ты добрый и хороший... Можно я тебя поцелую? Только я сама... хорошо? - Она приподнялась на цыпочки, смешно зажмурилась, чмокнула меня в губы и вдруг смущенно отвернулась. Я хотел что-то сказать, но к горлу снова что-то подкатило, и я, большим трудом успел добраться до кустов, где меня и вывернуло. Видно, зрелище было смешное и нелепое, поэтому Марина звонко рассмеялась... Ее дом был не очень далеко от моего, но когда мы добрели до него, Марина не захотела отпускать меня, такого пьяного, одного и довела меня до моего дому. У моего подъезда она повернулась ко мне и посмотрела мне в глаза. - Спасибо тебе за этот вечер... точнее сказать, ночь! - искренне поблагодарил я. - Это тебе спасибо, мой спаситель! - Она снова чмокнула меня в губы, смущенно повернулась и быстро пошла прочь, но остановилась. - Позвони, если захочешь... Мне понравилась эта простая симпатичная девушка, но почему-то звонить ей мне не хотелось: странно, но мне было стыдно. Не знаю почему... Незадолго до моего отъезда в Москву мы случайно встретились с ней на улице. Марина сильно повзрослела и еще больше похорошела, волосы выросли ниже плеч. Она шла в окружении шумной компании. Я без труда догадался, что это ее одноклассники и они отмечают получение аттестатов зрелости. В то время в дневных школах уже ввели одиннадцатилетнее обучение, а я заканчивал вечернюю, то есть десять классов. Увидев меня, Марина бросилась ко мне на шею, расцеловала, а потом представила одноклассникам: - Это Виктор Доценко, чемпион Омска и мой спаситель! - Спаситель? - переспросил тот, с кем она шла под руку. - От чего? - А тебе знать ни к чему! - отрезала она, и парень развел руками: по тому, как он смотрел на Марину, было ясно, что он безответно влюблен в эту девчонку и готов сносить все ее грубости и капризы. - Сейчас вернусь! - бросила Марина, затем взяла меня под руку и отвела в сторону. - Почему так и не позвонил мне? - с обидой спросила она. - Или я тебе не понравилась? - Понравилась, - честно выдохнул я. - Но... понимаешь... - Я не умел объяснить этой милой девушке свои ощущения. - Понимаю: ты встречаешься с другой... - Она вздохнула. - Нет, Мариша, просто я уезжаю учиться... - Куда? - В Москву! - Счастливый... - с завистью проговорила она. - А меня предки загоняют в Ленинград... - Марина вопросительно взглянула на меня, словно ожидая каких-то решительных слов, но что я мог предложить ей? - Мариночка, я желаю тебе всего самого-самого лучшего! - искренне сказал я. - Пусть тебе всегда будет тепло и уютно, а зло и невзгоды проходят мимо... - Спасибо тебе, Витюша... за все! - За все? - не понял я. - Да, за все! - повторила она и решительно поцеловала меня в губы. - Прощай! - Прощай? - удивился я. - Это я прощалась не с тобой, а со своим детством, - тихо и загадочно произнесла Марина и медленно пошла к своим уже бывшим одноклассникам... В тот год мне еще раз привелось испытать чувства, какие испытал, спасая Марину. Летним солнечным днем я лежал на горячем песке, загорал и наблюдал за проплывающим посередине реки сухогрузом. Неожиданно со стороны Иртыша донесся вскрик. Отдыхающих на пляже было много, но на него обратили внимание лишь два-три человека. Они посмотрели в ту сторону, но этим их участие и исчерпалось. Мне же стало тревожно на душе: я вскочил и побежал к воде, вглядываясь в даль. Прошедший сухогруз поднял сильную волну, но метрах в сорока от берега промелькнуло что-то красное. Раздумывать было некогда, и я бросился в воду. Что-то подсказало мне, что с кем-то беда. Думаю, я никогда так быстро не плыл: ни до этого, ни после. Через несколько секунд, показавшихся мне бесконечно долгими, я доплыл до худенькой женщины: на какое-то мгновение она появилась на поверхности воды, и я увидел красный купальник, благодаря которому с берега заметил бедняжку. Она снова ушла под воду, а я нырнул за ней. Я подхватил ее за талию и вытолкнул на поверхность. Видя, что она не подает никаких признаков жизни, несколько раз похлопал ее по щекам. Она пришла в себя и обхватила меня обеими руками за шею. Ища во мне опору, она толкнула меня под воду, мешая помочь ей. Я не успел глотнуть воздуха и едва не захлебнулся. Понимая, что мы оба можем утонуть, я изловчился и ткнул ее кулаком в подбородок. Она потеряла сознание, но шею мою не выпустила. Теперь ничто мне не мешало, и, пристроив ее у себя на спине, я потихоньку поплыл к берегу, где уже собралась изрядная толпа зевак. К счастью, сил хватило, и я, с трудом сдерживая дрожь от напряжения, вытащил утопленницу на берег. Она оказалась совсем еще молоденькой девчонкой. Несмотря на неестественную бледность ее лица, оно было очень симпатичным. На вид ей было не более четырнадцати лет. Она не дышала, и я испугался, что она умрет, поэтому торопливо начал оказывать ей первую помощь, как нас учил Владимир Семенович. Три раза надавил на грудную