едовало знать о них, мы знали, как знали все и о других подпольщиках. Группа Урала составляла ядро. На ней лежала вся тяжесть боевой работы, а теперь Урал и его ребята в тюрьме. Вот она, новая беда. По нашим расчетам, самое страшное уже миновало, а выходит, только начинается. Теперь подполье уменьшилось на одну треть. Когда долго идешь незнакомым лесом, начинает казаться, что вот-вот деревья расступятся и ты выйдешь на простор, а лес становится все гуще и гуще, и нет никакого просвета. Так было со мной в финских лесах. Об этом я подумал сейчас. Просвет обозначился, по нас настиг новый удар. Мы долго молчали, подавленные случившимся Удивление и соболезнования были неуместны. Молчание нарушил Геннадий. В итоге какого-то непостижимого для нас хода мысли изрек: - Все мы смертны... Человек рождается независимо от его воли и желания и умирает - тоже. Родится он в крови и в крови умирает. Я и Андрей недоуменно переглянулись. Что это значит? Как понимать? - Надо уметь не только одерживать победы, но и переносить поражения, - продолжал Геннадий. - Поражения одних ослабляют, а других ожесточают, делают сильнее. Если подполью будет всегда сопутствовать успех, оно в конце концов станет дряблым, небоеспособным и не сможет вести борьбу. Он говорил, как полководец перед солдатами. Он, конечно, где-то вычитал эти чужие слова и решил, что они пришлись к месту и ко времени. Но это было горькое заблуждение. Выспренние, напыщенные фразы оскорбляли нас и тех, кто сейчас терпел муки в гестаповских застенках. - И все? - зло спросил Андрей. Геннадий набычился. - То есть? - Заткнись со своим красноречием. Геннадий изменился в лице, хотел что-то сказать, но Андрей предупредил его: - Вместо того чтобы подумать о завтрашнем дне, ты коптишь нам мозги какой-то идиотской философией. Андрей вышел из себя, что с ним бывает редко. Почувствовал это и Геннадий. - Я думал... - пробормотал он. - Я сообщил Демьяну, что на неопределенное время прекращаем связи друг с другом и с подпольщиками. - Однако... - поразился я. - Другого выхода нет, - гнул свое Геннадий. - Встречи наведут гестапо на наш след, и начнутся новые аресты. - Значит, свернуть борьбу? Объявить зимние каникулы? - усмехнулся Андрей. - Нам важнее сохранить остатки подполья. Геннадий по-прежнему соглашался лишь в тех случаях, когда чужое мнение не противоречило его собственному. Он говорил "мы", в то время как ни Андрей, ни я не уполномочивали ею на это. - Не согласен! В корне не согласен, - запротестовал Андрей, ж его увесистый кулак опустился со стуком на стол. - Прежде всего мы должны определить свое отношение к случившемуся. Позиция Иисуса Христа меня лично не устраивает. - Пока я вас не понимаю, - перешел на "вы" Геннадий. Андрей пояснил свою мысль. Если мы убеждены, что провалы закономерны и неизбежны, тогда остается одно: сложить оружие, бросить все к черту и сообщить на Большую землю об отказе от борьбы. За нас поведут ее другие. Но он, Андрей, на такую позицию встать не может. Он за то, чтобы выяснить причины провалов. Ведь есть же причины? Безусловно есть. Или это неосторожность, беспечность, халатность со стороны кого-либо, или предательство. Вероятнее всего, последнее. Мы много болтали на эту тему, но ничего против возможных предательств не предприняли. - Что вы конкретно предлагаете? - прервал его Геннадий. - Не перебивай! Брось эту свою дурацкую привычку. Научись слушать других. Враг наступает. Погибли Прокоп, Прохор, Аким, Сторож, Урал, Крайний. Погибло семнадцать человек, а ты требуешь прекращения борьбы на неопределенное время. Как это расценивать? От кого мы это слышим? От коммуниста, чекиста, члена горкома или от обывателя? Я считаю, что мы должны ответить врагу ударом на удар. Надо ввести в борьбу все резервы, мою группу, группу Брагина. Я за то, чтобы вместо группы Урала сколотить новую, с теми же задачами. Люди? Люди есть! Руководитель? Тоже найдется. Дим-Димыч Даст руководителя. Возьми хоть его хозяина. Думаешь, не справится с группой? - Он беспартийный, - заметил Геннадий. Андрей опять вскипел: - Беспартийный! Да мы гордиться должны, что у нас есть беспартийные, которым можно доверять, как коммунистам. И последнее: я предлагаю всерьез и немедленно приняться за проверку всех уцелевших подпольщиков. Всех без исключения. И начать надо со связного Колючего. - Почему с уцелевших? Почему с Колючего? Почему с конца? - спросил Геннадий. - Трудно узнать что-то, не зная ничего, - отрезал Андрей. - Не станешь же ты проверять арестованных? - Пословица гласит, что умные начинают с конца, а дураки кончают в начале, - добавил я. - Андрей прав. Демьяна еще летом насторожило, что гестаповцы, схватив Прохора, не тронули его связных Колючего и Крайнего. Он просил задуматься над этим. - Крайний арестован, - уронил Геннадий. - Так что же? Будем ждать, когда арестуют и