за пивком! - сказал дядя Петя, когда машина остановилась, и протянул мне деньги и жестяное ведерко. - Сколько брать? - Сколько войдет! - отмахнулся он. Через некоторое время я осторожно, стараясь не расплескать пиво, притащил полное ведерко к машине и протянул дяде Пете, который рассказывал какой-то анекдот: - Восемь с половиной литров! - отрапортовал я. Он взял у меня ведерко, поднес к губам и стал пить. Пил долго, со смаком, не отрываясь, а когда допил до самого дна, крякнул от удовольствия и достал еще денег: - Дуй-ка еще! - Полное? - А как же... - хмыкнул он, а когда я снова принес наполненное ведерко, он отпил добрую половину и лишь потом протянул отцу... Нужно признать, это был только один из многочисленных "приколов" дяди Пети. Еще он мог без труда согнуть медный пятак пополам, используя исключительно пальцы. Запомнился еще один забавный случай, случившийся, кстати, во время все этой же "охоты". Надравшись до самой макушки бочкового пива, они забурились в этом населенном пункте на несколько дней и пропились вчистую. О том, что не осталось денег даже на бензин, они узнали, немного протрезвев. Отец начал крыть дядю Петю и его "охоту" матом, говоря, что жена его живьем проглотит, если он оставит голодным ребенка, то есть меня. - Да, не суетись ты так, Иван! - спокойно заметил дядя Петя. - Никогда рядом со мной Витек не останется голодным! - Что, по дворам просить пойдешь? - недовольно буркнул отец. - Зачем просить? Сами дадут, - загадочно проговорил дядя и добавил: - Пошли в закусочную... - Мы с тобой? - не понял отец. - Пойдем все вместе: нужно же пообедать... Ничего не понимая, мы все-таки отправились вслед за ним. В закусочной, заполненной в основном мужиками, дядя Петя отыскал свободный столик, и мы за него уселись. Дядя Петя быстрым, но внимательным взглядом осмотрел все занятые столики и удовлетворенно хмыкнул. Подошла симпатичная, совсем молоденькая официанточка: - Здравствуйте, чего будем заказывать? Отец беспокойно заерзал и взглянул на дядю Петю. - Ты, Вань, заказывай все, что захочешь, и смотри, не скупердяйничай. - Он заговорщически подмигнул официантке. - Я прав, как ты думаешь, детка? - спросил дядя и поднялся со стула. - Конечно, прав, дяденька... - улыбнулась та. - Ты куда это, Петро? - подозрительно нахмурился отец. - Не волнуйся, сейчас вернусь: знакомых увидел... Дядя Петя уверенно направился к самому обильно заставленному едой и питьем столу, за которым сидели несколько подвыпивших мужиков. - Здорово, мужики! - весело поприветствовал он. - И ты здравствуй, добрый человек! - отвечали те вразнобой. - Может, выпьешь с нами? - предложил один: судя по всему, именно он и был главой этого застолья. - Почему не выпить с хорошими людьми, - не раздумывая ни секунды, согласился дядя Петя и присел на мигом выделенный ему стул. Пожелав здоровья новым знакомым, дядя Петя выпил с ними полстакана водки и вдруг произнес: - А кто из вас, мужики, сможет только зубами приподнять от пола этот стол со всем, что на нем сейчас стоит? Здесь необходимо краткое пояснение. Надеюсь, многие читатели старшего поколения помнят эти мощные столы, с мраморными крышками и железными ножками, которые были типичны для общепита того времени. Они и сами-то по себе были довольно тяжелыми: килограммов под сорок - пятьдесят, не меньше, а тут еще и заставленный бутылками и блюдами с едой... Удивительная и богатая все-таки у нас страна: в самой паршивой забегаловке стояли столы с крышками из белого мрамора. Короче говоря, никто из мужиков, попробовав приподнять стол руками, не решился, и тогда их новый знакомец заявил: - Спорим, что я сумею это сделать? - Сейчас? - Сейчас... - Со всей закусью и питием? - всерьез заводясь, спросил "старшина". - Не только со всей закускою, выпивкой, но и с моими часами, - спокойно подтвердил дядя Петя: он снял с руки часы и показал сидящим. - А если не сможешь? - Тогда эти часы твои! - заметил он и спокойно добавил: - Они золотые... "Победа"... - Петро, ты что, с ума сошел! - подскочил отец. - Не лезь, Иван! - отмахнулся тот. - Ставлю две штуки! - тут же воскликнул "старшина". - Ну ты и чокнутый! - бросил отец. Дядя Петя быстро взглянул на него, потом перевел взгляд на "старшину" и поморщился, словно намекая, что маловато поставлено за такой риск. - Добавляю тысячу! - вступил один из тех, на кого "старшина" взглянул вопрошающе. - Тогда я согласен! - кивнул дядя Петя и положил часы на стол. На них сверху были брошены три тысячи рублей. Все разговоры в закусочной мгновенно утихли, а многие посетители подошли поближе, чтобы понаблюдать за диковинным аттракционом. Сидящие за спорным столом раздвинулись, дядя Петя наклонился к столу, закусил зубами его край и медленно оторвал его от пола. Все вокруг ахнули от восхищения, но главный спорщик молчал, и тогда дядя приподнял стол еще выше и, не разжимая