же ты пропадал? А я звоню, звоню... Ты мне нужен позарез... - И ты мне тоже... - Правда? - Ну да... Заходи сейчас же, если не очень занят... - Сейчас буду... Как штык! Халилов быстро собрал со стола бумаги, папку, запер ящики, застегнул ворот гимнастерки и вышел... Он шел по городу и думал: зачем он понадобился Шубникову. Халилов любил этого человека еще с тех старых времен. И не только потому, что Шубников спас ему жизнь, когда он, Саттар, волочился, привязанный к конскому хвосту, по пыльной кишлачной улице. Уж если вспоминать, то надо начать с того, что именно Шубников помог ему спасти Анзират. Но нет, не только из простой благодарности полюбился Халилову этот низкорослый, смуглый малоразговорчивый человек с теплыми карими, в паутинке морщинок глазами. Саттар по-сыновьему любил его и за то, что Архипыч был прост, любил слушать людей, всегда твердо держал слово, и за меткий быстрый ум, и за душевность, нисколько не ослабляющую твердость характера. Шубников встретил своего приятеля у входа в здание городского отдела. - Говоришь, позарез? - напомнил он с добродушной улыбкой и, взяв гостя под руку, повел мимо вахтера в кабинет. - Да, Леонид Архипович, вот так... - и Халилов провел ребром ладони по горлу. - Я звонил позавчера, вчера, сегодня... На письменном столе были разложены толстые, аккуратно переплетенные папки с закладками между страницами. На допотопном, внушительном несгораемом шкафу стоял синий кувшин с водой, обернутый мокрым полотенцем. Дюжина жестких стульев чинно выстроилась вдоль двух стен. Над столом висел портрет Дзержинского, а под ним - карта области. Шубников усадил гостя за шаткий столик, приткнувшийся к большому письменному, как лодочка к пароходу, и уселся напротив. Халилов развернул носовой платок, вытер влажное лицо. - Жарко... - Тебе-то стыдно роптать, - пожурил его подполковник. - Пора привыкнуть. На что я, уралец, и то терплю. Халилов усмехнулся. - Во-первых, ты почти такой же уралец, как и я, а во-вторых, тебе известно, у человека уж такой характер: холодно - недоволен, жарко - тоже недоволен. - Это верно, - согласился Шубников, закурил и протянул папиросы гостю. - А зачем я тебе так срочно понадобился? Халилов жадно затянулся, заерзал на стуле и сказал: - Ты помнишь тот проклятый эмирский клинок?.. - Из-за которого погиб твой тесть Максумов? - перебил его Шубников. - Вот, вот... Он самый... Ведь он попал ко мне. Брови Шубникова приподнялись. Он привалился грудью на столик и удивленно спросил, глядя в глаза приятеля: - К тебе? Первый раз слышу! - Как-то не пришлось рассказать... - Погоди, погоди... Если мне не изменяет память, этим клинком завладел Наруз Ахмед и увез его на ту сторону. - Точно. А три года назад клинок пожаловал из Ирана в Узбекистан и попал в мой дом. Тесен мир! Шубников, покрутив седеющей головой и помолчав немного, потребовал: - А ну, выкладывай все, да поподробнее! Халилов охотно рассказал. Клинок подарил ему его дружок, офицер запаса Садыков. И подарил, вернее, не ему, а сыну после успешных вступительных экзаменов в университет. Клинок этот Садыков притащил из Ирана, где ему довелось быть в качестве переводчика. Он выменял его на клыч, тоже неплохой, у иностранца, представителя большого телеграфного агентства. - Как только сын явился с клинком домой, я сразу узнал его, - закончил Халилов. - Такую штуку трудно забыть. - Погоди... Этого мало. Мне помнится, что ты видел этот клинок до того, как он попал к старику Максумову и к Нарузу Ахмеду. Ты, кажется, говорил мне что-то... - Точно, говорил. У тебя хорошая память, Леонид Архипович. Шубников усмехнулся: - Была бы хорошая, так не расспрашивал бы. Напомни-ка, дружище, всю эту историю. Ты видел клинок раньше? - Видел и не раз. Тут любопытная история. Как ты знаешь, я рано осиротел. К десяти годам остался один на белом свете: отец кузнечил на бухарском базаре, повредил себе руку и, как я теперь понимаю, умер от заражения крови. Через год погибла мать с сестренкой при какой-то эпидемии. Знал я, что есть у меня дядя по матери, но где он живет - не мог вспомнить. И вот десяти лет я пошел батрачить. Хлебнул... Года через два я попал в дом Ахмедбека. Не скажу, что жилось мне у него хуже, чем у других. Это было бы неправдой. Жилось даже получше. Но это не по причине ангельской доброты Ахмедбека. В его бухарском доме всем хозяйством заправлял некий Бахрам. Проворный человек. Он ухитрялся совмещать обязанности и управляющего, и казначея, и телохранителя бека. Со мной был строг, но, как говорится в книгах, справедлив. - Тот Бахрам, которому ты в суматохе отхватил одно ухо? - прервал рассказчика Шубников. - Он самый, - подтвердил Халилов и продолжал. - Теперь о клинке. Увидел я это чудо впервые через несколько лет после того, как нанялся к Ахмедбеку. В лучшей комнате дома, называемой по-нашему