Колючего? - Мы не можем, не имеем права подозревать в каждом предателя, - сказал Андрей. - Но проверять каждого мы обязаны. Геннадий молчал, усиленно потирая щеку. Он, видимо, решал трудную для себя задачу. И решал по-своему. Уйти от борьбы, ставшей неимоверно опасной сейчас, было его желанием. Участие в ней до сего дня не требовало особого риска. Кроме меня, Андрея и связного от Демьяна, он ни с кем не встречался. Радиограммы ему доставлял я и относил от него к Наперстку. Возможность провала ничтожна. Геннадий мог спокойно ходить по городу, спокойно спать за своими плотными ставнями и даже спокойно целовать свою Груню. А теперь ему предлагали активную борьбу, и предлагали в такой момент, когда враг накинул на подполье петлю и по одному душит патриотов. - Ладно, - нехотя, каким-то упавшим голосом произнес Геннадий. - Твоим ребятам будет по плечу проверка? - И его, и моим, и даже женщинам из группы Челнока, - ответил за меня Андрей. - Нужна взаимная, перекрестная проверка и перепроверка. Иначе мы не вырвемся из этого заколдованного круга. - Хорошо, - опять согласился Геннадий. - Пусть будет так. - И еще у меня такое предложение, - продолжал Андрей. - Связного Колючего надо сменить. - Правильно! - одобрил я. - Он может быть на подозрении у немцев, как и Крайний, с того момента, когда арестован Прохор. - Но ведь он поддерживает связь через "почтовый ящик", - возразил Геннадий. - Крайний тоже имел дело с "почтовым ящиком", а все-таки его арестовали. Геннадий кивнул: - Что ж, заменим и Колючего. Он говорил это таким тоном, будто выполнял чужую волю. И в глазах его туманилась глубокая тоска. Я приметил ее, но не придал значения. Мы были слишком взволнованы постигшим нас несчастьем и думали в ту минуту только о нем. 11. У Аристократа тоже новости Тридцатиградусный мороз жег основательно. Я шел широким шагом, зябко поеживаясь. Ослепительно белым, кристаллическим блеском отсвечивал на солнце молодой, выпавший ночью снег. Стояла безветренная тишина. Флаги со свастикой у входа в комендатуру упали, будто налитые тяжестью. На главной улице горожане скребли тротуар. Горками возвышался плотный сколотый снег. Наконец холод остался за стенами дома: я в приемной доктора. Поначалу тепло не ощущалось. Только немного погодя горячая кровь прилила к лицу, рукам, ногам. Андрей сидел в компании знакомого мне очень худого клиента. В том, что попаду на прием последним, я не сомневался. Но вот кто из них двоих - Андрей или худой клиент - первым пойдет к доктору, можно было только гадать. Мне хотелось, чтобы пальма первенства принадлежала худому. Я был кровно заинтересован в этом. Из кабинета вышла дремучая старушка в сопровождении Наперстка. Андрей поднялся. Значит, его очередь. Я в душе выругал друга: как же он не рассчитал и пришел раньше худого клиента? И что теперь делать? Изобретать предлог для встречи? Выручила Наперсток. Она обратилась к Андрею: - Вам опять массаж? - Да. - Быть может, вы уступите очередь этому господину? - Она кивнула на худого клиента. - Ему вливание. Десять минут. Андрей "великодушно" поступился очередью. Худой клиент хмуро и неловко поблагодарил его и скрылся в кабинете. - Умница, - тихо проговорил Андрей, имея в виду Наперстка. - Она-то да, - заметил я, еще не избавившись от досады. - Я пришел рановато, - попытался оправдаться Андрей. - Учти на будущее. Спустя четверть часа мы слушали Карла Фридриховича. - Был. Три раза был, - рассказывал он. - Все верно. Тромбофлебит. Хронический, поверхностный, нижних конечностей. Отеки. Боли, особенно при ходьбе. Обычная картина... Надо лечить. Хорошо бы покой, постельный режим, но все это роскошь, о которой сейчас можно лишь мечтать и больному, и врачу. Господин Пейпер был весьма удивлен, узнав, что я немец. Он, кажется, верил, будто русские в начале войны расстреляли всех немцев. Внимательно и как-то настороженно слушал меня, но о себе ничего не сказал... Я понимаю его. - Так-так, - выражал я нетерпение. - Какое впечатление он произвел на вас? Карл Фридрихович улыбнулся: - Глупо, видите ли, пытаться определить характер человека по лицу. Тогда бы преступников узнавали на расстоянии. Я лично видел идиотов с высокими лбами мыслителей, встречал убийц с лицами вдохновенными, как у зодчих, попадались на моем пути подлецы и проходимцы с ангельским обликом, а мой учитель, профессор, умнейший человек, походил на обезьяну. Да! У него был узенький лобик с нависшими надбровьями, глубоко посаженные глаза и огромные уши. А ума - на десятерых. Так что тут и ошибиться нетрудно. А в общем, Пейпер выглядит человеком порядочным. И чем-то угнетен. Есть что-то у него на душе. Это я заметил по глазам. А так - обычный, средний немец. Да, зубы приметны! Они до того ровны и белы, что кажутся искусственными. Вот и все. А теперь, - доктор встал и отодвинул стул к стене, - прошу