зубов, громко прошипел: - Ну, сто сказес или хоцес есе высе! Это прозвучало так забавно, что все рассмеялись и зааплодировали, а "старшина" похлопал дружески по плечу: - Все-все, достаточно! Ты, мужик, честно выиграл наш спор! Давай выпьем за тебя. - Он плеснул водки в стакан победителя. - Нет, теперь я угощаю! - возразил дядя Петя и оставил на столе одну тысячу, а остальные деньги вместе с часами сунул себе в карман. Все вновь зааплодировали, и он под шум оваций вернулся к нам за столик. - Ты зачем столько отдал им на выпивку? - ревниво спросил отец. - А чтобы сохранить остальные: видишь, какая у них кодла? Мы бы вряд ли сумели отмахаться, - тихо ответил дядя Петя и хитро подмигнул: - А ты молодец, Иван: вовремя подхватил мою идею! - похвалил он. - Ничего я не подхватывал! - хмыкнул отец. - Я был уверен, что ты "котлы" свои просадишь... - Я что, дурак, что ли? - фыркнул дядя Петя и рассмеялся... Так вот, как раз незадолго до моего решения сбежать из дому дядя Петя всерьез увлекся аквариумными рыбками и меня, как "шустрого пацана", просил покупать всяких экзотических рыбок. "Закинув удочку" среди своих друзей, я скоро обзавелся знакомствами и связями в комнатно-рыбном мире и стал прикупать для дяди Пети рыбок. Он выдавал на них деньги, не считая, и никогда не брал у меня сдачу. - Это твой заработок! - отмахивался он, когда я пытался вернуть ему солидный остаток после приобретения пары каких-нибудь скалярий, красных или черных меченосцев, или шлейфовых гуппи. Дело мне это так понравилось, что я стал всерьез торговаться с продавцами: чем дешевле куплю, тем больше будет мой "заработок". Мало-помалу в моей копилке набралось около ста сорока рублей! Если принять во внимание, что это было еще до денежной реформы шестьдесят первого года, то для двенадцатилетнего пацана собралась вполне ощутимая сумма... Но я был на улице, а копилка дома, и встречаться с матерью не входило в мои планы. И тут меня осенило: обеденный перерыв кончался, и мама снова вот-вот должна была уйти на работу. Дождавшись, пока мама ушла, я открыл своим ключом дверь, вытащил из тумбочки копилку, вскрыл ее и пересчитал свою наличность: сто сорок шесть рублей пятьдесят копеек! В тот момент я почувствовал себя настоящим богачом: сколько мороженого можно было купить, если оно стоило девяносто копеек! Но я преодолел возникшее желание, получше запрятал сто рублей, остальные сунул в карман, выскочил из дому и отправился на остановку автобуса. На железнодорожном вокзале я смело подошел к билетной кассе. - Тетенька, сколько стоит билет до Москвы? - спросил я, выстояв небольшую очередь. - А почему мать или отец не подойдут и не спросят? - строго поинтересовалась пожилая кассирша в очках. - У меня нет ни мамы, ни папы, а я еду к бабушке: меня тетка прогнала... Хватит, говорит, на моей шее сидеть! - Похоже, еще в то время у меня открылись задатки большого актера, в моем голосе было столько грусти, что женщина едва не прослезилась: - Самый дешевый, в общем вагоне, стоит сто десять рублей... - Сто десять? - ужаснулся я, понимая, что если я сейчас куплю билет, то разом лишусь своего богатства. - А сколько у тебя есть? - участливо поинтересовался стоящий в очереди со мной мужчина в черной фетровой шляпе. - Сорок шесть рублей пятьдесят копеек! - без зазрения совести ответил я и виновато шмыгнул носом. - Товарищи, давайте поможем пацану и сбросимся? Кто сколько может, - обратился мужчина к очереди, снял шляпу и сам бросил туда купюру в двадцать пять рублей. Пусть сегодня в это трудно поверить, но вскоре в шляпе набралось столько денег, что хватило даже на билет в купейном вагоне. - Ему лучше в купейном ехать: в общем мало ли кто попадется! Еще обидят... - рассудительно проговорил мужчина, протягивая деньги кассирше... Ненавидя ложь, я в те минуты не чувствовал никакой неловкости из-за того, что обманул милых и отзывчивых людей: просто инстинктивно я, двенадцатилетний пацан, оказавшись один на один с суровой реальностью, пытался выжить... По дороге в Москву в течение двух с лишним суток ничего примечательного не случилось. Своих попутчиков, кроме одного, я не запомнил, хотя они все наперегонки угощали бедного "сироту". Но одного человека моя память хранит до сих пор, равно как и адрес его дома, куда он приглашал меня в гости. Геворкян Карлен Андреевич, город Тбилиси, улица Пурцеладзе, дом шестнадцать. Странно: прошло столько лет, а я помню наизусть... Может быть, потому, что мозг удерживает в равной мере зло и добро, причиненное его "владельцу". А Карлен, симпатичный парень лет тридцати пяти, излучал такую доброту, проявил такое тепло и участие ко мне, совершенно чужому пацану, что я на всю жизнь запомнил его... Когда я вышел из здания Казанского вокзала, мне показалось, что мое сердце выпрыгнет из груди от охвативших меня эмоций. Это черт знает что, просто уму