Я свою норму знаю, - ответила Жанна, изображая алкаша, у которого заплетается язык, а глаза норовят сфокусироваться на кончике носа. И снова впала в приступ веселья. - Не торчите, как произведение скульптора Церетели. Сядьте, - приказал Ястыков. - Потолкуем о деле. Жанночка свою работу практически закончила, и самым блестящим образом, а вот нам с вами, Фандорин, расслабляться пока рано. Что вам про меня известно? - Что вы гад и обманщик, - угрюмо ответил Ника, чувствуя, что достиг состояния, когда сдерживающий механизм страха и самосохранения уже не работает и хочется только одного: чтобы все побыстрее закончилось. - А, вы про этого придурка. Кстати, Жанночка, ты мне так и не выяснила, где он научился взрывному делу. Что если у него все-таки был сообщник? Она уверенно ответила: - Не было. Я проверила все контакты, все знакомства. Совершенно отчетливый псих-одиночка. Что касается взрывчатки, то в 86-м он делал серию репортажей о наших саперах в Афганистане. Тогда и мог нахвататься, больше негде. Дело-то, между нами говоря, нехитрое - прилепить пластида, да на кнопочку нажать. Расслабься, Олежек, не тревожь свою хорошенькую головку. Подождав, пока накокаиненная женщина-вамп отхихикается, Ястыков продолжил: - Ну, псих так псих. Но благодаря ему Жанна вышла на вас. Вы, Фандорин, помогли мне получить стратегическое преимущество. Остальное - вопрос техники. Однако и здесь важно не напортачить. - Он вдруг подмигнул Николасу и заговорщически шепнул. - Знаете, почему вы до сих пор живы? - Нет, - ответил Фандорин, нисколько не удивившись смене тона. - Почему? Ястыков отхлебнул из стакана, пополоскал рот, проглотил. Глаза у него блестели почти так же ярко, как у Жанны. Похоже, стратег успел порядком набраться. - Потому что еще не исчерпали свою полезность. - Он со значением поднял палец. - Завтра, то есть уже сегодня, состоятся переговоры. Тема, как вы понимаете, деликатная, поэтому прямой контакт исключается. Понадобится посредник, и вы на эту роль идеально подходите. Куцьый вам доверяет, а мы... мы держим вас за причинное место. Ведь причина вашего с нами сотрудничества - отцовское чувство, так? - Каламбур, - прыснула Жанна. - Чем породил, тем и угодил - в мышеловку. Про Эрастика с Ангелиночкой-то помните? А, баронет вы наш прекрасный? Николас вздрогнул. Окружающий мир, сдернул с глаз магистра милосердную пелену безразличия, обнажив ситуацию во всей ее садистской наготе. Да-да, ведь кроме страха за свою жизнь существует страх куда более острый - за тех, кого любишь. Как он мог про это забыть, подлый эгоист? - Вижу, помните, - удовлетворенно кивнул Ястыков. - Итак, на сцене сойдутся два Благородных Отца. Что такое перед этаким вулканом родительской любви какой то жалкий химкомбинат? Ведь Куцый, я полагаю, объяснил вам, из-за чего я затеял всю эту мелодраму? - Да. Вы хотите наладить производство "суперрелаксана". Подсадить всю Россию на наркотик. - Это Куцый вам так разъяснил? Что я, антихрист, задумал всю Россию закумарить? - Олег Станиславович покачал головой. - Ну Куцый! Ему бы в Голливуде страшилки снимать. Нет, Фандорин, мне не нужна вся Россия, хватит нескольких миллионов уродов, которые будут кушать мои таблеточки и таскать мне свои рублики, причем совершенно легальным образом. Елки-палки, да половина косметических фирм тем же занимается: подсадят бабу на какой-нибудь крем от морщин, а потом без этого крема несчастная дура уже жить не сможет - сразу вся харя обвиснет. Обвинение в антироссийских помыслах вывело аптекаря из себя, он все никак не мог успокоиться. - А сам Куцый? Держит чуть не всех наших гранд-дам на коротком поводке, как жучек! Они обязаны к нему раз в год за очередной дозой красоты бегать. Придумано гениально, снимаю шляпу. Это ж надо такой лоббистский механизм изобрести! Через