прощения. Кое-какие дела. И не уходите, у меня есть новость, и довольно занятная. Мы остались одни с Андреем и продолжили разговор о Пейпере. Начальник метеослужбы заходил вчера к нему в бильярдную, благодарил, принес сигареты, консервы, приглашал к себе на квартиру. - Мне трудновато, - пожаловался Андрей. - Он знает русский, как я эфиопский, а мне неохота показывать, что владею немецким. - Понимаю. - А разговор решительный нужен. Канитель разводить нечего. - Но как организовать этот разговор? - Любым способом, который окажется удобным. Тут я спокоен. А я не был спокоен. Успех разговора зависел не только от нашего желания, но и от многих других причин и обстоятельств. Основа задуманного предприятия прочерчивалась ясно и четко: сыграть на нашей осведомленности, вынудить Пейпера пойти на откровенность, заставить работать на нас. Но как воспримет все это Пейпер? Не можем же мы, строя планы, надеяться только на удачу? А вдруг Пейпер покажет когти? Вдруг заартачится? Припугнет нас гестапо? Да и мало ли еще какие "вдруг" объявятся... Притом, кто должен пойти на решительный разговор с Пейпером? Кто подвергнет себя риску быть не только проваленным, разоблаченным, но и, возможно, арестованным? Если Пейпер не дурак (а почему он должен быть дураком?), то он, конечно, предпочтет избавиться от человека, овладевшего его тайной. Зачем ему нужен такой свидетель? Не лучше ли превратить его в молчаливого покойника? Так вот... Если все ясно, то кто же возьмет на себя деликатную миссию переговорить по душам с Пейпером? Быть может, Геннадий Безродный? Не годится. Плохо знает язык и вообще мелко плавает. Аристократ? Нельзя. Он не просто содержатель явочной квартиры, но еще и опекун Наперстка. Андрей? Остается он... Странно. Самое трудное и опасное приходится возлагать на того, кому ты больше веришь, кого любишь, кто тебе дороже, ближе, роднее. А почему, собственно, Андрей? Да, почему? Почему не я? - Знаешь, Андрюха, - начал я. - Пейпера поручим мне. Я с ним найду общий язык. Андрей покачал головой: - Одному нельзя. Надо вдвоем. Я уже думал об этом, ставил себя на его место. Пойдем вместе. Так лучше. Сразу все решим при нем. Понимаешь? Я кивнул. - Согласен? - Да. А где провести разговор? - У него. Он живет на частной квартире. Надо только хозяина прощупать. Что за птица? Условившись об очередной встрече, мы встали, готовые покинуть комнату, но тут появилась Наперсток. - Карл Фридрихович просил не уходить, - объявила она. - Будем пить чай. Пришлось подчиниться. Мы прошли во вторую комнату и сели за стол. Доктор был верен себе. Ни одного раза он не выпускал нас из дому, не накормив. Карл Фридрихович считал долгом делиться с товарищами своими запасами. Когда на столе появился исходящий паром чайник, в комнату вошел, потирая руки, сам Карл Фридрихович. - Не поверили, что у меня новость, и хотели уйти? - обратился он к нам. - Почти не поверили, - признался Андрей. - Подумали, что старик изобрел предлог попить чайку? - продолжал доктор. - Что-то вроде этого, - сказал Андрей. Карл Фридрихович укоризненно покачал головой. Наперсток начала разливать чай. Я положил себе в тарелку несколько горячих картофелин. - Хочу поведать вам одну историю, - начал доктор, не прикасаясь к еде. - История не из моей жизни, а из жизни друга - покойного доктора Заплатина. Но я был ее свидетелем. А если говорить точно - участником. Как и всякая история, всплывающая на поверхность сквозь туман времени, она окутана таинственностью. - Сразу заинтриговали, - заметил Андрей. - И даже аппетит испортили, - добавил я, расправляясь с картошкой. А Карл Фридрихович продолжал рассказывать. Случилось все осенью, до войны, в хуторе Михайловском, в субботний вечер. Он, Карл Фридрихович, был гостем доктора Заплатина по случаю дня его рождения. Тот жил одиноко. Поздравить зашли еще несколько сотрудников больницы, где работал Заплатин. К полуночи все разошлись, а Карл Фридрихович остался ночевать. Погода стояла препакостная, плестись через весь город в такую мокрядь не хотелось. Улеглись спать, а перед рассветом обоих разбудил стук в дверь. Заплатин надел халат и вышел в переднюю, включив на ходу свет в двух комнатах. Карл Фридрихович лежал на диване. Через минуту Заплатин вернулся, но не один, а с незнакомым человеком. Незнакомец переступил порог, сделал шаг, другой, потом закачался и, попятившись, припал к стене. Он был без головного убора, волосы мокрые и всклокоченные. Пальто измято, испачкано грязью. "Мне плохо, - прохрипел незнакомец, - помогите. Только не в больницу. Я отблагодарю". После этой короткой фразы он закатил глаза и стал скользить по стене. Карл Фридрихович вскочил с дивана и бросился на помощь Заплатину. Общими усилиями они подняли человека и положили на диван. Незнакомец был без сознания. Карл Фридрихович прервал рассказ и попросил Наперстка налить ему