непостижимо: я - в Москве! Карлен предлагал довезти меня до дома моей "бабушки" на такси, а я не говорил ни "да", ни "нет", не зная, как отказаться, не обидев этого доброго человека. Помогли обстоятельства: Карлена встречала толпа родственников, и когда они его окружили, пошли поцелуи, объятия, я чисто по-английски незаметно исчез. Первым делом я намеревался побывать в метро, о котором слышал множество рассказов. Но как его найти? Однако недаром есть поговорка: "Язык до Киева доведет!" Ближайшей станцией метро оказалась "Комсомольская". Подойдя к кассе, я протянул полтинник в окошечко, получил билет, подошел к дежурной в малиновой фуражке и с важным видом подал ей свой билет, стараясь скрыть страх перед тем, что меня могут не пропустить без взрослых. Женщина окинула меня быстрым и внимательным взглядом, однако, ничего не сказав, надорвала билет и отдала его мне. Этой билет я сохранил до возвращения в Омск как вещественное доказательство того, что я побывал в Москве: я был уверен, что без него мне никто из пацанов не поверит. Перед эскалатором я со страхом остановился, не зная, как ступить на ленту. Трудно сказать, сколько бы я так простоял в нерешительности, если бы неожиданно не перехватил насмешливый взгляд какой-то девчонки моих лет, спокойно уехавшей вниз: мне показалось, что она уловила причину моего страха. Какой пацан мог выдержать такое "оскорбление"? Зажмурившись, я смело вступил на "живую" дорожку эскалатора. Меня дернуло вперед, и я с трудом устоял на ногах, крепко ухватившись за резиновые перила. Но тут до меня дошло, что все страхи беспочвенны, а кататься на эскалаторе просто замечательно. В первые мгновения мне почудилось, что я попал в настоящую сказку. Вокруг горели тысячами огней яркие люстры из хрусталя и золота. Бронзовые и гранитные скульптуры напоминали мне богатырей, заколдованных злым волшебником, который превратил их в камень и металл... Я катался на метро до тех пор, пока не почувствовал зверский голод. И память подсказала, что перед входом в метро стояли лоточницы, продававие пирожки: - Пирожки горячие! С мясом, с капустой, с картошкой, с яйцами и рисом! Подходите, покупайте! - громко зазывали они. На первой же станции, которая совершенно случайно оказалась "Площадью Революции", я вышел из метро. Интуиция меня не подвела, и я с удовольствием наелся вкусных горячих пирожков. Утолив голод, я отправился гулять по Александровскому саду, потом прошелся по Красной площади. Вы можете представить себе ощущение провинциального мальчишки тех давних лет, оказавшегося на Красной площади? Это было просто чудом, какой-то сказкой. Мозги у жителей Страны Советов были столь прочно пропитаны любовью к "народным" вождям, что даже двенадцатилетний пацан, оказавшись в Москве, тут же стремится на Красную площадь, чтобы первым делом посетить "великих вождей революции". В моей памяти еще свежи были впечатления, вызванные смертью "отца всех народов". Я не мог забыть, как мама рыдала, слушая по радио торжественно-печальный голос Левитана, читавшего сообщение о смерти "великого" Сталина. Сейчас, вспоминая день его смерти, многие, обладая новейшей информацией, путают свои нынешние чувства к вождю с ощущениями людей тех дней, когда информация, во всяком случае официальная, была прямо противоположной. Поверьте, услышав о смерти Сталина, плакала вся страна. Немало было и тех, кто знал правду о жестоком диктаторе, но плакали и они, возможно, от радости, что тщательно скрывали. По-другому, чтобы теперь ни говорили, и нельзя было. Доносительство столь въелось в сознание людей и их быт, что у каждого советского человека, даже самого высокого общественного положения, срабатывал инстинкт самосохранения: не дай Бог кто-то заметит мою улыбку в траурный день и донесет об этом... "Гомо советикус" - уникальнейшее творение коммунистов, которое с детских лет было заражено "бациллой страха", самым примитивным человеческим чувством. Чувством, сила и интенсивность которого может опустить человека до уровня животного. Сегодня, когда люди наконец-то глотнули вольного воздуха свободы, когда чувство страха постепенно выдавливается из нас буквально по капле, можно кричать о том, какой тогда ты был смелый: прошлое тебе никак не сможет ответить. Ты бы попробовал в то время... Для всех, кто попробовал бы сказать в те годы правду, быстренько нашлось бы два квадратных метра земли. А коль скоро ты выжил, то не стесняйся признаться в том, что тебе тоже было страшно за себя, за своих детей, за родных и друзей. Я лично твердо уверен: никто не имеет права осудить тот наш общий прошлый страх... Так что плакала вся страна: попробовали бы не плакать... Я узнал, что в Мавзолей можно будет попасть, если занять очередь с раннего утра. Недолго думая, я решил навестить "любимого вождя всего мирового пролетариата" - "дедушку Ленина" и "отца всех советских детей" - "великого Сталина" на следующий день. В те далекие годы я в самых страшных снах не мог предугадать, что когда-нибудь о первом советском вожде, то есть о Ленине, я сначала сниму фильм, а потом буду жестоко наказан за то, что напишу о нем правду в своих стихах... ...