те с условиями Гасанов принял на руки и портативную коротковолновую приемо-передаточную радиостанцию, вмонтированную в небольшой проигрыватель для патефонных пластинок. Через две недели он уже был в Бухаре. И жизнь пошла вновь не так уж и плохо. Благодаря заботам Икрама-ходжи Гасанов получил должность ответственного исполнителя одной из артелей по ремонту радиоаппаратуры. В чем состояли его обязанности, он и сам толком не знал. Должность ничего не требовала от него и не возлагала никакой ответственности. Гасанов располагал своим временем, как хотел. Если он и появлялся раз в месяц на службе, то лишь затем, чтобы расписаться в зарплатной ведомости, хотя ни разу эту зарплату на руки он не получал. Она шла кому-то другому. В Бухаре на имя Гасанова была зарегистрирована как его собственная автомашина "Москвич", которая в действительности принадлежала Икраму-ходже. "Москвич" служил большим подспорьем в той широкой деятельности, которая развернулась под оперативным руководством Икрама-ходжи. Пользуясь просчетами в работе государственной и кооперативной торговой сети, Гасанов по указаниям Икрама-ходжи курсировал на машине по республике. Он принимал из рук определенных людей товары, имеющиеся в изобилии в одном городе, и перебрасывал их в другой, где из-за них люди толпились в очередях. Гасанов успел и в Токанд привезти из Ташкента партию чехословацкой обуви, несколько тюков шерсти, ящик с импортной краской в порошке для одежды и ткани, нитки мулине для вышивания, а из Катта-Кур-ганского водохранилища - центнер свежей рыбы на льду. Сам Гасанов не покупал и не продавал. Его обязанности ограничивались получением, переброской и сдачей товара в определенные руки. Тут сказывалась строгая и продуманная система Икрама-ходжи. Сейчас, получив задание от Икрама-ходжи, Гасанов заторопился домой. Он знал суровый нрав старика и выполнял его распоряжения беспрекословно, точно и в срок. На этот раз ему самому хотелось побыстрее узнать, что за коробку передал Икрам-ходжа. Дома он тщательно конспирировался, хотя хозяева были люди надежные, связанные со стариком общими коммерческими делами. Гасанов переоделся, захватил с собой сверток и под предлогом того, что "Москвич" стал хандрить, полез в машину. Захлопнув дверцу, он развернул сверток. В нем оказалась крохотная радиостанция, вмонтированная в табачную коробку "Золотое руно". - Наконец-то, - пробормотал радостно Гасанов. - Теперь мы поработаем... 12 На окраинной, незамощенной, но живописной и похожей на густую аллею улице Токанда жил со своей семьей подполковник Халилов. Его небольшой дом из красного кирпича смотрел на улицу одной дверью и четырьмя большими окнами. С трех сторон темно-зеленой рамкой его обрамлял сад, а с четвертой, по фасаду, - палисадник. Было утро. Жена Халилова Анзират сидела в спальной перед зеркалом и укладывала свои тяжелые косы. Закончив прическу, она приблизила лицо к зеркалу, провела несколько раз пальцами по предательским морщинкам у глаз, собравшимся в лучики, и тяжело вздохнула. В зеркале отражалось уже немолодое, смугловатое, но еще сохранившееся лицо с яркими красивыми чертами. Анзират была в той печальной для каждой женщины поре, когда ее уже покинули свежесть, молодость и пришла зрелость: подкрались морщинки, растолстели руки, наметился второй подбородок... В комнате хлопотала старая тетушка Саодат. Бесшумно ступая мягкими туфлями, она обходила расставленные по углам стулья и стирала с них пыль. Это было ее обычное занятие, когда Анзират оказывалась дома и тетушке хотелось поговорить с племянницей. - От Джалила опять ничего нет? - спросила она как бы невзначай. - Да, ни строчки... Я уже начинаю беспокоиться. - Вот и напрасно. Что с ним станется? В горах тихо... - А сами, тетушка, вы каждый день напоминаете об этом. - Правильно, напоминаю. Сын не должен забывать родителей. Он должен писать каждую неделю. Стук в дверь прервал разговор. - Никак кто-то пришел? - оживилась тетушка Саодат. - Может, почтальон? - и она мелкими шажками вышла из спальной. Анзират посмотрела на стенные часы: половина десятого. Городская библиотека уже открылась. Надо сходить и обменять прочитанные книги. Но какой же книгой интересовался Саттар? Конечно, забыла. А ведь он говорил вчера и сегодня, уходя на работу, напомнил, просил даже записать фамилию автора и название книги. И вот забыла. Понадеялась на память. Придется позвонить Саттару на службу. В столовой послышались шаги и тихий разговор. - Доченька! К нам пришли, - через дверь окликнула племянницу старушка. Анзират быстро встала, и тяжелые серьги в ее ушах закачались. Она еще раз оглядела себя в зеркало и прошла в столовую. Там ее ждала стройная девушка лет двадцати двух-трех, высокая и крепко сложенная. - Здравствуйте, - сказала она, широко улыбаясь. - Здравствуйте, - ответила