чаю. Нам он лукаво подмигнул: - Интересно для начала? - Очень, - заверил я. Андрей промолчал, но лицо его выражало крайнее изумление, словно рассказ касался не какого-то там незнакомца, а самого его, Андрея Трапезникова. Карл Фридрихович отпил несколько глотков того, что я именую по привычке чаем, погрел пальцы о горячий стакан и продолжал рассказ. Незнакомец имел сквозное пулевое ранение и перелом руки. Если бы все это произошло в доме Карла Фридриховича, можно заверить, что пострадавший, невзирая на его просьбу, через несколько минут оказался бы на больничной койке. Законы издаются для всех. Но у Заплатина были странности. Он оставил раненого у себя и превратил квартиру в филиал больницы. Человек нуждался в срочной квалифицированной помощи, и эту помощь ему оказали два врача. На спине незнакомца оказалась аккуратная маленькая дырочка. Тут вошла пуля. На поверхности грудной клетки зияла большая кровоточащая рана. Тут пуля вышла. Она прошла верхнюю долю легкого и этим осложнила дело. Плевральная полость была заполнена кровью. Пришлось наложить давящую повязку. Не лучше обстояло дело и с рукой: открытый, загрязненный перелом кости левого предплечья с повреждением крупных кровеносных сосудов. Потребовалась перевязка, накладка гипсовой повязки с открытым окном... Короче говоря, незнакомец пролежал в доме Заплатина чуть ли не месяц. Карл Фридрихович видел его еще два раза. Он не назвал себя, но обещал по выздоровлении объяснить Заплатину историю, в которую попал. Но объяснения не последовало. Он исчез. Исчез неожиданно и бесследно. Карл Фридрихович вновь прервался и начал отхлебывать чай. Андрей уже не сидел. Он шагал по комнате, глубоко засунув руки в карманы. Когда доктор прервал рассказ, он подошел к столу, ухватил руками спинку стула так, что побелели суставы, и спросил: - Вы помните дату, когда явился ночной гость? Я перевел взгляд с Андрея на Карла Фридриховича. - И помнить нечего, - ответил доктор. - День рождения моего друга двадцать восьмого октября. Такие даты не забываются. Взволнованный Андрей посмотрел на меня: - Ты понимаешь? - Ничего абсолютно. - Двадцать восьмого октября в поезде мне нанесли ножевой удар. Силы небесные! Кусок застрял у меня в горле. Неужели возможно такое совпадение? Андрей вновь забегал по комнате, потом плюхнулся на стул, схватил Карла Фридриховича за руку: - Ради бога! Вспомните, каков он из себя. Это очень важно. - Понимаю, - кивнул доктор. - Теперь уже вы заинтриговали меня. Незнакомец, по описанию доктора, был среднего роста, коренаст, крепко сложен, широкоплеч, лицо жестковатое, но с правильными чертами. - Он, Дункель! - воскликнул Андрей. - Да, пожалуй, - согласился я. - Что вы сказали? - обратился доктор к Андрею. Но Андрей был до того взбудоражен и взволнован, Что вместо ответа сам задал вопрос: - Карл Фридрихович! Почему вам на ум пришла мысль именно сегодня и именно нам рассказать эту старую историю? - Простите, - как-то смущенно проговорил доктор. - Дело все в том, что этого человека сегодня утром я встретил в городе. Я и Андрей некоторое время смотрели молча друг на друга, думая об одном и том же: "Дункель в Энске!" Первым прервал молчание Андрей: - Он вас тоже узнал? - Не думаю. Нет-нет. А я его сразу. И вот еще что, - спохватился доктор. - У этого субъекта есть дурная привычка. Он любит пользоваться зубочисткой, когда надо и не надо. Я видел его не за едой, и было неприятно смотреть, когда он энергично ковырял в зубах. - Дункель! Дункель! - снова воскликнул Андрей. - Неужели он тут обосновался? Я развел руками Трудно сказать. Мы просидели в этот раз у Карла Фридриховича очень долго. Пришлось поведать ему историю Дункеля, поскольку она уже не составляла никакой тайны. Потом Андрей пошел к себе в бильярдную, а я решил пойти к Геннадию для зашифровки очередной радиограммы. Надо было сообщить на Большую землю о появлении в Энске Дункеля. 12. Визит к Пейперу - Тайну эту знали лишь двое, - тихо проговорил Пейпер. - Теперь будут знать четверо, - заметил я. - Выходит, так, - согласился Пейпер. Мы сидели без света в комнате, которую он занимал. Быстро падала долгая декабрьская ночь. За окном темнела узкая улица, покрытая снегом Пейпер не зажигал лампу: в полумраке беседовать было значительно легче, все чувствовали себя как-то свободнее. Пейпер был подготовлен к моему визиту. Наш план несколько изменился. За несколько дней до этого Андрей, пользуясь приглашением Пейпера, побывал у него в гостях, а когда уходил, по секрету кое-что сказал. Он сказал, что имеет в Энске знакомого русского, которому известно, что Пейпер вовсе не Пейпер, а Шпрингер и не австриец, а немец. Можно было предположить, что Пейпер рассмеется в лицо Андрею и вытолкает его взашей, скажет, что это не его дело - интересоваться биографией представителя оккупационных войск, или наконец потянет