Но тебе, наш вождь велеречивый, Народ закатит на-гора И пнет в твой лоб плешивый... Однако до этих строк нужно было еще не только дожить, но и крепко поумнеть... А кроме того, необходимо было добыть честную и правдивую информацию... Первую ночь я провел в Москве, пристроившись к какой-то многочисленной семье на Казанском вокзале: они ожидали своего поезда. Я безошибочно предположил, что среди множества спящих детей вряд ли обнаружится появление одного лишнего. Проснулся я рано потому, что мое многолюдное "прикрытие" дружно собирало свои бесчисленные чемоданы и узлы: объявили посадку на их поезд. Вокзальные часы показывали шесть утра, времени перед походом в Мавзолей имелось предостаточно, и я, не торопясь, прошелся по зданию вокзала в поисках завтрака. К счастью, мне попался открытый киоск, в котором в наличии оказались чуть теплые котлеты, вареные яйца, хлеб и жиденький, совсем остывший чай. Все это я смолотил за милую душу: аж за ушами трещало... Часов в восемь я оказался в Александровском саду, где уже собралось довольно много людей, жаждущих поглазеть на мумии "великих вождей". Казалось бы, посещение Мавзолея, хоть и священного, но места погребения, должно было настроить людей на печальный лад, но все были в прекрасном расположении духа - веселились, рассказывали забавные истории, даже пели песни. Многие пришли целыми семьями... Атмосфера была как на всенародном празднике... Ровно в десять утра пробили кремлевские куранты, и километровая очередь медленно стала двигаться к Красной площади. Шум и веселье прекратились. Редки были даже тихие речи. Войдя на Красную площадь, мужчины снимали головные уборы, их лица как бы каменели, а женщины чем ближе подходили к зданию Мавзолея, тем чаще подносили платочки к повлажневшим глазам. У самого входа, возле замерших по стойке "смирно" часовых, мне запомнилась одна набожная старушенция, которая остановилась и несколько раз перекрестилась, беспрерывно кланяясь. В ее глазах застыл безотчетный страх: можно было подумать, что она ступает на лестницу, ведущую прямехонько в самый кромешный ад... Чем ниже мы спускались, тем становилось прохладнее. Ощущение, честно признаться, было отчасти жутковатое. Наконец я оказался в довольно просторном зале, где на невысоком постаменте, огороженном канатом и обшитым красным бархатом, стояли два стеклянных гроба. Справа стоял гроб Сталина. Слева - гроб Ленина. Взглянув на лицо Сталина, испещренное бесчисленными оспинами и пятнышками, и заметив небритые щеки, подбородок, я был сильно удивлен. Мелькнула дурацкая мысль: неужели забыли побрить? У многих проходящих мимо гроба Сталина глаза на мгновение озарялись животным чувством ужаса: прошло уже пять лет, как ОН умер, а рефлекс страха сохранялся. С Лениным было по-другому: на него смотрели с умилением, да и лица становились просветленными и умиротворенными. Как будто многие мысленно задавали один и тот же вопрос и, не задумываясь, сами на него отвечали: "Что было бы, если бы Ленин не умер так рано?" - "Мы бы жили богато и счастливо..." Ни черта подобного! Ничего бы принципиально не изменилось. Хотя, допускаю, наш народ прозрел бы гораздо раньше: если бы Ленин оставался у власти еще десять - пятнадцать лет, все бы разглядели настоящее его лицо, скрытое под маской "доброго дедушки". Почему-то и я задержался у саркофага Ленина. Его лицо выглядело спокойным, руки мирно вытянуты вдоль тела. Написал, что лицо выглядело спокойным, но тут же вспомнил, что, когда обходил гроб, вдруг увидел на его лице гримасу боли, а может, и отчаяния. Я даже оглянулся на других посетителей: видят ли они, что вижу я? Но их лица оставались бесстрастными. Либо это было заметно только с высоты моего роста, либо это была игра теней и они легли так именно для меня, не знаю и теперь, но я замер от страха, пока кто-то легонько не подтолкнул меня в спину. Я оглянулся и увидел позади строгое лицо военного. Кивком он приказал мне продолжить движение, и я тут же пришел в себя и подчинился... Это было мое первое и последнее посещение Мавзолея. Через три года, в шестьдесят первом году, Сталина из Мавзолея убрали и захоронили у Кремлевской стены. Члены Политбюро приняли решение закрыть гроб бетонными плитами, похоже, они боялись, что Сталин выберется из-под земли. Но почему-то не закрыли, а напрасно: прошло уже более трех десятков лет, а имя "великого" Сталина снова на устах у многих граждан России - сильная и жестокая длань властелина вновь привлекает рабов. Сколько же зла должен натворить тиран, сколько людей ему положено замучить, чтобы он был навеки проклят