Анзират, с любопытством разглядывая неожиданную гостью. Девушка была одета отнюдь не для визита: на ней была спортивная майка и спортивные из черного сатина просторные шаровары. На ногах - теннисные туфли, окаймленные широкой лентой коричневой резины. В руке - видавший виды чемодан. - Простите, что я в таком виде, - смущенно пробормотала она. - Я приехала семичасовым поездом. - А, собственно, по какому делу вы ко мне? - поинтересовалась Анзират. - Мне сказали, что вы сдаете комнату одиноким, а я совсем одна... Я пробуду в Токанде не больше... - Кто же вам сказал, что у нас свободная комната? - не очень приязненно осведомилась Анзират. - Ваши соседи... - Это какие же соседи? - недоверчиво переспросила Анзират. - А вот что рядом с вами. Такая полная женщина, Наталия Петровна. Мне дали ее адрес, сказали, что комнату сдает она. Но я опоздала, она уже сдала месяца два назад студентам-практикантам. Вот я и спросила, нет ли где поблизости, мне очень ваш дом понравился - уютный такой с виду. Она посоветовала обратиться к вам. Правда, предупредила, что вы собираетесь сдавать комнату знакомым людям. Но я рискнула зайти... Закончив эту длинную речь, девушка вынула из кармана шаровар крошечный кружевной платочек и вытерла лоб, как после трудной работы. - А как вас зовут? - спросила Анзират, все еще не приглашая гостью садиться. - Людмила Николаевна. Можно просто - Люда... - и девушка мило улыбнулась. Анзират сердито блеснула глазами на тетушку Саодат, которая делала вид, будто ничего не слышит. - Скажите, откуда вы приехали? - поинтересовалась Анзират. Девушка с готовностью сообщила, что из Ташкента, что она инструктор физкультуры и командирована сюда на отборочные соревнования к республиканской спортивной олимпиаде. - Родители мои в Чкалове живут, а в Ташкенте я тоже комнату снимала с подругой... - закончила она. Анзират выслушала все это рассеянно, будто думая о чем-то своем. - Ну, что же... - сказала она нерешительно. - Комнату мы, правда, сдавали, но очень близким знакомым. Знаете ли, когда сын уехал учиться, пусто в доме стало. И вот моя тетушка Саодат затеяла эти дела с комнатой; пустим и пустим кого-нибудь из молодежи, дом без молодого - могила. Затеяла разговоры на эту тему с соседками. Но мы еще не решили окончательно... Право, не знаю как... На лице девушки появилось растерянное, огорченное выражение. Она неловко, просительно улыбнулась. В дело решительно вмешалась тетушка Саодат. Она ласково взглянула на девушку и шумно захлопотала. - Да что же ты стоишь, доченька, садись, отдохни. Ведь с дороги, прямо с поезда. Мать-то, наверное, беспокоится, все думает: "Хоть бы нашла моя Люда угол у хороших людей". Ах, как трудно теперь с молодежью: разъезжают себе по городам, по чужим людям живут, без материнского присмотра. Садись, садись, сейчас чай будем пить... Анзират весело рассмеялась, глядя на засуетившуюся тетушку, и примирительно сказала: - Ну, наша тетушка, кажется, уже решила. Давайте, правда, чай пить. А пока - посмотрим комнату, может, она вам и не понравится, - и она еще раз внимательно, по-женски, взглянула на гостью. Продолговатые, тревожно мерцающие зеленоватые глаза девушки оживились. Порозовели чуть выдающиеся скулы. Она облегченно опустила тонкие брови с изломом. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она определенно была недурна, несмотря на по-мужски крепкие руки и слишком широкие плечи. Даже крепкий, чуть подвижной подбородок не лишал эту девушку с высокой грудью женственности и своеобразного очарования. Анзират провела ее в комнату сына, пустовавшую уже долгое время. Людмила Николаевна поставила на пол чемодан, обвела комнату быстрым взглядом, посмотрела в окно, выходившее в сад, и воскликнула: - Чудесно! А чья это кровать? - Сына... А теперь ничья. - Чудесно! - хлопнула в ладоши Людмила Николаевна, стала пробовать рукой сетку кровати, а потом уселась на нее. Тетушка Саодат стояла у порога и, улыбаясь, наблюдала за Людмилой Николаевной. Анзират, между тем, думала: "Сейчас попросит показать ей остальные комнаты и заинтересуется клинком. Непременно". Но девушка пока не проявляла этого желания. - Нравится комната? - спросила у нее Анзират. - Очень. - Но я должна предупредить вас, - сказала Анзират. - Комната имеет свои неудобства. Чтобы не проходить через наши комнаты, сын обычно пользовался вот этим ходом с улицы. И во двор можно ходить с улицы, а не через наши комнаты. - Это пустяки. Мне же не век здесь жить. А можно мне посмотреть двор? - Почему же? Пожалуйста. Тетушка, проводите Людмилу Николаевну. Когда гостья в сопровождении тетушки удалилась, Анзират быстро прошла в комнату мужа и бросилась к телефону. Услышав в трубке голос мужа, Анзират скороговоркой выпалила всего пять слов: - Это я. Немедленно приходи... Квартирантка... Не