клетку, затем, зажав ей нос, трижды дунул в рот. Потом повторил еще раз. Только на третий раз бедная девчушка глубоко вздохнула, затем закашлялась и через пару минут пришла в себя. - Что со мной? - спросила она, окидывая меня мутным взором. - Парень тебя с того света вытащил, - ответила за меня какая-то пожилая женщина. - А где Маша? - вдруг встрепенулась спасенная. - Она что, с тобой в реке была? - насторожился я и уже хотел снова броситься в воду, но тут подошла полненькая девушка примерно того же возраста, что и спасенная мною. - Слава Богу, тебя спасли, Зоя! - проговорила она и склонилась над подругой. По ее тону невозможно было понять ее чувства. - Почему ты меня бросила? - резко спросила Зоя, брезгливо отстраняя ее. - Я тебя не бросила! Я сама чуть не утонула! - взвизгнула та, и слезы водопадом хлынули из ее глаз. - Эх ты! - вздохнула Зоя. - А еще подруга называется! - Она взглянула на меня и попросила: - Помогите мне подняться! - и как только оказалась на ногах, чмокнула меня в щеку и сказала: - Спасибо вам, мой спаситель! Как вас зовут? - Виктор... - Спасибо, Виктор! - еще раз повторила девушка. - Да чего там! Пустяки все это! - смутился я и пошел прочь... В Омске я больше ни разу ее не встречал, хотя довольно часто вспоминал огромные зеленые глаза на бескровном лице. Прошло несколько лет. Иду я как-то по Ломоносовскому проспекту в Москве, как вдруг меня кто-то не очень уверенно окликает: - Виктор? Я поворачиваюсь и вижу перед собой симпатичную стройную девушку, под руку с молодым человеком. Я пожал недоуменно плечами и спросил: - Вы ко мне обращаетесь? - Виктор, вы меня не узнаете? - с виновато-хитроватой улыбкой спрашивает девушка. Ее огромные зеленые глаза показались знакомыми, но я все еще не узнавал ее. - Откровенно говоря, что-то не... - Гоша, познакомься, это мой крестный! - сказала она, - Если бы не Виктор, то меня бы уже на свете не было! Помнишь, я тебе рассказывала о нем? - Зоя?!! - воскликнул я. - Узнал! Узнал! - Она радостно захлопала в ладоши. - С большим трудом! Ты ж такая пигалица была, а стала настоящая красавица! - Скажете тоже... - смутилась девушка. - Я так жалела, что не спросила ваш адрес: мы ж вскоре в Москву переехали. Папу перевели сюда: он военный... А это мой муж Гоша! - Здараствуюте. - Он явно стеснялся своего чудовищного акцента. - Он у меня из Франции, - как бы между прочим пояснила она и спросила: - А вы какими судьбами здесь? - Учусь в университете... - Вот здорово! Может быть, отметим нашу встречу? В "Арагви" или в "Метрополь" сходим? - К сожалению, сегодня не могу: планы... - развел я руками. - Как жалко. - Она искренне расстроилась. - Дело в том, что мы с Гошей завтра уезжаем к нему на родину, в Париж, и вернемся только на следующий год! А вы на каком факультете учитесь? - На экономическом... - А фамилия ваша? - Доценко... - Я вас обязательно найду: должны же мы с вами отметить мое спасение?! - Не возражаю! - улыбнулся я. - Счастья тебе, Зоенька! - Спасибо и вам!.. К сожалению, более наши пути не пересеклись... Интересно, где ты, крестница? Как тебе живется? Надеюсь, не бранишь меня за то, что вернул тебя к жизни на песчаном бреге Иртыша? Будь счастлива и живи долго, Зоенька... Глава 3 ЮНОСТЬ Мне не исполнилось и пятнадцати лет, когда в стране начались серьезные изменения, предпринятые, вероятно, не самым глупым человеком из тех, кто достигал высшего уровня советской государственной власти. Никита Сергеевич Хрущев прославился не только тем, что любил кукурузу и стучал своим башмаком в ООН, но и тем, что решил доказать всему свету, что Советский Союз является самой миролюбивой державой на земле, и в одностороннем порядке основательно сократил нашу армию. Можно только догадываться, сколько проблем возникло у правоохранительных органов, когда сотни тысяч молодых, полных сил парней одновременно вернулись на гражданку. Некоторые промышленные структуры, воспользовались этой ситуацией, и подкинули "партии" идею "дешевой и организованной рабочей силы". И "партия" клюнула: не произведя необходимых расчетов, не заглянув в будущее, не взвесив серьезно последствий, на "трудовой фронт" целыми дивизиями отправлялись демобилизованные. Омск тоже стал жертвой этой "благотворительности" - в город пришел целый эшелон моряков-дембелей, которые по большому счету никому не были нужны и ничего, кроме головной боли, для властей не обещали. Но "партия приказала" - нужно выполнять. Когда во всех городах, куда прибывали "дембели", кривая преступности круто пошла вверх, руководители схватились за голову. Нужно было что-то немедленно и решительно предпринимать. Нашлась "светлая" партийная голова, которая сообразила призвать на помощь "младшего брата" - Ленинский комсомол. По стране прозвучал призыв: "Комсомольцы! Создавайте оперативные комсомольские отряды! Станьте самым близким и деятельным