народом? Как же коротка наша память... Когда я уже был московским студентом, меня не раз приглашали сходить в Мавзолей: и сахалинские дядя Вася с тетей Любой, и отец с матерью, когда приезжали меня навестить, и друзья по институту, но я категорически отказывался, ссылаясь на неотложные дела и никогда не говоря правду о том, что мне совсем не хочется снова погружаться в ту жуть, какую я пережил в двенадцатилетнем возрасте. Мне действительно показалось тогда, как и той старушенции, что я спускался в настоящий ад... Дня три шлялся я по Москве, набираясь впечатлений, которые меня просто переполняли: столица готовилась к Международному фестивалю молодежи и студентов. Было такое чувство, что все люди, встречавшиеся мне на улицах, в транспорте, в магазинах, преобразились в ожидании нового удивительного праздника: они были веселы, радостны, вежливы и даже внешне похорошели... Днем-то у меня никаких проблем не было, а вот ночью было посложнее: чтобы не привлекать внимания милиции, я каждый раз спал в новом месте: скамейку Казанского вокзала сменил на салон троллейбуса, который стоял на приколе среди других своих "коллег", дожидаясь утра. Третью ночь я провел в кустах на Ленинских горах... Назад я собрался только тогда, когда мои сбережения иссякли. Прихватив на вокзале пустую бутылку из-под пива со странным названием "Двойное кольцо", я бродил по залам, пытаясь сообразить, как мне добраться до Омска. Бутылку я прихватил затем же, что и билет метрополитена: доказательство, что я побывал в Москве. Дело в том, что пиво в этой необычной, красивой, витой до самого горлышка из коричневого стекла бутылке в триста тридцать три грамма, производилось и продавалось только в Москве. Благо она была маленькой и свободно уместилась в кармане моих штанов. Трудно сказать, сколько бы я еще бесплодно бродил по вокзалу, если бы не заметил знакомую морскую форму и машинально пошел за ее обладателем. Этот кряжистый парень подошел к внушительной группе военных моряков, которые, как оказалось впоследствии, только что демобилизовались, и многие из них ехали именно в Омск. К счастью, они обратили на одинокого пацана внимание и, разговорив меня, узнали о моем затруднительном положении. Похоже, уже в том нежном возрасте у меня проявились задатки сочинителя - вот что я им наплел - будто мы с мамой ехали с Сахалина в Омск и в Москве, во время переезда с одного вокзала на другой, мама села в вагон, а я должен был дождаться отца и вместе с ним догонять ее, но отца я не встретил - наверное, он уехал в Омск раньше, и теперь я не знаю, что мне делать. Деньги кончились, знакомых нет... Не знаю, как можно было поверить этому детскому лепету, сочиненному мною, но моряки не стали углубляться в суть сюжета: услышали главное - пацану нужна помощь, и он ее получит... Когда подали поезд, следующий до Омска, матросы, прикрывая со всех сторон, провели меня в вагон, потом усадили под крышку нижней полки, где я и сидел до тех пор, пока поезд не отъехал от Москвы на порядочное расстояние... Потом выпустили на свободу, накормили, и мы сели играть в "дурака". Когда меня все-таки увидел проводник, то братцы матросики, угостив его стаканом красного вина, быстро уговорили не замечать пацана: словно его и нет в вагоне... Долго убеждать того не пришлось, и он даже спрятал меня в служебном купе, когда вагон обходили ревизоры... До Омска мы доехали очень весело, и время пролетело незаметно... С видом победителя я вошел в свой дом, и мать, увидев меня целый и невредимым, да еще улыбающимися, едва не упала в обморок. Дело в том, что в первую же ночь, когда я не явился под отчий кров, родители бросились в милицию, где мать откровенно рассказала о своем поступке и о моих угрозах. На ноги была поднята вся милиция сначала района, потом города, и когда трехдневные поиски не дали результатов, а кассирша на вокзале признала на фотографии "сироту", был объявлен всесоюзный розыск... Очень запомнились мне первые дни после возвращения. Все меня любили, баловали, угощали вкусными вещами и слушали мои рассказы об удивительных приключениях. Все охали и ахали, не очень-то веря, что я смог самостоятельно добраться до самой Москвы. Не верили даже билету метро и необычной бутылке из-под пива. И только когда по телевизору шла передача о Красной площади и показывали очередь в Мавзолей, а я, захлебываясь от восторга, предвосхищал с точными подробностями следующие кадры, мне наконец-то поверили, и я был откровенно счастлив... То лето запомнилось мне и еще одним новым моим увлечением. Наш дом находился в десяти минутах ходьбы от великой сибирской реки Иртыш. Кто не слышал об этой полноводной и быстрой реке? По ней плавал со своей дружиной Ермак, по ней десятки лет сплавляли лес: Иртыш помогал и помогает человеку и во многом другом. Во времена моего детства воды Иртыша были настолько чистыми, что