к увязал книги и положил в машину. И лишь на обратном пути я кое-что извлек для себя. Гюберт и Бунк говорили по-немецки о положении на фронтах, о смерти какого-то знакомого им обоим полковника, о том, что Габиш никак не избавится от ревматизма. Потом Бунк сказал, что неподалеку от города разместился новый авиаполк тяжелых бомбардировщиков авиации стратегического назначения, что он уже успел познакомиться с некоторыми офицерами. Когда машина подъехала к Опытной станции и Гюберт сошел на землю, со стороны города послышался сильный взрыв. За ним последовал второй, третий, четвертый. Я насчитал их шесть подряд. Гюберт постоял, вслушиваясь, и обратился к помощнику: - Это еще что за новость? Отто Бунк недоумевающе пожал плечами. - Позвоните в город и выясните, - приказал Гюберт. И мы прошли во двор. Когда я дошел до порога своего дома и взялся за дверную ручку, грохнули еще два взрыва, правда слабее, чем первые: затем прострекотали длинные автоматные очереди, щелкнуло несколько одиночных выстрелов, и все стихло. Я не меньше Гюберта заинтересовался тем, что произошло в городе. Но через кого узнать? Ничего не поделаешь, придется потерпеть... Не зажигая света, я улегся в постель. В комнате было тепло и даже уютно. Я погрузился в размышления. Пораздумать было над чем. В который раз за этот неудачный день я стал суммировать все, что мне стало известно об Опытной станции и что надо было сообщить на Большую землю. В том, что связь с Большой землей наладится в самое ближайшее время, я нисколько не сомневался. Не сомневался и в том, что мы встретимся с Семеном, хотя не имел еще ни малейшего представления, когда, где и как. Но я знал, твердо знал, что найду выход. Кажется, я уже задремал, когда кто-то вошел в комнату и включил свет. Это был Похитун. У него была дурацкая привычка садиться на кровать. Сейчас он тоже плюхнулся на одеяло у меня в ногах. - Сволочи!.. Что они хотят этим доказать? - сказал он с нескрываемым раздражением. - Все равно выловят всех до одного. - О ком это вы? - спросил я с удивлением. - Вы знаете, что произошло в городе? Я покачал головой. - А взрывы? - Слышал и взрывы и пальбу. - Вот, вот... Это местные бандиты. Сволочи!.. Я понимал, кого Похитун именует бандитами. Знал я, что, возможно, Раух подслушивает нашу беседу. Учитывал и то, что Похитун мог быть специально подослан ко мне. Но решил поддержать беседу. Из наблюдений и разговоров, подслушанных на улице, в казино и даже на Опытной станции, я понимал, что в городе действует патриотическое подполье, но точно не знал еще ничего. Я надеялся, что Похитун по обыкновению выболтает что-нибудь. - Что же они вытворяют? - спросил я. Похитун встал и заходил по комнате своей ныряющей походкой. - Подняли на воздух казарму батальона СС и швырнули две гранаты в гестапо. Убиты девять офицеров и что-то около шестидесяти солдат... - А куда смотрит комендант, начальник гестапо?! - Я даже привстал, имитируя испуг и возмущение. - Миндальничают, вот что я скажу. А надо хватать из жителей каждого десятого без разбора, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, и стрелять! А еще лучше - вешать. Вешать беспощадно - среди дня, прямо на улице, на столбах, на воротах!.. У них организация! Это не так просто. Нужен террор! Понимаете - террор. Я сел, опустил с кровати ноги и закурил. - Вешать, террор, это все хорошо. Только... знаете ли, поверить, чтобы в этом маленьком городке существовала организация... - Хм... Вы хотите сказать, что это никакая не организация, а просто кучка головорезов из окруженцев? А электростанция?! - воскликнул Похитун. - Почему на прошлой неделе четыре дня не было света в городе? Почему, я вас спрашиваю? Это тоже кучка головорезов? А помните, мы шли с вами и наткнулись на шлагбаум около автобазы? - Ну, помню. Ремонт канализации, и проезд через два квартала был закрыт... - "Канализация, канализация"! - передразнил меня Похитун. - Это для дураков. Но мы-то с вами не дураки. Хм... Канализация! Хорошенькая канализация! Улица на протяжении двух кварталов была заминирована. За ночь подорвались сразу три машины. Это вам что? Тоже кучка головорезов? Ничего себе, кучка. Вот ведь что делают, подлецы!.. В душе я торжествовал. Мои предположения оправдались: и здесь советские люди не склонили головы перед оккупантами. В городе, несомненно, существует и действует подпольная группа. И группа хорошо организованная. Подорвать казарму и помещение гестапо совсем не просто. Это предприятие рискованное и сложное, требующее подготовки и, главное, смелых людей. А такими людьми могут быть только истинные патриоты. Похитун продолжал ходить взад и вперед, шаркая ногами. Я нарушил затянувшуюся паузу и сказал: - Хорошенькое дело! Так они, чего доброго, и к нам еще сунутся... - А что вы думаете? - подхватил Похитун. - И