помощником советской милиции! Помогите покончить с разгулом преступности в нашей родной стране!" По всей Стране Советов началось создание "оперкомов". Будущий "народный дружинник" - жалкая и бледная копия оперкома. Тогда все было поставлено на высшем уровне: красные удостоверения "сотрудника оперативного комсомольского отряда" выглядели весьма солидно, некоторым они выдавались с припиской: "с правом ношения огнестрельного оружия", особые помещения, в основном подвальные и полуподвальные, каждый отряд был прикреплен к какому-нибудь предприятию, которое обязано было выделять бесплатно машины для дежурства. Кроме того, "оперкомы" обеспечивались бесплатным проездом на общественном транспорте, получали три дополнительных дня к отпуску, а также их не могли поставить работать в вечернюю или ночную смену. Отряды создавались по военному образцу, но с иными обозначениями: вместо взводов - десятки, вместо взводных - бригадиры. Был командир отряда, равными с ним правами пользовался начальник штаба. Я тогда учился в вечерней школе и работал. Учился хорошо, даже лучше, чем в дневной, а вот с работой получалось не очень: кому нужен несовершеннолетний пацан, у которого укороченный рабочий день и другие льготы, а платить положено, если он в бригаде, наравне с остальными членами. Потому меня и мотало по различным местам. Сначала меня по знакомству устроили в ТТУ - трамвайно-троллейбусное управление, в так называемую летучую бригаду. Эта бригада занималась в основном авральными работами. Нужно срочно поменять трамвайное кольцо - вызывают летучую бригаду, которая должна за ночь, когда трамваи не ходят, заменить рельсы, шпалы. Нужно срочно разгрузить вагоны с асбестом, с сажей, с углем, с кирпичами, которые пришли в адрес ТТУ, - вызывают нас. Основную часть бригады составляли татары, в том числе и женщины. До сих пор помню матерные ругательства на татарском языке, которым меня, шутки ради, обучали татарки. Они были мощного телосложения и ни в чем не уступали мужикам. Кроме меня, русским был только бригадир, с очень соответствующей его характеру фамилией - Угрюмов. Когда его вызвали к начальству и навязали в бригаду меня, зачитав, что я не должен делать: не работать свыше четырех часов, не поднимать более двенадцати килограммов, не работать в ночные смены и так далее и тому подобное, - Угрюмов все внимательно выслушал, молча кивнул головой и пошел прочь, указав взглядом следовать за ним. Едва мы остались вдвоем, он сказал: - Ты хорошо слышал, чего тебе нельзя делать? - Да, бригадир! - серьезно ответил я. - Так вот, если хочешь работать в моей бригаде, забудь, что слышал: никто за тебя вкалывать не собирается! - А за меня не нужно вкалывать: я сам смогу работать! - обиженным тоном ответил я. - Ну что ж, посмотрим... - прищурился бригадир. Так я работал без всяких поблажек и скидок на возраст. И если сначала меня не принимали всерьез, пытались даже подначивать, но, заметив, что я пашу наравне с остальными, успокоились. Навсегда запомнил свою первую зарплату, одинаковую с остальными членами бригады, - тысяча семьсот двадцать пять рублей сорок шесть копеек. Это было в шестидесятом году, за год до денежной реформы. Можете поверить, что это были вполне приличные деньги даже для взрослого человека. С первой зарплаты я купил томик Конан Дойла и дал себе слово с каждой зарплаты обязательно покупать хотя бы одну книгу, что и делаю до сих пор. В ТТУ я проработал около двух месяцев: когда начальство прознало о нарушениях трудового законодательства, допускаемых в отношении несовершеннолетнего парня, бригадиру вынесли выговор и предупредили о недопустимости в дальнейшем подобных нарушений. Не желая доводить ситуацию до конфликта, я ушел "по собственному желанию". После, с помощью маминой сестры, я устроился учеником электромонтера в электроцех нефтезавода. С моим наставником Гришей, упитанным парнем лет тридцати, мы ходили по цехам и устраняли различные мелкие неполадки: меняли в плафонах перегоревшие лампочки, исправляли поломки в силовых щитах и многое другое. Как и в армии, у электриков были по отношению к новичкам свои приколы. Самым любимым был следующий. В первый день мы с Гришей отправились менять лампочки в плафонах. Плафон - название довольно упрощенное: на самом деле это довольно сложная конструкция со стеклом, защищенным специальной металлической решеткой. Первым делом, как и положено по правилам техники безопасности, мы сходили и отключили рубильники, повесив на силовой щит табличку: "Не включать! Работают люди!" После чего Гриша предложил мне сделать почин, заменив свою первую лампочку. Я залез на стремянку и стал откручивать винты плафона. Когда все они были откручены, я осторожно снял довольно тяжелый стеклянный кожух, вручил его Грише и только протянул руку к мощной лампочке, как мой наставник громко вскрикнул. Но, видно, его