михманханой, то есть комнатой для гостей, сплошь завешанной и застланной коврами, висел клинок. Я не мог не обратить на него внимания. Во-первых, он поразил меня, нищего мальчишку, своей роскошью. Во-вторых, как все мальчики, я поклонялся оружию и однажды, не выдержав, залез на тахту и попытался вытащить клинок из ножен, чтобы подробнее рассмотреть. На этом деле меня с поличным поймал Бахрам и так надрал уши, что я до конца дней своих запомнил все украшения на ножнах и рукояти клинка. В заключение Бахрам сказал, что я должен благодарить аллаха, что бек в отъезде, иначе очень просто мне отрубили бы голову этим клинком. Так вот, накануне падения Бухары я увидел клинок в руках моего покойного тестя Умара Максумова. Это был большой мастер, резчик и чеканщик. Слава о нем гремела по всему тогдашнему Туркестану. Клинок принес ему сам Ахмедбек. Его сопровождал Бахрам. Ты спросишь: зачем бек принес клинок Умару? На этот вопрос я не могу ответить твердо. Я выскажу лишь предположение. Ты же знаешь, что такое детская память. Она мгновенно запечатлевает все и хранит вечно. Помню, Умар сидел у своего маленького верстачка и на коленях у него лежал клинок. По одну сторону Умара стоял я, а по другую - крохотная Анзират. Мы, развесив уши, слушали рассказ Умара Максумова о том, какие мастера трудились над изготовлением клинка, как эмир Саид Алимхан подарил его Ахмедбеку. Я слушал, жадно рассматривая клинок, а потом перевел взгляд на верстачок. На краю его я увидел лоскут грубой бумаги с непонятными знаками, цифрами, человеческими черепами. Поэтому я предполагаю, что, возможно, бек заказал Максумову дополнить рисунок на клинке еще какими-то финтифлюшками. Ахмедбек не явился за клинком. Не до этого было. Он сбежал в Афганистан вместе с Саидом Алимханом. В ту ночь эмират пал и в Бухару пришла советская власть. Клинок остался у Максумова, а остальное тебе известно. - Пожалуй, да, - согласился Шубников, думая о чем-то своем. - Остальное мне известно. То, что ты рассказал, очень и очень интересно. - Это что, - сказал Халилов. - Я звонил тебе не за тем, чтобы выложить эту старую историю. Главное не в этом... - Как не в этом? - спросил посерьезневший Шубников. - А в чем? - А вот послушай... Клинок, с той поры как попал в мой дом, висел на стене в моей комнате. Правда, теперь я припрятал его. Надежно припрятал. - Припрятал? - недоуменно переспросил Шубников. - Это зачем же? - Не без причин. Отсюда, Леонид Архипович, начинается новая история. Месяца полтора назад в мое отсутствие в дом пожаловал какой-то тип. Его встретила жена. Он назвался монтером телефонной станции, проверил аппарат, позвонил куда-то, а перед уходом, как бы невзначай, спросил, глядя на клинок: "Не продается?" Анзират даже рассердилась. Тогда он сказал: "Может быть, думаете, я много дать не могу? Так вы не беспокойтесь. За ценой я не постою". Жена еще раз сказала, что клинок не продается. Монтер покачал головой и ушел. А совсем на днях произошел другой эпизод. Я был на службе, тетушка, как всегда, в поликлинике, а жена дома. Она полоскала белье во дворе, а потом спохватилась, что тетушки слишком долго нет. Обеспокоенная, она решила позвонить в поликлинику и узнать, в чем дело. Когда она поднялась по ступенькам на веранду, из дома выскочил какой-то оборванец, налетел на нее и чуть не сбил с ног. В руке у него был клинок. Анзират не растерялась, бросилась за вором в калитку и стала кричать. Прохожие схватили вора, отвели в милицию, а клинок вернули нам. - Забавно! Ты был в милиции? Видел его? - Был и видел. Парень лет семнадцати, без документов. Сразу распустил нюни. Родом якобы из-под Тамбова. Рассказывает, что на вокзале утром этого же дня его подцепил какой-то прилично одетый молодой человек и уговорил за вознаграждение в две тысячи целковых стащить клинок. Парень согласился. Украденный клинок он должен был передать своему заказчику на привокзальной площади, возле будки с газированной водой, как только стемнеет. Милиция водила якобы вора на место свидания, делала там засаду, но "заказчик" не явился. - Я думаю... - заметил Шубников, закуривая новую папиросу. - Почему же ты раньше не сказал мне ни слова? - Почему? Визиту монтера я не придал особого значения, а когда провалился этот ворюга, я сейчас же позвонил тебе. Позвонил, а мне сказали, что ты в Бухару укатил. Так? - Верно. - Потом звонил еще, ты уже вернулся из области, но опять укатил куда-то. - Тоже верно, - согласился Шубников. - Да... Получается занятно... Я никак не предполагал, что клинок вернулся в Узбекистан, а в этом, кажется, и заключается вся суть. - Какая суть? - недоумевающе осведомился Халилов. Шубников немного смешался, пожал плечами и, покрякав, сказал: - Суть?.. Ну, как тебе сказать? Возможно, я не так выразился. Собственно, меня удивило это. Понимаешь? Халилов ничего