своих клиенток он может и от их мужей чего хочет добиться. Круче депутатской неприкосновенности! Как же, ведь если с Миратом Виленовичем не дай Бог что случится, у нас в стране придется глянцевые журналы запретить - половина записных красавиц превратится в страхолюдных жаб. А Куцему все мало. "Ильич" мой! - Ястыков ударил ладонью по столу. - Я все устроил, все подготовил, приватизацию пробил. Сколько сил, сколько времени потратил, не говоря уж о деньгах. А тут этот, на готовенькое! Всякий человек, если его хорошенько послушать и встать на его точку зрения, оказывается по-своему прав, подумал Николас. И, чтобы отогнать проклятую интеллигентскую объективность, спросил: - Правда ли, что длительное употребление "суперрелаксана" сказывается на репродуктивной способности? Веселой Жанне вопрос показался смешным, зато Олег Станиславович отнесся к нему серьезно. - Да, и это мне больше всего нравится. - Каждый человек сам выбирает, что ему делать со своей жизнью. У нас свободная страна. Жанночка вон тоже "розовым фламинго" увлекается, но для нее это вроде чашки кофе. Слишком высокая интенсивность нервной энергии, сумасшедший уровень адреналина, кокс выполняет функцию модератора. А "суперрелаксан" будут жрать уроды, которым нравится хрюкать, валяясь в навозе. Зачем нам с вами, Николай Александрович, репродукция уродов? Будь моя воля, я бы бесплатно в дешевую водку, в бормотуху всякую своего препарата подмешивал, чтоб дебилов не плодить. - Ястыков покровительственно похлопал Николаса по руке. - Вот вы образованный, думающий человек, так? Скажите мне, разве все беды человечества происходят не оттого, что нас, людей, на свете слишком много? Соответственно девальвируется цена одной отдельно взятой личности. На что похожа Тверская в разгар дня? Какая-то банка с кильками пряного посола. Если бы нас было в тысячу раз меньше, не было бы ни преступности, ни убийств, ни социальных пороков. И уважали бы друг друга в тысячу раз больше. А если бы еще перестали размножаться слабые, глупые, никчемные (а именно такие и становятся наркоманами), весь наш биологический вид достиг бы невероятной степени развития. Этот новый мир был бы прекрасен, не то что сейчас. Ты что, Жаннуля, улыбаешься? Разве я не прав? - Прав, Шопенгауэр, прав. - Она привстала, потянулась к нему через стол. - Дай поцелую, спаситель человечества. Олег Станиславович с деланным испугом отпрянул. - Попрошу без сексуального харассмента, мисс Богомолова! У нас чисто деловые отношения. Должно быть, при этих словах на лице Николаса появилось некоторое удивление, потому что Ястыков счел нужным пояснить: - Вы что же, думали, у нас с Жанной союз любящих сердец? Нет, Николай Александрович. Во-первых, отношения заказчика с подрядчиком должны быть платоническими, это азбука. А во-вторых, я побоялся бы ложиться с этой опасной особью в одну постель. Мне жить не надоело. Еще увлечется и придушит. Или заспит, как деревенская баба младенца. Жанна улыбнулась: - А еще хвастался, что сексуальный террорист. - Закурила сигару, мечтательно потянулась. - Ах, мальчики, вы не представляете, какой кайф трахаться с объектом заказа. - С кем? - не понял Николас. - С тем, кого тебе заказали. Это мой самый любимый трюк. Чтоб кончить одновременно - и самой, и его. Невероятный экстаз! Знаете, почему я сделала себе документы на фамилию Богомолова? Потому что самка богомола, потрахавшись с самцом, немедленно откусывает ему башку. Ам! - щелкнула она зубами перед носом Фандорина. Тот от неожиданности чуть не упал с табуретки. Под дружный хохот заказчика и подрядчицы вспомнил сцену неудачного соблазнения в "Холестерине" и содрогнулся. Ястыков, все еще смеясь, поцеловал Жанне руку. - Вы даже не представляете, каким страшным оружием являются эти тонкие ручки и наманикюренные