нетерпение было столь сильным, что звук оказался не таким громким, как ему хотелось, и заставил меня лишь слегка вздрогнуть. - Что, испугался? - рассмеялся довольный Гриша. - Есть немного, - кивнул я и затаил мысль как-нибудь вернуть ему "должок". Минуло несколько однообразных дней, и вот, в силу странного стечения обстоятельств, мы оказались, как нарочно, в том же месте, где Гриша пытался меня напугать в первый день работы. На этот раз после обычных процедур по правилам техники безопасности на стремянку полез Гриша. И когда он протянул руку к лампочке, я во весь голос изобразил хлопок. Гришу словно ветром сдуло со стремянки, и он несколько минут приходил в себя. Самое драматическое и замечательное в этой истории то, что какой-то олух оператор, не заметив нашей предупреждающей таблички, включил рубильник. Он вошел в цех как раз в момент стремительного прыжка Гриши. Подскочив к лежащему, он с побледневшим от ужаса лицом стал суетиться над ним и извиняться, клянясь, что не видел таблички. Так и получилось, что вместо тумаков от разъяренного Гриши я получил благодарность: его могло запросто тряхануть током в триста восемьдесят вольт... К счастью, мне недолго пришлось ходить по цехам: чем-то я приглянулся начальнику электроцеха, и он перевел меня в бригаду по замене перегоревших обмоток в электромоторах. На этом участке работали только женщины, и было их двенадцать. Работа была довольно муторная, да и руки мои не были похожи на женские. Женщины, узнав, что я считаюсь любимчиком у начальника цеха, поняли, что от меня будет больше пользы, если они выберут меня бригадиром, и единогласно проголосовали "за". Вы можете себе представить шестнадцатилетнего парня, под началом которого дюжина женщин в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет? Кто хочет, пусть пофантазирует... А мы вернемся к матросам-дембелям... Казалось, в Омске они маячили на каждом углу. На самом деле моряков было несколько тысяч, но их черная форма, клеши, ярко начищенные бляхи ремней настолько бросались в глаза, что создавалось превратное впечатление об их действительном количестве, которое усугублялось тем, что они почти всегда ходили компаниями. Но все бы было мирно, если бы моряки не решили установить в городе порядок по своему вкусу и разумению... Сначала им не понравились так называемые стиляги, и они стали расправляться с ними физически: парней избивали, рвали "стиляжьи" одежды, состригали "коки", девушек тоже подстригали, рвали одежду, словно проституткам, ставили печати на коленки тех, у кого были слишком короткие юбки. Потом они записали в противники так называемых блатных: хромовые сапожки - "прохоря", рубашка-косоворотка, чуб из-под кепки, золотая фикса и обязательная финка в кармане. Матросы цеплялись ко всем, кто не был похож на них. Если у стиляг, разобщенных и физически хлипких, они не встречали отпора, то с блатными, имевшими спаянные компании и круговую поруку, у матросов произошла осечка. За каждый наезд на блатного братцы матросики получали в ответ по полной программе. И чем грубее поступали матросы, тем жестче обходились с ними: за разорванный сапог у блатного матросы получали несколько располосованных ножами морских клеш, за сломанную руку или подбитый глаз одного блатного двое-трое матросов оказывались в больнице с ножевыми ранениями. Ситуация все больше и больше осложнялась, а страсти все накалялись и накалялись: рано или поздно должен был произойти взрыв. Правители города чувствовали его приближение, но ничего не могли поделать: милиция была малочисленна и не справлялась со сложившейся ситуацией. Тогда и обратились за помощью к комсомольским оперативным отрядам, которые к тому времени стали серьезной силой. Критическая масса неприязни матросов и блатных вскоре действительно привела к взрыву. Он случился на танцплощадке. Один матрос сцепился из-за девушки с блатным, и тот с друзьями разбил ему до крови лицо. Матрос бросился к общежитию, где жили его друзья-сослуживцы, и крикнул: - Полундра! Наших бьют! На его клич выскочило человек пятьдесят разгневанных матросов, которые накрутили на руки ремни с пряжками, залитыми свинцом. С угрожающими криками они устремились на танцплощадку. Но и блатные, видно, готовились к этой схватке: они тоже кликнули своих пацанов. Те явились, вооруженные не только велосипедными цепями, железными прутьями, но и ножами. Побоище было страшным. К месту схватки были стянуты все сотрудники милиции города и "оперкомы" нескольких районов. Трудно было сосчитать количество разбитых голов, ножевых ранений, переломанных рук и ног, но после этого побоища, арестовав самых злостных зачинщиков, как с той, так и с другой стороны, и отправив их в КПЗ для проведения следствия, власти наконец приняли правильное решение - и матросиков благополучно отправили по месту их прошлого, до флотской