ожидая ответа, она положила трубку, и из ее груди вырвался облегченный вздох: так лучше. Пусть Саттар сам ее увидит и договорится. Тетушка с Людмилой Николаевной вернулись. - У вас чудный сад, - восхищенно затараторила девушка. - В нем так хорошо, что я, кажется, согласилась бы жить в саду. Вы, наверное, много внимания уделяете саду. Я буду вам помогать. Анзират закивала головой и пригласила гостью в столовую. Ее надо было удержать до прихода мужа во что бы то ни стало. Тетушка Саодат вышла хлопотать насчет чая. В поведении Людмилы Николаевны чувствовалась ненаигранная скромность, а в движениях какая-то порывистость. Она часто встряхивала своими густыми, коротко остриженными, отливающими золотинкой кудрями. Ломким голосом, смущаясь, она спросила: - А сколько мне придется платить за эту комнату? - Двадцать семь рублей. - Что? Анзират повторила и сдержала улыбку. Непосредственность девушки начинала нравиться ей. - Почему так мало? - спросила удивленная Людмила Николаевна. - Мне даже по командировке полагается пять рублей в сутки квартирных. - Мы берем за нее столько, во сколько она нам обходится. Девушка недоверчиво покачала головой: - Редкий случай в наше время. Вы не шутите? Теперь и Анзират наконец улыбнулась, - Конечно, не шучу. Дом жактовский, и зарабатывать на коммунальной жилплощади мы не намерены. И к тому же комната сдается временно, до возвращения сына. - Прямо не верится, неудобно как-то... - повторила Людмила Николаевна. - Я в Ташкенте плачу за комнату двести рублей, но она вдвое меньше вашей, да к тому же еще проходная. Мне тут будет очень хорошо. Полы мыть я умею, стирать тоже. Питаться буду в столовой у нефтяников. - А вы в Токанде впервые? - полюбопытствовала Анзират. - Первый раз. А вообще-то я много путешествовала. Людмила Николаевна рассказала, что ей довелось побывать и на севере, и на юге, что она легко привыкает к любому климату: с семи лет ничем не болела, а все потому, что регулярно занимается спортом. Она любит коньки, лыжи, волейбол и плавание. Но больше всего - снарядную гимнастику. По гимнастике она имеет второй всесоюзный разряд. Хлопнула дворовая калитка, послышались гулкие шаги на веранде. Женщины выжидающе повернули головы к двери. В комнату вошел подполковник Халилов. - О! Да у вас гостья! А я на одну минутку. Опять забыл ключи от стола. Придется, видимо, привязывать их к поясу. Халилов направился было в свою комнату, но Анзират остановила его: - Вот и хорошо! Ты очень кстати, - и повернулась к девушке. - Это мой муж. Познакомьтесь. Людмила Николаевна встала. - А почему я кстати? - спросил Халилов жену. - Людмила Николаевна пришла к нам снимать комнату. - Ах, вот что! - проговорил Халилов и тоже сел за стол. - Ну и чудесно. Откуда же и каким ветром занесло вас в наши края? Девушке пришлось снова все рассказывать. - Значит, будете в нашем Токанде отбирать легкоатлетов на олимпиаду? Хорошее дело, - одобрил Халилов. - Физкультурников в нашем городе много, а болельщиков еще больше. Один из них - ваш покорный слуга. А комнату-то смотрели? Понравилась? - Очень! О такой я и не мечтала. Конечно, я могла бы остановиться в гостинице, в общежитии. Но шумно там очень, а вечером почитать хочется, одной побыть. Отдельный номер, мне сказали, могут дать, но стоит он двадцать рублей в сутки. Не шуточки! Интересно, для кого такие цены назначают, если квартирных платят при командировке в Токанд пять рублей? Халилов усмехнулся: - По этому вопросу надо обращаться к министру финансов. Ну, а на чем же вы столковались? - обратился он к жене. - Я не возражаю, - сказала Анзират, вопросительно глядя на мужа. - Значит, быть по сему, - заключил он. - Ой, как хорошо! - обрадовано воскликнула Людмила Николаевна и, глядя на Халилова, рассмеялась заливчато, звонко, по-детски. - А я вас так испугалась! Ну, думаю, пришел злой, сердитый, сейчас скажет: - Никаких квартирантов! - Вы сколько намерены прожить у нас? - поинтересовался Халилов. - Месяца четыре, не меньше. - Ага... Замечательно, Ну-ка, Анзират, отыщи домовую книгу. А вы, Людмила Николаевна, давайте ваши документы. Паспорт с вами? - Конечно, - проговорила девушка и заспешила в комнату, где оставила чемодан. "Посмотрим, что это за птичка, - подумал Халилов. - Неужели и эта начнет интересоваться клинком?" Людмила Николаевна вернулась с чемоданом. Она положила его на пол и откинула крышку. В чемодане лежали аккуратно сложенные платья, туфли на высоком каблуке и разные мелочи женского туалета. Людмила Николаевна достала дешевенькую сумочку и, вытащив из нее паспорт, подала его Халилову. Раскрыв паспорт, Халилов внимательно перелистал странички, потом перевел взгляд на Людмилу Николаевну, и брови его поднялись: - Неужели вам двадцать шесть лет? - А вы думали? - кокетливо спросила Людмила Николаевна. - Ни за что