сунутся. Им нечего терять. В этом-то и вся суть... Я не ожидал от него подобной паники, и мысль о том, что Похитун специально подослан ко мне, отпала. Мы поговорили еще немного об активности "бандитов", а потом переключились на другие темы. Я предложил совершить вылазку в город и посидеть в казино. - По случаю чего? - осведомился Похитун. - Сегодня получил монету. - Ах, вот оно что... Готов, готов! Но я вижу, что и вы не дурак выпить. А? - Все хорошо в меру, - заметил я. - Так пить, как вы, я не могу. Похитун потер руки и опять уселся на кровать. Он начал рассказывать сальные, плоские анекдоты, причем, еще не договорив, начинал смеяться. Ему казалось, что смешно и мне, но я только улыбался. Меня смешили не анекдоты, а сам Похитун. Я улыбался и в то же время обдумывал один ход. Мне очень хотелось узнать фамилию Доктора, у которого я гостил, и мне казалось, что удобнее всего попытаться выведать это у Похитуна. И я придумал. Я принялся чесать руки. Похитун вначале не обращал на это внимания, а потом спросил: - Вы что чешетесь? Чесотку подхватили? - Не знаю, - ответил я и нахмурился. - У меня все время чешется после знакомства с вашим врачом. Похитун поднял свои вылезшие брови: - С каким врачом? - К которому я ездил. Похитун хрюкнул и рассмеялся. - Виталий Лазаревич такой же врач, как мы с вами. И его экзема не заразна. Я с ним спал на одной койке и вытирался одним полотенцем. У вас повышенная мнительность. Натрите руки водкой. Это лучшее средство. Я обещал воспользоваться советом, зевнул и сказал Похитуну, что хочу спать. - Ну и спите себе, - разрешил он и оставил меня в покое. Мне даже не верилось, что ход, предпринятый мною и к тому же очень примитивный, себя оправдал. Значит, Доктор и есть тот самый Виталий Лазаревич Шляпников, с которым имели дело наши контрразведчики. Как тесен мир! Встретились все "знакомые"! Я встал, открыл печную дверцу, порылся в теплой золе, нашел крепкий уголек, сунул его в карман своего плаща, выключил свет и лег спать. С утра со мной занимался немногословный и педантичный радист Раух. От него трудно было услышать лишнее слово. Он говорил только о том, что мне следовало знать. Занимались два часа: час - фото, час - радиодело. Потом явился Константин. Я разложил на столе план Москвы, усадил ученика и поставил перед ним задачу: каким маршрутом быстрее всего добраться с Курского вокзала на Савеловский. Он сделал это без затруднения и именно так, как сделал бы я. Затем мы побродили с ним по Малому и Большому кольцу, покружили по кривым арбатским переулкам, въехали в Москву с Ярославского, Ленинградского, Рязанского, Дмитровского и других шоссе. Константин не изменял себе и оставался таким, каким был при первой встрече: отчужденным, угрюмым, глядящим исподлобья и даже враждебно. Иногда по блеску в его глазах мне казалось, что он хочет спросить меня о чем-то, не относящемся к занятиям. Я с интересом ждал от него живого слова, но блеск сейчас же угасал, и лицо Константина оставалось мертвенно-неподвижным. А может быть, все это мне только казалось, потому что я этого хотел и ждал? После занятий с Константином я попал в лапы Похитуна. Прежде чем приступить к разбору очередной шифровальной комбинации, мы уточнили время, когда отправимся в город. И никто не знал, что творилось у меня в душе, никто не догадывался, что означает для меня сегодняшний день. А день был необычен, и уж я-то забыть об этом не мог. Я знал, что все советские люди, где бы они ни находились - в огне переднего края, в суровой Сибири, в знойной Средней Азии, в тылу врага, в партизанском отряде или в лапах фашистов, за колючей проволокой или в застенках гестапо, - всюду-всюду, хотя бы только в сердце и молчаливо, как я, празднуют двадцать пятую годовщину Советской власти, годовщину Великой Октябрьской революции. Я был горд тем, что продолжаю дело, начатое нашими отцами. Я был горд тем, что тоже нахожусь на линии огня, что здесь мой передний край, что моя вахта не менее сложна, опасна и ответственна, чем любая другая. После окончания занятий меня вызвали к Гюберту. Сердце екнуло: а вдруг он и сегодня сорвет вылазку в город? Гюберт усадил меня против себя, и я сразу заметил необычное: он остановил внимательный и пристальный взгляд на моих руках. Но он допустил промах. Я сразу увязал его интерес к моим рукам со вчерашним моим ходом. Ясно, что Раух подслушивал мой разговор с Похитуном. - Как вы себя чувствуете? - поинтересовался Гюберт, не сводя глаз с моих рук. - Прекрасно. Вот только руки чешутся... Я уж грешным делом подумал, не наградил ли меня Доктор своей экземой. - Ерунда, - отрезал Гюберт. - Но показаться врачу следует. Вы нужны мне абсолютно здоровым. Когда будете в городе, зайдите в комендатуру и отыщите врача Питтерсдорфа. Я дам ему записку. Он осмотрит вас. Гюберт