службы, жительства... Не могу припомнить, как меня затянули в оперативный комсомольский отряд: то ли я попал туда в поисках романтики, то ли меня привлекло, что давали три-четыре свободных оплачиваемых дня в месяц, да еще увеличивали отпуск, Бог его знает. Но уж точно не из идейных соображений. Самым интересным было то, что в эти оперотряды чаще всего вступали закоренелые уличные хулиганы, что поощрялось особо: можно было отрапортовать, что энное количество неблагополучных ребят "исправилось" и они сами успешно борются с преступными элементами. Резонно спросить, что влекло хулиганов в оперотряды? Ответ лежит на поверхности: если раньше эти ребята, давая выход молодой энергии, пускали в ход кулаки, все время подвергаясь опасности попасть за решетку, и считались обыкновенными хулиганами, то сейчас они не только не наказывались за аналогичные поступки, но и поощрялись, а некоторые и наделялись властью. Хотя, должен признаться, это был очень ловкий ход со стороны властей, двойной удар, говоря словами одной модной рекламы - "два в одном флаконе". Во-первых, в прошлом трудные подростки постепенно начинали думать о пользе общества, действительно становились его полезными членами, во-вторых, они, всерьез взявшись за дело, довольно сильно прижали преступность в городе. Как я уже дал понять выше, меня нельзя было считать в то время пай-мальчиком, да и "шалости" нашей компании были на грани криминала. Меня из-за плохого поведения даже в комсомол приняли на пару лет позднее, чем было положено по возрасту, да и то только потому, что мою фамилию случайно не вычеркнули из наградного списка ЦК ВЛКСМ "за отличную работу в комсомольском оперативном отряде". Этот список стал результатом того, что трое наших оперативников, в их числе и я, сумели задержать опасного рецидивиста, имевшего за спиной тройное убийство. Все произошло случайно, довольно глупо и крайне опасно для жизни, особенно для моей. У нас в штабе давно висело несколько фотографий преступников, находящихся в розыске, и, вовсе не думая о них, мы втроем мирно патрулировали свой участок. Медленно прогуливались, как бы одновременно и патрулировали, трепались, рассказывали анекдоты и всякие истории. На рукаве у каждого - повязка с тремя буквами - О К О, аббревиатура названия отряда. Когда я что-то рассказывал и случайно взмахнул рукой, то заметил, как один мужик, в сторону которого совершенно нечаянно был направлен мой взмах, замер, глаза его тревожно забегали и он резко повернулся и пошел в противоположном направлении. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить откуда. Чисто интуитивно я прервал свой рассказ и коротко бросил напарникам: - Пацаны, берем того мужика! Только без шухера! Поскольку я был бригадиром десятки, для них это прозвучало как приказ, и мы прибавили шагу, продолжая беседовать ни о чем. Мужик оглянулся и тоже ускорил шаг, мы едва не бегом, он - тоже. Трудно сказать, сколько продолжалась бы эта странная погоня, если бы преследуемый вдруг не остановился и решительно не пошел нам навстречу. Скорее всего он подумал, что легко справится с такими сопляками, как мы, тем более что он, как выяснилось, был вооружен. - А ну, брысь, мусорки херовы! - грозно прорычал он, держа руку в кармане. "Нож!" - промелькнуло в моем мозгу, и я впился взглядом в эту руку, стараясь не упустить ни одного движения. Дело в том, что многие из нас, "оперкомов", в том числе и я, ходили в спортклуб "Динамо" на занятия по военизированной борьбе самбо, которую изобрел олимпийский чемпион по вольной борьбе легендарный Харлампиев. Я достиг неплохих результатов и потому чувствовал себя уверенно. Мы не испугались его угроз и продолжали идти на него. Мужик прищурил глаза, и я понял, что он сейчас вытащит руку с ножом. Неожиданным броском вперед я перехватил его руку, не дав ему вытащить ее из кармана, и заломил болевым приемом. Мужик успел ударить меня кулаком свободной руки в лицо, но в ажиотаже я не почувствовал боли, хотя он разбил мне бровь и кровь ручьем хлынула из раны, заливая мне глаза. От злости я еще сильнее нажал на локоть, мужчина вскрикнул, и тут же где-то внизу прозвучал громкий хлопок. Я не сообразил, что это за звук, а потому совершенно не среагировал на него. Тут на помощь подоспели и мои напарники. Мы скрутили мужика и позвонили в штаб. Вскоре приехал сам начальник штаба, как мы его уважительно называли, "наш Жужа". Жужа была его фамилия. Он был украинец, родом из Харькова: в Омск он прибыл с теми самыми матросами-дембелями, да так и остался. На флоте Жужа был старшиной первой статьи. Под два метра ростом, килограммов под сто двадцать весом. С пудовыми кулаками и удивительно дет-ской, доброй, но бесстрашной душой. Когда он еще был не начальником штаба, а простым оперативником и дежурил на "пятачке" - так называлась открытая танцплощадка, его напарник пошел в