не понимал. Он смотрел на подполковника широко открытыми глазами. - Меня удивило, - попытался Шубников придать ясность словам, - что клинок продолжает путешествовать. Так, видно, ему судьбой предначертано. Подумать только, сколько сменил он хозяев: эмир Саид Алимхан, Ахмедбек, Умар Максумов, Наруз Ахмед, какой-то иностранный корреспондент, потом Садыков и наконец ты. Семь человек. Шутка сказать... - А почему ты тоже заинтересовался клинком? - спросил Халилов. Шубников ответил не сразу. Он закурил, подумал, пристально посмотрел на Халилова и проговорил: - Сейчас объясню. Я тебя вызвал, уж если говорить начистоту, не по поводу клинка. Не в нем дело. Я хотел спросить тебя: помнишь ли ты, каков был собой Наруз Ахмед? Я его плохо себе представляю. Сможешь ли ты описать мне его внешний облик? - А что? - Ну вот видишь. Сразу "а что?" - рассмеялся Шубников. - А если без вопросов? Халилов смущенно улыбнулся: - Можно и без вопросов. - Вот так лучше. - Но я его, мерзавца, помню таким, каким он был в те годы. - Ничего, валяй! Халилов постарался обрисовать внешность Наруза Ахмеда и, когда сделал это, все же спросил: - Интересно, Леонид Архипович, а почему ты вдруг вспомнил об этом проходимце? Ведь когда я подумаю о нем, у меня на сердце нехорошо делается. Ты же знаешь... - Почему вспомнил? - Шубников пригладил волосы. - Видишь, какая история... Этот Наруз Ахмед натворил в Иране каких-то пакостей, а когда его взяли за холку, он заявил, что является гражданином Советского Союза и его нельзя, дескать, арестовывать. Понял? - При чем же здесь приметы? - спросил Халилов. - А как же? Надо проверить, действительно ли это Наруз Ахмед или другое лицо, подставное. - Хм... Интересно... - заметил Халилов. - Между прочим, когда мне Садыков рассказал, как к нему попал клинок, мне знаешь что пришло на ум? Не является ли эта история психологически тонко и умно задуманной комбинацией. - Какая история? - С обменом клинка на клыч. - Не понимаю, объясни. - Я имею в виду вот что. Допусти на секунду, что этому корреспонденту позарез нужно было переправить клинок в Советский Союз. Вот он и придумал этот обмен и всучил Садыкову клинок. - Не могу допустить такой мысли. - А почему? - Это равносильно тому, что бросить клинок на дно океана и успокоить себя, что тот, кому он нужен, извлечет его оттуда. Неужели этот корреспондент, если он в самом деле был заинтересован в переброске клинка к нам, не мог придумать ничего более умного? Неужели он не мог отыскать гарантированной оказии? Откуда он мог знать Садыкова? Как он мог быть уверен, что Садыков довезет клинок до Советского Союза? А если бы Садыков поехал из Ирана в Афганистан или в Турцию? А если бы он вздумал продать клинок, как свою собственность? Тогда что бы делал корреспондент? - А почему ты думаешь, что он не был уверен в том, что из Ирана Садыков поедет в Узбекистан, а не в другое место? - Шатко и маловероятно. Если бы корреспондент не менял клинок на клыч, а попросил бы Садыкова быть любезным и передать клинок в Узбекистане кому-либо - дело иное. Такие случаи бывали. А в твоей трактовке поступок корреспондента равнозначен поведению человека, который дал в долг крупную сумму денег первому встречному и забыл спросить у него имя и место жительства. Халилов пожал плечами и промолчал. - Ну... - Шубников встал. - А припрятав клинок, ты поступил правильно. Спасибо, что зашел. Привет Анзират. Что-то давненько не видел я ее. - А ты заходи, - сказал Халилов, вставая и подавая руку приятелю. - Как-нибудь загляну. Джалил дома? - Нет. По горам лазает. - Пишет? - Не часто. Из Памира-то почта нерегулярно ходит. - Это верно... Шубников проводил Халилова до выхода и вернулся к себе. Приободренный, Халилов зашагал в военкомат. Он остался верен своему давнему решению. Как и мечталось в молодые годы, он посвятил себя военной службе: окончил кавалерийское училище, служил в кадровых частях округа, окончил курсы усовершенствования в Новочеркасске, а всю войну провоевал в кавкорпусе генерала Плиева. Всего пришлось повидать: и радости, и горя. Бывало так, что уж терял надежду увидеть вновь родной Узбекистан. Три тяжелых ранения что-нибудь да значат. Но эти ранения, собственно, и помогли ему вернуться на Родину. В строю оставаться было тяжеловато, демобилизоваться раненько, и Халилов, согласившись работать в военкомате, получил назначение в Среднюю Азию. Некоторое время служил в родной Бухаре, а потом был переведен в Токанд. Анзират в то же памятное лето тридцать первого года стала его женой. Вместе с ней к Халилову перебралась и тетушка Саодат, заменившая им обоим мать. Анзират, увлеченная грандиозными планами и новостройками первых пятилеток, поступила было в текстильный институт, но с техникой почему-то у нее явно не ладилось. После многих сомнений в собственных силах, слез и