написал записку и вручил мне. Страхи оказались напрасными. Гюберт не покушался на мое время. Я решил было выманить Похитуна в город до обеда, но, поразмыслив, пришел к выводу, что это может вызвать подозрение не только у него. Надо было ждать обеда. Выйдя из дома Гюберта, я увидел старика Кольчугина. Он сидел под навесом, около сложенных дров, и затесывал топором клин. Возле него, широко расставив тощие ноги и заложив руки за спину, стоял Похитун. Он что-то рассказывал, а старик только крутил головой и делал свое дело. С неба, задернутого мутными тучами, стал опять накрапывать мелкий дождь. Похитун передернул плечами, стал под навес, закурил, а потом отправился в дом. Я сошел с крылечка и направился к Кольчугину. Старик заинтересовал меня с первой встречи, но я еще не мог раскусить его. - Как она, жизнь-то? - обратился я к нему. - Да прыгаю помаленьку... Из-под его мерлушковой шапчонки прядями выбивались мягкие серебряные волосы. - Зимы-то нет? Старик задрал голову к небу и заметил: - Да, запаздывает. Что-то заколодило там, наверху. - Забот много? - спросил я, не зная, как и чем разговорить старика. - Чего-чего, а забот нашему брату не занимать. Хватает... Дождь усиливался, и я зашел под навес. - Курить хотите, господин хороший? - опросил старик. - Да нет, - ответил я. - А то курите. Покурите - не отплюетесь! - И старик закатился смешком. - Ты бы лучше угостил господина Похитуна. Он любит крепкое, - посоветовал я. - Нужен он мне, как ячмень на глазу... Пропащий человек! Дюже до шнапса охочий. - Начальство нельзя критиковать, - заметил я. - И то верно, - согласился дед. - Да ведь наше дело такое: лай не лай, а хвостом виляй. - Это как же понимать? - спросил я. - А как хотите, так и понимайте, господин хороший. - Он встал, внимательно осмотрел клин, стряхнул щепки с пиджака и, сунув клин за поясной ремень, добавил: - Пора, Фома, и до дому. Прощевайте, господин хороший! Это "господин хороший" резало мой слух, как тупая пила. Я пожелал старику счастливого пути и отправился к себе. Кольчугин, видимо, не склонен был продолжать разговор, а мне неудобно было навязываться. Время тянулось медленно, и я был несказанно рад, когда окончился обед. Дождь шел не переставая. Над лесом висело сумрачное, сырое небо. Я надел дождевик, зашел за Похитуном, и мы отправились в город. Дождь сыпал и просеивался сквозь холодный туман. Мы старательно месили грязь, черную, как вакса, и клейкую, как смола. Похитун шел впереди, как неподкованная лошадь по льду. Ноги его расходились на горбах тропинки, скользили на обнаженных корнях. Грязь разлеталась в стороны. Полы блестящего клеенчатого плаща шлепали по его сапогам. На полпути к городу Похитун остановился и предупреждающе поднял руку. Навстречу ползли по расквашенной дороге две легковые машины. Они приближались, погромыхивая цепями на задних скатах, и через минуту проплыли мимо нас. В машинах сидели летчики. Одну из машин занесло, она нырнула колесом в лужу и обдала Похитуна фонтаном грязи. Он дернулся, взбрыкнул ногой, поскользнулся и со всего размаха сел в лужу. Я с трудом сдержал смех. Встав на ноги, Похитун растерянно поводил глазами, встряхнул головой и разразился залпом отборных ругательств. Тут попало и летчикам, и погоде, и черту, и его матери. Я уже испугался, что наша экспедиция сорвется, но я плохо знал Похитуна. Кое-как обтерев заляпанный грязью плащ, он с необычной резвостью бросился на тропинку, которая вела к городу стороной, и крикнул: - За мной! Я поспешил за ним. Лес редел. Дождь густой сеткой заштриховывал городские строения вдали. - С чего это мы свернули сюда? - спросил я Похитуна. - Э, батенька, я уже ученый! Летчики поехали к нам за объектами для бомбежки, - ответил он, полагая, что из этого мне станет ясно, почему понадобилось пробираться дальней тропкой. - Ну и что же? - А то, что меня сейчас же хватятся на станции. - Вот оно что... - А как же! Я нарочно сюда и свернул. А они будут догонять меня по той дороге. Он чуть не бежал вприпрыжку, тяжело дыша и посапывая. Я с трудом поспевал за ним и диву давался, откуда у него взялась такая прыть. - Может быть, нам лучше вернуться? - задал я каверзный вопрос. Похитун остановился, повернулся, смерил меня недоумевающим взглядом и спросил: - Это как же понимать? Предательство? - Уж сразу и предательство! Зачем так громко? Я же о вас пекусь. - Пошли, пошли! - нетерпеливо сказал он. - Обо мне вы не пекитесь. О себе пекитесь. Объекты от летчиков никуда не уйдут. Наконец мы добрались до города. Казино, как и позавчера, пустовало. Занято было всего три столика. Тихо завывал оркестрик. Я выбрал столик в самом темном углу и поманил официанта. Я решил сегодня во что бы то ни стало напоить Похитуна до чертиков и под удобным предлогом вырваться на пять - десять минут. Мне надо было