бы ни дал... Ни за что... - Не могу поверить! - воскликнула Анзират. - Самое большее - двадцать, ну двадцать два... Вы очень молодо выглядите... - Спасибо за комплимент, - Людмила Николаевна вздохнула. - Когда-то мне действительно было двадцать два года. - И вы замужем? - продолжал Халилов. - Представьте себе, что да. Уже пять лет. - Нескромный вопрос: а где же ваш муж? - Он был, как и вы, военный, в этом году демобилизовался и месяц назад уехал на Курильские острова. Когда окончательно обоснуется там, вызовет меня. "Ловко придумано, - мелькнуло в голове Халйлова. - Все предусмотрено". Несколько минут спустя Людмила Николаевна, получив ключ от своей комнаты и переодевшись, отправилась в город. - Люблю побродить час-другой по незнакомым местам, - объяснила она. Утром следующего дня на имя подполковника Шубникова поступил рапорт. В нем сообщалось: "В течение последних двух лет Халиловы сдавали в своем доме комнату, ранее занимаемую их сыном Джалилом, различным одиноким квартирантам. Удалось выяснить, что за прошедшее время в их доме квартировали: машинистка военкомата Гальченко, студент-практикант Поспелов, студент техникума Махмудов. Вчера Халиловы пустили к себе на лето и осень Алферову Людмилу Николаевну, 1923 г. рождения, уроженку г. Ставрополя, сотрудницу республиканского комитета по делам физкультуры и спорта. Алферова вручила Халилову для прописки свой паспорт. Комната, занимаемая ею, имеет самостоятельный выход на улицу". Под рапортом стояла подпись старшего лейтенанта Сивко. 13 Миновало полмесяца, как в доме Халиловых поселилась Людмила Николаевна, но ни сам подполковник, ни его жена, ни их тетушка не могли сказать о новой квартирантке ничего худого. Людмила Николаевна не возбуждала никаких подозрений. И тем не менее у Халилова где-то в глубине души оставалось чувство недоверия к Людмиле Николаевне, притаились настороженность и предубежденность. Он никак не мог избавиться от этого неприятного чувства и, злясь, раздумывал над тем, как невероятно быстро и неотразимо завоевала девушка симпатию Анзират и тетушки. В открытом, полном непосредственности поведении Людмилы Николаевны ему чудилась тонкая, хорошо продуманная игра, хитро рассчитанная на завоевание полного доверия всей семьи. А что доверие к Людмиле Николаевне росло с каждым днем, было очевидно. Через пять дней Анзират и тетушка называли Людмилу Николаевну уже просто Людой и обращались к ней на "ты". Через девять дней новая квартирантка стала обедать за общим столом. Люда увлекала женщин своей бурлящей энергией, подвижностью, веселой деловитостью в самых простых, обыденных делах. Ни одной минуты она не сидела без дела, находила работу и себе, и другим. По утрам, вставая раньше всех, она бесшумно покидала дом, шла на рынок и закупала провизию на всю семью. Отлучаясь в город по своим делам, она находила время заглянуть домой, чтобы помочь тетушке Саодат приготовить обед. После занятий с физкультурниками, а Людмила Николаевна проводила их, как правило, в послеобеденное время, она возвращалась домой и, разувшись, вместе с женщинами поливала цветы, возилась над огородными грядками, украшала разноцветными камешками клумбы. Думала ли Анзират, что в свои годы вернется к давно забытой физкультуре? Конечно, как педагог и женщина с современными взглядами, она везде горячо ратовала за спорт и физическую зарядку вплоть до преклонных лет. Но... лень-матушка раньше нас родилась... И поэтому Анзирйт находила для себя тысячу оправдательных причин, якобы мешающих ей заниматься физзарядкой. Услышав утром, как из радиорепродуктора несется веселое "вдох - выдох", она лишь сокрушенно вздыхала. А вот теперь уже десять дней она по утрам разводила руки "на уровень плеч", усердно нагибалась направо, налево и с радостью бежала принимать "водные процедуры". Как же это получилось? Анзират не смогла бы объяснить. Просто, встав как-то пораньше, она вышла в сад и увидела Людмилу Николаевну. В коротких трусиках и майке, прижав локти к бокам, молодая женщина бегала по извилистым дорожкам. Она бегала так легко, пружинисто, красиво, казалась столь радостной и стремительной, что Анзират невольно залюбовалась. Вспомнились ее давние комсомольские годы и первая вылазка на стадион в Бухаре, тот ясный теплый день, когда она, девушка-узбечка, одна из первых надела на себя спортивный костюм. Ей стало грустно и обидно за себя, за то, что она так рано, без всяких к тому причин, отяжелела, физически обабилась и обленилась. И вдруг произошло удивительное. Когда Людмила Николаевна, начиная очередной круг, пробегала мимо, Анзират вдруг сорвалась с места и побежала следом. Пробежав два круга, она почувствовала, что сердце ее сдает, дыхание со свистом вырывается из груди, кровь прилила к голове и угрожающе постукивает в висках... Людмила Николаевна