раздумий она пошла в педагогический институт, жадно набросилась на учебу и окончила институт с отличием. Теперь она преподавала географию в десятилетке и нефтяном техникуме и считала, что учительство - это высшая и самая благородная профессия в мире. Халиловы растили сына Джалила - студента Самаркандского университета. Уже второй год он жил вдали от родителей. Вот и сейчас, хотя наступило время летних каникул, Джалил кочевал с группой студентов-практикантов по Памиру. Побыл с недельку дома - и в горы... Саттар был сейчас в золотом расцвете сил. Время, горькое детство, трудная юность, война не согнули его стан. Выглядел он, как и полагалось старому служаке, стройным, подтянутым. Но глаза с затаенной усталостью, полуприкрытые слегка припухшими веками, черные волосы, чуть тронутые сединой, и две резкие морщины на бронзовом лбу говорили о том, что добрая половина человеческого века уже прожита... Придя на службу, Халилов позвонил домой. Там было все в порядке. Он вынул бумаги из стола, разложил перед собой и приступил к работе. 10 Икрам-ходжа встретил Наруза Ахмеда во дворе. Впустив гостя, он запер калитку, и они направились к дому, который стоял в глубине двора. На небе уже выступили звезды. С огромным нетерпением ожидал Икрам-ходжа прихода Наруза Ахмеда. Пароль - четки - говорил сам за себя: гость от господина Керлинга. В этом не может быть никаких сомнений. Остается пока неясным, кто он: просто посыльный или же лицо доверенное. И главное, откуда гость? С той ли он стороны или здешний? Как он нашел Икрам-ходжу в Токанде? Кто дал ему адрес сестры? Керлинг его не знал. Очень интересно. От страшного любопытства Икрам-ходжа ощущал зуд во всем теле. Ему хотелось сейчас же забросать гостя вопросами, но он понимал, что это неприлично. Нельзя нарушать устоявшиеся в веках восточные обычаи. Нельзя пороть горячку. Нельзя говорить сразу о деле. Дворик, где очутился Наруз Ахмед, был полон цветов. Они подступали к самым стенам дома, росли на клумбочках и куртинах, приветливо выстроились вдоль узенькой дорожки. - Да, у вас здесь шахская оранжерея! - восхищенно воскликнул он. - Цветы - украшение добрых душ, - скромно ответствовал Икрам-ходжа, подводя гостя к супе под яблоней. - Посиди здесь, сын мой! Я пойду распоряжусь. - Если насчет угощения, то воздержитесь, - предупредил Наруз Ахмед. - Я не так давно обедал. Старик недовольно отмахнулся и внушительно произнес: - Не будем отступать от обычаев отцов. Ты - мой гость! Приложив округлым движением ладони к сердцу, он заторопился к дому и скрылся в темном дверном проеме. Наруз Ахмед присел на супу, застланную войлоком, положил возле себя сумку, расстегнул пыльный, потный пиджак. Только сейчас он почувствовал усталость и неодолимое желание прилечь. Прилечь, закрыть глаза и забыться. Весь день проведен на ногах - в нервном напряжении, в томительном ожидании. Слава аллаху, что наконец он добрался, нашел... Дом осветился изнутри. За прозрачной марлей в окнах - защитой от мух и мошкары - задвигались силуэты Икрама-ходжи и его сестры. Наруз Ахмед лег на спину, уставился глазами в крупнозвездное небо и облегченно вздохнул. Дневной зной нежно вытесняла ночная прохлада. Где-то в соседнем дворе ворковала горлинка. Воздух был напоен благоуханием цветов и слегка кружил голову. Наруз Ахмед на секунду прикрыл глаза, и ему сразу почудилось, что он сидит-плывет в железном самолете. Он быстро поднялся, встряхнулся. Возле него стоял Икрам-ходжа. - Назови свое имя, сын мой, - попросил он. - Наруз Ахмед... - Наруз Ахмед... - повторил старик и провел по лицу рукой, что-то припоминая. - Кто дал тебе четки? - Джарчи, - назвал Наруз кличку Керлинга. - Так я и думал. Давно? Наруз Ахмед сказал когда. Икрам-ходжа кивнул. Все ясно. Подробности можно выяснить потом. - Пойдем в дом, - пригласил он гостя. Наруз Ахмед взял сумку и разбитой походкой потащился за Икрамом-ходжой. В комнате, обставленной по-восточному, у низенького квадратного стола, застланного цветной скатертью, хлопотала старая женщина. Она даже не взглянула на чужого человека, будто его и не было здесь. Ловкими движениями она вынимала из медного таза с водой тяжелые кисти винограда и, стряхивая их, укладывала на большое серебряное блюдо. Выложив виноград, она молча удалилась. Наруз Ахмед проводил ее взглядом. - Моя сестра, - пояснил Икрам-ходжа. - Ты можешь чувствовать себя здесь, как в родном доме. Едва заметная усмешка искривила губы Наруза Ахмеда. Родной дом! Он забыл уже, что такое родной дом. Забыл, что когда-то имел его и не ценил. А теперь само слово "родной" звучит как-то раздражающе. Стол был уставлен едой, да такой, о которой за все эти годы Наруз Ахмед мог разве только мечтать. Здесь были холодная баранина, отварной цыпленок, колбаса "казы", свежий овечий сыр, густые сладкие сливки, пышные белые