лишь добраться до парикмахерской, где оставил свои знаки Криворученко. Нам подали бутылку венгерского вина (мне), бутылку мутноватого шнапса (Похитуну), консервированную рыбу в маринаде, несколько кусочков голландского сыра и соленые грибы местного изготовления. Хлеба не полагалось. - Для начала хватит? - осведомился я. - Вот именно, для начала... - Похитун захихикал. - Пить много не буду, - заметил я, разливая напитки по стаканам. - Это как же? - удивился Похитун. - Мне надо быть у врача. - И я вытащил записку Гюберта. - Ну и бог с вами... Мы выпили по стакану, принялись за закуску, и в это время в зал вошел унтер-офицер Курт Венцель. Я толкнул Похитуна. Он заерзал на месте, втянул голову в плечи и сгорбился. - Чуяло мое сердце! - с плачущей миной проговорил он, быстро налил себе новую порцию и опрокинул. Курт Венцель оглядел зал и направился прямо к нам. Бросив взгляд на стол, он облизнул толстые губы и, наклонившись к уху Похитуна, стал что-то шептать. "Почему Венцель сразу пришел сюда? - блеснула у меня мысль. - Вероятно, Похитун предупредил, где мы будем". Похитун махнул рукой и встал. Я взял бутылку со шнапсом и стал наливать в стакан. Предполагая, что я забочусь о нем, Похитун подарил меня благодарным взглядом и сел. Но я поднес стакан Венцелю. Тот глупо улыбнулся и медленно, сквозь зубы, не выпил, а высосал водку. - Я вас буду ждать здесь, - сказал я Похитуну. - Схожу в комендатуру к врачу и вернусь. Идет? - Да, да... Обязательно. Мы придем вместе с Куртом. Курт Венцель кивнул. Они вышли, и я остался один. О такой удаче я даже не мечтал. Расплатившись с официантом и предупредив его, чтобы он приберег нам столик в случае наплыва публики, я покинул ресторан. Город тонул в дожде и тумане. По мостовой и тротуару пузырились грязные лужи. Запахнув плащ, я прежде всего направился в комендатуру. Так было лучше. Я все-таки не исключал возможности слежки за собой, а в комендатуре можно было "провериться". Дежурный офицер сказал, что врач Питтерсдорф на квартире, и указал на дом тут же, во дворе комендатуры. Я без труда нашел врача, представился ему и подал записку Гюберта. Доктор оказался благодушным толстяком лет за пятьдесят. По-русски он говорить не мог, знал лишь несколько слов, и, если бы не записка Гюберта, мы, вероятно, и не столковались бы. Он внимательно исследовал мои руки, заставил снять рубаху, похлопал по плечу и сказал: - Гут! Зер гут! На записке Гюберта он написал диагноз, который я прочел позднее: "Фантазия. Повышенная мнительность. Здоров как бык". Я сунул записку в карман, любезно раскланялся и выбрался во двор комендатуры. Двор был пуст. Я заметил второй выход, на смежную улицу, и воспользовался им. Пройдя квартал, я оглянулся: никого. Я пошел прямо, еще раз обернулся и лишь тогда свернул в переулок. Уже темнело. Около парикмахерской - ни души. Наступал самый ответственный момент. Малейшая оплошность с моей стороны могла погубить все, а поэтому следовало быть крайне осторожным. Я прошел до угла и заглянул за него - пусто. Нащупал в кармане припасенный уголек, зажал его в руке и шагнул к стене. Поставить букву, одну-единственную букву - это отняло у меня какую-то долю секунды. Затем подошел к двери и рядом с косяком тоже чиркнул углем. Теперь каждый знак выглядел так: "СК/4". Я прибавил лишь "С" - первую букву своей фамилии. Это означало: "Я здесь. Все благополучно. Жди моих сигналов". Теперь пришла моя очередь назначить встречу. Облегченно вздохнув, я зашагал в казино. К моему удивлению, Похитун и Венцель уже ждали меня. Оказалось, что до города их подвезли на своих машинах летчики. На столе стояла начатая бутылка, закуска и три стакана. Похитун знал, что деньги у меня есть. Щелкнув пальцами, он громко крикнул официанту по-немецки: - Нох айне!Ъ512Ъ0 Но одной дело не ограничилось. До Опытной станции мы едва добрались. Похитун, расчувствовавшись, чмокнул меня в ухо и, как бревно, свалился на кровать. Мне тоже пришлось выпить довольно много. В голове непривычно шумело. Не успев прикоснуться к подушке, я сразу будто провалился в глубокий сон. 17. ФОМА ФИЛИМОНОВИЧ ПРИГЛАШАЕТ ВЫПИТЬ Время шло, дела мои налаживались, провокации Гюберта как будто прекратились. Я, понятно, знал, что за мной приглядывает Похитун, знал, что меня подслушивают, но привык к этому и не особенно тревожился. Можно без натяжки сказать, что за последние дни я даже успокоился, ко мне вернулся крепкий, здоровый сон, я стал лучше есть, в голову не лезли беспокойные мысли. Мне удалось обменяться новыми сигналами с Семеном Криворученко. Я назначил ему встречу пока на открытом воздухе, в городе. При встрече я намеревался назначить ему свидание в таком месте, где можно было поговорить подробно. Пришла настоящая зима. Ранним утром мой сон нарушил Кольчугин. Я вскочил с кровати, разбуженный