Андрея в гестапо, чтобы он не распускал язык. Получилось иначе. Пейпер был потрясен. Новость ошеломила его. В течение нескольких секунд он не смог произнести ни единого слова и только шевелил беззвучно губами. Мы дали ему возможность в течение нескольких дней пораздумать над своим положением. Андрей твердо рассчитывал, что Пейпер не сможет отделаться от нас молчанием. Так оно и вышло. Спустя четыре дня он зашел в бильярдную, заглянул в каморку Андрея и спросил: - Кто он, тот русский? Андрей сказал, что не уполномочен отвечать на такой вопрос. - Быть может, вам известно, как он намерен распорядиться моей тайной? - Я знаю одно, - пояснил Андрей, - он не станет делиться тайной с вашими соотечественниками. - Вы уверены в этом? - тревожно поинтересовался Пейпер. - Да. - А мне можно повидать его? - Безусловно. - И познакомите меня с ним вы? - Да! - Я буду благодарен. Чем скорее это произойдет, тем лучше. Зверь сам бежал на охотника. Андрей не опасался, что Пейпер выкинет какой-нибудь неожиданный номер. Он относился к числу людей, не обладающих искусством управлять своим лицом. Лицо выдавало его мысли. И тем не менее, обдумывая план встречи с Пейпером, мы ориентировались не только на благополучный исход. Что мог предпринять Пейпер? Он мог, рассуждали мы, привлечь верных друзей, заманить Андрея и меня к себе и расправиться с нами. А с нашей смертью умерла бы и опасность разоблачения, нависшая над головой Пейпера. Рассуждая так, мы решили обезопасить себя: сорвали две назначенные встречи и вошли в дом Пейпера лишь тогда, когда были уверены, что он один. Конечно, он мог поступить иначе: принять нас, а уже после этого подать сигнал. Мы учли и это. Мой паренек и паренек из группы Андрея вели наблюдение за домом и должны были предупредить нас в случае опасности. Но все идет нормально. Мы познакомились, сидим, беседуем, курим. Понимает ли Пейпер, что повлечет за собой наша осведомленность? Догадывается ли он, кто скрывается под личиной переводчика управы и маркера бильярдной из казино? Думаю, что да. Пейпер производит хорошее впечатление. - Ваше счастье, что тайной овладели мы, а не гестаповцы, - сказал я. Пейпер усмехнулся, задвигался на стуле. - Когда лев вырывает из когтей тигра жертву, то ей от этого не легче, - проговорил он. - Вы хотите сказать, - заметил Андрей, - что вам безразлично, кому бы ни проболтался обер-фельдфебель. - Боже сохрани! - запротестовал Пейпер. - Я сказал это для того, чтобы образнее выразить свое положение. Только для этого. - Хорошо, - сказал я. - Не будем придираться к слову. Вы сказали в начале беседы, что версия о покушении на родственника гестаповца несостоятельна? - Да. Эту версию придумал я. Я обманул обер-фельдфебеля. Правда, тогда он не думал еще стать обер-фельдфебелем. Я не мог сказать ему правду... И разве я похож на убийцу? Я и Андрей переглянулись. - А нам вы можете сказать правду? - спросил я. Пейпер развел руками. Смешно говорить об этом. Нам известно, что Пейпер не тот, за кого себя выдает, так почему бы нам не знать и того, что побудило его начать вторую жизнь? - В прошлую войну, - начал Пейпер, - тот, кто сейчас носит фамилию Гитлера, был награжден "железным крестом". И вот из-за этой истории с крестом я тоже попал в историю. Пейпер стал подробно рассказывать, и, если верить ему, дело обстояло так. В прошлую мировую войну Гитлер служил под командой офицера-еврея Гутмана. Часть их действовала на Западном фронте. Как-то ночью подразделение Гутмана, продвигаясь вперед, захватило небольшой лесок, который по непонятным причинам без всякого сопротивления оставили французы. Гутман сообразил: если он быстро не предупредит своих артиллеристов, то они, рассчитывая, что в леске французы, обработают участок и накроют своих. Телефонная связь с тылом отсутствовала. Надо было посылать курьера И курьера с довольно резвыми ногами. Оставались считанные минуты. Гутман остановил свой выбор на Гитлере. И предупредил его, что если он успеет добежать до открытия артогня, то ему обеспечен "железный крест". Гитлер знал цену креста и бросился выполнять приказание. Он успел вовремя. Артиллерийский налет был предупрежден. Гутман представил его к награде. Дивизионное же начальство запротестовало. Оно считало, и считало правильно, что бег, даже рекордно скоростной, по своей территории еще не может служить основанием для получения боевого ордена. Гутман оказался человеком упорным. Он сам добрался до начальства и доказал, что слово, данное офицером, должно выполняться. Гитлер получил орден. Получил благодаря стараниям офицера-еврея. Получил за резвый бег по собственной территории. Прошло время, и ефрейтор стал фюрером. Живых свидетелей "подвига" будущего фюрера уцелело десятка полтора. С одним из них Пейпер изредка встречался, с другими переписывался, о жизни третьих знал по слухам. В тридцать пятом