лепешки, бархатистые персики, яблоки-скороспелки с красной щечкой, куски ароматной дыни, виноград с черными до синевы ягодами, хорошо вызревшие, точно налитые воском груши. Сели за стол, подобрав под себя ноги. Икрам-ходжа поставил перед собой и гостем по пиале и налил в них что-то из фарфорового чайника. Наруз Ахмед взял свою пиалу с голубой каемочкой по краю, поднес ко рту, понюхал и с усмешкой заметил: - В прежние времена кок-чай имел другой запах и цвет... Глаза хозяина превратились в узенькие щелочки, пухлые щеки затряслись. - Такие встречи бывают редко, - благодушно проворковал он. - Аллах не разгневается, если мы разрешим себе выпить этот кок-чай. Оба выпили. Наруз Ахмед крякнул. Икрам-ходжа забился в мелком кашле и замахал руками. Оросив трапезу доброй дюжиной глотков крепкого "кок-чая", они запили ее настоящим зеленым чаем и, отяжелевшие, отвалились от стола. Для Икрама-ходжи еда являлась усладой жизни. Он знал толк в этом деле. Тот час, когда он насыщался, был самым блаженным для него. Поев, он поудобнее и помягче усаживался, полузакрыв глаза, и думал о чем-нибудь приятном, не волнующем сердце. Не отступил он от своих правил и сейчас. Хозяин и гость расположились у стены на разостланных на полу стеганых одеялах. Старик предупредительно подложил за спину гостя несколько подушек, обложился ими сам, сладко потянулся, зевнул и полуприкрыл глаза. Неплохо бы и вздремнуть, но сегодня не до этого. Надо поговорить о деле. Пока Икрам-ходжа соображал, с чего бы начать разговор, Наруз Ахмед предупредил его. Он достал из сумки несколько тугих пачек сторублевок, бросил их на колени старика и коротко сказал: - Вам. От Джарчи. Икрам-ходжа сгреб деньги и, не пересчитывая, сунул их под одеяло. - Почему прервалась связь? - тихо спросил Наруз Ахмед. Старик вздохнул и развел руками. Он в этом не виноват. Да и никто не виноват. Просто не повезло. Его человек хранил радиостанцию в дупле старой вербы, в нескольких километрах от Бухары. А весной во время грозы в вербу ударила молния. Рация сгорела. Наруз Ахмед покачал головой: надо же такому случиться! - А Джарчи бог знает что передумал, - сказал он. Старик сокрушенно развел руками. Гость опять наклонился над сумкой и извлек коробку из-под табака "Золотое руно". Подняв крышку, он подал ее Икраму-ходже. Брови Икрама-ходжи удивленно поднялись. Он взял в руки коробку и с недоумением посмотрел на гостя. - Радиопередатчик. Новейшей конструкции. Шедевр, - пояснил Наруз Ахмед. - Джарчи сказал, что радист у вас - смышленый парень, разберется в этой механике... "Значит, о Гасанове он тоже осведомлен, - мелькнуло в голове старика. - Кажется, он не просто посыльный. Керлинг, вероятно, и обо мне рассказал ему все". Бережно держа рацию обеими руками, тяжело отдуваясь, Икрам-ходжа встал, вышел из комнаты и вернулся через несколько минут. - Я был в Бухаре, - сообщил Наруз Ахмед. - Познакомился с вашей женой. Она мне объяснила, как вас найти. "Здорово! - подумал Икрам-ходжа. - Человек расторопный, что и говорить". - А как с клинком? - как бы между прочим поинтересовался гость. - Из-за этого клинка я и торчу здесь с самой весны. И радиста притащил с собой. Наруз Ахмед одобрительно кивнул и спросил: - Кстати, что это за парень, с которым вы обменялись сегодня несколькими словами на рынке? - Это радист Гасанов. А ты видел? - спохватился старик. Наруз Ахмед улыбнулся. - Если бы не видел, то не спрашивал бы. - И заметно было, что мы разговаривали? - забеспокоился Икрам-ходжа. - Для меня - да. Я шел за вами от самого дома и наблюдал за каждым вашим движением. Но для других - не думаю. Икрам-ходжа сыто рыгнул и вздохнул. Расторопный человек, слов нет. Керлинг знал, кого посылать. - Вы не сказали мне о клинке, - напомнил Наруз Ахмед. - Плохо... Пока плохо. Я сообщил, что вещь находится у подполковника Халилова, но добраться до нее никак не удается. - Пытались? - Сейчас я все расскажу... Наруз Ахмед, скрывая волнение, выслушал Икрама-ходжу. Рассказчиком тот был, по правде говоря, неважным: говорил нудно, длинно, повторялся. И притом как-то странно: губы его при этом почти не шевелились. Наруз Ахмед едва сдерживал раздражение. - С монтером неплохо придумано, - заметил он, когда Икрам-ходжа наконец кончил рассказ. - А вот последний ход был слишком рискованным. - Без риска не обойтись... Разве ты не рисковал, пробираясь сюда? - Это другое дело. - Наша жизнь, сын мой, в руках аллаха... - Вор мог потащить за собой и вас. - Меня? Ну уж нет. За каждого дурака я отвечать не намерен. Ни я его, ни он меня в глаза не видели. - А Гасанов? - Что Гасанов? Ему тоже бояться нечего. Он видел вора один раз, себя не называл, назначил ему встречу, а когда все провалилось, - не явился. - А как вы узнали, что все провалилось? Икрам-ходжа объяснил: Гасанов наблюдал за домом Халилова, и задержание