туалет, и Жужа остался один. Вспыхнула драка между двумя компаниями, и Жужа, не думая об опасности, ринулся в самую гущу, чтобы прекратить столкновение. Быстро раскидав основных зачинщиков: кого нокаутировав, кого отбросив подальше, он хотел задержать самого буянистого, но тот взмахнул рукой и полоснул Жужу по груди. Оказывается, в руке он сжимал опасную бритву. Ранение было серьезным, и "наш Жужа" упал. Бандит бросился бежать, но тут вернулся напарник Жужи, который, склонившись над раненым, попросил знакомых ребят вызвать "скорую" и позвонить в штаб отряда... Услышав, что порезали Жужу, все "оперкомы" бросились к машине - в тот раз дежурила бортовая, и через пять минут мы были на месте. Это был бесславный день для всех, кто отрывался тогда на "пятачке": мы так разозлились за нападение на своего любимца, что били подряд всех парней, кто попадался под руку, как говорится, невзирая на лица. Мы прочесали весь район и под утро все-таки разыскали того, кто порезал Жужу. После нашего с ним общения он с немалым трудом пришел в себя в больнице и калекой отправился на зону. Нас боялись и так, но после этого случая стоило где-то возникнуть заварушке и кому-то прокричать, что "оперкомы" едут, как все тут же разбегались. Во всяком случае, в нашем районе в то время тяжелых преступлений почти не было и жители нас уважали. Придя к нам, Жужа быстро стал любимцем всего отряда, и вскоре его единодушно выдвинули в начальники штаба. Он-то и приехал тогда, когда мы захватили того мужика. Выяснилось, что это опасный преступник и в кармане его был не нож, как я подумал, а пистолет. И если бы его рука чуть отклонилась, то пуля попала бы мне в живот. Именно за его задержание мы и были награждены почетными грамотами ЦК ВЛКСМ и УВД города Омска. Эти грамоты до сих пор хранятся в моем архиве среди многочисленных дипломов, полученных мною за спортивные достижения... Однажды в одном из интервью журналист с издевкой спросил: "И как вы относитесь к своему "ментовскому" прошлому?" Хотелось мне ему сказать, что в те годы, в годы "партии", комсомола и даже пионерии, у всех было "ментовское" прошлое, а потом подумал: вряд ли этот парень, не имевший понятия, что значит кулаком защитить честь любимой женщины или свою жизнь, поймет меня... К нам в отряд поступали сводки о преступлениях, совершенных в районе и в городе. Однажды я прочитал, что в нашем районе был ограблен частный гараж. Среди похищенных вещей указывалось и охотничье ружье с таким-то номером. Вернувшись поздно вечером домой, я хотел пожарить картошку, но в ведре ее не оказалось. В подвале нашего дома у каждой квартиры был свой отсек, где хранились не очень нужные вещи и картошка. Мама спала, отца дома не было. Я взял ведро и пошел в подвал за картошкой. Сгребая ее в ведро, я неожиданно наткнулся на укрытое в ней охотничье ружье. В первый момент мне и в голову не могло прийти, что это ружье из списка украденных вещей. Но, взглянув на серийный номер, я все понял: у меня отличная память на цифры. Поднявшись в квартиру, я разбудил маму и прямо спросил о ружье. Она ничего не знала, и тогда я ультимативно заявил: - Скажи отцу, чтобы взял ружье, пошел в милицию и сам во всем признался! - Сыночек, не мог отец пойти на такое! Слышишь, не мог! - со слезами на глазах запричитала мама. Но я был непреклонен: - Пусть пойдет и все расскажет! Если не виновен, то пусть объяснит, откуда у него это ружье! Даю два дня! Если откажется, я пойду и все сам расскажу! - Господи, как ты можешь? - всхлипнула мама, но я ничего не желал слушать, и когда пришел отец, а был он в изрядном подпитии, я поставил ему ультиматум. Отец полез драться, а когда я дал ему отпор, выгнал меня из дому. Хотя я разозлился на него, но обещанные двое суток выдержал честно, а потом пошел и все рассказал начальнику отделения милиции. Отца в тот же день арестовали, и вскоре, как самому старшему в группе взломщиков, суд дал ему четыре года общего режима. Позднее выяснилось, что отец, мамин восемнадцатилетний брат Анатолий, по которому тюрьма давно плакала, и его несовершеннолетний приятель сидели у нас дома и пили водку. Когда водка закончилась, отец с трудом ворочал языком и почти не держался на ногах. Он вряд ли вообще что-нибудь соображал. Анатолию хотелось выпить еще, но денег ни у кого не было. Тут Анатолий и сообщил, что сумеет найти деньги. Они подхватили под руки отца и вышли из дому. Добрались до другого двора, подошли к гаражу, прислонили отца к стенке, вскрыли гараж, забрали то, что, по их мнению, можно было продать, и вернулись с добычей к нам. Часть вещей спрятали в подвале, а часть Анатолий продал и купил водки... Он с приятелем, как слишком молодые, получили по два года, а отец пошел "паровозом"... Причем отец просил его все взять на себя и он тоже отделался бы тем же сроком. Анатолий пообещал, но на суде сдал отца. А