грохотом, и увидел в дверях смущенного старика. Он нес изрядную охапку дров, и, когда переступил порог, добрая половина их упала на пол. - За такое дело полагается по мордасам, - огорченно произнес Кольчугин и принялся подбирать поленья. - Ерунда! - успокоил я старика. - Очень хорошо, что разбудил. Через сорок минут занятия. - Так не будят... - пробормотал он. Я бросился к окну, расшитому тоненькими кружевами мороза, и присвистнул: все было бело от выпавшего за ночь снега. Я быстро оделся, умылся и побежал в столовую. Стояло прелестное первозимнее утро с легким, бодрящим морозцем. Все было присыпано свежим, чистым, нетронутым снегом. Холодным пламенем сияло солнце, под его лучами снег сверкал мириадами искр. В воздухе алмазами переливалась морозная пыль. За проволочной оградой Опытной станции торжественно и величаво красовался запорошенный лес. Пышные пласты снега лежали на ветвях сосен и елей, на крышах домов, на оконных наличниках. На трубах и верхушках столбов высились белые шапки, телефонные и антенные провода провисли. Я быстро позавтракал и вернулся в свою комнату. Сегодня первые два часа я должен был посвятить Константину, но до этого мне хотелось переброситься несколькими словами со стариком. К нему я никак не мог подобрать ключик. Мне совершенно ясны были враги, ясен был "друг" Похитун, казалось, ясен был Константин, а вот, что таилось в душе у Кольчугина, мне раскусить еще не удалось. Он был хитер, как старый лис, испытавший на своей холке зубы борзых, и скользок, как угорь. Он умело скрывал свое нутро. Когда я в разговоре ставил его перед необходимостью выложить откровенно свое мнение, дать оценку определенным фактам и событиям, высказать свое отношение к конкретным лицам, он, подобно ежу, сворачивался и ощетинивался: отвечал на вопросы скупо, неопределенно, а то и вовсе обрывал разговор на самом интересном месте. Как ни странно, но меня почему-то подкупали глаза Кольчугина. В них светилось что-то хорошее, располагающее. А вот его манера общения со мной настораживала. Он часто заводил по своей инициативе разговоры, далеко не беспредметные, и у меня закрадывалась даже мысль, уж не "подключен" ли старик тоже к проверке моих настроений. Он выспрашивал меня, кто я таков и как сюда попал; почему я не бреюсь и отпустил здесь бороду, почему мне, а не ему, не Похитуну и не Венцелю дают водку; какая у меня профессия; есть ли у меня семья, из кого она состоит и где находится; чем я занимаюсь с Константином. Больше того, Кольчугин как-то даже пригласил меня к себе в город, как он выразился, в "свои хоромы". Я спросил его: - А зачем? - А так... - ответил он. - Посидим, чайком побалуемся. Я ответил, что подумаю. Старик тут же предупредил меня: - Только не болтайте об этом, господин хороший. - Как это - не болтайте? - осведомился я. - А так. Чтобы знали об этом вы да я... Я еще раз сказал, что подумаю, но это предупреждение насторожило меня. Я решил рассказать обо всем при удобном случае Гюберту. Видимо, Кольчугин втягивает меня в какую-то интригу, и, конечно, по распоряжению Гюберта... Возвращаясь в свою комнату, я тронул двери инструктора Рауха - они были закрыты. Значит, он в операторской, работает. Я пошел к себе. Кольчугин сидел возле открытой печи в излюбленной позе - на корточках, и дымил своим горлодером. Я посмотрел на часы. До прихода Константина оставалось десять минут. У меня мелькнула мысль угостить старика водкой, бутылку которой я получил накануне. - Фома Филимонович, - сказал я, - ты водочкой не балуешься? - А почему же? Можно и пошалить, - ответил старик. - Но я смотрю так: всему свое время, все надо делать с пользой и в меру. У меня братень старшой, царствие ему небесное, страсть как уважал эту брыкаловку. За глоток ее готов был в церкви плясать. Вот он и добаловался. Пошел как-то - кажись, в тринадцатом году - в соседскую деревню на свадьбу. У него голос был, что у протодьякона. Песни знавал всякие. Вот его и приглашали. Ну, а где петь, там и пить полагается. Поднакачали его на этой свадьбе до краев. До умопомрачения нахлестался он и все домой рвется. А стояла зима. Ранняя зима, как сейчас, но морозец держался уже исправный, правильный морозец. Его не пущают, а он рвется. Ночь, зима... И все-таки, убег. И шубенку оставил. А в дороге, видать, заблажило его, и прилег он под копенку сена дух перевести. И перевел. Как прилег, так и не встал. Нашли его на шестые сутки, а он как кочерыжка. Водка - такое дело, господин хороший!.. А побаловаться, что ж... я не против. Но на службе ни-ни. Вот припожалывай до меня, там мы и соорудим по махонькой, у меня есть припас, а хошь - свою тащи. - А если гауптман узнает? - Тогда и затевать нечего. Гауптман по головке не погладит. Меня это никак не устраивало. Меня всегда учили придавать серьезное значение