мы пили прямо из реки, черпая воду ладошками. А по берегам росло столько зелени и было так красиво, что в районе Чернолучья, чуть ниже по течению, они были сплошь застроены санаториями и пионерскими лагерями. Я и раньше ходил рыбачить, но лишь эпизодически, подчиняясь настойчивым просьбам приятелей, но в то лето Иртыш меня словно приворожил. С вечера накопав в потайных местах самых "жирных" червей и упитанных "опарышей", тщательно проверив рыболовные снасти, я укладывался спать пораньше и, поставив будильник на пять утра, вскакивал при его первом звуке, боясь прийти после своего приятеля Акимчика. Быстро собирался, намазывал хлеб маслом, если оно было, или отрезал кусок сала: при отсутствии того и другого брал несколько кусков хлеба, прихватывал огурцов, помидоров и, конечно, соль. Если уходил с ночи, то добавлял и несколько картофелин, которые мы пекли на костре. Обычно моего верного друга Акимчика на месте не оказывалось: он любил понежиться в постели, а его родители всячески его баловали. Володя был у них единственным и поздним ребенком: он был обречен на всепоглощающую любовь, заботу и внимание. Часа через два он появлялся с виноватым видом, присаживался рядом со мной и протягивал какой-нибудь вкусный бутерброд с колбасой, с сыром или с вареньем. Это вам не кусок хлеба с огурцом! Разве мог я в такой ситуации на него дуться? Думаю, каждый из читающих эту книгу правильно ответит на заданный вопрос... Я облюбовал место, где скобами сцеплялись бревна, собирающие в ловушки одинокие плавуны. Попробую пояснить, что это такое. Обычно плоты из заготовленного леса вяжутся в местах заготовки и потом сплавляются по реке к местам загрузки. Но иногда бревна отрываются от плотов и становятся одинокими плавунами. Если они держатся на поверхности, то хоть и представляют опасность для судов, но ее можно предотвратить, а когда бревно долго находится в воде и сильно набухает, оно уходит под воду и превращается в топляк, а это уже очень опасно. Скорость течения приличная, и если топляк врезается в судно, то пронзает металлический корпус, как бумагу. Потому и ставятся по реке такие ловушки для одиночек плавунов: бревна прочно сцепляются между собой в цепочку и образуют своеобразный полукруглый загон, в который и направляют одинокие плавуны, образуя понтоны. Эти бревна как бы бесхозны, и ни у кого до них не доходят руки: порой они годами скапливаются, все больше занимая водную поверх-ность. Это происходило до тех пор, пока понтоны кому-то не начинали мешать. Тогда вызывались сплавщики, сбивали плоты и отправляли их к местам загрузки. Именно эти понтоны я и облюбовал для рыбалки. Я рыбачил двумя способами: на "закидушку" и на блесну. "Закидушка" - это местное название одного из методов ловли. Длина лески у "закидушки" зависит от сноровки и способностей рыбака - как далеко он сможет забросить "закидушку", состоящую из нескольких крючков, грузила и маленького колокольчика, оповещающего о том, что насадка схвачена. У меня в основном были десятиметровые "закидушки" с пятью или семью крючками и свинцовым грузилом, который я изготавливал сам, растапливая свинец в ложке. Забив в песок колышки с привязанными к ним концами двух-трех "закидушек", я забрасывал их на чистую воду, где не было бревен, приподнимал колокольчики специальными проволочными подставками и отправлялся на понтоны, чтобы половить на блесну. Конечно, в то время мы слыхом не слыхивали о каких-то там спиннингах, а если таковые уже и были, то они явно были нам не по карману. Наша снасть была проще пареной репы. Удилище: у меня был даже не бамбук, а обыкновенная палка, выструганная из черенка лопаты, четыре-пять метров прочной лески, на конце которой блесна. Забрасываешь ее в свободную от бревен прогалину и начинаешь тянуть на себя: как только почувствовал, что рыба ухватилась за блесну, резко подсекаешь и быстро устремляешься к берегу. Этим способом я наловил немало щук и крупных язей. Но он, увы, был не самым безопасным: мог иметь и грустные последствия. В тех местах было много топляков, и рыболов часто оставался без блесны, а кроме того, нога могла соскользнуть с мокрого бревна, бревно, оказаться хлипким и не выдержать твой вес, легко и просто оступиться... Хрясть головой о бревно и под воду! Пока придет помощь, пока тебя найдут... Редко, но были и такие несчастные случаи... Но не будем о грустном! Вот на твоем кукане уже плещутся две-три сорокасантиметровые щучки, и в этот момент начинают трезвонить колокольчики "закидушек". Ты не торопишься, давая возможность поглубже заглотить наживку, а может, и другая рыбина заметит наживку: глядишь, вытащишь не одну, а две, три, а то и четыре рыбины зараз. На "закидушки" попадались пескари, окуни, чебаки, подъязки, а иногда стерлядки и даже сомы! Представляете?.. Боже мой, куда делось все это богатство? Почему человек так расточителен