году один из сослуживцев Пейпера, бывший ротный писарь, как-то забрел к нему на кружку пива и поделился своими опасениями. Выходило так, что уцелевшие свидетели "подвига" фюрера начали постепенно кончать расчеты с жизнью при довольно странных обстоятельствах. Так, один из них бесследно исчез, не оставив ничего о себе. Он поехал к брату, но до него не добрался и домой не вернулся; второй попал под автомобиль, хотя шел по тротуару; третий, работавший арматурщиком, свалился с восьмиэтажной высоты и превратился в мешок с костями; четвертого обнаружили рядом с женой на койке, отравленного газом; пятого вытащили из канализационной сети. И все это после того, как бывшие фронтовики на одну из демонстраций вынесли плакат, на котором босоногий фюрер гнался за убегающим крестом. Ротный писарь, человек более осведомленный, был уверен и уверял Пейпера, будто Гитлер отдал приказ отыскать во что бы то ни стало свидетелей его "подвига" и прикончить их. Пейпер, тогда еще Шпрингер, долго смеялся над своим товарищем: "У страха глаза велики! Нельзя так преувеличивать. Нельзя делать из мухи слона". А ровно через неделю после этого разговора бывший ротный писарь, часто хваставшийся тем, что под диктовку Гутмана печатал представление к награде на нынешнего фюрера, был жестоко избит возле своего дома какими-то мордастыми молодчиками. Не приходя в сознание, он отдал богу душу. Шпрингер задумался. Да и как не задуматься! Живет человек один раз. Зачем же рисковать? И вот тогда ему попался на глаза юркий человечишка, предложивший свои услуги. Шпрингер перестал существовать. Появился Пейпер. Он бежал в Австрию, где и застала его вторая мировая война. Пейпер умолк и после внушительной паузы продолжал: - Впоследствии я понял, что поступил правильно. Гестаповцы искали меня, допрашивали моих родственников и знакомых. Я никогда не был спокоен. Жил с сознанием, что в любую минуту могу быть разоблачен, уничтожен. Вы же понимаете: если воробья нарядить в перья сокола, он после этого маскарада не станет храбрее и не перестанет бояться ястреба. Комнату заливал мрак. Мы уже не могли разглядеть лица друг друга. Я слышал, как часто и неровно дышит Пейпер. - Мое благополучие теперь зависит от вас, - произнес он. - А наше от вас, - усмехнулся Андрей. Пейпер подумал немного. - Пожалуй, да. А что вы, собственно, хотите от меня? - Мы надеемся стать друзьями, - ответил я. - Мы рассчитываем на вашу помощь. - Понимаю, понимаю, - отозвался Пейпер. - Я слышал, что у профессионалов-разведчиков это именуется вербовкой на компрометирующих материалах. - Если вы не согласны, - заявил я, - сочтем разговор оконченным. Считайте, что все это вам приснилось. Когда я и Андрей покинули дом Пейпера, Андрей сказал: - Получилось недурно, хотя вполне свободно можно было гробануться. - То есть? - Ну представь, что у Пейпера оказался бы другой характер. Мы сняли с наблюдательных постов своих ребят и разошлись в разных направлениях Дома я застал что-то вроде скандала. Хозяйка плакала. Она называла своего супруга непутевым идолом, призывала на его голову всяческие ужасы. Мне не хотелось быть свидетелем семейной ссоры, я прошел в свою комнату и лег. И тут услышал такое, отчего к горлу подступила тошнота. Дело в том, что позавчера в обед на столе появился нашпигованный и отлично зажаренный кролик. Где его зацапал Трофим Герасимович, одному богу известно. И жаркое, сготовленное Трофимом Герасимовичем, удалось на славу. Втроем мы сели за стол, и после наших совместных усилий от кролика остались одни косточки. Мы хвалили инициативу хозяина, хвалили кролика, а что я слышу сейчас? Оказывается, мы съели не кролика, а того самого черного кота, который вероломно расправился с украденной печенкой. Да, это правда. Хозяйка нашла голову, концы лап с когтями, пушистый хвост. Все это Трофим Герасимович припрятал в сарае. И он молчит. Я постарался поскорее заснуть. Я серьезно опасался, что мой желудок, хотя и с опозданием, выразит протест. 13. Ошибка доктора За два дня до Нового года, в среду, мне и Андрею вновь предстояло встретиться на квартире Аристократа. Когда я вошел в приемную, часы показывали без четверти три. Андрея еще не было. Наперсток объявила: - У доктора клиент. - И шепотком добавила: - Карл Фридрихович очень вас ждал. Он так взволнован. Что могло взволновать доктора? Уж не нагрянула ли какая-нибудь беда? В последнее время неудачи так и подстерегают нас. За несколько минут до ухода последнего клиента пожаловал Андрей. Мы некоторое время пробыли вдвоем в приемной, и он успел сунуть мне в руку аккуратно сложенную бумажку. - Молодчага Пейпер. Это его, об авиации. Здорово, я тебе скажу. Решетов пальчики оближет. Я взял бумажку. - Ты что, не хочешь сам идти к Геннадию? Андрей признался, что не имеет особого желания. - Ну что ж, выручу друга. Я спрятал бумажку в карман и