прекратила бег и заставила Анзират сделать разминку шагом. - Так не пойдет, Анзират-ханум. Начинать надо не с этого, - смеясь, говорила она. И со следующего утра обе женщины начали с того, с чего следует начинать. Но чем больше завоевывала Людмила Николаевна сердца женской половины дома, тем более настораживался подполковник Халилов. Его не обольщала ни домовитость, ни услужливость новой жилицы. Наоборот, приветливость и непосредственность Людмилы Николаевны казались ему искусственными, нарочитыми. Подполковник рассуждал так; потерпев неудачу в прямой атаке, таинственные охотники за клинком решили сделать обходной маневр и избрали своим орудием эту девицу, поручив ей втереться в доверие семьи. Подполковник был тверд в своих подозрениях, но решил испытать выдержку этой женщины, а заодно получить лишнее доказательство ее вероломства. Проделал он это в ближайшее воскресенье. Все домашние были в сборе, мирно сидели на веранде и перебирали вишню, готовясь к важному семейному делу - варке варенья. Халилов достал клинок из потайного места, прихватил пузырьки со щелочью и смазкой, кусочки бязи и бинтов и появился со всем этим хозяйством на веранде, чтобы на вольном воздухе заняться чисткой клинка. Только подошел он к столу, как Людмила Николаевна вскочила с места, подбежала к нему и воскликнула: - Боже мой! Какая прелесть! Дайте подержать! Халилов бросил взгляд на жену и тетушку... Ну-с, что они теперь скажут? - Это ваш? - спросила, между тем, молодая женщина, рассматривая клинок и вытирая руки о фартук. Халилов утвердительно кивнул. - Ничего подобного не видела за свою жизнь, - призналась Людмила Николаевна. - Даже не представляла себе, что на свете может существовать такое чудесное оружие. Сколько же на нем украшений! Это, конечно, старинная работа? - Бесспорно, - подтвердил Халилов, испытующе сверля Людмилу Николаевну глазами. - Неужели это золото? - Самое настоящее. А это - рубины, это - эмаль... - Чудо! Ну-ка, выньте клинок, Саттар Халилович. Я занималась когда-то конным спортом, была ворошиловским стрелком и неплохо владела клинком. Халилов вытащил клинок из первых ножен и передал его девушке. - Ну, это бутафория... - разочарованно произнесла она. - Клинком и лозинку не срубишь. Красивая игрушка... Халилов решил продолжать игру дальше. - Клинок-то с секретом, - пояснил он. - У него двое ножен. Смотрите! Надавив пальцем еле заметную пластиночку, Халилов обнажил настоящий клинок. Людмила Николаевна ахнула: - Вот это да! Взяв клинок в руки, она внимательно осмотрела его сверху донизу, полюбовалась головой дракона на рукоятке, несколько раз со свистом прорезала им воздух над головой, согнула кольцом и, вздохнув, вернула подполковнику. Халилов закончил чистку клинка, унес его, вернулся на веранду, но Людмила Николаевна и не вспомнила больше о "чуде". "Хитра! Ой, хитра! - посмеивался про себя Халилов. - Но как рыбке ни хитрить, а быть ей на крючке!" По его расчетам, теперь, когда Людмилу Николаевну подразнили клинком, она приложит все усилия, чтобы обнаружить место, где спрятан клинок. Но он еще поглубже укрыл его в круглой печи в своей комнате. 14 Случилось это днем, в отсутствие подполковника Халилова. Анзират, тетушка Саодат и Людмила Николаевна занимались во дворе домашними делами; тетушка мыла посуду, а Анзират и Люда вытирали ее и уносили через кухню в дом. Когда они вернулись, тетушка сказала племяннице: - Доченька! Тебя тут спрашивал какой-то толстяк. - Меня? - удивилась Анзират. - Кто же это? - Не знаю. Я провела его на веранду. Анзират поправила волосы и пошла в дом. На веранде у порога в комнату она увидела толстого старика с куцей белой бородкой, с посохом в руке. Голову его украшала безупречно чистая и пышная чалма. Что-то далекое, знакомое почудилось Анзират, когда она встретилась взглядом с маленькими мутноватыми глазами гостя. Он учтиво поклонился хозяйке и приветствовал ее: - Салям алейкум! Мир, покой и благословение твоему дому! - Алейкум салям, - ответила Анзират. - Что вам надо, уважаемый? Старик нахмурился и с неудовольствием в голосе проговорил: - Не особенно приветливо ты, женщина, встречаешь старого человека, да еще знакомого. "Где же я видела его? - старалась припомнить Анзират. - Глаза, голос кого-то напоминают". - Чем же неприветливо? - удивилась она. - Вы ко мне? Брови старика сдвинулись над переносицей, в глазах блеснул огонек. Какой позор! Он, старый Икрам-ходжа, стоит перед этой грешницей, а она даже не предложит войти в дом и сесть! - Мои седины заслуживают большего гостеприимства, - медленно произнес он, сдерживая раздражение. - Владыка жизни запрещает нам попирать обычаи наших предков. Я не привык, чтобы меня так встречали. "Он прав. Я, кажется, отучилась от вежливости", - спохватилась Анзират и сказала: - Заходите в дом, уважаемый