пальчики. Покажи ему, киска. Снисходительно улыбнувшись, Жанна взяла стакан, чуть сдавила большим пальцем и мизинцем. Стекло хрустнуло, посыпалось на стол. - В моей профессии быть женщиной удобно. - Она выпустила облачко дыма, стряхнула пепел в обломок стакана. - Вот тогда, на шоссе, разве вы, Николай Александрович, подошли бы к джипу, если б за рулем не сидела баба? Вся такая женственная, беспомощная, а? От моих дураков вы не раз убегали, а со мной этот номер не прошел. Я вам сделала сначала кис-кис, а потом цап-царап. Никогда еще Фандорин не встречал женщины, хотя бы отдаленно похожей на Жанну. Смотреть на нее, слушать ее было одновременно и страшно, и интересно. - Послушайте, почему вы... такая? - спросил он. - Ну, не знаю... Такая безжалостная, такая нечеловеческая. Неуклюжее слово вырвалось само собой, и Николас испугался, что Жанна обидится. Но нет - она, кажется, была даже польщена. Спросила: - Хотите знать, в чем мой моторчик? - Что? - удивился он. - В каждом человеке есть моторчик, который руководит всеми поступками. Я этот моторчик сразу вижу. Например, у Олежека он называется "злость". Ты, золотце, живешь и все время злишься на тех, кто вокруг тебя. В яслях отнимал у других детей игрушки - не потому что тебе были нужны эти совочки или машинки, а от злости. Теперь вот отнимаешь контрольные пакеты акций. А у вас, Николай Александрович, моторчик называется "умеренность". Вам хочется всегда и во всем соблюдать чувство меры, приличность, правила и тому подобное. Я же отношусь к породе человеков, моторчик которых - любопытство. Чаще всего такими рождаются мальчики, но попадаются и девочки. В детстве мы отрываем крылышки у бабочек или выкалываем глаза пойманному мышонку - не из садизма, а из любопытства. Хотим посмотреть, что будет. Потом, когда вырастаем, наше любопытство распространяется на самые разные предметы. Из нас получаются великие ученые, первооткрыватели. Или, вроде меня, специалисты по любопытным ситуациям, наилюбопытнейшая из которых смерть. Ведь правда же, смерть - самое интересное событие в жизни каждого? - Жанна перевела оживленный взгляд с одного мужчины на другого. Оба помалкивали, только Ястыков с улыбкой, а Фандорин без. - Сколько раз я это видела, и все мало. Чем дальше, тем любопытней. Сначала поражалась тому, что никогда не угадаешь, как кто будет умирать. Бывает, крутейший мужик, прямо Рэмбо, а в последний момент расхнычется, как ребенок. Или, наоборот: затюханный, почти бесполый заморыш вдруг возьмет и улыбнется так спокойно, красиво - залюбуешься. Теперь-то я научилась угадывать, и то, бывает, ошибаюсь. Но в вас, - она оценивающе посмотрела на Николаса, - я уверена. Умрете молодцом, готова поставить десять тысяч. - Идет! - сразу же откликнулся Олег Станиславович. Принято: десять тысяч баксов. Ника, хоть и подозревал, что это не шутка, испугался несильно. И так было ясно, что живым он не выпутается. Детей бы спасти. А Жанна все изучала его прищуренным взглядом гурмана. - Просить ни о чем не будет, - спрогнозировала она. - Плакать тем более. Вообще не произнесет ни слова, сочтет ниже своего достоинства. Глаза закроет или посмотрит в небо. В общем, красиво умрет. И за это, Николай Александрович, я вас потом поцелую. Я всегда так делаю, когда человек красиво умирает. Вот тут, представив себе этот посмертный поцелуй, он испугался до судороги. И злобно подумал: плакали твои десять тысяч - нарочно буду орать благим матом. - Ладно, киска, хватит, - сказал Ястыков. А то перестараешься. Человек уже проникся, осознал. Ведь прониклись, Николай Александрович? - Проникся, - ответил Фандорин, и ему самому понравилось, как сухо, иронично это прозвучало. - А по-моему, не очень. - Жанна потушила сигару прямо о клеенку - противно запахло химией. - Давай, котик, еще пари на его