мелочам. И хотя рюмка водки, выпитая в доме старика, была бы мелочью, я не хотел пить ее тайком. Такую мелочь Гюберт мог расценивать по-своему. Кольчугин не Курт Венцель, не Похитун и не Доктор. Надо замять этот разговор, а если старик будет навязываться с приглашением, обязательно поговорить с Гюбертом. Я переключил разговор на другую тему, поинтересовался, как обстоит в городе дело с продуктами питания, есть ли у горожан топливо, потом перешел на вопросы семейные и спросил Кольчугина: - А сыновья у тебя коммунисты? - Это зачем же? - воззрился на меня старик. - Нет, нет! Старшой, правда, хотел было записаться, да я рассоветовал. К чему? Можно и так прожить. Хлопоты лишние и опять же неприятности... Времена меняются. Предполагаешь одно, а глядишь - другое получается. А вы не ходили в коммунистах? - Нет, - сказал я, усмехаясь, - можно и так прожить. Хлопоты лишние, и опять же неприятности. Дед насупил брови, закрыл печную дверцу, поднялся и сказал: - Ну, пойду. Дорожки надо расчистить. Я проводил его и взглянул на часы. За разговором я не заметил, как прошло без малого полчаса, а Константина все не было. Он отличался аккуратностью, и я решил справиться у коменданта, почему его нет. Но в коридоре я наткнулся на Похитуна. Он пощелкал себя по горлу и поинтересовался: - Есть? Я кивнул. - Несколько капель для поправки, а? Я ответил, что жду Константина. Похитун приложил палец к своим синим губам и, дыша на меня чесноком, таинственно шепнул: - Вы его не дождетесь. Берите водку и ко мне. Я вам расскажу такое, что вы ахнете. Через минуту с бутылкой в руках я был в комнате Похитуна. Он сам выбил пробку, налил в стакан и выпил, ничем не закусив. Затем он подсел ко мне поближе, обнял меня за плечи и, строго-настрого предупредив о строжайшем молчании, начал рассказывать. Оказывается, сегодняшней ночью Константина повезли на самолете для выброски под Москвой. Его сопровождал помощник Гюберта - Отто Бунк. Константину выдали деньги, документы, пистолет и рацию. И только сейчас стало известно, что самолет вернулся не на свой, а на прифронтовой аэродром. В самолете все кроме пилота оказались мертвыми, в том числе Отто Бунк. Пилот, раненный в шею и руку, с трудом посадил самолет. Из шифровки можно понять, что под Каширой, перед тем как совершить прыжок, Константин вытащил пистолет и уложил всех. Я и в самом деле чуть не ахнул. Вот тебе и Константин! А я что думал о нем? За кого я его принял?.. Вот как оно бывает: встанет гора между людьми и не распознают они друг друга. В отношении Константина у меня сложилось довольно твердое убеждение, а вышло... вышло иначе. Он оказался настоящим советским человеком, героем. Как трагично сознавать, что между нами - единомышленниками и соратниками в общей борьбе - сразу легла пропасть взаимного отчуждения, что мы не поняли друг друга, не нашли общего языка. Какую силу мы представляли бы вдвоем! Трагизм был именно в том, что мы не имели права доверять друг другу, открыться друг перед другом, подчиняясь основным законам нашей работы - конспирации, когда простое, человеческое, должно быть подчинено более высоким соображениям, и дело не может быть поставлено на карту. Похитун же негодовал. Он пил водку и наливался злобой. - Собака! Бешеная собака! - ругал он Константина. - Его вырвали из лагеря еле живого, опухшего. Он был похож на мешок с костями. Его выходили, вылечили, выкормили, обучили. И смотрите, отблагодарил!.. - Да-а... - протянул я. - Страшная история! Я вам говорил как-то, у меня душа не лежала к Константину... - Помню, помню... Но кто же мог допустить? Только, ради бога, молчок. Ни гу-гу! Иначе с меня кожу сдерут... Я заверил Похитуна, что все останется в тайне, но тут у меня возникла неожиданная мысль: а что, если использовать болтовню Похитуна в свою пользу для закрепления своего положения? Я пропускал мимо ушей ругань Похитуна и думал о своем. Сославшись на то, что надо повидать инструктора Рауха, я немедленно отправился к Гюберту и постучал в закрытые двери его кабинета. - Войдите! - разрешил Гюберт. По его лицу трудно было что-нибудь определить, на нем лежала маска абсолютного спокойствия. - Урок с Константином сегодня не состоялся из-за его неявки, - доложил я. - Ах, так! У вас все? - небрежно спросил он. - Нет, не все. - Я вас слушаю. - Мне он не нравится. - Не нравится? - удивился Гюберт. - Чем именно? Садитесь! Я понимал, что ничем навредить Константину не могу. Он сделал все, что задумал. Я рад за него. Но, как разведчик, я должен был использовать с выгодой такую удобную ситуацию. - На последнем занятии он вел себя подозрительно, - сказал я. - То есть? - Гюберт чуть-чуть приподнял брови. - Интересовался мной, спрашивал, как я сюда попал, спрашивал о вас. Когда я пояснял ему расположение московских парков, мне показалось, что