эта. Прошу... Она пропустила старика в столовую и прошла вслед за ним. Гость, видимо утомленный ходьбой, тяжело дышал и отдувался. Он оглядел просторную комнату, потыкал своим посохом в ворсистый ковер на полу и заметил: - Летом ковры надо на солнышке просушивать, иначе в них заведется моль. Анзират хотела рассердиться, но сдержала себя и сказала: - У каждой вещи есть свой хозяин. - Да, конечно, - согласился Икрам-ходжа. - Хозяин лучше знает, что и когда надо делать, но долг старого человека - подсказать. - Благодарю, - кивнула Анзират, по-прежнему силясь вспомнить, где же она видела этого человека. Икрам-ходжа важной походкой прошелся по комнате, подошел к дивану, отдуваясь, уселся и поставил посох между ног. Анзират напомнила: - Я вас слушаю, почтенный. Но старик не торопился. Поспешность - не в его правилах. Кроме того, он отлично знал, что муж Анзират только что покинул дом и вернется не скоро. Плотно сомкнув дрожащие веки, он беззвучно шевелил своими толстыми губами. Он отдыхал. - Моя жизнь на исходе, - наконец произнес он после долгой паузы. - Меня уже не обольщают земные радости, я свое прожил и готовлюсь к переходу в лучший мир. Скоро аллах, - он воздел руки к потолку, - призовет меня к себе. Но у меня есть сын, взрослый сын, о котором я обязан побеспокоиться. За него я и пришел похлопотать. На днях он приедет в Токанд. И тут Анзират вдруг озарило: она вспомнила, кто этот старик. Она вспомнила годы войны, Бухару, госпиталь. Да это же Икрам Ашералиев, бывший заведующий госпитальным складом. Сколько она - сестра-хозяйка - цапалась с ним из-за мыла для стирки белья, из-за посуды, занавесок и прочего. Конечно, это он, зловредный и скупой старикашка. Но почему он оказался в Токанде? И что ему нужно? О каком сыне он толкует? - Я вас не поняла, - сказала Анзират. - О чьем сыне вы говорите? - О моем, красавица, о моем, - ответил Икрам-ходжа, и его толстые щеки растянулись в улыбке. - Хм... - удивилась Анзират. - Насколько мне известно, у Икрама Ашералиева не было сына. - Значит, узнала старого знакомого? - Как видите... - Вот и хорошо. А вначале не узнала? - Вначале нет, - призналась Анзират. - А я теперь уже нигде не работаю. Ушел на покой. Стар стал. - Но выглядите вы неплохо. - Спасибо, красавица, за хорошие слова. Такие слова нужны старикам, как канифоль для смычка. Анзират весело улыбнулась и, полагая, что старик над ней подшучивает, спросила: - И давно у вас родился сын? В ваши годы стать отцом - это редкость. Вот что значит хорошее здоровье... И тут Икрам-ходжа сделал промах. Не сделав еще хода, он решил вытянуть козырную карту. Пусть не зубоскалит. Он прищурил глаз, пощипал свою бороденку и медленно произнес: - Ты права, ты права... Всевышний обидел старого Икрама и не дал ему сына. Но ведь твоего мужа аллах тоже обидел. У Саттара тоже нет и не было сына. Анзират побледнела и ощутила холодок в груди. Она смешалась, не веря собственным ушам. Некоторое время молча смотрела на старика широко открытыми глазами, а затем тихо спросила: - Что вы сказали? Старый Икрам наблюдал за каждым ее движением. Как он и рассчитывал, его удар дал большой эффект, Анзират побледнела. - Ты хорошо слышала, женщина, что я сказал, - ответил он, уверенный в том, что дело сделано. - Эту тайну хранишь не ты одна. Я стар. Очень стар. Но аллах не отнял у меня памяти, время ее не погасило. - И что же вы намерены делать с этой вашей тайной? - с вызовом спросила Анзират, оправившись от неожиданности. "О бесстыдная грешница! Свою тайну она называет моей!" - подумал Икрам-ходжа и ответил хозяйке: - И холодная зола иногда дает огонь. Мне ничего не стоит обронить семена раздора в этом счастливом доме, и они быстро дадут свои всходы. Но я никому не хочу делать зла. И тебе не хочу... Я... Тут Анзират неожиданно поднялась. - Если бы не ваш возраст и не седины, почтенный, то я бы сказала, как называют таких людей, как вы... - Не горячись, женщина! Не надо. Я понимаю, что причинил тебе боль. Но она и не так уж велика. Зачем же нам ссориться? Анзират указала рукой на дверь. - Уходите отсюда, почтенный, и поскорее, - потребовала она. Икрам-ходжа опешил. Вот это бесстыдство! Значит, он свалял дурака! Козырь оказался битым? Не с этого надо было начинать. Неужели вся затея пошла прахом? - Ты даже не хочешь выслушать моей просьбы? - спросил он елейным голосом, продолжая сидеть. - Не хочу! - отрезала Анзират. Ярость ослепила разум гостя. Он встал. Щеки его дрожали. Еле сдерживая себя, чтобы не разразиться проклятием, он сказал: - Хорошо... Я пойду... Но будь я проклят именем Магомета, если не сделаю все, чтобы открыть глаза твоему мужу и твоему сыну. Мои уста могут молчать, но могут и говорить. И судить меня за это никто не будет. А ведь пришел я к тебе не за тем, чтобы ссориться. Я пришел к тебе с