татарочку заключим. Николас Фандорин в жизни (во всяком случае, с ясельного возраста) не бил женщину и даже не предполагал, что способен на такое, а тут с утробным, совершенно нецивилизованным рычанием потянулся, чтоб схватить подрядчицу за плечи и вытрясти ее черную душу. Но Жанна легко, словно играючи стукнула его ребром ладони по запястью, и правая рука сразу онемела, безвольно опустилась, так что пришлось схватиться за нее левой. Олег Станиславович поморщился: - Все-все, иди, отдохни. Мы с Николасм Александровичем поговорим тет-а-тет. - Как-нибудь после додеремся, ладно? Профессионалка послала Николасу воздушный поцелуй, заказчику просто кивнула и вышла из кухни. Мужчины проводили ее взглядом. Потом Ястыков сказал: - Не берите в голову, Николай Александрович. Если исполните свою работу чисто, ничего с вашей семьей не случится. А со мной? - чуть было не смалодушествовал Фандорин, но удержался. Ответ был и так ясен. Разве они оставят в живых такого свидетеля? Поэтому ограничился кивком. Ястыков отлично понял смысл паузы. - Приятно иметь дело с выдержанным человеком. Излагаю суть проблемы. Сразу же по завершении операции мы связались с Куценко, объяснили ему расклад. Он, естественно, потребовал разговора с дочерью. Хочет убедиться, что она цела. Нормальная родительская реакция. Но штука в том, что девчонка заупрямилась. Ей суют трубку - сжала губы, и ни звука. Когда Куцый понял, что телефонного разговора с дочерью не будет, у него даже голос задрожал. Последний раз я слышал, как у него дрожит голос, в пятом классе, когда я его на переменке промокашкой кормил. Если Мират вообразит, что девчонку угрохали, начнется третья мировая война. Он хоть и шахматист, но от воспаления отцовских чувств может утратить адекватность... Скажу честно, я был за то, чтобы хорошенько надрать паршивке уши, но Жанна отсоветовала. Говорит, что девчонка крепкий орешек и что лучше прибегнуть к вашей помощи. Олег Станиславович повертел бриллиантовый перстень на мизинце, рассеянно полюбовался игрой света. - Сказала, поболтаем с ним немножко, постращаем. Станет как шелковый. Но я, знаете ли, тоже психолог, и вижу, что с вами нужно начистоту, по-честному. Как говорится, у вас товар, у нас купец. Убедите вашу воспитанницу поговорить с папашей. Что именно она будет нести - не важно. Главное, чтобы он услышал ее голос. Фандорин хмуро сказал. - Она думает, что я ее предал. Не захочет со мной говорить. - А это уж не моя проблема. Или у вас есть товар, или нет. Если нет, придется платить собственной плотью. Знаете, как у Шекспира. x x x Разговор с Мирандой был тягостным. Собственно, разговором это назвать было нельзя, потому что говорил один Фандорин, а его ученица сидела на кровати, подобрав ноги, и смотрела в стену. Николасу был виден ее профиль: сверкающий ненавистью глаз, закушенная губа. Рука Миры сжимала тонкую щиколотку. Один раз девочка отняла руку, чтобы почесать локоть, и Николас увидел на щиколотке белую полосу - так бешено стискивала она пальцы. Он ужасно волновался. Сам понимал, что несет путаную галиматью, поверить в которую совершенно невозможно. И Мира, разумеется, не верила. А скорее всего, даже не слушала. Просто смотрела в стену и все. - Я виноват перед тобой... Перед всеми вами. Я идиот, клюнул на приманку... Но я тебя не предавал, честное слово, - пробормотал он совсем уж жалким тоном. - Поговори с отцом, прошу тебя. Если ты откажешься, они тебя убьют. У них не будет другого выхода... В ответ Мира шмыгнула носом, но, похоже, не от сдерживаемых слез, а от ярости. Упавшим голосом, уже ни на что не надеясь, Николас сказал: - Неужто какой-то там химкомбинат стоит дороже жизни? Обычная сделка. У твоего отца будут и другие, не менее важные. Не понимаю... Не оборачиваясь, она процедила: - Где уж тебе. Он