стал просматривать газеты. Не успел последний клиент переступить порог парадной двери, как в приемную вбежал Карл Фридрихович Франкенберг. - Здравствуйте, здравствуйте, - приветствовал он нас, пожимая руки. - Заходите. Тут одно неотложное дело. Прощу за мной. Наперсток была права. Карл Фридрихович выглядел взволнованным, взбудораженным. Он подвел нас к книжному шкафу, протянул вперед руку и спросил: - Видите? Я и Андрей кивнули. - Что это такое? - По всем данным, - портативная пишущая машинка в твердом футляре, - ответил я шутливо. - А почему внутри у нее что-то тикает? - подала голос из-за спины Карла Фридриховича Наперсток. - Как это тикает? - удивился Андрей. - А так, послушайте сами! - посоветовала Наперсток. - Это ваша? - спросил я доктора. Тот отрицательно покачал головой и сказал, что машинку эту принес и оставил здесь человек, которого мы зовем Дункелем. Я сделал шаг, подошел к шкафу, взял футляр за ручку и приподнял. Он весил по крайней мере килограммов восемь-девять. Ухо, приложенное к самой стенке футляра, уловило едва слышное тиканье. - Поставь на место! - сказал Андрей. Я опустил машинку на пол, хотел открыть застежку, но она была заперта и не поддалась. Голубенькая кнопочка, ясно видимая ниже замочной щелки, привлекла мое внимание. Должно быть, с ее помощью освобождался затвор, но инстинкт самосохранения предостерег меня от эксперимента. А вдруг... - Вы говорите, что это оставил Дункель? Как это произошло? - спросил я. - Сейчас об этом говорить не время, - прервал меня Андрей. - Там внутри работает часовой механизм. У вас есть погреб? - спросил он доктора. - Да, во дворе, под сараем. - Проводи меня туда, - обратился Андрей к Наперстку, взял машинку и вышел за девушкой. Я последовал за ними. У входа в погреб Андрей скомандовал: - Ступайте обратно в дом. Я сам. Побледневшая Женя тихо произнесла: - Как же так... один. Я ничего не ответил. Мы прошли на застекленную веранду, где уже стоял в накинутом на плечи пальто Кард Фридрихович. Он не задал нам ни единого вопроса я лишь взглянул почему-то на часы. В глубоком молчании, устремив напряженные взгляды в черный провал погреба, мы застыли на месте. Слова были не нужны. Да и какие слова способны занять в такую минуту человека! Трудно представить себе состояние, охватившее каждого из нас. Мы не были объяты страхом. О себе, по крайней мере, я не думал, как не думали и Карл Фридрихович, и Наперсток. Мы думали об Андрее и торопили время. Торопили мыслью, торопили учащенным биением сердца. Миновала, кажется, вечность, прежде чем Андрей выбрался из погреба. В руке у него была все та же машинка. Не видя нас, он поставил ее на дорожку, вынул платок и старательно вытер лицо. - Теперь не страшно, пусть стоит, пригодится еще, - сказал он нам уже в доме. - Эта кнопочка выключает механизм. Все облегченно вздохнули. Теперь можно было спокойно сесть за стол и дать волю словам. - Рассказывайте, - потребовал у доктора Андрей. - Видит бог, - начал Карл Фридрихович, - я был уверен, что тот, кого вы зовете Дункелем, не узнал меня при встрече. Я ошибся. Он узнал. Более того, моя скромная персона заинтересовала его. Он возымел намерение повидаться и побеседовать со мной. И лучшим свидетельством этого может служить данный презент. - Но как это произошло? Где были вы? - Я? - переспросил Карл Фридрихович. - Минутку! - вмешался Андрей. - А что, если нам начать все с того, с чего началось, чтобы не возвращаться. Никто не возразил. Слово получила Наперсток. Она рассказала, что впустила Дункеля в приемную, и он занял очередь третьим, после одного русского и Пейпера. Согласно правилам, новых пациентов полагается регистрировать. Женя спросила у новичка его имя, отчество и фамилию, чтобы сделать запись в книге. Дункель отнесся к этой формальности без восторга и осведомился: "Это обязательно?" Наперсток ответила, что учет больных ведется не ради любопытства, а по приказу коменданта города. Тогда Дункель назвал себя Помазиным Кириллом Спиридоновичем. Пока она записывала в книгу сведения и ходила докладывать Карлу Фридриховичу, Дункель завел разговор с Пейпером и говорил с ним по-немецки. - Вот и все, - подвела итог Наперсток. Она оперлась локтями о стол, положила подбородок на ладошки и уставилась любопытным взглядом на заговорившего доктора. - Я, честно говоря, поначалу растерялся, - признался Карл Фридрихович. - Во-первых, я был уверен, что он не узнал меня, а во-вторых, никак не ожидал его визита Явиться в дом, да еще вот с этой штучкой в футляре - довольно смелое предприятие. И главное, с места в карьер заявил, "Мне очень знакомо ваше лицо. Не кажется ли вам, что мы где-то виделись?" Мобилизовав весь запас храбрости, я внимательно и довольно пристально всмотрелся в его лицо и ответил неопределенно: "Вполне возможно Я старый врач, с большой практикой и приличным стажем