он знает их не хуже меня. - Почему вы решили доложить мне об этом лишь сегодня? То, что Гюберт вчера отсутствовал весь вечер и появился на Опытной станции только ночью, я знал точно, и поэтому ответил: - Я хотел это сделать вчера, но мне не удалось. Я дважды пытался попасть к вам, но вас не было. Кроме того, я считаю, что это не поздно и сейчас. Если вы подскажете мне, как себя вести с Константином, то я надеюсь прощупать его основательно. Правда, он тип очень скрытный и замкнутый, но мне думается, что я смогу его расшевелить. - Не стоит, - произнес Гюберт. - С Константином вы больше не встретитесь. - Совсем? - Да, кстати, он знает вашу фамилию? - Если и знает, то не от меня. Я ему не назвался, - солгал я и спросил: - А что? - Так, между прочим, - ответил Гюберт и, очевидно, для того чтобы не вызвать у меня никаких подозрений, добавил: - Если вы с ним встретитесь в городе и он заговорит с вами, то ни имени, ни фамилии своей не называйте. Это лишнее. А то, что вы мне сообщили, заслуживает внимания. Я учту. У вас все? - Все. - Хорошо, идите. Я направился к инструктору Рауху, затем к Похитуну, а после обеда собрался в город. 18. ВЕСТИ ИЗ ЛЕСА Кольчугин расчищал от снега дощатый настил, ведущий к бане. Увидев меня, он разогнул спину, снял рукавицу, осмотрел небо и почесал затылок. - Погодка-то, господин хороший! - заговорил он. - Сейчас бы по первой пороше да по зайчишкам поплутать, а? Стоющее дело! - Да, заманчиво, - согласился я. - Теперь снег пойдет валить... Я согласился и с этим. Небо затянули тучи, и с часу на час можно было ожидать снегопада. - Куда собрались, господин хороший? - Хочу воздуха зимнего глотнуть. - Ну, ни пуха ни пера, гуляйте! Я вышел со двора. Тропку, которой обычно пользовались, идя в город, занесло снегом, и я пошел по дороге, наезженной автомашинами. Морозец пощипывал кончики ушей. Острые струйки студеного воздуха проникали под одежду и приятно холодили тело. Лес наполняли зимние, горьковатые запахи хвои. Я дышал глубоко, всей грудью. Кольчугин оказался прав. Не успел я добраться до города, как в воздухе тихо и беззвучно запорхали первые снежинки. Сухие и колкие, они щекотали лицо. А когда я вошел в город, снег повалил мягкими и крупными хлопьями. За последние десять дней я уже третий раз приходил в город, но слежки за собой не замечал. Не заметил ее и сегодня, хотя все время был начеку. Я шел не торопясь, с видом праздношатающегося, останавливался у плакатов и объявлений. Время я рассчитал строго. Местом для встречи с Криворученко был намечен небольшой район, где я загодя поставил условный знак. По договоренности удаляться от знака в ту или другую сторону разрешалось не больше чем на сто шагов. Недалеко от единственного оставшегося в городе кинотеатра, где крутили немецкие фильмы, на деревянном заборе я разглядел свой знак. По улице торопливо сновали прохожие. Я пошел дальше, сдерживая нарастающее волнение. В моем распоряжении оставались считанные минуты. Я считал шаги: двадцать... тридцать... семьдесят. Довольно. Я остановился возле объявления бургомистра, недавно вывешенного на всех улицах, и стал его читать. Бургомистр настойчиво призывал трудоспособных горожан записываться вместе с семьями на отъезд для работы в германской промышленности и сулил им молочные реки в кисельных берегах. С обращением я познакомился на всякий случай заранее. Сейчас я его не читал. Я смотрел на него, и буквы плясали у меня перед глазами. Волнение ширилось, нарастало, а снег все валил и валил... Я отсчитывал про себя секунды: семь... восемь... двенадцать... и замер, скосив налево глаза, - рядом со мной кто-то остановился. Я увидел только большой волчий треух и шелковистую курчавую бородку, запорошенную снегом. Да и весь человек, залепленный снегом, походил на елочного деда-мороза. Неизвестный тоже решил, видимо, прочесть объявление до конца. Его соседство меня совсем не устраивало. Вот-вот должен подойти Криворученко. Я не допускал мысли, что он заговорит со мной при постороннем. Криворученко, конечно, пройдет мимо. Я с досадой подумал: "Черт его принес, этого дядю! Не нашел другого времени". Я решил отойти и раздумывал над тем, в какую сторону отойти лучше. Но едва я сделал движение, как неизвестный шепнул: - Кондратий Филиппович, дорогой!.. Это я... Нет, я даже не повернулся. В этом не было нужды. Голос Семена я мог различить из тысячи голосов. И я его узнал. Впившись глазами в обращение, я вздохнул: - Семенка!.. А как мне хотелось расцеловать его! - Да, да, я... Все в порядке! - шепнул он. - Времени в обрез, - процедил я сквозь зубы. - У меня тоже... И подвода ожидает, - торопливо проговорил Семен. - Ш-ш... Подошла женщина. Ее, очевидно, привлекло любопытство: двое читают, почему ей не почитать. Может быть, что-нибудь интересное. Но, пробежав