встрепенулся. Слава богу, заговорила! И быстрей, быстрей, пока она снова не спряталась в свою раковину: - Да что тут понимать? Твоему отцу нужны барыши, Ястыкову тоже. Конечно, Мират Виленович несколько разборчивей в средствах, но тоже не ангел. Ты ведь не маленькая. И не слепая. Твой отец предприниматель, который делает деньги, и большие деньги. А в наших джунглях делать большие деньги без острых клыков, да еще заботясь о чистоте рук, совершенно невозможно. - Не в деньгах дело, - отрезала Мира. - А в чем же тогда? - Своему нож в спину не втыкают. Так Роберт Ашотович говорил. Папа ждал, надеялся, а теперь из-за меня все псу под хвост? Да я лучше сдохну! Она снова зашмыгала носом, но теперь уж точно от слез - рукавом вытерла щеку, потом еще и еще. Николас подошел, сел рядом, протянул свой платок. - Ты для него во сто крат важнее всех комбинатов, - сказал он тихо. - Что ему все деньги на свете, если он тебя потеряет? Она закрыла лицо руками. Плечики сотрясались от рыданий, и Николасу захотелось их обнять, погладить девочку по голове, прижать к груди. Не стал - побоялся, что оттолкнет. - Ты так говоришь, потому что о своих детях заботишься! - всхлипывая, выкрикнула Мира. - А на папу тебе наплевать! Только соври, что это не так! Она впервые повернулась к нему. Блестящие от слез глаза обожгли Фандорина неистовым пламенем, и он смешался, опустил голову. - Ну то-то. - Миранда высморкалась. - Ладно, не трясись. Скажи этим козлам: поговорю. x x x Телефонный разговор состоялся в третьей комнате, такого же нежилого вида, как две остальные, но побольше размером и с телевизором. У стен - диваны, на них разложены портативные рации, еще какая-то аппаратура непонятного назначения, два короткоствольных автомата со складными ручками. Ясно - помещение для охраны. У стола, на котором посверкивал огонечками замысловатого вида аппарат, стояла Жанна, прослушивала что-то через наушники. Выходит, не отдыхала, хотя из кухни была отправлена в комнату именно за этим. Да нет, сообразил Фандорин. Это у нее с Ястыковым с самого начала было уговорено: злой следователь исполняет свою арию и уходит, оставив запуганного арестанта со следователем разумным и понимающим. - Смотри, Ника, если эта будет молчать, расплачиваешься ты, - предупредила Жанна, а на Миру даже не взглянула. Николас оценил точность этого психологического приема. - Поехали. Ястыков надел вторые наушники, и Жанна быстро набрала номер. На пульте задергались зеленые и красные индикаторы - должно быть, подавление локализации звонка, подумал Николас. - Господин Куценко? - Тембр у Жанны изменился. Стал металлическим, неживым, как у офисного автоответчика. - С вами будет говорить дочь. Сунула трубку Мире не глядя, словно нисколько не сомневалась в ее покорности. Та взяла, набрала воздуху и дрожащим голосом пролепетала: - Папа, это я... Прости меня. Я так тебя подвела... Поскольку Николасу наушников не выдали, он слышал лишь половину диалога и почти ничего в нем не понимал, тем более что говорил в основном Куценко, Мира же односложно отвечала. - Нет, - сказала она вначале. - Все нормально. Потом, мельком взглянув на Нику и секунду поколебавшись: - Он в порядке. Фандорин надеялся, что правильно истолковал значение этой фразы - подозрение в предательстве с него снято. - Да. И он, и она, - сказала затем Мира, покосившись на Ястыкова с Жанной. И после этого уже ничего не говорила, потому что к беседе подключился Олег Станиславович. - А ты думал? - хмыкнул он. - Конечно, слушаем. Ну что, Куцый? Как будем работать? Долгая пауза. - Нет, не пойдет, - заявил Ястыков. - Давай лучше... Не договорил. Очевидно, Мират Виленович его перебил. Жанна отобрала у Миры трубку - девочка свою роль уже отыграла. - Зачем так громоздко? - снова возразил Олег Станиславович. - Я на это согласиться