работы в разных городах и больницах. Через мои руки прошли, слава богу, десятки тысяч больных. Разве всех запомнишь?" Помазин поинтересовался, в каких городах мне приходилось работать. Я перечислил. Назвал и хутор Михайловский. Он на это никак не реагировал, но подчеркнул еще раз, что мое лицо кажется ему очень и очень знакомым. "Вполне возможно, мы виделись где-либо", - заметил я и спросил, в свою очередь, какие недуги привели его ко мне. Оказалось, что его тревожат частые тупые боли в области сердца и левого легкого и острая ломота в левом предплечье. Без моей просьбы он разделся до пояса, и я увидел знакомые следы огнестрельного ранения и перелома. Безусловно, он делал это умышленно, с расчетом, надеялся услышать мое признание: "А... теперь я все вспомнил! Вы - тот самый!" Но я твердо держался прежней линии и ничем не проявлял интереса к следам ранения. А после осмотра сказал ему, что необходимо сделать рентгеновский снимок. Надо проверить и легкое, и сердце. Рентгеноустановка имеется только в немецком госпитале. Я туда вхож и могу получить разрешение на снимок. Но я должен быть твердо уверен, что господин Помазин не подведет меня и придет в назначенный день. Вместе мы отправимся в госпиталь. Я действовал так, чтобы выгадать запас времени и согласовать свои поступки с вашими интересами. Помазин согласился и обещал прийти в девять утра в понедельник. На этом мы распрощались. Он зашагал к выходу, затем остановился и сказал: "Знаете что, доктор... С вашего разрешения, я оставлю машинку у вас до понедельника. Не возражаете? Неохота тащиться с нею домой. Да и вы будете уверены, что в понедельник я непременно явлюсь". Я пожал плечами и не возразил. "Это же не сундук, а машинка! Пусть себе стоит". А потом Женюрка услышала это тиканье. Протирала пол и услышала. - Да. На этот раз элементарное чувство осторожности изменило Дункелю, - заметил Андрей. - Он сделал необдуманный шаг и проиграл его. Значит, он назвал себя Помазиным? Наперсток подтвердила: да, Помазиным Кириллом Спиридоновичем. - Как вы находите, - поинтересовался Карл Фридрихович, - я вел себя правильно? - Ничего другого в вашем положении и придумать нельзя, - ответил Андрей. - И в отношении понедельника тоже? - вновь спросил доктор. - Конечно, - сказал Андрей. - Но теперь о понедельнике не следует и думать. Если бы Наперсток не услышала тиканья, то сегодня ровно в десять ночи дом взлетел бы в воздух. Взрывчатка заложена сильная. Часовой механизм поставлен совершенный. - Значит, в понедельник он не придет? - разочарованно констатировала Наперсток. - Да, - заметил я. - В этом не стоит сомневаться. - И тут мне в голову пришла мысль: - Товарищи! Бредовая идея! Взгляды всех скрестились на мне. - А вы знаете, что Помазин может явиться в понедельник? Некоторое время длилась пауза. - Вы серьезно? - полюбопытствовал доктор. - Вполне. - Ну-ну... Выкладывай! - заторопил Андрей. Я изложил свою мысль. Конечно, если бы дом взлетел на воздух, Помазин бы сюда не явился. Но дом не взлетит ни сегодня, ни завтра. Вообще не взлетит. Что подумает Помазин? Он подумает, что в часовом механизме оказался какой-то дефект и мина не сработала. Я бы на его месте именно так и подумал. А коль скоро так, мину надо выносить из дому и изобретать другой ход. - Вы рассуждаете разумно, - сделал мне комплимент доктор. - А ведь ты прав, чертушка, - сказал Андрей. - Будь я на месте Помазина, я бы тоже приперся за чемоданом. Все заерзали на стульях. Моя мысль заинтересовала друзей. Начали высказывать разные соображения и в конце концов пришли к решению. В воскресенье я и Андрей явимся к доктору и останемся у него на ночь. Все, что мы знаем о Дункеле, обязывает нас быть осторожными и действовать безошибочно. Если мой расчет верен, если Дункель-Помазин пожалует в понедельник к девяти утра, мы его встретим во всеоружии. Потом Карл Фридрихович и Наперсток общими усилиями попытались по нашей просьбе воспроизвести внешний облик Помазина. Получалось, что мужчина он пожилой, лет сорока пяти - сорока шести, среднего роста, широкоплечий, широкогрудый, кряжистый, физически натренированный, темный шатен с удлиненным, овальным лицом и тонкими губами. Портрет Помазина очень походил на портрет Дункеля. Весь остаток дня я не мог освободиться от мысли: почему Дункель решил расправиться с доктором Франкенбергом? Я выдумывал и подыскивал различные варианты ответов на этот вопрос, но они звучали неубедительно. Для меня было непонятно, чем руководствовался в своих действиях Дункель. В самом деле: какие причины, какие основания толкали его на убийство Карла Фридриховича? Я рассуждал логично и здраво. До войны Дункель являлся немецким агентом. В тридцать девятом году попал в сложный переплет, едва не оказался в наших руках и спасся лишь чудом: доктор Заплатин укрыл его в своем доме и вылечил. Об этом знал