просьбой... - Уходите! - Анзират вновь указала на дверь. - Немедленно уходите... Или я сейчас же крикну своих. Гримаса бешенства исказила толстое лицо старика. Подобного с ним никогда не случалось! Его еще никто не выпроваживал таким образом. Он выпятил живот, вскинул голову и медленно, стараясь не терять достоинства, зашагал к двери. У порога он обернулся, стукнул посохом о пол и бросил: - Да покинет этот дом покой! - А про себя зашептал: "Презренная грешница! Да будет проклято семя твое до седьмого колена! Пусть кость застрянет в горле твоем!" Хлопнула дверь. И только теперь Анзират почувствовала, что близка к обмороку. Она постояла, не шевелясь, сжав рукой горло, потом сделала шаг, другой и, совершенно обессиленная, упала на диван и забилась в рыданиях. Как он смел, негодяй, напоминать ей об этом! Перед кем она виновата? В чем ее вина? Быть может, в том, что она вскормила и вырастила сына, отцом которого был бандит, басмач, ненавистный ей человек? Но как она, мать, должна была поступить? Задушить своего собственного ребенка? Или, быть может, она повинна в том, что не сказала Джалилу, кто его настоящий отец? Но нужно ли было говорить ему об этом? Разве Джалил виноват? А она? Разве она хотела стать женой врага, убийцы ее отца? Разве ее спрашивали об этом? Что же это такое? За что такая обида? Ведь она всю жизнь тайно несла свое горе и не могла избыть его! И вот старик заговорил об этом... Зачем? Неужели он хочет разбить жизнь сына? Как много еще на свете злых людей! Неужели этот подлый человек подумал, что она могла скрыть от мужа, любимого Саттара, свой позор, свое несчастье. Да, он так думает и ошибается. В неведении только Джалил. Только он один не знает, кто его настоящий отец. Им он считает Саттара. Анзират долго не могла успокоиться. Лишь наплакавшись вволю, она пришла в себя. Правильно ли поступила она, выгнав старика из дому? Безусловно, правильно. Только так поступила бы на ее месте любая порядочная, уважающая себя женщина. Анзират встала, привела себя в порядок и вышла в сад. Тетушка Саодат сидела у стола под абрикосовым деревом и перебирала стручки созревшего гороха. - Где же Людмила Николаевна? - спросила Анзират. - За мороженым командировалась. А толстяк ушел? Видать, приходил похлопотать о сыне, который из двоек не вылезает? "Тетушка права. Именно о сыне", - подумала Анзират и сказала: - О ком же больше им хлопотать! - А ты отваживай их, доченька, от дома. Пусть в техникум идут, к директору. А если сама не можешь, поручи мне. Я знаю, как с ними разговаривать. Помнишь, как я прошлой осенью выпроводила того, что барана привел? Анзират кивнула и через силу улыбнулась. - Он думал, что если даст тебе барана, - продолжала тетушка, - так сын его от этого поумнеет и пятерки будет хватать. Я знаю их... Анзират подошла к старой женщине сзади и начала гладить ее седую голову. Тетушке она ничего не скажет. Зачем тревожить старое сердце... И Саттару не скажет. А в ушах ее еще звучали слова гостя: "Да покинет этот дом покой!" Вечером этого же дня на имя подполковника Шубникова поступил очередной рапорт старшего лейтенанта Сивко. В нем говорилось: "Вчера в отсутствие подполковника в дом Халиловых пришел неизвестный человек и пробыл в доме минут пятнадцать - двадцать. Выяснить личность неизвестного не удалось. Или случайно, или предвидя, что за ним могут следить, неизвестный, пройдя несколько кварталов, вошел в узбекскую баню. Впоследствии выяснилось, что он вошел в одни двери бани, а вышел через другие. Его приметы, рост выше среднего, возраст - не менее шестидесяти. Очень толст. Одет в цветной зеленый халат, на голове чалма, в руке суковатая палка. Походка медленная, грузная, важная". 15 Вернувшись домой, Халилов сразу заметил какую-то перемену в настроении жены и тетушки. Обе вели себя не так, как обычно: переглядывались, вздыхали, шептались. По всем признакам Халилов понял, что и жена и тетушка чем-то обеспокоены. Подполковник переоделся, взял свежие газеты и прошел в сад, решив за обеденным столом расспросить женщин о причине их странного поведения. Расположившись на скамье, он развернул газету и вдруг услышал громкий мужской смех, Халилов невольно повернул голову и сквозь прозрачную тюлевую занавеску в окне жилицы увидел мужчину. У Людмилы Николаевны был гость! Это новость! Халилов счел неудобным наблюдать и углубился в газету, но слух его машинально ловил разговор, доносившийся из комнаты. "Кто этот человек?" - думал Халилов, стараясь в то же время уловить смысл передовой статьи газеты. - Саттар! - раздался голос Анзират. - Обедать! Халилов оставил газеты на скамье и поднялся... Людмила Николаевна к обеду не явилась. Кивнув головой в сторону ее комнаты, Халилов спросил жену: - Кто? Анзират тихо сказала? - Поговорим после. Обед прошел в молчании. Подполковник уже