глазами текст обращения, она шумно вздохнула и ушла своей дорогой. - Говори скорее, - торопил я. - Где бросили якорь? - В двенадцати километрах. Лес густющий, болото, глухомань. Назначайте, где лучше встретиться. - В кино. Запомни, в кино. Я укажу дату и время... - Не пойдет, - прервал меня Криворученко. - В городе меня уже знают - я три раза привозил в баню дрова из леса и сейчас привез... Личность для посещения кино неподходящая... Это меня обескуражило. Другого варианта я не подготовил. - У вас на Опытной станции, - продолжал Криворученко, - есть истопник Кольчугин. Попытайтесь его использовать. Я не поверил собственным ушам. - О ком ты? - О Кольчугине, Фоме Филимоновиче. - Откуда ты его знаешь? Криворученко молчал. Приближались мужчина и женщина. Они тащили за собой санки, на которых была укреплена бочка с водой. Когда они прошли, Семен ответил: - Сказал командир партизанского отряда. Я был у него. Кольчугин - участник городского подполья. Он прорвался к вам при содействии старшего подпольной группы, а тот работает в управе... У Кольчугина два сына на той стороне. Одного звать Петром, второго - Власом. - Тут не провокация? - Что вы! И лесник говорил мне о Кольчугине. - Какой лесник? - Связной между партизанами и подпольем. - Что он говорил? - Что Фома Филимонович вернейший человек. Его сразу не раскусишь. "Куда там!" - подумал я и спросил: - Кольчугин знает, кто я? - Откуда он может знать? Никто не знает, кроме командира отряда, а он - здешний секретарь райкома. Я было решил встретиться с вами через Кольчугина, но потом не рискнул. Лучше вы сами с ним сговоритесь. Он считает вас предателем, сообщил об этом подполью, и подпольщики уже хотели казнить вас... - Здорово! Только этого и не хватало... Вас двое? - Да, я и радист. Это уже второй... Тут целая история... - Ладно. Это потом. Отстучи сегодня же, что у меня все в порядке, а подробности после беседы. Да... Передай срочно, что между городом и селом Поточным разбазирован авиаполк. Пусть его кроют. Пусть немедленно положат кого-нибудь из наших в больницу под именем Брызгалова. Все. Иди. Дня через три жди мои сигналы. Понял? - Да, да... А если Кольчугин будет ломаться, вы ему шепните: "Как лес ни густ, а сквозь деревья все же видно". Это их пароль. - Добре! Иду... Криворученко отошел. Я "дочитал" обращение до конца, мысленно поблагодарил бургомистра за то, что оно такое пространное, и зашагал домой. Снег кружил в воздухе, и трудно было определить, откуда он летит: то ли сверху, то ли снизу. Удачная погодка! В эту ночь я долго не мог заснуть, но теперь уже от избытка радостных мыслей. Я лежал на койке с закрытыми глазами, в полной темноте. Пурга бесновалась и выла снаружи, возилась в печной трубе, скреблась в окно, а я все думал и думал. Вначале я мысленно побывал в глухомани, где укрывался Семен с радистом. Успел ли он добраться до места? Хотя в лесу пурга не так страшна, как в степи. Всего двенадцать километров разделяло нас. Но я лежал в теплой комнате, на простыне и подушке, под одеялом, а они?.. Они, наверное, жмутся друг к другу в какой-нибудь норе, дрожат от стужи, а над ними темень, вьюга... А может быть, радист отстукивает сейчас ключом, и его точки-тире жадно ловит радиоцентр партизанского штаба. Потом я постарался суммировать все, что накопил в своей памяти за это время и что необходимо было передать на Большую землю. Получилось немало. Во всяком случае, на первых порах радист будет обеспечен работой по горло. Надо сообщить, что нашелся Вилли, и что Вилли - это и есть гауптман Гюберт, о котором говорил Брызгалов, что Гюбертом руководит полковник Габиш, что я познакомился с Доктором - Шляпниковым, что в район станции Горбачеве выброшен радист Курков, что опустившийся на нашу землю под Каширой Константин - герой и настоящий человек, что, наконец, "осиное гнездо", как мы и предполагали, занимается подготовкой и переброской на нашу сторону разведчиков, радистов и диверсантов. Напоследок мысли мои закружились вокруг старика Кольчугина. Хорош старик! Молодчина! Залез головой по самую шею в пасть зверя и действует! Вот это подлинно русская душа, советский человек! И теперь мне ясно, зачем он приглашал меня в гости и предупреждал о молчании. Он намерен был передать меня подпольщикам. Только и всего! И получилось бы довольно забавно, особенно если бы меня прикончили. Ну ничего... При выполнении задачи, которая на меня возложена, такие переплеты не только вероятны, но и вполне естественны. 19. ОБЪЯСНЕНИЕ В БАНЕ День выдался морозно-звонкий, с чистым и ясным небосводом. С утра топили баню, и в ней поочередно, в порядке субординации, мылись обитатели Опытной станции. Из банной трубы струился витой столбик дыма. Черные вороны нетерпеливо, с деловым видом копались в куче золы, сереющей на снегу. В бане хлопотал