к богатствам природы?! В прошлом году я съездил в Омск вместе со своей будущей женой Наташей, чтобы познакомить ее с родителями. Они пришли в восторг от Наташи, хотя вначале отнеслись с некоторой настороженностью. - Она же тебе в дочери годится! - увидев ее, испуганно прошептала мама. Но не прошло и двух дней, как мама в ней души не чаяла и при случае не уставала повторять: - Ты береги НАШУ дочку!.. Мы с Наташей прошлись по тем местам, где я рыбачил, куда ходил купаться... Я рассказывал ей о том, о чем рассказываю в этой книге, но ей во все не очень-то верилось. Я говорил о чистоте реки и о том, как мы пили прямо из нее, а она видела мутную воду, пахнущую нефтью; я показывал, где вытаскивал свой улов, а она видела там песок: река очень сильно обмелела. В том месте, где были понтоны и я ставил свои "закидушки", раскинулся пляж. Иртыш уступил земле более ста метров, и мне почему-то стало очень и очень грустно... Мне кажется, то лето было пиком моего увлечения рыбалкой. Во всяком случае, я больше не помню подобного всплеска в дальнейшем, хотя и не раз бывал приглашен порыбачить. Иногда я, чтобы вспомнить былое, не отказывался, но таких острых ощущений никогда не испытывал... Тот год запомнился и первыми настоящими брюками, которые мама подарила мне к школе. До этого я все время ходил в школьной форме, которая была существенно дешевле и от которой меня, честно признаться, уже начинало тошнить. Да и стыдно становилось: почти все пацаны моего класса уже отказались от формы и щеголяли в самых настоящих, "взрослых" брюках. И вот свершилось! У меня настоящие брюки: с карманами по бокам и одним сзади. Такие красивые, черные... А к ним еще и новые ботинки... Стояла осень... В этот день было пасмурно и дождливо, что меня нисколько не смущало: мне хотелось во что бы то ни стало поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь из друзей. Я быстро натянул брюки, влез в ботинки, натер их до зеркального блеска, накинул пальто и вышел из дому... Улицы были совершенно пустынны. Казалось, город просто вымер, а я остался один на целом свете. Я уныло бродил по двору в надежде встретить хоть кого-нибудь... "Люди, посмотрите, у меня же новые брюки! Как вы не понимаете: новые, самые настоящие брюки!" - так хотелось мне закричать во весь голос, и я с огромным трудом сдерживал слезы от того, что никто не видит моего триумфа. Вдруг, о радость, из арки мне навстречу вышел Юрка Рычков. Он был самый натуральный бандит, во всяком случае, такая слава за ним была. Юрка был года на три старше меня, но учился только в шестом классе и был круглым двоечником и злостным хулиганом. Он всегда задирал меня, но я не мог дать сдачи, так как был намного слабее его. К тому же он нередко угрожал мне ножом. Но тут я обрадовался ему, словно лучшему другу: - Привет, Юра! - миролюбиво поздоровался я. - Да пошел ты на... - Он грязно выругался и, проходя мимо, топнул ногой по луже и облил грязной водой мои новые брюки. Испачкал мои новые брюки!!! Этого я стерпеть никак не мог. Переселив страх, я кинулся на него с кулаками, но ударом в лицо был сбит с ног, вскочил, снова был сбит в грязь, и Рычков с яростью принялся пинать меня куда попало... Домой я вернулся весь в крови, а мои брюки и ботинки невозможно было узнать, и было непохоже, что они всего час назад были новыми. В те дни у нас гостил Володя, сын покойной маминой сестры. Он только что пришел из армии и решил навестить родных в Омске. Увидев меня избитым и в грязи, он сразу спросил: - Кто это сделал? Сквозь слезы я рассказал ему все. - Где живет эта гнида? - В соседнем доме... - Веди к нему! Мы поднялись на нужный этаж, Володя позвонил в дверь. Открыла мать Рычкова. На ней был видавший виды халат, прическа "недельной давности". - Кого надо? - не очень дружелюбно спросила она: видно, успела принять не одну рюмку водки. - Позовите, пожалуйста, Юру! - вежливо попросил Володя, прикрывая меня своим телом, чтобы женщина не догадалась о причине нашего визита. - Юрка! - зычно крикнула она. - К тебе! - Потом повернулась и направилась в комнату, бормоча сквозь зубы: - Шлындают тут всякие... покоя от них нет... - Кто там? - выкрикнул Юрка, выходя на площадку. Володя молча схватил его за грудки и как звезданет между глаз. - За что? - испуганно всхлипнул Юрка, размазывая кровь, хлынувшую из разбитого носа. - Видишь Витю? - спросил Володя, отступая, чтобы тот заметил меня. - А что я... Я ничего... - плаксиво и испуганно залепетал Рычков, извиваясь как змея и пытаясь освободиться от железного захвата моего родственника. - Ничего? - разозлился Володя и еще раз так засандалил по его физиономии кулаком, что Юрка пролетел через весь коридор, шмякнулся спиной о стену и сполз на пол, словно сопля по губе. Услышав шум, в коридор выскочила Юркина мать и завопила на весь дом: - А-а-а! Помогите, люди добрые! Убивают! На