вора произошло на его глазах. Наруз Ахмед задумался. Все это не так, грубо, похищать клинок нельзя: не надо привлекать к клинку ненужного внимания. Пусть им владеет Халилов. В конце концов важен не клинок, а надпись на нем. Ведь в ней все дело. А надпись тот же Гасанов мог бы уже списать. Напрасно Керлинг умолчал об этом, давая задание старику. Он опасался, видимо, что старик сам воспользуется тайной. Но это совершенно исключалось. Надпись сама по себе еще не открывает тайны. Надо знать, как ее расшифровать... Теперь надо как-то сказать Икраму-ходже о знаках на клинке, но так, чтобы не возбудить в нем излишней заинтересованности... О такой возможности было заранее договорено с Керлингом. Помолчав, Наруз Ахмед сказал старику, что охота ведется не за самим клинком, а за некоей надписью на нем. Икрам-ходжа давно уже искал ответа на вопрос, почему вдруг Керлингу понадобился какой-то клинок, а потому прежде всего спросил: - Какая же тайна кроется в надписи? Подобный вопрос и Керлинг и Наруз Ахмед предвидели. Ответ на него был придуман заранее. Наруз Ахмед с готовностью сообщил, что клинок одно время принадлежал видному иностранному разведчику, который во время последней войны часто бывал в Средней Азии и вел здесь работу. Важные материалы, чертежи, зашифрованные списки людей, адреса, явки и прочее он по вполне понятным причинам не мог хранить при себе и спрятал в надежном, безлюдном месте. Местонахождение этого тайника он зашифровал на всякий случай в виде художественной резьбы на клинке. Внезапно покидая Среднюю Азию, разведчик не смог добраться до тайника, но вывез с собой клинок. Теперь возникла острая нужда в оставленных материалах. Их надо отыскать и обязательно вывезти. Разведчик, о котором идет речь, занимает сейчас видный пост, и Джарчи зависит от него. Джарчи он и поручил организовать всю операцию. Икрам-ходжа доверчиво принял эту легенду, но кое-что было ему не совсем ясно. - Почему только теперь этот видный господин хватился материалов? - спросил он. - Я понял, что он покинул Узбекистан в годы войны. Наруз Ахмед не полез в карман за объяснениями. - Тут целая история, - стал сочинять он. - Будучи в Иране, разведчик остановился в каком-то кишлаке. Он заболел - тяжелый приступ лихорадки - и вынужден был несколько дней проваляться в постели. И в эти дни у него украли клинок. Вскоре же вор был задержан. Он оказался курдом, жителем кишлака. Но клинка при нем уже не было. Он признался в краже и назвал имя человека, которому продал украденную вещь. Это был владелец антикварного магазина в Тегеране. Быстро отыскали и хозяина магазина. Прижатый полицией, он сознался, что да, клинок он купил, но сейчас же перепродал его одному европейцу. Стали искать европейца. И этого нашли! Но клинка и у него не было. Клинок он выменял на клыч уже известному Икраму-ходже Садыкову. А вот Садыкова пришлось разыскивать очень долго. Помог в этом тегеранский ошханщик, который знал отца Садыкова, его самого и который сказал, что Садыков живет в Бухаре. - Вот как было дело, уважаемый Икрам-ата! - закончил Наруз. Старик поверил и в эту историю. Помолчав немного, он высказал то, о чем уже думал Наруз Ахмед: - Господин Джарчи допустил ошибку. Надо было сразу сообщить мне, что нужна надпись, а не клинок. Надпись давно была бы у меня. Мы напрасно потеряли много времени... - Вы правы, уважаемый, - согласился Наруз Ахмед. - Ошибку надо исправить и поскорее скопировать надпись. Этот путь более легкий и менее опасный. Сколько человек живет в доме Халилова? - Трое: он, жена и тетка жены. - А сын? Вы говорили, что у него есть сын? - Я правильно говорил. Сын есть, но он сейчас в Памирских горах. - Квартира отдельная? - Отдельный дом. Вход с улицы и через двор. Наруз Ахмед потер лоб. - Что ж, давайте думать... - Завтра будем думать! - Почему? Что мешает сегодня? - Во-первых, ты устал, тебе надо отдохнуть, а во-вторых, дело может обернуться так, что клинок завтра окажется в наших руках. - Это каким же образом? - оживился Наруз Ахмед. Старик сообщил, что завтра утром будет предпринята третья попытка овладеть клинком, Гасанов подыскал нового человека, более надежного, чем первый, и тот согласился проникнуть в дом и вынести клинок. Наруз Ахмед нахмурился: - Стоило ли прибегать к уже использованному и не оправдавшему себя приему? Ведь Халилов и без того уже насторожен. Он может сразу сообразить, что в клинке что-то кроется... Опасно. Очень опасно! Икрам-ходжа пожал плечами. Другого выхода он не видел. Виноват не он, а Джарчи. - Я и не виню вас, уважаемый Икрам-ата, - примирительно сказал Наруз Ахмед. - Вы поступили так, как должны были поступить. Но план надо изменить... - Поздно, - сердито ответил Икрам-ходжа. - Я до двенадцати часов завтрашнего дня не смогу уже увидеть Гасанова, а он не сможет предупредить вора. - Жаль... Очень