не могу... А сам подмигнул Жанне и показал ей большой палец. Похоже, возражал не всерьез - все шло по плану. - Разъединился, - улыбнулся Ястыков, снимая наушники. - Ух, какой крутой и непреклонный. Отлично, Жаннуля, ты опять угадала. - Гадают на кофейной гуще, а это называется прецизионный расчет, - назидательно ответила та. - Ну вот, Ника. Как и предполагалось, благородный отец потребовал, чтобы посредником был ты. Тянутся к тебе люди, доверяют. Будешь исполнять арию "Фигаро здесь, Фигаро там". Оплата согласно договоренности. - Сколько вы ему платите? - быстро спросила Миранда. - А ну говорите, не то больше к телефону не подойду. Сами слышали папино условие: чтоб я звонила каждые два часа. Задетый презрительностью ее тона, Николас не смог себе отказать в горьком удовольствии, попросил: - Расскажите, Олег Станиславович, какой гонорар мне причитается. Хотел устыдить Миру, а вместо этого встревожил Ястыкова. Быстро переглянувшись с Жанной, предприниматель сказал: - Николай Александрович, мы же договорились. Если вас эти условия не устраивают, я готов дополнительно выплатить компенсацию вашей семье. Но оставить вас в живых я не могу. Лучше назовите сумму, и, можете быть уверены, я ее выплачу. Я человек слова. Отличная мысль пришла в голову Фандорину. Рано или поздно Алтын выяснит, кто убил ее мужа, она такая. А докопавшись до истины, непременно захочет расквитаться. Представления о морали у нее не христианские, врагам она прощать не умеет, и за вырванное око выцарапает два. Честно говоря, в данный момент он не мог осуждать ее за кровожадность нрава. Интересно, сколько стоят услуги хорошего киллера, который взял бы заказ на этого кота Базилио с его лисой Алисой? Пятьдесят Тысяч? Сто? Направление, которое приняли мысли магистра истории, объяснялось, конечно же, только расстройством нервов и эмоциональной истощенностью, но это сейчас Фандорину было все равно. Он улыбнулся и сказал: - Сто тысяч долларов. Переведите прямо сейчас. Банковский адрес у меня в записной книжке... - Нет! - крикнула Миранда. Не истерически и не жалобно, а властно - да, так, что все к ней обернулись. - Он останется жив. Иначе вместо комбината вам будет хрен с кисточкой, ясно? Если бы девочка говорила дальше, размахивала руками, визжала, ее, наверное, стали бы запугивать, но она больше не произнесла ни слова. Набычилась, выпятила вперед подбородок, и стало ясно, что нужно или убивать ее на месте, или соглашаться. Жанна разглядывала Миру с интересом. - В сущности, - протянула специалистка по любопытным ситуациям, - что он такого уж особенного знает? Ну, меня видел. Так не он один. Это ерунда. За мной гоняться все равно что за ветром в поле. - Мне это не нравится, - качнул головой Ястыков. - Против моих правил. Он смотрел, слушал. Был лишний треп. Нет-нет. И тут Мира выкинула номер. Схватила со стола канцелярские ножницы, что было мочи оттянула свой розовый язычок и замычала - нечленораздельно, но смысл мессиджа был очевиден: сейчас отрежу. Ястыков посмотрел-посмотрел на эту эффектную картину, поморщился. - Ну вот что, Николай Александрович, - сказал он весомо и мрачно. - Если ваши дети станут себя плохо вести и вам захочется от них избавиться, просто расскажите кому-нибудь, все равно кому, о том, что вы здесь видели и слышали. Я немедленно об этом узнаю и пойму ваш намек. Окей? До сего момента Фандорин крепился, старался держаться мужчиной, а теперь побледнел, задрожал. Возвращение к жизни, на которой ты уже поставил крест, - процесс не менее мучительный, чем расставание с ней. Воспитанница Краснокоммунарского детдома только что совершила невозможное - добилась помилования для осужденного смертника. И как просто! Несколько коротких фраз, смехотворная выходка с ножницами, и ты спасен. Во всяком случае, приговор отмене