ее крик никто не откликнулся: для всех соседей драки и скандалы в неугомонной семье алкоголиков были вполне привычным делом. Эту семейку никто не любил, но все побаивались: взрослые - Юркиного отца, дважды отсидевшего за поножовщину, дети - "злого Юрку". Володя, не обращая внимания на причитания женщины, грубовато отодвинул ее в сторону, подошел к лежащему на полу Юрке, приподнял его одной рукой за шкирку и буквально прошипел ему в лицо: - Еще раз, гнида, тронете моего братишку, ты или твои дружки, я тебе яйца оторву и в твою засранную жопу засуну! Ты понял? - Понял-понял! - запричитал тот испуганно, а Володя еще раз ткнул ему в лоб: - Ну, смотри, козел драный... Пошли, Витек, отсюда! С того дня Рычков и его приятели с опаской обходили меня стороной и никогда не только не трогали, но и не смели задевать даже словами. Видно, Юрка красочно и правдиво передал им угрозу "бешеного Витькиного брата"... Осенью пятьдесят девятого года маму обвинили в растрате, арестовали и посадили в следственный изолятор. Помните, рассказывая историю про мой "кок", я заметил, что у нее на работе были какие-то неприятности? Дело в том, что ее сменщица Зинаида, с которой они были очень дружны, стала любовницей директора столовой, в помещении которой и находился их буфет. Однажды Зинаида присвоила всю недельную выручку, а вину свалила на маму. Сумма оказалась довольно значительной, и собрать ее не было никакой возможности, а доказать свою непричастность маме никак не удавалось: сменщицу прикрывал ее любовник. Скорее всего мама так бы и получила года два-три за растрату государственных денег, но когда следствие уже близилось к завершению, а к тому моменту мама находилась в следственной тюрьме уже более восьми месяцев, Зинаида, которую жестоко побил по пьянке ее любовник, неожиданно пришла к следователю, который вел дело мамы, и рассказала, что директор столовой, оказывается, приказал отдать деньги, ему. Он был начальник, она - подчиненная и ослушаться его не могла: он пригрозил, что уволит ее. Не пришла раньше потому, что тот ее запугивал, но после последнего избиения она не выдержала и решила рассказать следователю всю правду. Зинаида представила настолько веские доказательства, что директора сразу взяли под арест, а маму через сутки отпустили с извинениями. Вороватому любовнику дали четыре года, Зинаиду приговорили к выплате "государственных алиментов" - двадцать процентов зарплаты в течение года у нее удерживали в доход государства. К маминому освобождению я закончил шестой класс, и на этот раз мои отметки маму порадовали... Эти месяцы без мамы были самыми эмоционально тяжелыми в моем детстве. Многие учителя в школе меня жалели, но были и такие, кто в глаза оскорблял, заявляя, что я - сын уголовницы. Отвернулись и некоторые ребята, которых я считал друзьями. Они старались не водиться со мной и избегали встречаться вне стен школы. Остались верными только Акимчик да те, кто входил в "великолепную четверку". Учиться-то я начал лучше, но поведением похвастаться не мог: стал нетерпимым, дерзким и драчливым. Чуть что - сразу в драку. Очень популярным развлечением нашей "четверки" был один прикол, к которому мы довольно часто прибегали. Посылаем какого-нибудь пацана лет десяти вперед, и он, подойдя к незнакомому мужчине, просит: - Дяденька, угости сигареткой! - или: Дяденька, дай денег! Тот, естественно, его матом, а то и подзатыльник отвесит. Тут-то один из нас и объявляется: - Мужик, ты чего сироту обижаешь? Слово за слово, мужик, не сомневаясь, что легко справится с сопляками, начинал права качать, а иной и руки распускал... На этом месте из засады выскакивали остальные и принимались мять бока "хулигану". В другое, "спокойное, мирное" время мы собирались в сквере на "нашей" лавочке, пели под гитару блатные песни, позднее среди нас появился симпатичный кореец Ким, с потрясающей красоты голосом, который и приобщил нас к "ливерпульской четверке". Это было даже символично, что наша четверка безоговорочно приняла и влюбилась в их четверку. Мы стали настоящими фанатами "битлов". Правдами и неправдами доставали магнитофонные записи и рентгенов-ские снимки, на которых были записаны их песни. А я даже набросал эскиз курточки-пиджака и принялся копить деньги, чтобы ее сшить. Черный плотный материал, впереди кусок черного кожзаменителя, и главная деталь а-ля Битлз - овальный вырез вокруг шеи: своеобразное декольте... В то время, чтобы не тратиться на ателье, я научился перешивать брюки, зауживая их до невозможности, вносил свои поправки и в рубашки. А где-то за год до окончания школы придумал собственный фасон демисезонного полупальто из рифленой плотной ткани коричневого цвета, которое долгие годы с гордостью носил. Оно мне очень шло, и меня часто спрашивали, где я достал такой "шик". Я небрежно бросал, что мне привезли его из-за границы...