жаль... Наруз Ахмед понял, что дальнейшие разговоры излишни и остается одно - ждать. Икрам-ходжа вздохнул и поднялся с подушек. - Ты останешься здесь. Сестра моя как глухонемая. Она умеет молчать и ничего не замечать. У нее есть муж, но он уже не человек и скоро покинет грешную землю. Пойдем-ка, я покажу тебе свою комнату. Наруз Ахмед встал. Они прошли коридором и через низенькую дверь вступили в полный мрак. Но вот щелкнул выключатель. Наруз Ахмед огляделся. Они стояли в просторной квадратной комнате с одним окном, выходящим в сад. Здесь как бы уживались две эпохи: феодальная и современная. Вдоль стены разместились две односпальные никелированные кровати, застланные шелковыми покрывалами, мягкий диван и белоснежный холодильник. Посредине стоял круглый стол под бархатной скатертью, с хрустальным графином на нем. В углу виднелась тумбочка с радиоприемником "Нева" и два кресла. С потолка, закрывая стены, спускались старинные, ручной работы ковры. Толстый ковер был разостлан на полу. - Ну и ну! - покрутил головой удивленный Наруз Ахмед. - Это и будет нашим убежищем, - самодовольно объявил Икрам-ходжа. - Здесь уж не так плохо. - Хоп! - выразил свое удовлетворение Наруз Ахмед, сбросил с себя пиджак и начал стягивать сапоги. - Когда у вашего парня сеанс по расписанию? - Вот уж этого я не знаю. А что? - Надо уведомить Джарчи. Он, пожалуй, занес меня в список покойников. - Почему? - Самолет, из которого я выпрыгнул, подбили. Он упал и сгорел. - Ай-яй-яй!.. - ужаснулся старик. - Хорошенькое дело! - Задержись я минуты на три-четыре, и мы бы не сидели сейчас здесь. - Значит, ты родился под счастливой звездой. Срок твой еще не подошел. - Выходит, что так. А с радистом вы встретитесь завтра? - Да, в двенадцать. - Отлично. Передайте ему рацию и телеграмму, Дайте мне листок бумаги. Карандаш есть. Икрам-ходжа достал из тумбочки под радиоприемником стопку почтовой бумаги и подал гостю. Наруз Ахмед, разутый и раздетый, сел за стол, набросал текст радиограммы и подал листок Икраму-ходже. - Теперь дело за вами, - сказал он. - Джарчи предупредил меня, что шифром владеет ваш радист, а кодом - вы. Я пишу от вашего имени. Так велел Джарчи. Старик пробежал текст глазами и вышел из комнаты. Вернулся он с книгой в руке. Сев за стол, он положил перед собой радиограмму и раскрытую книгу, надел очки и стал писать. Закодированная им радиограмма выглядела так: "Ваш младший брат жив и здоров. Четки и патефон получил. Голубя, подаренного вами, заклевал коршун. То, что вы просили, еще не купил, но уже подыскал. Пугает высокая цена. Надеюсь уговорить владельца. Привет от меня и моего блудного сына вам и Москве". Икрам-ходжа прочитал несколько раз написанное, свернул листок и спрятал под стельку своего башмака. Потом подошел к розетке и выключил свет. 11 Без нескольких минут двенадцать Ирмат Гасанов появился в сквере, разбитом против городского почтамта. В этот знойный и душный полуденный час сквер пустовал. Гасанов выбрал скамью, защищенную густой травой, сел на нее, раскрыл книгу и стал читать. С небольшим опозданием в сквер пришел Икрам-ходжа. Он прошелся по одной аллее, перебирая четки, затем по другой и наконец опустил свое многопудовое тело на скамью, рядом с Гасановым. Тот посмотрел искоса на своего духовного наставника и продолжал читать. - Рассказывай! - предложил ему Икрам-ходжа. - Ничего не получилось, - проговорил Гасанов, не отрывая глаз от книги. - Клинка он не нашел. Облазил два шкафа - книжный и платяной, обыскал письменный стол, посмотрел под матрацами дивана и кроватей - нигде. Быть может, Халилов спрятал клинок во дворе? - Не знаю, - бросил старик. - А как все прошло? - Удачно. - Этого мало. Скажи, как это удалось ему? - Парень он ловкий. Перед рассветом, еще затемно, пробрался в сад, засел в малиннике, дождался утра и стал наблюдать. Когда в доме осталась одна старуха, он начал действовать. И очень хитро. Он заранее подкупил трех мальчишек, и те дежурили за стеной сада. Как только старуха показалась во дворе, он подал сигнал мальчишкам, и те с трех сторон полезли через забор к яблокам. Старуха начала гоняться за ними, а он в это время занялся домом. Я сидел в засаде на улице и видел сам, как он вышел со двора через калитку. - Ничего в доме не взял? - Нет, я его предупредил. - Следов не оставил? - Говорит, что все в порядке, комар носа не подточит. - Ты с ним расплатился? - Расплатился. Он уже уехал. Икрам-ходжа положил на скамью, поближе к Гасанову, сверток, который держал в руке, и сказал: - Прихватишь с собой. Это новый патефон. Внутри письмо. Заделай его и при первой же возможности передай. Каждое утро подходи к трансформаторной будке, что около рынка. Как увидишь крест, поставленный мелом, знай, что в полдень этого дня я приду к мосту через головной арык. А теперь иди! Гасанов