позднее, когда я жил в Москве, он еще и обокрал свою родную сестру, мою маму. Несмотря на то что отец давно простил меня, я до сих пор испытываю жгучий стыд за тот свой поступок. Я никогда не прощу себе, что предал близкого мне человека и он, совершенно невиновный, отсидел два года: за хорошее поведение его освободили досрочно... Особенно остро вину я ощутил тогда, когда сам был невинно лишен свободы, но об этом речь впереди... Получив аттестат зрелости, я поехал поступать в Москов-ский государственный университет. В этой книге мне впервые захотелось признаться, что послужило толчком к этому решению. В нашей команде многоборцев был парень на три года старше меня, Аркадий Амбросик. Он был из интеллигентной семьи: и отец, и мать были инженерами. Получилось так, что постепенно он стал моим основным соперником по юношескому легкоатлетическому многоборью. В отличие от Аркадия, выступающего довольно ровно во всех дисциплинах многоборья, у меня были "коронные" дисциплины, в которых я выступал на высоком уровне, что было очень важно для всей команды. Одно дело, когда человек хорошо выступает в одной дисциплине, и совсем другое - когда может закрыть еще пару. А я, кроме многоборья как такового, имел приличные результаты в стометровке, а значит, и в эстафете четыре по сто, и был лидером по метанию диска. Потому меня почти всегда включали в состав команды, а Аркадия иногда оставляли дома. Правда, был случай, когда Владимир Семенович, мой тренер, так на меня рассердился, что едва не отлучил на полгода от команды. А все по моей глупости... В то время я серьезно увлекся химией и как-то решил сделать, как мы называли, "бумажные хлопушки". В школе мы проходили тогда бертолетову соль. Как не попробовать смешать ее с "красным фосфором" и не попугать девчонок, бросая им под ноги? Но "бертолетова соль" тщательно пряталась нашей химичкой, и достать ее никак не удавалось. Но разве такие мелочи могут остановить "пытливый ум"? Я уселся за специальную литературу и вскоре выяснил, что свойствами "бертолетовой соли" обладает также "соль стронция", баночка которой стояла совершенно открыто. Несколько дней ушло на то, чтобы потихонечку "натырить" необходимое количество "соли стронция" и "красного фосфора". И когда эти два элемента оказались у меня дома, я вдруг решил, что "хлопушки" - совсем детская забава, нужно придумать что-нибудь поэффективнее. Случайно я наткнулся на фарфоровые конденсаторы, которые лежали среди инструментов отца. Конденсаторы представляли собой двухсантиметровые цилиндрики с алюминиевыми клеммами с обоих концов. "То, что нужно!" - промелькнуло у меня в голове, и я принялся за изготовление своеобразных мини-гранат. Процесс происходил на кухонном столе. Прямо на клеенку я высыпал из кулечка "бертолетову соль", туда же - кулечек "красного фосфора" и тщательно смешал. Взрывная смесь для начинки мини-гранаты была готова, и дело оставалось только за оболочкой. Пассатижами я оторвал с одной стороны клемму-крышку конденсатора, вытащил из фарфорового цилиндрика рулончик промасленной фольги, проложенной полоской вощеной бумаги, после чего засыпал внутрь приготовленную "гремучую смесь" и, не подумав, что крупинки смеси могут прилипнуть к промасленным фарфоровым краям конденсатора, принялся закрывать его снятой клеммой-крышкой. Вдруг прогремел взрыв. И первая мысль, посетившая мою бедную головушку, была такая: "Почему перестало играть радио?" У нас в коридоре висел радиотранслятор, который работал с шести часов утра до двенадцати часов ночи, то есть с того момента, когда раздавался Гимн Советского Союза, открывая новый день для всей страны, и до того момента, когда гимн оповещал, что день закончился. Я подумал, что взрывом повреждены провода радиотранслятора: мне и в голову не могло прийти, что взрывом меня просто оглушило. Тут я взглянул на свои руки, залитые кровью. Когда раздался взрыв, я инстинктивно закрыл лицо руками, и это спасло глаза, в основном пострадали руки, частично задело лицо... Разорвавшись, фарфор конденсатора разлетелся на мелкие осколки, и многие впились мне руки. Взорвалась и кучка смеси на столе: этим взрывом мне сильно опалило лицо. А одна из клемм-крышек, к счастью не задев меня, словно пуля, продырявила стекло окна в ванной. Скорость полета была такой сильной, что отверстие получилось идеально круглым. Пока я смотрел на руки, меня посетила вторая мысль: "Господи! Через две недели первенство района!" Нужно что-то делать... Вспомнив про пузырек с йодом, я бросился в ванную комнату и полил йодом прямо на раны. Я не знал, что на открытую рану йод лить нельзя, и кровь, естественно, пошла еще обильнее. Я вспомнил, что прямо над нашей квартирой проживает докторша, и бросился к ней за помощью. Когда она открыла дверь, то едва не бухнулась в обморок: - Боже мой! Что случилось, Виктор? - Реактивы в руках