догадывался, что, видно, гость Людмилы Николаевны и явился причиной плохого настроения жены и тетушки. После обеда Анзират увела мужа в дальний уголок веранды и, волнуясь и спеша, стала рассказывать: - Утром я пригласила Людмилу Николаевну сходить со мной в пошивочное ателье. Она отказалась, пожаловалась на головную боль. Я отправилась одна, а когда вернулась, увидела, что на диване в столовой сидит рядом с Людой какой-то смазливый, с усиками, молодой человек. Они весело и увлеченно беседовали, и по виду Людмилы Николаевны никак нельзя было сказать, что она плохо себя чувствует. Правда, увидев меня, она вначале смутилась, но быстро оправилась, встала и представила своего гостя. Этот тип, какой-то Ирмат Гасанов, отпустил по моему адресу сладкий комплимент и сказал, будто уже встречал меня когда-то. Я решила держать себя сдержанно и особого интереса не проявила. Людмила Николаевна надулась и увела своего гостя к себе. Только через час я услышала, как он ушел. Людмила Николаевна сразу выбежала ко мне в сад, обняла и расцеловала, стала извиняться, что без моего ведома привела в наши комнаты постороннего человека, и рассказала историю знакомства с ним. История эта кажется мне не очень-то правдивой. - Ну, ну, - торопил жену Халилов. - Что же это за история? В общем, со слов Людмилы Николаевны, дело выглядело так. Прошлой ночью она возвращалась домой поздно одна: была на последнем сеансе в кино, а потом ужинала со своими физкультурниками. Пройдя немного, она услышала позади чьи-то шаги и обернулась. За нею шли двое. Один крикнул: "Девушка, не торопитесь!" Людмила Николаевна прибавила шагу. До выхода на нашу улицу ей оставалось два квартала, когда тот же голос крикнул: "Стой! Ты что, не понимаешь русского языка?" Люда вбежала на первое попавшееся крыльцо и остановилась перед чьими-то запертыми дверьми, не зная, что делать. Преследователи, между прочим прилично одетые, подбежали к крыльцу, погрозили здоровенным ножом и потребовали часы и сумку. Но Люда будто бы не оробела и повела себя геройски, как в романе. Когда один из грабителей кинулся к ней, она ударила его ногой в живот. В это время второй подскочил к ней сзади, зажал ей рот и стал срывать часы. Вот в эту-то критическую минуту из-за угла неожиданно появился герой-спаситель, тот, кто сидит сейчас в ее комнате. Он по-богатырски схватил одного парня за шиворот, встряхнул его - и через секунду тот барахтался уже в арыке. Второй, бросив Людмилу Николаевну, попытался защищаться, но получил увесистый удар в челюсть и растянулся на тротуаре. После такого урока оба грабителя обратились в бегство, а Гасанов, совершив свой подвиг, галантно проводил Людмилу Николаевну домой. - Так они и познакомились, - закончила Анзират, - Людмила Николаевна в восторге от своего спасителя. Он и смелый, и мужественный, и красивый, и тому подобное. Он - настоящий мужчина. За час до твоего прихода герой пожаловал вторично, и вот, как видишь, сидит... А она даже об обеде забыла. - Да, очень странно... - проговорил Халилов. - Странно и не слишком умно придумано. А я считал Людмилу Николаевну поумнее. 16 Городской пруд, что лежал между рынком и пионерским садом, был не особенно глубок, но чист. На его отлогих песчаных берегах в летние дни загорали ребятишки. Забредали сюда и взрослые поваляться на крошечном пляже, окунуться в прохладной воде. Икрам-ходжа появился на пляже рано утром, когда ребятишек было мало. Он внимательно осмотрел берега, сбросил с себя чалму, халат, обувь, рубаху и, оставшись в длинных ситцевых штанах, решительно полез в пруд. Это было зрелище из ряда вон выходящее. Когда вода достигла пояса почтенного ходжи, он, сделав испуганное лицо, окунулся по шею раз, другой, третий и, смачно крякнув, поплыл. Плавал ходжа, как тюлень, и мог держаться на воде без всяких движений сколько угодно, в любом положении. Плавучесть его жирного тела была удивительной. Он перекидывался на спину, складывал руки на животе и лежал на воде, как в постели. Живот солидным курганом возвышался над водой. Достигнув противоположного берега, Икрам-ходжа вылез из воды, по-собачьи отряхнулся всей кожей и сразу ощутил тяжесть своего многопудового тела. Выбрав местечко возле дремлющего под лучами солнца в трусиках человека, он опустился плашмя на теплый песок и тихо проговорил: - Как хорошо... Лежавший на спине Гасанов шевельнулся, приподнял свой край газеты, которой было прикрыто лицо, и, увидев рядом своего наставника, спросил: - Можно говорить? - Можно. Вблизи никого нет. - Эх, это не женщина, а халва... - проговорил Гасанов и шумно, печально вздохнул. "Черного ишака никогда не сделаешь белым", - подумал про себя старик, зная слабое место своего подопечного. Гасанов волочился за каждой юбкой, и все они были для него халвой. - Дело говори! - строго сказал Икра