захлопнул книгу, взял сверток и удалился. Он привык слушаться старика и беспрекословно выполнять все его указания. Это объяснялось, с одной стороны, тем, что Икрам-ходжа не терпел пререканий, а с другой, тем, что Гасанов, хотя и не любил старика, но боялся и слушался. Повиновался потому, что Икрам-ходжа проявлял о нем отеческую заботу, потворствовал во всем, не жалел для него денег, никогда не выругал бранным словом. Старик был строг, сух, но не груб. Но, пожалуй, больше всего Гасанов уважал старика за деловитость и осторожность. К его действиям нельзя было придраться. Он никогда - ни здесь, ни в Бухаре - не встречался с Гасановым дважды на одном и том же месте, а каждый раз избирал новое. Он никогда не тратил на беседу, о чем бы в ней ни шла речь, более трех-пяти минут. Он умел высказать все в нескольких коротких фразах. В том случае, если обусловленные встречи по каким-либо причинам срывались, что бывало нечасто, Гасанов не предпринимал никаких шагов к налаживанию связи. Об этом заботился сам Икрам-ходжа. Гасанов получал открытое письмо, написанное женским почерком, в котором какая-то "девушка" назначала свидание. Случалось, что он наталкивался на старика в таком месте, где и не думал с ним встретиться. Люди, мало знавшие Гасанова, затруднялись определить его национальность. Это и в самом деле было не так просто. В жилах Гасанова смешалась кровь татарина, русского, узбека и осетина. Его отец был наполовину татарином, наполовину русским, а мать - дочь осетинки и узбека. Родился Гасанов в Ташкенте, где жили его родители, там же он окончил и среднюю школу. Воинскую службу отбывал в войсках связи, где получил профессию радиста. Беспорядочная жизнь родителей мало способствовала правильному воспитанию Гасанова. В доме шли крупные нелады. Отец неоднократно уходил из дому к другим женщинам и неоднократно возвращался обратно. Между ним и матерью постоянно происходили безобразные ссоры, нередко заканчивавшиеся драками, в которые вмешивались соседи. Мать пыталась однажды отравиться, но, видимо, несерьезно, так как из этого ничего не вышло. Потом она уехала на курорт и не вернулась. Спустя полгода она написала сыну, что нашла хорошего человека и связала с ним свою судьбу. Гасанов равнодушно принял это сообщение: за его короткий век он немало перевидел и отцовских, и материнских "новых друзей". Отец тоже не горевал. Уже через два дня он привел в дом какую-то женщину, всего на два года старше сына. Вполне понятно, что жизненные устои парня, выросшего в такой обстановке, были не очень прочны. И его взгляды на жизнь не отличались благородством. Юноша отлично понимал, что отец чувствует себя перед ним неловко, и злоупотреблял этим. Он высасывал из отца деньги, наотрез отказался держать экзамен в техникум и жил так, как ему хотелось. Встреча с некоей Жанной, девицей ловкой и энергичной, определила дальнейшую судьбу Ирмата. Он покинул родительский дом и перебрался в Одессу. Началась разгильдяйская, "свободная", бесконтрольная жизнь. Скоро они с Жанной завязали широкие бульварные и ресторанные знакомства с людьми неопределенных занятий, со львами танцплощадок и дельцами черного рынка. Вся эта накипь подхалимски крутилась вокруг боцманов и буфетчиков с иностранных пароходов, бросавших якорь в одесском порту. Эти дельцы выклянчивали и скупали все - от жевательной резинки и плохих турецких сигарет до джазовых пластинок, поношенных галстуков, отрезов и нейлоновых чулок. Было бы заграничное! Наиболее "солидные" скупали валюту, косметику и вещи посерьезнее. Все это перепродавалось втридорога в темных подъездах любителям чужеземного из числа курортников и приезжих "знатоков". У Ирмата и Жанны стал определяться более или менее постоянный круг клиентов. Тут были и эстрадники с известными именами, и женщины, ставящие целью своей жизни не отстать от зарубежных "мод", и просто прожженные спекулянты. Потом Жанна неожиданно исчезла. Гасанов стал оперировать один, продолжая жить в доме Жанниной тетки. Он сделался завсегдатаем второразрядных ресторанов и потаенных шинков. Деньги, легко приходившие в его руки, так же легко уходили. Но это не смущало Гасанова. Он не затруднял себя мыслями о будущем. Два месяца спустя после исчезновения Жанны Гасанова едва не схватили за руку. Кое-кому стали известны не только обстоятельству, но и причины исчезновения Жанны. Более того, был обнаружен труп Жанны, упрятанный в катакомбах. Случилось это в конце сорок седьмого года. Перед Гасановым недвусмысленно замаячил призрак тюрьмы. Но свет и Одесса не без добрых людей. Нашлась "настоящая человеческая душа"; Гасанова спасли, но это обошлось ему недешево. Условия были поставлены ясные и неумолимые: немедленно распрощаться с Одессой, перебраться в далекую Бухару, отыскать старика Икрама Ашералиева и делать то, что он прикажет. Вмес