взорвались, - не вдаваясь в подробности, ответил я, и она принялась обрабатывать мои раны перекисью водорода, потом вызвала "скорую помощь"... Когда мама вернулась с работы, я лежал в своей комнате на спине. Мои руки были по локоть в бинтах, а лицом, обработанным йодом, я смахивал на настоящего негра. Войдя в комнату, мама тоже едва не лишилась чувств и принялась причитать, благодаря Бога, что я не лишился зрения... Выслушав мои объяснения о причине пропуска тренировок, Владимир Семенович так рассвирепел, что собирался на полгода исключить меня из секции, но потом смягчился и выработал систему моих индивидуальных тренировок. В день соревнований на первенство района бинты с рук еще не были сняты, и меня с трудом допустили до старта. В тот день я первым пришел к финишу, и для меня эта победа стала одной из важнейших в моей жизни. Да, это был драматический опыт в моей жизни, но я успокаиваю себя тем, что все могло закончиться еще трагичнее, если бы мне удалось создать эти опасные игрушки. Любое их испытание могло привести к самым тяжелым последствиям для тех, кто оказался бы рядом... Однако продолжим... Аркадий, мой соперник по спорту, лелеял мечту, которую поклялся воплотить в жизнь. Во что бы то ни стало он жаждал поступить в Московский государственный университет. После окончания школы он действительно отправился в Москву, но вернулся ни с чем. Поработал год, снова поехал - и снова неудача. Провалился Аркадий и на третий раз. К моменту его третьей неудачи я окончил вечернюю школу, не дававшую таких солидных знаний, как дневная, но меня это нисколько не остановило. Глядя на его упорство, я твердо решил: Аркадий не поступил, а я поступлю! Не знаю, что вселяло в меня такую уверенность, но я ни секунду не сомневался в грядущем успехе. Незадолго до окончания школы я вдруг серьезно влюбился - к тому времени мои отношения с Наташей Завальниковой перешли в фазу несбывшихся надежд и неосуществленных желаний, - и я считал себя свободным для серьезного чувства. Мое новое увлечение училось в восьмом классе в другой школе. Звали эту девчонку Лариса Петрова. Лариса была очень симпатичной и, несмотря на юность, имела женственную и весьма сексуальную фигурку с красивыми ножками. У нее был самолюбивый нрав и совершенно независимый характер. Очень начитанная, не по годам умная, она оканчивала в то время музыкальную школу и отлично играла на пианино, напевая красивым голосом популярные в то время песни. Любила при первом удобном случае подколоть собеседника, если чувствовала фальшь или обман в отношении к себе. У нас с ней легко сложились очень нежные, романтические отношения. Впервые я дарил девушке цветы, тайком сорванные с какой-нибудь клумбы. Мы с ней много гуляли вечерами по пустынным улицам, разговаривали о литературе, искусстве, ходили в кино, на танцы, на школьные вечеринки. Я жадно запоминал ее мнение о просмотренных фильмах, прочитанных книгах. А когда был приглашен в ее дом и дружелюбно принят ее мамой, с удовольствием слушал ее игру на пианино. Встреча с Ларисой помогла открыть в себе самом нежность, доброту, возбудить интерес к классической и эстрадной музыке. Лариса помогла мне не только развиться интеллектуально, но и возбудила во мне стремление стать умнее, грамотнее, и я буду благодарен ей за это всю жизнь. Мы с ней встречались уже несколько месяцев, а я все еще никак не решался поцеловать ее, словно заранее боялся получить пощечину, но более всего я боялся потерять ее уважение. И вот настал день, когда я ей сообщил, что собираюсь ехать в Москву, чтобы там поступить в университет. - Ну и уезжай! - неожиданно резко бросила она мне в лицо и отвернулась. - Почему ты так, Ларчик? - с некоторой обидой проговорил я, не понимая столь странной реакции. - Почему? - воскликнула она и повернулась ко мне: в ее глазах были слезы и даже отчаяние. - А как же я? Обо мне ты подумал? Я же люблю тебя! - И я люблю! - подхватил я. - Ты тоже приедешь в Москву, когда окончишь школу... Будем учиться вместе... - Но это же целых два года?! - Что, боишься, тебе не хватит силы воли отбиваться от поклонников? - съехидничал я: за ней действительно многие пытались ухлестывать, и мне не раз приходилось вызывать таких ухажеров "на дуэль", если словесные внушения не давали результата. - У меня? Силы воли? - взвилась Лариса. Ее глаза мгновенно высохли и заблестели каким-то опасным огнем. Я уже знал этот взгляд и понял, что сейчас Лариса готова на любой самый сумасбродный поступок... Спустя несколько лет, когда я приехал из Москвы в Омск на каникулы и мы с ней пошли в ресторан, чтобы отметить мой приезд, у Ларисы в глазах снова появился огонек, когда она приревновала меня к незнакомой девушке, бросившей на меня неосторожный взгляд. Лариса набросилась на нее с кулаками, и мне с трудом удалось оттащить ее, а затем пришлось улаживать инцидент с ад